Н. И. Надеждин. Поездка по южно-славянским землям

Н.И. Надеждин

Отчёт о путешествии, совершённом в 1840 и 1841 годах по южно-славянским землям

Свой отчёт о путешествии, совершённом в 1840 и 1841 годах по южно-славянским землям, Николай Иванович Надеждин (1804 – 1856) прочёл на торжественном собрании Одесского общества Истории и Древностей 22 марта 1842 года в присутствии многих учёных и приглашённых слушателей. Отчёт этот настолько ценен в познавательном отношении, что тогда же был напечатан в «Записках Общества» и вызвал живой интерес среди славистов и всех ревнителей истории Южно-Европейских стран. Замечательный этнограф и выдающийся мыслитель и специалист по древностям Н.И. Надеждин – не просто путешественник, а один из первых русских исследователей исторических и культурных памятников этих стран, собиратель научных сил в центрах изучения славистики, в первую очередь – вокруг Одесского учёного общества Истории и Древностей, действительным членом которого он являлся. Весь текст отчёта деловой, насыщенный важными фактами и, вместе с тем, пронизан чувством дружелюбия к братьям-славянам, согрет тёплым лиризмом, так уместным под пером великого патриота.

Публикация подготовлена библиографами Маргаритой Бирюковой и Александром Стрижевым. Характерные авторские написания географических названий сохранены.


Когда я в предпрошлом году отправлялся в заграничное путешествие с целью посетить и обозреть с особенным вниманием юг Средней Европы, столь тесно соединённый со здешним краем во всех отношениях – географическом, этнографическом и историческом, вам угодно было почтить меня поручениями, касающимися непосредственно видов и занятий нашего Общества. Приняв эти поручения, я старался выполнить их со всем усердием; и теперь, на первый раз, спешу представить в кратком очерке главные результаты путешествия уже совершённого: результаты, имеющие прямое отношение к кругу действий, который Общество наше себе избрало и предназначило.

Время расположило,  и сами вы, мм. гг. (милостивые государи), хотели, чтобы я это первое слово моё к вам держал в настоящем торжественном собрании, в присутствии стольких посетителей, привлечённых не чем другим, как лестным сочувствием к нашим трудам и, конечно, надеждою порадоваться нашим успехам. Не знаю, буду ли я столько счастлив, чтобы продолжить интерес, возбуждённый умною статьёй моего предшественника [1], так богатою новыми, оригинальными взглядами и новыми, неожиданными выводами для отечественной истории. Меня, однако, успокаивает то, что я должен занять внимание ваше совсем иначе, обратить вас совершенно в другую сторону, на особый круг предметов, с особой точки зрения. Г. Григорьев заставил нас совершить любопытное странствование с юга на север, по дремучим лесам, сыпучим пескам и топучим болотам Северной Европы, от морей Каспийского и Чёрного до Балтийского. Я, напротив, поведу вас с севера на юг, чрез высокие хребты гор, загромождающих Европу юго-восточную, от Понта Эвксинского до Адриатики. С г. Григорьевым мы должны были совершить путешествие подземное, доискиваться следов минувших времён в сокровенных кладах и - в буквальном смысле – извлекать истину, как говаривали старинные мудрецы, со дна глубоких «колодезей». Со мной вы останетесь постоянно на верху земли, даже иногда подниметесь слишком высоко, на подоблачные вершины Карпата и Гемуса. Если не другое что, то перемена зрелища, надеюсь, даст некоторую занимательность моему теперешнему слову, сообразную с целью настоящего собрания.

Итак - начинаю!

Путешествие наше – я говорю «наше», потому что во всё почти время я имел честь быть неразлучным спутником е.п. г. президента Общества – путешествие, повторяю, наше – обнимало следующие страны средне-южной Европы: Молдавию, Буковину, Трансильванию (или по-Славянски  - Землю Седмиградскую), так называемый Баннат (иначе Баннатскую Военную Границу Австрийской Империи) и по-Дунайскую средину Венгрии; затем Штейермарк или Стирию, Крайн, Истрию, Венгерское Побережье (Littorale), Военную Кроацию, Далмацию с так называемой Австрийской Албанией и Чёрную Гору; потом Кроацию Провинциальную, Славонию и нынешнее княжество Сербское; наконец, восточную по-Тисскую Венгрию, где находятся, между прочим, так называемая Земля Язигов и Кумания, Великая и Малая. Я не считаю нужным присовокуплять сюда прогулки нашей в Италию, равно как посещения Богемии и других стран Северной Германии, по той причине, что эти эпизоды лежат сне круга, имеющего прямой, непосредственный интерес для нашего Общества.

Из исчисленных имён вы изволите усмотреть, мм. гг., что нами посещено и осмотрено обширное пространство, которое для нашего Общества всё крайне важно и любопытно. Это пространство находится в самых тесных связях в нашим Отечеством, в особенности со здешним краем, который составляет главный, если не исключительный, предмет  наших занятий; и именно, как я уже имел честь сказать, в отношениях географическом, этнографическом и историческом.
В отношении географическом, вся база огромного полуострова Балканского, обозначаемая течением Дуная, принадлежит прямо и непосредственно к бассейну Чёрного моря; следственно, существенно соединена с Южною, преимущественно, с Новою Россиею, расположенною также в Черноморье, или, как говаривали наши старики, «в Эвксино-Понте». Левый берег Дунайского Понизовья, занимаемый княжествами Молдавским и Валахским, имеет даже разительное сходство со здешним краем относительно геологического образования и физических свойств своих; в особенности, с нашим Бессарабским Углом или Буджаком. В знаменитых Железных Воротах Дуная, отделяющих Валахию от Банната, сцена изменяется. Здесь сталкиваются Карпат с Балканом, и Дунай принуждён всею силою могучей своей груди пробивать себе путь сквозь каменный оплот грозных скал и диких утёсов. Но проберитесь чрез это тесное, узкое горло, простирающееся в длину, при всей излучистости, на семьдесят, много на сто вёрст: вы увидите себя опять в обширной, беспредельной равнине, по которой Дунай своевольно разгуливает, точно как у нас в Бессарабии, раздробляясь также на множество рукавов, образуя острова, подобные нашим «плавням», пуская по сторонам заливы и заводи вроде наших «лиманов». Я разумею равнину древней Паннонии, ныне переименованной в Венгрию. Так называемая «Пусти» (Puszten), устилающая восточную Венгрию по сю сторону Дуная, чем далее простираются на север, тем более представляют сходства с нашими собственно-Новороссийскими «Степями». Там, где Дунай держит направление с севера на юг, между Пестом и Белградом Сербским, равнина и гладь переходят и на ту сторону Дуная, в Венгрию Западную. Раздолье древней Сирмии, по-нынешнему Срема, конечно, не очень широкое, тянется, однако, вдоль Савы чрез всю Славонию; потом раскидывается на север чрез Провинциальную Кроацию, до Дравы. Уже в верховьях этих двух рек, то есть Дравы и Савы, высокий хребет гор Крайно-Стирийских, который древние называли Норическими Альпами, кладёт окончательный предел степно-равнинной полосе, которая на юг Европы отбрасывается из неизмеримых степей Средней Азии, и к которой принадлежит наш Новороссийский Край. Адриатика недалеко оттуда: только через узкий перешеек, связывающий Альпы Норические с Динарскими. Таким образом, главная, наибольшая часть обозрённого нами пространства уже потому одному имеет для нас существенную важность, что со здешним краем, которому посвящены наши исследования, составляет одно, почти нераздельное, географическое целое.

