Воспоминания врача

СЛОВО К ЧИТАТЕЛЮ

Книга, которой вы заинтересовались, создана на  основании воспоминаний замечательного человека  – моего деда Василия Ивановича Брита. Они написаны в  конце 80;х годов XX века и охватывают период начала 30;х;конца 50;х годов, детство, отрочество, юность, молодость и  зрелые годы
дедушки. Простым ясным красивым языком он описал интересное и трудное время, в котором ему довелось жить – период коллективизации, раскулачивания, всеобщего террора конца 30;х, Великую Отечественную, голодный послевоенный период, и, наконец, время стабилизации – 50;е годы. Красочно описана природа родного края, особенности крестьянского быта и многих сторон жизни, лишения и страдания русского народа, в частности, крестьянства, героизм во время войны, и упорный созидательный труд, а также особенности профессии врача;хирурга того периода. Повествование ведётся от первого лица.


















ВСТУПЛЕНИЕ

Давно занимает меня мысль написать свое широкое жизнеописание, именно широкое описание всех событий в моей личной жизни. Разумеется, события лично моей жизни проходили на фоне обстановки жизни нашего народа, окружающих меня людей, моих родных, друзей, знакомых и незнакомых людей. Поэтому в этом описании они найдут отражение в соответствии с тем местом, которое они занимали в моей жизни. Мысль написать рассказ о своей жизни начала приходить и созревать постепенно в моем сознании, начиная с пятидесятилетнего возраста, и полностью созрела в решение необходимости сделать это к моему шестидесятилетию.
Исторически моя жизнь совпала с великими событиями и потрясениями, выпавшими на долю моего народа. Имеются в виду такие события, как первые годы после победы Великой Октябрьской социалистической революции 1917  года; годы гражданской войны, с послевоенной разрухой в хозяйстве страны; годы новой экономической политики – НЭПа; последующие за ними годы индустриализации и коллективизации сельского хозяйства, встряхнувшие патриархальную, особенно крестьянскую часть Руси, приведшие к коренной ломке мировоззрения и старых моральных устоев нашего народа. Особенно тяжелым испытанием в жизни моего поколения явилась навязанная нам немецким фашизмом жестокая истребительная война, вошедшая в историю нашей страны под названием Великой Отечественной войны 1941–1945 годов. Борьба на широком фронте в  послевоенные голодные годы требовала много терпения, упорства, выносливости и трудового героизма. Вот в  условиях такого трудного, и  вместе с  тем такого прекрасного героического времени проходили лучшие годы моей жизни: моя юность с ее романтикой, овеянной неуемным стремлениям к познанию, к учебе, с ее беззаветной любовью к своей Родине и родному краю, с горячим патриотизмом; моя молодость, связанная с высоким чувством удовлетворенности
растущих знаний в  науках и  овладением тайнами самой гуманной профессии – врачеванием. А сколько радости в жизни принесли первые успехи врачевания, хирургической деятельности. Поэтому я  с  полным основанием говорю, что жизнь нашего поколения и в том числе моя жизнь, была интересной, по-своему счастливой веселой и  вместе с  тем героической. Но  этим я  не  утверждаю, что все мы и  я, в  частности, были героями, но к общему героизму нашего народа в эту героическую эпоху мы имели причастность. Итак, после 50;летнего моего возраста меня стала по;особому интересовать история моих предков и нашей несколько необычной фамилии Брит.

ИСТОРИЯ НАШЕЙ ФАМИЛИИ

Многие, кто воочию незнаком со мной, при знакомстве потом говорили мне, что по фамилии считали меня евреем, а некоторые считают белорусом или украинцем. Мне же известно, что наш род исконно считается русским, по крайней мере, так считали мои предки, так считаю и я. Интересуясь историей нашего рода у моего дедушки Михаила Прохоровича и бабушки Дари Трофимовны, мне удалось установить не весьма многое. Дедушка мне сказал, что наш род, вернее, это один из отростков рода Бритов, Бриты – Осипенки, исходит от дедушки моего дедушки Брита Иосифа. Дедушка, а потом мой отец и мои дяди говорили, что у Брита Иосифа было несколько братьев, которые дали отростки рода Бритов, разделившемуся к началу XX века на 4 ветви, даже не считающими уже себя родственниками. Ещё есть род Бритов «Силочковых» с их старейшим родоначальником Бритом Силой Ефимовичем. Эта ветвь в какой-то мере считала Бритов «Осипенковых» дальней родней. Третья ветвь Бритов – «Корнюхиных» уходит по родословному дереву очень далеко, и даже не считалась нашей родней. В род Бритов «Корнюхиных» входили два подрода: Бриты «Грецкие» и Бриты «Чесаки». Представители этого рода – мужчины были весьма одаренными: хорошие мастера, хорошие хозяева по условиям ведения крестьянского хозяйства, один из них – Брит Владимир Ефимович стал крупным ученым в области математики и жил в довоенное время в Ленинграде. Все мужчины из подрода Бритов «Корнюхиных» выехали из Увелья по разным причинам в 20–30 годы XX века, и в настоящее время на территории Увелья нет ни одного из Бритов «Корнюхиных». Четвертый отросток из фамилии Бритов вовсе не считался нашей роднёй, к 50-м годам XX века их из мужской линии в Увелье никого не осталось, и проследить их родословную линию нет возможности, так как оставшиеся в живых безграмотные старушки ничего сказать не могут…
В начале XX века в Сибирь- Красноярский край переселилось много семей, в числе которых было немало Бритов. Такие крупные переселения в  Сибирь были и еще раньше по мере освоения  Восточной  Сибири.  Постепенно  связь  с этими родственниками  утрачивалась,  родившиеся  уже  там  дети считают  себя  коренными  сибиряками  и их  родственники, живущие  в   Центральной  России,  становятся  для них далекими и неизвестными людьми. Мне вспоминается, что последнее  письмо  от наших  родственников  из Сибири  отец получил в 1929 году, после этого письменная связь вовсе прекратилась. Начавшаяся в 1927 году индустриализация страны и в 1929 году коллективизация крестьянских хозяйств вызвали  большой  отток  молодежи  из села  в город,  а также миграцию  сельского  населения  в   города  и   отдаленные местности, где, по их мнению, и их разумению, колхозов нет и быть не могло.  Это  было  бегство  некоторой  части  крестьян от коллективизации. Такая участь коснулась и нашего Увелья. Но об этом несколько ниже. Возвращаясь к  истории нашей фамилии,  следует  сказать,  что  фамилия  встречается
в деревнях  Старые  Немки  и Новые  Немки, расположенных
в 20 км от Увелья в соседней Белоруссии, в деревне Андреевка Клинцовского  района  и в селах  Красноярского  края.
Интересуясь  историей  родного  села  и нашей  фамилии, удалось документально установить интересные факты. Наше село обосновалось примерно в 1703–1715 годах на   землях, принадлежащих  весьма  влиятельному  монастырю- Киево;Печерской  лавре.  Поэтому  в   нашей  деревне,  выросшей потом до  церковного села с  общим числом жителей до 2,5 тысяч человек, никогда не было помещиков, здесь жили вольные крестьяне, арендовавшие за определенный налог монастырские земли. Потом эти земли, на которых жили наши предки, перешли во владение государства, и крестьяне платили налоги государству. Мой друг детства, проживавший в селе Верещаки, которое расположено по соседству с нашим селом Увелье в 5 километрах южнее, Пугачев Петр Иосифович занялся историей своего родного села и прилежащих соседних сел, входивших в административно;территориальное подчинение
в  Верещакскую волость. К  моему удовольствию и  радости,
в 1969 году я получил от него интересное письмо. Занимаясь
историей Верещак, Петр Иосифович много работал с архивными документами в Чернигове и Киеве. Работая с документами в Государственном архиве Украинской ССР, он нашел упоминание не только об Увелье, но и о нашей фамилии. Привожу сделанную им выписку из подворной переписи посполитства (жителей) с. Увелье, составленной чернецами (служителями) Киево;Печерской лавры в августе 1767 года.


Лист 258/251
«28;й двор. В нем строений жилых хат две, амбаров три, баня одна, овин один, при нем амбар один, пуня одна. В одной хате живет Зиновий Брит, лет 45, здоров, родимец бобовицкий, жена его Варвара, 45  лет, здорова. Дети их Алексей – 21 год, Герасим – 15 лет, Ефросинья – 14 лет, Стефан – 11 лет, Федосия – 9 лет, Ларион – 7 лет. Здоровы. У Алексея жена Христина, лет 20, у них сын Алексей – 2 года.
Здоровы.
Работник его Карп Степанов, зашедший с Польши в малолетстве, имеет от роду 25 лет, служивший в год за 2 рубля 25 копеек. В него земли пахотной в трех зменах по названию здешнему третьих: на оной засевается ржа
Лист 258/251 (оборот)
четыре четверти. С того числа нынешнего посеяно ржи две четверти, а  весною ярового хлеба: овса  – четверть, гречки – четыре четверика, гороху – четверик, проса – два гарнеца, конопель на четырех огородах – три четверика. Сенокосу в четырех местах, пакуется сена возов 15, трава добрая. Бортных дерев сорок, в том числе с пчелами два. Скота: лошадей три, волов рабочих два, коров дойных две, телят четыре, овца одна, свиней старых две, поросят три. Промыслу никакого не имеет. Платит в год на консистенсии рублёвого окладу один рубль пять копеек. В лавру за  землю и  увольнение от  подданнической повинности пополняет чиншу: денег по двадцать копеек, жита полтора, гречки полтора, овса полтора, конопель один четверик, пеньки тринадцать фунтов, за верхолазный грунт пятнадцать копеек.
В другой хате живет показанного Зиновия брат больший Яков, лет пятьдесят, жена его Вера  – сорок лет, дочь их Мария – десяти лет, здоровы. Работник его родимец польской нации Петро Федоров, лет двадцать пять, зашедший в малолетстве, служащий в год за два рубля пятьдесят копеек.
У него земли пахотной в  трех зменах по  названию местному третник, на  одной засевается засек три четверти, а с того числа осенью посеяно ржи одна четверть, а веяного ярового хлеба: овса четверть, гречки – четыре четверика, пшеницы – четверик, проса – гарнец, конопель на четырех огородах три четверика. Сенокосу
Лист 259/252
в трех местах, накопнуется сену возов десять, трава добрая. Скота: лошадей три, корова одна, свиней старых три, поросят три. Промыслу никакого не имеет. Платит в год на консистенсии рублевого окладу один рубль пять копеек. В лавру за  землю пополняет чиншу: денег двадцать пять копеек, жита полтора, овса полтора, конопель один четверик, пеньки фунтов двадцать шесть. За верхолазное дерево – двадцать восемь копеек». На последней страницы ведомости надпись: «К сей ведомости Киево;Печерской лавры Лыщицкой экономии управитель иеромонах Лукаш руку приложил (подпись)».
«Примечание. Кроме жителей в  войсковой комиссариат и чиншу Лавре все жители лавринского села Увелья в возрасте от 15 до 60 лет отбывали по два дня барщины (пригону)». Приведенные выписки из  подворной переписи жителей села Увелье дают основание утверждать важные, на мой взгляд, выводы:
1. Поселение, названное Увелье, было обосновано в эпоху царствования Алексея Михайловича Романова – отца Петра I
на землях, принадлежащих крупному на Руси оплоту православия –Киево;Печерской лавре. Важнейшим административно;управленческим центром монастырских земель и живших на них крестьян для села Увелья была в ту пору Лыщичская экономия, управляемая ставленниками лавры. Село Лыщичи находится между Клинцами и Унечей, там и сейчас сохранилось здание кирпичной кладки церкви, весьма обширной по своим размерам, но пришедшее в ветхость от недосмотра и заброшенности.
2. Наш род Бритов имеет очень старые корни и относится
к русской нации. Наши предки поселились в Увелье примерно в 1740–1750 годах, переехав на жительство из недалекой от Увелья деревни Бобовичи, и  дали потом ветви рода Бритов уже Увельского происхождения, которые существуют и в настоящее время, потомками которого являюсь я и все вы – Бриты.

ПРИРОДНО-ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ
УВЕЛЬЯ

Кратенько следует описать природно;географическое положение  Увелья.  Основатели  Увелья,  по-видимому,  были люди достаточно умные и выбрали для своего поселения очень удобное  место  в  лесистой  местности  на  берегу  относительно небольшой,  но полноводной  речки  Вихолка.  Эта  речка  протекала по полосе болотистой местности между реками Беседь и Ипуть. Протяженность этих торфяных болот, некогда заросших  крупным  в основном  хвойным  лесом,  составляет  около 40 километров, шириной от 2 до 10 километров. По обе стороны болота, идущего в основном с севера на юг, тянутся небольшие  возвышенности,  где  и располагаются  поселения.  Речка Вихолка, протекающая вдоль болота, соединяла озера с рекой Ипуть. Речка была всегда полноводной, так как питалась водами озер и болота. Болото питалось паводковыми и ливневыми водами, стекавшимися с обширных пространств по краям болота, а также массой грунтовых вод, вытекающих из родников, крыниц  из-под  возвышенностей.  В озерах  и речке  водилось много рыбы и озерной, и речной, заходившей на время нереста из Ипути. Было много карася красного и белого, линя, щуки, окуня,  ерша,  плотвы,  леща,  вьюна.  Занятие  рыбной  ловлей велось  во все  периоды  года,  особенно  осенью  и зимой. Холодное  время  года  позволяло  дольше  сохранить  рыбу свежей и продать ее в окрестных селах. Способов ловли рыбы и снастей для этого было много и рыбы за год вылавливалось сотни тонн, и ее было всегда много. Особенно много в озерах
и реке было раков. Озера и болота, луга и поля были полны птицами и дикими мелкими зверями. Особенно много было водоплавающей,  болотной и прочей птицы: лебеди, гуси, утки всех сортов и видов, кулики, вальдшнепы, чибисы, чайки (по;местному «рыболовы»), журавли, жаворонки, щеглы, сороки, вороны, галки, грачи, куропатки, перепелки, глухари и др. Много было выдры, бобра, куницы, хомяка, хорька, зайцев, волка, лисицы, барсука и др. Ландшафт нашей местности больше относится к лесостепи, на территории, занимаемой землями с.Увелье, практически не было леса, как мне это запомнилось. Урочища Увельской земли имели очень благозвучные названия, исполненные поэтической романтики, такие, как Ягодное, Яблочное, Дубовище и др.
Несколько слов об  Увелье. Как уже было сказано, Увелье разместилось на землях, принадлежащих монастырю Киево;Печерской лавры, но  после отмены крепостного права
мужики стали практически свободными и дальнейшая плата налогов была в пользу государства. Происходил бурный рост
села, рождаемость была очень высокой, как правило, семья имела, по меньшей мере, не менее 5 детей. Поэтому уже на моей памяти жителей в Увелье к 1930 г. было около 3,5 тысяч, дворов около 500. Была очень плотная застройка села, плотность застройки была такова, что целую улицу свободно можно было пройти по крыльцам строений, не спускаясь на землю.  В связи с большим населением создавалась малая обеспеченность пахотной землей на душу населения. Это побуждало к значительному использованию земли. Малоземелье было обусловлено еще и  тем, многие площади занимали сильно заболоченные участки, которые в  связи с  этим практически не приносили никакой пользы, даже поросшую на болоте осоку и другую траву можно было скосить только зимой по перволедку, когда болото замерзло и еще не покрыто снегом. Поэтому в 1922 году через болото от Кожановского озера до р.Ипуть в  районе с.Вихолка была прорыта прямая канава, глубиной до 6 метров, протяженностью до 10 километров. В нее впадала вторая канава, идущая от с.Увелье между Малым и Большим Мигачевым и впадающая в главную канаву, которая получила название Грошевня. Название это дано потому, что копавшие ее люди за свою работу в тот же день получали оплату наличными деньгами – по-местному грошами. Проведение этих осушительных канав снизило уровень воды в озере и болоте, как бы подсушило болото, что дало возможность использовать болото для сенокоса. Селом Увелье называлось давно, оно имело свою малую церковь, а в 1867 году была выстроена новая просторная красивая деревянная церковь на кирпичном фундаменте с хорошей  колокольней  и обширным  цвинтаром  (кладбищем), огороженным  красивой  оградой.  Церковь  поставили на самом  высоком  месте  и почти  в центре  села.  На месте церкви  сейчас  стоит  здание  клуба  –  дома  культуры.  Через дорогу  напротив  церкви  был  дом  попа  –  очень  большой красиво  отстроенный  дом  из   6 комнат  с обширным фруктовым садом, баней и надворными постройками. Рядом с церковью в 1912 г. были построена школа с двумя классными помещениями, учительской и квартирой для учителя. В этой школе шли занятия в 2 смены: 1 и 2;й классы в первую смену, 3 и 4;й классы- во вторую смену. В этой школе в 1930 году и я начал свою учебу, учительницей нашей была София Николаевна Кузьмина. Сейчас на этом месте стоит административное здание сельского совета, почты и дирекции совхоза. Такая малая по вместительности школа в основном по тем временам удовлетворяла потребности, так как лишь небольшая доля детей обучалась в школе, девочки в основном не учились. Но уже в 1932 г. пришлось расширять школу, стал действовать всеобуч детей, для этого еще организовали 2 классные комнаты в домах раскулаченных зажиточных крестьян Симоновых  и   Киселевых. В 1927–1930 годах в селе прошла кампания ликбеза – ликвидация безграмотности в  основном среди молодежи 15–20;летнего возраста. Занятия проводились в вечернее время в помещении школы, избы;читальни. Проводили занятия грамотные комсомольцы и активисты. Их было 2–3 на район. Ближайшие от Увелья школы были в Яловке и Святске. Обучение в них шло не на высоком уровне, правда, в Святске школа коммунистической молодёжи (ШКМ) была организована раньше и   преподавание в ней было поставлено хорошо, эту школу окончил и мой двоюродный брат по материнской линии Брит Андрей Иванович. Он учился вместе с таким впоследствии знаменитыми людьми, как  Громыко  Андрей  Андреевич  (министр  иностранных  дел, а потом председатель Президиума Верховного Совета СССР), Драгунский  Давид  Моисеевич  (генерал;полковник,  дважды
герой  Советского  Союза),  Брит  Михаил  Игнатьевич (профессор Ленинградского университета) и др. Организация в   Новозыбкове учительского института, который стал педагогическим, способствовал продвижению молодежи села к образованию. При этом институте, как и при других институтах, был создан рабочий факультет – рабфак как подготовительный курс для поступления в институт. Через рабфак прошло много увельцев, которые потом окончили институт. Систематическое обучение детей началось в  30;е годы, в  Увелье с  1934  года стала работать неполная средняя школа- НСШ, первыми учениками которой был я и мои сверстники. Сразу же в 1934 г. к нам в класс влилось много великовозрастных ребят на 5–7 лет старше нашего возраста. Общим собранием колхозников было решено за средства колхоза построить новую школу. Это была поистине народная стройка. За зиму на лошадях был вывезен лесоматериал из Ущерпского лесничества, расположенного в 25 км от Увелья, и летом 1935 г. завезен кирпич для фундамента из  Белоруссии за  30–35  км от Увелья силами строительной бригады под руководством Коваленки Якова Ефимовича. К началу 1935–1936 учебного года была открыта новая хорошая просторная школа за рекой с хорошим типовым по тем временам спортивным городком (карусели, гимнастические лестницы, шест, покаты, турники, беговые дорожки). Открытие школы было большим праздником села. Это было в одно из воскресений в августе 1935 г., день был солнечный, жаркий, полевые работы не проводились. У здания школы был митинг, на котором присутствовал и выступил секретарь Красногорского РК ВКП (б) Жестяников. Строительной бригаде был устроен праздничный обед с  выпивкой. В  селе царила атмосфера душевного подъема всех его жителей, особенно молодежи и школьников. Первым директором Увельской НСШ был Сучков Дмитрий Михайлович – спокойный скромный человек, пользовавшийся заслуженным уважением всех. В декабре 1934 г. по случаю убийства С. М. Кирова на траурном митинге было решено Увельскую НСШ назвать именем С. М. Кирова. Следует отметить высокий трудовой, политический и патриотический подъем всего народа и особенно среди молодёжи, включая нас – учеников, в 30;е годы. Культурная революция в деревне, всеобщее образование, индустриальный подъем страны, коллективизация в  деревне и  начало механизации и машинизации сельского хозяйства – все это встряхнуло старые патриархальные устои почти натурального сельского хозяйства, ломало старые взгляды на жизнь, дало толчок к новому, передовому, изменило взаимоотношения людей, породило трудовой энтузиазм и новаторское творчество всех людей. Это было понятно и мне – мальчишке 12–15 лет.

ГИДРОЛОГИЯ РОДНОЙ
МЕСТНОСТИ

Немного хотелось бы упомянуть о природно;климатических условиях Увелья. Наша местность мне очень мила и дорога. Хотя она по красоте относится к средним, но здесь, видимо, подходит пословица – «каждый кулик свое болото хвалит». Но у нас единственно чего не   хватает – это большого леса, остальные природные условия хорошие. Село расположено на возвышенности, идущей по правому берегу реки Вихолки, протекающей по заболоченной местности. Речка имела ширину до 50 метров, средняя глубина – 1,5–2   метра, течение ее медленное. Начало речки идет из озера Кожановского. В озере и реке было очень много рыбы и раков; речка впадает в реку Ипуть у села Вихолка, поэтому во время половодья много речной рыбы заходило на нерест из Ипути в Кожановское озеро через нашу речку и через канаву Грошевню. Рыба на нашей Вихолке ловилась во все времена года, ловили ее различными способами – неводами, бреднями, сетями, топтухами, неретами;вентерями, кошами,
сачками, удочками. Рыба водилась и в других водоемах – выгорах. Мы, дети от 10 до 15;летнего возраста ловили рыбу в основном малыми топтушками по  берегу речки на  мелководье, за 3–4 часа налавливали от 1 до 3–4 килограммов. Это было хорошим подспорьем в питании семьи, да и для нас – ребятишек было полезным и увлекательным делом, давало нам занятость, приучало к  труду. Ведь подготовка к  рыбалке – изготовление топтушки делалось самим, начиная с   плетения ее из   ниток и кончая полным изготовлением этой снасти. Река давала множество ничем не заменимых удобств для жизни. Через реку был наведен деревянный широкий мост на высоких сваях – они у нас назывались палями. За мостом был хороший ровный луг. Это было любимым местом весенних и  летних гуляний молодежи: хороводы, песни и  танцы на мосту, особенно вечерами, катание на лодках – было весело и красиво. На реке было два купальных места – мужской и отдельно женский пляж с песчаными берегами, купались полностью нагими, трусов и купальников тогда не было у крестьян. Женский пляж был мелким и располагался против островка, который назывался «Бабий борок», мужской пляж был у моста, глубоким. Мы ныряли с  перил моста в  реку с  высоты 4–5 метров. Все ребята, как правило, умели хорошо плавать. Я научился плавать в возрасте 9 лет самостоятельно, обучал меня плавать мой двоюродный брат по отцовской линии Михаил Терентьевич, который был на 4 года старше. Уместно отметить, что все мое детство проходило под его руководством, тмногому он меня учил, защищал и  шефствовал надо мной. Я ему во всем повиновался, исполнял все его распоряжения и требования. Мы очень любили друг друга и искренне верили один другому. Река давала возможность часто стирать белье и  одежду, в ней мыли овец перед стрижкой шерсти, купали и мыли лошадей, поили скот в летнюю пору, короче говоря, река давала много удобств и  преимуществ во  всех сторонах жизни села. Кроме озера и  речки, на  территории села и  принадлежащих земель имелось несколько водоемов, называемых у нас выгорами (видимо, выгоревшие в  далекие времена в  засушливые годы небольшие торфяные болотца). Самым большим водоемом была Горелая Купа (купой у нас в то время называли торф) размерами 400 на 150 метров, глубиной до 1,5 метров. Подобных водоемов, но  меньших размеров, было несколько: выгоры в «Пуще», Чистой луже, Колодейзки, Василискова пасека, Растерёб, Ледцо, Великий выгор, Королевщина, Лобачев выгор, Зайцев выгор. В этих водоемах была рыба (карась, щука), они были водопоями для скота во время пастбищного периода. Сейчас эти водоемы почти все осушены мелиоративными работами, чем, я считаю, испорчена вся прелесть природы нашего края, скоту негде своевременно попить воды в жару, ребятишкам искупаться. В 1958 году начались и уже закончены работы по осушению нашего болота, прорыта сеть магистральных каналов, отводных нагорных каналов, в результате чего обмелело озеро, мелкие озера исчезли, большое озеро стало зарастать травой и водное зеркало его уменьшилось почти на 25%, почти полностью нарушена связь озера с р.Ипуть. В связи с этим рыбы в  озере стало значительно меньше, произошло вырождение и исчезновение многих видов ценных рыб. Почти полностью исчез наш знаменитый красный карась, его заменил карпо;карась, та же участь постигла плотву, красноперку, уклею, ерша, которого раньше было очень много, совсем исчез лещ, почти исчез рак; исчезла и болотная дичь, бобры, нутрии, ондатры и другие пушные звери. Воды озера были сильно загрязнены дизельным топливом, машинными минеральными маслами, что пагубно влияло на обитателей озера. Промышленная разработка залежей торфа и осушение болота привело к ликвидации нашей речки Вихолки и отняло у жителей села многие преимущества, даваемые рекой; во многом к худшему изменилась и природа нашего края. Лесов на землях Увелья было мало: кусочек леса в Горелом Моху, сосняк– Лоза и роща Медведев, Лубянка. Сейчас Горелый мох и Лубянка исчезли, остались Лоза и роща Медведев, которые безжалостно вырубаются. И это тоже испортило окружающую природу. И сейчас, когда мне перевалило за 60 лет, больно и жалко до слез смотреть на исчезновение многих наших прелестей природы, милых моему сердцу с детских лет. Исчезли с лица земли радующие душу картины родной природы, особенно тяжело переживается это опустошение на фоне опустошения и угасания некогда бурного потока жизни большого села (стоят пустые дома, заброшенные сады, нет задорных песен молодежи, нет звуков нашей русской гармоники).
               
БЫТ И НРАВЫ УВЕЛЬЦЕВ

Несколько слов об укладе жизни, быте и нраве наших жителей, какими они мне запомнились в пору моего детства. Я упоминал, что плотность застройки села была очень велика. Каждый крестьянский средний двор имел следующие постройки: изба-хата с сенями, состоящая в больших семьях из 2–3;х жилых комнат, но основная масса имела 1 жилую комнату, в которой стояла русская печь с лежанкой (грубкой), дальше шли полати (пол), в красном углу были образа святых с лампадкой перед ними (божница), здесь стоял обеденный стол, застланный домотканой скатертью, расшитой или вытканной цветными узорами. На  столе под скатертью должен лежать хлеб, что свидетельствует о достатке двора. Вдоль стен стоят лавки из широких толстых досок, имеется приставленная к столу деревянная скамейка одна или две. Имеются низенькие скамеечки для залезания на печку или лежанку. Окна избы не очень широкие с  одинарными рамами, одно из  них растворяемое. Пол в избе деревянный (мост), под полом делается углубление, туда засыпается картофель на зиму. За сенями идет погребня с  сеновалом над ней. Погреба в  основном были кирпичные, круглые с круглым куполом, на вершине которого вентиляционное отверстие – отдушина. В  погребе были закром (засек) для картошки и других овощей, полка для установки кувшинов с молоком, медом, вареньем; место для размещения бочек с солениями (капуста, огурцы, бураки, грибы, яблоки). Для хорошей термоизоляции погреба и предохранения промерзания зимой над погребом складывалось сено или солома. Дальше шли помещения для скота – пуни отдельно для лошадей, коров, овец, свиней с широкими воротами, стены пуни рубились на моху и снаружи часто обшивались прямой соломой до крыши, тоже соломенной. На  брусья сарая укладывались доски, на которые складировалось сено на зимний период. Под ноги скоту подстилалась солома, объедки сена. Таким образом, скот стоял и лежал на теплой подстилке, гниение навоза создавало тепло в сарае, температура в сарае зимой была выше наружной температуры на несколько градусов, в сарае не было сквозняков, скот не болел простудными заболеваниями в зимнее время. В сарае были кормушки для скота. Дальше шли помещения для складирования сена – сеновал (сенник), потом помещения
для телег и саней, помещение для топлива (торф, дрова) и амбар – клеть, где хранилось все продовольствие двора – зерно, мука, сало в   кадушках или кублах, мясо;солонина и   другие продукты. Пол в клети деревянный. В одном углу клети делались деревянные полати – кровать, на  которой спал кто;то из семьи до сильных морозов. Все постройки крестьянского двора размещались  по периметру  без  разрыва.  Во двор  со стороны улицы  устанавливались  широкие  высотой  2,5–3 метра красивые ворота, рядом с ними калитка-«фортка» для прохода человека. Над воротами и «форткой» делалась красивая шириной в  1,5  метра крыша. Ворота и  калитка были украшены резными наличниками как и наружные окна избы. По этому внешнему фасаду двора определялось лицо и достоинства его хозяина. Для выезда в огород ставились другие широкие ворота, таким образом, двор был круглым – замкнутым со всех сторон и недоступным постороннему взору с двумя выездами через широкие воротами на улицу и в огород или сад, расположенные обычно позади двора. Считалось неприличным и  недопустимым, когда в  открытом состоянии находится калитка или ворота. Такая плотность застройки села требовала строгого соблюдения противопожарных мероприятий, тем опаснее, что все крыши были соломенными. И эти мероприятия строго соблюдались всеми. За их нарушения наказывался любой нарушитель. Вся домашняя утварь была изготовлена из  дерева: ведра, бочки, бочонки, кублы, кадки, шайки, подойники, совки, ложки, миски, ступы, толкачи и др. Миски, чашки, горшки, кувшины;глеки, жбаны изготовлялись из глины местными мастерами. Во всем образе жизни крестьянина красной нитью проходила высокая степень бережливости и экономии. В ведении хозяйства практически все сберегалось, на выброс практически ничего не было, всевозможные отходы утилизировались и находили свое применение, что сейчас неправильно некоторыми расценивается как проявление жадности, скопидомства. Подобные рассуждения сейчас породили расточительство, расхлябанность, безрассудное разбазаривание наших богатств;все что у нас называлось «пускать в поглум».
Кроме двора, у крестьян были и другие постройки хозяйственного назначения. Эти постройки размещались на окраинах села, чтобы не  угрожать ему в  пожарном отношении. На 2–3 двора по родственным отношениям имелось гумно– рига с овином и молотильным током а в крупных семьях к гумну делалась пристройка – ворох (это навесы с крышей и стенами с наружной стороны и воротами для въезда). На гумно и ворох свозились и складывались снопы зерновых культур (рожь, пшеница, ячмень овес, гречиха, просо, конопля, лен и др.). Потом это подсушивалось в овине, под которым располагалась печка, и обмолачивалось вручную. Таким образом, урожай после жатвы свозился и  складировался под крышу, потом досушивался и обмолачивался, получалось сухое зерно. Для складирования запаса сена строились отдельные сеновалы – пуньки. Сено в них хранилось тоже сухим под крышей.

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ЖИЗНИ МОИХ ПРЕДКОВ. САМЫЕ ПЕРВЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ.

Родился я 28 августа 1922 года в большой семье крестьянина. Я был 21;м по счету членом этой семьи моего дедушки Михаила Прохоровича. У моего прадеда Прохора Осиповича было 3 сына: Сергей, Михаил и Фома. Ко времени моего рождения братья моего дедушки жили уже раздельно, но прадед мой жил вместе со своим средним сыном Михаилом, поэтому двор моего дедушки был как бы базовым для всех Бритов Осиповичей – «Осипенят»– так называли всех нас, называют и сейчас. Первая жена моего дедушки умерла очень молодой, оставив ему сына Ивана. Мой дедушка родился в 1859 году. После смерти первой жены дедушка взял в  жены Дарью Никифоровну – это моя бабушка из фамилии Кругликовых, которых к настоящему времени на Увелье нет, они выехали в Сибирь до 1917 года. У бабушки Дарьи было 6 детей: Надежда, Фекла, Иван, Терентий, Никита, Ульяна. Таким образом, в семье дедушки было 2 сына Ивана, поэтому старшего звали Иван Большой, младшего (моего отца) – Иван Малый, просто- «Мальчик». Такое прозвище –Мальчик- укоренилось и все дети моего отца сейчас в деревне называются «Мальчиковы». Мой дедушка был очень добрым и мягким по характеру, очень любил нас, внуков, особенно теплое отношение у него было ко мне. Возможно, это мне и сейчас так кажется. Мой дедушка считался добрым, рассудительным и деловым человеком, великим тружеником. Кстати говоря, работал он по 16–18 часов в сутки, спал 4–5 часов, за что в деревне был прозван «лунатиком». Таким же был и его младший брат Фома, за что всех нас тоже называли «лунатиками». Девизом наших дедов было всегда и во всем (разумеется, положительном) быть первыми: первыми выехать в  поле, первыми засеять, первыми убрать, обмолотить, первыми ночью рыбы наловить и т. д. Так интенсивно работал он сам и заставлял работать всех своих. Свидетельством большого уважения к  моему дедушке за трудолюбие, честность и светлый ум со стороны односельчан было неоднократное избрание сельским сходом его старостой села. Обязанности старосты он также исполнял честно, как и все, что ему приходилось делать. У дедушки был большой крестьянский двор: жилое помещение из  3;х больших комнат, 5 амбаров, из них по 1 амбару на каждого сына, каждый  из которых  был  женатым  и имел  своих  детей. В теплое время братья со своими семьями размещались по своим амбарам со своей одеждой, кроватями, колысками и другим семейным скарбом. Также имелся  один общий амбар, где хранились все запасы продовольствия для такой большой семьи. Были большие помещения для скота, которого было много: коровы, лошади, свиньи, овцы, птица. Основные запасы зерна хранились в специально приспособленных для этого ямах с целью безопасности на случай пожара. Все было сделано удивительно разумно и рационально. Дедушка был грамотным, что по тем временам было редкостью, все его сыновья окончили церковно;приходскую школу. Семья дедушки жила в достатке, но и трудились ее члены день и ночь, в поте лица зарабатывая свой хлеб. Кроме своей земли, дедушка брал для обработки землю богачей, за труд получал определенную часть урожая. По воспоминаниям матери, работа и жизнь были в семье дедушки очень тяжелые, но питание было хорошим. Весной и летом работали от зори в поле, вечером надо было еще подоить коров, покормить и  уложить детей, простирать им одежду, убрать посуду после ужина, заготовить продукты для завтрака. На сон оставалось 4–5 часов, да днем иногда удастся вздремнуть 30–40 минут после  полдника. 
Осенью  после  уборки  картофеля,  конопли и льна  начиналась молотьба, которая проводилась в основном в ночное  время.  С середины  дня  садились  снопы  в овин  под надзором и  руководством дедушки. К этой работе привлекались дети от 10 до 15 лет. Под овином в специально вырытой яме стояла печка, которую затапливали, когда в овине поставлены снопы  на решетчатые  полати,  пол  в овине  был  тоже решетчатый.  Тепло  при  горении  в печи  топлива  и потом от нагретой печи проходило через решетчатый пол овина, через снопы  ржи  или  другой  культуры  и выходило  в отдушину в крыше овина, хорошо подсушивая снопы и зерно. Топка печи овина  требовала  осторожности  и высокой  бдительности в противопожарном отношении. С наступлением вечера после ужина (по;местному ужин назывался «вечерей») все шли молотить на гумно, включая детей старше 10 лет. Детям поручалось сбрасывание вниз на ток снопов с овина. Сброшенные снопы вначале колосками оббиваются на оббивале, потом укладываются на ток и вымолачиваются цепом. После этого женщины и дети уходят домой досыпать ночь (это обычно в 2–3 часа ночи), а мужчины выносят и складывают на ворке гумна вымолоченные снопы, затирают метлами отбившиеся на току колоски, чтобы вытереть из них зерно, сметают метелками эти уже пустые без зерен колоски и складывают их в отдельную кучу, они потом идут в мешку на корм скоту. На току остается вымолоченное зерно с половой. Потом это зерно от половы (мякины) очищают веялкой или провеивают на легком ветре вручную. Мне пришлось участвовать в молотьбе в качестве сбрасывателя снопов с овина, в овине тепло и сразу ночью клонит в сон, сразу засыпаешь в перерыве между сбрасыванием очередной партии снопов. Особенно тяжело молотить, когда эта работа идет параллельно с копкой картофеля. День копаешь картофель, ночью молотишь. Усталость такова, что чуть где остановился – и сразу засыпаешь.
После окончания молотьбы (а это было окончанием всех уборочных работ) из зерна нового урожая выпекался свежий хлеб и устраивался праздник – обмолотки. Это был праздник каждой трудовой семьи: готовился вкусный обильный обед, устраивалось большое застолье, взрослые мужчины выпивали по рюмке водки; мы – дети – вдоволь без спешки наедались и уходили гулять в основном в гумны или на поле, где разводили костер и пекли картошку. Как она вкусна в поле, особенно когда набегаешься и аппетит нельзя желать лучше! Мне сейчас непонятно, почему современные дети плохо едят, почему у них плохой аппетит. Родители сокрушаются этим, заставляют есть насильно. В годы моего детства среди моих сверстников я не знал ребят и девочек, которых родители заставляли бы кушать. Все было наоборот. Нас иногда поругивали за большие наши аппетиты. Видимо, основной причиной был подвижный образ жизни, привлечение детей к  посильному труду, длительное пребывание на открытом воздухе. Большие физические нагрузки приводили к  большому расходованию энергии организма, что, в свою очередь требовало восполнения через питание. Постоянное пребывание на  свежем воздухе, физические нагрузки способствовали укреплению здоровья и нормальному развитию организма, его закаливанию и  устойчивости к  неблагоприятным воздействиям вредных факторов.
Несколько слов о  бытовом положении и  труде женщин нашего села, каким они были в годы моего детства. Зимний и осенний период для них был не менее тяжелым, чем весенне;летний. На их плечах, кроме ведения работ по семье и дому, лежала большая забота по обработке льна и конопли, шерсти вплоть до получения готовых тканей и пошива из них одежды, постельного и нательного белья для всей семьи. В этих процессах активно участвовали девочки. Вся основная верхняя одежда шилась из домотканого сукна, холста, выделанных овчин, а обувь – из самодельно выделанных кож, валенки – из шерсти овец, лапти– из пеньки или лыка. Из покупных тканей была только праздничная одежда: ситцевые рубахи, сарафаны, кофточки и др. В основном хозяйство велось натурально, мало зависело от промышленной продукции, основная масса изделий изготавливалась кустарным способом. Таким образом, вся крестьянская жизнь проходила в постоянном большом труде во все времена года. Если у мужчин была хотя и маленькая передышка в работе в зимний период, то у женщин не было этой передышки во все времена года и всей их жизни. Как же велась обработка льна? Лен после созревания во второй половине августа выдергивался вместе с корнем и расстилался по полоске для просушки на 2–3 дня. После просушки лен подрезается, связывается в  снопы и  составляется в  пучки; «бабки» для досушивания. Потом он свозится в гумно, где от снопов отрезаются головки, из которых вымолачивается зерно; льняное семя. Оставшиеся стебли льна в снопах после их завязывания расстилают на  7–10  дней по  лугу для отбеливания солнцем. После этого стебли собирают, связывают в снопы и замачивают в водоеме на 2 недели с условием, чтобы снопы были под водой. Солома стебля подвергается за это время частичному гниению, а волокно остается без повреждения. После замочки снопы выжимаются, извлекаются из воды, просушиваются и окончательно досушиваются в овине или бане, начинается мятие льна вручную в специальных сделанных из дерева льномятках ; «мялицах». Сущность этого процесса состоит в том, чтобы помять и мелко поломать частично подгнившую во время мочки и отставшую – отделившуюся от волокна хорошо просушенную льносоломку. Для окончательного отделения частичек костры от волокна лен трепят специальным инструментом – «треплом». Трепло делается из легкого дерева в виде меча. После трёпки волокно расчесывают деревянными граблями и оно готово для прядения его в нити. Для этого полотно собирают в кудели и с помощью самопрялки прядут нить. Потом нити суют в «просны» – ткацкий станок и ткут из них льняное полотно для одежды или холст или для скатертей и рушников ; полотно с различными простыми или цветными узорами. Это
более тонкая и высококвалифицированная работа. И вся эта работа выполнялась вручную. Отдельные этапы этой технологической цепи поручались детям.
Несколько подробнее хотелось  бы отметить о  трудовом воспитании крестьянского ребенка того времени. Этот вопрос очень хорошо, поэтично описал наш великий поэт и писатель Н. А. Некрасов в своем ярком, широком по размаху и полноте охвата всех сторон жизни крестьянского ребенка всем известном стихотворении «Крестьянские дети», в  стихотворении «Дед Мазай и зайцы» и ряде других своих великих творений. Все подобные моменты мне пришлось пережить самому, вот почему творчество Н. А. Некрасова для меня очень дорого, любимо мною, является частью моей духовной жизни. Правильно тогда учили нас в школе литературе: многие стихотворения Некрасова мы учили наизусть, я и сегодня их знаю, вспоминая их, возвращаюсь в  милую для меня пору крестьянского детства. С  чего  же началось мое приобщение к труду? Следует отметить, что труд подбирался посильный, но подход к его выполнению был строгий и взыскательный, что сразу воспитывало дисциплину и чувство ответственности. Достигалось это в основном морально;психологическим воздействием, а не физическим: похвала, поощрение лучшей пищей или другими знаками внимания. Мое привлечение к труду началось с участием вместе с дедушкой возить навоз в поле. Дедушка вставал рано утром, накладывал навоз на телегу, подстилал чистой соломы поверх наложенной кучи навоза, усаживал меня на это место и мы выезжали в поле километра за 2–3 на свою полоску. Здесь мы раскладывали навоз по кучкам и опять возвращались за следующим возом навоза. И так целый день с перерывом на обед. Я помогал дедушке держать лошадь, подать вилы или «скопач» – специальные вилы для сгребания навоза с телеги. А мне было тогда 5–6 лет, нам было вдвоем весело, для меня занимательно. Я много задавал вопросов, дедушка охотно мне объяснял названия птиц, где они вьют гнезда, какую дают пользу, когда улетают в теплые края, когда возвращаются. Мы видели зайцев и лис, я бегал в заболоченный луг за ходившими там аистами в надежде, что при быстром беге я успею его поймать, пока он успеет взлететь. Однажды весной в конце апреля или начале мая мы вывозили навоз под картофель на Уваров. Мы успели сбросить навоз на полоску, и в это время нашла тучка и полил сильный теплый весенний ливень. Он был кратковременный, но обильный. Мы укрылись под телегой, дедушка усадил меня между полешками и полностью заслонил меня от дождя, дедушка промок весь, я же был сухим. Вот дедовская забота о внуке. Говоря об этом, хочется отметить большую любовь, доброту дедушки по отношению к детям, особенно к своим внукам. У дедушки было 12 внуков и внучек, но, мне казалось, я был самим любимым. Мне говорила мама, что я похож на дедушку, возможно, в этом была одна из причин. Вспоминается и такой случай. Мы отделились от дедушки в 1926 году, но я всегда ходил к «старым» (так у нас в деревне принято называть дом дедушки и бабушки по отцовской линии). Я пошел к старым, открыл калитку и вошел во двор. Дедушка держал племенного быка для всего
села, бык этот всегда стоял в сарае в отдельном стойле и подчинялся голосу одного только дедушки, поэтому, когда дедушка занимался в стойле быка, все уходили со двора, на это время бык выходил во двор, дедушка менял подстилку в стойле, а потом загонял быка на место. Вот в такое время я вошел во двор и закрыл за собой калитку. И тут я увидел: на меня идет огромный сивый бык, с каждым шагом убыстряя свой ход. Я прижался в уголок между «шулой» и воротами, бык уперся своими рогами одним в доску ворот, другим в шулу, и я оказался между рогами быка в полной безопасности. Бабушка кричит из сеней: «Михаил! Бык Василька заколол! Скорей, скорей!». Вижу выбежавшего из сарая дедушку, он весь бледный, трясущийся от напряжения, кричащий на быка: «Пошел в стойло, пошел в стойло!». А в руках у него ременный кнут. Все это магически подействовало на быка, дедушка отчаянно и со злостью стегал его кнутом, приговаривая: «На место! На место!». Дедушка схватил меня, ощупал и спрашивает:
– Где, что болит?
– Ничего не болит, меня он не наколол. Я попал между рогами, я нисколько не испугался, – отвечаю. Лицо его прояснилось, он подхватил меня на руки и понес в дом. Бабушка суетилась от пережитого страха, ища для меня гостинца – кусочек сахара. Бабушка стала ругать заочно моих родителей, что мне разрешают одному ходить. А мне никто не разрешал, я сам ушел. Дедушка продолжал ощупывать меня, осматривать, пока не удостоверился в невредимости. У меня на всю жизнь остались самые теплые воспоминания о дедушке, бабушке и искренняя любовь к ним. Я искренне плакал в день смерти и похорон дедушки в декабре 1935 года,
ему было 75 лет.
Рано крестьянские дети приобщались к труду. Для меня таким временем стал 1928 год, когда на меня была возложена постоянная обязанность пасти лошадей в дневное время и в ночное. Дневное наблюдение за лошадьми на пастбище было очень интересным занятием для ребят. В основном это жаркое время лета, когда закончена посевная и не подошло время уборки – вторая половина мая и весь июнь. В это время работы для лошадей нет, и их надо пасти и днем и ночью. Время это теплое, дни длинные, и ты все время на свежем воздухе. Каких только игр, каких забав и выдумок не приходит в голову! Лошадей, как правило, пасли табунами. В каждый табун входила улица или определенная часть села. Таких табунов было несколько, и назывались они по  названию улиц: «Хуторцы», «Курганцы», «Середковцы», «Марачковцы», «Кончане». Мы входили в  «Марочковцев» – по названию нашей Марачковской улицы. Каждый такой табун имел 100–150 лошадей и от 30 до 40 пастушков. В каждом табуне имелись свои старшие по возрасту ребята – 2–3 человека. Их команда была строго обязательна для всех ребят данного табуна. Старшие ребята пасли лошадей двух;трех дворов; от
4;х до 8;ми коней, младшие – по 2–4 лошади. Я принадлежал
к числу самых маленьких пастухов; мне было 7 лет, пас я 2 наших лошадей и лошадь дяди Василия Фомича Брита, так как старшими детьми и у нас, и у дяди Василия были девочки. Шефство и помощь во всех делах мне оказывал мой двоюродный брат Михаил Терентьевич Брит, который был на 4 года старше меня. Вообще все мое детство проходило под его опекой и помощью, он меня всему учил и всегда опекал вплоть до 1937 года, пока я не пошел учиться в Сураж. С возрастом, конечно, это стало уменьшаться, но всю жизнь мы оставались не только близкими родственниками, но и близкими друзьями. Он обучал меня верховой езде, скачкам, плаванию, плетению корзин, плетению лаптей из лыка и из пеньковых веревок, плетению кнутов, уходу за лошадьми, обучению собак, ловле диких птиц, разжиганию костра в  дождливую погоду, ловле диких мелких зверьков и многому другому. Я беспрекословно подчинялся ему во всем, выполнял все его поручения и умел хранить тайны. Он был рыжим, как и моя средняя сестра Христина, и его звали Рыженький. Он обижался за такое прозвище, но к нему оно прилипло на всю его жизнь. Так вот, в нашем табуне были «большуками»- старшими ребята рождения 1914–1915  годов. За  большуками было их командное положение: когда и  куда вести лошадей на  пастбище, когда и где их поить, когда вести домой, когда садиться полдничать, в какие игры играть, кому беречь табун от попадания лошадей в потраву –т. е. они руководили всем. Очень хорошо мне запомнился мой первый день, когда я под наблюдением Михаила «Рыженького» в составе нашего табуна первый раз повел своих двух коней на  пастбище. Был солнечный жаркий день приблизительно в июне. Мне собрали полдник в холщовую сумку и повесили ее через плечо, усадили на лошадь верхом без седла. Я уже кое;как умел ездить верхом на лошади, но на малые расстояния. А сейчас мы повели лошадей в Лубянку, это за 5 километров самое отдаленное наше урочище на границе с яловским поселком Озерье. Как только выехали за село, все коней пустили рысью, и я вместе со всеми. Пока мы привели коней до места, я стер себе седалище до крови (лошадь потная, штаны из грубого холста). Кто ездил верхом без седла, тот знает, что с началом сезоны езды это всегда неизбежно, потом эти ссадины заживают, кожа грубеет, и все идет хорошо. Мне было больно ходить, почти невозможно сидеть, но  показать это всем и  пожаловаться – величайший позор, над тобой будут смеяться и не прочь поиздеваться. Я терпел, хотя сами слезы наворачиваются на глаза от боли. День был жаркий, задница моя горит, я могу либо стоять, либо лежать на животе. Старшие ребята – большуны пошли по ягоды в ку; старники, мы следили лошадей от захода их в потраву. Михаль понял мои страдания, отвел меня в сторону и попросил опустить штаны. После осмотра стал меня успокаивать и утешать и тут же повел меня купаться в Лубянскую речечку. Она тогда была шириной до 15–20 м и местами до 2;х метров глубиной. В этих глубоких местах мы купали лошадей. Купание мне приносило  облегчение,  прохладная  вода  уменьшала  боль ссадин, а после купания, будучи голым, на солнышке на ссадинах образовались корочки, обдувало ветерком и во второй половине дня мне стало свободней ходить. Но  мысль о  том, что вечером опять предстоит ехать верхом 5 км, меня приводила в отчаяние. Выход из этого положения нашел Михаил. Он связал лошадей друг с другом по 3 лошади, одна тройка спереди, другая сзади, сел на заднюю лошадь первой тройки и взял меня к себе, усадив меня боком (как ездят амазонки). Таким
образом вечером мы вернулись домой. А потом через неделю
мои ссадины зажили, и я уже свободно ездил верхом вполне самостоятельно. Мне было только трудно самостоятельно забраться на спину лошади. Но выход из этого положения я нашел следующий. Я оставлял кусочек хлеба из своего полдникаи этот кусочек хлеба клал на землю. Лошадь нагибалась за ним, в это время я ложился животом на шею лошади, держась руками за гриву. Когда лошадь поднимала голову кверху, я по шее сползал на спину и уже был седоком. Лошади очень умные животные, особенно хорошо они понимают своего хозяина, если он чутко и  внимательно относится к  ней. Я  с  детства много времени обращался с лошадьми, любил это умное доброе животное, которое всегда является верным другом и помощником труженика;крестьянина, сама являясь таким же тружеником. Поэтому для кормления лошадей хозяин оставлял самое лучшее сено, мешку из сена и отиры запаривал теплым раствором муки и растертого картофеля, особенно в период весеннего сева, когда еще трава на пастбище не выросла. И я всегда оставлял кусочек хлеба от  своего полдника, чтобы угостить свою лошадку. И за это всегда получал взаимность. Но быва;ют лошади и вредные, злые, недоброжелательные, норовистые, «с характером», как и люди. Видимо, это от «дурного» воспитания или от врожденной или наследственной черты характера животного.
О полднике, который нам давали, выправляя на пастбище скота на весь день. Примерно у всех он был одинаковым: кусок хлеба ржаного домашней выпечки граммов 400–500; кусочек сала соленого до 100 граммов, 0,5 литра молока. К этому потом добавлялось 1–2 куста зеленого лука, 1–2 свежих огурца (когда они выросли), несколько яблок или груш (если есть сад). Воду мы пили из канав или водоемов (выгоров). И все было хорошо. Малым я не любил сала, свое сало я обменивал на огурцы или на яблоки, которые я с удовольствием ел с хлебом. Ко времени созревания молодой картошки старшие ребята садились на коней,  брали  пустые  сумки  и ехали  копать  картофель на яловское,  верещакское  или  неглюбское  поле  «воровским порядком». Тем временем нам, младшим, выдавалось задание заготовить хвороста и  сухого кизяка для костра, чтобы испечь картошку. Картошка  пеклась,  и с таким удовольствием  мы  ее потом уплетали за обе  щеки,  казалось,  ничего  вкуснее  нет. А сколько  восторженных  рассказов, как удирали от погони, когда старшие взрослые ругались за  копку картофеля, ибо это была потрава, хозяин мог обжаловать наши действия в сельсовет, виновные за потраву  должны были нести ответ. Поэтому  надо  было своевременно и умело уйти от погони, запутать след. С раннего детства меня приучали к крестьянскому труду, отец готовил меня и как своего помощника, и как своего наследника, который потом продолжит род. В  дошкольном возрасте я всегда вместе с отцом с самой ранней весны ездил
в поле на пахоту, посевную, на сенокос. Отец работает, а я ухожу на ближайший луг, наблюдаю за птичками, ищу их гнезда, смотрю, сколько отложено в них яиц, какие они? Подходит пора вывозки навоза под картофель – я опять с отцом или дедом вожу навоз. Я внимательно прислушивался к разговорам взрослых мужиков, многого не понимал, многое в моем детском уме представлялось по;своему. Для каждого мужика у меня была своя кличка: «Зубатый», «Бородач», «Жердина», «Довбня» и др. Моей задачей было отвести коней на  водопой, на  луг во время обеденного перерыва, подать оброть, кнут, вожжи, и другие местные поручения. Словом, воспитывался и готовился будущий крестьянин;мужик. По-настоящему меня приучили к работе летом 1930 г. Мы еще не вступили в колхоз, всю работу весеннего и летнего периода я выполнял вместе с отцом. Зимой 1929–1930 г. мы купили вторую лошадь – молодого мерина гнедой масти с белой звездочкой во лбу в возрасте трех лет. Эта была шустрая, правдивая лошадка, не  требующая кнута, хорошо понимающая и в меру своих сил помогающая своему хозяину, полностью разделяющая его судьбу и все планы. Я очень любил своего «Горбача» и всегда старался его лучше подкормить, а при случае – угостить кусочком оторванного от себя хлеба. Еще у нас была
кобылка соловой масти, толстая, ленивая. К ней я относился
с антипатией. И вот летом (начиная с весны) 1930 г. все мужские заботы мы выполняли вместе с  отцом: вывозка навоза на 2;х телегах, пахота, боронование, и многие другие сельхозработы. Кроме того, утром я должен был отвести на луг теленка или 2;х телят для дневного их выпаса, а вечером привести их домой. Мой старший брат Федор был весьма болезненный, перенесший 2;стороннее гнойное воспаление ушей, а потому более хилый, слабый. В силу этого он отставал в общем развитии и потому меньше привлекался к хозяйственным делам. Получилось в связи с этим так, что я стал как бы «старшим» братом, я взял инициативу во всем: в работе, в детских играх, во всей жизни, Федя во всем мне подчинялся, но в конфликтах со  сверстниками он выступал всегда смелее меня. И вот я уже  начал  в полной  мере  пасти  лошадей  своих  и дяди Василия Фомича не только днем, но и ежедневно в ночное время. Я уверенно ездил верхом, самостоятельно забирался на лошадь. Во всех этих делах надо мной шефствовал и помогал мне Михаль «Рыженький».

ПЕРВОЕ «НОЧНОЕ». ЗАГОТОВКА ДРОВ И ТОРФА. «ПАРТИЯ»

Сохранилось в  памяти мое первое ночное. Это было в июне накануне какого;то большого религиозного праздника. Стоял солнечный жаркий безветренный день, светило яркое солнце, на деревьях листья даже не шелохнутся, неподвижен воздух, душно. Отец приехал с полевых работ около 2;х часов дня, распряг лошадей, поставил их в  прохладу сарая. Уже было договорено, что сегодня я поведу впервые лошадей в ночное, тем более, что уже весной 1930 г. я пас своих лошадей почти самостоятельно днем. Мне уложили в сумку армяк для укутывания ночью и шапку;ушанку – одевать во время сна на ночь. Я с нетерпением ожидал, чтобы поскорее выехать на лошадях на пастбище, но задерживался Михаль, они с дядей Терехом еще не возвратились с работы. Наконец, мы вместе с Михалем привели лошадей на луг против рощи возле Лобачева выгора, отвели их вглубь луга почти к самому болоту – пожне, спутали их веревочными путам. Сами ушли поближе к роще. Михаль послал меня собрать сухого хвороста в рощу и сухих кизяков для костра, а сам отправился в болото поискать в кочках и корчах яиц диких уток. Уток было много, брать их яйца было обычным делом, считалось достоинством уметь найти гнездо с яйцами. Брать разрешалось установленные правилами только свежие яйца. Брать яйца, уже подвергнутые насиживанию, считалось большим грехом, а тот, кто это допустил, подвергался презрению, осуждению и его называли презрительной кличкой «зародок» – значит, взял яйца уже с зародышами птенцов. Для определения свежести яиц было несколько проб: возле уха яйцо встряхивается, если слышится слабый шум плеска – яйцо не  свежее и  оно под наседом было уже не менее недели. Второй способ – яйцо опускается в воду: свежее яйцо лежит почти горизонтально, слегка приподнята его более тупая часть – «жопка», если яйцо побыло под наседом более 3;х дней, в воде оно принимает почти вертикальное положение заостренным концом – «носиком» вниз, а «жопкой» вверх. Такое яйцо вытирается насух и кладется на свое место обратно в гнездо. Эту науку проходил и знал каждый мальчишка. И вот я собрал и принес к нашему становищу охапку сухого хвороста и кучку сухого кизяка. Тем временем Михаль вернулся с  охапкой сырого мха из  кармана 3  яйца утиных. Я не понимал, для чего сырой мох, на что мне Михаль сказал, что «скоро увидишь». Мы развели костер, достали свои ужины, одели на концы палочек по кусочку сала для его поджарки на костре и принялись ужинать. Было уже около 7–8 часов вечера. И когда костер уже догорал, Михаль разгреб его, завернул яйца в сырой мох, положил их в центр кострища, а с боков и сверху накрыл это горящими углями. Минут через 10–15 мы ели печеные утиные яйца. Я сказал Михалю, что теперь мне стало ясно, для чего пригодился сырой мох. Я был переполнен радостью – как интересно идет мое первое участие в ночном! Но вскоре радости мои были остужены в прямом смысле этого слова. Из;за рощи со стороны Неглюбских поселков стала быстро наплывать черная грозовая туча. Поднялся ветер, все ближе стали слышаться мощные раскаты грома, все потемнело вокруг, только более яркими стали быстро сменяющие друг друга всполохи молнии с резкими рассыпающимися ударами грома. Сначала редкими крупными каплями, а потом буквально сплошным валом воды наполовину с шариками града обрушилась на землю туча. Мы отбросили подальше лошадиные оброты с металлическими уздечками, сами сели на кочку, покрылись своими армяками из домотканого сукна. Среди нас существовало убеждение, что металл притягивает молнию, а поэтому металлические предметы во время грозы следовало
отбросить подальше. Минут через пятнадцать дождь стал утихать, градины уже не падали, дождевые капли стали мелкими и постепенно  все  реже  и реже.  Небо  светлело,  выглянуло солнышко,  утих  ветер,  туча  уплывала  на Яловку  и Кожаны. Наступил удивительно красивый момент: дождь почти утих, падали лишь мелкие, редкие капли, тихо и свежо вокруг, ярко светит солнце, а  на  небе красивая с  яркими красками радуга, унизывающая своими плечами одним Яловку, а другим- Кожаны. Михаль мне сказал, что «радуга набирает на небо воду, вот видишь, она уперлась одним плечом в Кожановское озеро, а другим – в Великий выгор в Мошках. Это убеждение, что радуга набирает воду на небо, прочно бытовало не только в среде мальчишек, но и среди взрослых. Мы встали с наших кочек промокшими до нитки, по лугу растеклись лужи воды с плавающими на их поверхности круглыми белесоватыми шариками;градинками. Михаль пришел в решетню и говорит мне:
– Оставляй оброти, а сам марш домой. До темна ты дойдешь.
– Я хочу остаться на  ночь – сказал я; я  не  согласен, мне не холодно – а сам уже дрожу от холода в мокрой одежде.
– Я вижу, какой ты синий и дрожишь от холода. Так что пойдешь домой на ночь и не спорь со мной.
– Так я же не дойду, тяжела мокрая одежда – сказал я, надеясь, что это веское основание, чтобы остаться.
– Я сейчас на Вороном подвезу тебя до Просечных лощин, а там уже близко и село.
С этими словами он подвел Вороного, сел сам и усадил меня
впереди себя. Мы поехали мелкой рысью- «трусиком» в сторону Увелья. От лошади шло приятное легкое тепло, я стал согреваться. У Просечных лощин Михаль ссадил меня с коня, я по «горовой» дороге зашагал домой. Во дворе меня с радостью в голосе встретила мать:
– Слава Богу, хорошо, что ты пришел сам, а то батька хотел идти за тобой. Так закончилась моя первая попытка пасти коней в ночном.
Но после этого потом я  стал постоянно водить коней в ночное. За мной стали замечать более взрослые ребята такое явление. Ночью я вставал и во сне ходил возле лошадей, приходил опять и ложился на свое место. Сам я об этом ничего не знал, не помнил. Был такой случай. Я проснулся утром и на шее не обнаружил моего шарфа шерстяного светло;зеленого цвета. Я недоумевал, куда он мог деваться, никому ничего не сказал, а сам пошел в сторону пасшихся лошадей к болоту. В ту ночь мы пасли лошадей на Яблочном. На краю болота я увидел мой шарф, но как и когда он туда попал, непонятно. Вот после этого случая я поверил ребятам в то, что по ночам я встаю, куда;то хожу и возвращаюсь на место. Ребята мне сказали, что я   лунатик, лунатики по   ночам во сне могут ходить даже по воде и не намочиться. Вообще в  пору моего детства мы от   старших много слышали всяких небылиц, легенд о  существовании ведьм, колдунов, оборотней и  прочих странных и  необъяснимых случаях. При этом подчеркивалось, что все это бывает ночью, поэтому в детстве ночью я  боялся этих злых духов. Рядом с  нами жил дед Сибиренок – Замотай Борис Петрович. Он считался колдуном, имел нехороший взгляд по  нашим мальчишеским представлениям. Среди взрослых бытовало такое поверье: если человек обладает недобрым взглядом, то при встрече с ним надо хотя  бы про себя сказать: «Соль тебе в  очи», чтобы эти очи не сглазили, и твои намерения и дела, ради которых ты идешь, свершились удачно. Так вот, с  этих позиций, года мы шли по грибы, по ягоды или на рыбную ловлю – словом, с любым намерением при встрече с дедом Сибиренком мы громко ему говорили: «Соль тебе в очи», считая после этого застрахованными себя от  всяких неудач. И  по  нашим наблюдениям, это подтверждалось. Кстати сказать, дед Сибиренок при встрече с нами всегда с какой;то недоброжелательностью спрашивал: «Ну куда идут эти лунатики? Они все подберут, за ними нигде не успеешь». На что мы отвечали: «Соль тебе в очи». А он: «Ах вы, паршивцы негодные, лунатики все обшарят, все соберут!». Вообще;то дед Сибиренок был ленивым, все делал медленно, но завистливым. Он был специалистом кроить и шить кожухи и полушубки, шил их вручную хорошо и красиво. Но почему;то не любил детей, всегда гонял и ругал нас. За это мы ему платили тем же. Помнится ряд случаев наших проделок с Сибиренком. При перевозке снопов с поля к молотильному станку обычно на обеденный перерыв мы распрягали лошадей на лугу на «Растеребе», пускали коней пастись, а сами спешили на обед домой. Быстро покушав, приходили на Растереб и придумывали шутки для Сибиренка. С его телеги снимали колеса с осей и меняли: на заднюю ставили меньшие колеса с передней оси
и оглобли, а большие колеса с задней оси одевали на переднюю. А потом наблюдали как бы незаметно, что получится. Запрягали лошадей чуть позже деда (сделав эти переставления колес, мы уходили и возвращались к телегам чуть позже деда, будто здесь никого не было) и наблюдали. Дед ничего не подозревает,  запрягает  лошадь,  садится  на телегу  и трогается.  Телега идет  по прямой.  Дед  дергает  вожжи,  а лошадь  не может повернуть, так как задняя ось закрепляется мертво. Дед ничего не поймет, стегает лошадь, ругается, а  телега всё равно идет по  прямой. Мы в   это время  давились  от смеха,  а дед  никак  не мог понять, в чем  дело.  Мы  поехали  за снопами,  а дед  ругается,  слезает с телеги и начинает исправлять нашу шутку. Началась молотьба. От молотилки солому надо отвозить метров 300–400 на площадку для укладывания в скирду. Дед Сибиренок накладывает солому в арбу («можару» по;увельски), залазит на воз и едет эти 300–400 метров. Это вызвало у нас возмущение, которое было на фоне нашей к нему неприязненности. Дед сел на арбу, едет, а тем временем из зарослей лопухов осторожно сзади выбегем мы втроем, подбегаем к одной стороне можары и на ходу (лошадь едет шагом) опрокидываем ее, сами убегаем в заросли лопуха, наблюдаем. Дед встает, поднимает телегу на колеса, смотрит на землю – все гладко, выбоин нет и не поймет, почему можара опрокинулась, ведь никого кругом нет. Следующий рейс дед не залезал на телегу и доехал благополучно. Но вот опять залез на воз, и опять опрокинулся, но причины не знал. Больше в этот день дед не залезал на телегу, и возы не опрокидывались.
Детство вообще тем красиво, что в  этот период жизни
совершается много всевозможных проделок, шуток, забав на  фоне того, что все кругом просто, ясно, жизнь хороша и проста, а за шалости в большинстве все прощается. Интересны были эти годы детства, а для меня и сегодня они интересны. Вспоминаются мне годы 1929 и 1930, годы бурного обсуждения своей судьбы крестьянами. Хочется вкратце описать жизнь того времени нашей деревни, нашей семьи и наших соседей в моем тогдашнем понимании. Зимой у  мужика;крестьянина работы значительно меньше: уход за скотом, подготовка инвентаря к весне, рыбная ловля (не все этим занимались), и самая трудная проблема – заготовка дров. В нашей округе это очень трудная была проблема. Лесов поблизости не было, ближайшие леса были за 20–25 км за Ипутью в сторону Клинцов. Нужно зимой в декабре ехать  в лес,  валить  деревья,  разделывать  их  на деловую древесину,  а оставшиеся  верхушки  дерева,  хворост,  сучья можно брать на  дрова, и  то  за  какую;то плату. Разрешалось брать дрова и при  санитарной  рубке  леса  под  наблюдением и с разрешения  лесника.  Обычно  при  санитарной  рубке выбирались  негодные  деревца:  кривые,  хилые,  мешающие расти хорошим деревьям. Лесник засечкой отмечает деревца, подлежащие  вырубке,  ну а крестьянин  хочет  вырубить и стройное  деревце,  которое  пригодится  в хозяйстве  для жерди, для прясла, для ручек к вилам, лопатам, для грабель и  других нужд. Но  за  всем следит строгое око лесника. Поэтому дружба с лесником ценилась высоко и лесника всегда старались задобрить.  Для  этого  обычно  брали  кусочек  хорошего  сала, бутылку водки, свежего хлеба, чтобы там угостить лесника и  дать ему еще домой. Обычно  за дровами  ездили  группами  человек  по 8–10 на 10–12 подводах. К поездке собирались с вечера, выезжали часа в 2–3 ночи, к  рассвету прибывали к   месту рубки, а   возвращались где;то в часов 7–8 вечера усталые, промерзшие. Но надо разгрузить воз, самое главное – протереть заиндевевших морозным инеем коней, покрыть их сухим армяком и потом напоить теплой водой и хорошо накормить. Так что все заканчивалось часам к 10–11 вечера. К этому времени в грубке варился чугунок свежей горячей картошки, жарилось или подавалось в мёрзлом виде сало, кувшин горячего чая (самовара у нас не было), заваренного молодыми веточками малины и  вишни. Этот душистый горячий настой пили без сахара, сахар считался недозволенной и слишком дорогой роскошью и давался только больному. У дяди Василия Фомича был знакомый лесник то ли по прозвищу Латыш, то  ли по  национальности латыш, то  ли это фамилия, но всегда говорили, что за дровами поедем к Латышу. Вот таких поездок делали за  зиму 5–6, за  дровами ездили и  летом. Потом уже проблему топлива решили просто и хорошо. Это произошло в 1934 году. Вокруг села было много заболоченных водоемов, как называли у нас, выгоров. Вот такие заболоченные выгора с толстым слоем торфа до 1,5–2 метров начали осушали путем копания сточных канав. Заболоченное место высыхало и через год там начинали заготавливать торф для топлива. Специальными резаками торф резался в виде кирпичиков, относился на сухое место и складывался в колодчики по 7–9 кирпичиков. За лето торфяные кирпичики просыхали, и уже сухой торф свозился домой и складывался под навес. Считалось, что на год для топлива надо 10–12 возов. Иногда просохший торф на месте укладывался в штабель и в дом перевозился зимой. Это очень хороший вид топлива для жителя села, да еще державшего скот. Торф хорошо горит в русской печке, горит медленно, имеет высокую калорийность, торфяные угли тлеют в течение 5–7 часов, хорошо держит тепло, ниша в печке остается горячей в течение всего дня, печка остается теплой и хорошо греет избу. Заготовка торфа занимала 2 дня для обеспечения топливом на год, но это была  очень тяжелая работа, резали торф сильные здоровые парни и мужчины. Обычно для заготовки  торфа формировалась бригада из   родственников или знакомых; на   1 резчика  надо было  2   пары относчиков. Много раз и мне самому приходилось быть в поле относчиком, а потом  и резчиком.  Первый  год  торф  резали  в урочище «Зеленый  дубок»,  потом  в «Васильковской  пасеке»,  потом  в «Ледцо»,  на «Великом  Выгоре»,  потом  в «Колодейски»,  а потом и до сего времени- на нашем болоте. На месте вынутого торфа и до сих пор остаются довольно глубокие водоемы, в   которых потом стала водится рыба,  в основном  караси.  Мы  не преминули этим воспользоваться и   потом не   раз поживлялись свежей рыбкой. Но  вернемся к  ранее начатому. В  перерывах между поездками за дровами  мужики  часто  по вечерам  собирались у нас в избе, собиралось 4–6 человек. В долгие зимние вечера обсуждались  все  вопросы  крестьянской  жизни,  вопросы политики,  истории  из обычной  жизни,  воспоминания из первой  империалистической  и   гражданской  войны, участниками  которой  они  почти  все  были.  Я с затаенным дыханием слушал все эти рассказы, особенно рассказы о войне. Великолепным  рассказчиком  был  дядя  Василий  Фомич, хорошо  рассказывал  Моисей  Данилович  «Ляпка».  В   его рассказах он был всегда героем. В   рассказах дяди  Василя никогда  не было  повторений,  всегда  он  рассказывал  что;то новое и непременно интересное, и не только на военные темы, но и сюжеты из обычной  жизни,  его  рассказы  напоминали рассказы и  повести К. Паустовского. Даже когда я уже стал взрослым, получил среднее и высшее образование, сам много читал  художественной  литературы,  рассказы  дяди  Василя всегда  слушались  с   удовольствием,  от   них  я   получал истинное наслаждение. Я наслаждался не только содержанием рассказа, но и художественной красотой изложения. Это был настоящий мастер художественного слова, народный сказитель. Иногда мы просили через год;два повторить наиболее запечатлившийся рассказ. Рассказ начинался о том же событии, но в нем уже освещались другие стороны этого события, не менее интересные, освещающие события во всей его многосторонности. Вот я, мальчишка, слушали эти рассказы мужиков, их жизнь мне казалось романтически интересной, увлекательной. Увлекательными казались и все трудности крестьянской жизни и те удачные выходы из трудного положения, и хорошие результаты, полученные в конечном итоге. Эти рассказы возбуждали мое детское воображение, я всегда старался представить себя на месте героя этого события, что я делал в этой ситуации? А я делал бы все непременно правильно. Видимо, мой интерес к рассказам еще в детстве помог мне в последующей учебе в  школе. Я  легко и свободно пересказывал прочитанное или услышанное от учителя в школе, и мне было непонятно, как это мои сверстники в школе не могут пересказать прочитанное самими или учителем? Мужики курили весь вечер, цигарки махорки из табака;самосада свертывали из газетной бумаги. Но ее часто не хватало, тогда использовали для этого нижние, нежные листки из початков кукурузы. В них завертывали махорку и курили.
Иногда шли коллективные читки газеты и ее обсуждение. Для меня все это было непонятно, я только помнил фамилии: Ленин, Троцкий, Каменев, Рыков, слышал все время о партии, и из своих сверстников тоже организовал «партию», в   которую принимались, разумеется, на словах, ребята;друзья. И эта партия ребят из 5–6 человек существовала до  1935  года, когда мы все повзрослели. Вначале в нее входили я, Федя, Кузьма Ильев, Иван Василев, Алексей Роканов, Алексей Барздуков, а  потом Иван Лычик, Василь Коргин, Миша Сивухин. В  нашей партии была дисциплина, свои планы, свои тайны. Если кто;то обидел одного из наших членов, то вся партия вступалась за своего, мстила обидчику. В  детстве мы были великими фантазерами. Заросли лопуха по обочинам дорог и канавам мы называли пасеками, пасеки эти были поделены между нами. В эти пасеки мы приносили и ставили вырезанные вместе с дерном гнезда диких шмелей вместе с  их сотами. Мы думали, потом получится мед, но через некоторое время семьи наших шмелей разлетались, исчезали, гнездо оказывалось заброшенным. Это очень огорчало нас, медосбора не получалось.
Начиная с 1932 года, у меня всегда была своя собака, вначале сука Валя, а  потом кобель Мурзик. Это была смесь дворняжки с гончей, крупная красивая умная собака. Я очень любил Мурзика, его любили все члены нашей партии. Мурзик всегда во всех наших похождениях был с  нами, был хорошей защитой, когда нас пытались обидеть старшие. Мурзик сразу начинал вначале рычать на обидчика, а потом и бросаться на него. Мурзик  помогал  в поиске яиц  диких  уток,  ловил  хорошо  молодых  утят диких, хорошо гонял зайцев. Всегда, когда летом я в эти годы пас колхозных лошадей во время летних каникул, Мурзик был всегда со мной, помогал мне пасти лошадей, заворачивал шкодливую лошадку. Целый день он упорно и успешно ловил полевых мышей, чем и питался. Мурзик был настолько умной собакой, что понимал буквально все, только что не умел  говорить;  но я с ним разговаривал, и он все понимал. Его случайно убил  из охотничьего  ружья в 1939 году Петя  Миронов,  это было, когда я уже учился в Сураже в педучилище.  Он  в это  время  был  без  моего  присмотра
и погиб от необдуманной шалости Пети. Как добрую память о  Мурзике  его  шкуру  выделали,  шерсть  была  густая, красновато;золотистого  цвета.  Мама  вставила  эту  овчину в полушубок,  и всякий  раз  при  взгляде  на полушубок  я   с  добрым чувством вспоминал моего друга детства и юности – Мурзика. 
Да,  детство  и юность  –  это  самая  красивая,  самая прозрачно;розовая  и романтичная  пора  жизни  человека, независимо от  материальной обеспеченности жизни. Сколько фантазии, сколько оптимизма, сколько безобидных шалостей, игр,  похождений!  –  и все  это  приносит  много  радости, а огорчения  –  они  бывают,  но они  быстро  проходят  и скоро забываются.  Вот  всем  этим  и дорога  пора  детства,  видимо, каждому человеку. А для меня это особенно, так как в детстве я  был очень впечатлительным. Я  остро воспринимал услышанное и увиденное и даже мечтал, как бы я сделал или поступил в данном случае? Я уже говорил, что у меня для каждого взрослого была своя кличка, в которую я вкладывал мое отношение или мое понимание этого человека. Деревенские мальчишки во  многом свое детство проводят современно иначе, чем городские. Наше детство проходило на   лоне природы и не только в теплое время года, но и зимой. Это помогало нам во  многих отношениях. Мы хорошо развивались физически, получали хорошую закалку от  природных факторов в  жару, в холод, ветер, дождь; утром, днем, вечером и даже ночью. Питание  –  самое  простое:  сырой  щавель,  ягоды,  молодые  побеги сосны,  печеный  картофель,  сырая  брюква,  морковь, поджаренная на костре молодая кукуруза в початках, поджаренные на  костре молодые колосья ржи – «пряжмо», и  конечно же, хлеб, свиное сало, молоко – вот основное питание деревенских детей. Питание шло как;то само собой, без регламента по  времени и  по  количеству. Ешь, когда ощущаешь проголодь, да и при условии, когда есть, что кушать. Словом, жили вместе с жизнью природы: есть покушать – ешь до полной сытости, нечего поесть – потерпи и поищи съестного. Мы позже узнаем достижения цивилизации (грамота, манеры поведения), но мы раньше понимали законы природы, все прелести общения с природой, использование даров природы, поиски этих даров. Вот поэтому крестьянский ребенок всегда прост, не капризен, всегда почти трудолюбив и наивно прост и доверчив, правда, не во всех случаях. Крестьянскому парню свойственны и природная смекалка, и природная хитрость, что отражает природное дарование человека. Но вернусь к своему жизнеописанию. Уже с самого раннего детства я имел поручения от старших, в основном, от матери и старшей сестры Ксеньи. Моей задачей было рано утром отвести на выпас теленка на Растереб. Теленок пасся на привязи – длинной веревке с деревянным колышком на конце, колышек вбивался в землю, а другой конец привязывался за шею теленка. Кроме этого я должен заготовить 2 корзины свежей травы для коровы, накопать картошки, накормить свиней днем. А зимой надо  нарезать  овсяной  соломы  для  корма  коровы,  и другие мелкие хозяйственные дела.

