Военные Чагари

Вместо эпиграфа:
- А Вы помните войну? Вы можете рассказать мне свою историю? – пользуясь выпавшим случаем, задаю свой вопрос Власенко Раисе Александровне, жительнице нашего города Россошь.
- Зачем тебе? – с нескрываемым удивлением на меня посмотрела добродушная маленькая женщина. На ее морщинистом лице промелькнула грусть. – Такое не вспоминают…
- Это очень важно, - начинаю разглагольствовать я, - мы и наши дети должны знать о Великом Подвиге народа, о тяготах войны, о том как страну поднимали… Это нужно, очень нужно, чтобы не повторилась такая беда…
- Да, кто ж такое повторить захочет-то?!
Но все же благодаря дочерям Раисы Александровны – Надежде и Татьяне – у меня на столе оказалась рукопись на семи листах, исписанная неровным почерком. А в ней – настоящая жизнь девятилетней девочки Раи…
 
* * *
 
 
Чагари – небольшой хутор Россошанского района. Кто чужой со стороны посмотрит, так и ничего примечательного в нем нет: таких по Союзу тысячи тысяч, за раз и не сосчитать. А по мне так, нет места краше на всей планете. Среди лесов и полей, словно белые бусины, рассыпались аккуратные хатки-мазанки. Раздольно здесь, душе привольно. Размеренно и спокойно течет жизнь в Чагарях: от посевной к сенокосу, а затем – страда… А как по хозяйству управишься, так, чай, год и пролетел…

Но год сорок первый особенный был: война пришла. Могла ли я тогда, девятилетняя девчушка, осознать всю опасность надвигающейся беды? Мое первое ощущение войны связано с устало-напряженным выражением лица моего папы – Александра Ивановича Топоровского. Высокий, статный, он был председателем колхоза, и большая ответственность ложилась на его плечи. Поскольку по колхозным делам папа чаще бывал в городе Россоши, то именно он приносил страшные вести войны в Чагари. Отец говорил негромко, но все взрослые слушали его внимательно, не пропуская ни слова, многие вздыхали и даже плакали. Мы тоже с сестрой плакали, потому что страшно было.

Вскоре нашего папу, как и многих других мужчин, призвали в армию. Наш хутор почти обезлюдел: все женщины работали в полях, дети сами управлялись по дому. Одна только отрада – получать весточки с фронта. Папа служил на Урале, в Челябинской области в местечке Златоуст и часто писал письма. Я помню, как мы всей семьей вечерами собирались в комнате, и мы с сестрой Клавой, под дрожащими отблесками свечи, по очереди читали и перечитывали папины письма о незабываемой природе Урала, о первых испытаниях «Катюши», о горящем от огня небе… Но самое главное: из этих писем мы знали, что папа жив, и он обязательно вернется домой…

Настоящая война началась внезапно, ее никто не ждал. Первая бомбежка нашего хутора прогремела в сентябре 1941 г. Все жители бросили дворы и бежали в лес, чтобы укрыться. Вернуться в село смогли только через несколько часов. Пять домов сгорели дотла. Погорельцы поселились у соседей. Постепенно мы привыкали к бомбежкам, прятались в лесу, жили в постоянном напряжении. Мы даже спали одетыми и обутыми, чтобы чуть что – бежать в соседний лес. 

В сорок втором году пришли и сами немцы. Наглые, злые, «горсали» на мотоциклах… Они заселились в наши дома, забирали почти всю еду. Несколько раз пригоняли фургон с лошадьми и все припасы отвозили в свои дивизии, воевавшие поблизости. Недалеко от хутора прятались партизаны. Они приходили по ночам, стучали в окна и просили поесть. Ребята-комсомольцы, по сути еще мальчишки 15-16 лет, очень хотели помочь партизанам, где-то нашли винтовки и спрятали их в лесу. Среди них был и мой двоюродный брат Коля. Вскоре об этом каким-то образом прознали немцы и жестоко избили ребят. На глазах у всех жителей они били до крови прикладами автоматов, пинали ногами, а затем вывезли и расстреляли. Как выяснилось потом, в сельсовете готовили списки партийных семей к расстрелу. Одно хорошо, что немцы не задержались в Чагарях, а оставили населенный пункт итальянским войскам. Итальянцы не причиняли нам вреда и практически не вели боев.