Но ещё теснее всё осмотренное нами пространство связывается со здешним краем в отношении этнографическом. Теперь в странах, которые я имел честь перед вами исчислить, обитают три племени: Румунское, которое господствует в Молдавии и Валахии, составляет большинство населения в Трансильвании, Баннате и Буковине, кроме того что рассеяно по многим комитатам юго-восточной Венгрии и имеет несколько колоний в нынешнем княжестве Сербском; Мадярское, к котором принадлежит народ, если не составляющий большинства, то присваивающий себе господство на всём пространстве Венгрии, от которого происходят Венгры и Секлеры Трансильванские, которого остатки есть и по сю сторону Карпата, в горных сторонах Валахии и Молдавии; наконец, Славянское, распространённое всюду от гирл Дуная до истоков Савы и Дравы, от Татр Карпатских до Чёрной Горы включительно. Я не упоминаю о Немцах, рассеянных по владениям Австрийским, преимущественно в северных комитатах Венгрии и в Стирии: они, во-первых, слишком малочисленны, во-вторых, все пришельцы или выродки из Славян недавние, за исключением разве горсти так называемых Саксов в Трансильвании, существование которых составляет ещё нерешённую загадку в истории Южной Европы. Итак: Румуны, Мадяры и Славяне! Из них до Мадяров, по-видимому, нам нет никакого дела. Они так отдалены от нас, так нам чужды! Но – это только по-видимому! Для нас, именно для нас, Мадяры интересны, как нельзя более. Исторически известно, что они, до водворения на равнинах нынешней Венгрии, в конце IX и в начале X века, кочевали в наших степях, «возле Хазарии», как говорит утвердительно Константин Багрянородный. Сохранённое тем же Константином название реки (название на греческом яз. - М.Б.), орошающей страну Леведию или Лебедию, где было тогда местопребывание Мадяров – не отзывается ли слишком явственно в нынешних названиях соседних нам рек – Ингула и Кодымы? С тех пор как Мадяры, по-Византийски «Турки», по-нашему и вообще по-Славянски «Угры», двинулись отсюда на запад, история не упоминает уже об них в нашем крае. Но здесь долго ещё оставались Куманы, известные в наших летописях под страшным, зловещим именем «Половцев»: Куманы, которые уже в XIII веке, спасаясь от Монголов, нашли убежище в Венгрии, в нынешних Великой и Малой Кумании, и там совершенно поглотились Мадярами: обстоятельство, лучше всего доказывающее принадлежность тех и других к одному племени. Впрочем, и самые Мадяры – Мадяры с тою же точно народностью, с тем же точно языком, которые существуют теперь у Мадяров Венгерских и Трансильванских – оставались здесь, в нашем краю, долго: так долго, как никому из нас и не воображается. Занимаясь в знаменитой Венской Придворной Библиотеке разысканиями, я напал случайно на не подлежащее никакому сомнению свидетельство, на дневник одного пастора Мадяро-Секлерского в Трансильвании, который, не дальше как в 1766 году, сам был лично у Мадяров – чистых, настоящих Мадяров – находившихся, по точным его словам, на границах Крымской Татарии, в расстоянии шести дней пути от Молдавского городка Хуша, лежащего невдалеке от Прута пониже Ясс, следовательно – нет никакого сомнения – где-нибудь внутри нашей Бессарабии. Куда девались теперь эти Мадяры, из которых пастор во время своего посещения исповедовал более 7 000 душ, мы не знаем, хотя дознать это было бы очень интересно. Но это не мешает нам видеть здесь красноречивейшее доказательство того: в каких тесных связях с нашим краем – до самых позднейших, почти до наших времён – находилось племя Мадярское! Я не распространяюсь о Румунах, которые до сих пор составляют главное народонаселение всей Области Бессарабской, которых жилища проникают и на сю сторону Днестра, по всему протяжению нашего края, от Овидиополя до Дубоссар. Ещё менее считаю нужным прибавлять что-нибудь к одному имени Славян, которое есть наше собственное имя, по которому мы, Руссы Северные и Южные, Руссы Старые и Новые, все без изъятия, составляем одну семью со всеми разноимёнными поколениями племени Славянского, преимущественно южными, от моря Чёрного до Адриатики и Архипелага, от Одессы до Венеции и Царь-града. Замечу только, что на пространстве, которое мы видели, жилища Мадяров и Румунов, хотя давние и относительно многочисленные, мелькают островками, кругом обливаемыми великим океаном Славянским. Следовательно, этнографически оно нам не только близкое и соприкосновенное, но – односемейное, родное! Странствуя под сенью Карпата и по предгорьям Альп и Гемуса, в степях Венгрии и на островах Далмации, мы как будто не выезжали из России, как будто переходили только из губернии в губернию, из России, например, Великой в Малороссию или в Белоруссию.

Связями географическими и этнографическими производится союз исторический, тесное, глубокое соприкосновение в судьбах стран и народов. И действительно, нет другого пространства, с которым Южная Россия вообще, а наш край в особенности, имели бы исторические сношения древнее, постояннее и существеннее, как то, о котором я имею честь беседовать теперь с вами. Конечно, самые первоначальные сношения край наш должен иметь с востоком, с сокровенною глубиною Внутренней Азии, откуда, без сомнения, получил своё первое население. Но эти сношения уходят в непроницаемый мрак времён доисторических. В мифологическом мерцании, предшествовавшем рассвету истории над северною окружностью Чёрного моря, первою блёсткою сверкает знаменитый поход Аргонавтов в Колхиду: предмет саги, бросающей хотя тусклый и баснословный, но всё какой-нибудь, и во всяком случае – первый свет на нашу сторону. В этой саге, относящейся к эпохе, когда море Чёрное было ещё для Греков «Морем Негостеприимным», следовательно, мало посещаемым, оказываются признаки сношений нашего северного Черноморья уже с отдалённейшими берегами Адриатики. Сага рассказывает, что Язон, похитив с Золотым Руном столько же коварную, сколько прекрасную Медею, по указанию её, чтобы спастись от преследования, направил свой быстрый Арго в устья Дуная, по-тогдашнему Истра; потом помчался вверх, подобно нынешним австрийским пароходам, из которых один также называется Арго, но, смелее их, прошёл храбро через Железные Ворота; затем, пустясь далее, свернул у нынешнего Белграда из Дуная в Саву; всё плыл вперёд и вперёд, пока наконец не наткнулся на Альпы, из которых Сава берёт своё начало; здесь должен был по необходимости остановиться, вышел на сушу и уже, по образу пешего хождения, перебрался через горы на берега Адриатики, в нынешнюю Истрию, которая будто и получила имя своё оттого, что он прибыл сюда по Истру, то есть по Дунаю; там опять спустил в море заветный свой Арго, который спутники его перенесли через горы на плечах; и таким образом, околесив кругом весь полуостров Балканский, прибыл благополучно домой с добычею. Колхидяне преследовали хищника по пятам, продолжает сага; но когда увидели его в открытом море, то, отчаявшись в успехе преследования и страшась воротиться назад без успеха, решились остаться навсегда на двух близнецах-островах, самых восточных между Далматинскими островами, на Крше (Cherso) и Озере (Osero), которое и прозвали Абсиртидами в память будто бы погибшего брата Медеи, Абсирта: имя, под которым эти два острова в самом деле являются искони у Греков и Римлян. Сага прибавляет ещё, что принуждённые остановиться в верховье Савы, дружина Язона и сам Язон, конечно, тайком от ревнивой Медеи, слишком загляделись на прелести туземных красавиц, которые, в свою очередь, не нашли причин отвечать им жестокостью; и что вследствие того место, где они остановились, прозвалось тогда же Любляна, по-древнему «Aemona» - смысл тот же, по производству от латинского «amo» (люблю) – ныне по-Немецки Lanbach. Сказка  очень лестная для здешнего края, в который герои древней Эллады приехали просто разбойниками и ворами, воротились назад такими чувствительными рыцарями! Но оставим мифологию, и перейдём в светлую область чистой истории. Здесь находим мы, что с самых первых минут, доступных исторической памяти, долина Нижнего и Среднего Дуная была вольтовым столбом, чрез посредство которого берега Чёрного моря и Адриатики состояли в непрерывном взаимодействии. Было действие и отсюда туда; было и наоборот – сюда оттуда. Отсюда туда – почти до последних времён изливались волны «находников и насильников», подбавлявшие периодически нового материала и новых стихий к образованию настоящего народонаселения средне-южной Европы. Историческая точка отправления так называемого «великого переселения народов» - было ли то в самом деле переселение, или больше колебание, производимое вихрями набегов и завоеваний – находится здесь у нас. По крайней мере, неоспоримо известно, что от нас, из степей, расстилающихся между морями Каспийским и Чёрным, выхлынули на Балканский полуостров – и Готфы, и Гунны, и Авары, и Булгары – из которых последние завещали имя своё народу, до сих пор наполняющему большую часть полуострова. Я уже упоминал об Уграх или Мадярах и о Команах или Половцах, которые прежде, нежели уселись на равнинах Венгрии, гуляли по нашему широкому раздолью. Остаётся прибавить ещё о Монголах-Татарах, последних представителях насильственного вторжения Азии в Европу чрез посредство здешнего края: Монголах-Татарах, которые при первом своём появлении из Южной России проникли чрез Трансильванию и Венгрию до границ Кроации и Далмации; которых последок, остававшийся почти до наших времён в Крыму, беспрерывно мутил волны Дуная, вносил тревогу в ущелья Карпата и Гемуса. Столько ж постоянно и могуче, только менее мрачно и кроваво, больше зиждительно и плодотворно, хотя не совсем без насилия – был обратное действие оттуда сюда, с берегов Адриатики на Черноморье. Отсюда, вверх по Дунаю стремилось варварство, с мечом и огнём. Вниз по Дунаю, оттуда, слабо, но тем не менее ощутительно, проливалась цивилизация, которой горнилами были Греция и Рим. Влияние древних Греков на северное Черноморье, конечно, производилось преимущественно по морю. Но нет сомнения, что им давно знаком был и путь через Балканы: путь, по которому они провели Дария, на погибель в степях Новой России. Властители Греко-Македонского царства, особенно после Александра Великого, хаживали уже бойною дорогою за Дунай, и проникали, по крайней мере, до Днестра, в нынешнюю Бессарабию. Их походы были отплатные набеги на варваров, не оканчивавшиеся ничем, кроме резни и опустошения; но они содействовали к распространению и укреплению гораздо прочнейших связей между Грециею и Задунавьем, чем самые завоевания: связей торговых, которые засеяли равнины Валахии, Молдавии и Бессарабии изобилием современных монет, равно как и других сокровищ греческого искусства и греческой роскоши, наполняющих ныне музеи Трансильвании и обоих при-Дунайских княжеств. Затем настала всемирная очередь Рима. Орлы Римские, утвердясь первоначально в Далмации, оттуда перенеслись на Дунай, на равнины Паннонии; вслед затем одолели Карпат, не смотря на отчаянное сопротивление Даков; проникли в Дунайское Понизовье, и таким образом отворили сухопутное сообщение из недр Италии в северное Черноморье, уже прежде доставшееся в их когти вместе с Македониею, Фракиею и Понтом. По системе, делающей честь уму и оправдывающей отчасти ненасытную жадность Рима, завоевания должны были служить проводником цивилизации; меч воина очищал простор для тоги гражданина; пути легионов превращались в почтовые тракты, и из лагерей возникали колонии, в которых, как солнце в малых каплях вод, отражался образ «Вечного Города», тогда средоточия и первообраза всемирной цивилизации. Вследствие того вся долина Среднего и Нижнего Дуная до Днестра, следовательно, до нашего края, покрылась городами с Римским народонаселением, Римскими порядками и Римскою общественностью. Нет сомнения, что и основное начало ново-исторической цивилизации, то есть христианство, пустило первые свои лучи в здешний край сколько из Малой Азии по восточному берегу Чёрного моря, столько ж и по западному, через Дакию и Паннонию, когда они составляли одну префектуру всемирной империи. Прошла и очередь Рима. Всемирная империя рухнула, треснувши первоначально с нашего угла. Тогда возобладало на Дунае антицивилизационное действие от нас, чрез Готфов, Гуннов, Аваров. Вскоре, однако, цивилизация снова взяла верх.