                ШКОЛА. НАЧАЛО УЧЁБЫ

Осенью 1930  года я  пошел записываться в  школу. Дело было следующее. Вечером отец говорил матери, что видел учительницу Софию Николаевну, которая сказала, чтобы он привел  меня  и Федора  в школу.  Он  сказал  нам,  чтобы  завтра  мы пошли и записались в школу. Школа была расположена в центре села, рядом с церковью, на месте, где сейчас стоит здание дирекции совхоза и сельсовета. И вот 30 августа 1930 года еще рано утром около 7 часов утра мы пришли к школе, двери которой были закрыты. Мы сели на крыльце и стали ждать учительницу. Утро было очень красивым: начинался теплый солнечный день, безветренно, внизу над рекой и  болотом стоял легкий туман, из  печных труб высоким столбом поднимался жиденький сизый дымок, слышны было мычание голодных с  ночи телят, а  мы сидели на  ступеньках школьного крыльца в  ожидании выхода учительницы. Солнце поднималось выше, стало чувствительно припекать, туман над речкой рассеялся почти совсем, мужики на телегах уже едут за снопами, а мы терпеливо ожидаем. Наконец пришел школьный сторож Зубов Иван.
– Что вы здесь сидите, ребята?
– Мы пришли записаться в школу – ответил я;
– Подождите, учительница еще спит – ответил дядя Ваня.
Квартира учительницы была в здании школы. Через некоторое время к нам подошли жившие вблизи школы ребята нашего возраста Петя Савостенок и   Иван "Барздун" Терехов. Завязался мальчишеский разговор насчет учебы: знаем  ли мы буквы, какие мы знаем стихотворения. Я  продекламировал стихотворение про слона, которое запомнил, когда его учила сестра Христина, будучи ученицей 3   класса. Это произвело впечатление на ребят, а меня стимулировало на еще большую демонстрацию моих знаний. Я рассказал еще одно стихотворение про сову. С этими ребятами потом у нас завязалась дружба. Петя Савостенок знал учительницу, он жил рядом со школой. И вот примерно в 9 утра вышла София Николаевна.
– Софья Николаевна – сказал Петя, – вот пришли хлопцы
записываться в школу.
– Чьи вы ребята? – спросила учительница;
– Мы Ивана Осипенкового – ответил я, краснея;
– А… это Ивана Михайловича, Мальчика. Хорошо, ребята, я вас запишу в школу, придете через день сюда к 9 часам утра, скажите матери, чтобы сшила Вам сумки для букваря и тетрадей, а отец пусть купит вам карандаши в лавке. Мы радостные пошли домой, ожидая перемены в нашей детской жизни.
– Мам, нас записали в школу – сказал еще с порога Федя, –
учительница сказала, чтобы мы пошили сумки для книжек.
– А в школу, сказала, придите через день, когда начнутся
занятия – вставил я;
– Садитесь снедать, да поскорее. А  ты, Василь, будешь с батькой возить снопы жита. Отец уже поехал, завтракай побыстрее да иди на гумно. Тебе, Федор, задание – отвести и навязать теленка на  Растереб, нарвешь травы, будешь гулять с Машей, покормишь ее молочной кашей еще до обеда, обедать будете вместе с батькой. А я пойду дожинать овес, Ксенья с Христиной уже пошли жать. Получив эти распоряжения, мы начали наш трудовой день. А день был теплым, солнечным, сухим, что ценно для крестьянина в  период уборки. Мы еще не  были в  колхозе, в  колхоз отец вступил в  ноябре 1930  года, после окончания всех уборочных работ, молотьбы.
И вот наступило 1 сентября 1930 года. Мы позавтракали и пошли в школу сами, без сопровождения родителей. Здесь уже было много ребят, ученики второго класса вели себя смело, знали друг друга, бегали, шумели, громко говорили, смеялись. Мы же робко стояли отдельными кучками, каждая из которых состояла из ребят соседних улиц, знавших друг друга. Мы стояли втроем: я с Федей и Степан Гиреев, потом подошел Данила Володев. Старшеклассники нас задевали, называли «перваки;червяки». Мы робко молчали, ждали звонка. Наконец на крыльцо школы вышла Софья Николаевна с дядей Ваней Зубовым, в правой руке которого был ручной колокольчик. Дядя Ваня зазвонил, ученики второго класса быстро вошли в свой класс, мы же стояли возле крыльца, ожидая распоряжений. Софья Николаевна пригласила первоклассников в  классную комнату. В  классе стояли в два ряда длинные классные парты, в каждом ряду по 5 парт, на  стене повешена окрашенная черной краской классная доска с  тряпочкой и  кусочком мела в  лотке по  нижнему краю доски. Нас усадили за парты, учительница доступным языком объяснила  нам  то,  что  мы  теперь  ученики,  научимся  писать и читать,  станем  грамотными  людьми,  что  надо  стараться учиться,  быть  прилежными  и аккуратными  и т.  д.  В классе у нас было более 40 человек, многих ребят и девочек я вовсе не знал.  Здесь же  нам  выдали  буквари  с   интересными картинками, дали задание приготовить по 10 палочек, чтобы научиться  считать.  Мы  стали  учениками.  Вначале  это  было интересно и занимательно. Каждый день число учеников стало прибавляться,  многие  начинали  учебу  с   опозданием  на  неделю или целый месяц. В то время учебе в школе некоторые родители не придавали никакого значения, если сам ребенок желает – пусть ходит в школу,  если  не желает  –  ну и пусть будет так. Некоторые походят в   школу месяц, два, а потом бросают учебу, начинают опять со следующего года. Поэтому в нашем классе были дети 1920, 1921, 1922 и единицы 1923 года рождения. Через месяц перестал учиться Федя, из нашей улицы в первый класс ходил со мной  Кузьма  Ильев  и Данила  Володев,  которые  были старше меня, а мои ровесники Миша Замотай, Аня Басолыко, Алексей "Барздун" Романов, Маша Замотай пошли учиться годом позже. Многие ребята оставляли учебу после 2;го, 3;го классов и больше не учились, а подавляющее  большинство оканчивало 4  класса, и  это было уже хорошо. Учёбе в деревне придавалось второстепенное значение, главным была работа в  хозяйстве. Если требовалась работа, ученик мог пропустить 1–2 дня, а то и неделю. Стабильно наш класс по числу учеников определился  к 4;му  классу,  когда  отсеялись  все слабые и  ленивые ребята, часть   же ребят уехала вместе с родителями по переселению в Сибирь, на Украину после вымирания там людей в страшный голод 1933 года.
               
КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ В УВЕЛЬЕ

В период коллективизации 1929–1932 годов было много случаев переселения семей – убегали крестьяне от колхоза в Сибирь к родственникам, переселившимся туда еще в начале 20;го столетия из;за безземелья; убегали в промышленные города Донбасса, особенно молодые люди; убегала молодежь зажиточных крестьян из;за боязни раскулачивания и по другим причинам. Вообще эти годы были годами глубоких потрясений всего уклада жизни крестьянина, потрясений, приведших к тяжелым последствиям в виде современного упадка сельского хозяйства и разорения деревни, запустения пахотных земель и  животноводческих угодий, дикого истребления природы и всех ее даров, пустующих домов и заросших бурьяном приусадебных участков и огородов. Как же мне запомнился период перелома этих лет? Мы вступили в колхоз в ноябре 1930 г. А зимой 1929–1930 г. началось раскулачивание, начался известный в истории сталинский процесс – «ликвидация кулачества как класса». А точнее, началось невиданное в истории беззаконие. Людей объявляли кулаками без всяких к тому доказательств. Их имущество, кроме одного комплекта одежды, конфисковалось: все движимое и недвижимое имущество, скот, продукты,  деньги,  сбережения,  а вся  семья  под  конвоем,  как заключенные,  помещалась в вагоны с решетками и отправлялась  на Северный  Урал,  в Северную  Сибирь, на Соловки и другие пустующие земли в суровых краях. И это делалось без суда и следствия, без права на защиту, безвинных людей просто уничтожали голодом в этих поселениях. Так начался проявляться жестокий бесчеловечный период сталинизма, так вопреки ленинскому плану добровольного кооперирования крестьян началась сталинская коллективизация – этот резкий, крутой перелом в жизни самого многочисленного класса России тех времен – крестьянства, составляющего 70–80% всего населения страны. Этот перелом в жизни происходил в обстановке грубых, жестоких репрессий центральных властей по  отношению к  инакомыслящим и  сопротивляющимся этому возмутительному беззаконию. Всякому сопротивляющемся приклеивался ярлык кулака, которого надо уничтожить, или «подкулачника», которого тоже не надо жалеть. Для воплощения в жизнь этой насильственно насаждаемой кампании привлекались коммунисты не только сельские, но в основном городские, а также деревенская беднота. Из чего же состояла эта деревенская беднота? Основной массой были деревенские лодыри, бездельники, люди малоинициативные, люди, неспособные к предприимчивости, пьяницы, картежники и просто тупицы. Все эти элементы бездарного крестьянства российского сразу бурно «всплыли наверх», стали грабить и растаскивать имущество так называемых кулаков, шантажировать состоятельных крестьян и  часто под этим видом сводить личные счеты. Даже в этом беззаконии появилось еще беззаконие – сведение личных счетом путем приписки своему «противнику» ярлыка «кулак» или «подкулачник». Этого было достаточно, чтобы подвергнуть человека и всю его семью любым репрессиям.
С этого момента и  началась деформация советской власти, деформация ее демократических основ. Основная власть перешла  в руки  верхушки  партии.  Советы  были  оттеснены от управления  страной,  ее  государственными  и экономически;хозяйственными делами. Советы на  местах стали послушными исполнителями указаний райкомов партии, местных партячеек, а  вернее – их руководящих лиц – секретарей райкомов и секретарей партийных ячеек на селе. Таким образом, появилась диктатура личной власти сверху до самого низа. Председателей сельских советов стали не  выбирать, а  назначать вышестоящей партийной инстанцией. И  счастье людей, если этот назначенный председатель попадется порядочный и  толковый человек. А  если это будет дурак, нахал, карьерист, мошенник, хапуга – горе всем жителям села или города, ибо от  него нельзя избавиться никакими средствами, кроме как уничтожить или молить бога, чтобы он заболел и убрался в лучший мир. Вот кампания коллективизации, раскулачивания хозяйственных сельских тружеников, единоначалие партийной власти, захват всей власти в  государстве партийными лидерами, проявление диктатуры личной власти в центре на местах – все это поставило сельского труженика в  тяжелое бесправное бедственное положение, вызвало расслоение крестьянства, затаенную озлобленность и молчаливое сопротивление, которое порой выражалось террористическими актами возмездия самым рьяным и  бессовестным диктаторам, поджогам их домов, мелкими актами мщения, а иногда и  физическим уничтожением. Видимо, основываясь на  этих фактах, И. В. Сталин и выдвинул в 30;е годы концепцию, согласно которой при успешном построении социализма происходит усиление и  обострение классовой борьбы. Эта идея Сталина не имеет и не имела никаких научных обоснований. Это была естественная реакция народа на неслыханных размеров государственный терроризм, развернутый Сталиным и его приспешниками против собственного народа. Аппарат пропаганды широко распространял эти «научные» идеи «великого» вождя в первую очередь среди молодежи, которая в силу своей малограмотности в жизни легковерно подхватывала идеи и искренне верила в их правоверность. В числе этой молодежи был и я сам, но я был сдержанно верующим в эти сталинские идеи. К распространению сталинских идей был подключен весь аппарат партийных функционеров, школа, средние и  высшие учебные заведения, все молодежные организации – пионерская, комсомольская, печать, радио, литература, искусство; вся государственная и  общественная машина. А  в  довершение всего был создан мощный карающий государственный аппарат ОГПУ (общее государственное политическое управление), позже переименованный в НКВД (народный комиссариат внутренних  дел)- так  называемый «народный»  комиссариат,
который  действовал  протии  народа,  а действия  свои прикрывал  громким  именем  народа.  А этот  «народный» комиссариат  уничтожил  около  10 млн  самых  честных и трудолюбивых  крестьян  страны  плюс  к этому  обездолил и лишил даже минимальных гражданских прав еще 30–35 млн детей  кулаков  в 1929–1931 годах.  Плюс ко всему в 1937–1938 гг. этот комиссариат арестовал и уничтожил еще 10–12 млн человек – «врагов народа» и лишил всяких прав еще 30–35 млн человек. Среди  «врагов  народа»  оказались  лучшие  наши  ученые, военные  кадры,  творческая  интеллигенция  и миллионы простых честных людей.
В стране была создана страшная система взаимной слежки и доноса. Если я недостаточно честный, и я решил отомстить своему противнику, для этого достаточно написать в  НКВД, что  он  сказал  что;то  против  Сталина  или  партии,  или критиковал  бесхозяйственность  на заводе,  или  наши порядки. По этому доносу человек арестовывался и без суда, и без права на защиту, решением «тройки» объявлялся врагом народа и  получал самый жестокий приговор, вплоть до  расстрела. Система взаимной слежки и  взаимного доноса получила ужасающе широкое распространение. В школах, учебных заведениях, учреждениях и предприятиях, на улице, в магазинах, на вечерах, в семье, на работе нас призывали к бдительности, выискивать и раскрывать врагов, ибо они рядом с тобой, и сразу же доносить. А если ты не донес, а донес другой, тебя считали пособником врагов, и ты также подвергался репрессии. Поэтому спеши быстрее донести, а если не донес в НКВД – ты тоже враг. Дети доносили на своих родителей, поэтому родители боялись своих же детей. А доносчика;ребенка всячески расхваливали в школе, на пионерских сборах. А ребенок по недомыслию был доволен, считая героем себя, а потом уже сам становился сыном «врага народа», которому закрыта дорога в жизни. Это он уже потом осознавал, что оговорил своих родителей, но уже было поздно, он сам становился жертвой собственного доноса. Дети кулаков, попов, дворян, царских чиновников и «врагов народа» лишались всех прав, их исключали или не принимали в средние и высшие учебные заведения, исключали из пионеров и комсомола, никуда не выбирали, они были лишены избирательного права, их не призывали в армию. Эти молодые люди являлись как  бы отверженными обществом, как бы второстепенными членами общества, которым дозволено работать в колхозе или простыми рабочими на фабрике или заводе. Во всех кинофильмах тех лет, во всех произведениях художественной литературы обязательно присутствовал скрытый враг, которого успешно разоблачали, арестовывали. Такая «шпиономания», «врагомания» вколачивалась в сознание людей, особенно молодежи, приводила к подозрительности, недоверию друг к другу, к замкнутости человека в самом себе, к разобщению, а не к объединению людей. Но все это я стал понимать, когда повзрослел. А в детстве и в юности я во многое верил, хотя верил сдержанно, потому что моя тетя по материнской линии была раскулачена, и вся их семья была сослана на Северный Урал в дикую тайгу, где они и умерли от голода и болезней, а дядя по отцовской линии
был арестован в 1937 году как «врагов народа» и сослан на Колыму, откуда вернулся в 1955 году после реабилитации. Эти мои биографические данные во многом мешали в годы моей юности и молодости. Об этом я должен был писать во всех своих биографиях, во всех листках по учету кадров, при всех случаях выборов в общественные организации, при вступлении в комсомол и партию, при продвижениях по службе. Словом, это «темное» пятно в моей биографии и сегодня хоть малым образом, но все же является каким;то отягощающим грузом в жизни, ибо остатки сталинизма еще живучи.
Но вернусь к описанию тех лет коллективизации, какими они остались в моей памяти. Это было мое отступление по описанию сталинизма, навеянное воспоминаниями о начале коллективизации – этого крутого поворота в жизни нашего крестьянства, принесшего немалые страдания не только крестьянству, но и всей стране, всему нашему народу. Итак, в январе 1930 года ночью была арестована вся семья тети Агапы – родной сестры моей мамы. Дядя Иван Силович Брит – муж тети Агапы был высоким стройным человеком крепкого телосложения с красивой светло;русой бородой, густыми волосами. В семье тети было 7 детей: Григорий, Андрей, Петр, Ксенья, Василий, Иван (мой ровесник), Лена. Их погрузили в  сани, не дали взять продуктов питания хотя бы на первые дни и увезли на железнодорожную станцию Клинцы (50 км). Здесь их поместили в товарные вагоны без отопления. Об этом аресте мы узнали утром. И сразу же мой отец по просьбе мамы запряг своих лошадей, наложили сколько могли продуктов: печеного хлеба, пшенной крупы, сала, масла и срочно выехали в Клинцы в надежде успеть вручить продукты. И отец успел, застал на станции готовящийся состав ссыльных к отправке под сильной охраной. К вагонам из вагонов никого не выпускали, но отцу все же удалось упросит охранника, и он вручил передачу. Мать все эти дни была в слезах, ведь часть лучших вещей еще до ареста перенесла к нам. Еще до ареста семьи кулаков подвергались грабежу. Местный «актив» отъявленных лодырей;бедняков сразу бросился на разграбление имущества кулаков: тащили одежду, продукты, часы, посуду и другую утварь крестьянского быта и хозяйства: лари, кадушки, бочки, жбаны, топоры, пилы. После получения первого письма с места ссылки мы часто посылали посылки с продуктами для этих несчастных людей. А посылки были самые простые: хлебные сухари, крупа, сало, но это было самое ценное по тем временам тяжелого положения с продовольствием. В последующем дядя Иван и тетя Агапа и Лена умерли от голода, а Ксенью, Василия и Ивана, оставшихся живыми и без родителей, отправили в детский дом и только в 1935 году они вернулись в Увелье. Ксенья и Василий жили у своего дедушки Силы Ефимовича, а Ваня жил у нас. В конце 1936 года они все переехали к старшему брату Григорию Ивановичу в  г. Мариуполь, где он работал в мартеновском цехе завода «Азовсталь». Так вся семья, выжившая после раскулачивания, потом стеклась в   Мариуполь и  обосновалась там на  постоянное жительство.
Таким образом, с периода раскулачивания и начала коллективизации сельского хозяйства началось постепенное неуклонное разорение нашей русской деревни, началось раскрестьянивание крестьян, отучивание крестьян от  земли, скота, пахарства, своего хозяйства, от  всего того, что создавало продовольственное благополучие общества. Исторически русский крестьянин был преданным его семье, его земле, тружеником, тружеником заботливым, расчетливым, думающим не только о сегодняшнем дне, но и о дне грядущем, рачительным хозяином своей земли. Русскому крестьянину были наследственно присущи трудолюбие, изобретательство, предприимчивость, хорошо сочетавшиеся с бережливостью и экономическим расчетом. Вот все эти хорошие традиционные качества стали потом считаться «порочными», всякого мало;мальски рачительного
мужика стали называть «кулачуга», который не  может рассчитывать на уважение, а только на презрение. Вот и сегодня, в конце 80;х годов, мы еще никак не остановим разграбление, разорение русской деревни, которая и без того разорена вконец. Мелкие деревни покинуты людьми, пустыми глазницами смотрят окна брошенных домов, ветер гуляет в пустых скотных сараях без ворот, заброшенные сады и огороды заросли бурьяном, пашни и луга покрываются самосеянным кустарником березок, осинок, крушины. Я с большой скорбью в душе смотрю на эту жуткую картину умирающих или умерших русских поселков, деревень, деревушек. И утешением этой скорби в душе теплится надежда, что все;таки должна прийти пора возрождения родной земли, пора проявления любви к нашей кормилице, возвратится вся красота нашей родной природы с непременным присутствием в центре этой красоты ее творца – крестьянина. И совсем неважно, будет ли на этой земле трудиться колхоз, кооператив или фермер, важно, чтобы земля обрела истинного рачительного хозяина, хозяина;созидателя, хозяина на долгую перспективу. Но вернемся к моим воспоминаниям 1929–1930 года.
Зимними вечерами 1929–1930 года в нашу хату собирались соседи – мужики, устраивались как бы мужские посиделки. Иногда ставили самовар, но чаще большой глиняный глек (кувшин) с кипятком, а в качестве заварки применялись мелкие веточки малины или вишни. Получался светло;розового цвета кипяток с  приятным запахом, но  сахара было мало или вовсе не было, пили этот ароматный горячий напиток с удовольствием после плотного крестьянского завтрака. И  вот собирались мужики морозными зимними вечерами, топилась грубка, велись разговоры обо всех сторонах крестьянской жизни, воспоминания из случаев времен первой мировой и гражданской войн, из жизни в их молодые годы и особенно
многим обсуждениям подвергался вопрос о предстоящей коллективизации. Люди пока не представляли себе, что это такое, как вести хозяйство скопом, если один беззаветный труженик, инициативный, предприимчивый, одаренный и честный труженик, а его сосед лодырь, бездельник, любитель полежать, поболтать, выпить лишнюю рюмку, поиграть в карты. Вступление в колхоз предусматривало обобществление скота, инвентаря, всех холодных построек: гумен, овинов, сеновалов, омшаников. И получалось: средний крестьянин вносил в колхоз 2 телеги, 2 плуга, 2–4 бороны, 2 лошадиных сбруи (уздечка, хомут, седелка, подтяжка, подузы), 2 лошади, корову, гумно с овином, сарай для сена и др. А лодыри;бедняки ничего в колхоз не вносили, более того, они занимали командное положение, а следовательно, и получение многих незаслуженных привилегий. Вот эта несправедливость и  была основное темой обсуждения в долгие зимние вечера среди мужиков. Вот в это время и зарождалась социальная несправедливость и уравниловка. В связи с этим и создавалось молчаливое сопротивление колхозам, что вызвало жестокую реакцию со стороны властей, которые стали принимать принудительные меры, чтобы загнать людей в колхоз. Всех сопротивлявшихся к вступлению в колхоз лишали земли, резко сокращали приусадебный участок, не  давали сенокоса, лишали пастбища, дети этих родителей в школе притеснялись, их ничем не поощряли, не принимали в пионеры и комсомол, им трудно было поступить в учебное заведение. Вот все эти притеснения и заставляли мужика вступить в колхоз, ибо другого пути ему в жизни не было. Слушая эти рассказы соседей;мужиков, я не все понимал, но с большим вниманием я слушал эпизоды и военных приключений, сценки из обычной жизни. Особенно мне нравились рассказы дяди Василия – этого мастера рассказов. Собирались к нам наши соседи: Илья Малахович, Василий Фомич, Иван Фомич, Никита Романович, Михаил Романович, Моисей Данилович – «Ляпка», Василий Степанович, Цыбулек и  реже другие соседи. Во время этих бесед в нашем доме или в доме Ильи Малаховича я пытался моим детским умом понять этот непонятный «колхоз». Вот об этом пока непонятном «колхозе» и шли длительные разговоры, разговаривали, спорили, приводили различные доводы. Среди всех присутствующих были явные и ярые противники нового – колхоза, к которым относились Илья Малахович, дядя Терех, Афанасий Барздунец; остальные: мой отец, дядя Никита, Василий Фомич, Иван Фомич, Никита и Михаил Романовичи-
были колеблющимися. Они не знали, как относиться к новому в жизни крестьянина – к надвигающемуся колхозу, не имели своей  твердой  позиции.  Моисей  Данилович  –  Ляпка  сразу стал за  колхоз, не  делая никаких разумных доводов «за». В его личном хозяйстве было бедновато – одна лошадка, корова, один он работник – бедновато жилось. Вот, видимо, отсюда и его позиция. Все присутствующие в  меру своих данных красноречия пытались убедить своих слушателей в  своих доводах. А  основным доводом у всех на языке было возмущение тем, что все отбиралось и  обобществлялось: земля, скот, инвентарь, сельхозпостройки и воля крестьянина в своем хозяйстве. Это было главным в крутом повороте судьбы крестьянства, люди превращались в постоянных батраков государства без права собственности, без самой собственности, без перспективы на  лучшую жизнь в  меру личных, индивидуальных качеств каждого человека, все превращалось в  серую однообразную массу колхозного труженика без прав и надежд на лучшее будущее, на инициативу каждого мыслящего, предприимчивого хозяина – крестьянина. Все это предвидели наши мужики не потому, что они это ясно понимали, а потому, что они чувствовали это своей крестьянской душой, душой крестьянина;труженика, хозяина своей земли. Эта земля на протяжении веков была основой жизни крестьянина, его основным источником жизни, его мечты, его счастья, его судьбы сегодня и его будущего. Шли разговоры и обсуждения: «А как мы будем пахать, как сеять, как содержать скот и ухаживать за ним, как кормить лошадей, как подгонять сбрую для каждой лошади, как выдаивать полностью коров, сколько раз доить коров и т. д.?». И тут Илья Малахович и дядя Терех сразу возмущались: почему он сдает в колхоз 2 лошади и 2 коровы, 2 повозки, двое саней и т. д., а вот Моисей Ляпка только одну лошадь, а его семья из 6 душ будет получать столько же. Где правда, где справедливость? Поднимались иногда неприятные разговоры,
а иногда споры, чуть не доходящие до обычной драки. Часто в таких случаях примирителями выступали отец или Василий
Фомич. Это были два наиболее спокойных и трезво мыслящих человека. Мой отец, сколько я его помню, почти никогда не горячился попусту, всегда был спокойным, уравновешенным, рассудительным, поэтому он имел авторитет и  пользовался уважением своих младших братьев и  соседей;мужиков. Вот это обстоятельство давало ему право на последнее слово в любом споре и конфликте. Иногда эти вечерние сходки мужиков заканчивались чаепитием из самовара. Пили «чай» вприкуску с сахаром, а то и без него. Это чаепитие примиряло спорщиков.
Перед коллективизацией появилось много «предсказателей»- провидцев, ясновидцев, «святых» людей. Все это были своего рода шарлатаны, а порой авантюристы, которые спекулировали на переживаниях народа, стоящего на распутье. Эти люди распространяли всякие слухи о крахе страны, о божьей каре, посланной свыше на  богоотступный народ, что колхозы скоро распадутся, а во многих местах они распались. Особенно верующие собирались по вечерам в отдельных домах и страстно молились за спасение душ, так как вступление в колхоз расценивалось как продажа души дьяволу. Все эти мероприятия оказывали тормозящее влияние на коллективизацию. Многие семьи уехали на переселение в Сибирь в надежде, что там не будет колхозов. Но и власти тоже действовали: шло интенсивное раскулачивание, обложение твердым повторным налогом так называемых подкулачников, аресты сопротивлявшихся. Было бурное и смутное время для деревни. Распевались противоколхозные частушки. Молодые парни из зажиточных семей из боязни ареста и высылки во время раскулачивания бежали в города на стройки первой сталинской пятилетки, где они работали в  ужасно трудных условиях простыми чернорабочими при мизерной оплате труда и в постоянной боязни, что их могут арестовать чекисты как детей кулаков. Деревня искусственно была разделена на 3 класса: кулаки, середняки и бедняки. Был выдвинут лозунг: «Уничтожить (!!!) кулака как класс!», то есть сделать всех крестьян бедными, чтобы богатого зажиточного крестьянина не было, а обобществление земли и труда крестьянина ставило крестьянина в положение раба, лишенного всякой собственности, всякой экономической самостоятельности, всякой адекватной оплаты его труда и стоимости произведенной продукции. Все это крестьянина делало безынициативным, ничего не думающим, ни к чему не стремящимся рабом сельского труда, рабом, потому что он ничего не имеет, кроме собственных рабочих рук, а за труд получает не то, что и сколько произвел, а сколько дает государство. Это понимали многие умные крестьяне, может они вначале и не до конца понимали грозящую им опасность. Но душой крестьянина;труженика, извечного собственника идея колхоза с отчуждением его от земли и собственности была неприемлема. Эта идея колхоза тем более претила здравому смыслу, что распределение продукта рассматривалось по количеству вложенного труда, а на едоков. Над всеми этими вопросами задумывались и наши увельские мужики и не находили ответов; много спорили, доказывали, объявляли друг друга в глупостях и несуразицах. И часто к концу споров Илья Малахович одевал очки и начинал читать «Евангелие», которое лежало у нас за божницей, и это приносило успокоение и спорам и переживаниям. Первый колхоз в Увелье был образован в ноябре;декабре 1929 г. В него записались около 30 дворов, в основном члены партии, местные активисты, в том числе и Шаболтай Ефим Филлипович. Председателем был назначен от партячейки Арещенко Никита Титович. Это был очень внешне красивый, приятный человек с открытым красивым лицом, живыми выразительными глазами и правильными чертами лица. Его приятная внешность соответствовала и  положительным качествам его души. Вот он был первым председателем первого увельского колхоза. Этот колхоз просуществовал 2 месяца и распался, вернее, не успел организационно оформиться. Потом в марте 1930 г. состоялось повторное вступление в колхоз, в который уже вступило около 100 семей. Это было после того, как в январе;феврале 1930 г. было арестовано и сослано в Сибирь
несколько семей кулаков, и отнятые у них дома, амбары, сараи, гумна, скот стали достоянием колхоза и той базой, на которой формировался первый колхоз. Освободившиеся дома, амбары, скотные сараи, гумна использовались для размещения обобществленного колхозного скота, инвентаря, посевного материала и др. Раскулачивание с высылкой семей кулаков, проведенные аресты особенно яро сопротивлявшихся «уразумили» многих зажиточных, но пока не раскулаченных мужиков. Многие из них поспешили вступить в колхоз. Колхозу были отведены лучшие земли поблизости от села. Когда читал я «Поднятую целину» М. Шолохова, то мне казалось, что он писал это про коллективизацию в с.Увелье.
Наша семья вступила в колхоз зимой 1930–1931 гг. Уже летом 1931 г. я стал участвовать в работах колхоза. Самым простым для нас занятием было пасти лошадей. Мы вместе с Кузьмой стали пасти лошадей днем. В нашей бригаде было 50 лошадей, а всего в колхозе было 10 бригад. Во время уборки мы помогали старшим подносить снопы, гребли сено, но особенно престижным среди ребят было погонять лошадей на конной молотилке. Мне запомнился случай летом 1931 года. Сущность состояла в следующем. Колхозный урожай ржи, пшеницы, ячменя, овса был связан в снопах и сложен в скирды возле кладбища. Здесь же были установлены две молотилки с  конным приводом, отобранные у раскулаченных. В конной молотилке привод приводился в  движение двумя парами лошадей, которые ходят по кругу и вращают привод. Через передаточный ремень с помощью системы шестерен это вращение передается на барабан молотилки, куда подается обмолачиваемая культура. Так вот, для каждой пары лошадей нужен погонщик. Этими погонщиками были ребятишки 9–12 лет. На одно место погонщика было 2–3  претендента. Старший на  молотилке отбирал среди нас наиболее достойных погонщиков. Вот при этом отборе я не получил места, взяли ребят постарше. Это меня очень обидело, ведь я пришел с полдником (кусок хлеба, кусочек сала и бутылка молока) в расчете работать целый день. Обида была для меня очень горькой, на глазах у меня навертывались слезы. Обиженным я  вернулся домой, рассказал все это матери. Она успокоила  меня,  сказала,  что  когда я подрасту, буду всегда подгонять лошадей  на молотилке. Тут же она посоветовала мне сходить по грибы в «Лозу». К моему удовольствию, моя грибная  охота  была  удачной,  что  меня  окончательно  успокоило. Хочу сказать, что в  детстве я  был обидчивым мальчишкой, меня всегда очень обижало любое недоверие ко мне. Это чувство обиды за недоверие осталось во мне на всю мою жизнь, но  во   взрослом возрасте уже нет слез, но   обида оставляет в душе горькое чувство. Но, слава богу, я лишен подлого чувства мести за нанесенную мне любую обиду. Это мне помогало  в жизни,  я в связи  с этим  не вступал  ни в какие блоки враждующих сторон, всегда «прощал» моих обидчиков. Поэтому я в жизни  практически  не имел  врагов,  а если  они
и были,  я о них  не знал  и знать  не желал.  Это  маленькое отступление.
Продолжим воспоминания тех лет. В конце 1932 г. моего отца назначили бригадиром бригады  № 4.  Началось  строительство  колхозного  двора.  Дом  Басалыко Даниила Григорьевича, состоящий из  сеней и  3;х просторных комнат, был перенесен на колхозный двор, который разместился в конце нашей Маровочковой улицы. Раньше здесь была широкая дорога, по бокам которой стояли гумна, сеновальные сараи – пуньки жителей середины села, а  дальше был глиняный карьер для бытовых нужд села. Это место называлось Глинище. Широкая дорога вела к лугам: Мерлугу, Яблочному, Кобыльему бору, Ягодному. Эти луга использовались как летние пастбища для скота, и дорога, ведущая к ним, называлась Погоном. И для каждого жителя села были ясны эти названия, как, впрочем, в каждом селе. Так вот, в конце нашей улицы, где начинался Погон, началось строительство основной базы – Колхозного двора в  1932  г. Наш колхоз «Путь Ленина» в  это время возглавлял Зенченко Юрий Захарович – очень спокойный, флегматичный, рассудительный человек с достаточным для этого времени образованием. Юрий Захарович очень уважал моего отца, который был старше его. Они по складу своих характеров походили друг на друга и дружили по совместной работе в колхозе. Началось возведение построек хозяйственного назначения. Стройматериалом были строения раскулаченных и других репрессированных. Использовались и постройки, обобществленные в колхоз: гумна, пуньки, мельницы, маслобойки, крупорушки и др. Для строительства была сформирована строительная бригада во главе с Коваленко Яковом Ефимовичем. Это был одаренный строитель, кроме того, что он был прекрасный столяр, он имел опыт проектировки простых хозяйственных построек и  обладал хорошими организаторскими качествами. Были построены дом правления колхоза, молокосборный сепараторный пункт из дома Наума Пилипца, построены два зерновых амбара, скотные сараи для коров, лошадей, свинарник, овчарня, мастерская, кузница, а потом сушилки для льна и  конопли. На  колхозном дворе была сооружена каланча со звоном, который отбивал каждый час. Потом были построены гараж для автомашин, навесы для молотилок; «полусложек» и  другие помещения хозяйственного назначения. Колхозная мастерская использовалась потом, начиная с  1933  года, для
проведения уроков труда для школы. В 1936 году была построена колхозная баня на берегу речки с раздевалкой, моечной, просторной парилкой, комнатой отдыха с буфетом. Эта была очень хорошая, чистая баня с теплой и холодной водой. Первыми банщиками были два старика – Евсей Николаевич Пономарь и Данила Исаакович Куканос – «Зажаренный». Зимой 1934–1935 гг. начался вывоз леса под новую школу;семилетку. Была сформирована бригада лесорубов и направлена в Клинцовский лес для заготовки лесоматериала, по мере его заготовки производилась его вывозка на лошадях. Школу решили построить за речкой на возвышенном месте. Строила школу колхозная стройбригада во главе с Коваленко Я. Е. Кроме помещения школы было построены два дома для учителей, спортивная площадка со спортоборудованием. Было использовано близко расположенное гумно для хранения топлива. Все строительство велось в основном за счет колхоза и силами колхоза. Летом 1935 года школа была готова и в сентябре 1935 мы вошли в новую школу, будучи учениками 6;го класса. Поэтому мы оказались первыми выпускниками Увельской семилетней школы 1937 г. Во время строительства школы проявилась широкая инициатива всех жителей, особенно молодежи. Была налицо высокая трудовая активность и строителей, и всех им помогающих. Весной 1935 г. все имеющиеся подводы колхоза были направлены на  кирпичный завод для доставки кирпича под фундамент и для печей. Еще за 1,5–2 часа до прибытия подвод их ожидало почти все население на  стройплощадке, включая и нас – учеников. И в течение 2–3 часов кирпич был дружно разгружен и аккуратно уложен в нужных местах. Открытие школы состоялось в третье воскресенье августа 1935 г. Пионерская и комсомольская организация готовились к этому
событию. На открытии школы присутствовал секретарь Красногорского райкома партии Жестяников, который в  1937  г. был репрессирован как враг народа. Директором школы в это время был Дмитрий Михайлович Сучков;настоящий интеллигент того времени, обладающий скромностью, достоинством, правилами поведения, этики и этикета. Он также в 1937 году был арестован и  сослан, оставив троих детей на  мачеху. Наступали трудные и  не  вполне приятные времена. Но  с  этим попытаемся разобраться потом. Мне хочется отметить тот подъем трудового энтузиазма молодежи и людей среднего возраста в первые годы коллективизации. Трудовой крестьянский народ со всей энергией работал на полях и животноводческих
фермах, считая это все обобществленное своим. И как результат всего стала оплата по труду, по числу заработанных трудодней. Рабочие, трудолюбивые семьи стали получать в колхозе вполне прилично зерна, картофеля, овощей и даже меда. Народ работал дружно, честно и по деревенским меркам жил сносно, хотя бедно. И те, кто раньше был бедняком, таким он продолжал оставаться и  в  колхозе, так как он был лодырем от начала. Его мечта в расчете на уравниловку не оправдались. Прошли времена раскулачивания и присвоения чужого добра, настало время работать и получать по труду, а не выкрикивать лозунги насчет мирового империализма и кулаков;мироедов. Надо было работать, надо трудиться. И вот эти лодыри;бедняки потом такими и остались, их семьи жили впроголодь, одеты они были в  лохмотья, в  недоношенные одежды, которые более состоятельные дарили им из чувства сострадания.
Первые годы колхоза вызвали чувство и атмосферу подъема трудовой активности молодежи вместе с   ней всего населения Увелья. Началась новая, пока неизведанная жизнь крестьянина с применением машинной техники, сопряженная с отходом от многих традиций деревенского уклада жизни. Старшее поколение еще придерживалось старых, прежних традиций, особенно религиозных. Молодые все это отрицали, даже осмеивали, чем вызывали естественное чувство возмущения и  какой;то отчужденности старшего поколения от  молодежи, особенно от учеников школы.

ГОЛОД 1933 ГОДА. СВАДЬБА КСЕНЬИ И ФЁДОРА

Нашему колхозу во  многом повезло – его первыми председателями были толковые деловые люди, жители нашего села, душой радеющие за успех дела, за судьбу села. В 1932–34 годах колхоз возглавлял Зенченко Юрий Захарович, а председателем сельсовета был Шлома Мирон Матвеевич. В  1934  г. Зенченко был назначен на должность заведующего районным земельным отделом в  соседний район, председателем колхоза стал Шлома Мирон Матвеевич, хотя менее одаренный, но заботливый хозяин, правильно подхвативший планы прежнего председателя с опорой на   правление колхоза, организованного Юрием Захаровичем. Юрий Захарович создал правление колхоза из деловых толковых мужиков и во всей работе опирался на их опыт, предприимчивость, деловитость и их поддержку, как более авторитетных в селе людей. Вот все это хорошо сложившееся в основном пытался продолжить и Мирон Матвеевич. Наши крестьяне стали работать в колхозе с таким же усердием, как и работали на своих нивах, было широко развернуто строительство общественных колхозных построек. Жизнь снова закипела после некоторого застоя и растерянности 1929–1930 годов. В 1932 году наши колхозники получили хороший урожай, полностью с  перевыполнением рассчитались с   государством, хорошо получили на трудодни хлеба, картофеля, овощей, меда и вошли в 1933 год с достаточным запасом продуктов. Хороший урожай был получен  и с приусадебных  участков.  Но в селе  было  еще  около 100 хозяйств единоличников, материальное положение которых было намного хуже. Многие из них были безлошадными, земли у них были  самые  отдаленные,  за 3–5 км  от села, и они от них практически отказались, используя только приусадебные участки, большинство было без коров. Это потом привело к  очень тяжелым последствиям разразившегося в  1933  году большого страшного голода, который я  собственно сам наблюдал. Вот об этой страшной трагедии нашего русского, украинского, белорусского народов мне хочется рассказать так, как это я видел сам в  нашем селе.
Современная статистика не  имеет точных данных о количестве этих жертв голода. Тогдашние плутократы;правители страны во главе со Сталиным, Молотовым, Кагановичем, Калининым, Ворошиловым приняли все меры сверху и до низов, чтобы не были опубликованы последствия этого страшного несчастья. Современные специалисты статистики, социологи, экономисты считают, что жертвами голода 1933 года стали 8–11 миллионов человек, среди которых в основном были малые дети и старики. И самым печальным было то, что правительство практически почти ничего не сделало по смягчению этой страшной беды, не предприняло никаких мер по использованию государственных продовольственных ресурсов для помощи голодающим. Более того, когда вовсю разразился голод, наше правительство отказалось от милосердной помощи других стран. Действительно, во многих странах хорошо знали о  голоде в  СССР и  производились сборы пожертвований в фонд помощи голодающим в СССР. На эти средства закупалось продовольствие для отправки в СССР по линии Международного Красного Креста. Но  советское правительство отвергло эту помощь и само ничего не сделало для облегчения положения голодающих, для спасения своего народа от голода. Когда я был в Польше во время войны в 1944 году, мне в беседе с крестьянами сказали, что они в 1933 году собирали продукты в фонд помощи голодающим России в виде зерна, мясных продуктов, масла, сыра, но Советское правительство отказалось принять это. Как же проходил 1933 год в Увелье? Я уже сказал, что большинство семей, особенно имеющих трудоспособных детей, получили большой запас сельхозпродуктов из колхоза и вошли к лету 1933 г. вполне обеспеченными, так что для этих семей трудности голода были мало ощутимы. Наша семья голода практически не испытывала. Мы имели запасы хлеба, картофеля, овощей, пшена, зимой 1932–33 годов зарезали 3 овцы, убили кабана килограммов на 200–250 и жили по деревенским меркам вполне удовлетворительно, было и  молоко от  своей коровы. Но сигнал голода заставил ужесточить режим расходования продуктов, ибо каждый крестьянин не  знает, какой урожай он получит в следующем году. Подобное обеспечение имела половина семей нашего села. Многодетные семьи, имеющие много нетрудоспособных малых детей, были обеспечены недостаточно. И еще хуже обстояло это дело у единоличников. Многие эти семьи выпекали хлеб с добавлением половы – мякины, листьев и  коры липы, головок красного клевера и  др. А еще хуже было семьям, не имевшим коров. Голодающим многосемейным колхозникам помогал колхоз, выписывалось 1–2  пуда муки в счет заработка будущего урожая. Этот гуманный акт, который проявил председатель колхоза Юрий Захарович и  зав. складом Павел Андреевич Савостенок, помог многим голодающим спастись от смерти. В 1933 г. умерло в нашей деревне много стариков и старушек от недоедания в голодающих семьях. Ранней весной этого страшного года через наше село потянулись пешком семьи из Украины. Шли голодные, еле плетущиеся люди, у  которых ничего не  было, кроме годного, молящего о  помощи взгляда. Несколько семей остановились в  нашем селе, стали работать в колхозе. Им выписывали по 10–20 кг муки, помогали чем могли жители села. Эти семьи пережили голод и  к  осени потом уехали к  себе на  родину. Я  увидел несколько раз умерших или умирающих людей в канавах по обочине дороги. Это были пожилые люди, их потом хоронили на  нашем кладбище как безвестных. Много голодающих было в соседнем большом старинном селе Кожаны. Так как наше село было более или менее в удовлетворительном состоянии с продовольствием, в село ежедневно прибывало много голодных, нищих, которые просили милостыню в виде куска хлеба или 2–3 картофелин. Взрослые на день уходили на работу в поля, в селе в домах оставались дети и глубокие старики. В нашем доме оставались мы с Федей, но чаще я и Маша, которой пошёл 4;й год. Поэтому родители наказывали запираться на все запоры и  никому не  открывать, так как были случаи, когда бродяги;взрослые забирались в  амбары, погреба и  уносили все попадающиеся на  глаза продукты. Мы сами часто отдавали нищим хлеб, картошку, кашу, молоко, которое было нам оставлено на обед, не признаваясь в этом родителям. Большим подспорьем в  борьбе с  голодом для нашего села были речка
и озеро. Ловля рыбы давала некоторую прибавку в питании.
В связи с голодом появился бандитизм с ограблениями и убийствами. Эти ограбления проводились в ночное время, забирали продукты, в основном сало, скот, хорошую одежду, ценные вещи. Скот убивали выстрелом, грузили на заранее подготовленную запряженную лошадьми повозку. Были случаи ранней весной угона коров из стада под угрозой применения оружия. В марте;апреле ночные ограбления в селе стали через день или ежедневно почти системой. В  селе стали бояться ложиться спать ночью. Было ясно, что орудовала шайка воров из соседней деревни Неглюбки, ее поселков, Янова, Яловских поселков с участием, безусловно, и наших воров, которые являлись наводчиками. Наши местные власти вынуждены были предпринять меры по самообороне. Была образована своего рода дружина из активистов во главе с предсельсовета Шлома М. М. В апреле  произошли  2 дерзких  ограбления  с применением
оружия:  была  убита  выстрелом  в   упор  жена  Авдахи  – Евдокима  Усикова-    с последующим  ограблением,  и был тяжело  ранен  Федька  Шабасов,  когда  налетчики  грабили ночью мельницу. Бандиты ночью налетели на работающую ветряную мельницу, где размалывалось зерно колхозное и граждан села. Апрельская темная ночь, сильный ветер с дождем, в мельнице остались мельник с сыном. Самое время для бандитов. Ночью со  стороны Неглюбки подъехало 2 пароконных подводы, врываются в мельницу несколько вооруженных людей с  повязками на  лице, начинают грузить мехи с мукой на подводы. Сопротивляющегося старика;мельника сбили с ног, а его сына Федьку выстрелом в грудь тяжело ранили. Нагруженные подводы направились в  сторону неглюбских поселков (там сильно голодали). В это время один из наших мужиков нес для размола свой пуд зерна. Он увидел быстро отъезжающие 2 подводы, но в направлении не к селу, а  в  сторону Неглюбки. Паруса мельницы работали вовсю, а дверь мельницы закрыта на засов снаружи. Ситуация не совсем понятная. Внутри мельницы слышались стоны. Открыв мельницу и зайдя в нее, он нашел раненого Федьку и лежащего в «хатке» самого старика Шабаса. Немедленно была поднята тревога, раненного срочно отправили в больницу. Вот эти два события послужили той каплей, которая переполнила чашу терпения наших активистов. После совещания утром председатель сельсовета вместе с  активом приняли смелое, хотя и  не  вполне законное решение с  юридической точки зрения. Но такое решение было с одобрением принято всеми жителями села. Наблюдения активистов показывали, что некоторые мужики, и ранее подозреваемые в воровстве, в этот тяжелый год стали много пить, устраивать тайные попойки по ночам, практически перестали работать в колхозе. Заводилами этой компании были Бас и Швайка. Эта шайка была связана с некоторыми неглюбскими бандитами. Кроме того, в  Увелье вернулся ранее судимый за убийство Андрей Суклетин, который бежал из тюрьмы и жил на нелегальном положении. Но в деревне скрыться невозможно. И вот было решено в одно утро апреля, когда половодье почти полностью спало, провести сразу же арест всей шайки, включая и неглюбских дружков. Воружившись револьверами, охотничьими ружьями, активисты внезапно арестовали Баса, Швайку, Василя Царя, Федьку Царя, Андрея Суклетина и  еще несколько их этой шайки – всего 12 человек. Тем временем на лошадях было отправлено 5 активистов в неглюбские поселки. Там они арестовали 3;х человек и под конвоем доставили в Увелье. Это вызвало бурную реакцию населения. Все бросили работу, даже мы – дети прекратили занятия в школе. У бандитов было отобрано несколько обрезов при обыске в их домах. Арестованных вначале вывели за село к Каменке, там учинили беглый допрос, а тем временем родственники убитой Меланьи Устиновой и раненного Федьки Шабасова, а также те, кого обворовывали, начали избивать арестованных. Этому никто не  мешал, каждый обиженный вымещал свою обиду на  этих бандитах. Многие из  них: Бас, Швайка, Суклетин- были жестоко избиты, а потом всех поместили под охрану в поповский дом, который был превращен в  сельский клуб. Трех неглюбских бандитов жестоко избили и поместили под охрану в избу;читальню в Гиреев дом, в амбар этого дома. Караульным было дано указание, что если попытаются бежать, то пусть убегают. К утру они уползли, двое из них вскорости умерли. Избивали их умело: клали широкую доску вдоль тела и ударяли по этой доске двухпудовой гирей. Назавтра всю шайку бандитов отправили в  Красную Гору, а  потом их судили им разные сроки заключения. Было принято решение по спецобороне села в период этой голодовки: каждого приезжающего или приходящего в  село доставляли в  сельсовет. Здесь выяснялась его личность, цель его визита в  село и  др. Если не  находилось убедительных доводов причины посещения, он сразу же выгонялся из села. После этого в селе прекратились кражи, угоны скота и другие правонарушения. Жизнь стала спокойной.
Я учился в это время в 3;м классе в помещении старой школы. Наш класс посещали дети моего возраста и старше меня на 1–2 года. Ученики 4;го класса учились в доме Силочковых, превращенный в филиал нашей школы. Нашей учительницей была Валентина Ивановна Повойская из с.Ширки. Мы все ее любили, слушались. Была она и красивой внешности и не менее красивой внутренней душевности. Учился я хорошо, мне легко давалась родная речь, чтение, арифметика. Особое удовлетворение для меня приносило решение задачек по арифметике, пересказание прочитанного в  «Родной Речи». Домашние задания я всегда аккуратно выполнял и мои сверстники по классу- Ильев Кузьма, Володин Данила, Гиреев Степан приходили в наш дом, чтобы выполнять домашнее задание вместе, особенно по решению задач. В этот год я сдружился с Иваном «Лычиком» и Василем «Каргиным», так как Кузьма Ильев перестал серьезно учиться и стал отставать, а потом был оставлен на повторный курс в третьем классе. Мы стали вместе готовить уроки, ходили друг к другу в дома. Особенно часто мы готовили уроки на дому у Василя «Каргина». Его мать всегда благосклонно относилась к нашим занятиям. Она иногда варила нам чугунок картошки, мы с отличным аппетитом ели эту картошку с солеными огурцами. Вся наша компания училась хорошо. В эту зиму в армию призывался старший брат Васи Петр Прохорович. К его проводам пекли пшеничные пампушки, их потом сушили, и иногда нам в качестве гостинца давала по пампушке их мать. Это было хорошим гостинцем, так как по тем временам жизнь была очень бедной, не взрослым, ни детям не перепадало никаких сладостей.
1933 год для нашей семьи был знаменателен одним событием. Весной 1933 г. старшая сестра Ксенья 1914 года рождения выходила замуж за Посканного Федора Филлиповича – «Шичка». Они жили в нашей улице через 4 дома от нашего. Жили они значительно беднее нас, в то время она пекла хлеб с добавлением мякины. Сам Федор Шичок был роста среднего с русыми волосами, крепкого телосложения и хорошо физически развит. Он знал плотницкое дело, умел шить сапоги и делать все крестьянские работы по хозяйству. Мать и отец были довольны этим браком, мне Федор тоже нравился, многому он меня учил, я его слушался во всем. Семья стала готовиться к свадьбе, а год был голодным. Отец повез в Новозыбков муку, пшено, картофель, сало, за все проданное купил 2 ящика (40 бутылок) водки, ящик (20 бутылок) ситро – лимонада, материала на платье невесты и на подарки для родственникам жениха. Мы все переживали за его благополучное возращение из Новозыбкова, так как по дорогам, особенно в лесистых местах, шастали грабители. Но все обошлось благополучно. Но страх не покидал нас до самой свадьбы, так как шли ночные грабежи, о чем я упоминал. За несколько дней до свадьбы был забит хороший кабан на 200 кг, была отловлена рыба в озере – хорошие караси, испекли две выпечки хлеба и сделали другие необходимые приготовления. Всеми продуктами пришлось делиться и с зятевой стороной, так как жених был беден. К самой свадьбе разгул бандитизма спал, основная шайка была ликвидирована, люди легче вздохнули, однако ощущалась гнетущая бедность. Но к свадьбе наши подготовились на достаточном уровне по тем временам. И немаловажным моментом в этом было доброжелательное отношение моих родителей и всей нашей семьи к зятю. Свадьба была в первое воскресенье мая. Был очень теплый солнечный весенний день. Свадьба началась часов в 11 утра, было много приглашенных гостей по папиной и маминой линии родственников и друзей. Молодые зарегистрировали свой брак в сельском совете, и началась свадьба по всем правилам, с соблюдением всех традиционных церемоний. И мне запомнилась одна церемония, последствия которой я испытывал многие десятилетия. Во время выкупа приданого невесты нас, детей и взрослых, сидевших на приданом, должны угостить, чтобы откупить приданое. В качестве угощения для взрослых считалось поднесение рюмки водки с закуской, а для детей – конфеты и рюмка ситро (лимонада). И вот я с удовольствием выпил рюмку сладкого лимонада. Мы попросили еще лимонада, и нам налили еще по рюмке. Но мне почему;то досталась рюмка водки (ведь тогда пили мало, пили только рюмочками), и я ее залпом проглотил, закашлялся, обиделся и ушел без закусывания. Через несколько минут мне стало нехорошо, кружилось все в голове, тошнило, ныло в  животе. Я  тихонько ушел на  сеновал, прилег, но мне было плохо, открылась многократная рвота, после чего я уснул. Поэтому с тех пор и до сего времени я не переношу запаха водки и  могу выпить водку только маленькими глотками. И сейчас я не люблю чистую водку, легче мне пить вино или смешивать водку с вином, чтобы отбить запах водки. Назавтра была опохмелка многих мужчин, участвовавших в свадьбе, и все недоеденное и недопитое было с пользой употреблено. Наш зять практически не  употреблял спиртного, он просто его не переносил. Обычно принято было в нашем селе, да видимо и повсюду, когда приходит зять к тестю в гости, один или со своей женой, тесть (а особенно теща) стараются обязательно угостить и зятя и свою дочку лучшим, что у него есть. Ну а лучшим и наиболее быстроприготовляемым угощением в крестьянском быту была свежая яичница на поджаренном сале. Вот почему в наших селах и деревнях до сих пор жива поговорка: «Зять на порог – теща за яйцы». Мне лично всю мою жизнь нравится свежеприготовленная яичница на  поджаренном сале. И, конечно, к  яичнице старались зятя угостить чем;то хмельным. Так вот этого хмельного Федор не  брал в   рот, но хорошо покушать не   отказывался. Это мне очень импонировало, так как от   одного запаха водки меня мутило внутри. Кстати сказать, я никогда не видел, чтобы мой дедушка  Михаил  Прохорович  когда;нибудь  выпивал  водку. Видимо,  и наверно  так  и было,  что  тогда  вообще  пили спиртного очень мало, и то по случаям великих традиционных праздников,  семейных  приятных  событий.  Почти  совсем не пили по случаю похорон, девяти и сорока дней, годовщины смерти.  Мне  думается,  что  теперешние  обильные  возлияния по всяким поводам идут вразрез с  русскими национальными традициями  и   направлены  теперешним  поколением  на  удовлетворение своих алкогольных и наркотических потребностей. А это порок общества, нашедший широкое распространение в 60–80;е годы двадцатого столетия. И эта чума наркомании и алкоголизации, особенно среди молодежи, получила широкое распространение не только в нашей стране, но и во всем мире. Возможно, это результат пресыщения современной молодежи благами материальной обеспеченности на фоне трудовой бездеятельности, лени, иждивенчества и духовной пустоты, безыдейности, безнравственности. Идейность, мораль, нравственность расцениваются сейчас как признаки далекой отсталости, как признак дремучей старины и ретроградства. Вот так лучшие добродетели человеческого общества переводятся в понятия
ненужного, лишнего в современной жизни. Парадокс. 
Вернемся к  течению событий 1933  года. Завершилась
свадьба, через неделю прошли более скромные банкеты участников свадьбы. Суть этих банкетов состоит в следующем. Приблизительно через 1–2 недели после свадьбы все приглашенные участники свадьбы в складчину устраивали выпивки как продолжение свадебного праздника. Но на это празднество;банкет- приглашаются молодожены и их родители. Производится как бы ответное угощение приглашенных на свадебное празднование. Во время этих банкетов идет свободное веселье с музыкой, танцами, ряжеными, играми и прочими чудачествами и дурачествами. Но все эти потехи проводились не в ущерб основной крестьянской работе – работе в поле и по домашнему хозяйству. «Работе время – потехе час». Так всегда жил русский крестьянин, это было кредо крестьянской жизни. Хочу остановиться еще на одной стороне жизни. С колхозным активом и членами партии еженедельно проводились занятия по  политической грамоте с целью донесения до широкого актива, а через него и для всего народа политику партии по индустриализации и  коллективизации. Все это направлялось на  усиление диктатуры партии, а точнее, диктатуры партийной верхушки
в  обществе, что потом вскорости привело к  возникновению
личной диктатуры лидера партии И. В. Сталина. Занятия проводил представитель райкома партии. К нам всегда приезжал проводить эти занятия начальник райотдела ОГПУ. Занятия проводились по вечерам. Я всегда ходил с отцом на эти занятия, внимательно слушал и  кое;что понимал. На  следующем занятии проводился опрос слушателей, многие из которых отличались тупостью и не знали, что сказать. Иногда я по своей детской наивности подсказывал громко, во всеуслышание, так как мне казалось непонятным, почему взрослые дяди не  запомнили то, чему их учили. Эти мои подсказки вызывали вначале удивление, а  потом какие;то одобрения как со  стороны слушателей, так и со стороны руководителя занятий. Я замечал, что это в какой;то степени нравилось моему отцу. Вначале спрашивали, чей это малец. А потом все знали, что я сын Ивана Михайловича. Был такой хорошо запомнившийся мне случай. Был задан вопрос, что такое диктатура пролетариата. Поднятые несколько слушателей не смогли ответить. Тогда руководитель спросил, где мальчик Брит – ответить нам. Я встал и  сказал, что диктатура пролетариата есть неограниченная власть пролетариата. «Ответ правильный», – сказал руководитель. Это вызвало серьезное удивление старших, на меня – ученика 3 класса- стали смотреть серьезно, и с удивлением. Эти посещения занятий взрослых потом помогли мне обрести некоторую смелость при ответах в школе на уроках и при всевозможных выступлениях перед аудиторией. Но  все  же я  оставался ребенком и  все детское меня занимало больше всего. Летом 1933 г. наша детская компания – наша «партия»
стала заниматься изготовлением самодельных балалаек. Из доски вырезалось по форме подобие балалайки вместе с грифом. Но   встал вопрос о   струнах. Было решено использовать для струн тонкую проволоку из металлических проволочных решет из  веялки. Мы выследили время и  стащили нужное для нас решето. Наши балалайки стали звучать. Пропажу решета заметили, но пути его исчезновения никто не узнал. Потом появилось увлечение изготовлять из дерева игрушки в виде макета револьвера «Наган». Для этого подбиралось соответствующего изгиба дерево или корень дерева и из этой заготовки с  помощью единственного инструмента – ножика вырезался макет пистолета, из проволоки делалась дужка спускового крючка и предохранительная дужка. В связи с голодом, да и не только  по этой  причине,  появилось  стремление  делать «топтушки»  для  ловли  рыбы  в реке.  Я сделал  топтушку  себе, другие ребята тоже смастерили топтушки, и мы отправились на рыбалку.  Ловля  рыбы  этим  способом  рассчитана на мелководье у берегов  реки,  где  имеется  травяная  поросль. Осторожно  подводится  эта  топтушка  на 1–2 метра  от берега, а потом  от берега  топчешь  ногами  в направлении поставленной  топтушки  и загоняешь  рыбку.  Обычно  это мелкая рыбешка: окуньки, плотвички, щурята, иногда вьюны, карасики.  При  удаче  налавливаешь  1–2 кг  свежей  рыбы, из которой  получается  достаточно  вкусная  уха.  Кроме экономической  пользы  эти  детские  трудовые  занятия приучали  нас  к труду, к какой;то  предприимчивости, к творчеству, к фантазии.
Лето 1933  года я  провел в  основном как нянька Маши и «домующий» мальчик. Тех, кто не выходил на заработки в поле, а оставался для работы по дому – «домовать», и называли домующими. Моей обязанностью было накормить маленькую Машу, организовать ей игры, обеспечить уход за ней, накормить в середине дня свиней, напоить водой отведенного мною утром на пастбище и привязанного на длинной веревке теленка, перевести его при этом на новое место и опять навязать, нарвать травы к вечеру для свиней, коровы и теленка им на ночь и привезти ее домой, накопать и намыть картошки к завтрашнему завтраку, помыть полы в хате, ну и свои детские занятия – вырезание из дерева игрушек. Мы все любили Машу, отец ей купил деревянную колясочку, которую мы потом украсили и оснастили крыльчатками, пропеллерами и возили ее всюду,
куда сами пускались в поход: купаться на Растерёб, поить теленка, собирать и рвать траву и т. д.
Заканчивалось тяжелое голодное лето 1933 года, уже спадало гнетущее состояние этого голодного периода. В конце июня группа наших мужиков: Илья Малахович, Василий и Иван Фомичи, Данила Петрович, Никита Романович и мой отец поехали на базарный день в Новозыбков с целью продать некоторые продукты в  обмен на  одежду, вещи и  за  деньги. Я упросил отца взять меня с собой. Так я увидел впервые город. Это произвело на меня огромное впечатление: многоэтажные кирпичные дома, булыжная мостовая, железные крыши на домах. Мы повезли 2 пуда муки, мешок картошки 70–80 кг, пуд пшена. По тем голодным временам – целое богатство, да еще 2 куска сала по 1,5 килограмма. Торговля шла бойко, свой основной товар отец продал быстро. Мы купили две шерстяные кофты для мамы и Христины, хороший дубленый полушубок, сапоги хромовые и ботинки для Христины, отрез фланелевого материала нам с Федотом на рубашки. День стоял жаркий, солнце палило вовсю, я захотел пить и попросил отца об этом. По рыночной площади ходили мальчики с ведром воды и кружкой. Кружка воды стоила 1 копейку, я выпил сразу 2 кружки. Потом отец пошел купить мне на угощение клубники, на телеге оставались еще пуд муки и пуд пшенной крупы. Мне было поручено строго никуда не  отходить и  караулить свой воз, не слезать с воза. По рынку шныряли воришки и утаскивали у зазевавшихся мужиков их товар. И вот только отошел отец, к  нашей телеге подошли двое: паренек лет 15–16  и  дядя лет 35–40. Паренек стал отвлекать меня разговорами, но я строго сидел на моих мешках и не реагировал. Он брал хомут и дугу, имитируя, что унесет их, с целью, чтобы я встал с телеги и пошел бы отнимать это у него. Но я не слазил с телеги. Тогда он, согнувшись, полез под нашу телегу. Вот здесь наступил мой час. Я уловил подходящий момент и куговьем нанес ему хлесткий удар по голове и успел еще раз хлестануть по спине. Он завопил и метнулся между телег. Там его мужики из других сел погнали дальше, стали подходить к  нашему возу, проверять
свои возы и обнаружили многие пропажи. Подошел отец, принес мне целую махотку зрелой красной клубники. Я рассказал отцу о случившемся, мужики из соседних подвод хвалили мой поступок. Я стал есть клубнику, был доволен. Мы продали все свои товары и всей компанией отправились домой. Под конец отец купил медный красивый таз, который служил в хозяйстве вплоть до 1960 года. Наши мужики торопились засветло проехать Бобовский лес, так как в темное время по этим местам шастали шайки грабителей. У каждого на подводе лежал топор в качестве оружия самозащиты. Домой мы добрались благополучно.
Закончилось лето 1933 года, пришла пора начала занятий в школе, идти в 4 класс – последний класс начальной школы. Занятия мы должны были начать в доме раскулаченного Киселя, поэтому мы говорили, что учимся в Киселевщине. В этот год новым заведующим школы прибыл учитель Ковалев Иван Васильевич 1911 г. р., комсомолец, переболевший в детстве полиомиелитом и поэтому хромавший на правую ногу и писавший левой рукой. В наш 4 класс влилось несколько человек старше нашего возраста, которые по разным причинам не смогли закончить 4 класс. Это были Мельников Николай Иванович, Мельников Григорий Андреевич, Шаболтай Илья Лукич, Шаболтай Федор Филиппович, Савостенок Тимофей Тимофеевич, Шлома Сергей Михайлович, Кабанов Иван Иванович, Зенченко Анна Юрьевна, Подрубная Лидия Петровна, Замотай Мария Моисеевна, Замотай Мария Яковлевна. Начались занятия. Новый учитель Иван Васильевич сразу потребовал строгой дисциплины и знаний. Он не стеснялся шлепнуть линейкой по башке, крутануть ухо, рвануть за волосы при нарушениях дисциплины во время урока. Это было для нас новым, учившая нас до  этого Валентина Ивановна, конечно, не  занималась рукоприкладством. Многие наши одноклассники опять пошли на второй год учиться в 3 класс: Савостенок Петр Васильевич, Арещенко Василий Григорьевич, Шлома Николай Михайлович, Замотай Кузьма Ильич, Басалыко Даниил Владимирович и другие. В 4 классе мы стали учиться по предметам: русский, математика, история, география, естествознание. Дисциплина на уроках была хорошей, требовательность к учебе была высокая, и мы стали учиться по;серьезному, со всей ответственностью. Уроки труда стали проводить в колхозной мастерской, где мы делали грабли, вешалки, черенки для вил и лопат и др. Кроме того, Иван Васильевич дал задание сделать в  уменьшенном виде модели самолета, ветряной мельницы и др., разбив нас на бригады по 3–5 человек по собственному желанию. И мы делали все это, это было даже интересно. Будучи учеником 4 классса, я поближе подружился с Мельниковым Петром Ивановичем и Мельниковым Алексеем Сидоровичем. Вместе с тем интересным было то, что в 3 и начале 4 класса у меня была полоса какой;то апатии к учебе, и это было связано с методикой обучения Ивана Васильевича, его грубостью в  сочетании с  рукоприкладством, а  также то, что мои друзья Кузьма Ильев и Данила Володев остались в 3 классе – все это и породило во мне чувство безразличия к учебе. Да и тот факт, что в 3 классе я был первым учеником, а в 4 меня учитель не отмечал знаками своего внимания, тоже способствовал такому охлаждению к учебе. Я перестал выполнять домашние письменные задания по математике, русскому языку и другим предметам. Осенью перед праздником Октября состоялось заседание учкома школы, в котором я участвовал, и руководства нашего колхоза, на котором решался вопрос о премировании лучших учеников отрезами ситца за счет колхоза. Иван Васильевич не внес мою кандидатуру в число премируемых. Тогда Зенченко Юрий Захарович (председатель колхоза) внес мою кандидатуру, подчеркнув при этом, что я всегда выступал от школы как лучший ученик на митингах села, посвященных празднованию Октября и 1 Мая, а также показал себя на политзанятиях со взрослыми. Таким образом, я был тоже премирован тремя метрами темно;синего ситца. С этого времени я опять активно взялся за учебу, опять стал сильнейшим в классе математиком. Мне опять поручили выступать на митингепо поводу 16;й годовщины Октября. Мне же было поручено написание на обратной стороне обоев лозунгов для колхозной канцелярии, клуба и школы. Со всем этим я справился. Учеба пошла обычным своим ходом. Ввиду трудного голодного года на колхозные средства были организованы горячие завтраки для школьников. Выпекался хлеб в домашней печке, каждому ученику давалась пайка по 200 г хлеба и стакан горячего сладкого чая. Это было для многих хорошим подспорьем в питании, особенно детям единоличников.
Летом 1933  года нашу церковь превратили в  клуб, кресты с куполов были сняты, вместо крестов были установлены звезды. Церковный алтарь был переделан под сцену. Здесь стали проходить собрания и другие общественные мероприятия. Церковная библиотека была уничтожена, церковное кладбище превращено в парк. Комсомольцы здесь весной 1934 года произвели посадку кленов, берез, лип, многие из которых и сейчас растут. Весной 1934 года колхоз закупил красные пионерские галстуки. Наш класс был собран в клубе – церкви, где мы перед собравшимися взрослыми жителями на сцене принесли коллективную клятву юного пионера, после чего нам повязали красные галстуки. Все это было торжественно, все это вдохновляло нас. Мы уже стали расти как патриоты нашей страны Советов, как активные борцы за новый строй, нам внушали, что кулаки и их пособники есть враги нашего народа, что И. В. Сталин – лучший друг детей, отец и вождь всех детей и всего трудового народа.