 Но как бы то ни было, жизнь шла своим чередом. Дети даже ходили в школу в соседнюю деревню Лизиновку. Это несколько километров через поле и лес. Но в первую очередь нужно было работать в поле, кормить всю семью, поэтому многие ребята так и не смогли закончить школу. Мы пахали землю, вязали снопы, собирали свеклу, носили из леса хворост, сами заготавливали дрова на зиму. Никакой техники в глаза не видели, все делали своими руками. Моя бабушка трудилась, не покладая рук: чистила кукурузные початки, мерзла в поле, ходила за коровой. Кроме того, женщин часто гоняли в Александровку – отмечаться. Им давали задания: убрать в домах, стирать, подметать дворы, переносить грузы…

Было голодно, особенно тяжело приходилось семьям, где было 4-5 детей. Как самое большое лакомство тех лет в моей памяти остался хлеб… Горячий, с хрустящей корочкой и дышащий теплом. За большое счастье было такой хлеб есть с молоком. Муку мы тоже мололи сами на ручных мельничках. Сначала колосья мы в мешках приносили с поля, потом отбивали их, чтобы отделить зерна. А потом уже несколько раз зерна перетирали между двух деревянных колодок или камней.  Никто тогда на жизнь не жаловался, а просто каждый делал то, что мог.

Сорок третий год мне запомнился суровой зимой. Трещали морозы, будто и они были против этой войны. Однажды в январе раздался гул, казалось, земля дрожит. Это через Мамонский мост шли наши танкисты – освободители. Он был прогнивший, кое-где рушился… Но они шли! Пехотинцы все в белых полушубках, ушанках. Некоторые на лыжах… Вражеские войска спешно покидали наши земли. Это теперь были другие немцы: понурые, перевязанные… В них уже не было той бравады захватчиков. Скорее всего, от безысходности и злости они стреляли по домам. Просто так, наугад. Моя мама вышла во двор, чтобы подоить корову, и такая шальная пуля пролетела буквально в сантиметре от нее, едва не зацепив. Я благодарна судьбе за то, что она оберегла нашу мамочку Настеньку, не дала нам осиротеть.

В нашем доме поселилось человек десять красноармейцев. Они много шумели, смеялись. Мне запомнился дядя Боря. Он передремал на русской печи, на лежанке, а потом нам с Клавой дал какие-то баночки. Мы поначалу и не знали, что с ними делать и что за счастье нам привалило. Это были консервы, он поделился с нами своим фронтовым пайком. Поскольку в нашем доме жили и немцы, и итальянцы, то после освобождения нам в наследство достались бесценные сокровища. Немцы оставили огромную политическую карту мира и палатку. Саму карту, напечатанную на бумаге, мы оторвали от полотна и пустили на розжиг, а из толстой ткани мама сшила нам добротные платья. Благодаря непромокаемой палатке мы еще долго щеголяли в самодельной брезентовой обуви. В наследство от итальянцев нам досталось тонкое яркое одеяло, таким в мороз не спасешься. Зато за несколько ночей у моей сестры появился целый костюм, состоящий из жакета и красивой юбки.

А потом… потом пришел папка. Его комиссовали в сорок третьем году домой. Он был сильно болен, ранен. Нужно было выживать, кормиться, восстанавливать дом. Отец сразу же пошел работать, занял руководящую должность. Пешком ходил в Россошь, а это ведь почти 20 км! Он уходил засветло и даже не всегда возвращался к вечеру. У нас не было денег, совсем. Зато на кое-какие продукты отец выменивал в Россоши соль. Без нее никак.  Отец умер в сорок восьмом году. Без почестей, без речей его похоронили на сельском кладбище.

А в сорок пятом пришла Победа. Из школы в Лизиновке домой прибежала моя сестра Клава. Она была запыхавшаяся и раскрасневшаяся от долгой дороги и большой радости. Учителя отпустили детей домой: война закончилась. В хуторе не было радио, поэтому все новости мы узнавали друг от друга. Победа! Победа! Она высоко подпрыгивала и хлопала в ладоши. Все хуторяне выходили на улицу, от души ликовали, друг с другом делились новостью. Несколько раз повторяли слово «Победа», будто до конца не верили в свое счастья и еще раз хотели убедиться: все самое страшное позади…

Фотография из семейного архива Раисы Александровны Власенко (Топоровской). Эту фотографию ее отец прислал с фронта. Топоровский Александр крайний слева в нижнем ряду.