Булгары, первоначально дикая орда, кочевавшая в наших степях, вторгшись внутрь Балканского полуострова варварами, смягчились и укротились соседством Византии, наследницы Рима. Царство Булгарское, некогда простиравшееся от Чёрного моря до Адриатики, от Архипелага до внутреннейшей глубины амфитеатра Карпатского – царство Булгарское, говорю – в блестящую свою эпоху, неоспоримо заключало в своём составе нашу нынешнюю Бессарабию, даже отчасти собственно Новороссийский Край, пока не утвердились здесь хищные орды Печенегов, Угров и Половцев. Я имею на то положительные, неопровержимые доказательства. Этот союз с Булгарами, после их крещения, возобновил в здешних сторонах христианство, подавленное возобладавшим варварством, и возобновил на основаниях прочных, которые впоследствии испытывали потрясения, но остались навсегда неколебимы. Основания эти были: Славянское богослужение и Славянская церковная иерархия. Богослужение на языке Славянском, с изобретённою для того Славянскою грамотою, первоначально учредилось где-то в Паннонии, то есть нынешней Венгрии: по всей вероятности, около Блатенского Озера (Platten See), на границах Западной Венгрии и Стирии. Но, встреченное там неприязнью и преследованиями, оно уклонилось тотчас же в Булгарию и оттуда распространилось первоначально в Бессарабию, потом по всей Южной и, наконец, Северной России. Национальная славянская иерархия образовалась также в Булгарии, чрез посредство изгнанных из Паннонии учеников и сотрудников с. Мефодия, отца нашей письменности и, следовательно, всего нашего умственного развития. У меня также есть свидетельства, что Бессарабия и вся Новая Россия, ещё как partes infidelium, принадлежали к архиепископии Булгарской, что даже первые пастыри Киева и всея Руси были не более как суффраганы митрополита Велико-Переяславского, экзарха всей Булгарии. По разрушении царства Булгарского от соединённых усилий Византийцев и Руссов, между тем, как ни те, ни другие не могли утвердить прочно владычества своего на Дунае, вышли на сцену Мадяры. Мадяры, которых сильная рука с. Стефана соединила в могучую державу, организованную по началам западно-Европейским, раскинулись обратно на восток до берегов Днестра, своей прежней отчизны, тогда как на западе волны Адриатики едва сдерживали их могущество. Во времена, уже не очень далёкие от наших, при Сигизмунде короле Венгерском и с тем вместе цесаре Римском, Килия и Аккерман считались достоянием короны с. Стефана, имели в стенах своих  гарнизоны Венгерские. Таким образом, по крайней мере, часть нашего края, то есть Бессарабия, принадлежала опять к политическому целому, распространявшемуся чрез всю долину Нижнего и Среднего Дуная, от Чёрного моря до Адриатики. Наконец, судьбе угодно было, чтобы во времена ещё позднейшие, когда из Азии выкатился над Европой роковой полумесяц тиранства Османского, весь здешний край, не исключая и Крыма и восточного побережья Чёрного моря, приковался к одной цепи порабощения, которая простиралась от Кавказа, мимо ворот Киева, Лемберга и Вены, опять до моря Адриатического, до Альп Краинских. Все это были для здешней стороны положения неестественные, принуждённые, незаконные. И Рим, и Византия, и Тернов, и Буда, и Стамбул были для ней – как говорят нынешние фразеологии – «центры ложные, фальшивые». При всём том это было причиною, что сторона наша находилась постоянно в самых тесных исторических связях как вообще с Балканским полуостровом, так в особенности с долиною Дунайскою. В настоящее время здешний край нашёл свой «истинный центр», воссоединяясь с великою Землёю Русскою, которой он – упорствую думать – был искони существенно-составная часть и принадлежность. Но историческая связь его с югом Средней Европы тем не прекратилась. Она обнаруживается особенно явственно в те торжественные минуты исторической эпопеи, когда народы двигаются на народы, царства сшибаются с царствами. В то время как Русские пушки громили последние остатки Османского владычества в Черноморье, когда под их ядрами падали стены Очакова, Бендер и Измаила, электрическое сочувствие отзывалось вверх по Дунаю и Саве, до берегов Адриатики: Военная Австрийская Граница стояла вся под ружьём. Румун одушевлялся ненавистью к своим тиранам. Серб мятежно потрясал свои вековые оковы; а отдалённый Черногорец бил наповал Турков, распевая свои гомерические песни «во здравье царя Московского и своего Владыки святого». Я замечаю это к тому, чтобы видно было во всей ясности и полноте: как то пространство, которое мы имели удовольствие лично посетить и обозреть, с самых древнейших времён имело и доныне имеет со здешним краем одну общую, неразделимую историю!

Изложенные мною понятия об отношениях края нашего вообще к югу Средней Европы, и в особенности к долине Нижнего и Среднего Дуная – понятия, уяснённые и поверенные личными наблюдениями, живым, наглядным созерцанием местности и людей – суть главные и, смею сказать, важные результаты совершённого мною путешествия: важные преимущества для нашего Общества! Да, мм. гг. История какой бы то ни было страны, если только страна эта имеет историю, не может изучаться и разрабатываться отдельно. Жизнь, которая составляет предмет истории, развивается не иначе, как чрез соприкосновение, чрез общение, чрез действие и воздействие: следовательно, не иначе может быть и постигаема, как в связи со всем, что к ней так или иначе прикасается, что находится с нею в отношениях взаимодействия. Заключить исторические исследования какой-нибудь страны в ней одной, как бы эта страна ни была богата собственными памятниками, есть то же, что взять руку или ногу и подвергнуть их физиологическим наблюдениям, без внимания к прочим частям телесного организма. Мы воздали должную честь этому главному началу всякой исторической работы, когда при открытии действий нашего Общества, по предложению г. президента, решились распространить круг их за пределы здешнего края, обратить их на все памятники и свидетельства, относящиеся к югу нашего отечества, где б они ни находились. И вот, мм. гг., перед нами теперь самое красноречивое доказательство: какую богатую пользу может приносить такое расширение горизонта! В выслушанной теперь нами речи, мы уведены были г. Григорьевым из нашего края – в буквальном смысле – за тридевять земель, в тридесятое царство: мы странствовали с ним в отдалённейшей глубине Европейского севера – по Польше, Пруссии и Дании, по Финляндии, Швеции и даже Норвегии! Чего бы, кажется, нам искать так далеко? Какое дело историкам и археологам благодатных берегов Понта Эвксинского до сурового побережья Балтики? Оказывается, напротив, что там находятся, и находятся в изумительном изобилии, любопытнейшие памятники, из которых извлекаются совершенно новые и чрезвычайно интересные заключения вообще для юга России, в том числе и для нашего края! Разумеется, гораздо большей жатвы должно ожидать от стран, которые несравненно к нам ближе, которые со здешним краем составляют одно географическое целое, находятся в самом тесном этнографическом сродстве, имели постоянно одну историю. Но, к сожалению, эти именно страны, как нарочно, до сих пор вообще у нас, Русских, не только были совсем неизвестны, но даже считаются недостойными известности. Не столько варварство, до последних времён затруднявшее к ним доступ исследователям, сколько несчастное предубеждение отвратило от них всякую внимательность, всякое любопытство. С самого рождения у нас исторической критики, она приняла исключительное, одностороннее направление на север, махнув рукою на юг, обратясь к нему решительно тылом. Наши изыскатели древностей как будто приколдованы к Балтике, к одной Балтике: кружатся вокруг ней, в туманах Финляндии и Скандинавии, и много-много если иногда отваживаются нисходить до болот и лесов Северной Германии. Там ищут они главного ключа к разрешению тайн нашей отечественной старины. Конечно, нельзя было заткнуть уши от раздающихся с юга голосов Византийцев: их приняли в материал, необходимый для древней истории народа Русского и земли Русской. В последние времена сделана уступка ещё значительнее: наши ориенталисты, которых учёностью и деятельностью мы имеем полное право гордиться, начали собирать жатву для отечественной истории ещё южнее, у Арабов. Но как в том, так и в другом случае, пристрастие к северу всё ещё остаётся преобладающим: показания и Арабов и Византийцев непременно должны ложиться на Прокрустово ложе саг Скандинавских, и с ними выравниваться волею или неволею. Из всех наших критиков и историков один только Болтин вздумал обратиться в Венгрию, и из языка нынешних Мадяров объяснил известные наименования Днепровских Порогов, сохранённые Константином Багрянородным за «Русские», право не хуже, как Лерберг из языков Шведского, Англо-Саксонского, Исландского и других подобных: но – Болтина давно не читают! Кто станет спорить, что Скандинавский север точно имел сильное влияние на соседний с ним север Русский? Благодарность, нелестная благодарность мужам, которые вскрыли или вскрывают для нас таинственную мглу Эдд, где, без сомнения, таится много драгоценных посылок и данных для объяснения древностей и истории Северной России! Но всему должна быть своя мера. И север Русский заимствовал со Скандинавского севера многое, но не всё. Между тем, лучшие и умнейшие из наших критиков производят даже наших «князей» от Скандинавских «Konung’ов», наших «витязей» от их же «Wiking’ ов», наши «веча» от агло-саксонских «Witenagemote», и т.п. Но позвольте, сделайте милость спросить: откуда ж у Южных Славян, рассыпанных по ущельям Балкан до берегов Адриатики, откуда у них, не имевших никогда сношений ни с Скандинавами, ни с Англо-Саксами, издревле существовали и «кнези», и «витези», и «веча»: последние даже с «вечевым колоколом», который гораздо долее, чем в Новгороде, звенел, например, в Дубровнике (Ragusa) и в Полице (Poglizza), двух чисто-славянских республиках на Далматинском берегу Адриатического моря? Таких вопросов не делалось, однако, у нас до сих пор: и ревностные Скандинависты, не ограничиваясь Русским севером, вторгаются даже и к нам на юг на своём Скандинавском коньке, свободно и беспрепятственно. Они производят по прямой и непосредственной линии от Нордманов даже – кого бы вы думали? – наших казаков: казаков, которые издревле доныне составляют самое национальное явление, так сказать «родимое пятно» народности у Южных Славян; казаков, кровных братье Далмато-Кроатским «Ускокам», имевшим даже в одно время с нашими Запорожцами настоящую Сечь на Венгерском Побережье Адриатики - Сечь, столь памятную в истории Австрийской монархии и Венецианской республики; казаков, которых потомство продолжают доныне «гайдуки» Сербские и «кирджалы» Арнаутские, которых, наконец, кровь и дух, смягчённые, но не истреблённые регулярною организациею, живут по всему протяжению так называемой Австрийской Гриницы (Militair-Grenze), почти от самой нашей Бессарабии до Чёрной Горы включительно, которая сама есть не что иное, как исконная Казацкая Сечь! Видите ли, мм. гг., какие странные последствия имело это странное пренебрежение к югу, точно «напущенное» на нашу историческую критику. Нашему Обществу предлежит долг и честь первому снять очарованную повязку и принять в своё ведение доселе пренебрегаемый и неведомый мир: мир Южно-Славянский, с его преданиями, памятниками и свидетельствами, столь важными вообще для отечественной истории. И я сочту себя счастливым, труды совершённого мной путешествия будут вполне вознаграждены, если краткий общий взгляд на это новое поприще, который я имел честь предложить вам, расположит вас к убеждению, что это поприще, этот мир есть самое законное достояние нашего Общества, что он прямо и непосредственно входит в круг, подлежащий специальному нашему ведомству.