НОВЫЙ СЕМЕЙНЫЙ ДОМ

В декабре 1933 года произошло еще одно событие, имеющее большое значение для Увелья. В связи с вымиранием населения Украины летом 1933 года правительство решило заселить вымершие деревни переселенцами из России. Было предложено переселение за государственный счет в эти места. Разрешалось везти домашний скот, весь домашний скарб, включая орудия сельхозтруда, имеющиеся продукты питания, и из колхоза даже выделяли семенной фонд зерна на  отъезжающих. На Увелье таких набралось 40 дворов. На месте переселения
оставались пустые крестьянские дворы, и когда там стали размещаться наши переселенцы, то во многих сараях обнаружились незахороненные трупы бывших жителей этих вымерших от голода деревень. Во время этого переселения уехала и часть наших учеников 4 класса. Забегая вперед отмечу, что больше половины переселившихся семей через 1–2 года вернулась обратно, но они многие годы были как выбившимися из колеи обычной жизни, а наши мужики говорили: «Не дай бог часто селиться и часто жениться, ведь это один разор». Уезжающие продавали свои дома, мы купили дом и  все надворные постройки у Думана Фомы Харитоновича для Ксеньи с Федором. Это было проявление заботы моих родителей о своей дочери, так как дом был куплен фактически за деньги моих родителей, у матери Федора практически ничего не было. Да и все лето голодного 1933 г. мы снабжали эту семью всеми продуктами питания. Случилось так, что первую ночь в этом доме пришлось ночевать нам – детям: мне, брату Федору и двоюродному брату из Верещак Григорию Ивановичу, который был старше меня на 3 года. Гриша по прозвищу Грач пришел в этот вечер из пос.Грозный к нам, чтобы взять у нас суку для себя, у нас от нее был щенок Мурзик. Мы его оставили для себя, а его маму было решено отдать в пос.Грозный дяде Ивану Петровичу. Он стал мельником на колхозной мельнице и ему нужна была хорошая собака для охраны двора и мельницы. Наша сука для этой цели хорошо подходила, поэтому Гриша и пришел за ней. Переночевав в новом купленном доме, назавтра мы вместе с Гришей повели нашу суку в поселок Грозный. Было начало декабря, земля была замерзшей, но снег еще не выпал. Суку на повод;ке мы повели по низу по;над болотом, не заходя в Верещаки. В доме дяди Ивана Петровича нас ожидали. Дом у дяди был на 2 комнаты, большой, семья была тоже большая, старший сын Василий с  женой Марией и  маленьким сыном Алешей и основная семья дяди из 7 человек. Здесь я остался на ночь, привязали нашу суку, Гриша уже успел свести с ней знакомство, она его признавала. Назавтра по  пути в  школу Гриша проводил меня до Увельского края Верещак – до Мостовой, я уже один добрался до Увелья. По дороге до Увелья меня одолевал страх, как бы не встретился по дороге волк или плохой человек. Гриша на память подарил металлическую бронзовую
чернильницу с завинчивающееся пробкой. Это был для меня
дорогой подарок: чернильница небьющаяся и плотно закрывающаяся, что отвечало всем необходимым требованиям. С этой чернильницей я и закончил не только Увельскую семилетку, но и Суражское педучилище. А подаренная мною сука очень хорошо послужила в доме дяди Ивана Петровича, незнакомый человек не мог войти во двор. С легкой руки обживания дома в первую ночь я какое;то время – декабрь и январь 1933–34 гг.- жил у Ксеньи в их новом доме. Здесь я  готовил уроки, ночевал, уходил из  этого дома в школу, но гулять мне было не с кем. Зимние ночи длинные, с  вечера я  приготовлю уроки, поужинаем и  Ксенья уходит куда;то на вечерние беседы, Федор по уходу за лошадьми уходит на конюшню, я остаюсь один в доме. И пока я засну, мне приходят на ум всякие страхи о ведьмах, чертях в этом пустом доме. Поэтому вскоре я опять перешёл жить домой.
На  занятиях в  школе мы по  географии изучали климатические пояса, их климат, животный и растительный мир. Изучая субтропический пояс, мы узнали, что там растут апельсины, мандарины, лимоны, гранаты и другие деликатесные фрукты и овощи. Мы, деревенские мальчики, никогда их не видели и не представляли всего этого. И вот однажды мы увидели эти диковинки. Случилось это так. В один из дней Маша Коваленко, дочь бригадира Якова Ефимовича, принесла в класс 2 апельсина и 2 лимона. Мы расширенными глазами смотрели на диковинные фрукты, от них исходил какой;то приятный, новый для всех нас запах. Эти плоды были разделены на  маленькие кусочки и  мы попробовали их на вкус. А как эти необычные фрукты оказались у Коваленковых? В 1933 году государство ввело коммерческую торговлю на   золото, драгоценные металлы, камни и  валюту. Для этих целей были выделены специальные магазины «Торгсин» («Торговля с иностранцами»), где были всевозможные товары. Потом эти магазины стали именоваться «Березка». Такой магазин был и в г. Клинцы, где и покупал товары Коваленко Я. Е. У него была валюта  - американские доллары. А эти доллары ему достались следующим способом. Коваленко ещё в 1910 году, будучи молодым способным человеком, в составе целой компании увельцев уехал в Америку «на заработки», как говорили  у нас  в Увелье.  Там  его застала Первая мировая война. Он пошел добровольцем в   американскую армию и  сражался на  стороне стран Антанты против  Германии  и ее
союзников.  Правительство  Америки  в   1934   году решило
отметить  денежными  вознаграждениями  всех  ветеранов американской  армии  –  участников  Первой  мировой войны. Крупная сумма по нашим меркам досталась   и Коваленко. Он  покупал  на доллары  деликатесные  продукты,  напитки, одежду, велосипеды и  другие добротные вещи. Зажил Коваленко хорошо, угощал местное  и районное  начальство.  Его  избрали  депутатом областного Совета и членом облисполкома Западной области с центром  в г.Смоленске.  Сам  Коваленко  Я.Е  был  очень деятельным,  деловым  человеком.  Возглавляя  строительную бригаду  колхоза,  он  очень  много  сделал  по строительству колхозного двора, летней колхозной молочно;товарной фермы с  хорошими добротными скотными сараями, домом для скотников, большим колодцем для водопоя скота и  другими постройками.
Ранней весной, когда дороги просохли, Увелье посетили большие начальники областного масштаба: секретарь обкома партии Румянцев и председатель облисполкома Ракитов. Они приехали на  легковом автомобиле «Форд» в  наш колхоз, который был лучшим в районе. Так я увидел впервые легковую машину наяву. Мы, мальчишки, окружили машину, смотрели на  приезжих гостей. Румянцев был среднего роста, круглолицый, с  бритым лицом; Ракитов был выше среднего роста, с бородой. Они обошли колхозный двор, осмотрели скотные сарай, склады. Пояснения давал Коваленко. Потом машина уехала по  дороге на  Верещаки. Мы долго рассматривали замысловатые сплетения отпечатков протектора автомобильных шин на земле. До сего случая нам казалось, что шины должны были быть гладкими.
Четвертый класс мы закончили со  сдачей экзаменов по  русскому, арифметике, географии и  естествознанию. Мы
знали, что с  1934  г. наша школа из  начальной переводится в  неполную среднюю школу с  семилетним обучением. Наш
класс становился уже пятым классом школы. Это как;то возвышало нас перед всей молодежью. Лето 1934 года было сухим, жарким. Отец работал бригадиром бригады № 4. Бригада занимала в колхозе первое место и всегда «летела на самолете». В нашем колхозе и вообще в селе была заведена традиция выпускать острые сатирические стенгазеты. Редактором этих газет был счетовод и  бухгалтер колхоза Посканный Афанасий Борисович – местный поэт, а счетовод колхоза Мельников Илья Васильевич – большой шутник и юморист- был его помощником по редколлегии. Они сочиняли и публиковали в газете свои острые стихотворения, в которых упоминались конкретные лица. Стишки эти очень простые и легко запоминающиеся. В этих стихотворениях они критиковали и самих себя. Критикуя некоторых работников из колхозной конторы, они добавляли и строки о себе:
« – И пара бездельников-
Посканный и Мельников»
С 1933 г. выпускалась доска производственных показателей в работе бригад. Доска была разбита на колонки, наверху каждой колонки были изображены – нарисованы символы скорости движения: самолет, паровоз, лошадь, вол и черепаха. Вот в такие колонки и помещались номера бригад с фамилиями бригадиров с прибавкой к этому соответствующего четверостишья, меткого и острого, например, такого:
« – Что ж ты спишь, Павлуша
Пашни ветер сушит»
Наша бригада всегда помещалась «на самолете». Это создавало атмосферу состязательности в новом виде труда – коллективном труде крестьян в колхозе. Но старшее поколение не разделяло нашей точки зрения по вопросам оценки жизни. Старики были недовольны отношением молодежи к колхозной скотине, к колхозному инвентарю, к колхозному урожаю как к чему;то бесхозному, у которого нет реального хозяина. Они, старшие, были недовольны и  отношением молодежи к работе, они страшно переживали, если плохо пашешь, плохо сеешь, плохо косишь –по верхушкам, а не под корешок; если плохо жнешь серпом – тоже по верхушкам и т. д. Особенно негодовали наши деды, когда мы небрежно бросали полные колосьями с зерном снопы при их перевозке. Извечная трудная жизнь крестьянина заставляла его быть бережливым – собирать добро по крупицам. И вот всем этим хорошим качествам они учили нас, учили с детства, старались, чтобы это вошло, что называется, в кровь. Благодаря такой заботе старшего поколения в  довоенные годы работа в  нашем колхозе была поставлена на хорошем уровне и урожаи зерновых, картофеля,  льна, конопли получали хорошие. Оплата трудодня был весомая, наша деревня жила значительно лучше Верещак, лучше Яловки, не говоря уже о Кожанах, Неглюбке и других менее благополучных селениях. В связи с этим и трудовая дисциплина была высокой. Видимо, это положительно сказалось и на нас, детях. Мы учились добросовестно, и  столь добросовестно работали в  колхозе во время летних каникул. Но когда начинался учебный год, нас никогда из школы не отрывали на колхозные работы. К учебе детей относились с уважением.
Лето 1934 г. для меня было интересным. Большую часть его я провел на Мерлуге, пася там лошадей в дневное время. Я это любил, сделал сам ременный кнут, научился сам плести путы из 4–8 ремешков и веревочек. Часто приходилось пасти лошадей вместе с Михалем Тереховым. Это было тогда, когда были свободны почти все или все 45 коней бригады. Каких только игр, песен и других забав не переделаешь за этот длинный летний день: и сходит кто;то из нас по ягоды в Рощу, и  нарежешь веток, и  навяжешь веников, нарежешь прутьев и сплетешь корзину, и сходишь с Мурзиком ловить утят диких. Но не всегда было так красиво и забавно. В дождливый день полевых работ нет, лошади свободны, надо их гнать на пастбище. Вот это было уже менее приятно. Целый длинный день в армячке из домотканого сукна и вдобавок босой под дождём коротаешь день и с радостью ждешь, когда он кончится. Я уже начинал считать себя почти взрослым, так как в соседних бригадах №№ 3, 5, 6 подобно мне пасли лошадей ребята на 3–4 года старше меня: Гришка Швайков, Мельников Семен «Семенец», Мельников Федор «Сухой» и др. Иногда они обижали меня как младшего, особенно непонятной жестокостью отличался Мельников Федор «Сухой». В таких случаях я отводил своих лошадей подальше от их табуна и пас один целый день. Особенно мы любили пасти лошадей на островах, что в полукилометре от яловского поселка Озерье. Среди болота были расположены два острова, чтобы добраться до них, надо перегнать лошадей через открытый водоем шириной 50–75 метров и длиной 150–200 метров; глубина этого водного пространства весной была 75–80 см, а в середине лета 30–40 см, дно его было глинистое, торфяное. Загоняли лошадей туда через урочище Лубянку, которое заросло кустарником орешника, дубняка, березы, крушины, осины, ивняка;лозы. На эти острова не все гоняли лошадей на выпас, расстояние от них до села было 5 км, коров и овец туда вообще не гоняли. Поэтому трава там была хорошая, менее избитая, «едкая», т. е. хорошо поедалась лошадьми. Кроме того, наличие водной лужи служило хорошим водопоем для лошадей, а Лубянская речечка с проточной водой была хорошим местом для купания нам. Было и еще одно немаловажное преимущество;лошади с островов никуда не могли уйти в потраву, их не надо караулить, мы целый день были свободны. И вот этот день мы уже употребляли на вязание веников, плетение корзин или просто бродили по кустарникам в поисках земляники, черники, ежевики. Мы знали гнезда диких птиц, наблюдали из засады за птенцами, не мешая их родителям в кормежке своих птенцов. Среди нас было убеждение: если посмотришь на выводок птенцов с близкого расстояния, они погибнут. Поэтому за гнездом птенцов мы наблюдали издали и обязательно из засады. В конце августа произошёл один неприятный для нас с Михаилом Рыженьким случай. Мы пошли пасти коней на «Острова», вместе с нами была и его собака Босик. К концу дня мы погнали лошадей домой, кони хорошо наели бока и были полными. Мы были довольны, что хорошо напасли коней. Но на лугу вблизи поселка Озерье паслась стая домашних гусей. Наш Босик бросился в сторону гусей, и наши призывы и команды вернуться он не воспринимал. Он ворвался в стаю и стал гоняться за гусями, задушил одного, погнался за следующим. Видя это, Михаль дает команду гнать лошадей галопом, чтобы скорее уйти от возможной погони со стороны хозяина. Но этого я вначале не понял, мы гнали табун коней до кладей
галопом, все время озираясь, нет ли за нами погони, не догоняет ли нас наш нашкодивший Босик. Мы услышали несколько выстрелов из охотничьего ружья и поняли, что это стреляли по Босику. Только примчав лошадей в сарай, Михаль мне разъяснил, что он боялся, что нас узнают и чтобы не пришлось нам, вернее, его отцу платить за задушенных Босиком гусей. Мне было строго приказано молчать и не проболтаться о случившемся. До конца лета мы больше не гоняли лошадей на Острова, боялись, чтобы по масти лошадей не узнали нас – пастухов, чья собака натворила беды. Но у меня уже подрастал мой Мурзик, который потом оказался умней Босика. История с гусями закончилась для нас благополучно одной потерей Босика без дальнейших последствий.

ПЯТЫЙ КЛАСС

Кончилось лето 1934  года. Начался новый учебный год. В  Увелье открылась семилетняя школа, и  первым ее пятым классом стал наш класс. Директором Увельской неполной средней школы был назначен вновь прибывший в Увелье Сучков  Дмитрий  Михайлович,  мужчина  с   выраженным белорусским акцентом. Это был скромный эрудированный уже немолодой  человек  с типичными  чертами  сельского интеллигента.  У него  была  жена  и трое  детей:  Лена,  Володя и Юра,  одеты  они  были  по;интеллигентски  и говорили на городском  языке.  Они  заняли  домик бывшей свояченицы нашего  попа,  расположенный  в центре  села  метрах в 200 от школы.  Учился  наш  пятый  класс  во вторую смену в старой школе и последние уроки начиная с конца  октября проходили  при  искусственном  освещении  керосиновыми лампами.  Коридор  школы  или  вовсе  не освещался,  или освещался тусклым керосиновым фонарем «Летучая мышь». Поскольку  наш  пятый  был  первым,  то   продолжить образование пожелали многие, окончившие четыре класса начальной школы ранее за 1–4 года до этого. Вместе с этим часть наших одноклассников, в основном девочки, перестали учиться дальше. Стремление к  продолжению образования по  тем временам в деревне еще не получило широкого размаха, как
это случилось потом. Еще было простое крестьянское стремление к земле, а для этого было достаточно и начального образования. Наш класс значительно расширился и составлял более 35  человек. В  класс пришли Шаболтай Николай Ф. 1918  г. р., Шаболтай Николай К. 1918  г. р., Посканный Степан И. 1917 г. р., Мельников Семен П. 1918 г. р., Мельников Петр И. 1917 г. р., Арещенко Степан М. 1918 г. р., Мельников Михаил П. 1916 г. р., Мельников Николай И. 1920 г. р., Любошенко Николай А. 1918  г. р., Басалыко Петр Ф. 1919  г. р., Замотай Полина С. 1918 г. р., Савостенок Анастасия П. 1919 г. р. Это были взрослые ребята, многие курили, вечерами ходили на сельские посиделки и не могли быть для нас товарищами. Они все прочно позабыли школьный материал, им было трудно учиться, они, в основном, учились слабо и постепенно отсеивались. До 7 класса дошли и окончили всего 4 человека. Мы часто посмеивались над слабыми знаниями старших, за  что иногда получали подзатыльники.
Конец лета и осень 1934 г. были сухими, стояла солнечная погода. В садах дозревали яблоки и груши. На переменах мы подкреплялись фруктами, а начиная с ноября в школе стали давать горячие обеды: суп перловый, заправленный только лавровым листом, и пайку хлеба около 300 грамм. Обеды были организованы с дежурством 2;х учеников, которые обязаны были разносить по  партам мисочки с  супом и  пайку хлеба, а после обеда собрать и перемыть посуду на кухне. Кухней служила бывшая сторожка церкви, расположенная метрах в пятидесяти от школы. В деле организации обедов для школьников была большая заслуга директора школы Сучкова Д. И. Он организовал подвозку и заготовку дров для кухни, привлекая
для этого старших учеников. На его инициативу откликнулось руководство колхоза, выделив для этих целей крупу, картофель, муку и другие продукты, а также дрова, повариху. Обеды проходили на больших переменах. Еще в 1934 году в деревне ощущались последствия перенесенного голода. Обучение в 5 классе велось строго по предметам. Русский язык и литературу вел Дмитрий Михайлович Сучков, он же вел алгебру, геометрию и рисование. Историю и географию вел Иван Васильевич Ковалев, он вел также и пение. Ботанику вела София Николаевна Кузьмина. Немецкий язык вел Никифор Захарович Ковалев. Учиться стало интересно, но и труднее по сравнению с начальной школой. Трудность заключалась в том, что преподавание по предметам вели несколько учителей, и ученику к каждому из них надо было приспособиться, а в начальной школе нас учил один учитель, к методике которого мы приспособились. Трудности усугублялись еще острой нехваткой учебников, их было по 5–6 на класс. Это вызвало необходимость разделиться нам на бригады по 5–6 человек, чтобы готовить домашние задания письменные и устные. Разбивка на бригады произошла на добровольных началах. Я включился в бригаду в следующем составе: Мельников Илья, Мельников Алексей, Мельников Григорий, Шаболтай Илья, Осипенко Иван и я. Основной базой наших занятий был дом Мельникова Григория. Он был старше всех нас, его мать была очень доброй, внимательной и приветливой женщиной. Они жили втроем, старшая сестра вечерами уходила на  посиделки, таким образом, нам никто не мешал. Учились мы серьезно, сам наш старший учился хорошо и пресекал среди нас все попытки баловства, лени и поверхностного несерьезного отношения к учебе. Методика подготовки уроков была в основном следующей. Устные предметы один кто;то из нас читал громко, остальные слушали и не дай бог, чтобы кто;то допускал шалость или отвлекал от  чтения. Виновник сразу  же получал по  затылку и  выставлялся за дверь. После чтения кто;то громко пересказывал прочитанное, его дополняли и уточняли. Потом начинали выполнение письменных работ. Ведущими по математике были я и Иван Бондарев. Решал каждый на черновике самостоятельно, а потом сверялись с ответом. Правильное решение все записывали в черновик. Тем временем мать Гришки Мельникова тихонько отваривала чугунок картошки, толкла ее с молоком и предлагала нам поужинать. Для вежливости вначале мы отказывались, а потом с отличным аппетитом ее съедали. Была установлена негласная состязательность между бригадами. Это очень здорово помогало в учебе. Не всегда все члены бригады собирались на подготовку уроков. Но в основном этот метод бригадной подготовки уроков сохранился на весь период учебы в семилетке. 1 декабря 1934 года директор школы Дмитрий Михайлович на первом уроке объявил, что враги народа убили С. М. Кирова. Был проведен своего рода митинг учеников, на котором директор школу предложил в память о Кирове назвать нашу школу его именем. С тех пор наша школа стала называться именем С. М. Кирова.
Зима 1934–35 гг. выдалась холодной и многоснежной. Среди нас, мальчишек, была распространена ловля вьюнов с   помощью так называемых «кошиков». Кошики эти плелись из прутьев, длина кошика 70–100 см, диаметр 30–50 см. Кошик рассчитан для подледного зимнего лова рыбы, особенно при глубоком снеге. В таком случае создается «придуха» – недостаток кислорода в воде, рыба начинает испытывать кислородное голодание, поднимается кверху в  поисках свежего воздуха. Используя это положение и  происходила ловля рыбы зимой на кошики, вентери – «нереты» по;увельски, и просто на сачки. Особенно чувствительна к придухе щука, плотва, окунь, лещ, красноперка. По  современным понятиям такой способ лова является самым злостным браконьерством, но в те времена было много рек, речушек, озер и озерцов, которые буквально
кишели рыбой самых разных видов. Поэтому любой способ
ловли рыбы, кроме применения взрывчатки, считался допустимым. Лов во время придухи состоял в следующем. Во льду прорубается лунка диаметром 50–100  см, в  воду опускается вентерь;нерет или кошик, поверх лунка закрывается соломой или соломенным ковриком;циновкой (по;увельски «коц»), что предохраняло от быстрого замерзания лунки и создавало условия для аэрации воды. Рыба устремляется к этой лунке, чтобы побывать в  обогащенной кислородом воде и  заходит в  устье нерета или кошика, из которого потом ей трудно выйти. Конечно, не вся рыба попадает в нерет или кошик, но значительная часть попадает. В процессе такого способа ловли много рыбы попадается, но в несколько раз больше ее спасается от удушья. Таким образом, этот способ лова дает и несомненную большую пользу для спасения рыбы от удушения. Кошики на вьюнов мы ставили по заводям или старицам нашей речки с илистым торфяным дном – любимым местам обитания вьюнов. Выбирать вьюнов из  кошиков ходили обычно 2–3  раза в  день. За  день одним кошиком можно поймать 1–5 кг рыбы. И вот для подготовки рыболовных снастей к предстоящей зимней придухе в декабре по перволедку в одно из воскресений мы втроем (я,
Илья Бондарев и Гришка Мельников), взяв с собой санки, прихватив по  куску хлеба для перекуски, отправились нарезать прутьев для приготовления кошиков в «Думанов». Это урочище располагалось между Каменкой и селом Кожаны на болоте, сплошь заросшем лозой, как в джунглях. Мы решили, что можно нарезать хороших ивовых прутьев. Думанов был совершенно непроходим в  теплое время, в  него можно было пробраться, только когда замерзнет болото. Говорили взрослые, что это место является волчьим логовом. Занимало урочище пространство 3;4  км, было глухоманью, куда редко доходил человек. Я в душе все время, пока мы резали прутья, боялся нежелательной встречи с волками. Но все обошлось к моему удовольствию благополучно. Мы нарезали нужных нам ивовых прутьев, в  Каменке добавили к  этому дубовых хлыстов для топтушек к летней рыбной ловле. За это время мы хорошо промерзли и на обратном пути с большим аппетитом уплетали хлеб, который взяли для полдника. Результатами своего похода мы были довольны. На следующее воскресенье мы изготовили 10 кошиков: по три мне и Илье и четыре Гришке. Затем мы начали ловить вьюнов, а летом 1935 года вместе с Ильей ловили вьюнов в Кривой Луке. Сейчас, в восьмидесятые годы, нет уже Думанова, нет Кривой Луки. Промышленная разработка торфа на нашем болоте привела к его осушению, ликвидации
кустарника, уничтожению Вихолки, обмелению и  сокращению площади озера. Резко изменилась природа нашего края, исчезли бобры, зайцы, лисы, волки и  другие дикие зверьки и животные. Исчезли почти полностью водоплавающие и болотные птицы, почти полностью исчезла рыба. На месте Каменки и Думанова осталось голое пространство, часть которого залита водой. В дополнение всего авария на Чернобыльской атомной электростанции плотно загрязнила нашу местность радиоактивными веществами, особенно цезием, сделав тем самым её опасной для проживания людей. Печальное положение для людей, проживающих в данной местности, печаль обнимает и мое сердце.
Директор нашей школы начал создавать школьную библиотеку, в  числе первых ее читателей стал и  я. Набор книг вначале был очень ограниченным, но  потом библиотека пополнилась классиками русской и зарубежной литературы, что еще больше возбуждало желание к чтению. Мне относительно чтения художественной литературы в какой;то мере повезло. Я  подружился с  Петей Усиковым, когда мы учились вместе в 5 классе. Его старший брат Арсений закончил рабфак и работал где;то в Сибири. Но он оставил дома небольшую, но хорошо подобранную библиотеку из классиков литературы. Сам Петя склонности к чтению не имел, а мне разрешал брать книги для чтения. Несколько книг он мне подарил, одна из которых – стихотворения Некрасова. Я сохранил ее до сих пор. Как;то установилось в нашем классе, что чтение художественной литературы стало престижным, а те, кто не читал, считался как бы ущербным, отсталым недоумком. Большим интересом в нашей ученической бригаде было коллективное чтение художественной литературы после окончания подготовки уроков. Читал один вслух, а остальные слушали. Читающие сменяли друг друга. Особенным интересом пользовались у нас книги о войне и приключенческие книги. Одной из таких книг, которыми мы зачитывались, была довольно объемная книга Губельмана «Таежные походы», повествующая в простой доступной форме о партизанском движении в Сибири и на Дальнем Востоке во время гражданской войны. Для нас это была героическая романтика, воспитывающая патриотизм, и не просто патриотизм, а именно советский патриотизм.
В эту зиму правление колхоза утвердило моего отца на  должность заведующего молочно;товарной фермой. Эта ферма насчитывала дойного стада 600 голов, телят 400 голов, свиней 250 голов, овец 300 голов. Для их содержания и обслуживания была сформирована специальная бригада скотников: доярок, свинарок, пастухов, сторожей, поваров; был сепараторный пункт. Был возчик молока и сливок и другие работники. Отец, будучи человеком ответственным и обязательным, очень много времени отдавал этой работе. Многие его друзья потом перешли работать на молочно;товарную ферму скотниками, сторожами и другими работниками. Дела у отца шли хорошо, материальное положение семьи было хорошим по меркам тогдашней деревенской жизни.

ПИОНЕРСКИЙ ЛАГЕРЬ

Закончился учебный год со  сдачей экзаменов по  основным предметам. Некоторые наши одноклассники не  выдержали переводных экзаменов, оставшись на повторный курс, в том числе часть из которого просто покинули школу. Это очищение нашего класса от «балласта» способствовало стабилизации классного коллектива и улучшению качества учебы. Каждый из нас, успешно сдавший переводные экзамены, почувствовал уверенность в своих знаниях, почувствовал себя на ступень выше окружающих. Мы были на высоте нашего достоинства, ожидая начала учебного года в новой строящейся школе. По результатам учебы за 5 класс я был награжден похвальной грамотой. Это было и приятно и почетно. На нашу школу пришли 2 путевки в районный пионерский лагерь. Этими путевками были награждены я и Илья Бондарев как наилучшие ученики. Лагерный сбор был 4 недели с 1 июля. В лагерь надо было ехать со своей постелью. Мы с Ильей взяли по большому мешку в качестве будущих матрасов, по подушке и по одеялу из сукна. Никаких простыней у нас не было, была обычная деревенская бедность, серость, ведь никто тогда в деревне не спал в постелях с простынями. Повез нас в Красную Гору на телеге с нашими вещами наш зять Федор Шичок. Мы приехали часов в 11 утра, пошли в РОНО со своими путевками, оттуда нас направили в  райком комсомола. Там были уже такие ребята;пионеры из  всех деревень нашего района, такие же бедно одетые и с подобными вещами, связанными в узелки. Бойко сновали по коридорам с громкими разговорами по  коридорам по;городскому одетые ребята;красногорцы. Мы с Ильей и еще несколько деревенских мальчишек робко стояли в сторонке, а красногорские ребята громко говорили, шутили, смеялись, они были у себя дома и вели себя по;школьному, среди них было много девочек. Это были дети районного начальства и служащих. Секретарем райкома комсомола был высокий, стройный блондин, молодой красавец Селёбин. Он представил нам нашу вожатую – очень интересную, красивую, с  каштановыми волосами, Комадынку Веру Ивановну и  нашего физкультурного руководителя Полыновского Якова Ивановича – низкорослого крепыша в белой рубахе, белых штанах и  белых парусиновых туфлях. Лично я был очарован этими нашими новыми наставниками и с душевным трепетом воспринимал все их слова. Нам объявили, что наш лагерь будет базироваться в деревне Любовшо в местной школе. Туда нам рекомендовали отправиться. На нашу телегу еще село человек 5 мальчишек со своими вещами. В Любовшо нас ожидал директор лагеря – директор школы Гарист, красивый мужчина лет 45 с легкой сединой в висках его пышной черной прически. Нас повели в сарай с соломой, где мы набили соломой свои матрацы, устроили свои постели на деревянных топчанах, расставленных в  классных комнатах кирпичного здания школы. Всего нас было 40 ребят. После устройства нас хорошо сытно накормили обедом из трех блюд и даже дали на десерт сладкого компота и по две печенины. Плотно поевши, улеглись на мертвый час, а после ужина с 10 часов вечера до 7 часов утра – сон. Утром – побудка звуками пионерского горна и быстро на утреннюю гимнастику – зарядку. Яков Иванович увлекательно проводил и  физзарядку, и  физкультурные игры с частушками на политические темы. Мы быстро познакомились между собой и зажили дружной ребячьей семьей. Там я познакомился с Иваном Жерноклевым, Василием Тарико из Любовша, Иваном Кашенком и Мотылем Резником из Красной Горы и другими ребятами. Вечерами зажигали пионерский костер, были здесь танцы под аккомпанемент простого русского инструмента – балалайки, были декламации, коллективные песни, рассказы. Словом, было интересно, увлекательно. По воскресеньям из Красной Горы приезжала легковая автомашина райкома партии- открытый «Форд», и катала нас по селу. Пребывание в пионерском лагере оставило в моей жизни самые приятные воспоминания. Большая работа в пионерлагере поводилась по воспитанию советского патриотизма, и небезуспешно. Любимой нашей песней того времени была «Там вдали за рекой». Эта песня на меня тогда произвела сильнейшее впечатление своей революционно;патриотической романтикой с каким;то оттенком грусти и печали по гибели одного из «сотни юных бойцов». При этих словах у меня на глазах появляются самопроизвольно слезы и сейчас: «Ты, конь вороной, передай, дорогой, что я честно погиб за рабочих».

ГИБЕЛЬ БРАТА ФЁДОРА

Закончилось наше пребывание в пионерлагере. Тем временем нашу семью посетило первое большое горе – был смертельно ранен мой старший брат Федор. Случилось это на летнем лагере для скота в Роще. Рано утром Гришка Романченко (он пас молодых жеребят) выстрелил из охотничьего ружья прямо в упор в лицо спавшего Феди. Он говорил, что думал, что ружье не заряжено. Гришке было 16 лет, Феде – 15 лет. Так простая шалость привела к  тяжелой трагедии. Федю успели живого довезти в Гомельскую больницу, и через сутки не приходя в сознание он умер и похоронен на городском кладбище в г. Гомеле. Мы все очень переживали случившееся, особенно долго плакала и тяжело и долго переживала мать. Я часто плакал один в саду, вспоминая Федю. Гришку Романченко судили, суд приговорил его к 6 годам тюрьмы, просидел он 4 года, вернулся, заболел туберкулезом легких и умер в 1940 году. Так безвременно ушли две жизни, печально…
Летом к  нам вернулись из  ссылки дети раскулаченных Силочковых: Ксенья, Василий, Иван. Их отец Иван Силкович, мать Агафия Петровна – старшая сестра матери и девочка Лена умерли весной 1934 года, а оставшиеся в живых дети были помещены в детский дом. И только летом 1935 года им разрешили выехать на родину к оставшейся их родне. Все они разместились у нас, но примерно через месяц Ксенья уехала к старшему своему брату Григорию Ивановичу в Мариуполь. Там работали еще два брата – Андрей и Петр. Василий и Иван остались жить у нас. К зиме Василий перешел жить к своему дедушке Силку Ефимовичу и дяде Якову, которые жили на дедовом дворе. Иван жил у нас до 1937 года. Он на 2 года отставал в учебе от меня, Василий пошел учиться в 5 класс. Еще одно важное событие в жизни нашей страны, коснувшееся непосредственно нашей семьи. Проходил II съезд колхозников;ударников, делегатом которого был наш отец. После съезда отец из Москвы привез нам много подарков и гостинцев. Мне он привез черное драповое пальто, вязаную рубашку, майку, трусики, чему я был безмерно рад. Каждому члену семьи достались подарки. В подаренном мне пальто я учился в Суражском педучилище, а в Увелье я одевал пальто, а обутым был в лапти.

УЧЕБА В НОВОЙ ШКОЛЕ. ЭПИДЕМИЯ ДИЗЕНТЕРИИ.  ОЛИМПИАДА В КРАСНОЙ ГОРЕ.

Начался для меня новый учебный 1935–1936 год. Мы начали учебу в новой школе, классы были просторными, коридоры широкими, просторный школьный двор располагался вне черты села, березовая роща здесь же, хорошая спортивная площадка. Прибыли новые учителя, стали нам преподавать все положенные предметы, резко оживилась пионерская работа. Были организованы многие кружки по  школьным интересам: шахматно;шашечный, музыкальный, драматический. Наше детство стало более интересным, наполненным живой деятельностью и по образованию, и по культурному развитию, и по трудовой
деятельности. Нам не было скучно, мы не бездельничали. Даже сейчас, когда я уже старик и дедушка, мне вспоминается радостным и счастливым мое детство и детство моих сверстников, наполненное живыми интересными и  полезными делами. Я  очень скучал душевно по Феде, его уже не было вместе со мной, его не хватало мне. Занимались мы в  школе с  11  часов утра и  заканчивали около 17 часов вечера, до темноты было еще много времени. Будучи большим любителем рыбной ловли и грибником, я использовал это время по назначению. Придя из школы и наскоро перекусив, я с корзинкой в руках спешно направлялся в Рощу – это в 3 километрах от села. Здесь у меня на примете были грибные местечки. И вот достаточно 1–2 часов, чтобы моя корзинка наполнилась молодыми подберезовиками с коричневатыми нежными шляпками и красноголовыми подосиновиками. Эти грибы приятно и собирать, и приготавливать, их легко чистить – они чистые от самой природы. Попадались в небольшом количестве и белые грибы – боровики. Я старался держать в секрете мои грибные местечки и из леса выходил вдалеке от грибного места, чтобы не навести на след случайного грибника. Мама была всегда довольна моей охотой. Почти ежедневно на нашем столе были свежие грибы, которые были любимым блюдом нашей семьи. Мать как;то по;особенному готовила грибы, как;то просто, но  вместе с  тем получалось очень вкусно. На донышко чугуна клалось мелко нарезанное пахучее соленое сало и лук, дальше закладывались грибы. Чугунок покрывался сковородкой и становился в «легкую печь» – духовку на 3–4 часа. Получается очень ароматное блюдо, грибы томятся в собственном соку вместе с салом и луком. Подобным образом мать готовила тушеную рыбу, которую и нас называли «млянка». Для млянки использовалась рыба мелких сортов: ерши, окуньки, мелкая плотвичка, уклея. Кости рыбы при подобном способе готовки становятся мягкими, эту млянку можно есть ложкой, не опасаясь костей.
Поздней осенью в   нашей тогда полноводной речке и   на   озере начиналась осенняя путина, большими косяками ловилась рыба: ерш, караси и другая.  В это  время  ловлю  рыбы  неводом  и сетями проводили ночью.  У меня  не было  этих  снастей  ловли,  а осенняя  рыба жирная,  вкусная,  ее  хочется  поесть.  Вот за 2–3 часа до наступления утра я поднимался, брал сумочку, вмещающую около 8 кг,  и отправлялся  на реку.  Идя  по берегу,  я находил места вытяжки невода. На этих местах оставалось иногда до  4–5  кг неподобранной в  темноте рыбы. Эта рыба и становилась моей добычей. Если учесть, что улов рыбаков составлял 200–500 кг,  то поиск  в темноте  каждого  упавшего  в траву ершика был для них пустой тратой времени. Таким образом, к рассвету  я наполнял  свою  сумку  свежей  рыбой  и был  этим предоволен.  Вместе  с мелкой  рыбой  иногда  попадались несколько более крупных рыб и много раков, которых мы не всегда брали, мелких бросали обратно в реку. Иногда я отправлялся на рыбалку в качестве полноценного рыбака с неводом вместе с моим дядей Терехом и двоюродным дядей Николаем. У них был свой невод и лодки. Иногда я упрашивал их взять меня, иногда об этом договаривался отец. В таких случаях улов был несравненно весомей – 50–100 кг и более, рыба была и крупная и мелкая. Часть этой рыбы отправлялась на сушку и употреблялась  потом  в борщах  и супах  во время  зимних постов.  Вообще  сказать,  наш  род  Осипенковых  были потомственными  любителями  рыбной  ловли.  Это  давало немалые  экономические  выгоды – постоянное употребление свежей  рыбы  как  дополнительного  источника  питания.  И  зимой 1935–1936   гг. я ходил  в «сороки»  во время  зимних каникул.  Рыболовная  бригада  колхоза,  возглавляемая  дядей Терехом  и Николаем,  вела  подледный  лов  неводом. Мы, ребятишки, во время лова подбирали мелкую рыбешку в свои сумки, это традиционно разрешалось. Здесь не зевай, быстрее отправляй  в сумку  подхваченную  рыбёшку,  и уж  из сумки рыба не отнималась, это уже твое достояние. Добыча «сороки» зависела  и   от   количества  улова:  поймают  500–700 кг  – и «сорокам» попадало по 3–5 кг хорошей рыбы. Мы, «сороки», помогали взрослым рыбакам, и к концу  дня  дядя  Николай выдавал на по несколько крупных рыб как бы за нашу помощь и наше  терпение  пробыть  на морозе  целый день. Иногда мне дядя,  улучив  подходящий  момент,  накладывал  мне  полную сумку – около 10 кг хорошей рыбы, и я отправлялся  домой, повесив сумку спереди, чтобы рыбаки, глядящие мне в спину, не видели наполненности моей сумки. И уже вечером в тот же день  к ужину  мать  нам  готовила  свежую  рыбу.  Я лично ощущал двойное чувство удовлетворения: приятное ощущение от   вкусной свежей ароматно пахнущей рыбы  и не менее приятное  моральное  удовлетворение  тем,  что  эту  рыбу добыл я, чем  сделал  приятное  для  всей  семьи.  Все  это  мне вспоминается  в связи  с тем,  как  тогда  хорошо  и правильно дети приучались к труду. И правильно делали люди того поколения, что заботились о воспитании и подготовке подрастающего поколения к самостоятельной трудовой жизни. Воспитание трудолюбия, смекалки, сноровки, ловкости, умения постоять за себя лежали в основе детства деревенских мальчишек. 
До завтрака  ("снедания"  по;увельски)  в сумерках утренней  зари  я выходил  на Растрёб  покататься  на коньках
по перволедку, пока снег не  засыпал лед. Просторная ледяная гладь  выгора  давала  возможность  развивать  большую скорость,  делать  виражи,  что  создавало  хорошее  настроение и бодрость.  После  я завтракал,  смотрел  предстоящие  уроки и шел  в школу.  В одно  из   воскресений начала декабря по  перволедку я  из  Растерёба на коньках по замерзшей канаве побежал в Горелый Мох, а оттуда и в Горелую Купу. Это был водоем  длиной  400–500 м,  шириной  200–250 м,  глубиной до 1,5 м, на отмелях заросший камышем;черетом. Образовался этот водоем среди торфяного болота в  результате выгорания торфа в   один из   засушливых годов,  откуда  и название  – «Горелая Купа» (купа – это торф на местном диалекте). Когда это было  –  никому  не известно,  даже  дедушки  наших  дедушек этого  не помнили.  И вот,  катаясь  на коньках,  я заметил несколько мелких карасиков, вмерзших в лед  по непонятной причине. Считалось,  что  рыбы  в этом  водоеме  нет.  Водоем подпитывался паводковыми, ливневыми водами и родниками.
Обнаружение рыбы я оставил в секрете и   решил устроить ловлю летом, сделав для этого бредень. Но об этом я напишу
позже, когда перейду к описанию лета 1936 года.
Сейчас мне хочется описать очень тяжелое горе нашей деревни, всех учеников нашей школы. Особенно пострадал наш 6  класс. В  конце сентября (а  лето и  осень были сухие) в  Увелье разразилась эпидемия дизентерии. Эта зараза быстро распространилась в селе, особенно среди детского населения. За 3–4 недели умерло около 30 человек. Возможности тогдашней медицины были весьма скромными, антибактериальных средств практически не было, все лечение сводилось к приему симптоматических средств и диеты да проведения профилактических дезинфекционных мероприятий. Это была тяжелая картина беззащитности людей перед навалившимся горем и бедой. Одна надежда была на счастье и защитные силы организма. Больные не  госпитализировались, не  отделялись от здоровых, их экскременты не обеззараживались, что способствовало распространению инфекции и организационной безграмотности руководителей здравоохранения района и области. По административно;территориальному делению наша местность относилась к Западной области с центром в г. Смоленске, мы находились, таким образом, на самой отдаленной юго;западной окраине этой огромной по территории области. В результате этой эпидемической вспышки умерло много детей и стариков. Из нашего 6 класса умерли две сестры Настя и Аня Савостенок, Мельников Алексей Сидорович, Зенченко Василий Афанасьевич, Ковалев Константин Никифорович и несколько человек переболели дизентерией. Нам в школе медицинские работники разъясняли об опасности употребления немытых фруктов, рекомендовали мыть руки перед едой, засыпать в уборных фекалии золой, чтобы не садились на них мухи и не распространяли инфекцию; общественные уборные заливали карболкой. С большой болью в душе мы хоронили наших товарищей.
К началу октября вспышка дизентерии пошла на убыль. В это время я разведал одно грибное местечко в Роще, там росли подберезовики. И вот каждый день после уроков я с корзинкой отправлялся в Рощу, обходил свое грибное местечко и возвращался с полной корзиной белых шляпок молоденьких подберезовиков. Мать ежедневно готовила нам чугунок ароматных жаренных в легкой печи грибов с салом и луком. Так длилось до  наступления заморозков. Я  старался сохранить в секрете мое грибное местечко, поэтому ходил «в грибы» всегда в одиночку и всегда приходил с грибами. И эта моя привычка все делать по возможности в одиночку осталась на всю мою жизнь. Я предпочитал всегда ходить один и в дальние походы, особенно когда учился в Смоленском мединституте, когда приходилось пешком ходить от Ущерпья или Писаревки, в наш районный центр Красную Гору. Идешь один, любуешься окружающей природой, слушаешь голоса полевых птичек, которых тогда было великое множество, мечтаешь обо всем, что приходит в голову, иногда напеваешь любимую песенку. Мне кажется, что такое положение снимает усталость в пути. А сколько пришлось исходить за время войны! Все пришлось прошагать и проползти от Москвы до Германии. Но вернемся к нашему повествованию.
Наступили холода, вспышка дизентерии закончилась, мы стали упорно учиться. Усиливалось негласное соревнование между отдельными группами учеников. Наша группа мальчиков опять базировалась у Мельникова Гришки и со всей серьезностью занималась учебой. Кроме этого, у нас появилось желание читать художественную литературу. Хотя это были начальные попытки приобщиться к чтению, но они положили начало моего стремления к чтению. Мама иногда ворчала, что я много времени сижу над книгой, мало помогаю по хозяйству, а нам с книжки твоей хлеба не есть, сделал бы ты лучше вот то или другое дело по хозяйству. Приходилось отставить чтение, выполнить задание и опять сесть за чтение. Но потом, когда я учился в педучилище, мама поняла, что мой хлеб зависит от книги и старалась не отрывать меня от чтения. За эту зиму я прочел несколько интересных книг, но особенно с большим увлечением была прочитана «Как закалялась сталь» Н. А. Островского. Содержание этой книги горячо обсуждалось нами, Павка Корчагин был нашим кумиром, все мы хотели быть похожими на него. Большое воспитательное значение произвели на нас кинофильмы «Чапаев» и «Мы из Кронштадта». Патриотическое воспитание в школе, художественная литература того времени делали из  нас настоящих патриотов, убежденных в полном счастье нашего детства, в справедливости и незыблемости нашего социалистического строя. Некоторые сомнения старших о несовершенстве колхозной системы и тяжелых условий жизни нами начисто отвергались, даже начинавшиеся репрессии в наших глазах рассматривались как справедливые и  обоснованные действия советской власти. Я хочу этим сказать о  незрелости молодежи любых поколений, будь то 30;х или 80;х годов. Не имея жизненного опыта и исторических познаний молодежь не в состоянии провести политический и  социальный анализ современных событий и  готова идти за  всяким «новым», не  вдаваясь, хорошо это или плохо, опираясь в своих действиях в эйфорию молодости. А этим умело пользуются политиканы – авантюристы, преследующие свои эгоистические, корыстные цели типа Муссолини, Гитлера, Сталина, Франко, Чаушеску и им подобных. В таком духе было воспитано подавляющее большинство молодежи того времени, к которой принадлежал и я. Нас учили доносить на инакомыслящих, включая отца и мать. На это я не клюнул и всегда не верил, что мой дядя Терех был врагом народа, как и другие наши репрессированные увельцы, ибо я знал этих мужиков как честных тружеников.
Шла довольно снежная и морозная зима 1935–1936 годов. Отец уже работал заведующим молочно;товарной фермы. Хозяйство фермы было довольно большое: дойное стадо, стадо прошлогоднего молодняка, стадо телят;новотёлов, стадо овец и стадо свиней вместе со свиноматками и молодняком. Надо было заботиться о фураже и кормах, об удойности коров, о сохранности и правильном питании появляющегося молодняка. Все требовало внимания и хорошей четкой организации работы. Со всем этим отец справлялся успешно и всякий раз по итогам года получал премии, которые уходили на угощение верхушки местной власти: председателя совхоза, главного бухгалтера, завскладом, и  приезжающего из  района начальства райземотдела- главного зоотехника Дмитрушенко и  ветврача Гельмана. Они были частыми гостями нашего дома. Мать жарила свежую рыбу, мясо, сало с яичницей, доставала соленые огурцы и  капусту, отваривала картошку, заваривала чай. Застолья длились целыми вечерами, а  это мешало моей учебе. Поэтому мы с мамой не любили этих вечеров, но работа отца этого требовала. С этим у меня был связан вот какой случай.
В  один из  вечеров у  нас была компания папиных знакомых, состоялось хорошее застолье с достаточным возлиянием русской горькой и обильной закуской. За столом сидело человек 5–6. До окончания этого застолья я заснул, а проснулся рано утром я  у  порога, поднял лежащую там цветную бумажку. Мама в это время вышла из избы за дровами для печки, так что мою находку никто не видел. Когда я развернул бумажку, оказалось, что это десятирублевая купюра. Я как;то растерялся: что делать с этой находкой, как поступить? И тут я сразу вспомнил о моей давней мечте купить металлические коньки – «снегурочки», а денег для этого у меня не было. И вдруг этиденьги у меня в руках. Что делать, как быть? Я решил эти деньги утаить, рассуждая, что все равно они пойдут на выпивку, так пусть этой выпивки будет меньше. Но вместе с этим я решил подождать, не объявится ли кто утерявший эти деньги. Если кто объявит об утере, я эти деньги возвращу. Я молчал, прошла неделя, все было тихо. После этого я решил пустить деньги в дело. Но здесь я встретился с трудностью: в магазинах Увелья и Верещак коньков не было, а желание приобрести коньки еще больше усилилось. Я обратился к Михайле Терехову с просьбой купить коньки в Красной Горе. В это время он учился на вечерних курсах трактористов при Красногорской МТС. Деньги Миша взял, а вот коньков он мне так и не купил, обещая вернуть деньги, но потом и денег не вернул. Но не только наше родство, а больше всего наша прежняя дружба с самых ранних лет давала право ему использовать эти деньги по своему усмотрению, а я утешался тем, что когда;нибудь Миша по достоинству вернет мне долг. Потом, позднее, он много делал мне хороших дружеских услуг, куда значительно ценнее тех 10 рублей.
Летом я, как всегда во время летних каникул, пас колхозных лошадей. Помогал мне в  этом часто Миша Любошенко по прозвищу Ганыш. Мы были всецело поглощены желанием получше накормить коней, получше их напасти на  хорошей траве. Поэтому мы выписывали хорошую траву на припольных лугах или ржевниках в низинках, где после жатвы оставалась густая хорошая зеленая трава, которую очень охотно поедали наши лошади. Мы испытывали истинное счастье, большое удовольствие, когда видели наших лошадей с полными животами, рвущихся к   водопою, что свидетельствовало об их полной сытости.  Любовь  к лошадям,  этим  умным  животным, осталась у меня на всю жизнь.
Наступал 1936 год, тогда еще не проводилась встреча Нового Года, даже запрещалось ставить елку, устраивать новогодние вечера, изготавливать самодельные елочные украшения. Все это считалось мелкобуржуазным пережитком, мещанством и  бог весть каким вредным обычаем. Поэтому мы не   имели никаких представлений о   встрече Нового Года, новогодний день был обычным рабочим днем, но с 1 января начинались десятидневные зимние каникулы. Я   учился добросовестно, по мере имеющихся возможностей читал художественную литературу, поэтому зимние каникулы для меня были необходимы как отдых. Но вместе с этим этот период использовался для рыбной ловли: ходил в «сороки», ставил кошелки  и ловил на «придуху»,  участвовал  в детских  зимних играх.  Зимних  детских  игр  в Увелье  было  много:  катание на коньках, на  санках с  горки, ходьба на  лыжах, голызба, игра в  снежки и  другие. К  зиме школа закупила 10  пар лыж, эти лыжи  мы  использовали  для  освоения  техники  лыжной ходьбы.  Но   мы  больше  использовали  лыжи  для  спусков с горок.  Быстро  пролетели  каникулы.  Опять  учеба,  но все время  я не забывал,  что  в Горелой  Купе  водятся  караси. Поэтому  стоял  вопрос  о подготовке  небольшого  невода  – бредня для предстоящей ловли. Впервые мы услышали и  стали сами напевать полюбившуюся всем песню «Веселые ребята». В  конце учебного года нам предстоял переводной экзамен по русскому языку, литературе, алгебре, географии, ботанике. К экзаменам мы готовились вместе с Ильей Бондаревым, готовились добросовестно. Это было в  мае – тепло, цветы, солнце. Мы часто садились в лодку, плыли в Кривую Луку и готовились по соответствующему предмету. В день сдачи экзамена брали топтушки и шли по болоту в Кривую Луку ловить вьюнов. Моя топтушка так и оставалась у Бондаревых вместе с рыболовной одеждой. Все экзамены мы сдали успешно в основном на «отлично». В конце учебного года директор школы устроил чаепитие для отличников и их родителей. Это было очень скромное мероприятие, но приятное для нас и особенно для наших родителей. И это
было хорошей моральной поддержкой для нас, учеников. 
Начались летние каникул, я опять пошел на колхозные работы: бороновать, распахивать картошку, грести сено, возить копны к стогам, и конечно же, пасти лошадей днем. Наш колхоз получил вторую автомашину. Летом намечалось провести школьную олимпиаду. Наш пионервожатый Андрей Романченко «Гордейцев» стал нас готовить к олимпиаде по разным видам многоборья: бег, прыжки в длину и высоту, метание гранаты, плавание. Я готовился по всем видам многоборья, но выступал в плавании. Готовились мы серьезно, после работы собирались у школы и вели тренировки. И в конце июня был назначен день олимпиады в  Красной Горе. Накануне мы оставили ночевать во  дворе лошадей, смазали дёгтем телегу, накосили вечером свежей травы для лошадей с  тем, чтобы рано утром выехать и успеть прибыть к 10 утра в райцентр. На нашей телеге ехали я, Кузьма Ильев, Илья Бондарев, а подводчиком был Иван Василёв. Прибыли мы вовремя, из Увелья было 3 подводы. На олимпиаде мы заняли первое место по прыжкам в длину – Кузьма Ильев, по  плаванию;  я. После соревнований нас накормили обедом в столовой. Ехали мы домой довольными, много шутили, пели наши любимые песни, доедали те наши полдники, которые мы брали с собой, не надеясь на общественное питание. При открытии новой школы был организован комитет содействия школе от колхоза. Колхоз наш был тогда на подъеме, хозяйство было экономически сильное, доходы на 1 трудодень были в натуральной плате по 4 килограмма, кроме картофеля, капусты, льна, пеньки. Поэтому было решено силами колхоза оказывать материальную помощь детям;школьникам из малоимущих семей: детям;сиротам, детям без отцов, многосемейным. Учителя  же обеспечивались топливом, на  имевшихся у них коров колхоз давал сено. К революционным праздникам колхоз закупал конфеты и печенье для подарков школьникам.
Председателем комитета был избран мой отец. Детям малоимущих семей колхоз покупал верхнюю одежду и обувь: пальто, шапку, ботинки и отрезы мануфактуры на рубашку и брюки. Денег не выдавали, выдавали готовые вещи. Хотя эта помощь была минимальной по современным меркам, но тогда это было важно.

КАРАСИ В ГОРЕЛОЙ КУПЕ

В мае 1936 года отец был направлен на 3;месячные курсы в Злынку в межрайонную школу для подготовки колхозных кадров по разделу животноводства. И без отца в доме стало как;то непривычно, его отсутствие чувствовалось во всем. Мы как;то сплотились вокруг мамы, стараясь во всем помочь ей по хозяйству. Но вот настали по;настоящему теплые дни, пришла пора реализовать свое открытие, поверить наличие карасей в Горелой Купе. Зима 1935–36 гг. была снежной, поэтому весенний разлив был большой, водоем был переполнен талыми водами. Это было хорошим показателем, рыбе было привольно. Когда вода прогрелась после нескольких подряд теплых дней, мы вместе с Алексеем Романовым взяли большую топтуху, убрали из нее костище, чтобы можно было её вброд затягивать на берег. Это надо было делать вдвоем. И вот в теплый майский день мы взяли переднюю ось с оглоблями из телеги, переплели оглобли вожжами, взяли полдник (у Алексея нечего было брать, они жили бедно, только вернулись с Украины), уложили топтуху, сумку, одежду, усадили на  передок нашу маленькую Машу (ей шел 7;й год) и покатили в Горелую Купу. Маша игралась около нашей телеги, мы начали заводить и затягивать топтушку вброд выше пояса. Вода еще была довольно прохладной, поэтому после каждого затягивания приходилось некоторое время отогреваться на  солнышке. Наш труд вскоре стал нас радовать, и это придавало мне силы. Каждую затяжку в нашей топтушке оказывалось 5–8 золотистых карасиков в 200–300 граммов каждый. Азарт ловли нарастал, удача нам сопутствовала. Таким образом мы наловили килограммов 15 хороших карасиков. Вместе с этим мы установили, что во время весеннего разлива в водоем зашла и щука, одна из  щук выпрыгнула из  нашей топтушки. Таким успешным и несколько неожиданным для нас уловом мы были очень довольны, очень рады. За время ловли мы очень устали, изрядно проголодались. И прихваченный мною кусок хлеба около 500 г и бутылка молока были нами вместе с Машей проглочены в один миг. Вернулись домой мы счастливыми, но решили никому не говорить, где мы ловили, а на расспросы родителей говорили, что ловили на Растерёбе и в Горелом Моху. Моя мама, вернувшаяся вечером домой после работы, была довольна моими делами и похвалила меня. Тут же к ужину была почищена и пожарена свежая рыба, остальная посолена и снесена в погреб. Но особенно довольна была мама Алексея, когда им было принесено 7–8 кг рыбы, ведь они жили впроголодь. Она нас расхваливала на все лады, и ее печальное обычно лицо как;то просветлело. Мы с Алексеем были довольны нашей охотой. Тут у меня созрело решение сделать свой бредень. На мотню пойдет большая топтуха, а вот остается большая проблема – из чего сделать крылья? На это надо метров 15–20 в длину и не менее 1,5–2 метров в ширину «мячи» – полотна вязанной сети с ячейками 2 на 2 см. Такого у меня не было, купить его мы, пацаны, нигде не могли. А иметь свой неводок мне очень хотелось. Этой идеей я поделился с Кузьмой Ильевым, кото;
рый тоже горячо поддержал мое намерение. Мы продолжали обдумывать пути решения нашей затеи.
Тем временем отец прибыл на 2 дня со своих курсов как раз к свеженаловленной рыбе. Он был страстным любителем рыбных блюд и грибов. За мою удачную охоту я получил похвалу отца, что для меня было очень важно и удовлетворяло мое детское самолюбие. И я решил к возвращению отца с курсов сделать свой неводок и наловить карасей этим неводком значительно больше. Ведь я убедился, что в Горелой Купе их много. Ведь если топтушкой мы поймали более пуда, то неводком можно взять намного больше. Но  как сделать невод? С этим вопросом я обратился к дяде Никите в расчете на его совет или помощь. Ведь он был заядлым рыбаком. Дядя мне сказал, что своего материала у него нет, а вот на чердаке колхозной мастерской развешен старый колхозный невод, из него можно кое;что путного найти. Но как этим воспользоваться – думай сам. С этим советом я ознакомил Кузьму. Нам идея эта понравилась. Было решено ее осуществить. Наша осторожная разведка подтвердила наличие старого невода на чердаке мастерской. Мы стали ожидать подходящего момента. Такой момент вскоре наступил. Пошел длительный мелкий обложной дождь на 1–2 суток. В это время полевые работы не ведутся, все занимаются своими домашними делами. На  колхозном дворе, кроме сторожа Ивана Фомича, никого не было. Мы оделись в длинные армяки из домотканого сукна, ожидая ухода сторожа на обед. Как только он ушел, мы забрались на чердак мастерской, отрезали по куску метров по 6–8 крыльев старого невода, обмотались ими вокруг туловища, поверх одели свои отцовские армяки, и сторож ничего не заметил. Так мы добыли материалы для сооружения своего неводка. Получился небольшой невод с размахом крыльев метров по 8 и мотня около 2 метров. Решили его опробовать его на речке. Ловили вброд и  поймали в  первый раз килограммов 7–8  различной рыбы: окуньков, плотвичек, ершей, щупенят и несколько раков. Невод получился. Мы были довольны, но карасики в Горелой Купе не давали покоя. Первый выход туда мы совершили с Алексеем Романовым, Кузьма был чем;то занят. Улов удался сверх наших ожиданий, мы заполнили наши пудовые сумки, заполнили калоши своих штанишек, сумочки из;под наших полдников;в общем, более 50 кг. Наши мамы были довольны, а я в ожидании возвращения отца с курсов, был удовлетворен тем, что есть чем его угостить. Но  в  это время стояла ясная сухая погода, предвещавшая хороший улов. И  мы с  Кузьмой снова решили пойти на ловлю. Улов получился хороший, мама рыбу  прежнего  улова  пустила  на сушку,  а наиболее  свежую почистили,  подсолили  до приезда  отца.  У нас  было  чем встретить отца, за что я получил его похвалу. Таким образом, мы через 2–3 дня отправлялись на рыбалку и всегда возвращались с хорошим уловом. Но потом наш секрет был раскрыт и взрослые с большими неводами быстро выловили карасей в Горелой Купе. И в последующие годы полного восстановления рыбных запасов в этом водоеме не произошло. А в послевоенные годы окружающие болота были осушены, и постепенно водоем совсем исчез, даже скоту в летнюю жару негде было попить воды.

ВЫПУСКНОЙ КЛАСС. СВАДЬБА ХРИСТИНЫ И ЕГОРА.

Прошло лето 1936 года, в колхозе был получен хороший урожай, люди зажили значительно лучше, в магазинах появились колбаса, сахар, хорошие конфеты, велосипеды, но с одеждой было все еще туго. Главная беда была в том, что у крестьянина не было денег. Колхозник за свой труд получал натуральные продукты, и цены на продукты на рынке упали. А получаемых на трудодни денег порой не хватало на уплату сельхозналога, местного самообложения, займа, который мучил весь народ, так как рассчитан он был на 20 лет, прежде чем должен был дать отдачу. А жить ведь надо было сегодня, сейчас. Рабочим и служащим жить стало лучше, колхознику было тяжело. Началась учеба в 7 классе, мы все повзрослели, стали более серьезными. Учеба в школе шла хорошо, наш класс стал более сплоченным, все случайные постепенно отсеялись, а неуспевающие остались второгодниками в 6 классе. В результате нас осталось 22 человека, но окончил 7 класс 21 человек, Замотай Поля вышла замуж за  Посканного Степана Ивановича, который учился в  военно;коммунистическом училище. Потом в годы войны он погиб. В процессе учебе в 7 классе мы стали задумываться о дальнейшей своей судьбе, куда пойти учиться дальше. Мы с Ильёй Бондаревым решили пойти в медицину, но на наш письменный запрос в Клинцовский медтехникум мы не получили никакого ответа. Вопрос оставался нерешенным.
В ноябре;декабре 1936 года встал вопрос о замужестве моей сестры Христины, что было предметом жарких обсуждений в семье. Наша Христина дружила с Мотей Василия Фомича. За этими двумя подружками ухаживали два друга: Пысин Егор Григорьевич за Христиной, Мельников Петр Ильич за Мотей. Оба они были шоферами, оба решили жениться сразу один за другим. Против Егора выступала мать и Аксинья, отец занимал нейтральную позицию. Я и Федор Шичок – муж Ксеньи вместе с  Христиной были за  Егора. Основным аргументом против Егора выставлялось его пристрастие к алкоголю и неблаговидное поведение его матери Натальи Денисовны как женщины. Все это было истиной, но отец Егора, погибший в гражданскую, был вполне благопристойным мужиком. Христина заявила, что не выйдет ни за кого, кроме Егора, и вскоре он приедет свататься, вернее, пришлет своих поверенных сватов. Рядились, обсуждали, толковали мои родители и наконец, скрепя  сердце,  мать  согласилась  на  сватовство. В середине
декабря  вечером  к нам  пришел  Федор  Шичок,  дядя  Никита и «Терех» Василий Фомич, перед этим отец закупил водки. Мать приготовила  жареной  рыбы,  поджарила  сало  с яичницей. Я понял,  что  в этот  вечер  ожидают  приход  сватов. Действительно, часов в  8  вечера пришли сваты – мать Егора, его  дядя  Кирилл  Денисович  «Быстрый»,  Петр  Пономарек и Ильюшка Мельников. Начался  разговор  издалека  о погоде, о местных  новостях  и потом  перешли  к основной  цели посещения.  Мать  упорно  настаивала,  что  девке  еще  рано выходить  замуж,  пусть  еще  погуляет  свободной  девушкой. Наконец, решено было спросить согласия молодых  на брак. А молодые в это время стояли во дворе на морозе, ожидали своего часа. Их пригласили в хату, спросили их согласия, ответ их  был,  разумеется,  положительным.  После  этого  сваты выставили  на стол  водку  мать  выставила  им  приготовленную закуску,  скрепили  договор  мирной  выпивкой.  После первой  чарки  пошел  оживленный  разговор  на  самые разные темы. Пошла потом вторая, третья чарки, отец выставил  свою  водку.  После  этого  «густые»  сваты  договорились свадьбу сыграть 7 января 1937 года на Рождество. Такому исходу дела я  был рад, мои симпатии принадлежали Егору.
Началась подготовка к свадьбе. Обе мои сестры вышли замуж за  сирот, росших без отцов, но  очень хороших ребят, скромных, добрых, работящих и любящих своих жён. У Егора был серьезный недостаток – слабость к спиртному, а в состоянии  опьянения  он  мог  наделать  много  глупостей,  но «мирного»  характера.  Для  проведения  свадьбы  было  сшито новое платье, новый полушубок, валенки, ботинки и   другие наряды;  были  зарезаны  кабан  и барашек,  закуплена  водка, заготовлена  свежая  рыба.  Меня  пешком  отправили  в  п.Грозный пригласить дядю Ивана Петровича и его старшего сына  Василия  Ивановича,  была  приглашена  вся  увельская родня. Из Грозного мы вместе с дядей шли пешком, поднялась метель  с ветром.  Мы  пришли  во второй  половине  дня 6 января.  Зима  была  снежная,  но в день  свадьбы  мороз ослабел.  Свадьба  прошла  хорошо,  последующие  2 дня  шло опохмелье.  Таким  образом,  наша  семья  стала  из 4 человек: я с Машей и отец с матерью. Потом с Егором мы  стали не  только родственниками, но   и   очень хорошими близкими друзьями.
Подошла Масленица, и   традиционно тесть пригласил зятьев на празднование. Для этого мать стала готовить закуски, отец заготовил выпивку. Масленица с   участием наших зятьев прошло хорошо, выпивали тогда мало и перепившихся не было. В последующие годы мама полюбила и второго своего зятя как родного сына и, видимо, от прежней ее неприязни не осталось и следа. Моя мама была умной женщиной и всегда поступала не только под действием эмоций, но в большей степени под влиянием ее природной прагматичности и рассудительности. Да и своим поведением и всем образом жизни Егор заслуживал полного доверия и любви к нему всего нашего семейства.
Изучая программные предметы в  школе: литературу, историю, географию, биологию, химию и физику, я уже тогда чувствовал, что имею знания, начинаю понимать окружающий меня мир. Но из всех предметов школьного обучения наиболее легко мне давалась математика, геометрия, а потом и тригонометрия. В школе и потом на протяжении всей моей учебы я успевал в математических науках. Еще слыша задачу от учителя или читая условия задачи у меня в голове уже было готово решение этой задачи. Особенно я любил алгебру с ее логическим раскладом. Я запомнил один эпизод тех времен. Обычно вечером после работы до наступления темноты многие мужики собирались на центре села около лавки. Здесь велись разговоры обо всех новостях деревни, мужики курили, говорили, обсуждали, рассуждали, делали покупки, ну а мы, мальчики – тоже всегда там. И вот в один из таких дней вместе с нашими мужиками был сапожник из Святска Фома Тимофеевич, человек степенный, рассудительный и  хороший мастер. Вот он нам, мальчишкам, задал задачу, сказав, что посмотрит, чему и как нас там учат в школе. Задача: летела стая гусей, навстречу им летит один гусь. «Здравствуйте, 100 гусей» – сказал он. Ему ответили: «Если бы еще столько, да полстолько, да четверть столька, да ты, гусь, тогда бы нас было сто». Сколько гусей было в стае? Зная сложность решения задачи, старик торжественно смотрел на нас. Но с помощью алгебры я тут же в уме решил эту задачку, в стае было 36 гусей. Старик был удивлен быстрым и правильным решением задачи. Удивились и наши мужики, а Фома Тимофеевич сказал, что «вижу батькового сына». Мне это было лестно. Мои сверстники стали расспрашивать у меня ход решения задачи. Я написал сам на песке уравнение, и они все поняли, как просто разрешить эту задачку:
4х+1х+4 (2х)+4 (4х)+1=100; 1х=36
Преподавателем математики в 7 классе у нас была приехавшая жена завуча школы Сергеенко Ивана Яковлевича Сергеенко Ольга Андреевна. Иван Яковлевич преподавал у нас русский язык и литературу. Это был одаренный, внешне красивый мужчина, но увлекавшийся излишне спиртным. Это замечали и мы – ученики, что не украшало его в наших глазах и в глазах взрослых. После 1937 года, когда органами НКВД был репрессирован наш бывший директор Сучков Дмитрий Михайлович, Иван Яковлевич стал директором школы, но при его директорстве мы уже не учились. Зоологию преподавал Тимошенко Данила Макарович, географию, историю, Конституцию – Ковалев Иван Васильевич, химию – Тимошенко В. М., немецкий язык – Ковалев Никифор Захарьевич, рисование и черчение – Сучков Дмитрий Михайлович. Мне казалось, что коллектив учителей у нас был сплоченный и очень квалифицированный. Но вот вышла такая история. Тимошенко Д. М. женился на нашей увельской девушке Поле Посканной, но  через месяц ее отбил ученик 6 класса Осипенков Григорий Васильевич «Смолик» и женился на ней. Это был конфуз и Данила Михайлович тяжело переживал это. Конечно, в процессе учебы было много детских шалостей, шуток, подковырок. Ребята любили много шутить над девочками, но никогда девочек не обижали. Большую внеклассную работу вел пионервожатый Романченко Андрей Иванович. Он вел кружки, был с богатой фантазией, шутник, импровизатор, увлекательный рассказчик с артистическими способностями.
В январе 1937 года отмечалось столетие со дня смерти А. С. Пушкина. В нашей школе очень широко отмечался этот юбилей. Руководил этим учитель литературы Иван Яковлевич. Всю работу по подготовке юбилейного вечера взял наш 7 класс. Была подготовлена инсценировка поэмы «Цыганы», отрывки из «Бориса Годунова», много стихотворений. Гримировку и сценарий вёл Афанасий Борисович. Мы всем классом выучили поэму, были разучены песни цыганского табора, пляски. Большую творческую выдумку в постановку «Цыган» внес Романенко Андрей. На сцене была установлена цыганская кибитка, все мы были загримированы под цыган. Авторский текст читал Иван Яковлевич, роль Алеко исполнял Николай Шаболтай, роль Земфиры – Лида Подруная, старый цыган – Андрей Романченко. Публика, жители Увелья,  была в восторге, тепло нам аплодировала. Из зала раздавались возгласы: «Смотри, да это же Андрей Гордейцов, а вон Гришка Красулихин, а это Николай Рябцев!» и т. д. В следующую субботу был вечер декламации стихотворений Пушкина учениками школы. Я с Григорием Мельниковым инсценировали отрывок из «Бориса Годунова» – разговор Бориса с сыном Федором. Гришка – Борис, я; сын Федор. За период подготовки к юбилею А. С. Пушкина было выучено наизусть много его стихотворений, отрывков из поэм. Мы лучше узнали широту таланта и величие гения нашего величайшего поэта. Заканчивалась учеба в 7 классе, наступили выпускные экзамены. К экзаменам мы готовились вместе с Ильей Бондаревым, готовились серьезно по полной программе. Все экзамены мы сдали успешно на «отлично», но мне по зоологии Данила Макарович поставил «4», хотя я полностью ответил на все вопросы и во всех четвертях у меня было «5». Это меня лично очень обидело, этот предмет я знал прекрасно. Теперь для поступления в среднее учебное заведение мне надо было сдавать вступительные экзамены, так как я не получил свидетельства отличника. Но  обида эта вскоре прошла. Стал вопрос: куда поступать учиться дальше? Некоторые пошли в текстильный техникум в Клинцах, другие в сельхозтехникум в Новозыбков, некоторые в  медицинский в  Клинцы, некоторые в  среднюю
школу в Красной Горе. Мы, 5 человек – Шлома Аня, Шаболтай Настя, Шаболтай Николай, Шаболтай Илья и я подали заявление в Суражское педучилище. После окончания школы колхоз выделил автомашину для поездки всего нашего класса вместе с учителями в г. Клинцы для экскурсии и  фотографирования на  выпускной фотографии. Все это было результатом личного старания нашего директора Дмитрия Михайловича. Многие из наших выпускников впервые были в городе, поэтому для нас это было большим событием. Мы сфотографировались на  коллективное фото вместе со всеми учителями и всем нам осталась фотография на память. Она и сейчас хранится в семейном альбоме. Все последующие выпускники школы предвоенного периода не были удостоены этой чести. После фотографии мы побывали на суконной фабрике, где пообедали в столовой. Домой вернулись уже затемно. Все ребята были очень довольны, а через неделю мы получили наши фотографии.