Впрочем, мм. гг., дань, которую я собрал для вас в моём путешествии, не ограничивается только этими общими результатами. Я обращал прилежное внимание и на частности: на отдельные памятники, указания и даже намёки, которые казались мне сколько-нибудь интересными собственно и именно для нашего Общества. Конечно, вы не ожидаете от меня теперь и здесь полного и подробного отчёта обо всех сделанных в этом отношении находках, заметках, соображениях и выводах. В своё время я буду иметь честь, кроме описания всего моего путешествия вообще для публики, занять ваше внимание сообщением подробностей, до вас преимущественно относящихся. В настоящем случае считаю достаточным бросить лёгкий взгляд вообще на богатство памятников всякого рода, которыми совершённое путешествие доставило мне случай и удовольствие заняться, к прямой и непосредственной пользе нашего Общества. Я придержусь здесь предложенного некогда г. президентом Общества разделения памятников вообще – на немые, письменные и говорящие.

Итак –

А. Памятники Немые.

Сюда относятся те остатки минувших времён, которые в буквальном смысле «бессловесны» - остатки чисто материальные, как то: древние здания, развалины зданий, пустыри селений и городов со всеми самомельчайшими признаками человеческого местопребывания, человеческого употребления или человеческой обработки. Такие памятники, при всей их немоте, бывают очень красноречивы: особенно, если к ним привязано какое-нибудь предание, какое-нибудь знаменательное имя, которое чем бессмысленнее живёт в устах туземцев, тем достовернее показывает, что в нём таится верный отголосок древности.
Надо признаться, что на пространстве, которое мы посетили, подобных памятников, собственно туземных, весьма немного. Оно и не удивительно. Судьба этого пространства, в особенности, степно-равнинной долины Нижнего и Среднего Дуная, была та же, что и здешнего края, наших голых и пустынных степей. Там, как и здесь, древнейшие жители, которые все неоспоримо были выходцы от нас, не оставили других следов своего пребывания, кроме таких же курганов, так же, если не больше, чем наши, безмолвных и беспамятных. Эти  курганы через Молдавию и Валахию проникают в Венгрию, толпясь предпочтительнее вскрай Дуная; они исчезают совершенно там, где природа взгромоздила свои курганы, но обширнее и великолепнее, где начинается Альпийская область Южной Европы. В Молдавии и Валахии они и по-Румунски называются как у нас – «могилы»; в Венгрии, у Сербов – «гомиле», у Мадяров – «hal;m»: то и другое едва ли не анаграммы таинственному слову «могила»! К сожалению, там ещё менее, чем у нас, занимаются их разработкою и исследованием. Число их, пожалуй, и велико: но они вовсе не существуют для археолога и историка, тем более для проходящих. Мы заметили только одно достопримечательное кладбище, исполненное подобных «могил», в так называемой Малой Валахии, в жудеце (уезде) Романацком, близ деревни Добрословени, неподалёку от местечка Каракала: речь об нём будет в своё время. В земле по местам отыскиваются иногда остатки – большею частью оружий, как то: стрел, копий и т.п., случается также и мирных утварей домашнего быта – очевидно, не принадлежащие ни Грекам, ни Римлянам, следовательно, принадлежащие туземным старожилам. Такие памятники находятся рассеянными по музеям Трансильвании и Венгрии; есть и в новоучреждённых для древностей хранилищах в Яссах и Букуреште. Но количество их так невелико, что по ним невозможно составить никаких соображений и выводов, годных для истории и археологии. Что касается до поверхности земной, то на ней, за исключением «могил», нет решительно никаких явственных следов и памятников старины, в которых бы проявлялась туземная народность, которые должно б было признать самородными, своеобразными памятниками края. И как могли оставить по себе подобные следы люди старого времени, когда нынешние жители края – и Румун, и Мадяр, и Славянин довольствуются один своею «казою», другой «шалашом» или «хижей», третий «кучею» или «избою», слепленными на скорую руку и так же скоро разрушающимися от первого натиска стихий и обстоятельств! Если есть здесь старые здания и руины старых зданий, принадлежащие туземцам – Славянам, Мадярам или Румунам – то это или памятники христианского благочестия: церкви, часовни, монастыри, из которых древнейшие запечатлены предпочтительно характером зодчества Византийского; или феодальные твердыни, рыцарские замки в стиле западно-Европейской архитектуры веков средних. Из них я охотно бы распространился о сохранившихся по ту сторону Дуная в нынешнем княжестве Сербском, монастырях-твердынях: Ман;сии, Раванице, Жизе и, в особенности, о знаменитой Лавре Студеницкой, где уцелел превосходнейший памятник Византийской архитектуры средних веков, весь из белого мрамора – храм, созданный Стефаном Неманею, основателем некогда процветавшего царства Сербского; храм, служивший, говорят, первообразом для лучших в том же роде памятников у Румунов: для кафедральной церкви в Арджише в Валахии и для церкви монастыря Трёх Иерархов в Яссах, в Молдавии – распространился бы, если б было теперь время и место! Жатва и на этом поле, как видите, не была совсем бесплодна: всё, однако ж, нельзя назвать её изобильною.

Гораздо больше следовало б ожидать подобного рода памятников от Римлян, любивших везде означать своё владычество вековечными монументами. Но и это поле, столь любимое археологами и столь важное для историков, здесь оказывается не очень богатым. Из длинного списка городов, упоминаемых Греческими и Латинскими географами первых веков империи в долине Нижнего и Среднего Дуная, весьма немногие приурочиваются к своим местам на основании явственно сохранившихся памятников. От большей части не осталось ничего, кроме звуков имён, с которыми исследователи носятся вдоль и поперёк по равнинам Дакии и Паннонии: всё вещественное сглодано зубом времени, сметено с лица земли вихрями вековых бурь, носившихся над краем. Куда девались Дакийские Zusidava, Ziridava, Rusidava, Piroboridava, и другие многие «давы», из которых некоторые, по точному указанию древних, находились между Гиерассом и Тиресом, то есть между Прутом и Днестром, следовательно, в нашей нынешней Бессарабии? Они исчезли бесследно, как наши прибрежные Ник;ния, Истрианское Пристанище, Одисс;с и другие Греческие поселения в Новороссийском Черноморье, которых местоположения надо угадывать, да угадывать. Наиболее приметных следов Рима находится в нынешних Трансильвании, Малой Валахии и Баннате, тогда составлявших Дакию Альпийскую; как то: вокруг соляниц теперешней Торды и рудников нынешней Абруд-Баньи, и близ Седмиградского Белграда, в древности Colonia Apulensis, ныне Карльсбург; или ещё больше в сокровенной  глубине долины Гацек, где в урочище, называемом по-Мадярски Варгели, по-Славянски - Градишка, по-Румунски – Градешти, сохранились ещё величавые и богатые остатки древней Сармизегетузы, столицы Даков и Дакии: на равно глухом и уединённом дне ущелья Мехадийского, где кипят теперь и где кипели издревле славные так называемые «Геркулесовы Воды», при Римской колонии Ad Aquas; наконец, у самого входа в Железные Ворота, близ нынешнего местечка Чернец, в древности Colonia Zernicusis, в возвышающихся ещё из волн Дуная величественных обломках знаменитого Моста Траянова. Собственно в Паннонии, или Венгрии, господствует та же пустота, что и на равнинах Великой Валахии и Молдавии. Там, на месте древнего Сирмиума, некогда столицы Паннонии и резиденции стольких цезарей, существует теперь ничтожное местечко Митровица, которым утрачено всё прошедшее, даже до самого имени. Целей сбереглись остатки миродержавной империи по восточному Адриатическому побережью, некогда унизанному многочисленными цветущими городами; особенно в так называемой Далмации, от Задра или Зары (древняя Sadera) до Скадра или Скутари (древняя Scodra). Здесь, между многими более или менее замечательными памятниками Рима, возвышается над всеми один, в своём роде единственный и беспримерный, дружка разве одному исполинскому Колоссею «Вечного Города» по величине и великолепию. Это дворец императора Диоклециана, убежище, где он после долголетних трудов мироуправления укрыл последний остаток дней своих: дворец такого объёма, что в нём умещается теперь почти весь город Спалатро, с 8 720 жителей, с церквами и монастырями, разбитый на 1 305 домов и домиков. Такой памятник, конечно, один слишком вознаграждает безмонументальность других обозрённых нами стран. Но он лежит вне занятий, собственно предлежащих нам. Он имеет высокий панархеологический интерес; но что до него нашему Обществу? Для нас несравненно было бы интереснее, если б сохранились хоть малейшие приметные остатки, конечно, грубого, варварского жилища древней «кралицы» Иллиров Теуты, место которого указывали нам в Рисне (Rizano), Сербо-Далматинском городке во глубине Боки Которской (Bocca di Cattaro), под мрачным навесом Чёрной Горы: Теуты, которая имела дух сказать, что «не знает Римлян», в то время как Римляне уже кончили со славою первую Пуническую войну, и в жилах которой текла едва ли не наша родная Славянская кровь! Всё Римское вне пределов здешнего края, по моему мнению, подлежит ведению нашего Общества только в той мере и степени, в какой чрез сличение и сравнение может более или менее служить к объяснению памятников Рима, попадающихся нам у нас: больше не имеем мы на Рим никакого права.

В таком отношении, есть только один вид немых памятников в долине Дунайской, который принадлежит или, по крайней мере, единогласно приписывается Римлянам и, между тем, имеет для нас интерес прямой, непосредственный. Это памятники, запечатлённые славным именем Траяна, которые входят внутрь нашего края, именно в Бессарабию, так называемыми «Валами» или «Дорогами Траяновыми». Простые земляные насыпи как у нас в Бессарабии, так и поту сторону Прута, где их начало, эти «Валы» или «Дороги» возбуждают, тем не менее, любопытство, достойное археологов уже по тому одному, что их длинное протяжение, очевидно, предполагает усильный труд многих рук и многих лет, предпринятый, конечно, не без важных общественных целей и потому долженствующий иметь историческое значение. Именем «Траяновых» - они называются и просто «Траянами» или «Троянами» - любопытство раздражается ещё больше. Я не сомневаюсь теперь, что это имя заимствовано не от чего другого, как от имени знаменитого императора или, лучше, нескольких императоров Римских, которые носили имя Траянов и которые с тем вместе имели самое могущественное влияние на левый берег Дунайского Понизовья, тогдашнюю Дакию. То были: собственно Траян - M. Ulpius Nerva Trajanus; преемник его Адриан, в полном имени, как оно изображается в надписях – P. Aelius Trajanus Hadrianus; наконец, император Деций, в полном имени – Cn. Messius Quintus Trajanus Decius. Траян I, или собственно Траян, положил, как известно, окончательный предел дикой вольности и самобытности Даков, приобщив к империи рядом блистательных побед царство Децебала, простиравшееся от Дуная до сокровеннейших недр Южного Карпата. При Траяне II, или Адриане, деятельно продолжалась Римская колонизация и Римское устройство Дакии. Траян III, то есть Деций, павший на берегах Дуная в битве с Готфами, был последний представитель и поборник владычества Рима над Дакиею: так что вскоре после него император Аврелиан, впрочем, муж силы и ума, нашёлся вынужденным бросить совершенно левый берег Дунайского Понизовья и как Римское народонаселение, так и самое имя Дакии, перевесть отсюда на ту сторону, в нынешнюю Булгарию и Сербию. Таким образом, именем Траяна ознаменованы и начало и конец державствования Римлян по сю сторону Нижнего Дуная, в теперешних Баннате, Трансильвании, Валахии, Молдавии и Бессарабии. Удивительно ли после того, что это имя врезалось неизгладимо в памяти туземцев, срослось неразрывно с самою землёю? Оно вверено было не одному устному летучему преданию; оно увековечено в легендах бесчисленного множества монет, принадлежавших всем трём Траянам, которыми усеяны недра древней Дакии; равно как в многочисленных надписях, из которых одна, принадлежащая первому Траяну, иссечена не изгладившимися доныне буквами в могучей скале, сторожащей вход в Железные Ворота Дуная, неподалёку от вековечных руин знаменитого Моста Траянова, воздвигнутого тем же Траяном I. Как можно было забыть это имя в крае, который назывался «Областью Траяновою» - Provincia Trajani; которого столица, древняя Сармизегетуза, переименована была официально в «Колонию Ульпио-Траяновскую» - Colonia Ulpia Trajana! Кроме наших «Валов» или «Дорог», другие урочища в разных местах древней Дакии носят также имя «Траяновых», с явственными, неопровержимыми указаниями, если не именно на императора Траяна, то, по крайней мере, на древних Траяновских Римлян. Так, в Трансильвании, возле упомянутого уже мной местечка Торды, древних Римских Соляниц (Salin;), находится широкое поле, по которому проходит до сих пор явственно обозначающееся древнее Римское шоссе: это поле называется доныне «Траянов Луг»; причём местное предание присовокупляет и то ещё, что здесь именно император Траян, Траян I, одержал свою последнюю и решительную победу над Децебалом, за которой следовало окончательное обращение Дакии в провинцию Римскую. По сю сторону Карпата, в Малой Валахии, во всю ширину её от Дуная до Карпата, идёт также древнее Римское шоссе, параллельное течению реки Ольты, вонзающееся в глубину так называемого ущелья «Червленой Кулы» (Rothenthurm-Pass) до самых почти границ Трансильвании: оно называется «Трановою Дорогою», по-Румунски – «Кале-Траян». Долго сказать, мм. гг., что ни эта «Траянова Дорога», ни Римское шоссе в Трансильвании, проходящее по «Траянову Лугу», как я убедился личным наблюдением, не походили нисколько на наши Бессарабские «Дороги Траяновы», которые гораздо вернее называть «Валами», как они действительно и называются. Но я был столько счастлив, что нашёл именно такой, точь-в-точь наш Бессарабский «Вал», несколько дальше, в западной оконечности Банната, там, где слияние Тисы с Дунаем образует угол, заселённый Чайкистскими Батальонами Австрийской Военной Границы. Вал этот, который отсюда переходит и на левую сторону Тисы, в разных направлениях простираясь по равнинам Банната, здесь называется по-Славяно-Сербски – «Ярак», что значит просто «Окоп»; но по-Немецки зовётся гораздо знаменательнее, именно – «K;merfchanze», то есть «Окоп Римский». При этом вале нет имени Траяна; но оно живёт неподалёку. В западной стороне соседнего княжества Сербского, на вершине горы Цера, находится величественная «зидина», то есть громада руин, которая называется поныне «Троян»: там, по преданию Сербов, жил когда-то славный царь «Троян», который каждую ночь совершал на очарованном коне путешествие к какой-то прекрасной «кралице», на равнины Срема или Сирмии, непосредственно смежные с тем углом Банната, где находится теперь «Римский Окоп», брат наших «Валов Траяновых»; путешествие, соединённое с секретом и кончившееся развязкою, напоминающею прелестный Эллинский миф Амура и Психеи. Всё это, мм. гг., суть данные, которые я предоставляю себе в своё время свести и сообразить, и из которых, надеюсь, добудется кое-что новое, не бесполезное для объяснения доселе необъяснимой задачи, предоставляемой нашими таинственными «Траянами».

Б. Перехожу к Памятникам Письменным.

Здесь совокупляются под одно наименование все остатки письма, завещанные стариной и повествующие о старине: будут ли то – строчка, даже буква на монете, камне и всяком другом вещественном памятнике древности; или целый свиток, целая книга, посвящённая «делам давно минувших дней, преданьям старины глубокой»! Такими памятниками обозрённое нами пространство не скудно. Почти все они, по языку и начертанию, относятся к двум категориям: Латинской и Славянской, из которых последняя, разумеется, без сравнения моложе первой. Памятники с письмом Греческим встречаются здесь чрезвычайно редко; и из древней эпохи Эллинов – едва ли не в одной только Восточной Далмации, из позднейшего периода Византийцев – в Молдавии и Валахии, редко в Сербии, ещё реже в Южной Венгрии. Остатков письма Готического вовсе нигде нет; что, конечно, весьма удивительно, когда Готфы, некогда здесь владычествовавшие, здесь же, на Дунае, получили и грамоту для родного языка от знаменитого Улфилы. Что касается до ныне живущих здесь, меж Славянами, Мадяров и Румунов, то их сколько-нибудь старая письменность, вся без изъятия, входит в две наименованные мною категории. Мадяры до последних, самых недавних времён все писали по-Латыни. У Румунов до начала прошлого столетия господствовала письменность Славянская. Теперь я переберу весь этот род памятников по разрядам, с кратким указанием, в какой мере каждый из них интересен собственно для нашего Общества.

С первого раза, монеты все в сторону. Их здесь, как я уже имел случай заметить, найдено и беспрерывно находится неисчислимое множество; но все они, за исключением весьма немногих древне-Эллинских, попадающихся в Дунайском Понизовье и в Далмации, все Римские, или в меньшем количестве Византийские. О древних Восточно-Куфических монетах, какими занимал нас г. Григорьев, здесь нет и слуху. Любопытствовал я видеть монеты Славянские – Сербов, Булгар и Румунов – о которых ходят слухи, но которые редко кто видал своими глазами, и мне удалось в Земуне, или Землине, Венгерско-Австрийском городке при стечении Савы с Дунаем, созерцать истёртый металлический кружок, который тамошние Сербы сохраняют, как монету царя Душана-Сильного; но, признаюсь откровенно – может быть, от недостатка нумизматического ясновидения – я смотрел и ничего решительно не видел. Энтузиасты Славянизма мечтают видеть древнейшие Славяно-Иллирские символы на некоторых туземных монетах, даже на таких, которые очевидно Римского чекана: но это пока – золотые сны нумизматического патриотизма! Одну такую монету, вместе с несколькими другими Римскими, приобрёл я в Рисне, резиденции «кралицы» Теуты, и не замедлю представить их Обществу, по крайней мере, для любопытства, при отсутствии другого интереса.