ПОСТУПЛЕНИЕ В СУРАЖСКОЕ ПЕДУЧИЛИЩЕ И УЧЁБА НА ПЕРВОМ КУРСЕ

В июне 1937 г. я  получил извещение явиться на вступительные экзамены в  Суражское педучилище, то  же получила и  Аня Шлома;Белякова. На лошадке Федор нас к вечеру привез в Сураж. Здесь мы разместились в общежитии на голых кроватях без постелей. Экзамены были по  русскому языку (диктант), литературе, географии, математике, зоологии. Все экзамены я сдал успешно. За время экзаменов я ознакомился с Иваном Павловичем Кравцовым из Петровой Буды. Утром после опубликования списка зачисленных и нахождения в нём себя мы с Аней и Иваном Кравцовым пешком отправились домой – 65 км от Суража до Увелья. К вечеру мы добрались до Петровой Буды – 51 км, переночевали у  Кравцова, позавтракали и  отправились в  Увелье. Мы были рады, что сдали экзамены и стали студентами, поэтому дорога нам была не в тягость. После возвращения из Суража я уже стал чувствовать себя повзрослевшим в своих собственных глазах. Оставшееся время до начала занятий я проводил обычно на  колхозной работе и  временами вместе с  Кузьмой ловил рыбу на нашей речке.
Подошло время отправляться в  Сураж на  учебу. Всего принятых нас было 5 человек, Настя, Николай и Илья Шаболтай были приняты как отличники без экзаменов. Добраться до Суража решено было на подводах. Были снаряжены 2 подводы: Настя и Николай на одной, я, Аня и Илья на другой. Надо было ехать со  своей постелью. Все мои вещи: одеяло суконное, матрацная насыпка, подушка с  наволочкой, простыни из домотканого полотна, 2 пары белья из домотканого полотна были вложены в отдельный мешок, в сундучок были уложены продукты: сало, крупа пшенная, зажаренная баранина, пшеничные пампушки и др. Добрались мы благополучно, разместились в общежитии в комнате на 5 человек ребят, из которых мы, трое, были увельцы. Всего но 1 курсе было три группы: «А», «Б», «В» по 30–35 человек. Мы с Николаем попали в группу «А», Илья и Аня – в группу «Б», Настя в группу «В». В группе «А» оказался Жерноклёв Иван, с которым мы были вместе в районном пионерлагере в 1935 году. Потом мы с ним стали хорошими друзьями. Началась учеба, началось знакомство. Оказалось, что из Городечни было 3 человека: Василий Тупица, Пётр Комоза и Гавриил Бохан. Было много ребят и девочек из других сёл нашего Красногорского района; на курсе старше нас учился из Верещак Шендрик Николай. Когда стал вопрос о  прописке нас в  общежитии, оказалось, что Настя и  я  не  имели паспортов по  возрасту и  поэтому нас не  могут прописать. Нам выдали бумаги из педучилища на имя Красногорского райотдела милиции с  просьбой выдать справки с места жительства взамен паспортов. Вот с этими справками мы во второй половине 12 сентября пешком вышли по направлению к Красной Горе. Нас таких из Красногорского района собралось человек около 10. К  вечеру мы дошли до  Гордеевки, вышли за  Гордеевку и  в  ближайшей деревне в  клубе увидели шедшую кинокартину. Мы здесь остановились, чтобы скоротать ночь, но после окончания кино нас выпроводили из клуба, и за деревней на лугу мы вместе с ночными пастухами лошадей провели остаток ночи у костра, изрядно продрогнув к утру. Рано утром мы тронулись на  Красную Гору. Часам к  11  утра мы были в райотделе милиции всей своей студенческой ватагой. У нас взяли свидетельства о рождении и обещали к 14–00 подготовить справки. За это время мы покушали в столовой, поискали возможных подвод из  Увелья, но никого не  нашли. Получив справки,  мы  с Настей  пешком  отправились  в Увелье. По дороге  у меня  разболелся  живот,  рвота,  понос,  видимо, схватил пищевое отравление. Я мужался сколько мог, стараясь добраться домой. В  Яловке уже стемнело, мы вышли из  села, я   сказал Насте: «Видишь  огоньки  Увелья,  вот  дорога,  иди и никого не бойся, а  я  здесь немножко отдохну и   приду один». Она отказалась идти  одна.  Пока  мы  договаривались, до нас  донесся  звук  ехавших  в сторону  Увелья  телег. Мы вышли на дорогу в ожидании их приближенья. Оказалось, что это  были  увельские  мужики,  которые  довезли  нас  до дома. Дома  у меня  прошли  боли  в животе,  все наладилось. Побыв дома  день,  мы  на подводе  выехали  в Сураж  с запасом продовольствия. Мы продолжили учёбу.  Сразу же  несколько студентов «отсеялись». Учёба у всех нас-увельцев шла хорошо.
Подошли  Октябрьские  праздники.  Домой  нас  не отпускали, разрешали  выбыть  только  после  демонстрации.  Так мы  теряли  целые  сутки.  Поэтому  мы  решили отправиться домой после окончания занятий 5   ноября самовольно, что и сделали. Все впятером мы вышли пешком, около 15–00. Погода была пасмурная, осенняя, свежая, но безветренная. Часам к 9 вечера  мы  дошли  до Гордеевки и попросились переночевать  в сельский  Совет.  Сторож  сельсовета  долго не пускал нас в помещение. Наконец он смилостивился, пустил нас.  Мы  перекусили  всухомятку  и утомленные 30;километровым  переходом,  уснули  на стульях  и скамьях. Поднявшись  до света,  мы  сделали  ещё  рывок  на 35 км до нашего Увелья и во второй половине дня пришли домой. Мама  и Маша  встретили  мой  приход  с радостью,  я же попросил  поскорее  покормить  меня,  так  как  изрядно проголодался. С большим удовольствием я опорожнил миску горячего  ароматного  борща  с бараниной  из русской  печки и порцию  тушеной  картошки  с мясом  и соленым  огурцом бочкового посола, я соскучился по домашней пище. Мы побыли в Увелье ещё день праздника 7 ноября, помылись в бане, а 8 ноября  выехали на подводах в Сураж с пополнением продовольствия  и сменой  чистого  белья  и зимней  верхней одеждой. Праздник Октября мы провели хорошо, были удовлетворены
посещением дома, ведь мы были ещё детьми. А если учесть, что в те времена деревенские дети вообще не были приучены
к миграциям, дальше своей деревни никуда не ездили, то наше отсутствие более 2;х месяцев дома было и для нас и для наших родителей необычным. Но как только после праздников начались занятия, нас вызвал директор училища Боченков Константин Фёдорович за самовольный уход и пропуск занятий 6 ноября. Всем нам приказом был объявлен строгий выговор, и то, учитывая, что все мы хорошо успевали. Но это взыскание мы перенесли спокойно, чувствуя, что мы вправе были побывать дома. Хорошо, что нас не лишили стипендии.
Закончилось первое полугодие учёбы, подошли зимние каникулы. Первый семестр мы закончили хорошо, у меня были оценки «5» и «4». В последний день 1937 года, 31 декабря, за нами приехали на санях, все мы отправились домой на двух подводах. Дома мы встречались с  учителями, своими сверстниками, которые учились в 7 классе школы. Но эта зима для Увелья была несчастливой. В  селе разыгралась эпидемия сыпного тифа, в  бывшей старой школе был развёрнут временный стационар. В колхозной бане проводилась помывка в первую очередь школьников, а потом всех жителей с обязательной прожаркой одежды в борьбе с завшивленностью. Несколько человек погибли в результате этой эпидемии. Когда мы приехали после каникул в Сураж, всех нас отправили в райбольницу на анализ крови на предмет зараженности сыпным тифом. Ни у кого из нас тифа не обнаружили.
Питались мы в  студенческой столовой. Питание было очень скромным. Утром порция картофельного жидковатого пюре без всякой заправки и стакан чая. В обед борщ или картофельный суп без единого кусочка мяса, на второе – порция каши или макарон. Ужин повторял завтрак. Вставая из;за стола, я чувствовал, что съел бы ещё 2 раза по столько. Был при столовой буфет, где буфетчик, пожилой еврей Айзик Руманович продавал порции винегрета, фруктовый компот, белые булочки, порции хлеба. Но  нужны были деньги, а  их не  было. Стипендии в  35  рублей было недостаточно. День питания в столовой стоил около 1 рубля. Столовая работала по  принципу самообслуживания. Поэтому выручало домашнее подкрепление: сало, топлёное масло, жареная баранина. Летом  и осенью  я любил  кушать  белый  хлеб  с арбузом, но потом приходилось часто бегать мочиться, а  также любил красные помидоры  с хлебом  и солью.  Вообще  в магазинах, в ресторане и столовой картонной фабрики, в закусочных было всего вдоволь, но денег не было. Можно было всем любоваться, а покушать ничего вкусненького нельзя.
Несколько слов о г. Сураже. Это небольшой районный городок по тем временам тысяч на 10–12 населения. Среди населения не менее 40% составляли евреи. Даже была еврейская средняя школа, все торговые точки в городе были заняты евреями, все местные мастерские по линии бытового обслуживания были в руках еврейской общины. Даже в нашем педучилище много преподавателей было еврейской национальности. В городе было несколько многоэтажных домов, остальные постройки были деревянные одноэтажные. Из культурно;просветительских и  зрелищных учреждений был клуб фабрики «Пролетарий» и кинотеатр, оборудованный в бывшей церкви. Был стадион в центре города, парк культуры. По всему городу было 2 улицы, покрытых булыжником, остальные улицы были без твердого покрытия. Город расположен на правом высоком берегу реки Ипуть. Эта река в те времена была полноводной и рыбной. В городе было много магазинов, ларьков, закусочных. Из промышленных предприятий самым крупным была фабрика технических картонов со  своей теплоэлектростанцией, снабжавшей фабрику и  весь город электроэнергией, со своей высокой трубой, гудком, по которому мы узнавали время. Ведь часов наручных или карманных тогда было вообще очень мало, стоили они очень дорого и никто из студентов их не имел. Вторым промпредприятием был сушильный завод по переработке фруктов и овощей. По окраине города проходит железная дорога Орша;Унеча.Наше педучилище было организовано на базе бывшей духовной семинарии. Это отдельный микрорайон города, в который входили добротно построенный 3;х этажный учебный корпус с  просторным вестибюлем, красивой широкой лестницей, широкими коридорами и просторными аудиториями, с хорошим конференц;залом; двухэтажное общежитие, 3 одноэтажных здания общежития и  4  деревянных домика для квартир преподавателей и размещения студентов, а также студенческая столовая. В состав этого микрогородка входил хоздвор с  конюшнями, свинарником и  овощным огородом. Вся территория микрогородка была обнесена деревянным забором. Дороги внутри микрогородка были вымощены булыжником. В педучилище была своя прачечная, хорошее кирпичное затемненное овощехранилище. На территории была открытая спортплощадка и спортзал в учебном корпусе. Учебный корпус и двухэтажное общежитие имели центральное отопление. Напротив фасада учебного корпуса расположен массив соснового леса. В  педучилище работали кружки: музыкальный, хоровой, драматический, физкультурный. Желающих заниматься в кружках было много. Я занимался в драматическом и в физкультурном, а потом в стрелковом кружке. Учеба на  первом курсе была адаптацией к  жизни и  учёбе в отрыве от дома.  Но мы  уже  становились  студентами  с наиболее прогрессивными  взглядами  по тем  временам.
  Закончил я первый курс с очень хорошими результатами. Здесь в педучилище я  научился танцевать тогдашние танцы: страдания, краковяк, польку, нареченьку, падеспань, вальс, «Светит месяц», «Тустеп» и  др. Танцевать учились вначале одни ребята, а потом уже стали приглашать девочек. После окончания первого курса в период летних каникул я работал в колхозе: пахал, разгонял картофель пропашником, был учётчиком во время жатвы. В конце рабочего дня на жатве я шёл с сажнем в поле, замерял площадь сжатой нивы и все сведения представлял бригадиру для начисления трудодней. Стояла сухая жаркая погода. Жатву хлебов вели вручную: ячмень, рожь, пшеницу, овёс. Это очень трудная и тяжёлая работа лежала на плечах женщин и девочек. Приходилось иногда пасти лошадей, грести сено. В   конце дня вся молодёжь отправлялась  на речку  купаться.  Мы  продолжали  дружить с Кузьмой Ильевым. Иногда мы с  Кузьмой под вечер ходили на  речку с нашим совместным бреденьком на рыбную ловлю. несколько раз я ездил на ночную рыбалку с неводом на озеро
вместе  с дядями  Никитой  и Николаем.  Мы  возвращались с рыбалки  ранним  утром на   восходе солнца. Уловы рыбы были хорошими, особенно много было раков. После завтрака я сразу  засыпал  на несколько  часов  в тёмной  прохладной
клети. Кузьма закончил 7  класс, учился он слабо. Стал вопрос о  его дальнейшей учёбе. Было решено поступить в  Клинцовскую ФЗО (школа фабрично-заводского обучения) при текстильных фабриках. Вступительные экзамены были по  русскому языку, математике, географии. Я успешно сдал все экзамены за Кузьму, и он был зачислен. Но  проучившись около 3;х месяцев ввиду неуспеваемости он оставил учёбу, устроившись потом приёмщиком;извозчиком колхозного молока на сепараторный пункт в Яловку. Так и закончилась учёба Кузьмы до его призыва в армию осенью 1940 года. 20 ноября 1937 года у Христины родился первый сын Александр – белоголовый мальчик. Егора в этом году призвали в армию на действительную военную службу. Служил он на дальнем Востоке в Биробиджане в артиллерийской части до осени 1939 года. За время его службы в 1938 году для Христины с Сашей был куплен родителями дом у Любошенко Данилы Андреевича (это был дом Филиппа Кугутового). Дом этот был старым, изношенным с большим старым в основном грушевым садом и располагался он всего через 1 двор от нашего двора. Такое соседство было удобным для обеих семей, но особенно удобным для Христины. Обе наши семьи жили в полном смысле заодно, маленький Саша больше жил у нас. Его нянчили и за ним смотрели Маша и Поля Ксеньина. В этом доме сестра проживала до своей смерти в 1964 году.

ВТОРОЙ КУРС ПЕДУЧИЛИЩА

Второй курс педучилища начался обычно, но я уже был несколько иным. Случилось стечение многих обстоятельств. В  ноябре;декабре 1937  года в  Увелье прошла серия ночных арестов так называемых «врагов народа», простых деревенских малограмотных или неграмотных мужиков, за которыми никто из жителей села не замечал ничего враждебного или вражеского по отношению к народу или государству. Среди 11 арестованных был мой дядя Терентий и мой двоюродный брат по матери Брит Пётр Иванович;Силочков. Это портило
мою биографию на всю жизнь. Летом 1938 года во время летних каникул я вступил в комсомол в Красной Горе. В конце июля мы втроём приехали в Красную Гору на лошади на засе;дание бюро райкома комсомола для утверждения нашего приёма в члены ВЛКСМ. Первичная комсомольская организация Увелья нас приняла. Я немного побаивался в отказе приёма из;за своей биографии. На бюро нас вызывали по одному. Когда меня вызвали, первый секретарь райкома Хандожко попросил рассказать автобиографию, что я и сделал, не утаив и про родственников;врагов. С какими;то оговорками меня приняли, здесь же выдали нам комсомольские билеты. Для меня это было большой радостью, чем я поделился с отцом. Он воспринял это против моего ожидания как;то спокойно;безразлично. Вот с этим багажом я начал второй курс, оставаясь истинным убеждённым патриотом советского социалистического строя, патриотом своей Родины. Мы, во всяком случае я, не различали национальной разности, не было никаких предвзятых отношений к другим национальностям. Это, видимо, было связано с тем, что в то время в нашей местности и не было других национальностей неславянского происхождения, кроме евреев. Благодаря прочитанным мною книгам «Хаджи;Мурат», «Герой нашего времени» и другим, тогдашним кинофильмам, у меня создавалось впечатление о  представителях кавказских народов как о  честных и мужественных людях. Я тогда не видел, не встречался, не имел  никаких  дел  с кавказцами, их порой дикими обычаями. Потом я столкнулся с нелучшими представителями  этих  национальностей  в   период Отечественной  войны,  в послевоенный  период  на рынках, в поездах, при отдыхе в санаториях, и  понял двоедушие многих из   них, спекулятивной натуре их характера, скрытности и  безграничной наглости в  поведении и  делах. Я  потом уже в  зрелом  возрасте  посмотрел,  что  в Грузии,  Армении, Азербайджане,  среднеазиатских  республиках  вы  не увидите ни одного  русского  на должности  начальника  или руководителя. Но посмотрите у нас в России, Белоруссии, на  Украине если живёт армянин, грузин, азербайджанец, то он обязательно  начальник,  торговец;спекулянт,  но не рабочий, не колхозник.  Особенно  это  наглядно  среди  армян и нахалов;грузин.  Конечно,  среди  этих  наций  мне  встречались и порядочные люди, но их были единицы. Но, возвращаясь к моей юности, я был тогда до мозга костей убеждённым интернационалистом. Но в те времена нам упорно вколачивали классовую вражду и ненависть к богатым, отождествляя всех их с эксплуататорами, угнетателями трудового народа, кровососами, самыми гадкими людьми. Даже старательных, работящих колхозников, которые благодаря этому имели большой достаток в  доме (сало, мясо, молоко, хлеб), называли злобно «кулачуга», которого надо было бы тряхнуть. Бытовала и имела широкий ход поговорка того времени: «Когда от большого берёшь немножко, то это не воровство, а просто делёжка». Потом эта поговорка обернулась своей стороной и для колхозного и государственного добра, все повсеместно стали из большого брать понемножку – растаскивать народное добро.
Второй курс педучилища прошёл в  основном хорошо. Сменился директор педучилища, вместо Боченкова директором был назначен преподаватель географии Воблов, тоже мягкий добрый человек, который пробыл на этой должности весь второй курс и до середины третьего курса – до марта 1940 года, когда сменил его Гапоненко. Но нас тогда мало интересовала личность директора, мы учились, что было нашей главной задачей. Я стал обращать внимание на физкультуру и спорт. Мы особенно близко сдружились с Иваном Жерноклевым, вместе готовили уроки, вместе играли в волейбол, который я любил больше всех спортивных игр; занимались на перекладине, параллельных брусьях, гимнастическом коне, с увлечением играли в бильярд. Дружба наша была тёплой, учился Иван тоже хорошо. Иван имел склонность к художеству, удачно рисовал портреты, пейзажные картинки и  др. Мы оба имели много общих интересов, всё оценивали примерно одинаково. Мы с ним были вместе в пионерлагере ещё в 1935 году и тогда подружились. Из Любовшо в училище на разных курсах училось несколько человек. На  курс младше учился Савченко И. И. И вот 5 декабря 1938 года в день праздника – Дня конституции было решено отметить это праздничным обедом в столовой картонной фабрики, где повар Миша готовил вкусные сытные блюда. Николай Шаболтай, Иван Савченко, Иван Жерноклев и я чинно уселись за столом и заказали обед и по 100 грамм водки. Я выпил около 50 г, охмелел, но плотно поел, что для меня было главным. Опьянение было лёгким, каким;то приятным, при этом пошёл такой свободный, приятный разговор. Праздник Октябрьской революции на втором курсе мы тоже отмечали в Сураже, домой уже так не тянуло.
Первое полугодие 2 курса я окончил прекрасно. После окончания семестра на зимние каникулы за нами приехали на санях. До Увелья мы доехали хорошо, тем более что для меня родители передали валенки. Зима была снежная и довольно холодная. На каникулах я хорошо отдохнул. Дядя Никита забил кабана к Рождеству и пригласил на  свежину меня и  Николая Шаболтая, угостил нас выпивкой с хорошей крестьянской закуской: печёнка, холодное, квашеная капуста, отваренный картофель, солёные огурцы. Я почти не пил водки, но всё же захмелел. Николай выпил побольше, он старше меня на 4 года, но тоже захмелел, и стал хвалиться своими успехами. Мне было удивительно слушать, как это он нескромно многое привирает, а иногда и бессовестно врёт. Этого я просто не понимал, это претило моей совести, я был не приучен ко лжи. Но, видимо, он был пьян. Такая трогательная гостеприимность дяди Никиты мне была очень приятна, с этого времени он ко мне относился как ко взрослому и учёному человеку. И вот сейчас, с позиции взрослого человека, я стал понимать такое его отношение. Ведь мы были первыми среди нашей сельской молодёжи представителями учащейся молодёжи. Основная масса нашей увельской молодёжи и  молодёжи окружающих сёл всю учёбу ограничивали 3–4 классами начальной школы, а потом шли на тяжёлый крестьянский труд, продолжая дело своих родителей. Значительная часть и  вовсе не  училась, ограничившись в  лучшем случае 1–2 классами. В деревне тех времён прохладно относились к  учёбе, считая, что для крестьянина достаточно научиться читать, писать и считать. Приблизительно так считала и моя мать. Ведь была в основе этого простая крестьянская истина – подрастают дети и подходит помощь в ведении крестьянского хозяйства, обременённого многими заботами и тяжёлым многотрудием. Вот, видимо, почему мой дядя Никита гордился тем, что я, его племянник, учусь дальше и учусь хорошо.

ВЕЧЕРНИЕ ПОСИДЕЛКИ УВЕЛЬСКОЙ МОЛОДЁЖИ

Во время каникул я  помогал по  домашнему хозяйству
маме. Вечерами я  вместе с  моими сверстниками по  детству,
нигде не учившимися, ходил на посиделки к девчатам, танцевал в  клубе на  вечерах танцев. Было здесь много шуток, много песен. Особенно интересно было на вечерних игрищах. Вот как они подготавливались и  проводились. На  вечерние посиделки молодые девчата собирались группами по 4–6 человек на квартире у молодой обычно хозяйки, которая сама была ещё недавно девушкой. На этой квартире после ужина собирались девушки – это примерно в 7 часов вечера и здесь занимались рукоделием: пряли  льняную пряжу, вышивали, вязали. Обычно ярко горела керосиновая лампа, шли разговоры, рассказывались сказки, пелись песни. В это время сюда приходили ребята, здесь они садились поближе к своей любимой, перешёптывались, стараясь не подать вида, что влюблены. Было много шуток, острот, смеха, песен, а иногда кто;то из ребят приносил и читал интересный рассказ при всеобщем внимании. Были попытки хулиганства, но это быстро пресекалось либо хозяином, либо самими ребятами. Вообще наши деревенские вечерние зимние посиделки были и  весёлым, и полезным времяпровождением сельской молодёжи. Я лично любил ходить вечерами зимой на посиделки, здесь было живое общение молодёжи всего села. Тогда молодёжь была много добрее и отзывчивее друг к другу. Я не помню случаев драк и вульгарного хулиганства, видимо потому, что мы все хорошо друг друга знали. Иногда на такие вечера являлись ребята с гармошкой. И тогда вся работа откладывалась в сторону, начинались весёлые танцы. Приблизительно часов в 11 вечера девочки укладывались спать. На пол расстилались толстые соломенные маты, которые застилались простынями домотканого холста и покрывались холщовыми чистыми дерюгами. Иногда ребята оставались ночевать, каждый ложился рядом со своей невестой, но  ничего лишнего не  позволялось. Если девушка не желала с кем;то ложиться, она уходила, давая этим понять, что он ей не люб. Но бывали случаи, когда на одну девушку претендовали два парня. В  этом случае создавалось щекотливое положение вплоть до конфликтных ситуаций. Рано утром девушки вставали, убирали постели и расходились до следующего вечера. Мне никогда не приходилось ночевать с девочками, так как не было здесь моей симпатии. Во время этих каникул я очень
близко сошёлся дружбой с Петей Савостёнком. Мы начинали
учиться вместе с 1;го класса, но он потом остался на повторный курс в 3;м классе, остался по своей воле, он не мог терпеть учителя 4;го класса Ковалёва И. В. После окончания 7;го класса он учился в это время в 8;м классе Святской средней школы, где вместе с ним в одном классе учились мои друзья из Верещак Петя Прищеп, Иван Вороновский, Коля Галыга, Иван Пугач. Мы с Петей Савостёнком были в хороших отношениях, а с этой зимы 1938–39 годов они стали тёплыми и дружескими. Мы вместе посещали во время зимних каникул посиделки, за один вечер мы были в 2–3 домах. Петя был весёлым, находчивым, остроумным и  острословным парнем, но  учился посредственно. Особенно охотно он давал клички ребятам и девчонкам. Во время зимних колядок каждая группа девочек по их посиделкам устраивала игрища. Девочки вскладчину нанимали музыканта, в складчину готовили ужин, очень обильный, сытный, а парни покупали водку и конфеты, чтобы принять участие в этом ужине. Изба по этому случаю наряжалась празднично рушниками, лентами, искусственными цветами, зажигались яркие керосиновые лампы и часов с 7–8 вечера начинались танцы. Девчата наряжались в самые лучшие свои наряды. Приходили парни на эти танцы, но в основном это были ухажеры этих девушек. В избу набивалось много соседних баб- матерей или старших сестёр этих девочек, детей. Играла музыка, шли коллективные и сольные танцы, припевки, частушки примерно до 2–3;х часов ночи. Замужние женщины судачили по поводу нарядов, красоты, достоинств и недостатков каждой девушки, а иногда и её жениха. К этому времени все уже порядочно уставали, наступала пора ужина. Здесь имело значение при подборе компаний симпатия к данной девушке или ухаживание за ней, а также наличие обусловленного взноса водки и сладостей. Быстро накрывался стол и начинался ужин с выпивкой. Девочки практически не пили, угощались сладостями, парни и пили, и ели. Обычно взнос был 0,5 литра водки. После ужина ещё продолжались танцы, но уже в ограниченном круге лиц. Здесь преимущественно танцевали каждый со своей, ведя часто откровенные доверительные перешёптывания о любви
и преданности.
На одном из игрищ в начале 1939 года мне представилось участвовать. Девочки нашего возраста, с которыми мы учились в начальных классах и которые потом оставили учёбу, ходили на посиделки к Моисею Макухину. Это были ещё совсем юные, но  уже начинающиеся невеститься девчата, что было под стать таким же юнцам, какими были мы. Вот эти девочки, Маша Астапова, Настя Нончева, Соня Бецелова, Поля Гордейцова, Варька Цыганкова и Аня Озельчикова устраивали игрище. Музыкантом у них был наш сверстник Иван Брулёв, оставшийся к этому времени сиротой (мать у него умерла ещё давно, а отец умер в 1938 г.). Наша компания: Петя Савостёнок, Иван Жуков, Илья Бондарев, Николай Диков, Кузьма Ильёв и я решили участвовать в ужине. Для этого была закуплена водка из расчёта по четвёрке на человека и 1 кг конфет;подушечек на всех. Танцевали мы часов до 2 ночи, потом сели за ужин, изрядно проголодавшись. Ужин прошёл весело, дружно, мы все быстро захмелели, девочки практически не  пили. После ужина мы ещё танцевали и только под утро разошлись по домам. Потом мы долго обсуждали между собой все подробности этого вечера. Для деревенских ребят того времени это был рубеж выхода в другой период жизни – период юности. Таким образом, я уже стал робко пробовать употреблять спиртное, но ещё не курил. Зимние каникулы быстро пролетели. Опять были снаряжены санные подводы, уложены запасы сала, поджаренного бараньего мяса и  других продуктов для подкрепления студенческого скромного питания и мы, 5 студентов, тронулись в путь на Сураж. Хорошо накатанная санная дорога была неутомительной.

ЗАПЫЛАЛА ВТОРАЯ МИРОВАЯ

Наступил 1939 год – год начала второй мировой войны, самой страшной войны в истории, принесшей много тяжёлых кровавых бед всему человечеству, в том числе и нашей семье. Практически война уже шла и до этого. Но эти войны были локальными и развязаны они были фашистскими режимами Италии и Германии. Итальянский фашизм во главе с Муссолини в 1936 г. развязал войну в Абиссинии – нынешней Эфиопии и потом в Ливии. Германский фашизм развязал войну в Испании также в 1936 г., эта война носила характер гражданской. В Испании установился республиканский строй во главе с социалистами и коммунистами. Это не нравилось ярым антикоммунистам – фашистам. При поддержке германских и  итальянских фашистов генерал Франко поднял военный мятеж. Германия и Италия помогали и снабжали его оружием, техникой, продовольствием, даже посылали туда воинские части. В защиту республиканской Испании встали демократические силы всего мира: были сформированы бригады добровольцев;интернационалистов, в составе которых сражались видные писатели – Хемингуэй, Михаил Светлов и другие. Наша страна оказывала большую помощь республиканской Испании вооружением, техникой, продовольствием и добровольцами. Много наших лётчиков, танкистов, артиллеристов, военных советников участвовали в боевых действиях, многие впоследствии стали видными военачальниками – маршалы Мерецков, Малиновский, генералы Батов, Павлов, видные лётчики. Тогда мы не знали этого, наши воевали под чужими именами, в основном немецкими, это тогда не афишировалось. В начале 1939 года Франко взял Мадрид и победил в войне, много испанских детей;сирот было вывезено в СССР, где они выросли и жили до 70;х годов, когда был умер Франко и  фашистский режим был упразднён. Кроме этого, в Европе уже шла тихая война. Гитлеровская Германия из;за попустительства Англии и  Франции оккупировала Австрию, Чехословакию, склонила на свою сторону Венгрию, Румынию, Болгарию, заключила военный блок с Японией и Италией с агрессивными намерениями.
Перед лицом нарастающей военной угрозы было усилено патриотическое воспитание молодёжи, в первую очередь учащейся. В педучилище были организованы обязательные занятия во внеурочное время для всех студентов по подготовке к химической обороне против боевых отравляющих веществ, к санитарной обороне (обучение приёмам само – и взаимопомощи), обучение стрельбе из винтовки и пулемёта и знаниям материальной части оружия, занятия физкультурой и сдача спортивных норм на значок. По окончании занятий сдавались зачёты и выдавался нагрудный значок соответствующего значения ПВХО – противовоздушно;химической обороны; ГСО – готов к  санитарной обороне; Ворошиловский стрелок; значок ГТО – готов к труду и обороне. Всю эту работу в педучилище вёл преподаватель Исаак Мельцер, а занятия в оборонных кружках вели студенты 3 курса. Патриотическая работа велась среди студентов через комсомольскую и профсоюзную организации. Секретарём комитета комсомола был студент 3 курса Дыньков, его замом – Шендрик Николай из Верещак, председателем профкома был Курбатский. Дисциплина и  комсомольская и  профсоюзная была высокая. У меня до сих пор сохранился комсомольский билет образца 1938 года и профсоюзный билет того же года. Молодёжь тогдашняя была воспитана в высоком патриотическом духе, мы считали себя счастливее всех, наше нам казалось лучше всех, Родина– мать нам была дороже всего. Особым уважением и авторитетом пользовались тогда военные, им уступали место в любой очереди, каждый старался чем;то проявить своё уважение. Это привело к большой тяге молодёжи в военные училища, что тогда считалось престижным.После окончания второго курса Илья Бондарев поступил в Ленинградское военно;медицинское училище. Я решил тоже поступить в артиллерийское училище. Для этого нужна была характеристика с  места жительства. Я  написал отцу, чтобы взял такую характеристику и выслал мне. Но характеристики отец не  высылал по  непонятной мне причине. Когда я  приехал домой на весенние каникулы и спросил отца о характеристике, он мне подал её и сказал: «С этой характеристикой не в военное училище, а на Соловки надо отправлять тебя». Я прочёл характеристику сельсовета, в ней указывалось, что по материнской линии тётя была раскулачена, их семья выслана, а  двоюродный брат изолирован органами НКВД как враг народа; по линии отца дядя изолирован органами НКВД как враг народа. Таким образом, в  моей биографии родные мои и по материнской, и по отцовской линии кругом враги и любая мандатная комиссия меня сразу отсеет. Вообще этот ярлык неблагонадёжности всю мою жизнь висел надо мною. В каждой анкете или в листке по учёту кадров, в каждой автобиографии я обязан был указывать и указывал это. А любой начальник, даже самый добрый и самый смелый, не решался продвигать такого человека, ибо над ним самим висел карающий меч госбезопасности и партийного контроля. Вот почему я с моими способностями не выходил и не смог выйти на более высокие ступени жизненной лестницы, ибо всякое передвижение требовало, чтобы ты выворачивал свою душу наизнанку перед всеми. А это претило моим убеждениям, моему самолюбию, тем более, что это часто были не люди со способностями, честью, добропорядочностью, а людишки с мелкими душонками, бездарные и наглые подхалимы, карьеристы, тупицы, но имеющие «чистые» биографии. Вот такой так называемый «классовый» подход к человеку перекрывал дорогу в жизни многих одарённых, талантливых и трудолюбивых людей. Если ты сам дурак, но отец твой был бездельник или батрак – тебе дорога в жизни. Этим даже гордились партийные деятели мелкого, среднего и высокого масштаба. Даже ходил
в народе анекдот вот такого содержания. На  одном торжественном собрании по поводу годовщины Октября секретарь райкома партии, подчёркивая в своём выступлении, что дал Октябрь, сказал селянам: «Вы знаете, что ваш земляк Иван Петров до революции был дураком, а теперь он вот стал председателем сельсовета». Но способные, одарённые и талантливые люди несмотря на классовые подходы своим трудом и способностями занимали достойное место в трудовых коллективах, пользовались уважением, делали большие дела, хотя не были на руководящих партийных и административных должностях. Конечно, не все партийные и административные руководители были бездарностями, но в среднем и низшем звене их было большинство. Невозможность поступления в  военное училище меня огорчила временно. Я потом прочно выбросил эту идею из головы и стал ориентироваться на гражданскую специальность.
Обычная учёба шла своим чередом. Успеваемость моя была хорошей. Большую долю свободного времени я отдавал физкультуре в виде спортивных игр и упражнений на гимнастических снарядах. Постоянная хорошая успеваемость поднимала мой авторитет среди ребят. Активное участие в общественной жизни студенческого коллектива также повышало авторитет и уважение сверстников. Я стал в буквальном смысле зачитываться художественной литературой, преимущественно западноевропейской, приключенческой. Чтение беллетристики занимало почти всё свободное время, но при этом я всегда добросовестно  исполнял  основной  долг  –  учёбу. Никогда я не шёл на занятия неподготовленным. Среди молодёжи бытовало в наше время, да, видимо, это живёт и сейчас, ложное мнение оценки способностей: «Вот Петя никогда не учит, а получает хорошие оценки. Вот это способности!». Но  всё это ложно, и знания такие поверхностные, неглубокие. Прочные знания всегда даются упорным систематическим трудом. Конечно, индивидуальные способности имеют большое значение не только в учёбе, но и в работе, и вообще во всей жизни человека. Для меня остаётся непонятным, необъяснимым тот факт, когда поступавшие в учебное заведение на конкурсной основе потом становятся неуспевающими, двоечниками. Видимо, сказывается появляющаяся лень, расслабленность, безответственность, безалаберность, отсутствие самоорганизации. Все эти пороки постепенно засасывают, затягивают в болото опущенности и лени. А у современной молодёжи ко всему этому добавляется ещё и алкоголь – заманивающее в трясину зелье, да в такую трясину, из которой потом всю жизнь не выбраться, не  выползти без героических усилий. Но  в  годы нашей молодости алкоголиков среди молодёжи не было. И это было не только по причине бедности, но в большей степени потому, что считалось это позорным и отвратительным. Но будучи молодыми ребятами по 16–17 лет, нам не чужды были юношеские забавы, шутки, чудачества, порой самые абсурдные, мало или вовсе логике не поддающиеся. В нашей группе учился Шумев Алёша. В группе был ещё один Алёша. И вот в комнате было решено Шумева Алёшу звать Мишей, так как по имени Миша в группе не было никого. Шумев протестовал, не отзывался на имя Миша, но его упорно называли этим именем. Это привело к тому, что Шумев стал отзываться на имя Миша. Это часто приводило в недоумение преподавателей. Во втором полугодии второго курса каждая из трёх групп стала обретать своё лицо. В группе «А», в состав которой входил я Николай Шаболтай. Было больше видных ребят (отличников, спортсменов, общественников, заводил), в группе «Б» ребят было меньше, да и ребята были какие;то малоинициативные, среднего достоинства, одним словом, неприметные; в  группе «В» было больше девочек, видных девочек, красивых, умеренно умных, некоторые из которых были на 2–3 года старше обычного нашего возраста, ребят было мало и видных ребят не было, здесь преобладала девчачья, любовная романтика. Наша группа «А» была больше прагматичной, группа «В» была романтичной, группа «Б» – ни  то, ни  сё. Ребята нашей группы танцевали с  девочками группы «В», стали начинать
первые шаги по ухаживанию, это были робкие шаги. Это интересно,  это  душевно,  трепетно.  Но «это»  постепенно подводило  к   нам  вполне  естественный  процесс  в   жизни
человека. В педучилище был хороший на мой взгляд обычай
делать  коллективные  выходы в кино. Профком закупал весь
зал  и билеты  потом  распределялись  по группам.  Это  было
и интересно, и красиво. Иногда эти билеты, вернее места в зале распределялись по  интересам сердечного характера, дающим начало сердечной  дружбы  и любви.  Во втором  полугодии стали  выдвигаться  ребята  нашей  группы,  повзрослевшие, поумневшие, набирающиеся ума, выдержки и  рационализма. Весьма  положительным  фактом  того  времени  было  почти полное  отсутствие  в речи  нецензурных  и ругательных  слов. Наша речь была без матерщины и   ругательств, поэтому для меня было дико слушать матерщину из уст командиров, когда в 1940 году  я был  призван  в Армию.  Матерщина  меня шокировала,  таких  командиров  в душе  я презирал,  считал недорослями и солдафонами. У   нас в   педучилище да и в  нашем  селе  не   было  этой  словесной  развращённости.  И  считалось  большим  грехом  и недопустимым  хамством матерщинное  слово  в присутствии  девушек,  женщин  или старшего. И это было особенно полезно  для  нас  –  будущих учителей.  Среди  наших  ребят  было  много  интересных хороших  парней,  многие  из которых  погибли  в годы Отечественной Войны.
Несколько кратенько о моих товарищах и друзьях по педучилищу. Самым близким другом был Жерноклев Иван Владимирович 1921 г. р. из Любовшо, учился хорошо, из бедной крестьянской семьи, с  художественными задатками, хорошо рисовал, был острым на слово, любил художественную литературу, в чём мы с ним негласно соревновались, мало уделял внимания физкультуре и спорту. Был призван в Армию в 1940 г., участвовал в войне, был тяжело ранен, потерял глаз, после войны живёт в Ростове. После войны мне не удалось с ним свидеться, а жаль. 
Следующим близким другом, с которым до сих пор я поддерживаю самую тесную искреннюю дружескую связь был Воропаев Григорий Анатольевич. Очень интересный и душевно богатый человек, искренний, бесхитростный, простой, откровенный. Высокого роста, подтянутый, стройный, весёлого нрава, спокойного характера, любящего шутки и  острые словечки, слегка заикающийся при волнении, он всегда привлекал внимание всех товарищей и пользовался авторитетом и дружеским отношением к нему. Как и все заикающиеся, хорошо пел и  любил петь. Учился средне, не  был отличником, но не  был и неуспевающим. На  два года раньше нас – в  1938  г. закончил училище его старший брат Константин, который погиб во время войны. Гриша 1923 г. рождения был призван в Армию в 1940 г., участвовал в войне, перенёс тяжесть войны и плена. После войны окончил учительский институт, женился, имеет 3;х сыновей, перенёс туберкулёз лёгких, резекцию желудка по поводу язвы, живёт и работает в школе села Луговец Мглинского района.
Станкевич Арсен Митодирович, 1922  года рождения, из Влазович Суражского района, хорошо успевающий студент, брюнет, среднего роста, красивый, симпатичный, умеренно начитанный, аккуратно одевающийся по тем скромным возможностям.
Шаболтай Николай Филиппович, 1918 года рождения, мой земляк, отлично успевающий, эгоистичной натуры, любящий всегда быть первым с сильно выраженным чувством карьеризма и самовыдвижения, с умеренным нахальством. Всё это давало ему возможность почти всегда быть «наверху», используя ещё к тому своё самохвальство и лживость. После окончания 2;х курсов поступил в Харьковское военное авиаучилище, был военным лётчиком, погиб во время войны.
Шаболтай Иван Лукич, 1921  года рождения, мой земляк, ниже среднего роста крепыш, метис татарина и русской, но с большей примесью русской внешности, весёлого характера, широкой общительности, смелый, решительный, отлично успевающий. После окончания 2;х курсов поступил в Ленинградское военно;медицинское училище, участник войны, после войны по выслуге срока службы уволился в запас, поселился на Кубани и пристрастился к спиртному. Это самый близкий мне друг, начиная с 1933 года.
Кравцов Иван Павлович, 1921 года рождения, из Петровой Буды Гордеевского района, интересный брюнет среднего роста с тонкими красивыми чертами лица, красивой густой причёской, средней успеваемости. После окончания 2;х курсов поступил в военно;лётное училище, участвовал в  войне военным лётчиком, погиб в 1944 году.
Клименок Семен, 1922 года рождения, уроженец Великого Бора Гордеевского района, среднего роста брюнет с  красивыми чертами лица, скромный, несколько замкнутый, мало контактный, хорошо успевающий, участвовал в  войне, перенёс тяжёлое ранение, после войны работал учителем.
Черноусов Николай Ефимович, 1923 года рождения, уроженец с.Азаричи Злынковского района, среднего роста эмоциональный парнишка, удовлетворительно успевающий ясноглазый шатен. В 1940 году поступил в военно;медицинское училище, участвовал в войне военфельдшером. После увольнения в  1952  г. окончил Смоленский мединститут, работал врачом;хирургом в Трубчевской больнице, а потом главным врачом этой больницы.
Сергеенко Николай Павлович, 1922 года рождения, из Суражского района, ниже среднего роста крепкий шатен подвижного, эмоционального характера, средней успеваемости, но стремящийся завоевать авторитет среди девочек. Окончил военно;артиллерийское училище, участвовал в  войне. После войны работал учителем, директором детдома, а потом председателем колхоза с хорошим успехом. Сейчас живёт в Сураже.
Много  наших  ребят  погибли  во время  войны  ещё
совсем мальчишками.

ЛЕТНИЙ ВОЕННЫЙ ЛАГЕРЬ И УЧЁБА НА ТРЕТЬЕМ КУРСЕ

Заканчивался второй курс педучилища, мы взрослели,
становились более серьёзными, начинали уже с  какой;то заинтересованностью смотреть на наших девочек. Мы уже подходили к тому рубежу, когда на наши плечи ложилась задача возглавить коллектив студентов педучилища, быть преемниками и продолжателями студенческих традиций наших предшественников. А среди них были интересные, по;настоящему красивые,  рослые,  стройные,  хорошо  начитанные  крестьянские парни, являвшиеся для нас хорошим примером. Среди них были Иван Недобай, Костя Воропаев, Иван Протченко, Иван Малковец, Миша Печанский, Петя Карловский, Николай Евдокименко, Пётр Алексеенко. Они хорошо успевали, красиво вели себя в студенческой среде, пристыживали выскочек и карьеристов, были хорошими спортсменами. Вот нам и надо было продолжить эти прекрасные традиции. Вместе с тем нас хорошо воспитывали в духе преданности делу партии большевиков и лично её вождю Сталину, отождествляя имя Сталина с символом Родины;матери. Мы все верили в истинность пропагандистских и воспитательных догматов той поры. Началось преподавание специального курса по учебнику «История ВКП (б) 1938 года. Сталин преподносился как Ленин сегодня, как лучший друг и защитник интересов рабочих и  крестьян, как мудрый вождь мирового пролетариата, как непримиримый враг всех эксплуататоров и  всех врагов народа. Поэтому все шумные судебные процессы против «антипартийного правотроцкисткого блока», против верхушки военного командования воспринимались молодёжью как заслуженная кара всем «изменникам Родины» и «врагам народа». Но когда развернулись массовые репрессии против народа как «врагов народа», у меня закрадывалась подсознательная мысль о том, как эти простые люди, прошедшие гражданскую войну за утверждение советской власти, активно вступившие в колхоз и честно трудившиеся в нём, вдруг и стали врагами
своего народа? Этого я не мог понять, не мог этого принять как правду. Но я молчал, наученный горьким опытом других и предупреждениями отца. А доносчиков тайных и явных было в то время предостаточно и среди нас, молодых.
Международная обстановка в  то  время становилась всё тревожнее. Германский фашизм вместе с итальянским и испанским фашизмом в союзе с японскими милитаристами императора Микадо всё больше наглели и  претендовали на  свободу и территории соседних государств и народов. Немцы аннексировали Чехословакию, «добровольно» присоединили к Рейху Австрию, терзали Польшу, итальянцы воевали в  Абиссинии и Ливии. Японцы захватили Манчжурию, Корею, вели бои в Западном Китае и с маньчжурской территории напали на Монголию, которую мы защищали. А до этого в 1937 г. спровоцировали пограничный конфликт в районе озера Хасан. В Китае против японцев на стороне Народной армии Джу Дэ воевали и наши военные советники – будущие генералы нашей армии. В 1939 году японцы вторглись в Монголию и мы вынуждены были проучить захватчиков в районе Халхин;Гол. Нашими войсками командовал тогда будущий национальный герой, великий полководец Г. К. Жуков. Группировка японских войск была окружена и  пленена или уничтожена. Это была вместе с  тем проверка нашей военной тактики и нашего оружия. Руководство страны понимало всю глубину нависавшей опасности. Поэтому в 1939 году был принят Закон о всеобщей воинской обязанности, по  которому в  армию призывались юноши 19;летнего возраста вместо 21;летнего, а  имеющие среднее и  высшее образование – с  18;летнего; срок службы в армии увеличивался с 2 до 3 лет, а на флоте – до 5. В педучилище стали больше уделять внимания военной подготовке. Мы хорошо знали материальную часть винтовки Мосина, пулемёта Дягтярёва, ручных гранат, изучали основы топографии, учились стрелять.
После окончания 2 курса всех студентов, включая и девочек, оставили во время летних каникул на лагерные военные сборы. Наш студенческий городок был превращён в военный городок. Всех ребят разместили в 2;этажном корпусе общежития, а девочек – в одноэтажном деревянном здании. Назначили дневальных по казарме и часовых в ночное время с учебными винтовками. Не разрешалось отлучаться из городка без разрешения командиров. Жизнь на  сборах проходила по расписанию,  близкому  к военному.  Начальником  лагеря был  капитан  запаса  из Осоавиахима.  Было  сформировано 2 взвода: взвод девочек и взвод мальчиков. Взводом мальчиков командовал  призванный  из запаса  помкомвзвода,  взводом девочек назначили командовать меня. Подъём был в   6–00, отбой  –  в   22–00.  После  подъёма  –  физзарядка,  которую проводили  командиры  взводов,  потом  туалет  и завтрак. Кормили нас бесплатно в  нашей столовой, кормили хорошо, сытно, калорийно с большой долей мясных блюд, что нам нравилось после нашей студенческой пищи. После завтрака начинались занятия по строевой, физической подготовке, изучение матчасти оружия, обучение по  химзащите, политподготовка. Обед, послеобеденный отдых, после чего свободное время или поход с противогазами или в противогазах. Был проведён ночной учебный бой на незнакомой местности с предварительным изучением местности на топографических картах. Мой взвод девочек в нём не участвовал. Но сколько интересных рассказов было об этом ночном предприятии среди ребят, полных юмора, с   оттенком романтизма, юношеского задора и боевого пыла. Интересно и приятно было в послеобеденное время играть в баскетбол или читать художественную литературу. Очень интересными были политзанятия, которые вёл политрук лагеря Малкин. Сей еврей был хорошим краснобаем, хорошо подготовленным по текущему политмоменту и международному положению. В  своих беседах он умело сочетал современное положение с историческими фактами, насыщая своё повествование народными мудростями пословиц и поговорок. Нам исподволь ненавязчиво втолковывалось чувство гордости за наше советское отечество, несомненное превосходство социализма перед капитализмом, несомненную силу и  могущество нашей Красной Армии и  твёрдое положение нашей страны в  этой сложной международной обстановке. Эти политзанятия были и интересными, и столь же полезными, поэтому мы все посещали занятия с большим желанием. Этими лагерными сборами я закончил второй курс. Мы, юноши, не в полной мере серьёзности понимали и, следовательно, поверхностно воспринимали происходящие на наших глазах сложные события накануне второй мировой войны. И  это было не только со мной, но и со всеми моими сверстниками, тем более, с ребятами колхозников и рабочих.
Весь второй курс, разумеется, кроме учёбы, я  посвятил художественной литературе: Жюль Верн, Вальтер Скотт, А. Дюма, Фенимор Купер и др. Меня в них по;юношески привлекала романтическая героика, честность и  благородство персонажей, яркие примеры борьбы добра со злом. И я как;то старался подражать этим героям, пытаясь выработать в себе смелость, мужество, честность и физическое здоровье. Теперь мне  думается,  что  в  годы  молодости  очень  легко  овладевать иностранными языками, ибо юношеский мозг не  обременён житейскими заботами, способен легко воспринимать новые знания, это tabula rasa (чистая доска), на которой можно писать, что хочешь. Вот в ту пору рядом со мной не было человека, который бы дал мне такое направление. Жаль, но уже поздно. Говоря с позиции пожилого человека, в которой пишутся эти строки, следует отметить, что часто юношеская энергия растрачивается впустую, пускается на  ветер, между тем это самая та пора человеческого возраста, когда можно достичь очень многого. И всё достигнутое в этом возрасте становится базой всей последующей жизни. Имеется в виду трудолюбие, честность, целеустремлённость, воля, любознательность, настойчивость, любовь к культуре, к прекрасному и красивому и другие качества личности, которые остаются на всю жизнь. В этом смысле правильно было раньше поставлено воспитание детей и юношей дворян российских приглашением гувернёров и других специалистов для этих целей. Да и среди простых людей на  обучение отдавались юноши к  мастерам или отец на все работы отдавал отрока своего, мать воспитывала девочку. Велика была роль религии в жизни человека. Умение и дар воспитания имеет немаловажное значение. Большое значение имеют врождённые природные наклонности человека, данные ему генами, но воспитательная роль окружающей среды имеет решающее значение. Воспитание способствует развитию положительных черт, сторон, положительных задатков, заложенных в человеке и вместе с тем подавляет отрицательные «звериные» инстинкты. Возвращаясь к  моей юности, отмечу, что мне в  какой;то степени повезло в моей юности тем, что меня окружали, встречались на моём пути, были моими друзьями хотя и малограмотные или вовсе неграмотные, но порядочные и честные люди, у которых трудолюбие, правдивость, милосердие были главным смыслом их жизни. К моему счастью, я не имел жизненных конфликтов с ворами, тунеядцами, мошенниками, хулиганами. Велика роль в воспитании семьи. Это понятно каждому и нет надобности говорить об этом. Но вернёмся к моей хронологии.
После окончания 2  курса я  заметно подрос физически, то есть стал намного выше ростом, выше отца, и самое главное, я вырос интеллектуально и морально, чувствуя себя почти взрослым. Собравшись в  селе на  каникулы, мы все, питомцы родной школы, с теплотой и радостью встречались друг с другом, хвалились друг другу своими успехами, стали уже делиться некоторыми начальными шагами и по делам наших сердечных намерений.  Все  мы  опять  на лето  впряглись  в сельхозработы, работы  по дому  и организацию  проведения  свободного времени. Мы выходили по  возрасту в  разряд взрослых ребят, которые обычно  задают  основной  тон  во взаимоотношениях молодёжи села своего поколения. Этот тон может быть разным: деление молодёжи большого села на  территориальные участки с   элементами соперничества ребят, с драками враждующих сторон, с хулиганскими выходками. Я уже упоминал, что моё поколение  не пило  водки  и выпивка  среди  молодёжи считалась  недопустимым  пороком  и позорным  явлением. В это время в Увелье началась пора поворота взаимоотношений между  молодёжью  в сторону  цивилизованности  с преобладанием общей  дружбы  и взаимоуважения,  т.е.  наши  ребята не разделялись  на какие;то  обособленные  группы,  в связи с этим не было и каких;то враждующих группировок. Мы все когда;то учились в   одной школе, хорошо  знали  друг  друга. Во время  летних  каникул  я с большой  радостью  встретился с моими  товарищами:  Петей  Савостёнком,  Кузьмой Замотаем, Фёдором  Шаболтаем,  Иваном  и Васей  Шломой  и другими. Особенно  в то лето  1939 г.  усилилась  наша  взаимная дружба с Петей Савостёнком. Мне нравилась в нём чистосердечность, простота, острый ум, находчивость, смелость. Петя имел острый юмор,  проницательность,  он  метко  давал  точные  клички ребятам  и девочкам,  его  острословия  боялись  многие  наши сверстники.  В то время  он  учился  в Святской  средней школе, где учились и многие ребята из Верещак, среди которых были и мои «давние» друзья: Иван Вороновский, Дмитрий Прищеп, Иван  Пугач,  Михаил  Пугач.  Эта  дружба  осталась  между  нами на всю жизнь. Вокруг нашей компании скапливались ребята деревни,
мы задавали тон поведения молодёжи села.  К   нашей  компании присоединились и ребята, не продолжавшие учёбы:  Кузьма Замотай, Малах Замотай, Иван Романченко, второй Иван Романченко "Брулёв", Иван Осипенко, Фёдор Шаболтай
"Бочарь" и др. Эта наша компания, в состав которой входили
наиболее  видные  ребята  того  времени,  задавала  тон  поведению молодёжи всего нашего села. Вечерами вся молодёжь собиралась на  центре села возле пожарки на    танцы. К  сожалению, у нас было ограниченное количество гармонистов: Иван  "Брулёв да Иван  Дралов.  Мы  выискивали  этих  ребят, просили  или  заставляли  их  играть  для  танцев  молодёжи. На танцы  собиралось  примерно  150–250   человек.  Здесь молодёжь  общалась,  веселилась,  отрабатывала  правильные ритмичные движения своего тела, стараясь сделать их более изящными,  красивыми.  На этих  вечерах  молодые  люди сближались, каждый старался показать себя с лучшей стороны: лучше одеться, красивее спеть песню, лучше станцевать. Также исполнялись народные и современные песни коллективно или сольно,  танцы  тоже  были  парными,  коллективными,  или сольными. Молодёжь того времени проводила свой досуг куда более интересней, более  веселей,  чем  современная  молодёжь. Мы  жили  тогда  несравненно  бедней,  но намного  веселей, работали  люди  с песней,  жали  серпом  рожь,  косили  косой вручную, и всё с песней. Среди людей того времени я не видел стремления к какому;то обогащению. Бедность не  позволяла
вести себя с  роскошью и вместе с тем сдерживала непомерные потребности  человека. 
Несколько  раз  за это  лето  я ездил на ночную  рыбалку  вместе  с дядями  Никитой  и Николаем. Ловили рыбу мы неводом, выезжали  на озеро  перед  заходом солнца  и заканчивали  к восходу  солнца.  Вода  в озере  была тёплой,  хорошо  прогревалась  за   длинный солнечный день. Особенно  тёплой  она  казалась  на   рассвете, когда воздух становился более свежим и   прохладным. В   это время над поверхностью водяной глади озера появлялся лёгкий туманок, который особенно красив при первых  лучах  появляющегося ещё красного диска солнца. Это короткие по времени мгновения  приносили  мне  много  душевного  счастья,  ощущения красоты  нашей  увельской  природы.  К этому  времени обыкновенно досаждавшие комары и мошкара стихали и  не  мешали наслаждаться этой удивительной красотой, вселяющей в человеческую душу ощущение счастья и здоровья. А красота эта  ещё  дополнялась  пением  просыпающихся  птичек  и  отдалёнными  звуками  пробуждающегося  села:  пением пастухов,  кряканьем  уток,  лаем  собак,  мычанием  коров. И настроение у тебя хорошее, и проведённая в труде бессонная ночь не  вызывает сонливости, ты бодр и  свеж, да и в корме лежит серебристая плотва, щука, золотистые красные караси, красиво  расцвеченные  окуни,  лини,  изящные  серовато;коричневые пятнистые ерши – всего 200–250 кг свежей рыбы. Отдельно лежит корзины 2  крупных раков, а  остальных во  время ловли мы выбрасывали обратно в  воду, давая подрасти до  нужного размера. Вот такой улов всегда радует душу рыбака. После такой рыбалки я приносил килограммов 10–15 свежей рыбы, часть из которой мама сушила к зиме для постных дней. После завтрака я  ложился поспать в  тёмной клети, где нет мух и стоит лёгкая прохлада. Ну а мои дяди шли на работу, улучив часочек сна во время полдника, ибо рыбалка считалась охотой, а это значит, что для неё используется время, свободное от основной работы.
А в мире уже начинался пожар второй мировой войны. Я тогда не вполне отчётливо представлял все губительные для человечества последствия любой войны, даже самой справедливой. Ибо любое пролитие крови человеческой есть противоестественное тяжелейшее злодеяние, противоречащее христианскому человеческому пониманию мира. В западных военных округах в связи с этим проводились сборы резервистов 1905–1914  гг. рождения на  2;месячных курсах военной подготовки. Увельские резервисты проходили сборы в г. Новозыбкове на базе расквартированного там 110 пехотного полка. На эти сборы был призван и муж сестры
Ксеньи Фёдор Филиппович. Последний раз я его увидел в одно из воскресений августа 1939 г., когда его на 1 день отпустили побывать дома. Мы встретились в саду у Христины, ели свежие груши, яблоки, собрали ему сумочку фруктов, поговорили о повседневных делах и заботах. Сейчас помню его угнетённое подавленное настроение того дня, он как бы чувствовал, что видимся мы в последний раз, прощался со мной, ибо нас связывало не только родство, но и духовная дружба. Для меня он был своего рода учителем, всегда спокойный, рассудительный, полный оптимизма при любых ситуациях и умеющий всё делать в крестьянском хозяйстве: плотник, столяр, токарь по дереву, сапожник, печник, шорник и т. д. Всё это притягивало меня, юного, к такому положительному молодому мужчине и вдобавок как к родственнику, решительному противнику алкоголя. И сейчас, в 1991 году, когда я пишу эти строки, меня охватывает глубокая скорбь по поводу безвременной гибели Фёдора, остающегося в моём сердце как светлый образ дорогого мне человека.
И вот закончились летние каникулы, мы опять вернулись в  своё училище уже повзрослевшими физически, умственно и духовно. Мы, студенты самого старшего курса, в нравственном смысле стали действительно на голову выше. На общем профсоюзном собрании педучилища я был избран председателем профкома училища, а на комсомольском собрании секретарём комсомольского комитета был избран Коноплин. Сначала мы разместились в общежитии, но вновь строящееся 2;этажное общежитие не было готово к размещению жильцов. Было решено часть ребят разместить на квартирах в частных домах горожан. И вот мы трое – я, Воропаев и Жерноклев, пошли на частную квартиру недалеко от училища у Степановской. Здесь мы прожили весь учебный год. Мы занимали комнату в 2;комнатном доме, нам было удобно и хорошо. Учёба шла успешно. В конце сентября среди ребят нашего курса прошёл набор учителей сельской школы с тем, чтобы они потом могли окончить третий курс заочно. Многие ребята пошли на это и не все из них потом закончили педучилище. В сентябре 1939  года запылала Вторая мировая война, полилась безвинная кровь, начались ничем не  оправданные страдания людей только лишь ради утоления амбиций политических авантюристов, а  проще сказать, злодеев рода человеческого. И вот ведь: парадокс психологии рода человеческого состоит в том, что мы даём самые большие оценки этим убийцам, этим самым кровавым злодеям и бандитам, называя их великими полководцами, мудрыми политиками, мудрыми вождями, их имена почитаемы и знакомы каждому школьнику, их портреты во всех учебниках, музеях, картинных галереях, их биографиям посвящены многие тома книг, описаны их походы в различных романах, повестях, опыт их деятельности (кровавые злодеяния против человечества) изучаются и пропагандируются в академиях, учебниках, через средства массовой информации и т. д. А вот о величайших открытиях науки, давших миру и всему человечеству огромную пользу, о великих учёных человечество знает мало или почти ничего не знает. Все знают Наполеона – виновника гибели миллионов жизней человеческих, и чтут его великим, но почти никто не знает Дженери, спасшего сотни миллионов жизней от страшной болезни – оспы. Почему так? Видимо, потому что в нашей природе где;то скрыто от нас сидит в каждом из нас зверь;хищник, эта жажда хищника подавляет исподволь человеческое, доброе.
В связи с нападением немецкого фашизма во главе с Гитлером на  Польшу наше правительство предприняло поход по  присоединению исконных наших земель Западной Белоруссии и Западной Украины в единое государство. Эти земли в  1920  году были захвачены поляками, когда наша молодая Советская Россия была ослаблена, истерзана мировой и гражданской войнами и военной интервенцией иностранных хищников. Этот освободительный поход Красной Армии был практически бескровным. Но уже в сентябре 1939 года с началом мировой войны появилось ограничение в продаже печёного хлеба, сахара, масла. Но мы, студенты, это мало замечали и не обращали на это внимания. В это время появились патриотические фильмы «Трактористы», «Александр Невский», «Если завтра война», «Истребители», а также новые патриотические песни. В этих песнях и фильмах подчёркивался захватнический дух немцев с самых древних времён и мужество русского народа в борьбе с немцами за национальную независимость. Как только кончился освободительный поход Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию, наше правительство потребовало от Финляндии отодвинуть границу от Ленинграда в обмен на большую территорию на севере Кольского полуострова. Финляндия, поддержанная Германией, не согласилась, и в декабре 1939 года началась советско;финская война. Зима 1939–40 годов выдалась необыкновенно холодной и снежной, даже в нашей местности морозы были сильнее 40 градусов. Наши бойцы на Карельском перешейке столкнулись с сильно укреплённой полосой железобетонных глубокошелонированных фортификационных сооружений. Сильные морозы, глубокие снега и  сильные укрепления дорого стоили нашей Армии, которая сидела в снежных окопах, иногда без горячей пищи. В армии было много обмороженных, убитых и раненых. С финской стороны успешно действовали замаскированные высоко на деревьях снайперы;«кукушки». Выстрелом такого снайпера в  январе 1940 года был убит наш Фёдор Филиппович Посканный – муж сестры Ксеньи, ранее призванный на финскую войну. Тяжёлое горе и скорбь постигли нашу семью. Из  увельцев ещё погиб на  Финской войне Басалыко Фёдор Савельевич и получили ранения несколько человек. В марте 1940 г. война была закончена, к нам отошёл г. Выборг и часть Карельского перешейка вместе с  укреплённой линией Маннергейма. Все мы рады были окончанию войны, ведь многие увельцы тогда служили в армии как резервисты. Положение с продовольствием в стране стало ухудшаться. За хлебом и сахаром выстроились очереди, отпуск их в одни руки ограничен, цена на 0,5 литра водки повысилась с 6 до 9 рублей. В 1939 г. в конце августа был заключён пакт о ненападении на 10 лет между СССР и Германией. Это был второй позорный для России договор после так называемого Брестского мира. Но, видимо, нашему правительству Сталина некуда было деваться, так как страна и армия по экономическому и внутриполитическому положению не была готова к большой войне. Сильный голод 1933 г., коллективизация сельского хозяйства 1930–31 гг. сильно подорвали экономику страны. Массовые репрессии лучших людей города и села, высшего эшелона командующих кадров армии и верхушки научной и творческой, технической интеллигенции – мозга любой нации, и, наконец, постоянная борьба Сталина за власть в партии и государстве привели к экономическому и моральному неблагополучию страны. Вот почему Сталин шёл на союз хоть с самим чёртом, лишь бы оттянуть начало войны. Поэтому в 1939 г. наше правительство заключило пакт о ненападении с гитлеровской Германией сроком на 10 лет. Как потом выяснилось, это был обманный вероломный трюк со стороны Гитлера. Но об этом потом. Вернёмся к воспоминаниям того периода жизни.
В конце ноября 1939  года демобилизовался из  армии Егор Григорьевич – муж сестры Христины. Я был рад предстоящей нашей встрече после более чем 2;летнего перерыва. И эта встреча состоялась в январе 1940 года. Мы тепло обнялись, расцеловались, хлопая друг друга по плечам, расплываясь в радостных улыбках. Он был немало удивлён, встретив юношу такого же роста, как и он, а знал его в 1937 году низкорослым мальчишкой. Встреча наша была желанной и долгожданной, но по тем временам без выпивки. В эту зиму к Христине по вечерам ходили соседские девчата. И на Рождество было назначено игрище, в котором и я принял участие, а Егор исполнил роль хозяина этого игрища. Девочки были моего возраста и старше, ребята, их ухажёры, такие же. Танцевали до 2;х ночи, все изрядно устали и проголодались. К тому времени осталось 5 ребят по числу девочек, музыкант, я и хозяин с хозяйкой. Быстро были расставлены столы и накрыты горячими и холодными закусками: рыба жареная, холодное, мясо тушёное, картофель тушёный, борщ наваристый, каша пшённая, капуста квашеная, солёные огурцы, груши мочёные, узвар (компот) фруктовый. Каждый парень выставил по 0,5 литра водки, в том числе и я. Таким образом, было 6 бутылок водки на 8 мужчин и 6 женщин. Ужин прошёл очень весело, все быстро захмелели, так как очень редко употребляли спиртное. Интересно наблюдать за захмелевшими ребятами и девочками, появляется раскованность в поведении, в речи, в танцах. После ужина ещё потанцевали и разошлись часов в 5 утра.
Зимние каникулы 1939  г. я  проводил в  компаниеий моих друзей Пети Савостёнка, Кузьмы Замотая, Фёдора Шаболтая и других. Мы вечерами посещали девичьи посиделки, где были шутки, песни, танцы. Мы становились взрослыми, да ещё и учёными, и  поэтому вели себя достойно. Кончились каникулы, в эту зиму 1940 г. в Сураже учиться остались трое: Аня Шлома, Настя Шаболтай и я. Началось последнее полугодие учёбы в педучилище, предстояли выпускные экзамены. Занимался я очень серьёзно по полной программе, презирая шпаргалки, подсказки, и  сильно увлекался художественной литературой в  меру возможностей библиотечного фонда педучилища. Еженедельно по вечерам на танцплощадке устраивались танцевальные вечера. Хотя и жизнь была бедной, но в молодости она была весёлой, интересной. Нас мало или вовсе не угнетала наша бедность и в одежде, и в питании. Егор подарил мне военную хлопчатобумажную гимнастёрку к большому моему удовольствию. Вот я и щеголял в этой гимнастёрке.
В  Европе  немецкие  армии  успешно  захватывали французские  территории,  страны  Бенилюкса, проникли на  Балканы и  в страны Юго;Восточной Европы.  Итальянские фашисты бушевали в Северной Африке. Мы с малыми успехами, но с большими людскими и материальными потерями выиграли войну у маленькой Финляндиеи, численность населения которой была всего 3,5 млн человек., т. е. равнялась численности населения одного г. Ленинграда. И эта обстановка находила своё отражение во внутреннем положении страны: нормированно отпускались продукты и крайне недостаточно было одежды и тканей. За получением 3;х метров ситца занимались очереди с вечера. Но почему;то никто не  роптал, видимо, напугавшись и  камня: печальные уроки массовых репрессий кулачества 1930 г. и «врагов народа» 1937–38 гг. Вот в этот период мой возраст и я прошли приписную комиссию при Суражском райвоенкомате. Нас всех остригли на этой комиссии под машинку. Поэтому на выпускных фотографиях все допризывники коротко острижены. В основном все наши ребята были признаны годными к военной службе. Осенью мне предстоял призыв в армию.
Как председатель профкома педучилища я принимал участие в работе областной конференции профсоюза работников просвещения в г. Орле. На этой конференции я выступил с изложением трудностей студентов в общежитиях и студенческой столовой. Выступление, конечно, было ещё детским, но оно было.

ВЫПУСК ИЗ ПЕДУЧИЛИЩА

Приближались выпускные экзамены, я  серьёзно готовился. В апреле 1940 г. к нам пришёл новый директор, вместо Воблова был назначен Гапоненко, человек спокойный, уравновешенный. Праздник 1 мая прошёл хорошо, организованно, весело с демонстрацией по главной улице города, а 2 мая была организована маёвка в лесу за Ипутью. Вечером – танцы на танцплощадке, всё весело, празднично, не было даже понятия о пьянках или выпивках. Во время выпускных экзаменов я побывал на родине моего друга Григория Антоновича Воропаева в с.Луговец Мглинского района. На подготовку к очередному экзамену было 3 дня, вот это время мы использовали для поездки. Утром после завтрака мы вышли из Суража. Стоял жаркий ясный день, прошагать нам надо было около 30 км. Мы сняли рубашки и загорали под лучами июньского солнца. Пришли мы во второй половине дня изрядно проголодавшись и получивизрядные солнечные ожоги. С отменным аппетитом
мы покушали и стали готовиться к экзамену. Но ожоги для меня были очень чувствительны, я чувствовал себя скверно, поднялась температура, всё стало для меня безразличным, как в тумане. Только к концу следующего дня я пришёл в норму, когда нам надо было отправляться обратно в Сураж. К моей радости отец Гриши запряг лошадку и  привёз нас в  Сураж. Экзамены я  сдал успешно, все на  отлично и  получил право на поступление в пединститут без отработки 3;летнего срока,
но помешал мне реализовать это право предстоящий призыв в армию. Суражский райвоенкомат даже не снимал нас со своего учёта, несмотря на то, что многие из нас уехали на работу в другие районы.
Наступило время выпускного вечера – этого торжественного акта в жизни каждого студента. Наш торжественный выпускной вечер начался в  17–00  в  актовом зале педучилища. Директор поздравил нас с окончанием курса подготовки учителя начальной школы, дал несколько напутственных советов и пожелал успехов в трудовой жизни. Он назвал имена наиболее отличившихся студентов, в числе которых была и моя фамилия. С поздравлениями выступили некоторые наши преподаватели. Всё это было торжественно и очень тепло, душевно. Но вместе с этим радостным чувством было чувство какой;то грусти. За время трёхлетней учёбы мы сдружились, многие влюбились, а теперь предстояло расставание и бог знает, встретимся мы когда нибудь ещё. Вот это навевало грусть вместе с радостью окончания учёбы. Уходила в прошлое и студенческая пора – самая прекрасная часть жизни, когда молодость сочетается с обогащением знаниями, духовностью и рождающейся любовью. После торжественной части мы получили аттестаты об  окончании училища и  направления на  работу в районные отделения народного образования по месту нашего рождения. Дальше был предусмотрен ужин вместе с преподавателями в нашей студенческой столовой. Ужин был очень скромным: бутылка фруктовой воды, овощной салат, котлета с макаронами и стакан чая. Я, Иван Жерноклев, Григорий Воропаев и Арсен Станкевич заранее купили бутылку водки и перед ужином в своей комнате распили и сразу же направились в  столовую, чтобы быстрее закусить. Этой дозы для нас было достаточно, чтобы изрядно захмелеть. Мы во время ужина под лёгким опьянением стали смелее беседовать с преподавателями. Подобно нам поступили и другие наши ребята. После окончания ужина начались танцы в спортзале. Танцевали до рассвета. Это были и танцы, и минуты расставания, прощания быть может на всю жизнь, как потом оно и получилось, особенно для ребят, многие из  которых погибли на  фронтах войны. Да и многих наших девочек жизнь разметала в разные стороны. До утра шли расставания, прощания. Утром Егор Григорьевич запряг лошадь, и мы, трое увельских студентов, уложив свои чемоданчики и сундучки в телегу, двинулись домой в Увелье. По дороге в Гордеевке мы купили четвёртку – 250 г водки, перекусили и покормили лошадь, после чего отправились дальше. Велись разговоры и воспоминания об окончании нашей учёбы. Егор рассказывал нам об   увельских новостях, об идущей в мире войне, о нашей Армии, о патриотизме. Мы все были патриоты и все твёрдо верили в непобедимость нашей Армии, нашего народа. Прибыли в  Увелье мы к  вечеру. Там на   традиционных вечерних танцах состоялась встреча с друзьями, расспросы, обмен последними новостями. Очень тёплой была встреча с Петей Савостёнком, Кузьмой Замотаем, Иваном  Шломой.  Дальше  предстояла  самостоятельная  работа.
Через неделю я запряг лошадь и все трое мы поехали в РайОНО за получением направлений на работу в школы района. Заведующий РайОНО Мельников был одноглазый и поэтому прозванный «Зайцем». Встретил он меня хорошо и предложил работу учителем начальных классов в  Летяховскую семилетнюю школу. Я согласился с его предложением, однако в Летяхи пока не поехал,  но познакомился  здесь  с директором  школы Хасаном.  Забегая  вперёд,  отмечу,  что  мне  не пришлось  не только  поработать,  но и побывать  в селе  Летяхи.  Но об этом позже.  Летом  во второй  половине  1940 года  мы  поехали отдыхать  в Богдановский  дом  отдыха  под  г. Орлом. На педучилище пришли 10 путёвок в этот дом отдыха и, будучи в ту пору председателем профкома, я распределил эти путёвки среди  своих  ребят:  Жерноклеву,  Станкевичу,  Воропаеву  и  другим, выделив при этом путёвки своим землякам из  Яловки – второкурсникам Белоусу Ивану и Мельникову Василию. Дом отдыха был в  живописном месте у  деревни Богдановка в  бывшей помещичьей усадьбе поблизости небольшой речушки с прекрасным парком, спортивной площадкой. На небольшом заливчике этой реки был обустроен пляж с глубиной 1,5–2  метра. Много времени мы проводили на  этой речке. Отдыхающих было человек 75, питание было отличным, а аппетит у нас был под стать этому питанию. Вечерами мы смотрели кино, чередуя следующий вечер танцами и играми. Здесь произошёл с нами один неприятный случай. Все мы хорошо плавали, кроме Белоуса и Мельникова, которые плавать не умели. И когда мы купались, эти ребята всегда плескались на мелководье. В один из дней мы переплыли на противоположный берег, Белоус и Мельников оставались на своём мелководье. Вдруг раздался крик Белоуса: «Караул, Вася Мельников тонет!». Я успел увидеть уходящую в воду Васину руку. Я бросился к этому месту (а плавал я хорошо), но Вася не появлялся над водой. Я нырнул, нашёл Васю, приподнял его над собой и с силой оттолкнулся ото дна вместе со своей ношей. Тут подоспели и другие наши ребята. Васю быстро вынесли на берег, я положил его животом на свою согнутую в колене ногу, энергичными надавливаниями вылили из него воду, положил его на спину и начал делать искусственное дыхание. Вдруг Вася задышал и открыл глаза, не понимая, что с ним. Радость наша была велика, потом он сел и стал откашливаться, на щеках появился жизненный румянец. С тех пор Вася Мельников стал болеть, воевал на Отечественной войне, был ранен, после войны заболел туберкулёзом лёгких и умер в пятидесятых годах. В остальном пребывание нашей группы ребят было весёлым, интересным и полезным.
В середине августа 1940  года мы, молодёжь Увелья, закончившая техникумы, училища и среднюю школу, устроили вечеринку в доме Афанасия Борисовича Посканного – у «Борисковых» вскладчину. Было 5 ребят и 5 девочек, которые окончили в  1937  году 7  классов и  учились дальше. По  условиям складчины ребята готовили выпивку, музыку, а девочки – закуску. Для организации хорошего стола мы наловили хорошей рыбы килограммов 30 и доставили её к Борисковым. Вечер прошёл весело, культурно и организованно. Ребята все были умеренно захмелевшими, раскованными в своих речах, но культурными и сдержанными.

УЧИТЕЛЬСТВО – ПЕРВАЯ ПРОФЕССИЯ

Приближался срок летней августовской конференции
учителей. Перед этим директор Увельской школы Сергеенко
Ольга Андреевна добилась перевода меня на работу в Увельскую школу, так как некоторые учителя;мужчины были призваны в  1939  г. в  армию: Сергеенко И. Я., Мельников И. И., Тимошенко Д. М.,  Иванцов В. И.,  Савченко И. И. Школа  потеряла много кадров. Таким образом, я стал учителем Увельской НСШ. Ольга Андреевна предложила мне работать в старших классах, вести историю, географию, Конституцию СССР, физику, химию и физкультуру. Нагрузка была большая и разброс предметов широкий. Я засел готовить календарные учебные планы по своим предметам, но учебников было мало, особенно по истории. Мне пришлось изрядно потрудиться и к 25 августа планы были написаны, у меня в голове сложилось чёткое представление об  объёме каждого предмета в  соответствии с программными требования. Мои календарные планы были утверждены завучем и директором. За день до открытия конференции я наловил живой рыбы и свёз её в Любовшо своим дружкам. Там я заночевал. Отметили у Жерноклева мой день рождения, Иван Жерноклев и  Иван Савченко за  уши меня буквально подняли, затрещали мои ушные раковины. Эта народная традиция делается для того, чтобы молодой человек рос выше как в прямом, так и в переносном смысле, т. е. в физическом и умственном. На районной конференции учителей я встретил многих своих однокурсников и выпускников более
старших курсов. Все они имели серьёзный представительный
вид. В конце первого дня работы конференции ночевал в Любовшо у Ивана Жерноклева. Второй день конференция работала по секциям и закончила работу часа в 2 дня. Домой мы собирались всем южным кустом района: Городечня, Яловка, Байлуки, Увелье. Женщины сели на отдельные подводы и уехали раньше, мужчины на отдельные и задержались, купили водки, закуски из расчёта на всех. Особенно активными заводилами выпивки были городечненские учителя Трынко, Климанский, Тупица. Выехав из Красной Горы, в Городечненском лесу устроили неофициальную дружескую встречу учителей Яловского куста. Для меня это было впервые, я удивлялся, как много пьют некоторые учителя.
Началась моя работа учителем в школе родного села. Среди учеников много было родственников и ребят с нашей улицы, с которыми раньше я играл и дружил, а вот теперь я их учитель, и  не  просто Василь "Мальчиков", а  Василий Иванович. Учебная работа моя пошла сверх моего ожидания хорошо. Объяснять учебный материал я старался на простом доходчивом языке и на каждом уроке требовал чётких ответов и  хороших знаний. Была организована футбольная команда, ребята старших классов охотно приходили на  тренировки, не  было недостатка и  в  болельщиках из  младших детей, что занимало свободное время ребят и  меньше оставалось времени для озорства и хулиганства. Но и моё время было занято до отказа: большая нагрузка по учебному плану да ещё так называемая внеплановая работа, которая поглощала много времени. Словом, меня всего захватила учительская работа, она для меня была интересной и приятной. Но в то время я ещё оставался юношей без глубоких взглядов на окружающее, для меня всё было ясно, однозначно ясно. Между тем в стране про; исходило ужесточение законов, дальнейшее ущемление прав
личности, развивался и  укреплялся режим тоталитаризма и  укрепление режима унитарного государства. Летом 1940  г. к Советскому Союзу были присоединены Прибалтийские государства – Эстония, Латвия и  Литва, которые до  1918  года входили в состав Российской Империи, а также была присоединена Бессарабия и Северная Буковина, входившие в состав Румынии. Бессарабия была названа Молдавией. Были изданы довольно жёсткие указы Верховного Совета по  дисциплине труда, в частности, при опоздании на работу свыше 20 минут виновный привлекался к административной ответственности, а при прогуле 1 дня – к уголовной ответственности, включая лишение свободы до 1 года. Запрещалось увольнение с работы без согласия администрации, то есть человек закрепощался на своей работе без права увольнения или перехода на работу в  другое учреждение или предприятие. И  никакой правовой защиты человек не  имел, точнее, лишился. Напуганный государственным терроризмом 1937 года наш народ покорно молчал, и как стадо баранов, покорно шёл туда, куда его гнали высокие пастухи. Так вот, мы, молодые люди, тогда шли без глубинного понимания окружающего по тому пути, куда вели нас наши вожди того времени. Вообще, в то время был период вождизма, которому по  наивности многие верили, в  том числе и я. В это время я жил жизнью молодого человека, для которого политика занимает второстепенное место, а  жизнь в  селе тем более отодвигает вопросы политики на  дальний план. Крестьяне остаются крестьянами, постоянный нелёгкий труд отвлекает людей от  политики и  на  политиков крестьянин смотрит как на болтунов и обманщиков. Вот я и жил этой деревенской жизнью. Отец наш обеспечивал сытную жизнь семьи, но в обеспечении товарами промышленными дело обстояло не лучшим образом, промтоваров просто не было. Мне и до сих вспоминаются те наваристые борщи из свежей капусты и свежей баранины, тушёная картошка с салом, хорошее вкусное молоко. Эта диетическая привычка к овощной пище
в  сочетании со  свининой сохранилась у  меня на  всю жизнь.
Я,  как мне казалось, успешно учительствовал, мои ученики, которых я  хорошо знал ещё совсем малыми детьми, слушались меня как непререкаемого авторитета, старались хорошо учиться. Многие из моих учеников к тому же были мне родственниками
Но, работая учителем, я  со  дня на  день ждал повестки из Суражского военкомата о призыве в армию. И вот такая повестка пришла, в ней извещалось, что 25 октября 1940 года я должен явиться для отправки в армию. Было немного грустно расставаться с привычной обстановкой, с любимой работой, с родными. Началась подготовка к отправке в армию на действительную военную службу. Вспоминая минувшее, должен сказать, что 1940 год был самым хорошим годом в моей жизни, полным радужных надежд на будущее, романтики юношеской любви на фоне более или менее благополучной материальной жизни. Армия предвещала неизвестность суровость дисциплины, неволю. Но всё это сглаживалось чувством высокого патриотизма. Я решил сделать маленький прощальный вечер со своими друзьями. Было поручено Ивану Никитовичу «Лычику» достать гуся, а  я  приготовил выпивку. На  тот период по каким;то причинам в нашем магазине не было водки. Мне
пришлось посылать Ивана Василёва и Колю Брита в пос.Гибки за водкой. Они принесли несколько бутылок простой водки и рябиновой настойки. За эту услугу им досталось 0,5 кг конфет, они были весьма довольны, а я был доволен не менее их. Мама зажарила гуся в духовой печи, выпивка была, и мы провели прощальный вечер в нашем доме. На вечере присутствовали Иван Лычик, Кузьма Ильёв, Петя Савостёнок, Федька «Бычарь». К концу подошёл с работы отец и выпил с нами рюмку водки. Мама, стараясь быть незамеченной, вытирала слёзы, ведь сын уходил в армию. После застолья мы пошли в клуб, будучи подвыпившими. Вечер в клубе в основном был занят танцами. В это призывное время многие ребята из нашего села тоже готовились к призыву в армию, среди молодёжи была атмосфера прощания, расставания, и для многих из них прощание было последним, так как разразившаяся через 8 месяцев война унесла их жизни. Как бы предчувствуя грядущую беду, ребята села были необыкновенно доброжелательны друг к другу, а девушки ласковыми и внимательными по отношению к нам. Через день отец пригласил на вечер своих друзей и дядю Никиту по поводу проводов меня в армию. Вечер был тёплым, мама была в слезах, мне было высказано много напутственных советов и пожеланий.

АРМИЯ. СРОЧНАЯ СЛУЖБА

Утром 24 октября Кузьма Ильёв подъехал к нашему дому, здесь собрались родные, дядя Никита, Егор, дядя Василий Фомич. Все выпили по рюмке, был гармонист Андрей Шкураток. Мы уложили мои вещички и отправились в Сураж. Все мои родные и друзья проводили меня до Грошевни. Я зашёл в школу, простился с учителями, зашёл в каждый класс проститься с учениками. А на мосту на Грошевне простился с родными, плакали сёстры, мама, заплакал и отец. Это было наше последнее с ним расставание, больше я уже его не видел. А он так гордился своим сыном, то есть мною, все ему говорили, что сын его хороший парень. Такие отзывы со стороны очень приятны для родителей. Это всё потом я сам испытал на себе. Ведь каждый родитель считает своего ребёнка самым хорошим и не всегда замечает недостатки, а если и замечает, то в тайне души своей надеется, что со временем этот недостаток пройдёт. Видимо, у моих родителей были основания гордиться своим сыном. Рос я здоровым нормальным мальчиком, хорошо успевал в учёбе, всегда был в числе лучших учеников школы, активно участвовал в общественной жизни школы и села, хорошо работал в крестьянских делах домашних и колхозных. Первые ягоды, первые грибы, рыба из реки и выгоров всегда
были моей добычей. На лучшей траве или лучшем ржевнике
паслись наши кони благодаря нашим мальчишеским стараниям. А я был таким старательным мальчиком. К моему счастью, природа наделила меня хорошей памятью, хорошими способностями к учёбе, хорошим физическим здоровьем, усердием, добросовестностью, хорошим уравновешенным характером. Я не был хулиганом, озорником, картёжником, но любил детские спортивные игры и соревнования. Соседи никогда не жаловались родителям на моё поведение. Я дружил со многими ребятами нашего села и  Верещак. Разумеется, были и  недостатки в  моём поведении и  делах. Я  это говорю к  тому, что моим родителям, в  частности, моему отцу были основания гордиться своим сыном.
Расставание на Грошевне было очень трогательным и всю дорогу до Суража я был под впечатлением этого расставания. Вспоминался родной дом, семья, родители. Вспоминалось тёплое лето 1940 г., наполненное тёплыми встречами с моими товарищами; весёлые вечера танцев в клубе или на площади возле пожарной в центре села; романтика первой юношеской любви, отрывки из более далёкого детства. И эти воспоминания навевали какую;то лёгкую грусть утраты и  неповторимости всего минувшего, так дорогого, близкого и приятного моему сердцу. В дороге мы сделали получасовую остановку за Гордеевкой, чтобы покормить лошадь, а заодно и перекусить самим. Часов в  9  вечера мы прибыли в  Сураж в  городок педучилища. Я  разыскал коменданта училища Н. В. Богинского, нашу подводу с лошадью поставили в сарай, а сами с Кузьмой разместились на  ночь в  общежитии. Утром 25  октября мы распрощались с Кузьмой, он уехал домой, а я со своей котомкой отправился в  военкомат. Здесь уже собралась подлежащая отправке команда человек около 30, в том числе и несколько моих однокурсников: Малявко, Бычков, Полонин. Мы прошли поверхностную медкомиссию, нас сводили пообедать в столовую картонной фабрики, а вечером отправили на железнодорожную станцию для отправки на сборный пункт в г. Брянск. В Брянске  собралось  много  призывников  со всех  районов западной  части  Орловской  области  (ныне  это наша Брянская область).  Был  сформирован  эшелон  из товарных вагонов;теплушек. Теплушка– это  товарный  вагон,  переоборудованный  для  перевозкилюдей, в середине его напротив дверей установлена металлическая печка с  выведенной в  крышу трубой, а  по  обе стороны вагонных дверей устроены 2;ярусные деревянные нары для размещения людей. Вот из  таких вагонов;теплушек был сформирован эшелон, в   котором нас повезли на   восток, а  куда конкретно- мы не   знали. Тогда всё было секретно. Мы перевалили  через  Урал  и увидели  уже  покрытую  снегом Западную Сибирь. По  дороге в  теплушке мы успели хорошо познакомиться друг с другом. Ведь наша теплушка состояла из суражан, ребят из разных сёл Суражского района, многие из которых  до этого  не знали  друг  друга.  Особенно  близко во время  дороги я   подружился с   Прохоренко Григорием Борисовичем из Влазович и Лазаревым Иваном Дмитриевичем из Овчинца  (пос.Верховой),  Васиным  Иваном  Петровичем из Суража. Эта дружба у нас осталась на долгие послевоенные годы.  В пути  нас  один  раз  в сутки,  а то и 2 раза  кормили горячей пищей: ведро супа и ведро каши, мы из общего ведра ели  своими  ложками.  Во время  поездки  в теплушке  все  мы выглядели  грязными,  толком  хорошо  умыться  не было возможности.
5 ноября 1940 года мы прибыли в сибирский город Томск, выгрузились, и наша команда пешим строем направилась в Южный военный городок, где размещались артиллерийские части Томской дивизии. Здесь были старые кирпичные добротные 3;этажные казармы с 2;ярусными нарами, конюшни, склады, солдатская и  командирская столовые, штабные помещения, артиллерийские парки, учебные плацы, пекарня и другие помещения. В Южном военном городке размещалось 2 артполка, зенитный дивизион, противотанковый дивизион, сапёрный батальон. Нас сразу  же разместили в  карантинную команду, повели в городскую гарнизонную баню, остригли, помыли и переодели в военную форму. Мы стали неузнаваемыми. В Томске лежал глубокий снег, было холодно. 7 ноября полк вышел на военный парад. В карантинной команде положено было отбыть 14 дней. За этот срок мы должны пройти курс молодого бойца и санитарно;медицинский карантин с целью выявления возможно занесённой инфекции. За время карантина проводилась своего рода обкатка молодого бойца, приучение его к  режиму солдатской жизни, строевая подготовка, уход за лошадью и амуницией (артиллерия была на конной тяге), изучение уставов внутренней, караульной и  дисциплинарной службы, физподготовка и  политучёба. После карантина нас распределили по подразделениям полка. Я попал во взвод управления второй батареи первого дивизиона. Командиром взвода был лейтенант Титов, командиром батареи – старший лейтенант Глуховский, командиром дивизиона – капитан Павлов, командиром полка – майор Верхало. Тогда командный состав не  назывался офицерами, а  именовался командно;начальственным составом, а  красноармеец назывался бойцом. В полку среди старослужащих были участники Финской войны 1939–1940 гг., некоторые из них награждены боевыми медалями. На награждённых мы смотрели с большим уважением, как на людей из легенды. Во взводе управления батареи были ребята с образованием не ниже 7 классов. Я попал в отделение радио – и телефонной связи. Началось изучение телефонного аппарата и переносной радиостанции типа 6;ПК с батарейным питанием, обучение работе на радиоключе по азбуке Морзе. Всё это мне давалось относительно легко, нашим командиром был сержант Малинин – москвич из культурной интеллигентной семьи, а товарищами по взводу были старослужащие Образцов, Шевчук, Корнилов;ребята красивые, культурные, крепкие, сердечные, готовые всегда помочь молодому ещё неопытному бойцу, которым был я. Служба моя пошла хорошо, я хорошо успевал по боевой, физической и особенно по политической подготовке. На одном из занятий по политической подготовке присутствовал ст. политрук Худяков, исполнявший обязанности комиссара полка (комиссар был или на учёбе, или в отпуске). Мои ответы по политподготовке, видимо, понравились ему. Через несколько дней меня вызвали в штаб
полка к комиссару. Я явился и как положено, по уставу, доложил, сам не зная цели моего вызова. За столом кабинета сидел ст. политрук Худяков. Он разрешил мне сесть и начал беседу: кто я, где родители и кто они, где учился, когда вступил в комсомол и др. Потом он спросил: не желаю ли я поступить в военное училище? Я ответил, что желание есть, но мои автобиографические данные не позволяют мне успешно пройти мандатную комиссию, так как тётя по материнской линии была раскулачена и выслана на Северный Урал, где и умерла, а  дядя по  линии отца был изолирован органами НКВД как враг народа. Комиссар посожалел неудавшемуся разговору и отпусти меня. Я считал наш разговор оконченным, но ошибся в этом. Через несколько дней я был переведён в полковую школу курсантом. Школа готовила младших командиров для своего полка и уже работала более месяца. Мне надо было наверстать упущенное, что не составляло большого труда, ибо курсанты в большинстве с 6–7;летним образованием, и учёба им давалась труднее и шла медленно. Среди выпускников школы было несколько моих одноклассников по педучилищу: Молявко, Полоник и несколько суражских ребят. Требования к курсантам были очень строгими, но условия казармы были намного лучше. В школе было 4 взвода, размещались они в отдельных комнатах, вместо общих спали мы на двухъярусных кроватях, каждому полагалась отдельная постель, табуретка, тумбочка. Начальником школы был капитан Золотайко, человек строгий, знающий командир, высокотребовательный. Командиром взвода был Иван Григорьвич Кирьянов;стройный, красивый, с  атлетическим сложением молодой человек, знающий своё дело командир с мягким характером и добрым сердцем. Я искренне полюбил его. Он очень красиво писал, хорошо рисовал карандашом, был достаточно начитанным и культурным человеком, никогда не матерился, что было редко в армии, был хороший спортсмен, особенно по лыжам. Я потом весной 1941 г. узнал, что он ухаживал за студенткой 4;го курса Томского мединститута.Моя служба и учёба в полковой школа стала налаживаться, а потом пошла совсем хорошо. Я стал отличником боевой и политической подготовки и мой авторитет вырос среди курсантов и командиров. В феврале 1941 г. школа вместе с первым дивизионом вышла на 2 недели на зимние лагеря – 2 недели мы занимались учениями на местности в условиях, приближённых к боевым. Стояли 40–50;градусные морозы, наши орудия на конной тяге, установленные на специальных лыжах, застревали в полутораметровых снегах. Для орудий нами были оборудованы боевые позиции, для лошадей сделаны укрытия: расчищался снег, ставились столбы и перемычки, крыша и стены обкладывались плотно еловыми ветками, на них наваливался снег, под ноги лошадям подстилались еловые ветки. В таких укрытиях было намного теплее, чем на открытом воздухе. Для людей расчищали площадку, долбили кирками мёрзлую землю до 0,5 м глубиной, устилали пол и укладывали поверх палатки еловые ветки, в центре устанавливалась металлическая печка с выведенной трубой, которая постоянно топилась. Воду для питья людям и лошадям добывали, растапливая снег в котелках. Спали в палатках, не раздеваясь. Нам выдали ватные брюки, телогрейки, полушубки, тёплые рукавицы и  шерстяные подшлемники. Были лёгкие обморожения кончика носа, бороды, щёк; серьёзных обморожений не было. Прошли боевые стрельбы и мы удачно вернулись на зимние квартиры. Конечно, эти дни, проведённые в условиях суровой зимы в полевых условиях, были суровым и тяжёлым испытанием для нас, ещё молодых бойцов. Но после этих учений мы сами почувствовали себя на голову выше тех, кем мы были до учений. После учений мы вымылись в тёплой бане, привели себя в порядок, убрали и почистили лошадей, амуницию, оружие. Я ухаживал за лошадью командира взвода И. Г. Кирьянова. Кличка лошади – «Дым», это был гнедой мерин, умное животное, красивое и смирное, вызывающее симпатию. Ежедневно я ему приносил кусочек сахара из своего пайка, поэтому всякий раз, когда я заходил в конюшню, мой Дым встречал меня лёгким ржанием. Накануне Дня Красной Армии 23 февраля было решено командованием полка провести лыжный кросс всем полком на 25 км. Это было за неделю до праздника. В солнечное воскресенье бы вышли на кросс. Я лично тяжело перенёс этот
кросс, приблизительно на десятом километре мне показалось,
что нет больше сил, но потом появилось «второе дыхание», после чего я пошёл ровно, уверенно и ходко и закончил кросс
нормально. После этого был часовой отдых в казарме, оставалось примерно около часа до обеда, но мне страшно хотелось есть. И как бы зная это моё желание поесть, ко мне зашёл мой друг ещё по первому дивизиону Шевчук Яков из Черниговской области и принёс с собой сайку (белая булочка 350 г), которая была для меня как раз кстати. Я с жадностью быстро проглотил эту сайку и сразу почувствовал прилив сил. Как я был ему благодарен за  этот подарок! Мы побеседовали и  потом пошли на обед. После обеда, который, кстати, не полностью меня насытил, я уснул крепким сном на 1,5 часа.
Несколько слов о дисциплине в армии того времени. Моя служба совпала с установлением в стране и в том числе в армии жёсткой дисциплины. На пост наркома обороны вместо К. Е. Ворошилова после Финской войны был назначен маршал С. К. Тимошенко. новый нарком изменил уставы внутренней, дисциплинарной, гарнизонной, караульной службы в сторону их ужесточения. Особенно строгим стал устав дисциплинарной службы. Приказ командира – закон для подчинённого, жалобы на  строгость командира запрещались, самые ничтожные нарушения строго карались, но  рукоприкладства в  армии не  было. Никакого панибратства не допускалось, всё только по уставу. И не дай Бог поссориться или перечить командиру отделения или помкомзводу, иначе из нарядов не вылезти. Всех командиров обязательно приветствовать, иначе будешь наказан. И многие мелкие командиры, да и средние, часто злоупотребляли этим, а иногда даже издевались, постоянно не выпуская красноармейца из нарядов и гауптвахт. Так не повезло моему однокласснику по  педучилищу Павлу Полонику. Его командир отделения с 4;классным образованием невзлюбил Павла и по поводу и без повода засылал его в наряды вне очереди, доведя Павла до полного отчаяния. Павел мне сказал, что он готов убить его и покончить с собой, от чего я его отговорил и посоветовал обратиться к комиссару дивизиона. Он обратился и был переведён а другую батарею. У меня не было подобного, я за всю довоенную службу получил один раз наряд вне очереди. Из всех служб для меня
была тяжела караульная служба, особенно когда школа заступала в наряд на склады артснарядов. Склады были расположены вдалеке от городка на высоком берегу реки Томи, обнесены колючей проволокой. В зимние холодные ночи там просто было жутко и холодно, несмотря на то, что ты одет в валенки и поверх полушубка ещё в длинный тулуп с большим воротником. И вот, 2 часа кажутся вечностью, пока придет смена. А жуткость прибавлялась ещё тем, что к этому складу ночью мог пробраться шпион или диверсант с целью взорвать его, сняв прежде всего часового. За сон на посту был гарантирован военный трибунал.
Несколько слов о питании в армии. Скажу, что сколько я  служил в  армии, всё время я  хотел поесть, кроме службы за пределами нашей страны в Германии и Австрии. Особенно остро недоедание я ощутил сразу после призыва. Нам на паёк было положено 1 кг хлеба и приварок. Мне этого не хватало, я всегда хотел есть. Я прикупал булочки, когда приходилось выйти в  город. В  военном городке купить съестного было невозможно. А есть очень хотелось, видимо, потому, что молодой организм рос, набирал мускулы и ширину костей да ещё в условиях холодного климата Сибири, а для этого надо калории энергии и белок для роста. Выручал иногда суражанин Васин, который стал поваром, и хлеборез Зубрицкий из Погара. Иногда Васин положит черпак каши в миску, а Зубрицкий сунет в руки ломтика 3–4 хлеба. Всё это быстро проглатывалось. Основными блюдами нашего питания были щи или чаще супы, вторым блюдом была каша пшённая, чечевичная, редко макароны, третьим – чай или компот из сухофруктов очень слабо сладкий. На ужин иногда был винегрет с селёдкой, что я очень любил. Селёдка была жирная, вкусная, несколько раз давали сельдь керченскую, необыкновенно вкусную и жирную. Уже после войны я её не видел в продаже, она была хищнически выловлена или отравлена сбросами в море. Один раз в неделю был вегетарианский стол: каша на постном масле, рыбный суп, винегрет с селёдкой, чай и хлеб. Калория такая еда давала мало, есть хотелось страшно, а нечего. Была отдельная столовая для комсостава с буфетом, но попасть туда красноармейцу было практически невозможно, нас туда просто не пускали. По мере адаптации к армейской жизни чувство постоянного голода стало проходить, но всё равно аппетит всегда сохранялся повышенным. Вообще говоря о питании, следует отметить, что моя жизнь во многих годах прошла при плохом питании и  даже при голодовках, это и  годы войны, и  послевоенные годы. Но об этом потом.
Несколько слов о  г. Томске, где проходила моя служба. Томск в те годы входил в состав Новосибирской области. Это университетский город, тогда единственный в Сибири университет был обоснован в Томске. Кроме университета, в городе было несколько институтов: медицинский, политехнический, пищевой промышленности; много техникумов. Город был интеллигентный, чистый, красивый. В  городе был драмтеатр, цирк, Дом Красной Армии. В  городе было много военных: здесь дислоцировалась стрелковая дивизия, пехотные части размещались в Северном, артиллерийские – в Южном военном городке. Здесь же располагалось артиллерийское училище, штаб 52  стрелкового корпуса. По  праздникам проводились военные парады и демонстрации. Здесь я впервые увидел представления артистов цирка, несколько раз бывал в  Доме Красной Армии. Вокруг города было много лагерей СибЛага. Несколько раз мы ездили в  лагерь на  лошадях с  санями за опилками для подстилки лошадям. На сани устанавливали большой ящик для опилок. Ящик нагружали опилками, а при выезде из лагеря охрана проверяла содержимое протыканием содержимого металлическим стержнем во всех направлениях. Подходить к нам заключённым запрещалось. Подводя итоги моим первым впечатлениям армейской жизни, скажу, что мне армейская жизнь не понравилась раз и навсегда. Я стал ожидать срока окончания службы, потерял интерес к профессии военного. Среди комсостава и потом офицерства очень много тупых самодовольных людей, которые портят жизнь своим подчинённым, унижают их достоинство и  честь. Это встречается и на гражданке, но на гражданке ты можешь поменять место работы, можешь спорить, доказывать, жаловаться. В армии всё это исключено, ты должен подчиниться, кроме того, на  тебя даётся характеристика в  личное дело и  куда  бы ты не переходил, эта характеристика идёт вместе с тобой, вернее, за тобой, и остаётся на всю жизнь. И вот ты всю жизнь идёшь под спудом подчинённости, под давлением всегда. Нет свободы личности человека. Поэтому служба в армии мне сразу не понравилась категорично и навсегда. К тому же в армии среди офицерского состава очень много тупых людей, людей, неспособных думать или ленящихся пошевелить своими извилинами, людей, которым легче выполнить команду, чем над чем;то поразмыслить. И вот из этих тугодумов часто формируются самодуры, чванливые тупицы. И не дай бог попасть в подчинение к такому дураку, твоя жизнь и судьба будут испорчена, искалечена, а то и загублена. Правда, среди комсостава есть немало и одарённых людей, но им в армии тяжело, пока они не выбьются в большие начальники. А вообще, вся армейская служба, по моему мнению, направлена прежде всего на то, чтобы сломить волю солдата, волю любого подчинённого вышестоящим начальником. А потом этот вышестоящий командует нижестоящими по своему разумению. А разумения эти разные и не всегда разумные. И вот столкнувшись с такой реальностью, я заставил сам себя смириться и подчиниться, иногда осторожно напоминая о своём человеческом достоинстве. Короче говоря, для меня служба в армии потеряла всякий интерес и всякие радужные цвета. Но тем не менее к празднованию Дня Красной Армии приказом командира полка мне была объявлена благодарность как отличнику боевой и политической подготовки. Мой авторитет среди курсантов школы вырос, я заметил уважительное отношение ко мне со стороны моих товарищей и командиров.
В марте 1941 года произошло два  происшествия среди моих земляков;суражцев. Во  время выезда в город верхом на лошади у Ивана Лазарева пропала лошадь с седлом. Ивана посадили на гауптвахту и целый дивизион вместе с местной милицией был направлен на поиски лошади. Лошадь была найдена и возвращена в часть, а Иван Лазарев отсидел 10 суток на гауптвахте. В это время Григорий Прохоренко из Влазович заболел и попал в госпиталь. У него болел коленный сустав, он хромал. Лечение в госпитале особого улучшения не давало. В апреле его комиссовали и демобилизовали из армии. Перед отъездом он зашел ко мне, мы тепло простились, и, грешным делом, в душе я позавидовал, что он уезжает домой. Приблизительно в это время как;то вроде случайно без присутствия посторонних ко  мне подходит старшина Бокалов и заводит разговор о том, чтобы я ему докладывал устно или письменно под кличкой Васильев о всех разговорах среди курсантов, связанных с недовольством службой, действиями командиров или вообще советской властью. Всё это должно быть тайной, никому об этом я не должен рассказывать под страхом тюремной ответственности. Это наглое предложение Бокалова поставило меня в полный тупик, в той я не мог сразу же отказаться, так как могли сразу же последовать репрессии. Но мне претило стать доносчиком, стукачом на своих товарищей, и вообще позорно, как я понимал, быть шпионом. Вместе с этим я понял, что существует сеть скрытых доносчиков, надо быть осторожным. Что же касается меня, то я решил ничего не доносить своему агенту, а он, видимо, был платным осведомителем. Так я не разу ничего не донёс, на следующей встрече я ему сказал, что ничего не слышал от товарищей. Он намекнул мне, что я просто не желаю быть доносчиком и уклоняюсь от доносов, но я уверял, что ничего не слыхал. После этого старшина реже стал ко мне приставать. Значит, НКВД имело свои глаза и уши в армии даже среди красноармейцев. Страшная система слежки захлёстывала всю страну. Думаю, что эта слежка существует и сейчас, но, возможно, в меньших размерах. Но это всё не входило в службу.
Мои занятия в школе шли успешно, мы изучали материальную часть орудия – 122 мм гаубицы, устройство снарядов и их боевые качества, заряды пороховые, оптические приборы для стрельбы и наведения орудия. Изучались основы баллистики, оборудование огневых позиций, уход за  лошадью, обучение – вольтижировка, рубка саблей, строевая подготовка, огневая подготовка из личного оружия – карабина. Всё это мне легко давалось, я ещё успевал читать художественную литературу. К празднованию 1 мая мы готовились особенно тщательно. Праздник проводился в городе с военным парадом. Парад проходил по снегу, мы проехали со своими орудиями мимо трибун по 4 орудия в ряду. Было интересно и торжественно. Вечером на полковом собрании меня наградили портсигаром металлическим, красивым. Таких награждённых было несколько человек. Ко мне очень хорошо относились мой помкомандира взвода лейтенант Кирьянов, начальник школы капитан Золотайко и замполит, старший политрук Худяков.
А в  это время на  полях Европы и Африки всё сильнее раскручивался маховик вторрй мировой войны. Германский и  итальянский фашизм вместе с  японской военщиной всё больше наглел, набирая силу, и, к сожалению, успешно громил демократические страны Европы, и  Китай. Наше правительство, чувствуя неподготовленность страны к войне, всячески стремилось угодить Гитлеру, строго соблюдая заключённый с ним Пакт о ненападении, посылая эшелоны с продовольствием, нефтью, горючим, металлом. Почти ежедневно приходили сообщения о  нарушении границы немецкими самолётами, о случаях диверсии на железных дорогах, но для сохранения мира на правительственном уровне старались всё это замять, чтобы не давать повода для обострения отношений. Однако войной, как говориться, уже пахло в воздухе, чувствовалось её неотвратимое приближение – так себе я представлял тогда. Об этом я в апреле 1941 года писал в письме Ивану Василёвому. Мы потом вместе с ним не раз вспоминали об этом во время и после войны. А в письме я писал, что летом этого года нам придётся столкнуться в войне с Германией. Но я тогда наивно считал, что в течение нескольких месяцев мы разгромим фашистскую Германию. Эту уверенность вселяли наша пропаганда, наше воспитание, наши песни («разгромим врага малой кровью, могучим ударом»), которые падали на благодатную почву горячего патриотизма. Следует отметить, что в это время была усилена воспитательная патриотическая работа с  использованием примеров из нашей истории. Было создано несколько кинофильмов, посвящённых нашим великим полководцам и их победоносным военным кампаниям. Но тогда я  особенно глубоко о  войне не  задумывался, я  не  представлял всей глубины народного горя, масштабов разрушений и экономических лишений, которые обычно сопровождают всякую войну. Во всякой войне победой пользуется правящая верхушка, на долю же народа приходится потеря близких и родственников, гибель людей, страдания, лишения, болезни, снижение жизненного уровня. И всё это делается под благими лозунгами свободы и будущего счастья. Война кончается, а свободы и счастья людей как не было, так и нет.
Моя служба складывалась вполне хорошо. Примерно в середине мая началась дружная сибирская весна: тепло пригрело солнышко, быстро сошёл снег, сразу  же распустились деревья, зазеленело всё кругом. Природа спешит быстрее взять своё, что ей положено природным теплом. Во  второй половине мая к нам в полк поступило пополнение новобранцев. Для их обучения необходимы были младшие командиры, имеющие среднее образование. Младшие командиры с низким образованием не могут иметь необходимого авторитета среди подчинённых с более высоким образованием. Поэтому трём человекам из нашей полковой школы, в том числе и мне, досрочно было присвоено звание сержантов. Нам было поручено командовать этими новобранцами, проходить с ними курс молодого бойца. В моём отделении было 12 ребят со средним образованием 1922–23 года рождения, все из Украины. Ребята были интересные, умные и достаточно развитые физически, дисциплинированные. Из этих новобранцев был сформирован учебный взвод, в состав которого входило и моё отделение. С этими ребятами мне было интересно работать, я как бы занимался своей профессиональной работой учителя, было интересно видеть успехи моих учеников, слабые стороны некоторых из них, помогать им. Служба для меня стала более интересной, и время пошло значительно быстрее. 20 мая полк выехал в летние лагеря. Нашему полку в этот сезон не повезло. Наше место в лагерях, хорошо оборудованное и обжитое, заняло переведённое в Томск с запада страны военное училище. Нашему полку было отведено новое место и мы стали оборудовать летний лагерь. Полковой столовой не было, пищу готовили в походных полевых кухнях, получали пищу в котелки и кушали под открытым небом. Единственным помещением был деревянный дом, где размещался штаб полка. За лето нам предстояло самим построить все необходимые постройки: штабные помещения, столовую, склады, конюшни, артпарк, учебный плац, спортплощадки и др. Наш учебный взвод пока оставался на зимних квартирах до 5 июня, потом мы переехали в летние лагеря и разместились в палатках нашей полковой школы. Шла обычная воинская жизнь с  занятиями, работой и учёбой, несением внутренней службы. Я как;то стал забывать, что идёт война в  Европе, что обстановка напряжённая и взрывоопасная. И тут...

НАЧАЛАСЬ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ

И вот наступило воскресенье 22 июня 1941 года – самый печальный и роковой день для каждого человека нашей страны. Ибо каждый человек так или иначе пострадал во  время этой  великой  и жестокой  войны,  а 27 миллионов  (или  даже более)  человек  преждевременно  лишились  своей  жизни. Каким  осталось  в воспоминаниях  для  меня  это  роковое воскресенье 1941 года?
Как обычно в армии, по воскресеньям подъем производится на 1 час позже обычного и без физзарядки. Поднялись мы в 7 часов утра, утренний туалет, завтрак. Этот день в полку намечалось провести как день физкультуры. Так как был выходной, наши командиры ещё вечером в субботу выехали к  своим семьям, кроме дежурных командиров по  дивизионам и по полку. После завтрака был проведён полковой кросс в  противогазах на  3  км. Это очень тяжело, пробежав 3  км в противогазах, мы все были мокрыми от пота, не хватало воздуха. А день стоял солнечный, жаркий и почти безветренный. Отдышавшись после кросса, привели в  порядок и  сложили на  место противогазы. Дальше предстояли спортивные соревнования по различным видам спорта. Мы сформировали хорошую волейбольную команду. В этих соревнованиях наша команда волейболистов заняла 1;е место в полку. Я был капитаном команды, волейбол был и остался самым большим моим увлечением. Вот мы закончили последнюю партию волейбола, и  по  громкоговорителю радио, установленному на  штабном домике, услышали позывные Москвы, извещающие о важном
правительственном сообщении. Мы подошли поближе к громкоговорителю в ожидании сообщения. В Москве было 12 часов, по радио выступал нарком иностранных дел В. М. Молотов. В этой речи было объявлено, что сегодня, 22 июня 1941 г. в 4–00 на нашу страну вероломно, без объявления войны, напала гитлеровская Германия. Немцы бомбили с воздуха наши города Ленинград, Минск, Киев, Одессу, Севастополь, немецкая армия перешла в наступление по всей границе, идут жестокие бои на фронте от Балтики до Чёрного моря, гибнут люди, горят города и  сёла. Речь Молотова заканчивалась словами: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами». Мы слушали это сообщение, затаив дыхание. После окончания речи Молотова некоторое время все стояли в какой;то растерянности и молчали, а день был солнечный, тёплый, ласковый. Воскресное настроение сразу поникло, стояли мы какими;то более сдержанными, были сосредоточенными, серьёзными. Началось стихийное обсуждение внезапно изменившейся обстановки. Все мы верили в непобедимость нашей Армии, мы были уверены, что в ближайшие дни враг будет отброшен с нашей территории и через 3–4 месяца Германия будет разгромлена. Лично я был искренне убеждён в этом и считал, что фашисты скоро получат достойный отпор и будут разгромлены. Остаток дня 22 июня прошёл как;то скомкано. К вечеру в лагерь вернулись с зимних квартир все командиры. После ужина часов в 9 вечера был созван митинг полка в летнем клубе. Митинг открыл комиссар полка. На этом митинге выступили командиры, политработники, сержанты и красноармейцы. Все гневно осуждали вероломство фашистов, осуждали фашизм как античеловеческую расистскую идеологию, называли фашистов извергами, варварами, бешеными псами. На этом митинге выступил и я. Я отметил, что Россию ещё никогда не побеждал никакой завоеватель, русские всегда громили любых завоевателей, Александр Невский разгромил шведов и немцев в 1242 году, Дмитрий Донской разбил войско татаро;монголов Мамая в 1380 г., Пётр I разгромил шведов под Полтавой в 1709 г., Наполеон был разбит русской армией в 1812–1813 годах, и русская армия вошла в Париж, немецкие войска были выброшены из страны в период гражданской войны и интервенции 1918 г., и в этой войне немецкие псы;фашисты в ближайшее время будут разбиты нашей Красной Армией. Наша Армия самая сильная и непобедимая, на её стороне все трудящиеся всего мира. Я лично был уверен в этом. После всех выступающих выступил командир полка майор Верхало. В этом выступлении он кроме обычного напомнил нам, молодым людям, трезво оценивать врага, его вооружение, его опыт ведения современной войны. Он подчеркнул, что враг хорошо вооружён современным вооружением, покорил практически всю Европу, имеет мощную экономику и хорошо подготовленную армию. Кроме того, что враг силён, он ещё и коварен. Поэтому нам предстоит война тяжёлая, нам надо совершенствовать наше мастерство, дисциплину, горячо любить свою Родину. Я в душе был возмущён выступлением комполка, тем, что он говорил о мощи немецкой армии, о сильном и коварном враге. Это претило моим юношеским понятиям. Ведь мощнее и сильнее Красной Армии нет армии, а здесь фашисты имеют мощную армию. А не враг народа ли наш комполка? Так я думал про себя, а потом в ходе войны понял, что наш комполка был умный кадровый военный, умевший правильно оценить врага, не впадая в эйфорию патриотизма и шапкозакидательства. А  правильная оценка даёт возможность правильно принимать необходимые меры в войне с врагом. Митинг закончился просьбой к наркому обороны быстрее отправить наш полк на фронт. Мы разошлись по своим подразделениям, обсуждая случившееся.
Утром 23 июня мы начали переезд на зимние квартиры
в  наш Южный военный городок в  Томске. Моё подразделение было направлено на выгрузку продовольственного склада полка и погрузку его с повозок в вагон. Весь эшелон полка прибыл в Томск утром 25 июня. Когда мы прибыли в казармы, наш городок был заполнен мобилизованными из местного населения до 1914 года рождения включительно. Мобилизованных разбивали по  подразделениям, обмундировывали в новую форму, день и ночь работала кухня, спали не только в казармах, но и в общежитиях учебных заведений. Наша казарма была уже занята, мы разместились в студенческом общежитии возле военгородка. Из  полков поступили лошади. Со складов выдавалась новенькая амуниция. Лошадей было много, они занимали весь наш городок, требовалось много корма, ухода и очистки территории от помета. Словом, наш городок кипел как растревоженный муравейник, все куда;то спешили, все что;то делали. Сразу же по прибытии в городок из нашей школы была сформирована команда из 23 человек во главе с лейтенантом Кирьяновым и отправлена неизвестно куда для нас. Мне было обидно, что я не попал в эту команду. А тем временем в городке шло укомплектование полка по штату военного времени. Дня два я не знал, что мне делать с моим отделением, о нас как бы забыли. Мы жили в студенческом общежитии, ходили в городок на завтрак, обед и ужин, жадно слушали печальные сводки с фронта, передаваемые радио Москвы. На третий день нашего неопределённого положения я  решил в  городке разыскать начальника полковой школы капитана Золотайко. 28 июня я наконец нашёл его, он стоял вместе с капитаном Власовым, командиром первого дивизиона, в котором я начинал службу. Я обратился по всей форме и доложил о моём положении и положении отделения. Тут же начальник школы рекомендовал комдивизионом взять меня командиром орудия, а моё отделение передать в расположение старшины полковой школы. Капитан Власов отправил меня в первую батарею командиром 3;го орудия. Я явился к комбатареи и доложил. Комбатареи направил меня во второй взвод к  младшему лейтенанту Калинину на  должность командира орудия. Мл. лейтенант Калинин был из призыва 1940 года после окончания технического института. Он был интеллигент и по происхождению, и в жизни, культурный, всегда подтянутый, аккуратно одетый, хорошо играл на скрипке и баяне, всегда выступал в  художественной самодеятельности полка. Я его хорошо знал в лицо. Сразу же он дал команду принять орудие, личный состав и лошадей. В моё подчинение попадало 10 человек и 10 лошадей и ещё лошадь для командира орудия – для меня. Из красноармейцев срочной службы у меня былодин наводчик Бобков, остальные были из  запасников, все 1914 года рождения, двое из них участники финской войны. Мы быстро экипировались и через день отправились на станцию для погрузки в эшелон. Наш командир взвода прихватил с собой и полковой баян. В командовании полка произошли изменения. Наш комполка стал командующим артиллерийской дивизии, комполка стал бывший начальник штаба капитан (не помню фамилию), а начальник полковой школы Золотайко стал замкомполка по снабжению. Погрузка в эшелон заняла целый день: погрузили орудия, лошадей, фураж, продукты и разместились сами в теплушках. Двинулись на запад. После Новосибирска навстречу попадались эшелоны сначала с  арестованными гражданскими лицами под охраной войск НКВД, а когда перевалили за Урал, стали встречаться эшелоны с ранеными и эвакуированными. А сводки с фронта с каждым днём были всё печальнее, наши войска оставляли один город за  другим, фашисты бомбили Москву, шли упорные кровопролитные бои на всех участках огромного фронта. Было непонятно, почему наша армия отступает, почему наша авиация не  бомбит Берлин, почему немецкий рабочий класс не выступает против фашистов, как нас учили об этом, и ещё многое другое «почему». Мы твёрдо были убеждены, что это временные неудачи или это военная хитрость – запустить немцев поглубже, а  потом зимой всех их уничтожить, как сделал это Кутузов с французами. Подобные рассуждения хоть как;то ободряли наш дух, и мы хотели верить в их правдивость. Во время войны у солдата весьма мало информации, он знает свою роту и батарею, а выше ему практически ничего неизвестно. Эта неизвестность своего положения всегда мучила меня, да видимо, и других во все годы войны и службы в армии. Это делается всегда под благим намерением скрыть военную тайну. Может, это разумно и убедительно, но  тем не  менее это мучительно для думающего человека. В  Москву наш эшелон прибыл 5  июля со  стороны Казанского вокзала. Затем по  окружной дороге нас перевезли в  направлении Белорусского вокзала. Столица была притихшей, но по;деловому суетливой, все были сосредоточенно заняты своим делом, малоразговорчивы. Окна домов и других помещений были оклеены перекрещивающимися полосами бумаги, у домов стояли ящики с песком, вёдра, лопаты и багры, всё свидетельствовало о готовности к авианалётам. Здесь мне пришла мысль выслать свой аттестат обо окончании педучилища в Увелье, но при этом я не написал ни слова, что на некоторое время было тревожно для моих родителей, получивших аттестат, но  не  знавших ничего о  моей судьбе. Это позволило сохранить этот мой документ на период войны, а он потом мне очень пригодился. Примерно часов в 5 вечера мы выехали из Москвы, эшелон шёл почти без остановок, а часов в 8 вечера нас впервые обстрелял немецкий самолёт и сбросил несколько бомб, но никто не пострадал. Лётчик побаивался подойти поближе, т. к. эшелон имел зенитное прикрытие, и  врагу тоже не хотелось умирать.
Примерно часа в 3 дня 6 июля мы прибыли без всяких
происшествий в г.Гжатск, ныне Гагарин Смоленской области. Здесь мы быстро выгрузились и сразу же разместились на южной окраине города в небольшом леску и провели маскировку наших орудий и обоза. За леском дальше шло ржаное поле. После обеда было выставлено боевое охранение. Стоял жаркий день, все мы изрядно устали, и каждый искал места присесть в тени под деревом. Вдруг со стороны ржаного поля раздались 3 винтовочных выстрела, там были выставлены часовые нашего боевого охранения. Сразу же по команде «В ружьё» мы бросились туда, наш часовой был ранен в правое предплечье. Он сказал, что в него стреляли или стрелял неизвестный, он сделал два выстрела, но тот скрылся. Мы бросились искать диверсанта и пешие, и некоторые на лошадях, но никаких следов во ржи не было и мы никого не нашли, хотя прочесали всю округу. При перевязки раны в полковом медпункте врач обнаружил признаки самострела и доложил об этом командованию, а проверка на месте происшествия обнаружила 3 гильзы от винтовочных патронов, пересчёт количества выданных патронов установил недостачу 3;х винтовочных патронов. Явно это был самострел. Красноармеец этот был из мобилизованных. Случай бурно обсуждался в полку, все строго осуждали этого несчастного человека как труса и предателя. Его арестовали и передали в дивизионный трибунал. Но на этом наш день не кончился. Как только наступила темнота, в сторону Москвы полетели армады самолётов на большой высоте. Мы были довольны, что ночью они нас не видят, как тут же с ближайшей церкви, расположенной от нас менее чем в километре, полетели в сторону нашего расположения белые ракеты, такие же ракеты полетели и со стороны железнодорожной станции и ещё с одного места, и все в нашу сторону. Мы бросились на поиски ракетчиков, оцепили церковь, всё обыскали, но нигде никого не нашли. Опять нервы были у всех напряжены, значит, у врага много агентов, если в таком маленьком городке, как Гжатск, с трёх мест подавались сигналы ракетами. Немецкие самолёты проследовали своим курсом и нас не тронули. Мы выставили свои наряды;секреты подальше от расположения в расчёте на то, что при возвращении самолётов обратно нам удастся захватить ракетчиков, но обратно самолёты пошли другим курсом и ничего больше не было. А ночь прошла в тревоге. Так мы почувствовали, что мы уже на войне. Утром рано позавтракали и боевой колонной двинулись на запад. Дни стояли безоблачные, жаркие. Мы двигались к линии фронта, севернее Смоленска по большакам, а навстречу нам шли и ехали на подводах, изредка на  машинах нескончаемые потоки беженцев, стада скота, угоняемого вглубь страны, машины с ранеными. У всех горе, все сурово молчаливы, слышны разговоры о диверсиях на мостах, переправах, о десантах вражеских парашютистов. На дорогах и обочинах – воронки от взрывов бомб. На третий день пути нас обстрелял самолёт, но всё обошлось для нашей батареи благополучно. По мере приближения к фронту двигаться стали в обход городов. Ночи в это время короткие, много не пройдёшь, да и лошади устают от большой нагрузки, днём отдыхали, укрывшись в лесу. А сводки с фронта были всё более печальными, мы видели, что авиация противника имеет
полной господство в воздухе нашего тыла, буквально цепляет
своими колёсами по нашим головам совсем безнаказанно. Положение безрадостное, но мы не теряли духа.

ПЕРВОЕ БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

И вот мне до сих пор ясно помнится первый случай прямой бомбёжки нашей походной колонны. Я считаю этот случай своим первым боевым крещением и часто вспоминаю его. Потом было множество опасных боевых эпизодов, но они уже не вызывали такого психоэмоционального эффекта и не воспринимались так безотчётно страшно, как этот случай.А это было так. В один из наших ночных переходов к назначенному месту дневной стоянки подходили уже поздно – часам к 9 утра, когда начиная с 6 утра была хорошая видимость и отменные условия для действия вражеской авиации в ближайшем нашем тылу. Мы двигались по лесной дороге, подошли к окраине леса, перед нами дорога по открытому пространству протяжённостью километров 5–6  до  следующего леса, где и намечалась днёвка. И вот нас как будто караулили. Как только голова колонны вышла на открытое пространство, вдруг появился 2;моторный бомбардировщик и стал бомбить и  обстреливать нас. Мы бросились по  обе стороны дороги для рассредоточения, в том числе и я верхом на своей лошади. Меня охватил какой;то неописуемый страх, сопровождающийся нервной дрожью. Сознанием я понимаю, что эту дрожь надо сдержать, ведь я командир, а сдержать дрожь я не могу. Самолёт сделал 2 захода, длилась эта атака минут 5–7, столько же длилось и моё нервное перенапряжение. Слава богу, этого никто не заметил, возможно, потому, что со многими происходило подобное, но об этом на войне не принято говорить. Самолёт ушёл, мы на рысях преодолели эти 5–6 километров и укрылись в лесу. Были ранены 2 человека и лошадь. Это были наши первые потери. Как только мы разместились на днёвку, замаскировались, меня сразу потянуло в сон. Я присел у дерева и сразу мертвецки уснул сидя. Подчинённые меня не стали будить, они все были намного старше и пожалели меня как ребёнка, ведь мне шёл всего девятнадцатый год. Небо стали заволакивать тучи, чему мы очень рады, авиация противника была в бездействии. Во время движения к линии фронта кормили нас хорошо. Нашим хозяйственникам передавали ослабленных коров из стад, перегоняемых в тыл, в котлах армейских кухонь мяса было больше, чем крупы. 22 июля мы рано утром расположились на днёвку в небольшом леску километрах в двух западнее г. Белый Смоленской (ныне Калининской) области. Начинался ясный летний день. Белый – это небольшой старинный городок районного масштаба типа нашего города Мглина. Солнце уже вышло из;за горизонта, и вдруг на город налетает 12 бомбардировщиков и начинают бомбить этот мирный совершенно беззащитный городок. Первые бомбы были сброшены на нефтебазу, загорелись цистерны с топливом, второй заход на город – поднялись пожары. Нас немецкие лётчики не бомбили, видимо, не заметили и считали, что мы разместились в городе. В нашем полку был дивизион 76;мм пушек, из  которых можно стрелять и по танкам, и по самолётам. Ребята быстро развернули орудия и открыли огонь по самолётам во время их второго захода на бомбёжку. Один самолёт был подбит и упал километрах в трёх от нас. Туда бросились и пеши, и на конях, а наш дивизион бросили на  тушение пожаров. Горел маслосырзавод и несколько домов. Мы быстро ликвидировали пожары, благо утро было тихое, с сырзавода мы принесли несколько головок голландского сыра. Вот здесь я впервые попробовал голландский сыр, он мне понравился, а некоторые отказывались его есть. В этот же день я услышал и первую ложь о немцах, которую рассказал нам политрук соседней батареи, сбившей немецкий самолёт. Пока мы тушили пожары в городе, возвратились поехавшие к сбитому немецкому самолёту. И вот, что рассказал нам политрук. В плен были взяты два лётчика, а  при осмотре самолёта был обнаружен металлический ящик, в  котором лежала 800;граммовая буханка чёрного хлеба, испечённого наполовину с мякиной, и инструкция, что разрешается его кушать на третий день голодовки. Так что, как видно, немцам нечего есть и больше 3–4 месяцев они не протянут. И, представляете, нам хотелось верить этому явно ложному рассказу, и мы по своей наивности рассуждали, что долго терпеть такое положение немецкий рабочий класс и немецкий солдат не будут. Этот первый сбитый нами самолёт поднял боевой дух, шло оживлённое обсуждение происшествия.

ПЕРВЫЕ ДНИ НА ФРОНТЕ

Мы двигались к  фронту, по  ночам уже слышалась артиллерийская канонада и  видны зарева пожаров. 24  июля мы вошли в большое село Батурино – райцентр, прошли его и остановились на юго;западной окраине километрах в двух от  села на  краю ольхового кустарничка. Перед нами просматривался заболоченный луг с небольшой речушкой и километрах в  3  была слышна ружейно;пулемётная стрельба. Наступал вечер, перестрелка стала стихать. На  этом месте нам было приказано занять и оборудовать боевые позиции. За ночь мы вырыли окоп под орудие, щели для укрытия личного состава и погребок для снарядов, щели для укрытия мы выкопали, как положено по уставу, метрах в трёх от орудийного окопа, а командир соседнего орудия отрыл щели метрах в 10–12 от орудийного окопа. К утру 25 июля мы были готовы открыть огонь. За  ночь небо прояснилось, начинался погожий солнечный день. Утром мы позавтракали сухим пайком, и как взошло солнце, открыли огонь по неприятелю. По нам тоже начала стрелять их артиллерия, но снаряды рвались где-то далеко за нами, был слышен звук перелетающих снарядов и  далёкие разрывы. Но  часам к  10  утра в  воздухе над нами появился немецкий самолёт;корректировщик, который высматривал наши позиции. Немецкие мины стали взрываться впереди, позади нас. Нам стало ясно – враг взял нас в «вилку», самолёт корректирует огонь миномётной батареи. Надо идти на артиллерийскую дуэль, но сначала нужно установить место вражеских миномётчиков. Полёт мины сопровождается
неприятным своеобразным воем, который сразу улавливается
инстинктом самосохранения, причём звук недолетающей и перелетающей мины разный, а  звук мины, падающей на  тебя, особый, его узнаёшь и улавливаешь за 1–2 секунды до разрыва. Нас стали бомбить интенсивнее, мы по звуку улавливали недолёты и перелёты и не всегда прятались в щели, оставаясь в артиллерийском окопе. Мины стали рваться в расположении наших орудий и в один из налётов были накрыты наши орудия 3 и 4. Одна из мин разорвалась буквально под стволом моего орудия, осколком пробило щит, ранило наводчика в руку, остальной расчёт успел вскочить в  ровик, у  меня осколком сбило каблук сапога, когда я нырял в ровик. Соседний расчёт пострадал больше: само орудие не пострадало, но 3 человека были убиты и 4 ранены. Во время разрыва они бежали к своим щелям укрытия, которые были далеко от артиллерийского окопа, и разрывы мин накрыли их бегущими во весь рост. В этот первый день боёв на фронте я увидел убитых моих товарищей, увидел раненых. Мы, оставшиеся живыми и невредимыми, были в состоянии какого;то временного оглушения от  разрывов и  от  ужасов смерти наших товарищей. Убитых и раненых потом отправили в тыл, а между тем бой продолжался. Наше орудие было выведено из строя – повреждено, а 4;е орудие не пострадало, но расчёт был выведен из строя. Мне было приказано перейти со своим расчётом на 4;е орудие и продолжать вести огонь, что мы и сделали. Но оставаться в положении погибшего расчёта нам не хотелось. Поэтому в первом же перерыве стрельбы мы вручную выкатили наше орудие, а на его место перекатили 4;е орудие и продолжали стрельбу. Наконец часам к 12 дня с командного пункта батареи сообщили, что миномётная батарея противника, обстреливающая нас, подавлена. Интенсивный артобстрел прекратился. Вдруг получаем команду приготовиться к открытию беглого огня. Дана команда: «По 5 снарядов; беглый огонь». После сообщили, что отбита атака немецкой пехоты. Мы первый раз за день закурили, все в поту, все грязные и притихшие, даже в  каком;то подавленном состоянии. Было какое;то чувство обиды за всех нас, за немецкий самолёт;корректировщик, беспрепятственно корректировавший огонь своих миномётов и артиллерии. Где наша авиация, где наши сталинские соколы? И горечь, и обида, и громко этого выразить нельзя, опасно, рядом слухач и стукач. Это уже понимал каждый, тем более, что действовал приказ Верховного Главнокомандующего Сталина расстреливать на месте без суда и следствия каждого, кто сеет панику и  недоверие, распространяет пораженческие настроения. А  обвинить в  этом на  войне очень легко и  просто любого, потому что нет;нет да и прорвётся слово обиды за нашу Армию, за  всю нашу Родину. Был опубликован и  ещё один приказ, в  котором сообщалось о  крупных «изменах» многих наших генералов во главе с генералом Павловым, командующим Белорусским военным округом;всего 21 генерал. Это, как потом выяснилось, было сделано для того, чтобы найти невинных козлов отпущения, свалить на них вину и просчёты самого Сталина и его окружения, объявив их врагами и изменниками. И мы тогда все верили этой лжи. 
Но вернёмся в наши окопы. После подавления вражеских миномётчиков обстрел нашей батареи стих, мы перекурили. Но началась пристрелка по нашим позициям немецкой батареи. Нам было приказано сменить огневые позиции и хорошо на них замаскироваться. Мы отошли приблизительно на  1  километр вглубь ольхового мелколесья и быстро развернулись, отрыв только щели укрытия для личного состава. Потом мы увидели: бывшая наша позиция была подвергнута сильному артналёту, в воздух летели оставленные нами стреляные гильзы от снарядов. С новых позиций мы вели огонь, но менее интенсивный, чем с утра. Видимо, немцы стали менее активны, когда была отбита их атака. А артиллеристы без особой надобности, как правило, стараются меньше стрелять, чтобы не обнаруживать своих позиций. Стало вечереть, солнце заходило, бой стих. Поступила команда сняться с позиций. Мы опять проехали через опустевшее село Батурино и углубились в лес  уже  в полной  темноте,  курение  и громкий  разговор запрещались. Подъехали кухни и  наконец мы покушали. Все были угнетены нашими первыми потерями в нашем первом боевом  крещении.  После  этого  обеда;ужина  всю  ночь  мы
ехали  куда;то  с длительными  остановками  по полям и перелескам по просёлочным дорогам. Утром остановились в каком;то большом лесу, было разрешено отдыхать, выставив караулы. Все были страшно усталыми, ведь не спали 2 ночи. Я сразу же уснул. Потом мне говорили, что во сне я подавал команды, но я этого не помню. Вечером мы построились в походную колонну и опять поехали. Рано утром мы прибыли в большой хвойный лес, свернули с главной дороги и по просёлочной дороге выехали километра через 2  на  опушку лесной прогалины, где и остановились. Здесь развернули огневые позиции, отрыли щели укрытия, сделали точку отметки, видимую и для ведения ночной стрельбы, хорошо замаскировались, так, что, проходя мимо, практически нельзя было заметить орудия. Это нам потом очень пригодилось. Два дня мы вели огонь с этих позиций и  после каждой стрельбы быстро восстанавливали маскировку. Как только мы постреляем, сразу же в воздухе появляется немецкий самолёт;разведчик, но мы уже успели замаскироваться. В ответ немецкая артиллерия стреляет в нашу сторону, но огонь её неприцельный, разрывы снарядов далеки от  нас. Здесь мы приободрились духом, почувствовали себя уверенно, слышны уже шутки, анекдоты, все сыты. Мы уже стали входить в  будничную фронтовую жизнь. К  жизни на фронте, вначале кажущейся абсолютно противоестественной, постепенно привыкаешь, и  чувство смертельной опасности несколько сглаживается, становясь твоим постоянным чувством. Вот и наш орудийный расчёт за эти несколько первых фронтовых дней стал в рамки фронтовой жизни со всеми её суровыми и опасными сторонами. Артиллеристы на фронте подвергаются меньшей опасности, чем пехота, основной опасностью для них является артиллерия и авиация врага, танки при их прорыве через линию пехоты.
На этом месте мы простояли около 5 дней, фронт стабилизировался, шли бои местного значения. Но вот в первых числах августа во второй половине дня к нам на батарею доставили большой запас снарядов фугасных, осколочных и  шрапнельных. Готовилась интенсивная артподготовка к  наступлению. Рано утром батарея открыла интенсивный огонь по передовой противника, потом огонь стали переносить глубже и глубже. Наша пехота пошла в  наступление, а  мы её прикрывали заградительным огнём. К полудню мы вели огонь на дальность 12–15  км. Это значит, что наши продвинулись на  10–12  км. Поступил приказ во второй половине дня сняться с позиций и  подтянуться поближе к  передовой. День был пасмурный, авиация противника, наш опасный враг, почти бездействовала. Мы продвинулись вперёд километров на 10, и я увидел последствия боя и нашего огня. На дороге, её обочинах и в её окрестностях стояли догорающие машины, разбитые повозки немецких обозов, лежали  убитые немцы, убитые и раненые лошади. Некоторые наши ребята бросились снимать с убитых немцев  ранцы, котелки, фляжки. Я   брезговал брать вещи убитых, и  немцев, и  наших, считал, что если я  возьму вещь убитого,  то и меня  постигнет  его  участь.  Всю  войну я придерживался этого правила, также никогда не  пил водки, оставшейся после  выбывших убитых и раненых. Мы развернулись на новых позициях, не забывая о тщательной маскировке, и вели огонь по отступающему противнику. Это наше первое наступление подняло настроение и боевой дух. На следующий день мы продвинулись ещё километров на 10, а на третий день наступление стало ослабевать. Погода разъяснилась, мы продвинулись километров на  7. Во  время переправы  наших  войск  через  небольшую  заболоченную речушку колонн пехоты, артиллерии, обозов (дело было часа в 4 дня), мы сосредоточились в  лесочке метрах в  500  от  переправы.  Вдруг  над  переправой  появилось  9   немецких двухмоторных  бомбардировщиков.  Нашей  авиации прикрытия  нет.  Они  спокойно  разворачиваются  и заходят один за другим на бомбёжку колонны и моста. Люди, повозки и машины  стали  разбегаться  и   разъезжаться по   сторонам, взрывы бомб, пулемётные очереди, вопли раненых, паника, ужас. Первый самолёт отбомбился удачно, по нему прогремел выстрел  зенитки,  но без  последствий.  При  заходе  второго самолёта  и   начале  бомбёжки  зенитчики  точно  врезали по нему, самолёт загорелся. Такая же участь постигла 3;й, 4;й и 5;й  самолёты  врага,  остальные  беспорядочно  сбросили бомбы,  не заходя  на переправу,  и удалились.  Оказалось, в колонне  следовали  2 зенитных  орудия,  и как  только зенитчики заметили самолёты, быстро развернулись и дали достойный  отпор.  Все  мы  были  поражены  мастерством зенитчиков, все вслух благодарили их. Наши батареи на  рысях преодолели луг и быстро переправились. Разместились мы километрах в 2 от переправы в невысоком осиннике и к вечеру сделали первые пристрелки. Мы не  видели разрывов наших снарядов, мы стреляли с закрытых позиций, разрывы видел комбатареи на своём наблюдательном пункте – НП. Ночь пошла относительно спокойно. Но  днём немцы мстили нам за сбитые самолёты и за своё отступление. Мелкий осиновый
лесок слабо закрывал нас с воздуха, на нашу передовую нажимала вражеская пехота, мы вели интенсивный заградительный огонь, отбивая повторяющиеся атаки немцев, и в это же время подвергались следующим одна за другой массированным бомбёжкам с воздуха и артобстрелу. А к концу дня через линию нашей пехоты на нашу батарею прорвалось 4 танка. Мелкий осиновый лесок им не  был помехой, они шли прямо на  нас. Пришлось вести огонь прямой наводкой. По ближайшему танку сразу ударило 4 орудия, танк остановился, потом запылал. Сразу же ударили по второму, через некоторое время подбили и его. Третий успел подойти метров на 200, но и он запылал, четвёртый поспешил назад. Когда ведётся огонь по мчащемуся на тебя танку, который обстреливает тебя из орудия и пулемёта, состояние становится каким;то особым, сосредоточенным, наступает неописуемое состояние опасности и состязательности – кто кого, кто раньше и точнее, остальное окружающее не воспринимается. Такое чувство я пережил в эти 10–12 минут танковой атаки. Только отбили танки – опять бомбёжка и  обстрел с  воздуха. Спасали щели, разбить или повредить орудия немцам так и не удалось. Из батареи ранено было 2 человека, убитых не  было. Перед заходом солнца ещё раз нас побомбили и бросили листовки, чтобы мы сдавались в плен, в противном случае завтра будет ещё более жестокая бомбёжка. Немецкая пропаганда в листовках была примитивно грубой, рассчитанной на глупых Иванов и практически не имела успеха. Ещё во время марша к фронту немцы сбрасывали листовки с призывом «Убивайте своих комиссаров и командиров и переходите на нашу сторону, а эта листовка будет вашим пропуском». Какая глупость! Ведь только в одном стрелковом взводе, кроме комвзвода, 4 командира отделения, 1 помкомвзвода и комиссар взвода, всего 7 командиров, и их всех надо убить и перейти в плен! У русского человека не поднимется рука, геббельсовские пропагандисты плохо знали настроение народа и армии того времени, война становилась действительно народной, отечественной. Или взять такую бессмысленную несуразицу в их листовке: «Бей жида, политрука, рожа просит кирпича!». Поэтому мы посмеивались над немецкими листовками и не воспринимали их всерьёз.

АВГУСТ-СЕНТЯБРЬ 1941 ГОДА.
БОИ НА СМОЛЕНСКОМ НАПРАВЛЕНИИ

  Ночью мы снялись с этих позиций и утром развернулись в каком;то заболоченном лесочке, с одной стороны которого был луг, а с другой примыкало ржаное поле. Под колёса пушек пришлось  класть  деревянный  маты,  чтобы  колёса не проваливались  в   болотистый  грунт,  а   под  станины вырубать  мощные  деревянные  брусья.  С этих  неудобных позиций мы вели стрельбу 2 дня. Отрыть щели укрытия было нельзя  –  они  заполнялись  водой. На   второй день нас стал обстреливать миномёт мелкими минами.  Такие  мины  из;за линии фронта до нас не могли долететь, дальность их полёта составляла не  более 1  км. По звуку выстрелов определили, что миномёт  был  расположен  в ржаном  поле.  Была  выделена команда из 4;х человек, которая скрытно выследила миномёт и 3;х  миномётчиков,  переодетых  в нашу  форму  немцев. На третий день мы снялись с этого места и   развернулись в  крупном лесу, на  очень удачном месте, хорошо оборудовали позиции,  блиндаж  для  отдыха  и укрытия  в 3 наката, снарядный  погребок  и щели  для  укрытия  –  сделали  всё  для жёсткой обороны. Фронт временно стабилизировался и  мы получили на какое;то время некоторую передышку, вели огонь по передовой противника, засекали и подавляли его огневые точки. В моём орудии я был и командир и наводчик. Комбатареи избрал моё орудие для подавления отдельных огневых точек противника. Обычно орудие ведёт пристрелку артвилкой: перелёт, недолёт, правей, левей, всякий раз делая соответствующие поправки, а потом команда: «2–3 снаряда – огонь по этой точке». Наш комбатареи был снайпером;артиллеристом, но  ему нужен очень хороший наводчик орудия. Таким орудием он выбрал моё, и тогда отдаётся команда на огонь всей батареи. Таким пристрелочным орудием было моё орудие в батарее. В это время произошло одно случайное событие, которое потом сыграло определённую роль. К нам на батарею приехал капитан лет 40, ниже среднего роста, говорил о чём;то с нашим ст. лейтенантом. Потом они подошли к нашему орудию и капитан попросил показать ему, как он выразился, «снайперов;артиллеристов». Мы поздоровались, он пожал всему расчёту руки и сказал: «Молодцы, ребята, вы нас здорово выручаете, своим метким огнём подавляете огневые точки фашистов. Спасибо вам». После он сказал, что он начштаба пехотного полка, который мы поддерживаем своей артиллерией. Понятно, нам было приятно слышать такой отзыв пехотного командира.На этом месте мы простояли дней 10. Здесь мне пришлось увидеть и командующего нашей 19;й армии, в составе которой была наша дивизия. Как;то днём в небе появилась тройка наших истребителей и тут же подъехали 3 легковые машины и мотоциклисты. Машины остановились, из них вышли генералы и полковники, во главе их был высокий, стройный блондин с петлицами генерал;лейтенанта, ему что;то докладывал наш комдив. Мотоциклисты охраны нам сообщили, что это командующий 19 армией генерал;лейтенант Конев, будущий маршал. Всё это длилось минут 10, машины уехали. Это было в конце августа, потом командующим нашей армии был назначен генерал;лейтенант Лукин.Здесь я узнал, что и моё родное село Увелье уже находится в оккупации, по газетным сообщениям наши войска оставили г. Гомель 21 августа. В эти дни временного затишья на нашем участке мы впервые после выезда из Томска помылись в бане в лесной деревушке и сменили бельё, но вшей у нас не было. После помывки наш комвзвода лейтенант Калинин достал баян и исполнил вальсы и народные песни. Звучавшая приятная мирная музыка на какое;то время вывела меня из состояния войны и перебросила в приятные воспоминания Суража, педучилища, Увелья, тем более стоял тихий тёплый вечер конца августа. Вечерами через линию фронта почти каждый день проходили немецкие бомбардировщики на  наши города. Перелетали они и  днём на  бомбёжки фронтовых тылов: переправ, мостов, сосредоточений войск, эшелонов. Днём их обстреливали наши зенитки, почти всегда безрезультатно, лишь в 2;х случаях за всё время удалось увидеть поражение вражеских самолётов. Наша авиация бездействовала. Мы тогда не знали, что её практически не было. В первый день войны немцы уничтожили 1200 наших самолётов, большинство; прямо на аэродромах. Это неслыханный просчёт нашего командования, нашего правительства. А расплачивались за всё армия и народ.
На этих так хорошо обустроенных позициях мы простояли до  первых чисел сентября. На  нашем участке фронта установилось снижение активности, какое;то затишье. А это бывает, когда где;то идут очень жаркие бои. В начале сентября мы  сменили  позиции,  но тоже  расположились  на   опушке поляны  в   середине  большого  лесного  массива.  Дружно оборудовали новые позиции где;то недалеко от  Духовщины Смоленской  области,  соорудили  блиндаж  в 3 наката и простояли на них недели две, ведя стрельбу по огневым точкам на передовой и по тылам противника, дальность нашего огня была до 25 км. Здесь я впервые увидел наше сверхсекретное оружие – «Катюши» и их залпы термитными снарядами. Метрах в  200  от  наших позиций подъехали 4  автомашины с накрытыми брезентом кузовами как нынешние 3;х тонные ЗИЛы. Дело было близко к заходу солнца. Машины на краю лесной поляны развернулись своей задней частью в сторону противника. Из машин выскочила команда, сняла брезент с кузовов, которые оказались металлическими рамами с  несколькими продольными перекладинами. Эта рамная установка приподнялась выше кабины и из неё с характерным воем и огненным следом полетело множество снарядов в сторону противника. Через несколько секунд со стороны фронта донёсся сплошной гул разрывов и отблески пламени пожара. Тем временем машины тут же уехали. Всё это заняло минут 15 времени. Мы были ошеломлены и поражены увиденным, долго были в непонимании нового оружия, обсуждали увиденное, видели высокую маневренность и мощь этого оружия. Через 1 час наши разведчики сообщили, что в небольшой покинутой жителями деревушке скопилось много машин, танков и живой силы немцев, готовясь к утренней атаке. Вообще ночью немцы, как правило, отдыхали, постоянно стреляя осветительными ракетами. Вот по этому скоплению немцев был нанесён удар «Катюш». Наша пехота заняла опять эту деревушку, видела горящие и сгоревшие машины, обгорелых немцев, ошеломлённых солдат, укрывавшихся в подвалах и канавах. Снаряды были начинены термитом, помимо осколочного поражения, они при взрыве разбрасывали смесь, которая воспламенялась и сыпалась сверху в виде огненного дождя. Эффект столь потрясающий, сколь и поражающий физически и психологически. Мы после этого опять поменяли позиции. С первых чисел сентября ночи стали холодными. Нам стали выдавать по 100 грамм водки, которые потом в солдатских песнях назывались «мои боевые сто грамм». В течение сентября мы меняли ещё несколько раз позиции, переезжая с одного на другое место, нас обстреливали и бомбили с воздуха, но, к счастью, всё обходилось благополучно.   
В один из пасмурных дней середины сентября к нам на батарею прибыли 2 легковые автомашины, из которых вышел наш комиссар полка и ещё 3 человека. Это были писатели А. Фадеев и М. Шолохов. Фадеев в петлицах имел 4 «шпалы» – чин полкового комиссара, а Шолохов 3 «шпалы» – чин старшего батальонного комиссара. Был также корреспондент с  фотоаппаратом в  чине старшего политрука – 1 «шпала». На батарее они пробыли около 1,5 часов, в это время мы провели стрельбу по противнику, видимо, уже  заранее  подготовленную  командованием,  по телефону нам  сообщили,  что  мы  уничтожили  пулемётное  гнездо и блиндаж командного штаба противника. Во время стрельбы
фотокорреспондент  делал  снимки,  потом  они  беседовали с нами, что тоже  снималось.  Пожелав  нам  крепче  и метко бить  врага,  они  благополучно отбыли. Мне подумалось о  несправедливости  присвоения  чинов,  ведь  Шолохов, по моему мнению, был куда более известным писателем, чем Фадеев,  а воинским  званием  был  ниже  его.  Я до войны прочитал  «Тихий  Дон»  и «Поднятую  целину»  Шолохова и небольшенькую книжечку Фадеева «Разгром». Эта была моя святая наивность от незнания жизни и иерархии власти.
Весь сентябрь прошёл в мелких боях местного значения, в затишьи. И это было затишье перед бурей. Нас только одолевала немецкая авиация, особенно знаменитая «рама» – 2;моторный 2;фюзеляжный самолёт;разведчик. Наши зенитные пулемёты его не поражали, и этого он не боялся, от зенитных орудий он уходил. Я  видел много случаев, когда сбивались немецкие самолёты, и зенитным огнём, и в воздушных боях, но  только один раз был свидетелем, когда наш истребитель сбил эту «раму». 28  сентября наш полк отвели километров на 25 в тыл на отдых. Более 2;х месяцев мы были в боях. Расположились мы в небольшой деревне, но прежде оборудовали огневые позиции метрах в 800 от деревни на опушке кустарника. У орудий оставались дежурные, а остальные отдыхали в хатах. 29  сентября мы по;настоящему выпарились в  бане, помылись, сменили бельё, а вечером смотрели в гумне кино о финской войне. День 30 сентября прошёл в чистке оружия и орудий, в ремонте одежды и других заботах. Ночь мы спокойно отдыхали, а утром грянула буря, перед которой было сентябрьское затишье.