 То же самое должно сказать о надписях. Число их также весьма значительно; но все они имеют занимательность больше местную. Надписи собственно Римские имеют иногда панархеологическую важность, обогащая эпиграфику любопытными особенностями Дакийского и Паннонского «Ляпидарного Стиля». Надписи Славянские, все вообще, важны для Славянской палеографии и филологии. Оттого я имел терпение эти последние списывать везде, где только находил досуг и удобство. За Римскими это был бы излишний труд: они описаны и переписаны туземными антиквариями. Впрочем, между всеми этого рода памятниками я не нашёл ничего относящегося – не говорю уже именно к здешнему краю, но и вообще – к истории нашего отечества. Разве упомянуть об одной слишком новой, но до сих пор вовсе неизвестной у нас латинской надписи на православной церкви св. Николая Чудотворца в предместье трансильванского города Кронштадта, по Славяно-Румунски – Брашова, в которой изображено: «PIA LIBERALIATEELISABETH; PETROWN; MONOCRATRICIS TOTIUS RUSSI; INVICT;, HIC SACER LOCUS EST RENOVATUS, ANNO MDCCLI»; или Славяно-Русскую, несколько постарше, которая вышита на плащанице, сохраняющейся в православном монастыре Драгомирне, близ Сучавы, в нынешней Австрийской Буковине, и в которой значится, что плащаница та сооружена Варлаамом, митрополитом Ростовским, лета 7106, в соборную церковь Ростовскую, повелением царя Феодора Иоанновича всея Руссии и благословением святейшего Иова патриарха Московского. Припоминаю ещё, что в Среме или Сирмии, на Фрушкой Горе, в православном монастыре Хопове, меня приятно поразила надпись, относящаяся к Южной России; но поразила не столько своею историческою важностью, сколько неожиданною встречею в таком отдалённом от нас месте и наивным образом выражения. Она находится в монастырской трапезе, размалёванной от пола до потолка по всем четырём стенам, и гласит так: «Помяни Господи раба твоего Василия, иконописца от Малия (sic!) России. 1771, месяца сентемврия 8».
В рассуждении собственно так называемых «документов», то есть письменных официальных актов, дело совсем другое. Они являются здесь в наибольшем изобилии со времён образования королевства Венгерского, которому, как было уже замечено, св. Стефан даровал Западно-Европейскую организацию и Западно-Европейские  канцелярские формы. Впрочем, у Славян Кроации и Далмации письменность канцелярская началась и оставила памятники ещё раньше: памятники в тех же Западно-Европейских формах, на языке Латинском. Для нас, собственно, больше всех интересны позднейшие, тоже Латинские, памятники Трансильвании, когда она составляла отдельное от Венгрии княжество, тесно соединённое в судьбах своих с судьбами Дунайского Понизовья и вообще с южными краями великого мира Русского. Впрочем, всё это дипломатическое богатство исчерпано уже туземными тружениками, подобными Люцию, Фарлати, Фейеру, Эдеру; так что теперь остаётся только пользоваться их огромными фолиантами, для нас именно доставляющими не многие, но драгоценные крупицы. Не почата ещё вовсе почти другая категория подобных памятников, именно дипломатика собственно Славянская, на родных языках и наречиях Славян Южных. До последних времён всеобщего пробуждения Славянского энтузиазма, никто и не подозревал богатства этого рода письменных памятников, древность которых, правда, не простирается слишком далеко, но которые, тем не менее, имеют кроме местного высокого интереса – для истории, и общий панславянский – для филологии и палеографии. Первую коллекцию документов Кроато-Далматинских, писанных Латинскими буквами, составляет известный доктор Гай из Загреба, которому, как католику, свободнее доступ в архивы монастырей и епископий, главные хранилища древних хартий. Начало, если не собранию, то обнародованию Сербских актов, писанных собственно-Славянскими (Кириловскими) буквами, положено два года тому назад в Сербском Белграде известными уже «Сербскими Споменицами». Но обширнейшую и, можно сказать, единственную в последнем роде коллекцию, собранную неусыпными, долголетними трудами, имеет наш достопочтенный сочлен, знаменитый Шаффарик, которую и приготовляет к достойному в своё время изданию. Должно однако сказать, что эти сокровища касаются собственно до нас только общею стороною их панславянского интереса, и что содержание их, напротив, гораздо меньше обещает пищи именно для нашего Общества, чем Латинские «Дипломотарии» Венгрии и Трансильвании. В этом последнем отношении, обильнейшей добычи можно надеяться от древне-Славянской дипломатики обоих при-Дунайских княжеств, в особенности Молдавского, разработку которой начал было наш покойный Венелин. К сожалению, остатки её, которых нынешние Румуны не умеют и прочесть, не только оценить, берегутся ими за десятью замками, в сокровенных ларцах, точно волшебные амулеты. Небольшую коллекцию подобных хартий видел я в Яссах у г. Когальничана, ныне нашего сочлена, просвещённого и ревностного любителя древностей своей отчизны; и был столько счастлив, что получил от него в дар одну грамоту воеводы Александра, данную в Сучаве 7915, то есть по обыкновенному счислению 1407 года, которую, в свою очередь, определяю в дар Обществу.

Из частных, неофициальных манускриптов – для нас собственно – всего больше были бы любопытны остатки старинной письменности Славянской, если не в историческом, то, по крайней мере, в филологическом и палеографическом отношениях. Но таких на обозрённом нами пространстве оказалось чрезвычайно мало. Старые официальные документы сбереглись целые, потому что имели политическую или гражданскую важность, были существенно дороги для тех, к кому относились, и для их преемников и потомков. Всякая другая рукопись, если и находила любителей, усердствовавших хранить её или для читанья, или просто для занятия только места между другим домашним скарбом, то не считалась таким сокровищем, которое надлежало всячески спасать при частых, почти беспрерывных опустошениях края, прекратившихся окончательно весьма недавно. Даже церковные книги, необходимые при богослужении, книги, над которыми лежала печать святыни, предавались охотно в жертву, особенно с тех пор, как изобретение и распространение книгопечатания облегчило способы их приобретения. Так, например, в Сербии, в Лавре Студеницкой, о которой было уже упомянуто, я слышал из уст нынешнего архимандрита, что в народное восстание при Георгии Чёрном, когда братия обители, почуяв приближение Турков, должна была оставить монастырь и искать спасения в бегстве, на глазах его, то есть архимандрита, бывшего в то время простым монахом, сожжена была самими монахами громада старых рукописных книг, которые трудно было взять с собою. Без сомнения, в этом аутодафе погибли и те исторические манускрипты, о которых существовании в Студеницах слыхал ещё от очевидцев известный историограф Южных Славян, Венгеро-Сербский архимандрит Раич, в конце ещё прошлого века. В настоящее время, на пространстве, о котором идёт речь, старинные Славянские рукописи, больше списки церковных книг, сохраняются преимущественно в митрополитанской библиотеке православного архиепископа Карловачского в Сремском-Карловце  (Karlowitz) и в многочисленных обителях Фрушкой Горы (Mons Almus), также в Среме или в Сирмии; в меньшем количестве в православных монастырях Далмации, Буковины и Молдавии. Книгохранилища Сремские или Сирмийские давно уже все исчерпаны неутомимым трудолюбием Шафарика, некогда жившего здесь в соседстве, в качестве директора и профессора гимназии в Новом-Саде (Neusatz). В Далмации подобною работою занимался туземец, учёный и «родолюбивый» доктор Петранович. Меньше всех, или лучше вовсе неизвестны были до сих пор рукописные Славянские сокровища Молдавии и Буковины. Впрочем, они оказались весьма не многочисленными, и притом древности очень не глубокой, не раньше XIV века; все фамилии транскрипций Сербских, отчего и называются там вообще «книгами Сербскими». Наибольшее собрание их находится в Буковине, в монастыре Драгомирне, о котором я имел случай упоминать, и которого прежнее библиографическое богатство свидетельствуется расхищенными из него по Европе рукописями, показываемыми теперь в библиотеках Венской и Дрезденской.

Некоторые из остающихся в монастыре манускриптов написаны собственноручно митрополитом Молдо-Влахийским Анастасием Крымкою или Крымковичем, который замечателен для нас потому, что был долго в нашем Крыму полоняником Татар, отчего будто и получил своё прозвище, как уверяет весьма романическая легенда, сохраняющаяся, однако, только в устном предании. Заключу, впрочем, что из всех этого разряда памятников я не видел ничего любопытнее и интереснее собственно для нас, как отрывочные лоскутки нескольких харатейных списков, относящихся к особой, доселе очень мало или вовсе почти неизвестной фамилии транскрипций Русинских, или Южно-Русских, которые находятся в руках Шафарика. Они отысканы в Венгрии, и носят печать весьма далёкой древности, представляющей драгоценные подтверждения для совершенно новых выводов о распространении христианской цивилизации вообще на Русском юго-западе: выводов, которые будут иметь прямое и непосредственное отношение к специальным занятиям нашего Общества.