ВЯЗЕМСКИЙ КОТЕЛ

ёНаша разведка и высшее командование опять прозевало момент скрытой подготовки немцев к решительному и массированному наступлению на Москву. Опять мы оказались в дураках. А при хорошей фронтовой, армейской и дивизионной разведке подготовку к  большому наступлению можно заметить: это и переброска и сосредоточение войск, техники, боеприпасов, продовольствия и многое другое, включая сведения взятого «языка». Короче, наше высокое командование ещё не  умело воевать, а  простой солдат уже обладал этим умением. В  6   часов  утра  1 октября  мы  проснулись  от страшного сплошного  гула,  доносившегося  со стороны  фронта.  Этот сплошной  рёв  артиллерии  продолжался  часа  полтора.  Мы
бросились  на   наши  позиции  к орудиям  в ожидании неизвестного.  Фронт  приближался  быстро,  стала  уже доноситься отдалённая ружейно;пулемётная стрельба, а  около 10  утра уже наши орудия открыли огонь. Фронт накатывался на нас. Нам сообщили, что мы ведём огонь по прорвавшейся немецкой части, но потом нас стала обстреливать артиллерия врага, пока ещё точно не определив наши позиции. Часа в три дня в полосе нашей обороны мы увидели в километре от нас вылезающие  из;за  высотки  6 танков,  шедших  на наши позиции. И вот мы второй раз сразились с танками стрельбой прямой наводкой. С  первых наших выстрелов они заметили нас  и на ходу  вели  огонь  по нам.  Команда:  «По головному танку прямой наводкой батареи – огонь». Три танка из шести были подбиты, остальные отошли за высотку. Одно наше орудие было подбито, несколько человек были ранены. После атаки танков нас стали обстреливать миномёты, но  в  этот раз нас выручала хорошо оборудованная позиция: орудие помещалось в орудийном окопе 0,5 м глубиной, защищённом земляным бруствером около 0,5 м высотой, поэтому только прямое попадание нам было опасно. Это ещё раз убедило нас в том, что на войне не надо жалеть своего труда для защиты своей жизни, окапывание и маскировка – главное. Вечером мы снялись с наших позиций и всю тёмную ночь отходили, заняв утром новые позиции. Днём вели огонь на расстояние 12 км, а к вечеру это состояние опять сократилось до 3 км. Опять ночью отступили и  поменяли позиции. Настроение у всех было скверным, нам было непонятно, почему мы отступаем, что случилось на фронте. Отступали до этого мы ночами, были видны пожары по линии откатывающего фронта. Наконец, на 5;й день дошёл слух, что фронт прорван, мы окружены и надо пробиваться к г. Вязьме, которая пока ещё в наших руках. И началось беспорядочное отступление к Вязьме: дороги забиты отступающими войсками, отступает пехота, артиллерия, идут тыловые машины, повозки, гражданское население. На  переправах заторы, пробки, войсковые части перемешались, единое командование и управление войсками потеряно, связи никакой нет, кругом хаос, неразбериха. На наше счастье стояла в эти дни нелётная погода и нас не трепали с воздуха. Нам объявили, что питания нет, питайся кто как может. Мы стали рыскать по картофельным полям, собирая неубранный картофель, отваривали или пекли его, но у нас не было соли. Во время отступления километрах в 15 до Вязьмы перед рассветом мы вошли в  деревню, которая была занята немцами. Это было неожиданно для нас и для них. Вспыхнул настоящий бой, немцы выскакивали из изб в кальсонах, отстреливались. Нам пришлось стрелять в упор из орудий по очагам сопротивления нашими последними снарядами. Немцы все были уничтожены, мы спешили к Вязьме, надеясь прорваться. Но здесь мы узнали, что Вязьма взята и фронт ушёл на восток далеко за  Вязьму. Это известие было сильным моральным ударом, всё окончательно спуталось, перемешалось и стало неуправляемым. Орудия остались без снарядов, мы без питания и без налаженного командования и связи. Комбатареи приказал вынуть замки из орудий, бросить их в речку, снять прицелы и панорамы, сломать откатные устройства и бросить орудия, уже непригодные к стрельбе, чтобы ими не воспользовался противник. Мы стали пехотой и влились в толпы отступающих, но держались вместе своей батареей. День мы шли огромной нестройной толпой по большому лесу, никто не знал, куда ведёт эта дорога, куда мы идём, кто впереди нас. Колонна останавливалась, потом опять двигалась, к ней присоединялись новые группы растерянных красноармейцев и их командиров. Во время остановок вдоль колонны проходил пехотный подполковник в  сопровождении майора и двух капитанов с обнажёнными наганами в руках. К вечеру эта масса воинов вышла и сосредоточилась на краю леса, дальше крупный лес переходил в мелкий густой сосняк чуть выше человеческого роста. Здесь нам пояснили, что мы находимся километрах в 8 от Вязьмы. В темноте мы перешли мелколесье, за которым простирался луг и метрах в 800 протекала небольшая речка, за которой метрах в 800 располагалась деревенька. На ночь мы расположились в лесу, а утром вернулись на край мелколесья перед речушкой. Здесь оказались вырытые раньше окопы и траншеи, в которых мы залегли. Перед нами стояла задача переправиться через речку, выйти в  лесные массивы южнее Вязьмы и  там пробиваться к своим. Вдруг ранним утром над нами появилась «рама», которая нас сразу обнаружила и выбросила листовки с призывом сдаваться в плен. Минут через 10 на противоположном берегу речки появились 3 немецких танка и обстреляли нас из орудий. Мы отошли глубже в чащу, где поражающее действие поменьше. Танки огонь прекратили, но  не  отходили, против них мы были бессильны. Это вызвало чувство горечи и озлобленности. Будь у нас орудие, мы бы эти стоящие танки быстро  бы расшибли. А  немецкий самолёт вызвал 3  лёгких бомбардировщика, которые пробомбили нас и  обстреляли из пулемётов. К тому же мы не знали, что делается у нас в тылу, кто;то сказал, что мы полностью окружены и одно спасение состоит в том, что надо броситься вперёд, преодолеть речку, забросать танки гранатами и вырваться из кольца. Часа в 4 дня мы сосредоточились скрытно на  кромке леса и  по  команде «Вперёд, за Родину!» бросились к речке. Танки открыли артиллерийский и пулемётный огонь. Я не добежал до речки метров 50, впереди и  сбоку меня упало несколько красноармейцев, и мы повернули назад, обратно в спасительный лесок. Я ничего не  чувствовал, уловил звук, что что;то ударило по  каске, и мчался назад в лесок. Всё это заняло минут 10–12, но пережито за это время много. Я плюхнулся в окопчик на краю леса и пополз вглубь. Только там я ощутил, что мокрый от пота, отдышался, осмотрел шинель, нашёл на ней 4 пробоины ниже пояса, но  никаких повреждений тела не  было; снял каску, а на правой стороне её на уровне уха глубокая вмятина с раз;
рывом металла. Значит, и на этот раз счастье не покинуло меня, моя звезда ещё не погасла. Атака наша была отбита, на этом лугу осталось много убитых и раненых, кто мог доползти в лесок, тем оказали помощь, самую примитивную, ибо медиков не было, это было уже не войско, а просто скопище несчастных людей без командиров, потерявших всякую организацию и ориентировку в окружающей обстановке, что самое страшное на войне. Немного придя в себя, я стал разыскивать своих батарейцев, отыскалось всего 9 человек, один из них был ранен в мягкие ткани левой голени. Мы собрались своей группкой, командиром которой стал я. Целый день мы укрывались в лесу. Вечером танки ушли, и мы, как стадо, стали искать переправу через речку, оставив убитых на поле боя. Нашли переправу километрах в  3, перешли речку, и, минуя населённые пункты, углубились в лесной массив. Шли без строя, толпой без шума. Наша группа держалась вместе, помогая нашему раненому. К утру в лесу мы набрели на какие;то шалаши и землянки. Все устали и проголодались, наша группа заняла землянку и сразу свалилась отдыхать, выставив часового со сменой через 1 час. Видимо, здесь раньше размещался полевой штаб какой;то нашей армии. Здесь в буквальном смысле бродили толпы наших военных без какой бы то ни было команды, подобно брошенному стаду без пастуха. Я надеялся, что встречу какого-нибудь командира из нашего полка, и действительно
встретил старшего политрука – комиссара нашего дивизиона.
Он уже был одет в простую красноармейскую шинель без знаков отличия, что меня удивило. Я был рад этой встрече в надежде, что он, имея топографическую карту, выведет нашу группу к линии фронта, а там и к своим. Но этот еврей совсем не обрадовался нашей встрече и под каким;то предлогом улизнул от нас. Такое поведение комиссара вызвало обиду на всё командование. Отдохнув, сварив картофеля и подкрепившись, наша группа двинулась дальше, ориентируясь по  компасу, на юг. Шли мы лесами, встречая подобные группы бродячих солдат или одиночек, которые двигались каждый в своём направлении.
К  нашей группе присоединилось ещё 5  человек, но не из нашей части. Я оставался старшим в группе, как бы командиром. К концу дня в лесу нам неожиданно встретилась группа высших командиров: 2 полковника, 3 подполковника, майор и капитан. Шли они молча и осторожно. Я очень обрадовался встрече, наконец мы встретили высоких командиров, которые знают, что произошло, ориентируются в обстановке и выведут нас к своим. Мы направились к ним. Я с радостью доложил полковнику, что группа красноармейцев просит присоединиться к их группе. Но мне сразу же сказали: «Отставить, следуйте самостоятельно, присоединяться не разрешаю». Мне, да и всей нашей группе, стало до слёз обидно, во мне закипело зло. Я взорвался, что со мной редко бывает, и дерзко и смело сказал: «Получать ордена и  чины в  мирное время вы умели, а  воевать не  умеете, на  войне вы бросаете своих бойцов!». Ко мне подскочил майор с пистолетом в руке, – «Я пристрелю тебя, паникёра и разлагателя воинской дисциплины!», и наставил на меня пистолет. Я мгновенно выхватил из;за пазухи наган и направил на него, а мои ребята защёлкали затворами карабинов, а   некоторые схватились за   гранаты. Ситуация мгновенно стала драматически опасной. Полковник, которому я докладывал, быстро оценил это и резко скомандовал – «Майор,  отставить,  убрать  пистолет!».  Я тоже  спрятал  свой  револьвер. Он стал нам объяснять, что безопасней и надёжней подходить к  линии фронта и  переходить к  своим небольшими группами, просачиваясь через немецкие гарнизоны, поэтому нашей группе лучше двигаться отдельно, а они пойдут своей группой. Может, это было и   верно. Полковник добавил: «Не  хватает ещё, чтобы убивали свой своего». Я  ответил: «Не мы первые направляли оружие на вас». Потом с какой;то запальчивой обидой я сказал своим: «Пошли, ребята, своей дорогой, такие командиры нам не нужны». Наши группы разошлись, но мы тронулись первыми, они стояли на месте, видимо опасаясь, как  бы мы не  открыли по  ним огонь. На  душе лежала какая;то обида на  командование, на  нашу горькую судьбу, но оптимизм и уверенность в том, что мы не попадём в плен, не покидали меня. Мы двигались дальше совершенно наугад, не зная обстановки на фронте, не зная, где мы сами находимся. Открытые местности мы преодолевали ночами, обходя населённые пункты. Благо, в  этом нам помогали сами
немцы: в тех сёлах, где они размещались, ночами периодически вспыхивали осветительные ракеты, слышались периодические автоматные очереди, что отпугивало бродячих красноармейцев;окруженцев, а нам помогало благополучно обходить эти сёла. Назавтра после этого случая мы набрели в  лесу на большое скопление брошенных наших машин с боеприпасами или совершенно пустых. Мы осторожно стали осматривать их в надежде найти что;нибудь полезное, особенно соль, табак, продовольствие. Было найдено несколько килограммов соли, которую мы разделили поровну на  каждого. Я  нашёл в   одной штабной машине бинокль и  топографическую карту;5;километровку, охватывающую пространство от Вязьмы до  Гомеля. Вот это была для меня самая ценная находка. Теперь на карте мне оставалось найти наше местоположение, а дальше с её помощью легко выбирать безопасные и верные маршруты передвижения. Здесь мы и довооружились. Моё вооружение и снаряжение состояло из карабина с 300 патронами, нагана с 50 патронами, 4 гранат;лимонок, бинокля на шее и топографической карты в полевой сумке, вещмешка, противогазной сумки, новых кирзовых сапог. Мы продолжали движение в основном по лесам и ночами преодолевали открытую местность, перерезали и  уносили куски провода по  100-200 метров попадавшихся линий связи, но в открытые стычки с немцами не вступали. Нам встречались группы и одиночные красноармейцы, некоторые присоединялись к нам, потом уходили от нас. Продовольствие наше подходило к концу, картофель мы съели весь. Надо было искать питание. Бродя по лесам, мы поймали молодую хорошо упитанную лошадь, тоже, видимо, армейскую и  так  же, как и  мы, бесхозную и  бездомную. Мысль употребить её для питания подал красноармеец;сибиряк из моего орудия ездовый Копейкин. Все обрадовались этой мысли. Мы зашли в самую глухую чащу, лошадь пристрелили, освежевали, сняли всё мясо, развели костёр из сухих сучьев, чтобы не  было дыма. Мясо лошади порезали на  куски, разложили по  котелкам и  начали варить. Первые сваренные куски мяса были съедены вместе с бульоном с превеликим аппетитом. Мне оно показалось не только вкусным и приятным, но настоящим лакомством после почти 3;дневной голодовки, даже закружилась голова, как от   хмельного. Остальное мясо тварили кусками, эти куски подсушили над углями костра и поровну разделили на всех. Здесь же и заночевали. Назавтра шагали бодрее, без чувства голода. С каждой ночью наша группа стала уменьшаться, один или два человека ночью уходили куда;то. Мы прошли уже километров 150–180 на юг от Вязьмы, чувствовалось, что мы в глубоком тылу, в населённых пунктах по ночам не было осветительных ракет, не  слышалось автоматных очередей. Мы вышли за  пределы немецких гарнизонов, пленивших окруженцев, но в деревни мы ещё не заходили, соблюдали большую осторожность. И в 20;х числах октября выпал первый снег, резко похолодало. Ночью в лесу стало неуютно, холодно. В это время наша группа встретила случайно такую  же группу окруженцев из 8 человек, которую вёл капитан. Я сразу его узнал, и он, к моему счастью, меня тоже узнал. Это был тот начальник штаба пехотного полка, который приезжал на наши огневые позиции в августе. Я обрадовался этой встрече. Капитан сказал: Здорово, артиллерист! Рад тебя видеть, но где же твоя пушка?» -«В окружении осталась, товарищ капитан», – ответил я. Я попросил  разрешения  присоединиться  нашей  группе  под командование капитана Леонида Ивановича Луговских. После короткого привала мы двинулись дальше общей группой в составе сначала 15 человек, потом 22 человек. В группе капитана был старший политрук Трофимов Николай Семёнович из 20;й армии, фельдшер и  5  красноармейцев и  сержантов. Капитан
Луговских объяснил свой план: нам надо дойти по немецким
тылам до Брянских лесов и там, в лесистой местности, перейти через линию фронта к своим. Мы продолжали двигаться лесами по компасу в основном ночами без заходов в деревни. Опять туго было с питанием. Наша группа стала уменьшаться, часть людей ушла от нас. Чтобы пополнить запасы питания, ночами мы скрытно забирались в стоящие на окраинах населённых пунктов гумна, искали в них необмолоченную рожь или пшеницу. Из колосьев вытирали зёрна и варили из них кашу или жевали сухими. Потом мы стали выходить днём в  деревни, предварительно убедившись, что там нет немцев. Нас кормили жители, как говориться, чем Бог послал. А дальше и на ночлег мы стали размещаться в небольших деревнях по 2–3 человека в хате, а наутро намечали сбор в конце деревни на 8 утра. У нас были 2 топокарты, мы знали по ним своё местоположение и всегда на каждый день намечали маршрут обхода города, райцентра и крупного села, где могли быть немцы. Мы знали, что во многих деревнях были уже назначены немцами старосты, некоторые жители посылали нас к старосте за разрешением на ночлег. Однажды в небольшой деревне такой староста чуть не поплатился жизнью за свою рьяную службу немцам. Нас осталось человек шесть, подошли мы к ночи в небольшую деревушку. Нас в ней никто не пускал на ночь, посылая за разрешением к старосте. Мы отправились к нему. Это был молодой человек лет 20–22, который по возрасту должен был быть в армии. Встретил он нас грубо, потребовал сдать ему оружие, а назавтра пойти и сдаться немцам, да ещё упрекнул, что мы даже не сняли звёздочек с наших пилоток. Подошло ещё человека три местных мужиков пожилого возраста. Тут наш капитан взорвался: «Ах ты, сволочь, мерзавец, гадкий предатель! Да я за эту звёздочку служу и ношу её 22 года, я за неё воевал в гражданскую, воюю и сейчас! Я такую сволочь бил и сейчас буду бить!». Страшное выражение гнева на лице капитана и направленный пистолет были неожиданными для этого мерзавца. Он побледнел, задрожал от страха и стал лепетать о пощаде. Капитан сказал твёрдым голосом: «Жалею не тебя, жалею твою мать и детей, если они есть, а тебя жалеть не за что! Учти, тебя будет судить советский суд за измену Родине, суд военного трибунала, суд нашего народа! От ответа за измену ты не уйдёшь!». Обернувшись к нам, капитан сказал: «Пошли, ребята, нас добрые люди обогреют и накормят». Мы покинули эту деревню, переночевали в соседней. Так впервые я в лицо увидел изменника Родины.
В конце октября и в начале ноября стало довольно холодно, наша группа на  ночлег стала размещаться по  деревням. Люди нас хорошо встречали, чем могли, кормили, обогревали, давали место для ночлега, давали советы, как лучше обойти сёла, чтобы не попасть к немцам, на дорогу давали кусок хлеба, а случалось, и крошку сала, угощали табачком;самосадом. С особой нежностью относились ко мне в большинстве семей, где мне приходилось ночевать или обедать. Ведь я был самым молодым в нашей группе, я был юношей 19 лет. И когда попадаешь в семью, у которой сын служит в кадровой армии, то ты являешься как бы товарищем их сына, поэтому к тебе больше внимания, теплоты, ласки. С каждым днём наша группа уменьшалась, часть людей после ночлега оставались в деревне примаками, часть уходили в другом направлении. На ночлег я всегда размещался в одном доме вместе с капитаном. К 2 ноября нас осталось трое: я, капитан и старший политрук. Вот теперь я понял, почему капитан не снимал гимнастёрки. Оказывается, под ней на нательной рубашке было аккуратно обвёрнуто вокруг туловища знамя его полка. Когда мы остались втроём, это знамя под гимнастёркой стал носить я. Так по глухим лесным
деревушкам пробирались мы к Брянску. В ночь с 6 на 7 ноября мы  остановились  на   глухом  лесном  хуторе  в   глубине крупного леса километрах в 15–18 севернее г. Людиново. Хутор состоял из   3;х добротных просторных деревянных домов с  сараями,  погребами,  банями,  дворы  обнесены  высокими заборами  с воротами  для  въезда,  на окнах  плотные  ставни. На наших  картах  этот хутор не был обозначен. На него мы набрели случайно. Встретили нас приветливо и предложили сами  переночевать  у них.  В доме  оказалось  двое  молодых мужчин лет по 30–35, которые  по идее  должны  были  быть в армии.  Потом  подошёл  ещё  один  такого же  возраста мужчина  из соседнего  дома.  Все  они  были  чисто и по;городскому  одеты,  говорили  на чистом  городском наречии.  Нам  предложили  вымыться  в   бане.  Когда  мы заходили, было видно, что топилась баня. Предложение было с благодарностью  принято,  но когда  мы  стали  раздеваться в предбаннике, у нас возник вопрос: как быть с нашим оружием? Мы стали мяться и  перетаптываться. Хозяин уловил нашу заминку и просил нас не сомневаться в этом. Он подвёл нас к чуланчику в предбаннике, открыл дверку. Там стояло несколько карабинов и ручной пулемёт Дегтярёва, дескать, это он собрал в лесу после отступления наших. Да мы и сами находили в лесах много брошенного оружия. Вначале мы прожарили всю нашу одежду, включая и портянки, потом выпарились сами, вымылись с мылом за много дней наших скитаний. Но впереди нас ожидало не менее приятное наслаждение. В сенях дома стоял уже готовый пыхтевший самовар, а в передней избе ярко горела 9;линейная керосиновая лампа при плотно закрытых ставнях окон. Нас ожидал поистине царский по тем времена ужин. На длинном столе стояли миски со свиным холодным, миска с солёными огурцами, миска с солёными рыжиками, нарезанный ароматный испечённый в домашней печи свежий хлеб. Пока парились местные мужчины, хозяйка нам предложила по чашке ароматно, настоянного на смеси лесных трав чая. У меня разыгрался волчий аппетит, глядя на накрытый стол. Подошли выпарившиеся местные мужчины. На столе ещё прибавилась отварная картошка, жареное сало с мясом и три бутылки московской водки. Я выпил грамм 100 и принялся за еду. Ел аппетитно и много. Здесь впервые я отведал солёных грибов, у нас в Увелье грибов не солили, их жарили или сушили. Солёные рыжики –это прелесть. Я охмелел и сразу же уснул на лежанке под звуки тихого разговора оставшихся сидеть за столом мужчин. Парная баня, обильный ужин да ещё принятые за столом 100 грамм водки быстро предали меня в объятия Морфея.




ОБРАТНО В УВЕЛЬЕ. ТРУДНАЯ ДОРОГА ДОМОЙ

Проснулся я утром рано, но все уже были на ногах. После завтрака капитан и политрук к полной неожиданности для меня повели со мной разговор в том смысле, чтобы я дальше пробирался домой один в  своё родное, как сказал капитан, Увелье. Они знали по моим рассказам, что я из села Увелье, на моей топографической карте оно было обозначено. Кстати сказать, из этой карты я узнал, что наша речка называется Вихолка, а озеро – Дрегатимье. Капитан мне сказал, что я ещё совсем юноша, война, как видно, затянется, что мне целесообразнее идти в Увелье, тем более, что это недалеко, а там попытаться связаться с местными партизанами и громить врага до прихода Красной Армии. Он сказал, что это он мне даёт такой совет как родному сыну. Для моего безопасного прохода он заготовил справку на моё имя, что Брит В. И., 1923 года рождения, был мобилизован на  окопные работы. Выходило по данным справки, что я не красноармеец, ведь 1923 год ещё не призывался. Справка была заверена гербовой печатью 421  стрелкового полка. Справка была сделана по  всем правилам, к  счастью, ей не  пришлось пользоваться. Я  не  хотел уходить, просил оставить меня, я понял, что здесь будет организовываться партизанский отряд, но  меня почему;то отправляли в Увелье. Уже была заготовлена для меня гражданская одежда. Я переоделся, оставил своё оружие и амуницию: наган с патронами, гранаты, бинокль, топографическую карту; себе оставил лишь компас. В свой блокнот по карте переписал маршрут движения в обход городов, райцентров и станций. Капитан и комиссар меня проводили из хутора. На прощанье мы обнялись, капитан на память подарил мне металлический портсигар, и мы расстались. На душе у меня оставалась грусть и какая;то обида, что меня не взяли.
Я пошёл дальше один, избегая компаний попадавшихся мне на пути окруженцев. Я считал, что одному легче скрыться при опасности, проще попросить поесть или попроситься на ночлег. В день я проходил километров 25–30, обошёл Людиново, подошёл к Жуковке и заночевал в д.Тросна. Здесь мне посоветовали перейти реку Десну по  взорванному железнодорожному мосту на  Клетню в  районе деревни Гостиловка. Подойдя к мосту, я ожидал кого-нибудь из местных. На моё счастье, шёл старик лет под 70, которого я уговорил, чтобы называл меня внуком. На противоположном берегу стояла машина и несколько немцев. Машина появилась, когда мы уже были на насыпи. Я незаметно отстегнул свой компас и отбросил под откос насыпи, поддерживал моего «дедушку», когда мы проходили по доскам, уложенным на обвалившиеся фермы моста. На нас никто не обратил внимания. Дедушка мне указал дорогу мимо деревни Летошники в сосновый лесок, где я мог пересечь шоссе Рославль;Брянск. Не доходя километров 3;х до шоссе неожиданно для меня навстречу мне двигались 2 легковые машины. Я в душе немного дрогнул, но делать было нечего, скрыться некуда, да и глупо было скрываться. Не замедляя шага, я шёл навстречу машинам как ни в чём не бывало. Машины остановились, из первой вышел немецкий офицер и спросил меня, указывая на дорогу, – «Жуковка?». Я ответил «Да», и подтвердил кивком головы. Машины поехали дальше. Пронесло и на этот раз. Ведь до Жуковки я вблизи не видел живых немцев. Я ускорил шаг и в сосняке возле Летошников пересёк шоссе, по которому шло интенсивное автомобильное движение. За  сосновым лесом начались поля и  деревня Леденёво. Здесь я пообедал и двинулся дальше через Воробейню Жирятинского района в село Зеваки в Почепском районе.  Это  уже  был  глубокий  тыл,  во многих  деревнях были  немецкие старосты и   полицаи из   местных жителей, которые  часто  были  злее  немцев.  Было  распоряжение немецких  властей  задерживать  пленных  и окруженцев и сдавать их в немецкие комендатуры райцентров. Многие старосты  и делали  это,  выслуживаясь  перед  своими хозяевами. Но большинство сочувствовало нам, делая вид, что они не   видели окруженцев, хотя  шло  их  множество подобно  мне  в свои родные  края,  если  местность  была оккупирована, или "приставали в   зяти", если родные  места были за линией фронта на нашей стороне. И вот темнеет, я подхожу к деревне Зеваки, вижу мужчину с повозкой и лошадью. Я попросился к нему  с просьбой  переночевать.  Он  сказал,  что  без разрешения старосты не  может сделать этого, но  к  старосте рекомендовал не ходить, так как это злой человек, изменник, который выдаст немцам. «Ты дождись полной темноты, подойти к третьему дому со стороны огорода и тихонько постучи в окно». Я так и сделал, благополучно переночевал у него и очень рано ушёл дальше.
Пройдя Почепский и Мглинский районы, я вошёл в Суражский район, откуда я призывался и где почти в каждой деревне были мои однополчане или сокурсники по педучилищу. В моём маршруте значился пос.Верховой Овчинского с/совета, где жили родители моего друга по службе Ивана Дмитриевича Лазарева. У деревни Костеничи на лодке я переправился через Ипуть и часам к 11 был на пос.Верховой у Лазарева Дмитрия Михайловича. Встретили меня как родного, целовали, обнимали. Здесь я увидел фотографию, где мы вместе с Иваном запечатлены в полный рост в красноармейской форме. Я рассказал, что последний раз видел Ивана в окружении, но мы потом расстались, потеряли друг друга, но если он не попал в плен, то   скоро придёт,  не   надо терять надежду. Была истоплена баня, моя одежда прожарена, накрыт хороший стол с водочкой и мёдом. Назавтра утром я распростился с моими хозяевами. Дмитрий Михайлович дал мне адрес его друга в Сураже, учителя Афанасьева на случай, если, не дай Бог, меня задержат и доставят в Сураж. Я должен дать знать Афанасьеву, он сообщит ему, и тогда он приедет выручать меня как своего сына. К счастью, я благополучно обошёл Сураж с запада и к вечеру был во Влазовичах у моего товарища и сослуживца Григория Борисовича Прохоренко. Он был уволен по  болезни в  конце февраля 1941 г. и сейчас находился дома. Я отыскал дом Прохоренковых, открыл калитку и увидел Гришку сидящим на крыше сарая для её ремонта. Гриша буквально свалился с крыши, сразу же узнав меня. Объятия. Поцелуи, встряхивания, потом он объяснил своим, кто я  такой. Сразу  же ремонт был остановлен, в  честь гостя был забит жирный селезень, растоплена печка, готовился ужин. Шли расспросы, я рассказал Грише о нашем полку, об известных ему сослуживцах. Тем временем был готов ужин, на столе появились 2 поллитры самогона (старания отца Гриши). Так у Прохоренок я впервые в жизни откушал самогона. Утром Гриша проводил меня до ближайшей деревни моего маршрута.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ. УВЕЛЬЕ В ОККУПАЦИЮ.

В следующую, последнюю ночь моего путешествия я ночевал в  деревне Поконь в  6  километрах от  Гордеевки. Я  зашёл в дом и попросился на ночь. Хозяйка разрешила, сказала, что скоро придёт хозяин, и мы будем ужинать. Темнело, часа через 1,5–2 уже при зажжённой лампе вошёл мужчина лет 55 с винтовкой. Это меня не обрадовало, я насторожился, быстро строя план своих действий. Мужик спокойно повесил на  крючок возле двери винтовку, поздоровался, попросил жену готовить ужин и стал меня расспрашивать. Он сказал, что он староста деревни Поконь. Я рассказал, что пробираюсь из окружения из;под Вязьмы, сам я уроженец этих мест из с. Увелье. Здесь его глаза потеплели, он спросил, знаю ли я Ковалёва Юрия Исааковича, они вместе служили в первую мировую войну. Я сказал, что знаю хорошо, что его старшая дочь замужем за моим двоюродным, рассказал о  братьях Юры Ковалёва, давая понять старосте, что я  действительно уроженец Увелья. Ужин кончился, я переспал ночь на лавке, и как стало светать, вышел из деревни. В эти дни стояла сухая морозная погода с температурой –5…;10  градусов мороза, а  по  ночам и  холоднее. Через Чижовку я  вышел на  Перетин, Петрову Буду, посёлок Новый Свет (сейчас его нет). Здесь я пообедал и через Кожаны направился в Увелье. Было около 4 часов дня. В Кожановской лозе мне повстречался Иван Восковик. Он шёл в сторону Кожанов и приветствовал меня словами из немецкой листовки: «Ваши семьи ждут вас». Он меня не узнал. Перейдя Грошевню, мне повстречался Мельников Иван Савельевич, отец моего друга и  одноклассника Ильи. Мы закурили, он рассказал об основных новостях Увелья, что отец мой угнал колхозный скот на  восток, что судьба его Ильи неизвестна. Я  спешил скорее попасть домой, по дороге в деревню встретил учителя Ковалёва Никифора Захарьевича. Он поздравил меня с благополучным возвращением. Часов в 5 вечера 17 ноября я переступил порог родного дома. На  душе была великая радость, счастье. Во дворе стояла телега возле клети с мешками на ней. Я быстро прошёл в хату. На полу игрались Поля, Саша, Петя под надзором Маши. Маша сразу же побежала в клеть с приятным известием, оттуда в  хату вскочил Егор и  потом мать. Восторги, объятия, поцелуи, возгласы "Слава Богу!" наполнили избу. Мы с Егором сгрузили с телеги все мешки с зерном ржи в амбар. Этим  днём  в сушилке  все  наши  молотили  вручную рожь,  была  наша  очередь  пользоваться  сушилкой.  Поэтому надо  было  освободить  сушилку  для  следующего  двора.  Егор уехал на телеге в сушилку для завершения работы, а мама стала хлопотать  у   печки,  готовя  праздничный  ужин  по   случаю моего прибытия домой. Я   расспрашивал мать о   последних новостях села Увелья, как и  когда вступали немцы, когда угнал скот  отец.  Мать  была  недовольна  тем,  что  отец  ушёл сопровождать  скот  на   восток,  и,  видимо,  сердце  её чувствовало, что больше отец не вернётся домой. Уже хорошо стемнело, когда наши закончили работу  в сушилке.  Пришли мои  сёстры  –  опять  объятия,  поцелуи,  слёзы  радости, благодарение  Богу.  Потом  подошли  мои родственники;мужчины: Егор с   двумя бутылками самогона, дядя Никита, Михаль Терехов, дядя Василий Фомич. Опять объятия,  поцелуи,  возгласы  восторга.  Тем  временем  мать с сёстрами  накрыли  стол,  все  встали,  помолились  перед образами, благодаря Бога за удачное моё возвращение домой, и сели за стол. После ужина я рассказывал о боях на фронте, об окружении, о моих скитаниях по лесам и путешествии пешком от Вязьмы до Увелья. Поздним вечером разошлись. Утром я встал и за много месяцев с удивлением для меня почувствовал, что мне не надо собираться в дорогу, что я дома.
Несколько слов об окружении наших войск под Вязьмой. Во  время войны об  этом не  говорили, не  писали, как будто ничего не было. Больше говорили, писали о разгроме немцев под Москвой в декабре 1941 г. и январе 1942 г., а о Вяземском котле умалчивалось. Вяземский котёл был результатом решительного наступления немцев на  Москву. Это наступление было тщательно подготовлено немцами, умело законспирировано, а поэтому совершенно неожиданно для нашего командования. Все виды нашей разведки сработали из рук вон плохо, прозевали это. Удар немцев был сильным с высокой концентрацией сил и средств на направлении главных ударов. Этот удар ошеломил наше высшее командование, все растерялись, связь была  расстроена, управление войсками парализовано. Немцы быстро прорвали наш фронт в  нескольких местах и  без особого сопротивления устремились к  Москве с  северо;запада и юго;запада, окружив почти все наши армии Западного фронта. Было окружено 6 полевых армий, это более миллиона человек, в том числе и наша 19;я армия. Только пленено было более 660000 человек, число убитых неизвестно, число вышедших из окружения тоже неизвестно. Пленён был и наш командарм – генерал;лейтенант Лукин М. Ф. со всем своим штабом. Он был тяжело ранен. В плену он вёл себя достойно, не стал предателем Родины, как сделал это генерал;лейтенант Власов. Поэтому вызывает законное возмущение сталинский постулат о  том, что все пленные являются изменниками родины, что при безвыходном положении солдат или офицер должен застрелиться, в  плен живым не  сдаваться. Эта антигуманная концепция Сталина была осуждена всем человечеством и самой жизнью. Это значило, что все 660000 человек только Вяземского котла должны были покончить с собой и столько же семей понесло  бы потерю своих близких, а  сколько  бы осталось вдов и сирот? И вообще, никто не вправе распоряжаться жизнью другого человека, каждый человек сам распоряжается своей жизнью в рамках существующих законов. И в этом плане высказывания многих гуманистов и философов опровергают
сталинскую концепцию. Вместе с  этим, есть люди, которые оправдывают эту звериную теорию. Но это те люди, которые
сами на фронте не были, в окопах не сидели, в атаки не ходили, в окружении не бывали, по несколько дней не голодовали. Сидя в высоких кабинетах, можно не думать о судьбе солдата и безответственно распоряжаться его несчастной жизнью. Так исконно сталинские заправилы распоряжался судьбами своих подданных. Народ же всегда пленных считал страдальцами.
Но вернёмся в Увелье. После завтрака мы с Егором пошли на  сушилку закончить всю работу вчерашней молотьбы. Во время этой работы Егор мне рассказал, что много увельских ребят кадровой службы вернулись из  плена: Кузьма Ильев, Николай Кузаретов, Филипп Казюлев, Николай Кротенок, Федя Лавринов, Федя Кечанов. А после меня из плена ушли мои друзья Петя Савостёнок, Ефим Осипенко, Илья Бондарев и другие. Меня удивило, почему увельские мужчины не были мобилизованы. Мобилизованных было человек 15–20, подавляющая масса военнообязанных мобилизована не была. Это не только в Увелье, такое положение по непонятным причинам сложилось во  всех юго;западных районах Орловской области. А это десятки тысяч военнообязанных. Правда, эта масса людских ресурсов была хорошей питающей средой для развертывающегося партизанского движения. Мои же одногодки ещё не были призваны в армию, а я уже успел отслужить год и провоевать 6 месяцев на фронте. Таким образом, в Увелье и многих соседних сёлах осталось не призвано большинство мужчин. Наш Красногорский военкомат провёл мобилизацию за 2–3 дня до вступления немцев. Эта команда мобилизованных была отправлена пешим строем в г. Клинцы, но оказалось, что назавтра Клинцы уже были заняты немцами. Все мобилизованные разошлись по своим домам. 21 августа 1941 г. в Увелье вступили немцы. Особых боёв за Увелье не было. В ночь с 20 на 21 августа село было легко обстреляно из орудий, возник пожар, который был своевременно потушен. Перед отходом был уничтожен мост через реку, что задерживало наступление немцев. На протяжении 50 км от Красной Горы до села Старые Бобовичи тянутся непроходимые болота. Единственная переправа и дорога через эти болота была в Увелье. Поэтому все войска наступающего немецкого фронта проходили через Увелье. Все колодцы села были быстро осушены большой массой солдат, лошадей, машин. Воду пришлось забирать из реки. Почти все куры, утки, гуси и свиньи были съедены немцами. У нас немцы взяли кабана килограммов на 150, несколько кур, телёнка. Так в каждом дворе. Приход немцев в село встречали жители по;разному. На конце Диковы Фрол Данилович и Василий Андреевич утром вышли встречать немцев с  хлебом, солью и салом. Фрол раньше был в плену в Германии и немного знал немецкий язык. Вот он и подносил хлеб;соль немцам. Движение немецкой армии через Увелье продолжалось около
2;х недель, в  результате чего жители понесли материальные
потери. За это время, кроме грабежа, был случай изнасилования девочки Шаболтай Дарьи по прозвищу «Выдра». Насильником был служивший в немецкой армии поляк. Целая делегация жителей обратилась с жалобой к немецкому командованию. По приказу немецкого командования насильник был расстрелян и похоронен в лощине напротив Ивана Коваленки. Потом эта могила была сровнена с  землёй и  сейчас её невозможно найти. А вот в соседних Верещаках немцев практически не было, село было в стороне от военной дороги. При наступлении в Верещаки заехала лишь немецкая разведка, чтобы убедиться, что наших войск там нет. Больше там немцев не было, и это большое село практически не пострадало. 
После прихода немцев в селе была назначена местная администрация. Была создана сельская управа во главе со старостой Савостёнком Василием Акимовичем (до  коллективизации он был председателем сельсовета) и писарем Ковалёвым Никифором Захаровичем – учителем немецкого языка школы, бывшим раскулаченным, который 3 года был в плену в Германии во время Первой мировой войны и в совершенстве владел немецким языком. Он был врагом советской власти, верил в непобедимость немецкой армии и усердно служил немцам. Было на всё село 3 полицейских: Иван Макухин, Фёдор Туркин и Борис Рожков, а брат его Семён был в Красной Армии. Произошло и расслоение среди населения села. Стали рьяными защитниками «нового порядка», т. е. помощниками оккупантов, несколько семей из раскулаченных из репрессированных органами НКВД в 1937–38 гг., а также уголовники, освобождённые немцами из  тюрем. Было несколько семей из  среднего слоя, занявших сторону оккупантов в  надежде получить какие;то выгоды от новой власти. Основная масса жителей села оставалась патриотически настроенной, отрицательно относилась к  оккупационным властям, молчаливо саботировала их распоряжения, выражала гражданское неповиновение. Особое недовольство вызывало жестокое, нечеловеческое обращение немцев с  нашими пленными, о  чём рассказывали бежавшие из плена наши односельчане. Это была сильная по своей убедительности устная агитация против оккупантов. Но главной фигурой в  насаждении немецкого порядка в  селе был ярый враг советской власти – писарь управы Ковалёв Никифор Захарович. Мы его называли волком в  овечьей шкуре. При немцах он сбросил овечью шкуру и показал свою волчью натуру. Он окружил себя обиженными советской властью молодчиками, среди которых был ранее судимый за 2 убийства местный бандюга Андрей Суклетин, назначенный им на должность управляющего селом (управляющий был исполнителем его распоряжений). Сам Никифор ничего не делал, он как бы не марал свои руки – аресты, поборы, избиения и другие акты насилия по его распоряжению выполнялись его подручными Андреем Суклетиным, Гришкой Доманичевым, Сергеем Симанцовым, Степаном Жимеричем и другими. Староста управы Савостёнок В. А. был человеком умеренным и гуманным, но малограмотным. Вся власть и всё управление селом были сосредоточены в  руках Никифора. Все ему старались угодить, польстить, в душе проклиная его. В Увелье нашли пристанище четыре человека, бежавшие из немецких лагерей. Они пристали примаками к одиноким вдовам, спокойно жили и работали в своих хозяйствах. Один из них, татарин Батардин, работал кузнецом и зарабатывал себе на пропитание. Никифор потребовал, чтобы каждый из них ежедневно отмечался в управе и именно у него самого, заставлял их работать в его хозяйстве.
После прихода немцев наш колхоз был распущен. Колхозный скот был угнан ещё до прихода немцев в Куйбышевскую область под руководством моего отца. Урожай и сенокос оставались неубранными к счастью для жителей. Был приказ Сталина для армии: при отступлении уничтожать всё – хлеб, скот, общественные постройки, урожай, фураж. Приказ антигуманный, так как он обрекал на голод оставшееся на оккупированной территории население. И если бы были скошены и сложены в скирды хлеба, их бы сожгли, и осталось бы население без хлеба. А урожай 1941 года был обильным, рожь, пшеница, овёс, ячмень, гречиха уродили отменно, хороший урожай был картофеля. Каждая бригада колхоза разделила урожай на корню по количеству едоков, учитывая и тех, кто в настоящее время находился в Красной Армии. Таким же образом были разделены рабочие лошади, телеги, сельхозинвентарь и общественные хозяйственные постройки. На наши 2 двора, наш и Егоров, пришлась 1 лошадь, телега, упряжь, плуг, борона, 2 колеса в довесок к телеге и часть сарая для складирования урожая. Колхозные сушилки для сушки ржи, пшеницы, овса перед обмолотом и сушки льна перед мятьем его остались не разделёнными, но закреплёнными за каждой бывшей колхозной бригадой. Весной 1942 года была разделена по едокам и пахотная земля, и сенокосные угодья. Таким образом, все увельцы стали единоличниками и работали на своей земле в составе сельской общины. Стали возрождаться и  прежние общинные традиции. В такой обстановке я нашёл моё родное Увелье по возвращении домой из окружения. Вечером на второй день моего возвращения ко мне пришли мои друзья Кузьма Ильёв, Федька Бычарь, Илья Василёв. Они рассказали мне о молодёжных новостях села, о вечерних посиделках девчат и др. Федька Бычарь рассказал мне о моей невесте Насте Ефремовой. Я попросил его помочь мне организовать встречу с Настей, что он и сделал. Эта встреча была очень теплой после более чем годичной разлуки. В последующие вечера мы стали часто встречаться с Настей, наша дружба и любовь продолжалась.
Днями мы вместе с Егором работали по хозяйству, а вечерами гуляли на посиделках у девочек. Здесь были шутки, песни, иногда и танцы. Но многие вечера я проводил вместе с мужчинами нашей улицы, которые в  зимние вечера собирались у Егора. Постоянными посетителями были дядя Никита, дядя Василий Фомич, Михаль Терехов, Михаль Зенченко, Степан Шлопанов и другие. На этих вечерах обсуждались дела местного значения, более дальние новости, полученные из слухов. В основном обсуждались хозяйственные вопросы, но особое удовольствие приносили красочные и интересные по содержанию и  изложению дяди Василия Фомича про его приключения во время гражданской войны, о случаях из его увельской жизни. Даже рассказы на обычные темы – как ездили по дрова, как ловили рыбу неводом или как забивали на речке щук, было интересно слушать. Вся наша мужская компания была патриотически настроенной, все не воспринимали оккупантов.
Население на оккупированной территории было лишено всякого обеспечения, торговых магазинов не было, не снабжалось население такими продуктами, как соль, керосин, спички, не  говоря о  промтоварах. Жили старыми запасами или выменивали у немецких солдат на масло, сало, мёд, яйца, мясо. Началось ведение натурального хозяйства с обменом продуктами, деньги практически не имели цены, а потому не имели хождения. Всё было поставлено на простой обмен продуктов. На  продукты обменивались и  промтовары. За  отсутствием спичек в ходу было кресало, возродилась кустарщина гончаров, бондарей, колёсников, кузнецов, сапожников, портных и др. Для выделки кожи для обуви, овчин для одежды возродились эти промыслы, даже я научился выделывать кожи кустарным путём и получалась хорошая кожа для сапог. Стали возрождаться и  старинные традиции праздновать религиозные праздники. Была открыта церковь в клубе, построенном в 1940 году  на месте  бывшей  церкви  из материала  этой церкви. Дипломированного священника не  было, за  это деле взялся в  порядке самодеятельности Василь Диков. Набожные верующие  посещали  эту  церковь,  молодёжь  церкви  не  посещала и   к   религии относилась безразлично. Основным средством  проведения  досуга  для  молодёжи  оставались традиционные  вечеринки;посиделки.  Так  был  стихийно организован досуг сельской молодёжи в период оккупации. В этот традиционно сложившийся порядок окунулся я вместе со своими друзьями. Недели через две позже меня из лагеря военнопленных бежал мой друг Петя Савостёнок. Я  его сразу  же проведал, он был ярым противником немцев, отведав всех «прелестей»  немецкого  плена  на собственной  шкуре. Но дома он попал в противоречивое  положение.  Отец  его стал  немецким  старостой,  хотя  он  вёл  себя  лояльно по отношению к селянам, но тем не менее всё;таки немецкий староста.  Несмотря  на это,  Петя  долго  оставался противником  оккупантов.  Потом  бежал  из плена  Ефим Шикулов; политрук  и Илья  Бондарев; военфельдшер. Прибыло и ещё несколько наших односельчан.
Приближался 1942 год. Вернулась из Вильнюса Лида Подрубная;Шаболтай, наша соученица. Девочки, окончившие техникум или десятилетку на вечерах;посиделках собирались у Ксении Беляковой: Анна и Настя Беляковы, Настя Ефремова, Дуня Сивухова и другие. Было решено встретить новый 1942 год на этой квартире. Мы собрались компанией: я, Петя Савостёнок, Кузьма Ильёв, Федька Бычрь и Иван Брулёв в качестве гармониста. Мы приготовили самогонку, а девочки приготовили закуску. Были танцы, потом ужин с выпивкой. Выпивали мы за разгром немцев, за победу нашей армии. Собрались здесь все исконные патриоты, вечер прошёл на высоком патриотическом подъёме. Но потом произошло и некоторое расслоение этой компании. Часто ко мне приходил Иван Василёв и мы целыми вечерами читали Некрасова и Пушкина. Многие стихотворения и поэмы мы перечитывали по несколько раз. Это укрепляло наш патриотизм. Но в Увелье не было лидера, который возглавил бы все патриотические силы и повёл ребят на открытую борьбу с оккупантами. Оставшись на оккупированной территории, коммунисты проявили нерешительность и трусость. Из коммунистов остались Шлома Мирон, Басалыко Михаил, Запецкий Пётр, Мельников Илья, Шлома Никита, Осипенко Ефим. Они сидели дома и ждали своей участи. Вообще;то наше село не  располагало природными условиями для развёртывания партизанского движения. Ближайший крупный лесной массив находился в 20–25 км. Не было подготовлено секретных баз для начала движения, поэтому наши коммунисты не знали, что делать, с чего начать. До поры их не трогали, но заставили зарегистрироваться в управе. А это значило, что в случае ухода в партизаны оставалась заложниками семья со всеми детьми, им грозило уничтожение или заключение в концлагерь, из которого живыми не выходили. Своими зверствами по отношению к мирному населению, неслыханным в  истории войн бесчеловечным отношением
к военнопленным немецкое командование сразу предопределило враждебное отношение со  стороны населения оккупируемых территорий, повысило упорство в боях и сражениях наших воинов. Эта их жестокость свела на нет все результаты геббельсовской пропаганды и призывов к сдаче в плен. Все уже знали, что такое немецкий плен и  сражались до  послед;ней возможности. На  оккупированной территории не  было никакой гражданской власти местного населения, население было бесправно и совершенно беззащитно. Даже мелкие гражданские судебные дела решались волею немецких военных властей – личных решений военных комендантов. Всем была понятна фиктивность лживой геббельсовской пропаганды, утверждавшей, что немецкая армия несёт народу освобождение от большевистского ига. На самом деле это было простое покорение нашего народа,  превращение его в колонию фашистов, превращение нас во второсортных людей, в рабов для немцев. Если бы создали на оккупированной территории хотя бы и марионеточное русское правительство со всеми атрибутами государственности (конституция, суд, права, юридическая защита граждан, суверенитет на своей территории), может быть, война пошла бы по другому пути. Это моё мнение, но не лишённое некоторых оснований. Ведь и тогда было много обиженных советской властью, крестьянство было почти всё недовольно коллективизацией, раскулачиванием, много было недовольных суровым тоталитарным режимом. Всё это могло дать значительную поддержку такому правительству со  стороны крестьянства, части рабочего класса и  большей части интеллигенции. Но при таком условии Россия становилась самостоятельной державой, а это не входило в планы нацистской верхушки Германии. Им нужно было рабство нашего народа, использование наших природных богатств и земель, на которых  работали   бы  рабы;славяне.  Все  эти  обстоятельства с самого начала превратили войну в истинно Отечественную, войну всего народа против захватчиков. Отсутствие даже минимальной заботы о населении оккупированных территорий со стороны немецких властей говорит об их отношении к нашему народу как к скотине, как к рабам. Я уже отмечал, что наши коммунисты по разным причинам оставались бездеятельными. В феврале 1942 года 3 человека были арестованы: Шлома Мирон, Пётр Запецкий и Михаил Басалыко. Они были направлены в г. Клинцы. По дороге Михаил Басалыко бежал к партизанам, а двое были других были расстреляны без суда и следствия, видимо, по доносу их недоброжелателей. Такой вот акт беззакония.
Зима 1941–1942 гг. была очень холодной и многоснежной. Было и смешно и жалко смотреть на немецких солдат в лёгких шинелях и  пилотках. Немцы, как тараканы, старались залезть в  тёплое помещение. Это в  какой;то мере сковывало действия немецких войск и способствовало поражению немцев под Москвой. После этого весьма чувствительного удара спесь немцев поубавилась. Немцы провели сбор тёплой одежды у населения – валенок и полушубков. Нашлись и в Увелье немецкие доброхоты, но их были единицы. В марте 1942 г. Михаль Терехов вступил в немецкую полицию под воздействием его жены Алёны, её братьев Карпика и Юрки, а также Симонцовых Сергея и Николая. Все они были ярыми антисоветчиками, их отцы в 1937 г. были репрессированы. Дядя Никита, как старший из Осипенкового рода, Егор и я уговаривали Михаила не делать этой глупости, не идти против своего народа, не усугублять зло злом. Михаль колебался, но его жена Алёна настаивала, мотивируя это тем, что надо отомстить за  отца, а на самом деле ей хотелось быть женой хоть малого, да начальника. Михаль перестал посещать наши вечера, стал бывать у  Симонцовых, где велись антисоветские разговоры, и  вступил в полицию. Наши отношения с ним порвались. И только в сентябре 1943 г., когда наши войска освободили Увелье, он пришёл ко мне с вопросом, что ему делать. Что я мог ему посоветовать? Тут он покаялся, что не послушался тогда нашего совета, но, увы, было поздно. Назавтра он был арестован, судим и отправлен в лагерь, где и погиб, оставив малую дочь и свою «умную» жену.
10 февраля нашему семейству пришлось решать сложный вопрос. К Ксенье явилась женщина из села Смяльч с требованием отдать ей хату. Это требование было подкреплено решением немецкого коменданта возвратить эту хату её владельцу, которым он являлся до  раскулачивания. Это была действительно хата раскулаченной, но брат её Фома Думанец продал хату  в 1934 году  перед  своим  переселением  на Украину. Но хозяйку  хаты  это  не интересовало,  дескать,  хата  моя и я её  беру.  Пришлось  уговаривать  её  продать  эту  хату. В итоге  уговорили  продать  за 50 пудов  хлеба  и овцу. Пришлось нам наскребать 50 пудов ржи и везти её в Смяльч. Материальный ущерб был значительным и   ощутимым, но  другого выхода не  было. Таким образом, Ксеньин дом нам пришлось покупать дважды- в 1934 и 1942 годах.Началась энергичная подготовка к  весенним полевым работам уже в условиях единоличного хозяйства. Нам необходимо было сделать ещё одну телегу, подготовить плуг, бороны, упряжь, ибо полученная в результате раздела колхозная упряжь и инвентарь были в плохом состоянии.
В эту же зиму была организована компания по подготовке к рыбалке будущего года. Для этого надо было подготовить хороший невод. Для невода нужны были хорошие нитки, верёвки и другие рыбацкие снасти. Было дано задание каждому участнику внести определённый по  весу запас пеньковых ниток и  пеньки для верёвок. В эту компанию входили дядя Никита, Василий Фомич, Егор, я, Степан Миронович, Ефрем и Панасок, Михаль Быченок. Женщины стали готовить нитки и пеньку из расчёта, чтобы с осени 1942 г. к заморозкам невод был готов к применению. Фронт был где;то далеко, мы были в глубоком тылу и жили в основном спокойно со всеми сторонами жизни: работа, домашние дела, подготовка крестьянина к полевым работам, празднование религиозных праздников. Была освоена технология приготовления самогона из  хлеба и  картофеля. У  меня продолжались встречи с  моей будущей женой Настей Ефремовой. Мы встречались почти каждый вечер. Наша дружба с  Петей Савостёнком постепенно стала охлаждаться. Петя стал больше ориентироваться в сторону оправдания немцев, занимая откровенно пронемецкую позицию. Это было противоположно моим убеждениям, мы перестали встречаться и наша дружба практически прервалась. Петя стал дружить с Виктором Никифоровым, таким же немецким приспешником, как и его отец, писарь управы.
Наступила весна, пришла Пасха – великий праздник православной церкви. Праздновали его по всем ещё не забытым канонам. Готовились к   этому празднику заранее, собирали яйца, резали скот, чтобы иметь свежее мясо и колбасы, подготавливали муку, масло, сметану, натирали и настаивали хрен. В субботу накануне Пасхи жарко топится печка, пекутся куличи из сдобного теста, которые в Увелье называются пасхами, варятся и  красятся яйца, ставятся в  духовую печь мясо, окорока и  сало, творог со  сметаной и  другие разные блюда по вкусу и диетическим привычкам семьи. Но в субботу никто не ел скоромного, а старушки вообще ничего не ели до утра воскресенья. А уж в Воскресенье после освящения пасхи был обильный завтрак, праздничный день с играми, танцами, выпивкой и  обильным застольем. Обычно собирались родные, друзья и  хорошие соседи. Вот такой была Пасха 1942  года. Весна 1942 года была ранней. После праздника Пасхи произошла наша помолвка – заручины Насти и меня. Мы договорились с Настей о дне заручин, и обе стороны готовились к этому. Дядя Никита, дядя Василий Фомич, Егор и мама с водкой вечером пришли к  Ефрему сватать его дочь за  меня. Сваты вели разговор в  хате, мы ожидали результатов вместе с  Настей во  дворе. Потом нас пригласили в  хату и  спросили нашего согласия. Мы ответили о нашем согласии на брак. Потом это согласие было закреплено застольем. Было решено свадьбу играть 17 мая. Началась подготовка к свадьбе. Всей родне была роздана мука для изготовления самогона. Я тоже заделал браги, и в общем итоге было изготовлено 60 литров хорошего самогона. Я сходил в Верещаки и пригласил на свадьбу дядю Ивана Петровича и Василия Ивановича и своих друзей Ивана Вороновского, Митю Сибиркина, Мишу Пугача и  Ивана Долея в качестве музыканта. Достаточно наловлено было хорошей рыбы, приготовлена другая закуска, посуда, столы и  др.
Свадьба была очень многолюдной с обеих сторон. Ведь много родни у меня в Увелье и Верещаках, а также и у Насти. Моим «дружком» был Иван Василёв. По традиции после официальных церемоний свадьбы вся молодёжь со стороны жениха и невесты потом собирается в доме дружка, где приготовлена выпивка и закуска, и в своём молодёжном кругу продолжают свадьбу отдельно  от старших.  Старшие  в доме  молодого  играют свадьбу по своему, а молодые в доме дружка – по своему. Вот мы  ушли  к Ивану  Василёву  и там  продолжалась  свадьба, танцы, игры, знакомства. Здесь познакомились Лида и Миша Пугачёв,  которые  поженились  потом  после  войны.  Свадьба прошла  хорошо,  но мой  тесть  Ефрем  Филиппович  был недоволен своим зятем и относился ко мне прохладно, тёща была ко мне более благосклонной. И такое отношение ко мне моего  тестя  оставалось  весьма  долго,  но после  войны  это отношение сперва потеплело, а потом стало совсем хорошим. В тот  день  17 мая  1942 года  в Увелье  состоялось  ещё  две свадьбы  моих  одногодков:  Феди  Лавриновича  Романченко и Алексея  Афанасьевича  Барздуна.  К   сожалению,  оба  они погибли на  войне, но  оставили своих наследников. В то лето женились  многие  ребята,  вернувшиеся  из плена  –  Кузьма Ильёв,  Николай  Кузаретов,  Иван  Дралов,  Михаил  Федота Мосеенкова,  Петя  Савостёнок,  Иван  Никитович  Лычик и другие. Словом, ребята как бы чувствовали свою печальную долю в этой войне и многие из них не вернулись, но оставили после  себя  хороших  потомков.  Особенно  пышной  была свадьба  Пети  Савостёнка.  На неё  было  приглашено  всё окружное начальство, включая немецкого коменданта района в   чине  майора  –  толстого  немецкого  тыловика;нациста. Свадьба была многолюдна и проходила под охраной полиции. Женой Пети стала наша одноклассница Ульяна Никиты Шалободы, скромная милая девушка. Петя погиб на войне, но после себя оставил сына Мишу, красивого, умного и скромного парня.
Весной 1942  года мы благополучно справились с  севом, засеяли все свои наделы. Пахотные земли и  сенокосы были разделены по числу живых душ. После окончания сева у нас для немецкой армии конфисковали лошадь, мы остались безлошадными. Взамен община выделила нам старую, едва передвигающуюся лошадку, которая еле тащила воз или плуг. Мне было жалко этого старого труженика, я знал эту лошадь ещё молодой,  сильной,  я пас  этого  коня  вместе  с другими  ещё в детстве, начиная с 1933 года. А теперь он был старенький, бессильный  и вызывал  жалость  к себе.  Такова,  видима, и судьба  другого  труженика  природы  –  человека.  Когда  он молод и силён, мыслится ему, что он всегда будет таким, и нет у него сострадания и  соучастия к  старому человеку. Я  очень жалел  этого  старого  коня,  старался  его  не перегружать работой, подкармливал, давал передышку во время пахоты или в возу.  Меня  с возом  все  обгоняли,  мои  соседи  быстрее вспахивали свои полоски, мой конь был слаб. Иногда у  меня вскипало зло на   мою лошадку и хотелось  её  стегать,  чтобы быстрее передвигала ноги, но я старался подавить эту вспышку зла  и брал  себя  в руки.  Я знал,  что  конфисковали  у нас хорошую лошадь неспроста. Андрей Суклетин мне с ехидцей и злобой сказал: «Твой отец в колхозе ездил на самых лучших лошадях, а теперь пришло наше время ездить на лучших, а тебе ездить на самых плохих, и за то говори спасибо». «Но мой отец для тебя не сделал ничего плохого» – сказал я ему. «Он плохого не делал,  но он  был  начальником» – сказал Андрей – этот уголовник у власти, убивший 2;х человек в  1928  и  в  1933  году. Потом в 1943 г. после изгнания немцев он просил меня забыть  те  обиды  и слова.  Я простил  его,  ибо  моё  жизненное кредо  –  не помнить  зла  и никому  не мстить.  Я всегда благодарю всевышнего Создателя за  то, что он наградил меня беззлобием, выдержкойи рассудком здравым. Это помогает мне во всех случаях жизни. Не сотвори зла – вот моё правило жизни.
После весеннего сева начался сенокос, я быстро научился косить. Мы вместе с Егором скосили наши полоски, свезли сено и  сложили часть на  сеновал, часть в  стог за  двором. Очень трудоёмкой была заготовка торфа. В  этом году торф заготавливали в «Колодейсках». Здесь были залежи хорошего торфа до 1,5 м глубиной. За этот год все запасы торфа в «Колодейсках» выбрали и осталась там по сей день залитая водой большая площадь, тоже уже заболачивающаяся. Возможно, через 200–300 лет здесь будет опять такой же запас торфа. Наступила жатва, урожай был хорошим. Погода стояла хорошая, благоприятная. Урожай сложили под крышу, часть в добротные копны. Мы все работали в  поле, на  гумне, мама вместе с Машей управлялись по дому и смотрели детей – Полю, Сашу и Петю. В начале сентября мы получили сообщение от человека из Неглюбке, что в Гомеле в лагере военнопленных находится  Василь  Склочков.  Ксения  Склочкова,  оставшись
беременной в  оккупации, пошла к  дяде Ване на пос.Грозный. Маленький  Витя  остался  у нас,  а Ксенья  с дядей  Иваном поехали в Гомель выручать из  плена Василя и  выручили его. Василь временно разместился  у нас,  работал  вместе  с нами на уборке  картофеля.  Приход  Василя  из плена  был  большой радостью для всех нас.
Моя Настя забеременела, я  с  радостью ожидал только
сына. Меня радовало это состояние, но Настя меня за мою радость как бы презирала, стала дерзкой, резкой, а порой и грубой. Она отвергала мои заботы о ней. Это во мне вызывало ответную грубость, но спасибо Егору, который был умнее нас обоих и всячески облегчал для Насти тяжёлые крестьянские нагрузки. После уборки картофеля мы приступили к обмолоту ржи, для чего возили снопы в сушилку и потом молотили. Это тяжёлая работа, но самое неприятное в ней – это пыль, которая поднимается при обмолоте хлеба вручную. Сначала снопы ржи выносятся из сушилки – овина, их полосками оббивают на оббивалке – "козе", стараясь лучше выбить из колоса зерно. Когда снопы ржи прошли процесс обивания, вязьмо на снопе разрезается и  рожь расстилается по  току равномерным слоем верхушками;колосками внутрь, а стеблями наружу. Потом эту рожь обрабатываем цепами, выколачивая последние зёрна
из колосков. Солому убирают, вяжут в кули, на току остаётся
зерно с половой. Эту смесь натирают метлой, чтобы вытереть
всё зерно из оторвавшихся колосков, после чего граблями выгребают полову и  складывают отдельно, а  зерно провеивают от  пыли и  мелкой половы на  ветру или с  помощью веялки. Веялка более производительна, но для работы надо два человека. Обычно все крестьяне стараются как можно раньше закончить обмолот хлебов и  «обмолотки» – окончание обмолота всегда отмечают как праздник, готовят праздничный обед с рюмкой водки для взрослых. Это небольшой отдых для труженика;крестьянина – радость результатами своего труда.  Во   второй половине октября сразу резко похолодало, выпал небольшой снег, началась зима и подготовка к рыбной ловле. Наша рыболовная компания энергично приступила к вязанию невода. Невод вязали коллективно в  доме моего тестя Ефрема Филипповича. В  этом деле участвовали тесть, Панасок, Федька Бычарь, Василий Фомич, дядя Никита, Егор, Степан Мироныч и я. Работа шла по вечерам, работать было интересно, весело и поэтому производительно. Из Святска привезли специалиста по витью верёвок Петра Михайловича Купчина. За  2  дня верёвки были изготовлены на  специальном станке. Заодно на этом станке все участники нашей компании свили себе из пеньки вожжи и другие элементы упряжи: верёвки, супони, постромки и т. д. Подходило окончание работ по изготовлению невода. Но вот в 5 утра 7 ноября 1942 г. родился наш сын, которого наша мама сразу же назвала Иванькой, против чего мы с Настей не возражали. Но по нашим расчётам роды были преждевременными месяца на 1,5–2. После родов я сразу же побежал известить об этом тестя и тёщу. Тёща собралась и пошла к нам, а я пошёл купить или взять взаймы самогона. Самогон  я нашёл  у Ивана  "Барздуна"  Терехова.  У него  была только  одна бутылка, и   он отдал её мне взаймы. Когда я  пришёл  с водкой,  мама  уже  готовила  завтрак,  Настя с мальчиком  лежала  на печке,  в избе  была  тёща  и бабка «Цибульчиха» Николаевна, которая вместе с мамой принимала роды. Вскоре подошел и тесть с бутылкой самогона. Все мы сели  за стол  и отметили  рождение  Вани.  Для  Вани я оборудовал  люльку,  стали  топить  пожарче  печку,  чтобы в хате было тепло. Между тем, работы по подготовке невода продолжались. К концу ноября невод был сплетён и посажен. Получился добротный и  достаточно большой невод с  крыльями длиной по 40 м. Как только окреп лёд на озере в конце ноября и были подготовлены остальные снасти – жерди, ключи, воротки, мы выехали на санях на озеро и провели первый пробный подлёдный лов. К нашей радости, пробный лов был очень удачный. Мы  поймали  килограммов  500 хорошей  душистой  свежей рыбы, и  2  корзины раков. Домой возвращались довольные. За день  работы  на холоде  и в постоянном  соприкосновении с холодной  воды  все  устали,  промёрзли  и спешили  в тепло. Пока разгружали и делили улов по числу участников, моя тёща нажарила 2 огромные сковороды рыбы по;увельски и пригласила нас за  стол. От  стола шёл приятный дразнящий аромат свежежаренной рыбы,  которая  с   большим аппетитом была съедена. Мы разошлись по  домам довольные с торбами рыбы по 25 кг  каждому.  Дома  меня  ожидали  с  уловом  и были довольны  такой  добычей  мама  с Настей,  отобрали  самой лучшей  рыбы,  растопили  печь  и   нажарили  по;увельски большую сковороду отменных карасей. Это был не   просто ужин, это было лакомство. Вся зима 1942–43   гг. прошла в почти  ежедневной  рыбной  ловле.  Иногда  меня  подменял Василь  Силочков.  К этому  времени  он  стал  жить  у сестры своей  Ксеньи  и участие  его  в рыбалке  было  выгодным.  Он обеспечивал семью хорошим продуктом питания – свежей рыбой, благо она зимой хорошо сохраняется. Всю пойманную рыбу наша артель использовать была не в состоянии, излишки рыбы продавал каждый участник артели самостоятельно в обмен на зерно и другие товары, но большей частью рыба продавалась в конце дня на нашей базе у Панаска или прямо на озере. Продажа шла на простой обмен на зерно, крупу, сало, самогон, а потом выручка делилась между членами артели поровну. Мужики наши охотно обменивали рыбу на самогон. Он был полезен после дневной работы на открытом воздухе зимой на озере. Стакан хлебного самогона в конце работы вечером перед ужином был и приятным, и полезным. Он снимал всю напряжённость, поднимал аппетит, приносил блаженное расслабление. Главным торговцем нашей артели, а также главным дегустатором самогона, был Панасок. Плохого самогона он не  брал. Бывали случаи, когда самогона закупали много, более бутылки на каждого участника артели. В таких случаях
готовилась закуска – жарилась рыба, сало, отваривалась картошка, и устраивалось застолье с обильной выпивкой. Я в таких застольях участия не принимал.
В феврале 1943 года у Егора родилась дочь Рая. Мы всей роднёй отметили Вани и Раи как бы крестины, но покрестить детей  было  невозможно,  в ближайших  сёлах  не было настоящего священника. С осени 1942 года до Увелья доходили слухи, что в районе Софиевских лесов появились партизаны. Хотя в нашей местности их не было, это вносило определённую тревогу в жизнь простых людей, этого страшились оккупационные власти. В Яловке и Старых Бобовичах были сформированы полицейские станы, где сосредотачивались полицейские близлежащих сёл с 2–3 немцами. Полицейские жили на казарменных условиях, смертельно страшась партизан, так как эти немецкие наёмники в большинстве своём были трусы и не имели никакой военной подготовки. До нас дошли слухи о крупном поражении немцев под Сталинградом и последующих успешных операциях Красной Армии, что способствовало активизации партизанского движения. Народ был рад таким вестям, симпатизировал партизан и поддерживал их. Нарастало и расширялось партизанское движение в Новозыбковском районе, стала известна фамилия командира отряда – Орлов. Первый налёт партизан на Увелье был в феврале 1943 года. Партизаны во второй половине дня на трёх подводах влетели в село со стороны Верещак и сразу же бросились в управу и дома полицаев. В доме они захватили Бориса Рожкова, направились к старосте, но дома его не застали, но увидели удирающего полицая Ивана Макухина и, открыв по нему огонь, смертельно ранили его. Здесь же, напротив дома старосты, был расстрелян ими Борис Рожков, и партизаны уехали в сторону Верещак. Это событие потрясло Увелье, всколыхнуло доселе спокойную жизнь. Староста, Никифор, их приспешники и взрослые дети опасались ночью оставаться дома, ночевали в домах родственников и знакомых. Слетела спесь и с самих немцев, солдаты стали вести себя не так нагло и самодовольно, как это было раньше, поутихли и их приспешники. Всё больше шло расслоение и среди населения. Сторонники и противники оккупантов резко поляризовались, компромисса между ними не было, даже несмотря на родственные или имеющиеся ранее дружественные отношения. В марте начались почти еженощные бомбардировки нашей авиацией железнодорожного узла Гомель. Осветительные ракеты нашей авиации были хорошо видны в Увелье, иногда самолёты пролетали и над Увельем. И мы радовались этим успехам, хотя линия фронта от нас была ещё очень далека.

ТЮРЬМА В КРАСНОЙ ГОРЕ
И ПОБЕГ ИЗ ЛАГЕРЯ В КЛИНЦАХ

Крестьяне готовились к весеннему севу, готовились и мы с Егором, но лошадка у меня была старая, плохая. И вот в конце марта из района пришло сообщение о том, что в Клинцах есть партия списанных из армии лошадей. Я решил отправиться в Клинцы и заполучить лошадь. Свою старую я свёл в Красную Гору, а из Клинцов привёл исхудалого гнедого мерина, но ещё молодого. В Клинцах я увидел много итальянских солдат, которые отказались воевать на фронте. Я с большой радостью привел себе лошадку, стал её чистить и хорошо кормить. Вскоре мой гнедой стал набирать тело и к весеннему севу выглядел хорошо. Весна и весенний сев прошли обычно. Наша авиация
наносила бомбовые удары по городам Гомелю и Новозыбкову ночью, и всё это хорошо было видно у нас в Увелье. Обстановка вокруг становилась напряжённой. Дело осложнилось следующим обстоятельством. Начальником полицейского стана в Яловке немцы назначили верхлицкого уроженца Якубенко – сына кулака из Верхличей. Этот тип служил в армии до войны в Забайкалье в одном полку с нашим Егором. Верещацкие партизаны из отряда Орлова дали задание Егору провести с Якубенкой переговоры, чтобы он перешёл на сторону партизан вместе со всей полицией, обещая всем амнистию и прощение за их заблуждение. Но этот тип оказался закоренелым изменником Родины. Вначале он сказал, что подумает, как это сделать, а потом стал охотиться за Егором, чтобы схватить его и  уничтожить. Увелье превратилось в  прифронтовую полосу своего рода фронта между партизанами и  полицией. Полицейский стан в Старых Бобовичах был ликвидирован партизанами, и  в  зоне Новозыбков;Красная Гора оставался единственный полицейский стан в  Яловке. А  это стесняло действия партизан. Ночами в Увелье приезжали и хозяйничали партизаны, а днём с карательной целью приезжала полиция из Яловки. И вот явились полицаи в  дом Егора, вывели из  дома Христину с  тремя малыми детьми во двор, поставили их, Якубенко начал стрелять в них, но выше головы, требуя сказать, где их муж. Он хотел поджечь дом, но рядом стоял дом полицая Михаля Терехова, что сдержало его от поджога. Мы с Егором стали скрываться днём от полиции. Наконец, в конце июня мой двоюродный брат Михаль Терехов пришёл на нашу полоску на двух полицейских подводах, чтобы меня арестовать. А увидел меня там брат полицая Степана Жамеры Фёдор, который донёс приехавшей в Увелье полиции.
Меня арестовали, увезли под охраной в Яловку в полицейский стан. Здесь я переночевал и назавтра под охраной двух полицаев меня на подводе отправили в Красногорскую комендатуру. Мне приписывалась связь с партизанами. Меня поместили в тюрьму, которая представляла небольшое кирпичное здание с  двумя небольшими камерами с  маленькими окошечками под потолком, забранными металлической решёткой. В  тамбуре этого помещения стояла традиционная принадлежность  тюрьмы  –  параша.  Я  лежал  в   камере на дощатых нарах, но часа через два во вторую камеру привели ещё одного арестанта. Это был мужик из села Громыки (родины бывшего министра иностранных дел СССР А. А. Громыко), который приехал торговать дёгтем в  Красную Гору. Он провёл в тюрьме одну ночь, потом его отпустили. Опять я остался один  на голых  нарах.  Сторож  тюрьмы  приходил  утром и вечером, я выносил парашу, он вёл меня кормить в столовую остатками пищи после немцев. Потом меня вместе с другими арестованными выводили на работу. В тюрьме уже собралось около 10 человек. Вскоре ко мне пришла Ксенья и принесла мне продуктов и табаку. Заключённых выводили на работу по созданию укреплений вокруг немецкой комендатуры, её обносили стеной из брёвен высотой 3 м и толщиной 2 м. Из разговоров немцев и  полицаев до  нас доходили слухи об  успешном наступлении нашей армии, в том числе и на Брянском фронте. Среди немцев и особенно полицаев отчётливо была видна растерянность, уныние и даже паника. Вместе с этим значительно активизировали свою деятельность партизаны, гремели взрывы не только на железных дорогах, но и на шоссейных и грейдерных дорогах летели в воздух вражеские машины и обозы. В конце июля я увидел среди немцев нашего увельского писаря Ковалёва Никифора в качестве переводчика. Ко мне он не подошёл. С радостью мы услышали сообщение об освобождении Орла. Немцы и полицаи нервничали, суетились. Из Ларневска привезли в Красную Гору хоронить 8 полицаев, убитых партизанами. Нас не выпустили в этот день из тюрьмы. Числа 10 августа нас, 11 человек, вывели из тюрьмы, выстроили под охраной немцев. Пришёл комендант вместе с Никифором и через Никифора передал, что направляет нас в лагерь в Клинцы для
последующей отправки в Германию для работы на военных заводах. Нас предупредили, что при попытке к побегу по нам будут стрелять. Перед посадкой в кузов машины ко мне подошёл Никифор и сказал, чтобы я не пытался бежать, что в Германии будет спокойно и хорошо, а дальше будет видно. Я не верил его словам и в глубине души возлагал надежды на то, что по пути через леса за Ущерпьем нас освободят партизаны или машины подорвутся на дороге. Но, к сожалению, этого не произошло. Стоял солнечный августовский день. Нас усадили на дно кузова, по бокам кузова на скамейках уселись 7 немцев охраны. Машина вышла, первую остановку сделала в Гордеевке. Здесь у комендатуры в машину доливали холодной воды, послали за водой 2;х арестованных, остальных не выпускали из машины. Эти двое подошли к колодцу и каким;то образом метнулись в огороды и скрылись. Началась стрельба, погоня, но ребята ушли. В ярости немцы начали избивать нас в кузове. Нас повезли дальше и часа в 4–5 дня привезли в лагерь в Клинцы. Нас разместили в районе нефтебазы в бараках под колючей проволокой. Здесь было много молодёжи, ребят и девочек, которых готовили к отправке. Я сразу стал обследовать этот лагерь, караулы и посты, искать место, удобное для совершения побега. Пищу в лагерь привозили 2 раза в сутки для заключенных и заодно отдельно для охраны. Пищу для охраны принимал часовой, охранявший ворота. Я решил воспользоваться этим, но о своём решении ни с кем не делился. И вот на следующий день приехала машина с  обедом в  лагерь. Часовой подошёл к машине и начал сгружать свои продукты. Я в это время перелез через проволочное заграждение как по лестнице и пошёл пешком, стараясь удерживать себя от бега, чтобы не создавать впечатление беглеца, в то же время каждую секунду ожидая выстрела в спину. Отойдя метров 200, я обернулся и увидел бегущего за мной Синькова Ивана из Любовшо, с  которым мы сидели в  Красногорской тюрьме. Я  ему крикнул, чтобы шёл шагом, но он продолжал бежать. Я ускоренным шагом углублялся в  сосновый лес, наконец Синьков подбежал ко мне, мы пошли быстрым шагом к окраине Клинцов в районе кирпичного завода. При выходе из города мы натолкнулись на полицейскую заставу. Нам удалось уйти от полицаев в густой сосонник и укрыться в нём от обстрела полицейских. Мы оказались за городом и по лесу направились в сторону с.Тулуковщина. Эти лесистые места были в стороне от оживлённых дорог. Синьков мне рассказал, что он увидел, как я убегал и решил сам последовать за мной. К вечеру мы добрались до Тулуковщины, забрались в овин на окраине села. В овине топилась печка, за ней наблюдал старый дед. Мы попросились к  нему на  ночлег, он разрешил, напёк картошки
и накормил нас. Мы ему рассказали о своём побеге. Утром мы ушли из овина и направились в пос.Охотник, чтобы переправиться через р.Ипуть. В этом посёлке нас задержали партизаны, на наши просьбы оставить нас в отряде мы получили отказ. Нас переправили через реку, ночью мы обошли с.Смяльч и прибыли на кожановский пос.Безбожный. Синьков пошёл на Малоудёбное, а я ночью пошёл в Увелье, низом к Ксенье, и сразу разместился на чердаке, чтобы не видела Поля, ибо она могла похвалиться своим подружкам. День я провёл на чердаке, вечером я встретился с мамой, Настей и тестем. В эту же ночь я ушёл в Верещаки по болоту Мигачеву и попал к Киселёвым. Вечером перебрался в пос.Волна к тёте Поле. Здесь я пробыл около месяца до освобождения Верещак 27 сентября 1943 г., а 28 сентября было освобождено Увелье.