Казалось бы, после упомянутых уже разрядов письменных памятников, после монет, надписей, актов и вообще всех других неофициальных манускриптов, следовало бы закончить этот отдел и сказать: «Вот и всё!» Но, мм. гг., я должен ещё остановить ваше внимание на таких вещах, о которых в учёной беседе учёного общества распространяться вовсе бы не у места: на материалах для истории обозрённого нами пространства – неписанных только, а – печатных, и уже давно печатных. Разумею здесь всю вообще историческую литературу стран Южно-Славянских, возделанную в них же самих, туземцами; без различия, кто бы ни были эти туземцы: Славяне ли, или Мадяры, или даже Румуны; без различия, когда б они ни жили и как бы ни писали. В том нет никакого сомнения, что при изучении страны ли, народа ли, историческая литература их есть вещь первой и главной необходимости. Но если эта литература состоит из книг уже напечатанных, следовательно, доступных общему сведению, то, я слышу самый натуральный вопрос: зачем было ездить так далеко, чтобы говорить о ней? Затем, мм. гг., что историческая туземная литература стран Южно-Славянских, хотя и печатанная, есть для нас Русских совершенная новость, что обращение на неё должного внимания, при общем направлении нашей исторической критики, равняется почти открытию. Припомните, что я имел честь сказать вам насчёт странного предубеждения, господствующего у нас вообще против мира Южно-Славянского. Это предубеждение равно, или в большей ещё степени относится к его туземной исторической литературе. Печать отвержения лежит на ней с тех пор, как Шлецер, отец, или, как некоторые начинают уже проговариваться, «лихой вотчим» нашей исторической критики, Шлецер, пользовавшийся, между тем, у нас авторитетом первостепенным, торжественно объявил все старые «Славянские и Венгерские времянники, со всеми их продолжениями до XVI столетия» - безумными и бесстыдными выдумками, глупейшею нелепицею, горячечным бредом, а составителей их, в челе которых стоят по счастью оба Безымянные – канцлер короля Белы (Anonymus Belae Regis Notarius) и пресвитер Диоклейский (Presbyter Diocleas Anonymus), провозгласил – несчастными сказочниками, презрительными балясниками, или ещё короче и проще – глупыми вралями! Я и не защищаю безусловно добрых старичков, которые точно были мастера и охотники побаснословить. Но, Боже мой! Где ж и кого ж отыщем мы одну чистую, беспримесную истину – la verite, rien que la verite, как обязываются под присягою показывать перед судом свидетели у нынешних Французов? Всяк человек ложь, а наипаче рассказчик и летописец – начиная со сладкоречивого Геродота и великолепного Тита-Ливия, до современных слагателей официальных реляций и торжественных отчётов! Если несмотря на такую же страшную анафему, произнесённую Шлецером и на саги Скандинавского севера, мы, однако, обращаемся теперь к ним, и обращаемся с очевидною пользою: то почему ж не попробовать обратиться и к сказаниям юга, к баснословию и Безымянного Канцлера и Безымянного Пресвитера, которое также состоит из саг, только написанных прозою? Это баснословие, в особенности, Пресвитера Диоклейского, очевидно, возникло из народных преданий, в которых всегда находится более или менее истины, которые, во всяком случае, составляют неизбежное предисловие ко всякой истории. Прохожу длинный ряд анналистов и других разных дееписателей Южно-Славянского мира, которых можно назвать, относительно описываемых ими стран, бытописцами «среднего времени» и средней руки: замечая только, что и их писаниями, в которых баснословие древних сказаний безобразится лукавым мудрствованием книжным, можно пользоваться, по крайней мере, столько же, сколько мы пользуемся нашею «Степенною Книгою», или «Синопсисами», «Ядр;ми», «Зерцалами» и другими подобными произведениями исторического трудолюбия наших стариков. Но с тем большею настойчивостью останавливаюсь на позднейших трудах в полном смысле учёной исторической критики, которой развитие в Венгрии, включительно с Трансильванией и Далмацией, началось ещё с прошлого столетия. Уже сам грозный Шлецер произносил с уважением имена Корнидеса, Бардоси, Катоны, Прая, Эдера, Люция: имена, о которых теперь у нас никто и не заикается, которые редко кто и слыхивал. Впоследствии список их увеличился множеством других имён, из которых довольно упомянуть одно, столь же мало известное у нас, имя Катанчича, великого труженика, пред которого огромною учёностью и изумительною деятельностью благоговеет даже сама надменная Германия. Эти безвестные нам делатели работали, вовсе не имея в виду нас; но, по неизбежной соприкосновенности, и для нас разлили столько света, добыли и приготовили столько новых и важных материалов, что, продолжая их путь, мы можем обогатить неожиданными, смею сказать, открытиями как историю отечественную вообще, так, в особенности, историю Южной России, с тем вместе, и здешнего края. Я представлю тому разительное доказательство. Все мы помним, как покойный Венелин, отчасти сам принадлежащий здешнему краю по началу своего усыновления России у нас в Кишинёве, одних увлёк, других соблазнил, всех же вообще изумил чрезвычайною, неслыханною новостью и оригинальностью своих  взглядов вообще на мир Южно-Русский, взглядов, грозивших решительным переворотом всей древней истории нашего отечества. Не унижая заслуг покойного, которому, к сожалению, преждевременная смерть не дала ещё вполне развернуться и высказаться, я считаю обязанностью, сообразно с истиной, сказать, что эти взгляды все образовались на точке зрения, приготовленной Венгро-Славянскою историческою критикою, с которою Венелин, как природный Венгро-Русс, был знаком издетства; что все выставленные им положения насчёт фантасмагории народов, мелькающих при конце древней классической истории и в начале средних веков на Балканском полуострове, даже самые дерзкие из них, как, например, Славянство Гуннов, были уже давно высказаны; что ему собственно принадлежит только применение этих положений к истории нашей Русской, и ещё развитие их с особенною силою диалектики, часто страстной, от избытка Славянской души и горячего Русского энтузиазма.

Современные Западно-Европейские историки, касаясь Южно-Славянского мира, также не пренебрегают источников, из которых черпал Венелин; и относительно Славян вообще, некоторых из них, как например, известный Коляр, даже насчёт тожества их с Гуннами, более или менее сходятся с Венелиным. Но во всём, что может иметь отношение собственно к России, у них господствует, если не педантское упорство или, что ещё чаще бывает, умышленная недобросовестность, то какая-то притворная слепота, осторожная, боязливая молчаливость. И в самом деле, кому там работать для нас, тем более в пользу нас Русских, одно имя которых распространяет панический страх на всём Европейском западе. Нынешний Мадяр и не хочет и не сумеет; Немец, конечно, сумел бы, но уж никак не захочет; Славянин и хотел бы и сумел бы, да – не смеет! От последних я сам лично слышал, что они это поприще предоставляют – должны предоставлять нам Русским – в особенности Одесскому Обществу, избравшему юг театром своих действий. Да сбудется же надежда, возлагаемая любовью к истине на наше Общество! С моей стороны, я буду содействовать тому всеми находящимися в моих руках средствами, всеми сведениями, которые уже собрал, и результатами, которые посчастливится мне из них вывесть.

В. Остаются теперь Памятники Говорящие.

Но здесь пришлось бы рассказывать так много, что я решаюсь лучше не сказать ничего, или сказать несколько слов, чтобы видно было, о чём идёт дело.
Для чуткого, внимательного слуха говорит, во-первых, и безгласная природа: говорит – географическою номенклатурою урочищ, столь важною для истории и археологии… На обозрённом нами пространстве я вслушивался прилежно в этот поучительный говор; и, признаюсь, научился из него очень многому, в том числе многому такому, что, смею сказать, для нас именно – больше, чем просто любопытно! Вообще должно заметить, что географическая номенклатура нигде столько не имеет нужды в живом самоличном изучении на месте, как на пространстве, о котором идёт теперь слово. В книгах, которые преимущественно доходят до нас через Немцев – я не говорю уже об Итальянцах и Французах – названия здешних местностей редко встречаются в их истинном виде: наибольшею частью они исковерканы и изуродованы до невообразимой чудовищности, что отчасти извиняется недостаточностью Латинского алфавита, употребляемого Западно-Европейцами для выражения туземных звуков. Сверх того, надо прибавить, что и подлинная, живая номенклатура местностей нигде так не разнообразна, как в этом пёстроязычном крае Европы, где как будто продолжается доныне бесконечное строение Столпа Вавилонского. Только по сю сторону Карпата, в Молдавии и Валахии, Румуны, почти исключительно теперь преобладающие, упрочили туземным урочищам по одному общеупотребительному названию. Но переступите Карпат, в Трансильванию и Венгрию! Там редко найдёте вы урочище с одним именем: особенно города и селения, все почти имеют, по крайней мере, по два разноязычные наименования, часто очень по три, иногда даже по четыре и по пяти. Так, например, древняя столица королевства Венгерского, где преемники св. Стефана венчались на царство и по смерти обретали успокоение, называется: по-Латыни – «Alba Regalis», по-Славянски – «Стольный Белград», по-Мадярски – «Szekes Fejervar», по-Немецки – «Gtuhlmeiвenburg». В Трансильвании нынешняя столица гражданского управления области называется: по-Немецки – «Klaufenburg», по-Латыни – «Claudiopolis», по-Румунски – «Клуш», по-Славянски – «Ключ», по-Мадярски – «Kolosvar»; целых пять имён, к которым должно прикинуть ещё шестое, археологическое, выкопанное учёными – «Colonia Sexta Trajana». Дальше к югу, особенно по ту сторону Дуная  и Савы, разноголосие в этом отношении слабеет, но не исчезает вовсе. Только одна Альпийская сторона Военной Кроации уберегла почти исключительно одну туземную чисто-Славянскую номенклатуру при  своих урочищах. В нынешнем Сербском Княжестве, кроме посягательств со стороны Венгрии – Сербский Белград, например, Венгерцы до сих пор называют по-Латыни – «Alba Graeca», по-Мадярски – «Nandor Fejervar» - есть примесь номенклатуры Османской, которая не всегда происходит от искажения настоящих туземных названий, в которой иногда очевидно задержание древнейших имён, содержащих в себе любопытные исторические намёки, как, например, в Турецком имени местечка Кладовы – «Фетислам», которое обыкновеннее произносится – «Фетислав», как будто бы – «Светослав» или «Светослава», в дружку к недалёкой «Переяславе». На Адриатическом Побережье, во всю длину от Венеции до Каттаро, господствует постоянно двойственная номенклатура – туземная Славянская и прививная Итальянская; например: «Река» и «Fiume», «Кралевица»  и «Porto-Re», «Приморский Биоград» и «Zara-Vecchia», «Цавтат» и «Ragusa-Vecchia» - древний Эпидавр, знаменитое святилище Эскулапа. – Не здесь и не теперь пускаться в это море звуков, море великое и пространное! Я только замечу одну важную для нас вещь, что географическая номенклатура не только сопредельных с нами Молдавии и Валахии, но даже Трансильвании и Венгрии, почти вплоть до Дуная во всю длину течения его по Паннонии, под толстым слоем Румунского и Мадярского наноса, скрывает основной кряж – мало того Славянский – собственно и именно Русский! Развить это – смею сказать – неожиданное, для нас особенно драгоценное открытие я предоставляю времени и времени, находя, что в таком щекотливом пункте больше, чем где-либо, должна иметь приложение мудрая речь стариков: «Festina lente! » [2].