ОСВОБОЖДЕНИЕ УВЕЛЬЯ И ПОВТОРНАЯ МОБИЛИЗАЦИЯ

Днём 27  сентября я  был в  Верещаках, уже освобождённых. Немцы через Верещаки не отступали, они отходили через Ст.Бобовичи на Вышков и Святск. Таким образом, Верещаки остались нетронутыми и при отступлении немцев. Из Верещак я наблюдал, как горела подожжённая немцами школа, горели ветряные  мельницы  Увелья,  а вечером  вёлся  пулемётный огонь в сторону Кожанов трассирующими пулями. Но в ночь с 27 на 28 сентября Увелье было освобождено. Часам к  2  дня 28   сентября  я пришёл  в Увелье.  Кроме  школы,  мельниц и нескольких  скотных  сараев,  сожженных  немцами,  село оставалось  целым.  Оно  было забито нашими наступающими частями.  Вначале  было  как;то странно видеть погоны на  форме  военных  (введены  в  1943  году),  слышать  слово «офицер» вместо «командир», «солдат» вместо «красноармеец» и видеть другие перемены в армии. В Увелье устанавливалась
советская  власть.  Арещенко  Григорий; «Гринька»  стал председателем сельсовета, Михаил Быченок – председателем
колхоза.  По поручению  Гриньки  была  проведена  перепись
населения  с указанием  возраста.  Я был  привлечён  к этому мероприятию.  Егор ещё в июле ушёл к партизанам и вместе с партизанами влился в армию.
14 октября в Увелье была проведена мобилизация мужчин в армию. В первые дни после освобождения были арестованы полицаи и староста; Никифор и Андрей Суклетин скрылись от ареста. Арестованные полицаи и староста так и не вернулись. Всё мужское население Увелья от 17 до 50 лет на подводах отправилось в военкомат Красной Горы для призыва. В  селе стоял плач женщин и  детей. Многие с  войны не  вернулись, некоторые вернулись инвалидами, и  только единицы вернулись здоровыми. Не вернулось 134 воина. Это далеко не окончательная цифра, она после всех поправок приближается к  150  бойцам. В  военкомате была сформирована команда человек в  300  из  увельцев и  пешим строем отправлена в Брянск (270 км) в своей одежде и со своими продуктами питания.  Шли  до Брянска  мы  10 дней  и разместили  нас в запасном полку на  Мамоновом поле за  ст.Брянск;1. Это лес, никакого жилья.  Мы  строили  себе  шалаши  из веток,  спали тоже на ветках. В  полку нас кормили отвратительным котловым довольствием, весьма скудным. Отношение к  нам было как к виновным за то, что мы были на оккупированной территории. Началось обучение нас военному делу. В  начале
ноября нас пешим строем переместили под Злынку (240 км от
Брянска)  в район  деревень  Перевоз,  Новое  Место,  Деменка, Гута  Муравинка.  За 2 дня  мы  построили  землянки  в Гуте Муравинке.  Только  что  был  освобождён  Гомель.  Из полка стали формировать маршевые роты и отправлять на фронт под г. Жлобин. Из Брянского фронта мы стали называться 1;м Белорусским фронтом. В  Гуте Муравинке часть нашего полка была послана на уборку урожая, и я попал в интендантский взвод.  Иван  Емельянович  Сивухо  предложил  командованию полка организовать команду рыбаков и отправить её в Увелье на ловлю  рыбы  для  полка.  Начальство  приняло  это предложение  и поручило  ему  формирование  команды из увельцев.  В команду  были  включены  Иван  Сивухо,  Петя «Шут»  Карпавцов,  Василь  Диков,  Михаль  Вилик,  Марка Минский  и я.  Нам  выдали  командировочное  предписание, переодели в военную форму, выдали красноармейские книжки и  оружие. Осень 1943  г. была затяжной, в  декабре шли дожди и  озеро оставалось незамёрзшим. Мы прибыли в  Увелье, предъявили документы в сельсовет и начали готовить снасти, благо у нас сохранился в исправности невод и всё необходимое для ловли. Начинать лов нам пришлось в лодках. К нашему счастью, уловы оказались хорошими, за первые трое суток мы поймали 500 кг хорошей крупной озёрной рыбы. Мы отправили её в полк, начальство было довольно. Когда озеро замёрзло, открылся подлёдный лов неводом. Лов был хорошим, рыбы в озере было достаточно. Еженедельно мы отправляли по 1000 кг хорошей рыбы. Для этого нам выдали лошадь с санями. Конечно, для начальников откладывалась отдельно самая лучшая рыба и литров 8–10 хорошего самогона. Штаб полка переместился в Уваровичи за Гомелем, потом в Речицу. Нас отозвали в Речицу в полк. Мы прибыли туда в конце января 1944  г., и  через неделю нас опять командировали на  рыбную ловлю. Ловля продолжалась до конца марта. В это время наша команда перешла в подчинение военного госпиталя в Клинцах. От госпиталя мы продолжали ловлю, нашу команду пополнили Федька Бычарь, Николай Фомич и ещё несколько выздоравливающих из госпиталя. Часть людей из первой команды организовали отдельную команду от Новозыбковского военного госпиталя. В марте 1944 г. мы получили два печальных известия. В Клинцах в военном госпитале умер от ран Егор, оставив сестру Христину с тремя малыми детьми, а в марте 1942 г. от воспаления лёгких умер отец Иван Михайлович, находясь в  эвакуации с  колхозным скотом. Горе в  нашем доме было великое, безутешное. Плакала мама, сёстры, тяжело на  душе было и у меня. Я понял, что война – это страшная бойня людей во имя амбициозных авантюристических замыслов и лозунгов политических деятелей, которые никогда не жалели своего народа, таких, как Гитлер, Муссолини, Франко, Сталин и им подобных. На наши три двора оставался один мужчина – я, и мне надо было выжить в этой большой бойне. Глядя на осиротевшую Поля Ксеньину, Сашу, Петю, Раю Христининых, своего Ваню и сестру Машу, сердце моё обливалось кровью. В конце апреля из клинцовского госпиталя прибыл старшина и  потребовал, чтобы мы передали рыболовные снасти команде выздоравливающих, а сами явились в госпиталь. Это касалось меня, Федьки Бычаря, Василя «Дика» и Николая Фомича.  Невода  мы  не отдали  и  в Клинцы  не  пошли.  Старшина отбыл в Клинцы с четырьмя выздоравливающими и Василием Диковым. Мы наловили рыбы и отправились в Злынковский
военный госпиталь. Зам. начальника госпиталя Иван Григорьевич Грибанов принял нас и выдал командировочное предписание на  ловлю рыбы в  с.Увелье. Наша команда состояла из 5 человек: Федька Бычарь, Николай Фомич, я и прибавившиеся Павел Шаболтай «Котёл» и  Николай Осипенко «Сивый». Рыба ловилась хорошо, мы каждые 4–5 дней отправляли 300–500 кг. Настал май, сохранять рыбу свежей стало трудно. Часть её солили, часть отправляли свежей приходящей из госпиталя машиной. В это время произошёл неприятный случай. Во время операции на Карельском перешейке в первых числах июня бомбардировочный авиаполк, располагавшийся в Новозыбкове, летал на бомбёжки. Трасса полёта проходила над нашим озером. 4 июня, возвращаясь с боевого вылета, некоторые самолёты с  несброшенными бомбами решили разгрузиться от них в озеро. Самолёты шли низко и сбросили в озеро около 10 бомб, две из которых разорвались метрах в 50–100 от нас. Мы опешили от этого, так и не поняв, почему бомбят озеро.


ГОСПИТАЛЬ В КОВЕЛЕ

В июле 1944   г. была образована Брянская область, наш Красногорский  район вошёл в   неё. С   началом Белорусской операции  фронт  ушёл  далеко  на   запад,  наш  госпиталь последовал за   ним. 8 июля  мы  снялись  с Увелья  и прибыли в Злынку.  Началась  погрузка  госпитального  имущества в состав,  и эшелон  двинулся  через   Гомель,  Мозырь, Калинковичи, Овруч, Сарны на Ковель. По пути один раз нас бомбили,  но всё  обошлось  благополучно.  В Ковеле  мы разгрузились,  развернули  госпиталь  в школьных  зданиях. Город был сильно разрушен, много сожжено. Здесь мы узнали о бандах  бандеровцев,  укрывавшихся  в лесных  чащобах. На время прохождения фронта они затаились, а после стали проявляться  в   деревнях,  терроризируя  местную  администрацию. Нас направили в  село Облапы для приёма раненых от  хирургического полевого госпиталя. Раненые лежали в гумнах – клунях, а раненные в голову размещались в церкви. Мы подносили раненых в перевязочную и операционную, а после их обработки грузили на машины и подводы и отправляли в  Ковель. Этим занимались мы недели две, пока не  обработали и эвакуировали всех раненых. В Ковеле продолжали эвакуацию раненых в глубокий тыл страны. Наконец работа госпиталя вошла в нормальную, обычную колею. Капитан Грибанов нашёл хорошее озеро невдалеке от небольшой деревушки километрах в 18 от Ковеля и послал нас на рыбную ловлю. Здесь улов был меньшим, чем в Увелье, но 150–200 кг рыбы мы ловили ежедневно. Здесь я заболел малярией и  был помещён в  госпиталь. Лекарственная терапия мне слабо помогала, ознобы с высоким подъёмом температуры меня изматывали и ослабляли. У меня развивалась анемия и  прогрессировала общая слабость. Приём хинина, внутривенное введение новорсенола эффекта не давали. В соседней палате лежали больные девушки;военные. Одна из  них мне посоветовала достать четвёрку водки, 2 яйца и собрать 4 таблетки хинина. Я  попросил Федьку купить водки и  2  яйца, сберёг 4 таблетки хинина. Когда всё было готово, я сообщил девушкам. Мой «лекарь» спросила, в какое время начинаетсяприступ. А он всегда начинался ровно в 17–00. Перед приступом моя «лекарь» налила стакан водки, разбила 2 яйца, отделила желтки и вылила их в водку, добавила в неё 4 таблетки хинина и велела выпить эту смесь. Я залпом осушил стакан, в голове закружилось и я сразу уснул без приступа. Проспал я часов до 7 следующего дня. Проснулся я более свежим. Выздоровление пошло быстро.

ОБРАТНО В БРЯНСК И СНОВА НА ФРОНТ.
ОСАДА БРЕСЛАУ

В конце 1944 года нас с Федькой выписали из госпиталя и дали 10 суток отпуска домой для выздоровления. Мы собрались после отпуска ехать в часть и прибыли на станцию в Клинцы. Здесь нас задержал военкоматский патруль, изъял наши отпускные свидетельства и красноармейские книжки и в составе команды из  подобных нам 11  человек доставил нас в Брянск на распредпункт. Нас вымыли в бане, провели медосвидетельствование и направили в казармы запасного полка, который размещался в  кирпичных бараках по  ул.Красноармейской, которые до недавнего времени стояли возле нынешнего Центрального рынка. Здесь, в полку, был разный народ, фронтовики, вновь призванные после ранений и болезней, молодые призывники со всех районов области. Мы все проходили обучение, несли караульную службу на  объектах города. Условия были жуткие, бараки не отапливались, спали без постелей, не раздеваясь, в верхней одежде на 2;х ярусных нарах, питание было очень плохое. Многие молодые призывники особенно остро страдали от недоедания. В начале января нас перевели в Бежицу, где производилось формирование команд и маршевых рот для отправки на фронт. Здесь мне уже в третий раз присвоили звание сержанта и назначили командиром отделения формирующегося лыжного батальона. Здесь кормили несколько лучше, но  тоже недостаточно. Мы с  Федькой установили знакомство с  кухонными работниками и  почти всегда получали добавку (черпак каши или супа). В состав нашей роты попали молодые ребята призыва 1944 года из Гордеевского района. Здесь, в Бежице, я встретил Ивана Иосифовича Курильчика, бывшего зам. директора и   преподавателя Суражского педучилища. Мы узнали друг друга, поговорили с  ним. Он служил писарем в  штабе. Мы иногда встречались с ним. Ежедневно мы занимались лыжными походами и огневой подготовкой. Ежедневно после завтрака выстраивался полк с оркестром, выходил комполка, ему докладывали, а потом подразделения разводились на  занятия по  расписанию. Казармы были тёплыми, с двухъярусными нарами. В конце января 1945 года была сформирована маршевая рота, мы погрузились в теплушки и нас повезли вопреки нашему ожиданию на  юг, где лыжники не  нужны. Мы ехали через Киев,  Львов и Краков  в северную  Венгрию.  На Западной  Украине  мы с большим аппетитом ели "паляницы" вкусного белого хлеба, которые свободно продавались на станциях крестьянами.
Бои у озера Балатон заканчивались, нас направили на юг Германии в район  г. Бреслау  в состав  50;й  армии  южного  крыла  1;го Украинского  фронта  в 243 Волжский  стрелковый  полк.  Шли упорные  бои  на подступах  к Бреслау.  Мы  с Федькой  были определены в 6 роту во взвод автоматчиков. Этот взвод всегда включался в штурмовую группу и бросался в самое пекло боя. Надо  быть  ловким, смелым, находчивым и   физически крепким, чтобы уцелеть. Мы успешно наступали в   направлении Бреслау. Мелкие  хутора  и отдельные  фольварки  мы  занимали  без больших боёв, оставленными местными жителями. В подвалах  домов  мы  находили  банки  варенья,  свиной и гусиной  тушёнки  и бочки  виноградного  сухого  вина. Но не всегда  набрасывались  на это  съестное,  боялись
отравлений. Убедившись после проб в безопасности, ели  всё
это.  В Германии  нас  хорошо  кормили,  особенно  много  было сахара и сладких продуктов. Сухое вино кислое на вкус, я  его не  любил и   не   пил. Очень много было его в   Венгрии. Местного населения в Германии оставалось мало, немцы боялись мести, ибо знали хорошо о тех злодеяниях, которые творила фашистская армия на  нашей земле. Мы тоже мстили, но не так жестоко. Мы не убивали местных жителей, не жгли домов и построек. Мы ломали шкафы и мебель в домах, стреляли по зеркалам и шкафам. Потом и это было строго запрещено. Мы подошли к самому городу, заняли пригород Дойчлис. Здесь мы отрабатывали приёмы уличных боёв, боёв в многоэтажных зданиях. Тактика этих боёв сильно отличается от полевого боя. В районе Бреслау была окружена многотысячная группировка немцев. Немцы всё больше отступали в город. Их попытки прорваться были отбиты, фронт всё дальше уходил вглубь Германии, а кольцо окружения всё сильнее сужалось. В городе было окружено около 100000 немцев. Хотя они, наверное, знали, что дальнейшее сопротивление бессмысленно, тем не менее, они успешно сопротивлялись. Наш полк наступал с южной стороны города. Бои за город шли непрерывно весь март и апрель, они носили упорный характер с обеих сторон. В  упорных боях мы заняли аэродром, кладбище, а  потом жилые кварталы и  электромеханический завод. Бои за завод были упорные и тяжёлые. Мы несли большие потери, в нашем взводе осталось меньше половины личного состава, также в роте и в полку. Были случаи, когда мы врывались в дом, занимали первый и второй этажи, а немцы оставались в подвале и в верхних этажах. Если они не сдавались, приходилось их выжигать огнемётами. Струя огнемёта бьёт на расстояние 40–50  м и  на  конце воспламеняется. Это страшное оружие, от него нет спасения ни в окопе, ни в подвале. Говорили, что снаряды первых «Катюш» были начинены горючей смесью, при разрывах они поражали осколками и разбрызгивали самовоспламеняющуюся жидкость, всё грохотало и  горело, сея смерть и  ужас. После взятия электромеханического завода в  плен попало более 50  немцев, но  в  нашем взводе осталось 12 человек, а из брянских ребят остались я и Федька. За штурм и взятие завода я был предоставлен к ордену Славы 3 степени, а ещё раньше – к медали «За отвагу». Орден Славы был учреждён как бы для продолжения или замены бывшего популярного ордена Святого Георгия – Георгиевского креста, в «Славе» вместо креста была пятиконечная звезда. Орденом Славы награждались рядовые, сержанты, это солдатский орден. Поэтому я лично очень ценю этот орден и горжусь им, являясь кавалером этого ордена. Дальше за заводом были городские дачи, участки земли по пять соток, каждый участок обнесён забором из металлической сетки, имелся небольшой домик. Эти участки шли в  несколько рядов и  были препятствием для нашего наступления. Заняв электромеханический завод, мы получили передышку на 2 дня. В это время наши сапёры заминировали подходы к заводу со стороны противника. Наш взвод занимал заранее сделанный немцами бункер, из которого мы их выбили. Мы занимали пространство метров 200. На ночь я как замкомвзвода выставлял посты в отрытых нами ячейках, которые сообщались между собой отрытыми ходами сообщения. По  ночам я  практически не  спал, переходя от  одного поста к другому с целью проверки и подбадривания часовых. Я боялся, чтобы мои часовые не  были похищены противником в  качестве языков. Ночами мы проделали проходы в  проволочных оградах дачных участков, за  которыми полукругом проходила высокая железнодорожная насыпь. В этой насыпи немцы укрепились и  наши попытки взять её с  ходу успеха не имели. Немцы заминировали подход к насыпи. Насыпь перед нашей атакой интенсивно обстреливалась нашей артиллерией и бомбилась с воздуха, но каждый раз при атаках вновь оживали их огневые точки, наша атака захлёбывалась и с потерями мы откатывались на свои позиции. В одной из таких атак в первых числах апреля подорвался на мине Федька Бычарь. Ему оторвало правую стопу, осколками нанесло множество ранений тела, лица и глаза. Я его вытащил, перевязал рану культи голени, дальше на  шинели мы вынесли его глубже в свой тыл. Сюда подъехал на повозке наш батальонный фельдшер ездовой, хорошо мне знакомый из Тереховки Гомельской области, мы считались земляками. Фельдшер перевязал раненого, сделал укол, и они тронулись. Я попросил везти Федьку сразу в медсанбат, а Федьке сказал: «Слава Богу, война для тебя закончилась, хотя ты будешь инвалидом, но  ты останешься живым. А на войне это своего рода счастье. Увидимся ли мы?» Он уже пришёл в себя, мы поцеловались и простились. Повозка на рессорах укатила Федьку в тыл. Я вернулся в мрачном настроении на  передовую. В  душе я  был и  огорчён ранением Федьки, и одновременно был рад тому, что он останется живым, хотя и инвалидом, зная, сколько ребят из нашего взвода и роты полегли на поле боя за это время. А Федька, слава Богу, жив и  для него война кончилась. Вечером я  отыскал своего земляка;ездового, он сказал, что до медсанбата они добрались быстро и  сразу Федьку взяли в  операционную. Он ожидал окончания операции, и, более того, после операции на своём рессорном фаэтоне отвёз Федьку в госпиталь. Я поблагодарил земляка, снял наручные часы и подарил ему на память. Здесь он познакомил меня ещё с одним земляком из роты связи, который ведал отправкой посылок в Союз, что потом мне очень пригодилось. Вообще, на войне дух землячества был сильным, земляки, как родные, помогали и выручали друг друга. Через день мы предприняли ещё одну попытку взять железнодорожную насыпь, но  она не  увенчалась успехом. По  ночам в  одном из  корпусов завода через громкоговоритель на  немецком языке беспрестанно вещалось обращение к немецким солдатам и офицерам о сдаче их в плен, война шла к концу, сопротивление бессмысленно. В ответ немцы обстреливали завод из миномётов, но бесполезно. После последнего нашего наступления на  желдордамбу в  роте осталось совсем мало людей, но  об  этом штаб батальона и  полка не  знали. Старший писарь батальона ст.сержант Приступа Пётр прибыл
в роту и потребовал от комроты ст.лейтенанта Морозова, чтобы в роте был писарь;каптенармус, который обязан ежедневно составлять боевое донесение в штаб батальона с указанием боевых успехов и потерь личного состава в боях и по болезни. На эту должность предложил меня, имеющего среднее образование. Я стал писарем роты. Моё положение изменилось, я находился при командире роты, часто бывал в штабе батальона и реже в штабе полка. Наш батальон и роту перевели на штурм жилых кварталов. Я бывал часто в группе штурмующих в составе бывшего моего взвода, где меня все хорошо знали. Комроты не  возражал против этого. Наш комроты очень любил выпить и однажды он отравился метиловым спиртом, и вместе с ним ещё 3 человека. Я почти не пил в то время, водка мне не шла, я не переносил её запаха, а перед наступлением вообще не брал в рот, чтобы голова была ясной. В этот раз я тоже выпил этого спирта, совсем немного, но, к моему счастью, меня сразу же стошнило и вся доза вышла. За расследование этого взялись особисты. Благодаря медикам наши отравленные скоро вернулись в строй. Во время штурмов одного из домов меня ранило осколком, рассекло левую бровь, и ещё одна рана была на левой половине лба. Мне перевязали раны, и я отправился в полковой медпункт. Здесь мне промыли раны, наложили повязки, ввели противостолбнячную сыворотку. Я   упросил ст.врача  оставить  меня  здесь,  не отправлять  в медсанбат. Я не хотел терять своей роты и  своей должности, и  в  этом я  был прав. Через 8   дней я   опять был в   роте. В   эти дни я увидел фильм И. Пырьёва «В  шесть вечера после войны». Я  подумал, а  доживу  ли я  до  этих 6;ти часов вечера? У  меня было какое;то  подсознательное чувство, что должен остатьсяживым.  В середине  апреля  был  убит  наш  комбат  капитан Подгорный.  Весь  батальон  тяжело  пережил  эту  утрату,  тем более, что все понимали, что война заканчивается. По ночам немецкие  самолёты  сбрасывали  осаждённым  грузы  на  парашютах.  Иногда  наши  зенитчики  сбивали  их,  иногда, ослеплённые  нашими  прожекторами,  лётчики  сбрасывали грузы  в наше  расположение.  Это  были  продукты и медикаменты. Более 2;х месяцев город был в   блокаде, но  немцы  не   сдавались.  Наши  трофейные  команды демонтировали и   отправляли в   Союз станки и   оборудование электромехзавода, высылали швейные машины, дорогую мебель. Было разрешено отправлять посылки домой солдатам по 8 кг  1 раз  в месяц,  офицерам  12 кг. Я успел  отправить 3 посылки с  одеждой: куртки, платья, блузы, детскую одежду для Вани, помог  мне  в этом  земляк;почтальон.  Закончился апрель.  2 мая  пал  Берлин,  а Бреслау  всё  держался.  Мы перестали  атаковать,  вёлся только обстрел противника. Так было  до   16  часов  6   мая.  Нам  объявили,  что  с   16–00  прекращаются боевые действия, наступает перемирие, а   с   8 утра 7  мая гарнизон города Бреслау капитулирует и  сдаётся в плен вместе с  вооружением в  составе 70000  человек. 7  мая немцы колоннами начали приходить на контрольные пункты, все  хорошо  одетые,  сдавали  оружие  и дальше направлялись в эшелоны для отправки в Союз. Часов в 12 дня я отправился в город в поисках трофеев. Население ещё сидело в убежищах. Я зашёл  в один  из магазинов,  где  нашёл  рулоны  сукна, материи,  чулки,  мужские  сорочки  и другое.  Я взял  метров 10 тонкого  сукна,  метров  30 белого  материала  для  платьев, метров  15 серого  костюмного  материала  и 3 метра  чёрного бостона, несколько чулок и ещё что;то. Я всё упаковал, связал, взвалил  на найденный  велосипед  и прибыл  в расположение роты.  Сразу же  собрал  посылку  в 10 кг  и через  земляка отправил её. Мы все были рады окончанию военных действий, мы  остались  живыми  в  той  великой  бойне-  осаде  Бреслау. Но нас предупредили, что в  окрестностях города шныряют хорошо вооружённые группы не  сдавшихся эсэсовцев, которые нападают, особенно по ночам, на мелкие группы наших солдат. Надо иметь хорошее охранение. Когда я вернулся со своими трофеями, из моего бывшего взвода ко мне обратился старый
солдат лет около 40 с просьбой дать ему некоторую часть материала, чтобы выслать посылку домой. Он жил на Украине, у него была дочка;невеста, деревня сожжена немцами, семья осталась без крова и одежды. Я уступил его просьбе, дал ему белого материала на   платье, серого костюмного материала, чулки и отрез сукна на пальто. Он отправил посылку и поблагодарил меня. Я оставил себе материала для отправки следующей посылки.

ПОБЕДА! СЛУЖБА ПОСЛЕ ПОБЕДЫ

Наш полк к концу дня 8 мая вывели на окраину города.
Разместились мы в одноэтажных покинутых жителями домиках. Стоял хороший тёплый солнечный день, зеленела молодая трава и листва распустившихся деревьев. Настроение у всех было хорошее, душа пела от счастья. Наша рота расположилась в 4 домиках, я был со своим прежним взводом. После ужина вечером слышна была канонада продолжающихся боёв в Чехословакии, где немцы вместе с власовцами продолжали бессмысленное кровопролитие. Мы легли спать, оставив караулы. В 12 часов ночи раздались выстрелы из винтовок и автоматов. Все вскочили, я подал команду не стрелять, занять оборону у  окон и  дверей. Стрельба нарастала, вверх полетели белые и красные ракеты, слышались возгласы: «Победа!» Мы выскочили из дома и узнали, что Москва передала по радио о Победе, что 9 мая страна будет отмечать праздник Победы, окончание войны. Первыми это услышали радисты штаба полка, они начали стрелять из автоматов, а потом их подхватили другие. Мы тоже дали в воздух по несколько очередей из автоматов. По приказу комполка майора Тимченко был организован митинг полка. Майор Тимченко объявил нам о Победе, об окончании войны, поздравил нас с Победой и приказал прекратить стрельбу. Мы разошлись радостно оживлёнными, обсуждали весть и поздравляли друг друга. День 9 мая в нашем полку был праздником Победы. Завтрак был поздним и обычным. К обеду снабженцы постарались хорошо, был приготовлен сытный солдатский обед, стояли молочные фляги с вином, по громкоговорителю раздавались песни военные, довоенные, народные, музыка, трансляция радио Москвы. Было тепло, солнечно, радостно. По делам службы я пошёл в штаб полка. Возвращался я оттуда в обеденные часы. Каждая рота справляла праздник. Меня останавливали: «Браток, выпей за  нашу Победу!» Отказываться было практически невозможно, и, пока я  дошёл до своей роты, я был почти пьян. В роте празднование шло вовсю. Я  присоединился к  празднику. День прошёл хорошо и весело. Я отправил письмо домой с уведомлением, что я жив и здоров в день окончания войны. Но наша радость была омрачена 10 мая. Бои по ликвидации чехословацкой группировки немцев и власовцев ещё продолжались. Нашему полку предписывалось быстрым маршем двинуться на  Чехословакию. Было приказано все вещи оставить, кроме оружия и боеприпасов. Мы стали бросать свои вещи, но самые дорогие прятать в вещмешки, в повозки ездовых. Я свои вещи спрятал в повозке знакомого ездового. Полк спешным маршем выступил. Мы прошагали километров 25 и остановились на опушке леса. Мы отдохнули и утром 11 мая двинулись дальше. Было солнечно и жарко, идти с полной боевой выкладкой тяжело. Был короткий привал на обед, и опять в поход. Утром 12 мая нам сказали о том, что немецкая группировка разгромлена, пленена, захвачен в плен генерал Власов со своим штабом, нам объявлен отдых на весь день. За этот день штаб полка подыскал среднего размера лесок, где можно было расположить полк на летние лагеря. Этот лесок был вдали от  населённых пунктов. Здесь был разбит наш летний лагерь, разбиты линейки и палатки, учебный плац, кухни, склады и др. За несколько дней лагерь был готов.
Началась обычная солдатская лагерная жизнь: физзарядка, построение, занятия строевой,  тактической,  физической  и   политической  подготовкой. Всё проводилось без жёстких рамок. Я   оставался писарем роты, отправил ещё 1 посылку домой. Больше высылать было нечего. Служба шла хорошо, спокойно. В   составе полка были люди всех возрастов от 18 до 50 лет. В это время правительство готовило демобилизацию из   армии старших возрастов и  в  связи с  этим сокращение армии. Демобилизации подлежали все до 1905 года рождения, включая 1905 год. Мы составляли списки подлежащих демобилизации. Демобилизованные были отправлены, из  полка остался батальон, а из дивизии полк. Было прощание со знаменем полка. Часть офицеров отбыло в резерв фронта. Был сформирован новый полк с новым командиром и штабом. Нашим батальоном стал командовать капитан Щербина, грубый малоинтеллигентный
с   невысоким образованием солдафон. Его сразу все невзлюбили,  но в армии  среда  самодурства  находит  для  себя благодатную почву. В мае стояла тёплая хорошая погода, наша служба текла спокойно и   хорошо. Радио передавало бодрые известия о  большой работе всего советского народа по  восстановлению страны  после  такой  тяжёлой  разрухи.  Старшие  возраста уезжали домой, мы оставались под ружьём на страже нашего национального  достоинства.  Вот  однажды  меня  вызывает старший адъютант батальона (так называется начальник штаба батальона)  и   предлагает  должность  писаря  батальона. Я не хотел в это время идти на такую должность. Но приказ есть приказ, я стал писарем батальона. Писанины было много, в  батальон почти ежедневно прибывали новые люди из  расформированных частей и убывали по демобилизации. Всё это надо учитывать, составлять арматурные списки, представлять строевые записки ежедневно к 23–00 в штаб полка с указанием числа людей, оружия, машин, лошадей и  др. Было много писанины по вечерам при свече (электричества не было) или при коптилке, что плохо влияло на глаза. Отбой ко  сну был в 22–00, а я задерживался до полуночи и позже. Я уже не ходил на занятия строевой, занимаясь делами штаба. Так шло около 2;х недель. Однажды утром комбат Щербина в грубой форме послал меня в строй на занятия, обозвал меня сачком и придурком публично перед всей ротой. Это меня очень оскорбило и возмутило. Я пошёл с удовольствием на занятия со своими старыми товарищами и чувствовал себя как рыба в воде. После обеда я, как и все, лёг на послеобеденный отдых. Меня посыльный позвал в штаб, я явился и сказал, что писарем больше не буду. Начальник штаба упросил меня составить строевую записку. Здесь же со мной беседовал замполит, которому я рассказал о случае с комбатом, что подтвердил начальник штаба. Назавтра я не пошёл в штаб, а со своей ротой ушёл на занятия. Начальник штаба доложил комбату о моём отказе. Меня вызвал комбат и  приказал заниматься писарскими делами, угрожая арестом и гауптвахтой. Я твёрдо ответил, что никому, даже генералу, не позволю унижать моё человеческое достоинство, публично обзывать меня сачком и придурком. Он замолчал, но не извинился, но и не послал на губу. Я опять пришёл в роту, и всё пошло нормально.
Числа 25 июня наш вновь сформированный полк пешим маршем решено было перебросить в г. Вену в Австрию в составе оккупационных войск. Мы двинулись в путь через Чехословакию в  Австрию. Стояла жаркая погода, идти в  полном снаряжении было тяжело. Мы стали совершать переходы по ночам. Во время марша меня вызвали в штаб полка и после беседы перевели в оперативный отдел штаба. С этим предписанием я нарочно явился к комбату сообщить об этом. Вот здесь он мне сказал, что зря на него обижаюсь. В штабе полка я  ежедневно с  топографической карты срисовывал дневные маршруты батальонов с указанием пунктов привалов. Я уже не шагал, а ехал на повозке с ездовым Мельником. Моим начальником был помначштаба № 1;ПНШ;1 ст.лейтенант Михайловский, инженер по  образованию, красивый, хорошо сложенный мужчина, культурный, обходительный, интересный человек лет 35–40. У  него я  многому учился, особенно культуре поведения и обращения с людьми. Моя жизнь пошла по;другому, я перешёл в своеобразную полковую элиту под защитой начштаба полка подполковника Демидова. В Вену мы прибыли 8  июля и  разместились в  военном городке бывшей австрийской армии. Это были добротные 3;х этажные казармы, хорошая столовая, помещение штаба и других служб. Наш полк вошёл в состав размещённой здесь дивизии оккупационных войск союзников в Вене. Здесь размещались войска США, Англии, Франции и  СССР.  Вена – красивый город, чистый,  но основательно разрушенный войной, однако не так сильно, как наши города. Центр города мало пострадал, стоял обгоревший готический собор и другие здания. Наш полк должен был нести гарнизонную караульную службу по охране важных объектов: радиостанции, заводов, фабрик, мостов и общественного порядка. Ежедневно часть полка выходила в гарнизонный караул на объекты. Среди этих объектов были «престижные», такие, как ликёро;винный завод, мясокомбинат, кожзавод, хлебопекарни. Распределение подразделений по   объектам караула находилось в   ведении первого отдела штаба, а  практически в руках писаря, то есть, в моих руках. Своей бывшей роте я давал престижные объекты. С этих объектов кое;что попадало и нам. Мы, два писаря, жили в комнатушке в помещении штаба. В эту комнату нам доставили ребята бочоночек на 100 литров коньяка и  несколько килограммов сухой копчёной колбасы. Мы быстро подружились с начальником полковой столовой. Перед ужином он заходил к нам, выпивали по рюмке коньяка и шли ужинать в столовую, где для нас был приготовлен хороший ужин. Иногда вечерами ходили в город на квартиры к   жителям. Не знаю, по чьему знакомству, мы ходили на квартиру, где хорошо говорили по;русски. Хозяин квартиры – бывший после первой мировой в русском плену австриец, который женился на русской и увёз её в Вену. Хозяйка и дети хорошо
говорили по;русски. В их 3;х комнатной квартире было пианино. Старшая дочка приглашала своих  подружек,  наш писарь 4;го отдела штаба хорошо играл на  пианино. Мы брали хлеба,  колбасы,  свиной  тушёнки,  чая,  сахара  и выпивки и устраивали  ужин  с танцами  под  пианино,  но в пределах достойного поведения. Хозяева были довольны, мы тоже, тем более,  что  наше  приношение  было  обильным  и   немало оставалось хозяевам. Несколько раз мы с офицерами  штаба посещали кабаре на центральной площади Карл;Плац.  Туда мы  ходили  со своей  выпивкой  и закуской.  Несколько  раз выступал  с песнями  наш  ст.лейтенант  Михайловский, имевший  хорошо  поставленный  красивый  сильный  голос. Несколько  раз  с нашим  переводчиком  посещали  драмтеатр «Бургтеатр». Часто приходилось беседовать с   американскими солдатами,  они  хорошо  относились  к нам,  угощали  нас сигаретами  и шоколадом.  Англичане  вели  себя  надменно, нередки были драки между ними и нашими. Наши всегда умели своевременно уйти от союзной комендатуры. В свободное от гарнизонной службы время полк занимался обычной учёбой, включая и тактическую подготовку. Расписание этих занятий готовил  я. Ко  мне очень хорошо относился начштаба подполковник Демидов. У меня был пропуск свободного выхода за  пределы части. Зная о  плохом положении с  бумагой в стране, я ежедневно по 2–4 письма с чистой бумагой отсылал домой. Таким образом, у Насти дома создался хороший запас бумаги. Моя служба шла хорошо, я был сыт, здоров, морально удовлетворён.

ДЕМОБИЛИЗАЦИЯ И ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Вышло постановление правительства о  второй очереди демобилизации, по которой из армии увольнялись все специалисты с высшим и средним образованием для работы в народном хозяйстве. Этой демобилизации подлежал и  я. Для подтверждения своего среднего образования нужно было иметь документ. Я послал домой письмо с просьбой выслать копию аттестата. Этот документ пришёл своевременно. 16 октября 1945 года нас, демобилизованных, собрали на сборном пункте в Вене, сформировали эшелон из теплушек и отправили в Союз. При демобилизации нам дали по 15 м белой ткани, по  10  кг сахара, по  10  кг пшеничной муки, я  взял несколько чистых общих тетрадей и ещё кое;что. Были выданы продовольственные аттестаты на   время следования от   последней узловой станции до  дома. Я  взял аттестат на  10  дней. Наш эшелон следовал через Венгрию, Болгарию, Румынию на Киев и Москву.  Шёл  эшелон  медленно,  в поезде  нас  неплохо кормили. Я доехал в эшелоне  до Конотопа,  где  мы  большой группой пересели в направлении на Гомель. В Гомеле я сошёл, зашёл  в продпункт  вокзала, отоварил свой аттестат, получив килограмма  3 сухой  колбасы,  сухари,  сахар,  чай.  Сухари я тут же  продал,  остальное  оставил. Нас собралось человек 6, мы сели на   поезд Гомель;Унеча, и я вышел  на ст.Клинцы
1 ноября 1945 г. Здесь я узнал, что в Ущерпье мост через Ипуть не восстановлен  и на Красную  Гору  машины  ходят из Новозыбкова.  Я со своими  вещами  на первом же  поезде уехал  в Новозыбков.  Здесь  неожиданно  для  себя  встретил Митю  Прищепа  с повозкой.  Он  после  ранения  был  демобилизован и работал предколзоза в Рассадниках. Мы купили литр спирта;сырца, понемногу выпили и  перекусили. Часов в 8 вечера мы приехали в п.Грозный к дяде Ивану Петровичу. По дороге Митя рассказал нам о себе, о наших друзьях и ребятах из Верещак, о положении на сегодняшний день. Я рассказал о себе, начиная с 1940 года. С ним мы были друзьями с 1937   года и   являлись родственниками по   маминой линии. Митя предложил мне взять пистолет «Наган», но я отказался и сказал, что оружие принесло много горя, и я рад, что война кончилась,  и больше  не возьму  оружие  в руки.  Я узнал от Мити, что его отец Мартин и брат Сергей погибли на войне, а у дяди  Ивана  Петровича  погибли  два  сына  –  мои двоюродные  братья  Василий  и Петя.  Встреча  у дяди  была и радостной,  и печальной.  Я снял  свои  вещи,  тётя  Вера с помощью Ани быстро накрыла стол, мы выпили по рюмке разведённого  спирта  и хорошо    поужинали.  Я переночевал у дяди. А утром 2 ноября я пешком пошёл в Увелье, прихватив с собой гостинцы – колбасы, сахара,  конфет.  Часов  в 12  дня 2 ноября  я пришёл  домой.  Мама  и Маша  были рады, Ваня игрался на полу хаты. Я обнял и поцеловал маму, Машу, взял на   руки  Ваню,  поцеловал  его,  угостил  его  и остальных конфетами.  Настя  была  на работе  в школе.  Вскоре  пришли
Христина  с детьми,  Ксенья  с Полей  и вернулась  с работы Настя.  В доме  была  радостная  обстановка.  Настя  пошла известить тёщу и тестя и заодно купить в магазине разливной
водки. Стало смеркаться, к нам собрались тесть с тёщей, Василий Фомич, мои сёстры с детьми. Накрыли стол, старшие стали перед образами и   помолились Богу за   благополучное возвращение, после чего сели за стол, выпили за возвращение домой. Было приятно очутиться дома после такой жестокой войны живым и здоровым.
Федька Бычарь к  моменту моего возвращения был уже дома. Мы встретились с ним очень тепло, он рассказал мне о лечении в госпитале. Назавтра я на подводе поехал в Грозный к дяде и перевёз багаж домой. Праздник 7 ноября 1945 года мы с Настей провели в коллективе учителей школы в складчину, вечер прошёл весело и  интересно. После праздника я  обратился в РОНО для устройства на работу. Зав.РОНО Подвойский И. И. дал мне направление в нашу школу на должность военрука по моей просьбе. Это меня вполне устраивало.






ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ ВЫБОР. ЗАГОТОВКА ЛЕСА ДЛЯ РЕМОНТА ДОМА.


После окончания войны у меня твёрдо возникло решение продолжить своё образование. За время войны я увидел, что наиболее стабильной профессией, которая одинаково нужна человечеству как в мирное время, так и в военное, является медицина. Все остальные профессии в военное время являются  второстепенными, в составе маршевых рот одинаково рядовыми идут инженеры, учителя, доценты, агрономы, артисты, музыканты и военные специалисты – моряки, лётчики, артиллеристы- в общем, пушечное мясо, его набирают из  всех имеющихся под рукой
у командования. Лишь одна профессия – медицинская- используется по своему профессиональному назначению. Профессия эта всегда уважаема всеми людьми во все времена, она во всей своей сути самая гуманная, аполитичная, менее других профессий подвержена волевым вмешательствам извне различных деятелей- диктаторов, самодуров, авантюристов и другой нечисти. Поэтому я принял твёрдое решение стать врачом. Для реализации своего замысла всю зиму и лето я посвятил подготовке к вступительным экзаменам. За 5 лет армии и войны многое позабыто, многое за  это время введено в  программы средней школы нового. Необходимо было  серьёзно заняться самоподготовкой в  объёме средней школы. Вот я  и  засел за  русский  язык,  литературу,  физику,  химию,  биологию. Занимался я добросовестно, чтобы на экзамен идти уверенно и спокойно. Своё  решение  продолжать  образование  дальше
я старался  внушить  своим  друзьям  в Увелье,  Верещаках, Яловке.
За зиму 1945–46 годов я очень близко подружился с Василием  Минковым,  Мишей  «Казаком»,  Петей  Осипенко и сошёлся со старыми довоенными друзьями, но с Василием Минковым у нас установились самые близкие отношения ещё в   период оккупации.  Мне  кажется,  мы  стали  не только друзьями, мы были "влюблены" друг в друга. Он тоже был убеждён  в необходимости  повышения  образования.  Василь работал секретарем сельсовета и  во  многом помогал мне. У  нас  сложились  хорошие  дружеские  отношения  с   Иваном Белоусом. Я  агитировал его поступать в  мединститут, но  он сознался, что врачом он работать не  сможет, боится видеть кровь.  Разделял  мой  взгляд  на дальнейшую  учёбу  Митя Прищеп. Иван Вороновский женился и о дальнейшей  учёбе перестал мечтать.
Материальное положение в  нашем доме было удовлетворительным. Мы забили кабана килограмм на  200, зарезали 2 овцы и бычка, был картофель, хлеб. Я привёз кое;какой одежды, белья. Жить было можно. Несколько хуже жила Христина с тремя малыми детьми. Мы старались по возможности помогать этой семье и питанием, и одеждой, и работать по хозяйству, её горе мы пытались облегчить (её тяжёлое положение вдовы), ведь государство никакой помощи семьям погибших не оказывало. Положение усугублялось тем, что хата Христины была подгнившей, осела, одна стена вывалилась и  могла рухнуть. Надо было предпринимать меры по ремонту, нужен был строевой лес. И  эта проблема всецело ложилась на  мои плечи. А в колхозе дела обстояли плохо, не хватало лошадей, не было тракторов, жаток, сеялок, пахать приходилось на волах и коровах. А засевали приусадебные участки мы на себя, Ксенья, я, Настя и  мама впрягались и  тащили плуг на  себе. Трудно, не дай Бог подобного. Но наш многострадальный народ со стойкостью вынес все эти тяжести. Усадебные участки и колхозные поля были засеяны, все душой понимали мудрость русской пословицы «Умираешь, а  хлебушек сей». Городские жители тоже терпели бедствие, жили по  скудным карточкам на продовольствие. Сев  в деревне  закончился.  Настал  вопрос  изыскания леса  для  ремонта  хаты  Христины.  Эта  задача  легла  на меня. Для  достижения  этого  я использовал  подвернувшийся случай. Коваленко Я. Е. получил билет на  25  кубометров леса в   Ветковском лесничестве в   Бартоломеевке, что в   30   км от Увелья. Я пошёл к леснику, в участке которого намечалась вырубка, договорился с ним о том, что он разрешит мне повалить 10 корней строевого леса, за что я должен уплатить ему 2 пуда муки, 0,5 пуда пшена и 4 кг сала, деньги тогда не имели цены, и о них не говорили. Лесник жил очень бедно, и эта плата была для него благодатью. Я упросил дядю Василия Фомича, Степана Мироновича, и  мы поехали на роспусках вырубать и трелевать лес в июне 1946 года. За 3 дня работы мы повалили 12 деревьев, обработали их, вывезли и сложили у дома лесника. Деревья были добротные, два бревна были особенно массивные, для распиловки на доску и лутки. К концу 3;го дня мы вернулись домой довольные выполненным делом. Стояла вторая задача – вывезти материал домой. Для этого я отправился в Клинцы к Немихиному Григорию. Он работал шофёром грузовой машины и согласился помочь за 900 рублей. В назначенный день я приехал в Увелье на машине с лесовозным прицепом вместе с братом Фролом. Утром в воскресенье, взяв в помощь Степана Мироновича, мы выехали за лесом. Благополучно погрузившись, мы привезли брёвна домой и сгрузили. Мать приготовила угощение, Гришка попросил к прежней цене добавить ещё 200 р. Я всё отдал и был очень доволен, что лес вывезен и хату удастся отремонтировать.
Подходил август, предстоял экзамен. Я  послал запрос в  Киевский мединститут, но  мне в  ответе сообщили, что в экзамен включается украинская «мова», которой я, конечно, не знал. Тогда я решил поступать в Смоленский мединститут. Я подготовил все документы и выехал в Смоленск, в котором до этого не был. Прибыл в Смоленск 29 июля, нашёл институт, зашёл в приёмную комиссию, сдал документы и попросил включить меня в первый поток, чтобы не приезжать во второй раз. Мне пошли навстречу и дали направление в общежитие. Город был очень сильно разрушен. Прошло уже 3  года после освобождения, а  вокруг стояли коробки сожжённых или разбитых зданий, восстановленные наспех здания смотрели на улицу заложенными кирпичом оконными проёмами, заделанными  осколками  стекла.  Впечатление  было  удручающее. Я отыскал  общежитие  по Рославльскому  шоссе.  Это  была огромная пятиэтажная коробка разрушенного здания в  виде самолёта с восстановленным  южным  крылом, составляющим примерно  1/5   всего  здания.  Разыскал  коменданта  Никиту Андреевича, он привёл меня в комнату на 4 койки и указал мне на пустую кровать без постели. Две кровати уже были заняты. «Постели  нет»,  –  сказал  комендант  «А за что  и за кого я воевал?!, – сказал я; Теперь мне спать на голых досках?». Это, видимо, тронуло Никиту  Андреевича,  с ворчанием  он  выдал мне  матрац,  подушку,  одеяло, но без простыней. Но это уже было кое;что. Расположившись и отдохнув с дороги, я взялся за учебники русского языка и литературы. Первым был диктант, потом химия, сочинение по литературе, и физика. В мою комнату поселились Голод и Глейзеров на 1 кровать и Вацуро из Клинцов. Им комендант постелей не   выдал. За   время экзаменов мы хорошо познакомились. Все экзамены я сдал успешно- русский, литературу, химию на  «4», физику на  «5». Я  был уверен, что пройду по конкурсу, а он составлял три человека на место. Домой я возвращался довольным и счастливым. Моя мечта начинала сбываться. До   Клинцов мы добрались с  Вацурой вместе, а  от  Клинцов я  на  попутной машине доехал до  Писаревки и пешком до Увелья. У меня оставалось много времени до начала занятий. За   это время мы ещё дополнительно нарезали торфа для отопления. В   это лето поступил в   Свердловский горный институт Митя Прищеп, поближе к месту работы его дяди Ивана Ефимовича Прищепа. Моя мама и  жена уговаривали меня не поступать в институт в это трудное время, дескать, учше заочно поступить в пединститут и работать учителем. Но я непреклонно шёл к поставленной цели. Я видел положение и роль учителя на селе, он был послушной пешкой в руках предколхоза, предсельсовета, парторга села. Во время подписки на заём в мае 1946 года я был уполномоченным по подписке. Люди были бедны, а мы из них в буквальном смысле выбивали по 300–500 рублей на заём, и всё это помимо тяжкого бремени налогов: сельхозналог – 40 кг мяса, 350 л молока, 4 кг шерсти, 75  яиц и  налог с  каждого фруктового дерева. Тяжело, очень тяжело. Люди проклинали нас, подписчиков, хотя мы ни в чём не были виноваты. Мне ой как не хотелось жить в селе, видеть и терпеть такое положение, когда полуграмотный Платон Замотай, имея партбилет, управлял всем Увельем, включая всю его интеллигенцию. Такое положение претило моему пониманию жизни. Большое впечатление на  меня произвела книга А. И. Герцена «Былое и думы». Это публицистическое и философское произведение дышит духом свободы и демократии, но не той «демократии» – охлократии воров и мошенников, которую возглавлял Б. Н. Ельцин.

УЧЁБА НА ПЕРВОМ КУРСЕ СМОЛЕНСКОГО
МЕДИНСТИТУТА

Подходил срок получения извещения из института, но его не было.  Не ожидая  извещения,  я выехал  в Смоленск,  взяв с собой сала, сухарей, крупы и денег. Я направился в главный учебный  корпус  института  по   ул.Глинки,  нашёл  свою фамилию в списках принятых, взял направление в общежитие по Киевскому  шоссе  (ныне  проспект  Гагарина)  и поселился в общежитии в  комнатке на  4  человек в  корпусе нынешней областной  больницы.  Корпус  был  кое;как  и не полностью восстановлен.  Комната наша была на   третьем этаже, окно наполовину заложено кирпичом, около стенки была сложена и   кирпичная  печка  с чугунной  плитой  и дымоходом, выведенным  в вентиляционный  канал.  Централизованного отопления  не было,  отапливались  мы вот  такими  печками, топливом  был  торф,  который  каждая  комната  заготавливала и хранила  в своей  комнате.  Кто  шустрей  –  у того  больше топлива  и теплее  в комнате.  В нашей  комнате  поселились Голод Володя, Глейзеров Эммануил, Лозбенев Павел и  я. Саша Вацуро опоздал на  занятия на  3  дня, ему задерживали расчёт на текстильной  фабрике.  Нам  выдали  продовольственные карточки  на хлеб,  а все  остальные  продукты  передавались в столовую. Питание в столовой было крайне скудным: борщ из пустой капусты, ложка перловой каши или ложка  пустой картошки  и 600 г  ржаного  хлеба.  Мы  добавляли  к этому картошку, купленную на базаре и сваренную на плите печки. Так  мы  подкреплялись  питанием,  кто  чем  и кто  как  может. Основная  масса  студентов  нашего  курса  были  девушки,  их было  200,  а ребят  было  50 человек,  большинство  из которых были демобилизованными из   армии, несколько ребят были после средней школы. Несколько человек были уволенные военные фельдшера. Все ребята были одеты в гимнастёрки, военные брюки и простые шинели, обуты в сапоги. Ребята;офицеры были в офицерском обмундировании. Основной заботой у нас в то время была забота поесть, утолить постоянный голод. Мы с Вацурой подрядились пилить и колоть дрова для кухни нашей студенческой столовой за тарелку пустого супа или борща и ложку каши. Но мы в то время не возмущались, не бастовали, мы знали, что стране тяжело, надо пережить это, скоро будет лучше, мы шли вперёд, мы стремились получить высшее образование и профессию.
На первом курсе были теоретические предметы: физика, химия, биология, марксизм;ленинизм, философия, анатомия, физиология. Особенно вновь была анатомия, латинский язык и иностранный язык. В анатомии было вначале трудно с латинскими названиями каждой косточки, её отверстий, бугорков, выступов, бороздок; суставов, связок, мышц, сосудов, нервов, мозга, внутренних органов и многого другого. Учёба требовала много труда, и я его не жалел. Успевал я хорошо, в основном на «5». И вот на октябрьские праздники я поехал домой за  продовольственным подкреплением. А  в  то  время поездки по железной дороге были трудными, в летнее время мы ездили на крышах вагонов, а в холода – в тамбурах. В это время Маша дяди Никиты выходила замуж за Петю Кегана. Я присутствовал на этой свадьбе, хотя она была бедной, но достаточно весёлой и душевной. Я пополнился сушёной картошкой, пшённой крупой, сушённой растончённой рыбой, сухарями и небольшим запасом сала. К этому времени мой тесть с Иваном Титком провели ремонт хаты Христины, подрубили 2 нижних венца, заменили подоконные брёвна, переделали оконные коробки. Эта хата стоит и поныне. Это было для меня приятно, мои труды по  заготовки лесоматериала позволили положительно решить вопрос с  Христининой хатой. Я  вернулся благополучно в Смоленск, прихватив и зимнюю одежду, и пополнив своё продовольствие.
Я учился серьёзно, добросовестно и с большим душевным подъемом. Началась экзаменационная сессия за I семестр. Все предметы я  сдал досрочно и «выиграл» ещё 10  дней к  зимним каникулам. После сдачи сразу  же выехал домой. На  станции в  Клинцах я  встретил Ивана Василёвого и  Ивана Козюлю. У  них были мешки, набитые одеждой, которую они купили в Москве и надеялись с выгодой перепродать здесь. Мы сели в кузов грузовой машины примерно в 21–00, доехали до Писаревки. В Писаревке сошли с машины, нашли санки и пешком отправились на  Кожаны и  через озеро в  Увелье, куда добрались в час ночи. За время каникул произошла свадьба Ивана Козюли с Анастасией Ильи Карповца. Меня с Настей и маму пригласили на  свадьбу. Свадьба была и  богатой, и  весёлой. После свадьбы Ивана Козюли меня пригласили участвовать на  заручинах (помолвке) Ивана Василевого с  Машей Бориса Шикунового. Маша была красавица, более красивых девочек я не встречал за свою жизнь, имела хороший характер и доброе сердце. На заручины пошли дядя Василий Фомич, Степан Миронович и я. Заручины прошли по всем правилам и старинным обычаям. После достигнутой договорённости пригласили Ивана и Машу, узнали об их согласии на бракосочетание, стали перед образами, помолились Богу за благополучие бракосочетания и после этого сели за стол выпить по рюмке в честь заключённого брачного союза. Иван сильно любил Машу, её невозможно было не  любить. В  свадьбе мне не  удалось принять участия, закончились мои каникулы и я уехал в Смоленск. Настя с мамой участвовали в свадьбе, свадьба была хорошей. Опять пошла учёба. Я привёз сушёной картошки, толчёной рыбной муки и немного сала. Мы с Сашей Вацуро добавляли в суп рыбную муку, и суп становился вкуснее. Во втором семестре стал складываться более монолитный коллектив нашей группы. Весенние курсовые экзамены прошли для меня успешно. Все экзамены я сдал на «5» и получил в связи с этим определённый авторитет среди однокурсников. Во втором семестре я установил дружбу с Петей Железным. Петя был моложе меня на 2 года, типичный деревенский парень из с.Евдоколья Погарского района. Петя был партизаном, получил тяжёлое ранение в  коленный сустав, и  как следствие этого – анкилоз сустава, инвалидность. Окончил сельскую среднюю школу, речь была корявая, смесь местного диалекта и украинских слов. Учился он добросовестно, упорно, успевал на «4», но подводила его речь. Характер у него был взрывной, рассердившись, он сверкал глазами, скрипел зубами и кричал: – «Уходи, а не то я зъем тябе!». Я всегда находил с ним общий язык, мы хорошо понимали друг друга, и, таким образом, завязалась наша дружба. Обладая спокойным характером, трезвым умом и   аналитическим рассудком в   сочетании с  отличной успеваемостью, я  завоевал авторитет и  уважение студентов курса. Видимо, такое самомнение является нескромностью с  моей стороны, но я таким считал моё положение и мои достоинства.
В 1947 году создалось весьма тяжёлое положение с продовольствием, карточки были скудно отовариваемы. Мы рады были каждой корке хлеба, любой картофелине или горсти крупы. Тяжёлое положение с продовольствием сложилось и у нас в семье в Увелье. В колхозе на трудодень ничего не дали, Настя по карточке получала 8 кг муки на месяц, вот и всё на 5 человек семьи. А налоги и заём оставались прежними. Хлеба, жиров, крупы и картошки не было, выручала корова. В связи с таким положением мы с Петей Железным решили ехать в Москву, закупить там что;то из   одежды и   перепродать их здесь, чтобы купить продуктов. Мы с Настей наскребли около 1000 рублей, я выехал в  Евдоколье к  Пете. Здесь я  прожил около недели, и мы отправились в Москву. В самой Москве я побывал именно в этот приезд, раньше я был проездом через Москву,  когда  ехал  из  Сибири  на  фронт  в  1941  году. Москва произвела на меня впечатление, особенно метро. Мы закупили кое;какого барахла и вернулись по домам. Привезённые мною вещи были частично проданы, частично пошли на собственные нужды. В этот голодный год многие увельцы ездили в Западную Украину за хлебом в обмен  на одежду, инструменты, часы, обувь. У меня такой возможности  не  было,  наша  семья испытывала  голод.  Мне  впервые пришлось есть лепёшки  из высушенных  головок  красного  клевера, растолчённых  в ступе.  По вкусу  они  горькие и приводят к жестоким  запорам  и соответствующим  кишечным расстройствам. Тяжёлое положение Увелья усугубилось  ещё одним  бедствием.  В июле  произошёл  сильный  градобой. Стояла сухая жаркая погода уже несколько дней. И вот в один из этих дней мы резали торф на «Низу» напротив Ксеньиного двора.  Примерно  в 14 часов  с южной  стороны  стала надвигаться чёрная грозовая туча, из;под тучи подул ветер, сверху доносился какой;то непонятный рокот, как будто перекатывались, ударяясь друг о друга, камни. И через несколько минут с неба на землю обрушился шквал невиданного града. Отдельные градины были величиной больше крупного куриного яйца и весило 650 г. Оконные стёкла были выбиты, погибло много кур, уток, гусей, молодых ягнят. Злаковые культуры, картофельная ботва были избиты. Наш ячмень, высеянный на  приусадебном участке, градом был смешан с  землёй. Был нанесён большой материальный ущерб бедному голодающему народу. У матери полились слёзы, когда она увидела избитую градом полоску нашего ячменя, на которую мы возлагали определённые надежды. Оставалось ждать лучшего, надеясь на  время и  на  Бога. Приблизительно десятая часть ячменя выжила, сохранилась, к счастью, почти полностью картошка, и мы были хоть как;то спасены. Я ходил летом на работу в колхоз, метая сено в  стога вместе со  стариком Павлом Яковлевичем «Спеляком». Много мы с ним рассуждали о вере, о баптистской вере, о Боге, о жизни. Он был глубоко верующий евангелист, но малограмотный, тёмный, без широты общей мысли. За время каникул я починил ворота во дворе Христины. Каникулы подошли к  концу. Во  время каникул я  по  примеру Петра Железного зачинил и выгнал самогон из ягод крушины. Ягоды крушины содержат малый процент сахара, и  это используется для брожения и   перегонки этой браги на  самогонку. Мы с Настей собрали 4 ведра зрелых ягод в нашей Роще, где её много. Получилась приличная самогонка, которая пошла успешно. В это лето в Увелье приехал из госпиталя Василий Минковой с ампутационной культей левого предплечья, левой кисти  не было.  Он  привёз  два  чистых  бланка  дипломов торгового  техникума,  кажется,  Казанского.  Как  это  ему удалось, мне неизвестно. Этим обстоятельством он поделился со   мною.  Я   посоветовал  ему  воспользоваться  этими документами для поступления в учительский институт и один диплом оформить на своё имя. Они стали упорно готовиться и   успешно  поступили  в Новозыбковский учительский институт. Я советовал поступать в  более далёкий город, чтобы меньше было анонимных писем, дескать, как он поступил в пединститут без достаточного образования? Впоследствии много писем было  на Василя  Минкового,  ибо  все  хорошо  знали,  что до войны  он  окончил  7 классов.  Ему  пришлось  много поработать над собой и много потерпеть от  анонимных писем вкупе с  тяжёлой бедностью. Учился он хорошо, и  это помогло ему окончить институт. Мы, студенты институтов;увельцы, поддерживали тесную связь.
Закончились каникулы. Я всё уложил в чемодан, включая ордена и медали. Ехать было трудно, я добирался пригородными поездами с пересадками в Унече, Почепе, Брянске, Жуковке. Из Брянска выехал на пригородном уже поздно ночью, и, будучи сильно уставшим, уснул на нижней полке. Вагоны не освещались. Я проснулся, почувствовал, что моего чемодана нет, бросился в проход и в конце вагона увидел двух молодых здоровых парней, выбегающих в тамбур с чемоданом. Они выбросили чемодан и спрыгнули сами. Я не рискнул прыгать за ними, их двое, они могли со мной расправиться. Поезд пришёл в Жуковку, я обратился в милицию. Милицейский капитан попросил подать заявление с описанием похищенных вещей и посоветовал этим же поездом возвратиться в Бежицу и обратиться в линейную милицию с заявлением и при мне позвонил в бежицкую милицию. Я вернулся в Бежицу, зашёл на станции в милицию, написал заявление с указанием вещей. Они посоветовали мне пойти на базар и обратиться к участковому, чтобы при обнаружении вещей задержат ьворов, что я и сделал. Я пошёл на базар, где сейчас разбит сквер «Пролетарский», в районе 13;х проходных БМЗ, зашёл в милицейский участок и сообщил о случившемся. Мы договорились о том, что я пройду по рынку, и, если замечу свои вещи, дам знак, а милиционер будет идти в стороне и при необходимости придёт на помощь. Кроме того, со мной
пошёл милиционер в гражданском. Вскоре я увидел двух молодых мужчин, на одном из которых была одета моя рубашка, а на другом – моя спортивная куртка. Я сказал об этом милиционеру в штатском, мы зашли с двух сторон к этим мужчинам, им навстречу вышел милиционер. Он остановил одного, в этот момент второй метнулся в сторону, но тут же был схвачен милиционером в штатском. Их привели в участок, оба они оказались только что вышедшими из тюрьмы. В их вещмешке оказались ещё не проданными все мои вещи, кроме орденов, их они выбросили. С тех пор я не имею орденов, но документы– орденские книжки- сохранились. Мне были возвращены все вещи. Милиционерам за неимением водки я купил 2 флакона тройного одеколона по  400  г и  один для железнодорожного милиционера. Сам же я выехал в Смоленск.

ВТОРОЙ КУРС ИНСТИТУТА

На втором курсе мы жили в общежитии по Рославльскому шоссе в комнате на 23 человека. В первых числах сентября    я встретил Николая Черноусова, с которым мы учились в Сураже в одной группе. Он после педучилища закончил военно-медицинское училище, служил во время войны военфельдшером, закончил его на год позже меня. С тех пор и по сей день я поддерживаю с ним хорошие отношения. Учёба на втором курсе также проходила в тяжёлых материальных условиях. Карточная система снабжения оставалась, Смоленщина – бедная сторона, рынок очень бедный и дорогой, а это тяжело для студента, т. к. нечего подкупить из продуктов к своей скудной продовольственной карточке. Осенью 1947 г. студентов II курса направили в выходной день копать картофель на пригородном подсобном хозяйстве института. Там мы вволю поели печёной картошки, но брать с собою не разрешалось. В то время в аптеках было много рыбьего жира. Мы жарили картошку на рыбьем жире, наше общежитие было пропитано его запахом.
В то время я  близко подружился со  своим однокурсником Якушкиным Евгением Анатольевичем, потомком знаменитого декабриста Якушкина. Эта дружба сохранилась у нас на всю жизнь, потом подружились наши семьи и наши дети. Женя умный, скромный, деловой и спокойный человек прагматической направленности. Мама Жени – учительница, отец погиб на войне, после войны осталось четверо детей, все учились, жили бедно, так как и почти все в то тяжёлое время. Женя обладал острым умом аналитика и тонким юмором. Эти черты его характера мне нравились и импонировали. Мы подходили друг другу и подружились и как два отличника учёбы. Вацуро Якушкин не понравился за его шутки над ним. Но это не мешало дружить с каждым из них и сводить их вместе. В декабре 1947 г. появились слухи о предстоящей денежной реформе, для нас – бедных студентов, это было даже на пользу, так как вместе с реформой отменялась карточная система продовольственного снабжения. Новый 1948  год мы встречали втроём: Якушкин, Вацуро и я. Купили картошки, бурака, квашеной капусты и огурцов, оставили пайки хлеба, наскребли денег на чекушку водки. Саша Вацуро как бывший армейский повар приготовил винегрет, мы втроём разлили по стаканам свои 250 г водки и с аппетитом разделили нашу трапезу, поздравив друга с Новым Годом. Вспомнили войну как бывшие фронтовики и выразили надежду, что новый год принесёт лучшую жизнь.
К нашему счастью, денежная реформа принесла и улучшение жизни. Была отменена карточная система, были установлены твёрдые цены на продовольствие и промтовары, в магазинах появился хлеб, сахар, масло без ограничения, появились промтовары, но  у  нас не  было денег.  Но  жизнь стала лучше, мы уже были не  голодны, появилось стремление и  к  духовному культурному обогащению и  совершенствованию. Мы стали посещать театры, концерты московских артистов, слушать музыку, эстрадную и  классическую. Для меня, деревенского человека, многое из классической музыки было неизвестно, а некоторое и непонятно, поэтому это всё я воспринимал, как жаждущий воспринимает ключевую воду в пустыне. Весной 1948  г. большое место в  моей жизни стал занимать спорт, но не тот совершенный профессиональный спорт, а проведение своего досуга в спортивных играх, в основном, в волейболе и гимнастике на турнике. Второй курс я закончил с полным успехом – всё на «отлично». После окончания курса все наши ребята были направлены на заготовку торфа для Смоленской ГРЭС в Руднянский район на стацию Голынки. Здесь было большое торфяное болото с  торфопредприятием. Нас разместили в палатках, мы нагружали сухой торф в вагонетки узкоколейки, которые увозились на станцию. Проработали мы 2 недели, а потом разъехались на каникулы. Той же весной сестра Маша вышла замуж за Мишу «Коляника», но на свадьбе я не был, не отпустили с учёбы, а самовольная отлучка грозила отчислением из института.
После второго курса я купил детекторный радиоприёмник и установил его дома. В наушниках можно было слушать Москву. Я давал слушать приёмник старикам, они удивлялись тому, что слышен голос и музыка из Москвы. И вот однажды ко мне в дом зашёл Павел Яковлевич «Спеляк», старик лет под 90. Мы с ним в это лето опять метали стога в колхозе. Он был на стогу, а я вилами подавал сено. Стога у нас получались и красивые на вид, и устойчивые дождям – непромокаемые, что хорошо сохраняло сено. Когда он зашёл, я слушал по радио утренний
выпуск новостей. Я снял наушники и дал ему послушать. Он с большим вниманием слушал, а потом сказал, что Бог уразумил человека до того, что можно слушать человека на большом расстоянии. Все достижения человеческого разума он приписывал Богу, промыслу Всевышнего. Мне было интересно вести с ним на бытовые и житейские темы, на темы о смысле жизни, о вере, о Боге. По всем вопросам у него была простая, но твёрдая жизненная позиция, в  основе которой стояла честность, трудолюбие, доброжелательность, вера в Бога. Он говорил мне о том, что всякая власть от Бога, но власть должна управлять обществом по законам Божьим и при этих условиях она будет сильной и долговечной. Всякий стоящий у власти должен свои деяния сверять с совестью и Законами Божьими, и тогда меньше будет зла и человеческих слёз на земле. Мне эти рассуждения старика были близки. Мне всегда были противны ложь, жестокость, обман. У нас было с ним полное взаимопонимание. За время каникул летом 1948 г. я переделал ворота на улицу и ворота в огород во дворе у Христины, провёл некоторый ремонт в своём доме и дворе. Материально жизнь становилась лучше, в магазинах появился сахар, мясные и колбасные продукты, но всё ещё было мало тканей, обуви и одежды. Рабочие и служащие, получающие за свою работу деньги, стали жить лучше. Но крестьяне оставались в тяжёлых условиях и жили бедно. Работа в колхозе производилась в основном вручную, техники было крайне мало, техника была сосредоточена в государственных машинно;тракторных станциях. Арендная плата за использование техники была высокой и невыгодной для колхозов, поэтому колхозы обходились пахотой на лошадях, волах, зерновые убирали в   основном вручную серпом, травы косили вручную. Работа была трудной, тяжёлой, малопроизводительной,  урожайность  была  низкой.  Государственные закупки зерна у   колхозов были бесплатные,  т.е.  колхозы ничего не получали. На  область из Москвы давался план сдачи сельхозпродуктов  (зерно,  картофель,  овощи,  мясо,  молоко, шерсть,  яйца  и др.),  область  этот  план  развёрстывала  по районам, район по  колхозам, причём эти планы были заведомо завышены с целью перевыполнения плана любой ценой, не считаясь  с интересами  труженика.  Более  того,  районное начальство  назначало  завышенные  задания  госпоставок на сильные  колхозы  с тем,  чтобы  район  в целом  выполнил общий план поставок сельхозпродуктов, а то и перевыполнил этот  план.  Таким  образом  получалось,  что  сильные  колхозы несли  бремя  налоговых  поставок  сельхозпродуктов  за себя и за слабые колхозы, потому что в этих колхозах нечего было взять.  А   нечего  было  взять,  потому  что  урожай  разворовывался колхозниками на  корню. И  получалось, что люди в этих отстающих колхозах материально жили лучше за счёт разворовывания урожая. А  за  счёт труда честных колхозов выполнялись все сельхозпоставки государству. Но в это время весь наш народ был охвачен трудовым подъёмом как в городе, так и  на  селе. Жизнь в  стране становилась лучше. После денежной реформы 1948 г. ежегодно происходило снижение цен на промышленные товары и продукты. Общий энтузиазм народа был виден во всех сторонах жизни. Все трудились честно на своих местах. Бюрократии в госучереждениях практически не было, честность и порядочность человека была в большой цене. Партийные кадры ещё не имели таких больших привилегий, как это стало позже, и поэтому вели себя скромно и по;человечески. Бандитизма и хулиганства практически не было, безопасность граждан была обеспечена, всё делалось в рамках существующих законов. Поэтому взаимоотношения между людьми были простыми, доверительными и свободными, особенно это чувствовалось в студенческой среде. Среди студентов я всегда себя чувствовал как среди близких мне людей. Это наполняло жизнь удовлетворением и ощущением счастья.