Вразумительнее и красноречивее говорят историкам и археологам живые люди: люди, не каждый порознь, но своими народными массами. Они говорят не только посредством слова в собственном смысле, разумея здесь сколько народные предания, в которых всегда более или менее верно сохраняются отголоски и действительности, столько или ещё больше самые языки и наречия, в составе и образовании которых отпечатлевается вернейшая и выразительнейшая история народов. Они говорят и безмолвно, но весьма поучительно – своими народными обычаями и нравами, характеристическими особенностями всего своего образа жизни, типом своей физиономии, коротко сказать – всеми отличительными признаками своей национальности. Здесь снова открывается океан неизмеримый, по которому наша путническая ладья только что проскользнула. Но и то было не без добычи: добычи, свидетельствующей неисчислимое богатство ловитвы, которая ожидает только дружного, постоянного усилия, чтобы снабдить драгоценнейшими  приобретениями нашу отечественную историю вообще, и историю Южной России в особенности. Я считаю излишним настаивать здесь на то известное, впрочем, у нас совершенно пренебрегаемое обстоятельство, что в Карпатах и за Карпатами живут наши кровные, родные братья, Русские такие же, как и мы, которые сами себя называют «Русинами», которых Немцы зовут – «Ruthenen» и «Ruвniaten», Мадяры величают – «Orosz»; что они живут в тринадцати комитатах, населяя 702 местечка в одной Венгрии; что их порядочное количество рассеяно и по Трансильвании, даже до границ Валахии, несмотря на постоянное, систематическое истребление здесь всего Славянского, тем более Русского. Народность этих Русских, высылающих нередко к нам достойных представителей имени Русского, из которых иные, как Венелин, ознаменовали себя на поприще наук, другие, как Балугьянский, доблестно подвизаются на поле государственной службы; из которых один, именно «Орлай» был почётнейшим гражданином здешнего юного города; народность, говорю, этих Русских в её местных оттенках тем более для нас интересна, что эти Русские рано, очень рано, по крайней мере, неоспоримо до начала нашей книжной истории, отрезались оплотом Карпата от своих прочих братьев, и здесь в продолжение веков оставались недоступными тем влияниям, под которыми жило и развивалось большинство великого племени Русского, ныне покрывающее весь восток Европы. Для нашего Общества она имеет, сверх того, частный высокий интерес по тому уважению, что тот, до сих пор не разгаданный вполне, народ «название на греческом яз. - М.Б.», который, если не из здешнего края, то неоспоримо через здешний край с IX века начал вписывать кровавыми чертами своё имя в летописи Византии, конечно, ближе к Венгерским «Orosz», чем к Чухонским «Ruotzi». Впрочем, и кроме непосредственного наблюдения народности Венгро-Русской, сколько новых, любопытных задач, разрешение которых больше или меньше относится к изучению великого мира Русского, представляют все прочие туземцы, населяющие обойдённое нами пространство! Отчего, например, полу-Латинская и полу-Славянская народность Румунская имеет разительные черты сходства больше с народностью именно Русскою, чем других Славянских племён, которые в последнее время были и географически соприкосновенны к ним ближе, и исторически соединены с ними теснее, как, например, племя Сербское? Отчего во глубине степей Венгрии Мадярка до сих пор отличается костюмом, изумительно напоминающим обыкновенный наряд наших северных поселянок под Москвою и за Москвою? При разных племенах семейства собственно Славянского подобные вопросы рождаются на каждом шагу пред внимательным путником. Каким образом случилось, что наречие так называемых Провинциальных Кроатов, оттолкнутых теперь от нас почти на самый противоположный конец Славянского мира, под Норические Альпы, несмотря на то, представляет больше идиотизмов, сходных с языком Русским, и притом в его северных, Велико-Российских формах, чем языки и наречия других ближайших к нам племён Славянских? Как сделалось, что между всеми Славянами, наиотдалённейший от нас географически Краинец, завалившийся в самую глубину Норических и Ретийских Альп, строит свою избу совершенно по-Русски и даже называет её точно так же, как северный Русский мужичок – «избою» (isba)? Отчего слова и выражения северно-Русские, например, «ткать красн;» - выражение, которого нет возможности объяснить удовлетворительно из нынешнего языка Русского – не находясь у ближайших к нам Славян, слышится в соседстве Адриатики, именно на Кроатской Военной Границе? Чем истолковать поразительное сходство между нашими народными «причитаньями» по мёртвым, господствующими преимущественно на севере, между равно-народными «нарицанями» Далматинок в наиюжнейших пределах Адриатического Приморья: сходство, в котором мы имели случай лично убедиться в окрестностях Спалатро, в так называемых Кастеллах, селениях католических и подгородных, следовательно, уже полу-Итальянских, имевших даже в недавние времена своими помещиками Французских маршалов – Мармонта и Сульта? Отчего сказки, которыми у нас, в подмосковных деревнях, мать утешает детей при дымном мерцании лучины, за куделью грубой шерсти, эти сказки имеют то же самое содержание, что и песни, раздающиеся под визг «гусли» в грозных собраниях Черногорцев, вычищающих свои ружья или оттачивающих кинжалы на головы бусурманские?.. Но таких вопросов – бездна неисчерпаемая! Я не устал бы их вычислять. Но надо иметь внимание к благосклонному терпению вашему, мм. гг.; тем более к нашим достопочтенным слушателям.

Не могу, однако ж, не упомянуть пред вами и о тех живых источниках, драгоценных для меня как вообще, так и по отношению к целям Общества, сведений и указаний, которые я нашёл в беседе с туземными учёными, антиквариями, филологами и историками. Здесь, кроме уже бывшего сочлена нашего, знаменитого Шафарика, я наименую в особенности гг. Копитара и Вука Стефановича в Вене, Гая в Загребе или Аграме, Коллара в Песте, Ганку в Праге. С Вуком и Гаем нам даже довелось совершить вместе большую часть нашего путешествия: с первым намеренно, с последним случайно. Мне приятно повторить ещё раз пред вами, мм. гг., что эти мужи, стяжавшие себе Европейскую знаменитость трудами, которые весьма близко соприкасаются к кругу наших занятий, что они все одушевлены живейшим сочувствием к нашему Обществу, желают ему успехов и изъявили радушную готовность содействовать его усилиям, сколько то от них зависит. Вы уже украсили их именами список наших сочленов: и это я позволю себе считать одним из важнейших приобретений, какие только могло сделать Общество.

Теперь – кажется, всё!..

Но нет! Я забыл ещё исполнить один важный долг, столько же касающийся до вас, мм. гг., как и вообще до всех наших достопочтенных слушателей. Во время нашего путешествия, особливо по берегам Далмации и Боки-Которской, мне не раз случалось сходиться с людьми, которые бывали на здешних берегах Чёрного моря, преимущественно в Одессе. Сколько лестных, даже признательных отзывов слышал я от них как вообще насчёт всего края, так в особенности насчёт Одессы! Признаюсь, в таких случаях я позволял себе маленькое притворство: я не объявлял моим собеседникам, что я гость только, а не жилец здешнего края, что я Русс северный, Русс Старый, а не Русс Южный и Новый; и таким образом принимал на своё лицо рассыпаемые приветствия и комплименты. Теперь – возвращаю их кому следует – по принадлежности! Почтенные сочлены, конечно, не осудят меня, что я в такие минуты слагал с себя чёрствую мину археолога и весело, от избытка сердца, пускался в статистические, даже в поэтические, разумеется, только без рифм, описания беспрерывно возрастающего благоденствия и величия Одессы, всего здешнего края, всего нашего любезного Отечества. Мною преобладало тогда одно чувство, которым заключу и теперь слишком длинное и утомительное слово. Да продолжается всегда настоящее процветание и возрастание Земли Русской, да будут её благоденствие и величие неистощимыми рудниками для картин истории, для вдохновения поэзии, и да не достанутся они никогда в добычу гробокопательнице – археологии!


Н. Надеждин,
Действительный Член Общества. 

ПРИМЕЧАНИЯ:

  [1] Г. д.ч. Григорьева «О куфических монетах VIII, IX, X и отчасти VII и XI века, находимых в России и при-Балтийских странах, как источниках для древнейшей отечественной истории».

  [2] Торопись медленно! (лат.)