ОБУЧЕНИЕ НА ТРЕТЬЕМ КУРСЕ. ЛЫСЕНКОВЩИНА И ГОНЕНИЯ НА ГЕНЕТИКУ

Но вот прошли летние каникулы и начиналась учёба на III курсе института. Третий курс был курсом перехода к изучению не только теоретической медицины, но и клинической. Началось изучение пропедевтики внутренних болезней, общей хирургии, детских болезней, акушерства и гинекологии, патологической  физиологии  и патологической  анатомии, биохимии  и других  наиболее  близких  к клинике  дисциплин. Учёба становилась более трудной, но вместе с тем и более интересной, так как начиналась практическая медицина. Имея достаточно хорошую подготовку по теоретическим дисциплинам, мне было легко и интересно перейти к изучению клинических дисциплин. Пропедевтику внутренних болезней преподавала доцент Горбункова – миловидная, красивая, но слегка располневшая женщина с  добрым характером. Лекции она читала в пределах учебника и не более того. Чувствовался её
не  слишком большой багаж знаний и  недостаточное педагогическое мастерство, но для нас хватало и этого. Муж её был первым секретарём Смоленского обкома партии и  все перед ней ломали шапку. Педиатрию преподавала профессор Петряева – очень эрудированный специалист, прекрасный детский врач и столь же прекрасный педагог и лектор. Студенты любили профессора Петряеву и всегда хорошо готовились по её предмету, особенно девочки. Общую хирургию читал нам профессор Дубинкин – мужчина высокого роста, подтянутый, достаточно эрудированный, но медленно оперировавший. Лекции он читал медленным монотонным голосом, но  очень интересно, много вносил своего помимо учебника Руфанова. Его сказанные как бы вскользь замечания были очень остроумны, интересны и точны. Например, он говорил: – «Если не можешь работать врачом, иди работать главврачом, ибо там не надо знать, как лечить больного». Или такая его присказка: – «Чтобы избавиться от дурака в коллективе, его надо выдвинуть на какую;либо должность, так как просто уволить его невозможно». Он всегда покровительствовал умным трудолюбивым ребятам из простых людей. Мне запомнилось его высказывание: «Ум женщины в её красоте, а красота мужчины в его уме». Из чудачеств профессора Дубинина были случаи такого характера: он спрашивает на экзамене у нерадивого студента, какова длина тонкого кишечника у  человека. Незнающий студент называл 2 или 3 метра, а может 5 м. Он просил встать студента и отойти от стола на расстояние длины кишечника по направлению к двери, а когда студент доходил до двери, профессор говорил: «Придёте, когда хорошо подготовитесь». Словом, это был интересный и  колоритный чисто русский человек, прошедший всю Отечественную войну главным хирургом госпиталей армии. Акушерство с  гинекологией читал нам профессор М. Н. Клен,  лет  шестидесяти  старикан,  холёный,  всегда  опрятно одетый, но суетливо многословный человек. Лекции его были интересными, в  них он включал много случаев из  практики. Патофизиологию нам читал профессор Нещадименко, тоже пожилой человек около 60;ти лет, хорошо ориентированный в вопросах  теоретической  медицины,  лекции  его  были живыми,  интересными, пересыпаны пословицами, иногда и  анекдотами.  Занятия  на кафедре  проводились  интересно. Патанатомию  вёл  профессор  Молотков  В.  Г.  –  тупой и ограниченный  человек,  самовлюблённый  в свою личность, большой  карьерист.  Лекции  читал  всегда по бумажке, по конспекту в пределах учебника. Все студенты знали  это.  Был  случай,  когда  на перерыве  лекции он оставил на кафедре  свой  конспект,  который  мы  спрятали.  После перерыва  он  не   нашёл  своего  конспекта  и лекция не состоялась.  Он  всегда  пытался  равняться  на профессора Дубинина.  Если  Дубинин  во   время  экзамена  поставил 2 двойки, то Молотков тоже не поставит более 2;х двоек, хотя, может  быть,  надо  ставить  и больше.  Среди  студентов  он не пользовался авторитетом. Продолжалось на III курсе изучение курса гистологии с эмбриологией и генетикой. Кафедрой гистологии заведовал профессор Л. И. Фалин – эрудированный, строгий, суховатый человек, ещё относительно молодой. Ему было чуть больше 40 лет, в пятидесятые годы он перешёл зав. кафедрой в Московский стоматологический институт и издал хорошую иллюстрированную монографию по эмбриологии, которую подарил и мне. Профессор Лев Иосифович Фалин был председателем научного студенческого общества, а я был его заместителем. Мне много пришлось с ним контактировать по работе научного общества студентов в течении 3–5 курсов института. Я многому учился у  Льва Иосифовича в  его точности выражения мысли без лишних слов, в его аккуратности, простоте и личной скромности. Таким он для меня остался на всю жизнь.
В это время в нашей биологической науке началась непонятная переоценка мировоззрения и  ранее достигнутых научных данных. Генетика отрицалась как наука, выведенные ранее наукой законы наследования признаков через носителей наследственности  –  гены-  отрицалась.  Законы  Менделя, Моргана  отрицались,  считались  проявлением  идеализма, чуждыми  марксистско;ленинскому  материалистическому учению.  Все  работы  Вирхова  по   клеточной  патологии объявлялись  даже  лженаучными.  И всю  эту  «бурю в биологической  науке»  поднял  настоящий  лжеучёный, авантюрист  от науки  Д.  Т.  Лысенко  и не меньшая авантюристка О. Б. Лепешинская. Он обвинял истинных учёных в идеализме, в преклонении перед Западом, оправдании капиталистического строя и во всех смертных грехах, не останавливаясь перед клеветой и ложными доносами на наших ведущих учёных с мировым именем. Многие виднейшие учёные  по доносам Лысенко и его приспешников были репрессированы, а некоторые под кличкой «враги народа» были физически уничтожены. В медицине началась полная вакханалия: всех иностранных учёных стали вычёркивать из учебных руководств и монографий; наследственные болезни напрочь отвергались, генетику перестали преподавать и заниматься ею, объявив её лженаукой. На всех лекциях по делу и без дела стало модно ругать Менделя, Моргана, Вейсмана, Вирхова и вкупе с ними наших ведущих генетиков- Дубинина, Заводовского и других, «изобличать» их во лженауке. Все стали преподносить в этиологии заболеваний «учение Лысенко», по которому наследственность определяется не  генами, а  характером обмена веществ и изменениями в обмене веществ. Но не все наши профессора разделяли эту «теорию», они не выступали открыто против «учения», ибо это было опасно, но и не рекламировали этого учения. Но к нашему счастью, мы успели пройти генетику в её классическом виде ещё до лысенковской вакханалии.
Учёба на третьем курсе была для меня лёгкой. Наша группа из 30 человек, как и другие группы, была разделена на клинические подгруппы по  12–15  человек. По  теоретическим дисциплинам занятия шли по  группам, а  по  клиническим предметам – по подгруппам. В каждой подгруппе было примерно по 2 мужчины, остальные были девчата. Имея достаточную теоретическую подготовку и положительный настрой на учёбу, я успешно учился, получая хорошие оценки, чувствуя постоянное пополнение моих личных познаний. Я с нетерпением ожидал зимних каникул. Добираться домой тогда было очень трудно. От Клинцов до Увелья пассажирского транспорта вообще не было, добираться приходилось на попутных машинах, шедших от Клинцов на Красную Гору. На этих машинах можно было доехать до Писаревки или до Смяльча, а дальше – пешком 14 км. А зимой проехать в кузове грузовой машины
в пальто и ботиночках – это промерзнуть до самых косточек. Но молодость переносила всё, и я всегда всей душой стремился домой при первой возможности.Во время зимних каникул мы отпраздновали свадьбу Федьки Киселёва в Верещаках. Но в это время случилась болЬшая неприятность. Платон Замотай, предсельсовета, передал дело в суд на моего тестя Ефрема Филипповича за самогоноварение. Это было крайне неприятно для всех нас, тестя осудили на 3 года заключения в лагерях. Вначале он содержался в  суражской тюрьме, где я  его проведал с  передачей летом 1949 года. Но об этом после. Зимние каникулы быстро прошли, опять началась учёба. В этом году в институте работали студенческие научные группы. Я работал в  нескольких кружках: по  патофизиологии, по фармакологии, по гистологии. Между членами кружка работа разделялась на  теоретическую и  научно;исследовательскую путём проведения экспериментов на  животных. Теоретическая сторона работы включала реферирование научных монографий и  выступление с  докладом на  основе своего реферата на заседании научного студенческого общества. На заседаниях НСО оглашались сообщения и по результатам экспериментальных исследовательских работ. Мне интересно было работать в кружках, пополняя свои знания. Определённое время занимала общественная работа. Я  был членом профкома института и представителем академического сектора профкома. Мне это нравилось, я выполнял порученное дело добросовестно, как тогда требовала обстановка.
Немало места в жизни занимала и культурная сторона. Я практически не пропускал ни одной новой постановки Смоленского драматического театра, ни  одной кинокартины. В  Смоленск часто на  гастроли приезжали столичные театры или концертные бригады. Я старался попасть на  такие гастроли, что доставляло мне и  удовольствие, так как я чувствовал, что хоть частично приобщаюсь к культуре. Приближалась весна 1949 года, принося с собой прилив сил и  хорошее настроение. Весной в  Смоленск на  гастроли приехал Московский театр оперетты со знаменитым в то время опереточным солистом А. Рубаном. Я посмотрел все спектакли театра оперетты: «Сильва», «Марица», «Королева цирка» Кальмана, «Корневильские колокола» Планнета, «Свадьба в Малиновке» Александрова и другие. На меня всё это произвело большое впечатление. Многие арии из оперетт я иногда напевал сам себе, многие меткие фразы запоминались и к слову употреблялись в общежитии. Я смотрел и слушал концерты известных тогда артистов Нечаева, Бунчикова, солистов оперы Пирогова, Михайлова, Скобцова, джаз;концерты Утёсова. Все эти моменты приобщения к культуре, в том числе и к музыке, значительно обогатили мой интеллект, мою духовную жизнь, мою любовь к прекрасному, хорошему и честному. Для меня, выходца из крестьянства, в детстве не была доступна классическая музыка, живопись, малодоступна была литература, поэтому я воспринимал всякое соприкосновение с искусством с большой жадностью, мне это всё нравилось, к этому стремилась вся моя душа. Манерам хорошего поведения в обществе и среди друзей я учился по классической литературе, по постановкам драматических театров, по поведению наших профессоров на лекциях, на заседаниях научного общества. Здесь я хочу привести интересное с моей точки зрения поведение доцента кафедры рентгенологии А. А. Смирнова. Ему тогда было лет 60, внешне всегда аккуратно одетый, подтянутый, гладко выбритый, с пышными горьковскими усами, читавший лекции по  основам рентгенологии чётко, без одного лишнего слова и без бумажки, обладающий феноменальной памятью на лица. Он приучал нас к культуре поведения и на занятиях и лекциях, и в быту. Если в городе при встрече с ним кто из студентов не поздоровается, на очередной лекции или практическом занятии он скажет, что среди наших коллег есть человек, который не уважает старших и своих учителей, а на вопрос: «Кто это такой?» скажет по латыни: «Nomina sunt adiosa» («Имена не называются»). Но если вы с ним поздоровайтесь, даже идя по противоположной стороне улицы, он остановится, снимет шляпу и раскланяется вам, как истинный интеллигент и воспитанный человек. У меня был с ним интересный случай. Курс рентгенологии был у нас на IV курсе во втором семестре. Мы должны были сдавать дифференцированный зачёт с оценкой 29 апреля перед Первомаем. Я на праздники уехал домой, тем более Первомай совпал с Пасхой. После праздников я пришёл на кафедру сдать зачёт. Меня принял Смирнов и поинтересовался, почему я не сдавал зачёт вместе со всей группой. Я сказал, что ездил домой на праздники, чтобы за это время засеять приусадебный участок. Он завёл со мной разговор, что я посеял, есть ли у меня сад, какие сорта фруктовых деревьев и кустарников, давал советы. Под конец беседы он сказал: «Всё». Я сказал: «Как всё?» А он ответил: – «Всё, зачёт окончен, вот Ваша зачётная книжка» Я поблагодарил и ушёл, не зная, какую оценку получил. Во время учёбы на кафедре у меня были отличные оценки. Я вышел, развернул зачётку, там стояло «отлично». Вот как я  сдал зачёт доценту А. А. Смирнову. Интересный и своеобразный был светлой памяти доцент Алексей Афанасьевич Смирнов. И ещё много мне пришлось встречать интересных личностей в жизни своей, и всякая личность была по;своему интересна, самобытна, своеобразна и  загадочна. За  время обучения я  выработал свои правила учёбы и  распорядок каждого дня: утром подъём, туалет, уборка кровати, быстро приготовленный завтрак из куска хлеба с сальцем или рыбой, стакан умеренно сладкого чая, и на занятия. После занятий обед в  столовой или самостоятельно приготовленный на   нашей студенческой кухне обед из   супа или отваренной картошки с  колбасой либо селёдкой, благо, что в  те времена было в магазинах большое разнообразие рыб по сравнительно дешёвой и доступной для студента цене. В поддержку питания уже можно было купить на  рынке мяса, сала, а  в  магазинах была колбаса разных сортов из натурального мяса, не то, что теперешняя. После обеда я всегда ложился на 1,5–2 часа спать. Засыпал я всегда сразу же и просыпался сразу без каких;либо неприятных ощущений. Вообще в отношении сна у меня выработалось такое положение: я мог засыпать по своей команде в любое время и в любых условиях, и просыпаться тогда, когда намечу сам для себя. Послеобеденный сон приносил мне отдых, обеспечивал для меня плодотворную и продуктивную работу во  второй половине дня. После сна я  шёл в  студенческую библиотеку в учебный корпус и там занимался добросовестно с учебной литературой или с конспектами лекций или других занятий. В учебном корпусе заниматься приходилось либо в одиночку, либо по 2–3 человека в связи с недостатком учебников. Занимался я, как правило, ежедневно до 22–30, после чего возвращался в общежитие. Благодаря такому жёсткому распорядку каждый день я приходил на занятия вполне подготовленным, чтобы ответить на любой вопрос в пределах
программы. В  свободное время я  любил продумать учебный
материал, уложить, что называется, по полочкам в своей памяти, упаковать свои знания. А таким свободным временем было время приготовления пищи, возвращения из учебного корпуса в общежитие и др. Я не любил тратить время на азартные игры, ибо это нисколько не обогащает интеллект. А вот спортивные игры я любил, особенно волейбол. Меня природа наделила хорошей памятью. Мне достаточно прочитать один раз что;нибудь, чтобы я потом почти слово в слово пересказал прочитанное. Это мне помогало успешно учиться и не менее успешно работать. Но в усвоении любого материала мне нужно не простое механическое запоминание, а  понимание сущности явления, события, реакции, закона или правила, понятия его причины и  отдельных его частей или разделов, и, наконец, перевод на русский язык терминов, их дословное значение. И вот после такого анализа и синтеза изучаемого в моей памяти всё это раскладывалось по полочкам, а я потом брал нужное мне с этих полочек и использовал во время учёбы или работы. Во время экзаменов я всегда шёл первым, отвечал смело, спокойно и уверенно. У меня было правило – в день перед экзаменом после ужина я уже ничем не занимался, рано ложился спать, чтобы хорошо выспаться, хорошо отдохнуть. А в день экзамена я хорошо завтракал, ничего больше не учил и шёл на экзамен. После сдачи экзамена в этот день я больше ничем не занимался – устраивал день отдыха: кино, театр, волейбол, купание или лыжи. Летнюю сессию за III курс мы готовили вместе с Якушкиным. Я любил готовиться к экзаменам вместе с кем;нибудь, так как это позволяло уменьшить нагрузку в  процессе чтения, разложить её на  двоих, и  в  процессе обсуждения и осмысления прочитанного глубже и всесторонне усвоить. Если я  что;то упустил, мой собеседник дополнит, или наоборот. При подготовке к экзамену мы с Женей учили не по вопроснику, а в объёмах всей программы данного предмета. Распорядок работы был строгий и от него мы не отходили. На обед и ужин мы отваривали 4;литровую кастрюлю картошки, брали по жирной малосольной селёдке и съедали всё за один присест. Аппетит у нас был отменный и работали мы продуктивно, знания были прочными и глубокими. К нам обращались многие наши сокурсники за разъяснением того или иного вопроса, мы были «ходячими энциклопедиями». Экзамены за III курс сданы на отлично, после чего надо было пройти трёхнедельную сестринско;фельдшерскую практику по уходу за больными и выполнению лечебных процедур. Эту практику наша группа проходила на базе инфекционного
отделения на  Покровке. С  интересом я  осваивал проведение
внутримышечных, подкожных, внутривенных инъекций, постановку банок, перекладывание больных и уход за ними, чувствуя при этом на  деле свою причастность к  медицине. Летние каникулы пролетели быстро. Я во время каникул в Увелье ходил на работу в колхоз. Но самым главным оставалась заготовка торфа. В этот год торф мы заготавливали на Узвалье. Толщина торфа была до 2;х метров, но много было воды, поэтому одному человеку надо было работать на её отливе. Целую неделю мы заготавливали торф на три двора. Помогал нам по найму Яша Прохоров «Квок», хороший резчик торфа и хороший человек. В это лето мне пришлось побывать в Сураже. Я проведал своего тестя Ефрема Филипповича, который отбывал заключение. Мы поговорили с ним, я отдал ему передачу продуктов, денег. Ночевал я в гостинице, где встретил моего сокурсника Сергеенко Николая Павловича. Вспомнили с  ним наше педучилище, рассказали  друг другу о военных годах, выпили по рюмке водки за ужином, побродили по городу. Он работал  в то время  директором  детдома в   Далисичах, жил хорошо. На  тестя завёл дело Платон Замотай, он отомстил ему за независимое по отношению к нему поведение.

ЧЕТВЁРТЫЙ КУРС

Учёбу на четвёртом курсе мне пришлось начинать с приятной неожиданности. К этому времени было восстановлено и вошло в эксплуатацию ещё одно крыло общежития по Рославльскому шоссе. В этом крыле были комнаты на 3 человека. Вот такую комнату к  моему приезду занял Полыко Георгий Антонович и пригласил жить меня и Володю Степанова. Свою комнату мы старались обставить получше, сами сделали гардеробчик для верхней одежды из  тесин, взятых на  стройке, оклеили его красивыми обоями, получилось хорошо. Питание у нас было совместным, готовили мы по очереди, все продукты закупали на рынке или в магазине и стоимость раскладывали поровну на троих. Если кто;то привозил из дома продукты – это оценивалось в деньгах и подлежало компенсации. А готовили мы и  отбивные, и  всевозможные подливы, котлеты и др. Обеды состояли из 3;х блюд, были сытными и вкусными. Жора Полыко научил нас с Володей поварскому искусству. Жора Полыко был очень интересным человеком. Происходил он из интеллигентной семьи, уроженец Смоленска, родители – старые потомственные учителя. Сам он был хорошо воспитан, разбирался в музыке, живописи, литературе, хорошо рисовал карандашом, маслом, лепил скульптуры из глины и гипса, шил на машинке рубашки, был острослов и хороший собеседник, имел весёлый и добрый характер. Так что совместное проживание с таким человеком для меня имело большое значение. На четвёртом курсе у меня было ещё одно приятное событие. Я был удостоен Сталинской стипендии, а это 800 рублей в месяц, когда ставка врача была 600 рублей. Эта стипендия была для меня и  моральной, и  моральной компенсацией за  мой труд и за мои способности. Стипендией имени Сталина были удостоены ещё двое – Якушкин Женя и Найдёнова Вера. Эта стипендия помогла мне материально. По  случаю получения стипендии я  устроил для ребят застолье с  выпивкой. Было куплено зимнее пальто с  каракулевым воротником, шапка, костюм, тёплые зимние ботинки, рубашки, галстуки и  др. Словом, жизнь моя стала лучше не только духовно, но и материально, авторитет мой возрос. Я смог себе позволить чаще бывать в театре, на концерте, в кино. Начиная с третьего курса по итогам каждого семестра я получал за хорошую учёбу книги классиков литературы с соответствующей дарственной надписью дирекции, комитета комсомола и профкома института. Эти книги до сих пор хранятся в моей библиотеке. Среди них избранное Шекспира, Гончарова, Некрасова, Пушкина и др. Обучаясь на IV курсе, все студенты стали одеваться получше: девочки шили модные платья, заводили модные причёски; ребята оделись в костюмчики, светлых тонов рубашки, и обязательно с галстуком, обувались в приличные ботинки или туфли. Улучшалась жизнь, взрослели мы, приближался срок окончания вуза, страна восстанавливалась после войны, богатела, расправляла свои могучие плечи. А мы были истинными детьми своей страны и своей эпохи.
В феврале 1950 г. мне посчастливилось участвовать в работе первой Всесоюзной конференции студенческих научных обществ медицинских институтов страны. Я  выступал с   докладом о   своей экспериментальной работе. Конференция проводилась на базе Первого Московского мединститута, на жильё нас разместили в общежитиях института. Собрались студенческие сливки со всех мединститутов страны, включая Сибирь и Дальний Восток. Конференция шла неделю, утренние часы мы отводили для посещения наших кафедр, вторая половина дня отводилась для прослушивания докладов участников конференции. Я увидел многих наших светил, учёных;медиков, по учебникам которых мы учились, побывал на операциях, в лабораториях. Всё это на меня произвело огромное неизгладимое впечатление. Я впервые побывал в Большом театре СССР на опере «Евгений Онегин», где партию Ленского исполнял великий певец С. Я. Лемешев. Мне удалось посмотреть выставку подарков И. В. Сталину в честь его 70;летия в Музее изобразительных искусств им. Пушкина. 70;летие Сталина отмечалось в декабре 1949 года. Подарки были самые разнообразные: картины и портреты юбиляра, ковры с его портретом, хрустальные и фарфоровые вазы, сервизы, одежда, головные уборы разных национальностей и многое другое, включая большой корень женьшеня. Это посещение Москвы дало мне прилив сил и энергии для дальнейшей учёбы. Зимнюю сессию я сдал досрочно, чтобы побывать лишний день дома в своей семье. Ваня уже пошёл в школу и учился хорошо с большим старанием и интересом. Материально жизнь улучшалась; было сало, молоко, хлеб, овощи. Во время каникул вместе с нашим сельским фельдшером я участвовал в подворных обходах наших сельских больных. Я привёз бланки рецептов с печатями и многим больным выписывал рецепт на лекарства. Мой авторитет в деревне значительно поднялся. Мой друг детства из Верещак Шинкаренко приехал зимой ко мне с тем, чтобы проконсультировать его жену Марию, которая находилась на лечении в Святской участковой больнице. Здесь я познакомился с врачом Лидией Петровной Губар, которая лечила Марию Шинкаренко, вместе с ней мы выработали программу лечения. С Лидией Петровной мы и сейчас поддерживаем хорошие отношения. Зимние каникулы пролетели быстро. Второй семестр IV курса прошёл хорошо. Весенние экзамены по  всем предметам все были сданы на «отлично». После окончания IV курса мы проходили врачебную практику по терапии, хирургии и акушерству с гинекологией по 2 недели на каждый предмет. Неделю по  каждому предмету мы работали в  поликлинике на обычном приёме и неделю в стационаре, участвуя в ведении больных, историй болезни, в проведении операций в качестве ассистента, проведении перевязок. Врачебную практику мы вместе с  Сашей Вацуро проходили в  Клинцовской горбольнице. Терапию мы проходили под руководством зав. отделения Балева Н. К., хирургию под руководством М. Д. Шарапо, акушерство под руководством Подберезина, гинекологию под руководством Загорского. Все они были врачами высокой квалификации с большим опытом практической клинической работы, весьма высоко авторитетные в Клинцах люди. Особенно интересным был хирург Михаил Данилович Шарапо с  бородой и усами, малоразговорчивый, но с широким диапазоном практической  хирургии:  общей,  абдоминальной,  урологии, травматологии,  нейрохирургии,  пластической.  Широкий хирург с   большим теоретическим  базисом  у нас  вызывал восхищение.  И вот  дня  через  три  Михаил  Даниилович, видимо,  приглядевшись  к нашей  заинтересованности хирургией, рассказал нам о  своей жизни хирурга, о  наиболее
сложных  произведённых  им  операциях,  о сложностях и трудностях жизни самого хирурга как человека. Жил я  на  квартире, которую нанимал Саша Вацуро, платил за   жильё, несколько раз ко  мне приезжала Настя на 2–3 дня. За время практики, что называется, практически запоем прочёл Генрика Сенкевича  «Огнём  и мечом»,  «Потоп»,  «Пан  Володыевский» и др. Его книги произвели на меня сильное впечатление. Прошли летние каникулы, подошёл последний год учёбы в  институте. Выпускной курс института – это особый курс, у меня этот курс вызывал двойное ощущение. С одной стороны – чувство удовлетворения тем, что подходит финиш подготовки для вступления в самостоятельную жизнь по избранной специальности, а с другой стороны – жалко расставаться с Alma mater, с институтом, со студенческим братством, с которым уже сжился и сдружился за пять лет такой счастливой студенческой жизни. А  жизнь студента вообще интересна, она овеяна светом знаний, постоянного обогащения этих знаний, светом простой, бескорыстной дружбы, светом молодости, силы и красоты. Вот поэтому студенческие годы для меня остаются самыми светлыми годами жизни.

ПЯТЫЙ КУРС – ПОСЛЕДНИЙ КУРС ИНСТИТУТА

К началу учебного 1950–51 года была отремонтирована, вернее, восстановлена половина корпуса общежития. Комнаты были на 5 человек, была восстановлена канализация, выделены кухни общего пользования на каждом этаже, а в полуподвальном этаже здания была развёрнута студенческая столовая во главе с шеф;поваром Пузыревским. Все эти моменты значительно улучшили быт студентов. Студентов  V курса разместили на первом этаже в комнатах по пять человек. В нашей комнате поселились: Якушкин Женя, Жора Полыко, Жора Шорин, Николай Сыродоев и я. Дисциплина и порядок в комнате, чистота поддерживались по;военному; на каждый день назначался дежурный по комнате, в обязанности которого входила уборка комнаты. Питались все раздельно, но иногда по воскресеньям устраивался общий обед вскладчину. Все ребята нашего курса на последнем году обучения как;то стали сплочённее, более дружелюбнее по отношению друг к другу. За время учёбы были вычислены стукачи КГБ. Это были Иван Лазарев, Жора Васильков и Виктор Прудников. С ними никто дружбы не водил, никто не разговаривал по душам, они были как бы в изоляции. Учёба на 5;м курсе началась обычно, но проходила она под флагом подготовки к госэкзамену. Мы уже больше стали говорить о предстоящей практической работе врача. В свободное от учёбы время мы с Якушкиным работали в поликлинике второй больницы в хирургическом кабинете. Мы проводили операции по подсадке консервированных кусочков печени, селезёнки, почек по  методике Румянцева подкожно в области передней брюшной стенки. Под местной анестезией 0,5% раствора новокаина делается разрез кожи и подкожной клетчатки 2–3 см, в подкожную клетчатку помещается кусочек консервированной ткани до 1 грамма, на рану накладывается шов. Считалось, что рассасывание этой подсаженной чужеродной ткани способствует повышению активности регенеративных сил организма; эти подсадки приводят к реактивности организма. Подсадки применялись при язвенной боезни, хронических гастритах, колитах, трофических язвах, неврозах, неврастениях, кровотечениях. Таких операций каждый из нас делал 15–20 в день, операционных дней было 3 в неделю. Всё это мы делали бесплатно, для себя, чтобы овладевать навыками хирургии. Мы проводили тренировки по завязыванию узлов, по рассечению скальпелем листов бумаги заранее заданной толщины: 10, 15, 20 и более листов. Все эти тренировки вырабатывают чутьё инструмента и владения им в нужном и достаточном объёме, проводить операцию менее травматично, ювелирно и  красиво. Якушкин и  Полыко взялись оформить лозунги транспаранты института к празднованию Октября в 1950 году. Мы всей комнатой помогали писать лозунги и транспаранты, комната наша за неделю была превращена в  мастерскую, все работали дружно и  интересно, а в день 7 ноября после демонстрации отметили праздник за общим столом.
Жизнь улучшалась, появились продовольственные товары широкого ассортимента. Мы стали носить шляпы, костюмы с галстуком, красивые туфли, стол наш стал обильнее и сытнее. Приближался 1951 год – год начала 2;й половины XX столетия. Встреча нового 1951 года была организована в институте очень хорошо и интересно. В главном корпусе на ул.Глинки, бывшем здании дворянского собрания, в актовом зале была установлена красивая ёлка, были музыка, маскарад, танцы, игры, затейники. Директор института поздравил всех собравшихся с Новым Годом, а для нашего курса это был последний год обучения в институте. В это время в биологической науке нашей страны была критическая ситуация. Лысенковщина взяла верх, она теснила и давила генетику, общую биологию, медицину, бактериологию. Вышла в свет книжка Батяна «Природа вирусов и микробов», в которой автор утверждал превращение микробов в вирусы и наоборот, превращение самих вирусов в неорганику с образованием кристаллов вируса и способность этих кристаллов снова стать вирусом, то есть живым организмом. Всё это переворачивало основные законы развития, размножения и изменения живой природы, основные законы биологии. Да, микробиология знает об изменении микробов под влиянием внешней среды, переход их в спороносное состояние или их гибель, но микроб не переходит в вирус, и погибший вирус, перейдя из живого состояние в неживое и тем более кристаллическое, не  может потом превратиться в  живое существо. Вторили Батяну Ольга Лепешинская, которая из  бесклеточного вещества желтка куриного яйца якобы выращивала живые клетки. Это опровергало клеточную теорию живой природы Шлейдена и Швальна, теорию Вирхова «Omnia cellula ac cellula» – каждая клетка от клетки, т. е. клетка может возникнуть только из клетки, а не из бесклеточного вещества. В последующие годы эти утверждения Батяна и Лепешинской были отвергнуты как лженаучные, не подтвердившиеся в исследованиях других учёных. Но в те годы это был серьёзный тормоз в развитии отечественной биологической и медицинской науки. Наши профессора теоретических кафедр были поставлены в трудное положение; сознавая всю лженаучность лысенковской биологии, они вынуждены были её преподносить студентам. Клинические кафедры тоже сотрясали теории нервизма в медицине. Всё это проходило под идеологическим лозунгом
борьбы с  космополитизмом, борьбы с  влиянием западных идеологий. В медицине все болезни стали подводить под ведущее влияние гормонов, ферментов, биологически активных веществ, микробной или вирусной агрессии, напрочь отвергая генетические факторы болезней. Таким образом, мы получали несколько однобокую и  тем самым ограниченную медицинскую подготовку. Стали избегать названия симптомов и синдромов по фамилиям иностранных авторов, некоторым из них давали имена отечественных учёных.
Закончилась зимняя экзаменационная сессия, которую я сдал на «отлично». Я уехал на зимние каникулы с хорошим настроением. От  Клинцов до  Писаревки доехал на  попутной машине. Было уже около 8 вечера, а идти надо было еще 14 км по зимней дороге в одиночку среди ночи через посёлки
Свисток, Безбожник на  Кожаны и  в  Увелье. Между Безбожником и Кожанами слева от меня появилась пара волков метрах в  200  от  дороги, и  шли они параллельно ей. Я  пережил неприятное ощущение страха и тревоги. Я решил продолжить свой путь ровным шагом, идя с  палкой в  руке, с  чемоданом за спиной и постоянно раскуривая папиросы. Звери шли параллельно дороге и отстали от меня приблизительно в 0,5 км от Кожанов, они пересекли дорогу позади меня и ушли в сторону Писаревки. Я  спокойно вздохнул, всё окружающее мне показалось прекрасным. Честно говоря, я не видел у этих волков горящих глаз, обычное животное. Из Кожанов по зимнику через озеро я добрался в Увелье примерно в час ночи. Стоял мороз градусов 15, а  спина у  меня под чемоданом, который я  нёс на  багажных ремнях, была мокрой. Мама открыла мне сени с радостными охами и ахами, я вошёл в тёплую избу. Зимние каникулы прошли хорошо, в доме у нас был относительный достаток. Я отведал аппетитной домашней колбаски, свежесолёного поджаренного сала, солёных огурцов и квашеной капусты. Я наслаждался отдыхом от умственного напряжения в период экзаменационной сессии. Ко мне на приём обращались больные из нашего села и Верещак, я выписывал рецепты, давал советы, ведь я был уже без пяти минут врач. До Новозыбкова меня довёз Саша Шавкун из Верещак при моём возвращении в Смоленск. Оставался последний семестр учёбы. В это время стали жениться ребята из нашей комнаты. Первым женился Жора Полыко на студентке нашего курса Лиле Благодариной, девушке красивой, простой и богатой. Отец её был полковником, лётчиком. Жора пригласил всех нас на свадьбу в квартиру Лили. Был приглашён и Арсен Авакян, наш однокурсник, очень интересный, красивый, смелый парень с  элементом нахальства и авантюризма. Жил он у своей тётки – доцента кафедры госпитальной терапии, в семье интеллигентной. Арсен давал наставления, как пользоваться вилкой и  ножом, как и  сколько класть в тарелку, сколько класть в розетку варенья к чаю, торта. Свадьба была богатой, застолье – обильным. Мы вели себя очень скромно, сдержанно, выпивали весьма умеренно, невеста и её родители были довольны нами, а мы, в свою очередь, выражали добрые пожелания молодожёнам. В общежитие вернулись около 2;х часов ночи. А через месяц мы устроили уже прямо в нашей комнате свадьбу Жени Якушкина и Шуры Королёвой. Здесь были только студенты, как со стороны жениха, так и со стороны невесты. Женились Жора Шорин, Николай Сыродоев, Саша Вацуро и другие. Перед выпуском ребята стали определяться семейно, чтобы ехать на работу вместе.

ИНСТИТУТ ЗАКОНЧЕН!

Приближалась экзаменационная сессия и государственные экзамены. Для меня встала задача сдать госэкзамен на отлично, чтобы получить диплом с отличием и преимущество при распределении на работу. Экзаменационная сессия была напряжённой, все экзамены мною были сданы на «отлично». При распределении на  работу мне было предложено место на  кафедре нормальной физиологии, патанатомии, факультетской терапии, но всё это не входило в мои планы. Я хотел быть хирургом, и на распределении попросил направить меня в Брянскую область. А мест в нашу область было всего только 6, претендентов же было около 50 человек. Я получил направление в  нашу область. Многих наших ребят сразу же призвали в армию в чине лейтенанта. Закончилось распределение, предстоял выпускной вечер и вручение дипломов. Для проведения выпускного вечера была образована комиссия из выпускников, в составе которой были Лоскутов, Якушкин, Васильков, Полыко, Сенченко и я. Вечер намечен был на 4 июля, по обеспечению застолья мы договорились с рестораном «Днепр». Были заказаны коньяки, шампанское, водка, вина, закуски холодные, горячие блюда, пирожные, чай, папиросы и сигареты, минеральная вода и фруктовые воды. Банкет было решено сделать в актовом зале. В 12 часов в актовом зале началось вручение дипломов в торжественной обстановке. Дипломы вручали ректор Стариков Т. М. и председатель госкомиссии профессор М. В. Попов. Начало выпускного было намечено на 17–00. К этому времени были расставлены и накрыты праздничные столы в виде буквы П. На бал были приглашены все зав. кафедрами, ректор, декан и несколько доцентов основных клинических кафедр. Вечер прошёл весело, интересно, спокойно и закончился к рассвету. У нас ещё оставалась выпивка и закуска. Назавтра собрались все наши ребята и «поправили» свои головы. 5 июля мы получили под расписку направление на работу, 6 июля все разъехались и некоторых я уже больше не увидел.
Институт закончен! Несколько слов хочу сказать о наших ведущих профессорах и доцентах основных клинических кафедр института. Зав. кафедрой факультетской хирургии был профессор Семён Макарович Некрасов из школы В. А. Опеля. Основными направлениями кафедры были заболевания сосудов, урология, нейрохирургия и, конечно, вся остальная хирургия. Доцентом кафедры был Сергей Иванович Юрасов. Кафедра была бескомпромиссной в борьбе с курением, если больной не бросал курить, то его выписывали из клиники. Сам профессор был стар, клиника мало занималась наукой и подготовкой научных кадров. Кафедру факультетской терапии возглавлял заслуженный деятель науки профессор Константин Васильевич Пунин, тоже старик за 60 лет. Лекции читал содержательно и интересно, внешность его была аристократичная, холёная, одежда опрятная. Профессор имел личный автомобиль «Победа» и наёмного шофёра. Доцентом кафедры была Медведева – обаятельная пожилая женщина. Во время сдачи экзамена по  факультативной терапии профессору Пунину мне выпал билет по острому нефриту и его осложнениям. Мой обстоятельный ответ понравился профессору, и после госэкзамена он пригласил меня на кафедру в ординатуру, но я хотел быть хирургом. Основными направлениями кафедры были заболевания дыхательной системы, почек и др. Педиатрию читала профессор Петряева – старушка лет 60, лекции читала хорошо, без конспектов, интересно. У неё было своё трактование детского ревматизма. Ревматизм она считала результатом своеобразного течения туберкулёзного процесса. Имея богатый практический опыт диагностической и лечебной работы, профессор Петряева была высококвалифицированным специалистом. Нервные болезни вёл профессор Марголин, тоже старичок лет 60, внешне несколько неряшливый, но своё дело он знал хорошо. Лекции читал он своеобразно, дикция его была неважной, записывать лекции было трудно. Он же читал нам курс физиотерапии и бальнеологии. Курс урологии читал нам профессор Дамский – старичок небольшого роста лет 70–75. Лекции его были интересны, содержательны, читал он медленным старческим голосом, их легко было конспектировать по ходу лекции. До Октябрьской революции он заведовал кафедрой в Варшавском университете. Кафедрой акушерства и гинекологии заведовал профессор Семён Маркович Клейн, старик лет 60, очень живой, подвижный человек. Лекции читал живо, интересно, со множеством прибауток и примеров из своей практики. Доцентом кафедры был Кирилл Константинович Камешко, ещё относительно молодой лет 40–45 атлетического сложения рыжеватый человек. Читал он курс акушерства, был ярым противником абортов, красочно расписывал все стороны их вредности не только для репродукции организма, но и для других жизненно важных функций. Кафедру инфекционных болезней возглавляла доцент Юдифь Марковна Клейн – дочь профессора Клейна, молодая красивая евреечка. Лекции читала в пределах учебника, была строга, но  снисходительна. Эта личность не  оставила о  себе ярких впечатлений. Глазные болезни нам читал Михаил Захарович Попов;средних лет мужчина, аккуратный, всегда опрятно одетый, предупредительно вежливый. Лекции читал ярко, интересно, всегда играл с  нами в  волейбол, катался на коньках. Он был председателем государственной экзаменационной комиссии на нашем выпуске. Кафедрой кожно;венерологических болезней заведовал профессор Марк Миронович Левин – старый холостяк лет 50, простой в обращении, интересный лектор, знающий своё дело специалист, часто с  нами играл в  волейбол. Кафедру Ухо;горло;нос возглавлял профессор Николай Николаевич Усольцев;высокоинтеллигентный человек, несколько излишне педантичный с  широкой эрудицией врача-учёного. Студентов он держал на определённом расстоянии от себя. Доцентом кафедры был Григорий Михайлович Стариков, который в  1950  году стал ректором, сменив на этом посту доцента Василия Абрамовича Батанова, выбранного первым секретарём Смоленского горкома КПСС, в чём была его ошибка, ибо на следующих выборах он не прошёл в секретариат, а ректорство потерял. Таким образом, первым выпуском ректорства Старикова был наш курс, а В. А. Батанов стал сначала зав. облздравотделом, а потом зав. кафедрой организации здравоохранения. Интересный человек заведовал кафедрой судебной медицины – профессор Нижегородцев, старик лет 65;ти, невысокого роста, малоразговорчивый в общении. Лекции читал свободно, во время лекции на кафедре стоял всегда пузырёк с жидкостью. Идёт записка на кафедре: что в пузырьке? Профессор читает и отвечает: Aqua fontanac. Профессор Нижегородцев был автором учебника по судебной медицине. Экзамен профессор принимал строго и  требовательно. Несколько слов хочется сказать о ведущих кафедрах госпитальной хирургии и госпитальной терапии. Кафедру госпитальной терапии вёл профессор Лев Соломонович Гиршберг, ниже среднего роста, умеренно полный подвижный мужчина лет 60;ти. Лекции читал интересно, доступно, не терпел возражений, но уважал подчинённых. Кафедрой госпитальной хирургии заведовал профессор Алексей Алексеевич Оглоблин, ученик школы Дерптского (Тартуского) университета, проф. Цеге;фон;Майнтефеля, лет 70;ти, крепкий, высокого роста, широкоплечий бритоголовый старикан. Профессор три срока избирался депутатом Верховного Совета СССР, был в большом почёте, много времени отнимала депутатская работа. Хорошо и спокойно оперировал, но лекции читал редко и  невыразительно. Он прочёл лекции по онкологии и хирургической стоматологии, в клинике бывал не каждый день. Дела клиники вёл доцент Анатолий Николаевич Картавенко – любимец студентов и особенно студенток, интересный, красивый, хорошо сложенный мужчина лет 40–
43;х.  Он  и  читал  основной  курс  лекций.  Его  лекции были содержательны по смыслу и глубине, читаемы им без бумажки, с хорошей  приятной  дикцией  и применением  поговорок, случаев из практики – всё это привлекает слушателя и хорошо усваивается. На его лекциях зал всегда был заполнен. Из его лекций  я и сегодня  многое  вспоминаю,  особенно  его практические  советы  «не мудрствовать  лукаво»  в сложных  и  трудных случаях, где надо действовать смело, решительно, а  не  надеяться на  авось. Уже в  процессе своей практической деятельности мне приходилось обращаться к Анатолию Николаевичу за советом, и в силу его доброй души я получал добрые и  умные советы. Вот почему на  нашем выпускном вечере самое большое внимание выпускников было приковано не к профессорам, а к доценту Картавенко, вокруг него собралась толпа молодых врачей, пожимали руки, качали его на руках. А это высшая дань уважения, это счастье человека. Таким добрым и обаятельным он оставался и будучи завкафедрой. Ещё одна неординарная личность мединститута – профессор Иван Петрович Дмитриев из  сверстников Бурденко Николая Ниловича. Иван Петрович был уже старик, носил седые усы, всегда давал умные советы. Он заведовал кафедрой топографической анатомии и  оперативной хирургии. Ещё в 1925 он разработал доступы к клапанам сердца через сердечные ушки, что потом в 50–60;е годы использовалось при операциях на сердечных клапанах. Лекции Иван Петрович читал простым интересным языком.

НАЧАЛО ХИРУРГИЧЕСКОЙ
ПРАКТИКИ. СТАЖИРОВКА У АМОСОВА.

Вот и закончена учёба. Дальше – новая неизвестная жизнь практического врача;хирурга. А она, эта жизнь, очень трудная и сложная. В Брянскую область было направлена 8 человек, в том числе Борис Сенченко, Жора Шорин и я. Мы прибыли в Брянск, остановились в домике отца Жоры и назавтра пошли в областную больницу к главному хирургу области Амосову Николаю Михайловичу. Отец Шорина Дмитрий Егорович (он работал рентгенологом в облбольнице) представил нас Амосову. Николай Михайлович поддержал наше стремление стать хирургами, и с этим мы отправились в облздравотдел. Принял нас заведующий Георгий Ильич Воронцов; старый врач с дореволюционным стажем. Он согласился принять нас как хирургов и предложил нам ехать в участковые больницы: мне в Бытошскую, Борису в Фокинскую, Шорину в протезную мастерскую в Брянске. Мы согласились с этими назначениями, но Борис и я поставили условие – вначале пройти стажировку по хирургии на базе облбольницы. С этим отдел кадров не согласился, обещая, что на стажировку нас направят потом. Мы понимали, что на потом надеяться нельзя, и упорно стояли на своём. Это противостояние длилось дней пять, наконец, отдел кадров согласился с нашими требованиями, и мы получили направления в свои больницы с предварительным прохождением стажировки, получая зарплату от своих больниц. Я и сегодня благодарен отцу Жоры Шорина Дмитрию Егоровичу за то, что он дал нам приют в своём доме на 5 дней и кормил ужинами и завтраками за спасибо. Как только мы получили направления, сразу же выехали в свои больницы, договорившись назавтра встретиться в Дятькове в горздравотделе. Бытошь находится в 45 километрах от Дятькова и сообщается с ним по узкоколейной железной дороге. Утром и вечером от Дятькова до Бытоши по узкоколейке ходил пассажирский поезд из 4;х вагончиков.
Вот на этом поезде вечером я выехал в Бытошь, прибыл туда
часов в 11 вечера. В темноте нашёл больницу. Это было 2;этажное деревянное небольшое здание. С трудом я достучался, мне открыла санитарка, позвала дежурную медсестру. Я представился, объяснил цель своего приезда. Она доложила главврачу, он жил в этом же здании. Ему я предъявил документы. Доктор Соловьёв поговорил со мной, мы договорились с ним о предстоящей работе и разошлись на ночь. Больше мне не пришлось с ним встречаться. Утром рано я уехал на поезде в Дятьково. При утреннем свете я увидел Бытошь. Наша больница стояла на берегу озера в красивом месте. Бытошь – рабочий посёлок с населением 4–4,5 тысяч человек, работающих на стекольном заводе, расположенный в лесистой местности, дома частные добротные деревянные с деревянной кровлей. Часам к 10 утра я прибыл в Дятьково, направился в горздравотдел. Там я дождался Бориса. Нас принял зав. горздравотделом Сергеенко. Был издан приказ о зачислении нас в штат наших больниц и  приказ о  командировании каждого из  нас на стажировку в облбольницу с 20 августа. С этим я и уехал на   отдых после окончания института.
Дома дела обстояли удовлетворительно, но  тем временем, жили мы  очень скромно. Был хлеб,  водилось  немного  сала,  но основной  кормилицей  была корова, хоть мало, но  каждый день молочка дающая. Крайнюю нужду испытывала семья Христины с её тремя малыми детьми. Особенно трудно было с  одеждой и  обувью для её детей. Мы помогали её всем, чем могли, не считаясь с нашими потребностями. Делились всем, что было. Сразу  же пришлось заняться заготовкой торфа на зиму. Торф резали опять на Узвалье с помощью Миши Прохоровича на все три двора. Много мне пришлось изыскивать возможностей для заготовки сена для коровы и овец, которых мы продолжали держать. Заготовка  сена  тогда  была  очень  трудной  в части  изыскания самого  сенокосного  участка,  колхозникам  давали использовать только отаву, и   то   в   поздние сроки. А   для крестьянина сено - это тот же второй хлеб, ибо без скота крестьянин становится люмпеном. Трудно  тогда  было  со всем,  но народ  не роптал, терпеливо залечивал раны минувшей войны. Вопросы социальной защиты населения тогда вообще не ставились, никакой защиты не было, было трудно и нищенски во всём.  В этот год вернулся домой тесть Ефрем Филиппович. Жизнь тёщи стала легче, и  в  связи с  этим мне и моей женой стало жить полегче.  Тесть  потихоньку  стал  готовить  снасти  для  рыбной ловли, помогал ему в  этом Степан Миронович Куканос и дядя Василий Фомич. В этом году вернулся из армии Коля Брит  и  стал  работать  в колхозной  кузнице.  У него  была природная  склонность  к рукоделию,  он  умел  плотничать, слесарничать,  шить  сапоги  и многое  другое,  но со своей женой Улей у него в жизни не клеилось. Потом он разошёлся с ней. В это лето мы все ближе сошлись с Колей. По многим вопросам  у нас  было  единое  мнение,  нас  соединяла  единая духовная близость.
Подошло незаметно время  отправляться на работу. Я прибыл  в облбольницу  19 августа,  разместился в общежитии для врачей;стажёров в комнате на 3 человека в деревянном  ветхом  домике  на территории  больницы. В комнате разместился я и Борис, а  третьим был хирург из Погарской больницы Туркин А. В.С 20 августа началась наша работа и учёба в хирургическом отделении Брянской областной больницы. Отделение имело 120 коек, занимало весь второй этаж двухэтажного главного корпуса. На нижнем этаже размещались терапевтическое, неврологическое, ЛОР, приёмное, лабораторное и рентгенологическое отделения. Другие отделения размещались в отдельных двухэтажных домиках. Всё компактно, всё близко и везде теснота, но всюду чисто и уютно. Главным врачом больницы был заслуженный врач РФСФР Николай Зиновьевич Венцкевич –65;летнего возраста, спокойный, интеллигентный человек, всегда тактичный, рассудительный, мудрый. Он пользовался очень большим авторитетом и уважением всей медицинской общественности города и области, а также в верхах областной власти. Хирургическим отделением заведовал кандидат меднаук Николай Михайлович Амосов. Он же был главным хирургом области. Он имел два высших образования, инженерно;технологическое и  медицинское, был инженер и  врач. Это накладывало влияние на его постоянную практическую работу. В отделении лечились больные всего хирургического профиля: общей плановой и  экстренной хирургии, травматологии, урологии, нейрохирургии. Тогда всё это входило в хирургию. В отделении работали молодые, но опытные, в прошлом военные, фронтовые хирурги: Ольга Матвеевна Авилова, Анна Васильевна Малахова, Иван Парфенович Дедков, Инна Моисеевна Межерицкая, Галина Талюро, Татьяна Святицкая. Мы все работали дружно, но под твёрдым руководством Амосова. Николай Михайлович во время войны был ведущим хирургом полевого подвижного госпиталя, имел богатый практический опыт хирурга. На материалах военных лет он защитил кандидатскую диссертацию по огнестрельным ранениям коленного сустава. После войны работал в мединституте скорой помощи им. Склифософского в Москве под руководством С. С. Юдина, и вся методика оперирования и всей работы была юдинская, склифософская. Сам Николай Михайлович был очень высокого мнения о Юдине, несмотря на то, что это было опасно, так как Юдин расценивался тогда как враг народа и был в заключении под Новосибирском. Так мог поступать только преданный ученик, полностью уверенный в  правоте своего учителя, преданный и  смелый. Мы все разделяли точку зрения Николая Михайловича. Отделение облбольницы произвело на меня сильное впечатление. Здесь хирургия была поставлена на голову выше, чем в клиниках нашего института. В отделении выполнялись широко операции резекции желудка, включая тотальную гастроэктомию при опухолях и субкардиальных язвах по методике Савиных с  некоторой модификацией, широко проводились операции резекции доли и полностью лёгкого при гнойных поражениях, чего не делалось в Смоленске. Во время операции и в послеоперационный период применялись внутривенные вливания физраствора и 5% глюкозы капельно. Здесь впервые я увидел наркозный аппарат. Аппарат стоял в  операционной с  двумя гофрированными трубками и маской. На нём была надпись: «Made in USA 1939». Я спросил у И. П. Дедкова, что это за аппарат. Он сказал, что это аппарат для наркоза, и его знает только Николай Михайлович. Мне стало обидно и горько за нашу науку и медтехнику. Ведь в наших учебниках трактовалось, что эфирный и хлороформный наркоз даётся через маску Эсмарха и Садовенко;Амбрадана, а о том, что в мире уже есть аппараты для дачи дозированного наркоза, в учебниках и на лекциях даже не упоминается. Работал «железный занавес» и для науки. Работали мы в  отделении не  за  страх, а  за  совесть. Распорядок работы был таков: начало в  9–00  и  до 16–00, обед, а в 17–00–17–30 опять мы приходили в отделение, подгоняли записи в историях болезни, смотрели поступивших больных, хотя получали ставку. Операционными были все дни недели, кроме понедельника и  воскресенья (выходной). В  понедельник проводился общий обход всех больных отделения, лечащий врач докладывал Амосову, намечался план обследования и лечения для каждого больного, по мере необходимости план мог изменяться и дополняться. После обхода все собирались в ординаторской, шеф подводил итоги обхода, делал поправки и замечания врачам. После этого для всех хирургов Амосов читал 2;часовую лекцию;беседу по диагностике того или иного заболевания и  методах его лечения, консервативного или хирургического с изложением способов операций, достоинств и недостатков каждого способа. Это была хорошая школа для подготовки хирургов. От всех врачей;стажёров, как начинающих, так и приезжающих из районов для повышения квалификации требовалась сдача экзамена по топографической анатомии и оперативной хирургии. К этому экзамену мы серьёзно готовились. Николай Михайлович требовал кроме систематического чтения периодической литературы по специальности обязательного чтения художественной литературы, посещения кино, театра, прогулок на лыжах, катания на катке. Всё это было и полезно и интересно.
Экстренная хирургия, включая травму и урологию из города и области, шла на облбольницу и обслуживалась одним дежурным хирургом. Для старших хирургов были установлены дежурства на дому бесплатно. Работали мы много и на износ, но зато быстро росли как специалисты;хирурги, быстро овладевали оперативной хирургией. Оперировали в  отделении в  основном под местной анестезией, но  на  операциях в  брюшной полости широко применялась спинномозговая анестезия дикаином с  внутривенным капельным вливанием для стабильного поддержания артериального давления. В редких случаях применялся масочный эфирный наркоз маской Эсмарха. И результаты были поразительно хорошими, мы исключительно редко имели послеоперационные пневмонии,
нагноение ран, тромбоэмболии, абсцессы брюшной полости. Самой тяжёлой категорией были больные после операций резекции доли или половины лёгкого, а такие операции делались 2–3 раза в неделю. Сама операция была тяжела и для хирурга, а ещё тяжелее для больного. Операции проводились под местной анестезией при спонтанном дыхании и полном сознании больного, возникающий кашель затруднял работу хирурга. дыхательной и наркозной аппаратуры не было, в послеоперационный период больные дышали из кислородной подушки, что не  обеспечивало необходимого газообмена и  создавало гипоксию. Уход за этими больными был тяжёлым делом для персонала. Николай Михайлович был пионером грудной хирургии в нашей стране и имел к тому времени самый большой собственный материал с самыми лучшими исходами. На этом материале он готовил диссертацию на степень доктора наук. Мне повезло в том, что он меня взял в помощники для обработки диссертационного материала и  поручил мне разрабатывать физиологические данные внешнего дыхания после резекции доли или половины лёгкого. Мы вместе с ним сами смотрели в рентгенкабинете под экраном до операции, после операции, как только больной начинал ходить, при выписке, исследовали жизненную ёмкость лёгких до и после операции, викарное расширение лёгкого в послеоперационном периоде и др. Мыслилось, что это будет моя кандидатская диссертация, но судьба потом распорядилась иначе.
Приближались праздники Октября, 6 ноября мы освободили женщин;врачей от работы, собрали деньги в складчину, поручили им купить всё необходимое и приготовить праздничный стол на квартире у Амосова. Он занимал 2 большие комнаты с небольшой прихожей и жил вдвоём с женой Лидией Васильевной. На этом вечере участвовали все врачи хирургического отделения, главврач с супругой и зав. облздравотделом Г. И. Воронцов с супругой. Амосов с уважением относился к главврачу и зав. облздравотделом, и они уважали его талант и  его большой труд. Николай Михайлович пил очень мало и только лёгкое вино, Вецкевич пил только лимонад, Воронцов выпивал за вечер две рюмки простой водки. Прилично выпивали уролог Самуил Лиознов и Исаак Асин – патологоанатом, племянник известного горьковского хирурга профессора Ефима Львовича Берёзова. Кстати, Асин на материалах диссертации Амосова готовил кандидатскую по патанатомии, он был зятем Г. И. Воронцова, женился на его дочери Вере Георгиевне. Вечер прошёл хорошо, интересно. Мне понравилась непринуждённая, истинно товарищеская, дружественная обстановка хирургического отделения без явлений карьеризма, без зависти и интриг. И в этой дружной семье хирургов все были как бы равны, но все знали своё место с соблюдением соответствующей субординации: есть зав. отделением, есть старший ординатор, их распоряжения и советы подлежали неукоснительному исполнению. На первом месте в нашем коллективе стояла работа, забота о больном, всё остальное было уже потом. И в этом трудовом коллективе я нашёл своё место.
В конце ноября Амосов сказал мне, что меня вызывают в облздравотдел. Я явился в облздрав к Воронцову. Он предложил мне место заведующего отделением переливания крови в облбольнице. Я знал, что этим ведала старший ординатор О. М. Авилова и боялся того, что я иду, как говориться, на «живое место», что противоречило моим моральным принципам. Об этом я сказал Георгию Ильичу и подошедшему к тому времени Амосову. Амосов сказал, что вопрос этот решён с  согласия Авиловой, что это способ оставить и закрепить меня в облбольнице. Я с радостью согласился, здесь же мне была дана выписка из приказа по облздравотделу. Назавтра Ольга Матвеевна поздравила меня с новым назначением и передала мне отделение. А отделение состояло из одной сестры, санитарки и операционной для забора крови – закутка в коридоре операционного блока, отгороженного стеклянной перегородкой. Отделение в год заготавливало 500 литров крови, но этого было крайне недостаточно для одной облбольницы, так как потребность в крови всё увеличивалась в связи с увеличением числа больших операций на лёгких. В области были отделения переливания в  Бежице, Клинцах, Дятькове и  Новозыбкове. Они были маломощными и заготавливали 50–100 литров крови в год для обеспечения своих больниц. Работали эти отделения без всякого контроля со стороны области. Я стал работать на 1,5 ставки, вёл 2 палаты больных и вёл все дела по службе крови. Передо мной стояла задача расширить контингент доноров. Для этого я ходил читать лекции о донорстве на завод дорожных машин, швейную и обувную фабрики и другие мелкие организации и  учреждения. Количество доноров и  объём заготовки крови увеличивались, в  отделении увеличился штат на 0,5 ставки врачей – терапевта, гинеколога, лаборанта, и на 1 ставку сестры. К тому же меня выбрали председателем месткома больницы. К  нагрузке производственной прибавилась нагрузка общественная. Свободного времени у  меня практически не было. Вскоре Бориса Сенчеко назначили врачом;хирургом областного онкодиспансера. Борис познакомился с молодым врачом ушного отделения Верой Сергеевной Воронцовой и  после Нового 1952  года женился на  ней. Она жила на квартире у старого врача;гинеколога Никодима Степановича в его собственном доме. На свадьбе гуляло всё отделение. Ещё до Нового года мы с Борисом перешли на частную квартиру недалеко от больницы. На встречу Нового 1952 года мы с Петром Шинкаренко решили поехать домой. Петя тогда учился в областной сельхозшколе с 3;годичным сроком обучения. В ночь с 30 на 31 декабря мы поездом выехали до Новозыбкова и рано утром пешком вышли в Увелье. Стоял ясный морозный день, мы шли с  чемоданами на  багажных ремнях за  спиной. Ходьба согревала нас, мы вспоминали свои военные приключения, рассуждали о  делах текущих, и  так добрались до Старых Бобович. Предколхоза был Горбачёв;уроженец Верещак, которого знал Пётр Антонович. Мы зашли к нему, попросили довезти нас до Верещак. Он снарядил своего сынишку, который довёз нас до пос. Грозный к моему дяде Ивану Петровичу. Здесь мальчик с лошадью остался на ночь, а Иван Иванович запряг другую лошадь и довёз Петю и меня до дома. У нас Иван Иванович переночевал и утром уехал домой. Я привёз кое;каких гостинцев, побывал дома среди своей семьи, рассказал Насте о моих делах, и вместе выработали свой план дальнейших действий. Ваня ходил в школу, хорошо успевал, был живым любознательным мальчиком без признаков какого;либо заболевания. Было решено, что я подыщу квартиру частную, и по окончании учебного года мы переедем в Брянск. Я побыл дома два дня и опять уехал в Брянск.
Работа опять поглотила меня. Много работать пришлось по расширению контингента доноров, по наращиванию объёма заготовляемой крови, потребность в которой всё время возрастала. Я оперировал и много ассистировал Амосову на трудных для нас и больного операциях. Во время таких операций Николай Михайлович нервничал и иногда срывался до грубых окриков, топтания ногами и  оскорбительных реплик. Ассистировать ему было трудно, и мало кто шёл на это с охотою. Я же не придавал этому серьёзного значения, всегда шёл с желанием ассистировать, понимая степень нервно;психического напряжения в таких трудных обстоятельствах, тем более, что после операций Николай Михайлович всегда просил не  обижаться на него в работе, мол, всякое бывает. Да он и сам никогда не обижался и не держал зла на своих помощников. Вообще, в минутки свободного времени Николай Михайлович любил расслабиться, закурить вместе со всеми сигарету, а курили мы все, послушать анекдоты Лиознова о евреях. Анекдоты были остроумные и смешные, мы все от души хохотали. И это были блаженные минуты отдыха. Вот напряжённо мы все работали, как и весь наш народ. В сентябре 1952 года меня вызвали к главврачу, где уже были Амосов, директор медучилища Островец. Главврач и  Амосов предложили мне преподавать в медучилище. Я не хотел этого, был и так загружен, работал на  1,5  ставки, дежурил 6  ночей в  месяц, был председателем месткома, выезжал в районы. Но несмотря на все трудности я не смог отказать таким уважаемым просителям и согласился. Читал я физиологию и хирургию. Но это я забежал вперёд.

ПЕРЕЕЗД СЕМЬИ В БРЯНСК

После возвращения с  Увелья я  стал подыскивать квартиру, чтобы перевезти летом семью. В конце января я нашёл отдельный домик из 2;х комнат и кухоньки, недавно построенный на ул. Щукина, почти на окраине тогдашнего Брянска. Условия – плата 120 рублей в месяц, отопление и освещение за мой счёт, но одну комнату занимала сестра хозяйки, которая на время выехала в Навлю вместе с мужем по месту его новой работы в райкоме партии. Это было далеко от больницы, но другого выхода я не нашёл и вынужден был согласиться на это жильё. Я завёз дрова и перешёл в этот дом. Сразу же купил кровать, столовую посуду на 3 человека, стол, стулья. Здесь я практически только ночевал, всё остальное время уходило на работу. Получал я тогда 900 р. в месяц. Но этих денег тогда хватало на жизнь, но скромную жизнь. Мясо свиное на рынке стоило 20–22 рубля килограмм, говядина – 19–20 рублей, сахар -20 рублей, килограмм хлеба – 13 рублей, одежда и обувь стоили дорого. Но каждый год в апреле происходило снижение цен, жизнь с каждым годом улучшалась. В магазинах свободно были любые продукты: колбасы разных сортов, буженина, окорока, рыба разных сортов, включая лососевую, осетровую, омуля, икра красная и чёрная, сахар, конфеты, крупа, макароны и др. Но одежды и обуви было мало и цены были высокие: хороший костюм стоил до 1200 руб., хорошее пальто до  1500  руб., туфли 150–200  руб. Как хирург областной больницы я курировал Клетнянский и Воронокский районы, а по службе крови – Бежицу, Клинцы, Новозыбков, Дятьково. Я ежемесячно бывал в одной из этих больниц. Во всех этих больницах работали опытные, прошедшие войну хирурги, мне было неудобно давать им какие;либо замечания. Подходила весна 1952 года, на Пасху мы решили с Петром Шинкаренко опять вдвоём съездить на родину, тем более, что верещакский колхоз получал в пятницу автомашину в Брянске. На  этой машине мы в  субботу добрались до  Верещак и я до Увелья как раз в канун Пасхи. Праздник прошёл хорошо, застолье было обильным и дома, и у тестя. Было решено летом переехать в Брянск, благо квартира уже была. Началась весна, нам на больницу для желающих предложили по 0,10 га земли для сева картофеля. Я взял участочек и с помощью П. А. Шинкаренко  и Н.  Самусева  –  его  соученика  из Старых  Бобович посадил  картофель  под  плуг, ребята  добыли  чилийской селитры,  которую  мы  внесли  при  посеве.  Наша  полоска отличалась  от всех  зеленью  ботвы  и хорошим  урожаем к осени. Соседи к осени все спрашивали, почему наша полоска отличалась и  ботвой, и хорошим урожаем. Я ответил – надо уметь сеять картофель и ухаживать за ним.
Заканчивалась работа над диссертацией Амосова. Мы вместе с ним подводили итоги наработанного, группировали материал, составляли таблицы, делали фото рентгенограмм, вычерчивали диаграммы. Художественное оформление диаграмм и таблиц проводил Гриша Морозов, бывший наш пациент. Мне запомнился один случай из практики. Дело было в июне 1952 г., я дежурил по больнице. На рассвете меня разбудили сёстры, в 5;й палате открылось кровотечение у больного с опухолью шеи. Бегом в палату, лежит больной в крови, эрозировалась опухолью наружная сонная артерия. Я распорядился готовить операционную и позвать Амосова, продолжая удерживать прижатую артерию. Минут через 5 прибежал Амосов, помылся к операции, а я всё держу. Доставили больного в  операционную, уложили, под местной анестезией Амосов разрезом обнажил общую сонную артерию, взял на  лигатуру и дал мне команду отпустить артерию, а я не могу разжать руку (спазм мышц;сгибателей пальцев, ведь я держал прижатую артерию около 40 минут). Была лигирована arteria corotis externa, кровотечение остановлено, операция закончена. Мы мыли руки, всходило солнце прямо в наши окна, стояло тихое тёплое утро. Это навеяло на нас лирическое настроение. Николай Михайлович говорит: «Все нормальные люди свободно, без волнений встречают новый день, а мы с тобой, хирурги, стоим, переживаем, волнуемся. Может, пока не поздно, тебе можно сменить медицинскую специальность. Все наши коллеги: терапевты, невропатологи, окулисты, рентгенологи и другие- сейчас спят спокойно, без лишних волнений, перенапряжений, а труд наш оценивается одинаково». Я сказал ему, что избрал свой путь сознательно и однозначно, хотя и существует такая несправедливость в  оценке нашего труда лишь единственно в одной нашей стране. Закончился учебный год у Насти, она приехала в Брянск на  нашу квартиру, стала входить в  курс и  ритм городской жизни. Мы приобрели недостающую посуду и предметы обихода. Встал вопрос о подыскании места работы по специальности для Насти. При её обращении в  Брянское гороно ей предложили работу в  железнодорожной школе ст. Брянск;II. Для нас это было практически неприемлемо, необходимость каждый день добираться на работу за 10–12 км при отсутствии внутригородского транспорта заставило нас отказаться от этого места. К счастью, в мою палату в это время попал секретарь обкома комсомола С. С. Сысоев. Я обратился к нему с просьбой устроить жену на работу. Он помог ей устроиться на работу в вечернюю школу в  центре города. Мы до  сих пор благодарны Сергею Сергеевичу. В конце августа мы полностью переехали в Брянск. Ваня пошёл в 3 класс, стал тайком курить, и курить много, до одури. Никакие запреты и наказания не смогли положительно повлиять на  него. Он стал плохо учиться, стал заикаться, а  это ещё больше угнетало ребёнка. Во  время нашего отсутствия в   Увелье летом Панасковы ребята научили его  курить,  и в это  время  он,  видимо,  перенёс  черепную травму. Материально мы стали жить лучше, но на работу мне и Насте было ходить далеко,  что  создавало  много  неудобств. Я продолжал  подыскивать  подходящую  квартиру  поближе к месту  работы,  и такую  квартиру  я нашёл  недалеко от облбольницы  у старшей  сестры  ушного  отделения Валентины Филипповны Сидоренко в её частном  домике. В начале ноября мы переехали на эту квартиру и  разместились в   двух маленьких комнатушках. Этого для нас было по тем временам  достаточно.  Настя  по вечерам  работала,  я в это время занимался с Ваней. Кроме нас, в доме  жил брат хозяйки Пётр  Филиппович  с женой.  Семья  была  интеллигентной, хозяева были старики, в   доме было спокойно. Октябрьские праздники  наше  отделение  встречало  на квартире  Амосова вскладчину. Был интересный хороший весёлый вечер. К этому времени  Амосов  закончил  докторскую  диссертацию  на тему «Резекция  лёгких  на фоне  гнойных  заболеваний».  Его научными руководителями были ведущие хирурги страны – академик А. Н. Бакулев и профессор Е. А. Берёзов. Николай Михайлович успешно защитил диссертацию, и  стало ясно, что для такого видного перспективного учёного Брянск уже не подходил. Ему предложили место в Киеве в институте туберкулёза им. Яновского, на что он согласился. В августе к нам в отделение прибыли 2 выпускника 1;го Московского мединститута Вениамин Афанасьевич Захаров и Алексей Алексеевич Ветроградский – коренной москвич. Они сразу же включились в работу отделения и много оперировали со мной. Я учил их оперировать грыжу, острый и  хронический аппендицит, накладывать скелетное вытяжение и другим операциям. К этому времени я уже оперировал на щитовидной железе, освоил резекцию кишечника, резекцию желудка и др. Поэтому эти ребята льнули ко мне как к своему ровеснику, с которым можно поговорить на «ты». Особенно близко мы сошлись с Захаровым, он был холостяк, иногда заходил к нам пообедать или поужинать, иногда в выходной день посидеть за столом и выпить по рюмке водки, что любил и хозяин дома Пётр Филиппович.
Интересное письмо из Минздрава СССР я получил в декабре 1952 г. В этом письме мне предлагалось написать самую подробную автобиографию с указанием фамилии, имени и отчества братьев и сестёр, их жён и мужей, их место жительства и род занятий, а если умерли, то где и когда похоронены. Такие же сведения надо было дать и о родственниках жены, требовались сведения о дедушке и бабушке по линии отца и матери. Письмо было пухлое, отпечатанное на пишущей машинке. Я очень долго думал, как мне поступить, зная, что в моей биографии имелись тёмные по тем временам пятна: родственники по линии отца в числе репрессированных НКВД, по линии матери – раскулаченные и высланные, сам я одно время проживал на оккупированной территории, хотя в душе был кристально чист. Наконец, я показал письмо Амосову как более опытному и попросил его совета. Он прочитал письмо и посоветовал мне обратиться к главврачу за советом как к более опытному и мудрому человеку. Николай Зиновьевич прочитал письмо и сказал, что это письмо из международного отдела Минздрава для подбора кадров к работе за границей. Если я хочу работать там, то можно ответить, а если не желаю – просто не отвечать, что я и сделал. Никаких последствий не было. В конце ноября мы устроили прощальный вечер для Амосова и 21 ноября проводили его на поезд до Киева. У меня было печальное настроение по этому поводу, рушились все мои планы работы над кандидатской диссертацией. Это заметил Амосов и  ободрял меня обещаниями своей помощи, но  сердце моё предчувствовало иное. С отъездом Амосова отделение как бы сникло. Временно исполнять должность главного хирурга был назначен Дедков И. П., но облздрав послал приглашение на этот пост главному хирургу Орловской области Шалимову А. А., который раньше работал в нашей облбольнице. Старшие ординаторы Авилова, Малахова, Дедков и уролог Лиознов были явно против. Мы, молодые ординаторы, просто молчали. Жизнь продолжалась.

ВОЕННАЯ СЛУЖБА В БЕЛОРУССИИ

В конце января 1953 г. я получил повестку явиться в военкомат. Там мне сказали, что я приказом министра обороны зачислен в кадры армии, несмотря на моё нежелание. Все мои просьбы оставить меня остались напрасными. Я съездил за советом в Смоленск к Картавенко А. Н. Он посоветовал мне проситься в  Белорусский военный округ, где служат многие выпускники нашего института в должностях высоких медицинских начальников. 7 февраля с большой неохотой я выехал в Москву в Главное военно;медицинское Управление. В отделе кадров меня принял полковник Четвериков. Он выслушал меня, ему я  высказал о  своём нежелании служить в  армии, о том, что это срывает все мои планы профессионального роста. Он посочувствовал мне и  предложил службу в  Северо;Кавказском или Белорусском округах. Я  согласился на  Белоруссию, попросил дать неделю срока для прибытия в Минск. Полковник уважил мою просьбу, и  мы расстались. Я  заехал к Коле Бриту в общежитие возле Павелецкого вокзала. Он переехал в Москву летом 1952 г., устроился работать на ст. Павелецкая;товарная, устроился с помощью Максима в общежитие. Я знал адрес и уже бывал у него летом 1952 г., когда приезжал в Минздрав СССР по службе крови. У Коли я переночевал, вечером мы побывали у Максима, вечером сфотографировались, побыли в стереокино, и я выехал в Брянск. Вернувшись из Москвы, я пригласил Бориса, Вениамина и Алексея, мы выпили по  рюмке в  знак моих проводов на  службу в  армию. Друзья ободряли меня как могли, а Настя даже всплакнула. Начиналась опять новая жизнь, полная неизвестности и непредсказуемости, но изменить что;то я был не в состоянии. Я прибыл в Минск, зашёл к военному комиссару станции Минск, он мне дал адрес штаба тыла округа. Там размещалось военно;медицинское управление. У меня было стремление попасть на службу в  военный госпиталь по  специальности и  на  руках имелось удостоверение хирурга 3;й категории. Принял меня начальник отдела кадров полковник Комаров. В этот день явилось 5 врачей. Всем нам предложили служить в полках общевойсковыми врачами, что не соответствовало моим планам. Я настойчиво просил полковника направить меня врачом;хирургом. Полковник долго торговался, колебался, и наконец согласился направить меня на беседу к начальнику хирургического отделения окружного госпиталя, исполнявшего временно обязанности главного хирурга округа, вручил мне запечатанный конверт с запиской. Я отправился в госпиталь, зашёл в хирургическое отделение. В  отделении меня встретила старшая сестра, шёл обход больных, и она попросила дождаться окончания обхода. Минут через 40 ко мне вышел начальник отделения – мужчина гигантского, более 2 м роста, лет 50;ти, стройный, подтянутый, внешне красивый с добрым выражением лица. Он пригласил меня в свой кабинет, усадил, предложил стакан чая и папиросу «Казбек». Мы познакомились, это был полковник Евгений Евгеньевич Бонч;Осмоловский. Я кратко рассказал о себе, показал своё хирургическое удостоверение. Он расспросил меня об Амосове, его работах, о нашем главном враче Венцкевиче, которого, оказалось, он знал лично, о  смоленских профессорах и доцентах, с которыми он в своё время учился. Он прямо спросил, кто мне покровительствовал в Смоленске и Брянске. Я ответил – Картавенко и Амосов с Венцковичем. Он сказал, что теперь обещает помогать мне. Он мне предложил сразу же место ординатора урологического отделения окружного госпиталя, но  я  не  согласился, так как не  знал урологии, тогда он мне предложил место ординатора хирургического отделения в госпитале г. Лида. Я с радостью согласился, он дал мне ответный запечатанный конверт к   полковнику Комарову. Я вручил его полковнику, который после прочтения покачал головою и выдал мне предписание отправиться к месту службы и  бронь на  место в  гостинице «Беларусь». Я  переночевал и выехал в Лиду. К полудню я приехал в Лиду, явился к нач. госпиталя полковнику Фишману. Он посмотрел мои документы, кратко побеседовал со мной, вызвал зама по снабжению, определил вместе с ним, где меня временно разместить, вызвал нач. отделения полковника Шимановича, и мы с ним направились в  отделение. Несколько дней я  провёл в  одной из  маленьких палат отделения, а  потом перешёл в  комнатку при клубе госпиталя с отдельным входом. В этой комнате жил ещё зав. медицинским складом старшина;сверхсрочник, холостяк. В комнате была печка с плитой для приготовления пищи, стол, 2 кровати, табуретки, радиоприёмник. Я был ещё в штатской одежде. Мой оклад составлял 1700 рублей – это хорошие деньги по тем временам.
Лида – небольшой районный городок Гродненской  области  на 15–20 тысяч  жителей  без  больших промпредприятий, населённый преимущественно белорусами и поляками.  Город  был  наводнён  военными,  здесь дислоцировались мотострелковая и  авиадивизия. Офицеров было много, но  рынок был очень дешёвый: свинина стоила 8–9 рублей за килограмм, говядина  6–7 рублей, картофель – 50 копеек, молоко – 8 рублей литр,  птица, яйца были весьма дёшевы, но жильё стоило дорого. Я получил отрезы на шинель, китель, брюки, бельё нательное, ботинки, заготовку на  сапоги, шапку и  др. Заказал себе военную форму в швейной мастерской военторга, и, когда она была готова, переоделся в неё. Обедал я постоянно в ресторане станции Лида, завтраки и ужины готовил сам на плите в своей комнатке, благо что продукты были дёшевы и в достаточном количестве. На территории госпиталя был продовольственный магазин военторга, в  котором был широкий выбор товаров: колбасы, окорока, рыба разных сортов, сыры, конфеты, вино;водочные изделия. Праздник Армии 23 февраля 1953 г. я провёл дежурным по госпиталю, наши военные врачи отметили его в клубе коллективным застольем. Я очень трудно входил в жизнь военного человека. Я не хотел служить в армии, предпочитал жизнь гражданскую без суровой дисциплины, без чинопочитания и уставных взаимоотношений, хотя среди врачей госпиталя царила атмосфера, близкая к «гражданке». Во всех офицерах я  видел недоучек, недорослей, полковников;скалозубов. Так оно и было, ибо большинство из них были офицеры военного времени без должного образования и  подготовки, воспитанные на грубости, матах, жёсткой, не в меру суровой дисциплине. И  своего отрицательного отношения к  военной
службе я не скрывал, всё это удивляло моих военных коллег и начальство. Я видел, что военные врачи, особенно хирурги, намного отстают от гражданских врачей. Ведь военные врачи имеют дело с  наиболее здоровым контингентом нации – военнослужащими. Я  писал письма в  Брянск жене и  друзьям по работе Борису и Захарову. Они меня держали в курсе дел хирургического отделения.
В это время произошло событие, очень важное для всей нашей страны. В печати появилось сообщение о разоблачении группы наших ведущих учёных;медиков как «врагов народа», которые будто  бы проводили неправильное лечение наших высших партийных и государственных деятелей по заданию иностранных империалистических спецслужб. Среди этих учёных;академиков в числе 12 были в основном евреи Вовси, Виноградов, Егоров и другие,многие из которых были авторами учебников, по которым учились несколько поколений наших врачей. А «разоблачила» их врач по фамилии Тимашук, которую за бдительность наградили высшей правительственной наградой – Орденом Ленина. Вся нелепость этого обвинения для меня была очевидной, но у нашего малограмотного народа появилось недоверие ко всем врачам, все старались видеть в лечебной работе врачей умысел травить или заражать пациентов. В  стране создавалась атмосфера недоверия врачам. В первых числах марта появилось сообщение о болезни Сталина. Утром и вечером по радио передавали сводки о его состоянии, из  которых медикам стало ясно, что случилось кровоизлияние в мозг с необратимым неблагоприятным исходом. 5 марта вышло сообщение о смерти вождя на 74;м году жизни. Страна и её руководство было в какой;то растерянности, многие искренне плакали по «отцу народов», задавали вопрос: «Что будет с нами дальше? Как жить без Сталина? Кто заменит его и куда пойдёт страна?». Я лично воспринял это спокойно и нисколько не сожалел о случившемся. Я расценивал нашего вождя как восточного диктатора времён средневековья, которых величали мудрейшими из мудрых, славнейшими из  славных, добрейшими из  добрых. Культ личности вождя воспитывался в течении 30 лет, и, что самое главное, в период 30–50;х годов, когда во всём мире возникло время вождизма. Почти во всех странах появились вожди в основном диктаторского типа под флагами различных идеологических течений. Так возникли Гитлер в Германии, Муссолини в Италии, Франко в  Испании, Салазар в  Португалии, Антонеску в Румынии, Маннергейм в Финляндии, Пилсудский в Польше, Черчилль в Англии, Мао Цзэдун в Китае, Сталин в СССР, Тито в Югославии. Каждый народ считал своего вождя лучше других. Вот эти вожди и породили, развязали Вторую мировую войну, каждый из них мечтал стать мировым лидером. Наш вождь тоже мечтал об этом. Большая масса народа искренне переживала смерть Сталина как тяжёлую скорбную утрату. Наше радио передавало траурные мелодии и соболезнования иностранных партий и  государственных деятелей и  коллективов нашей страны. В Москву устремились миллионы людей для прощания с покойным. Мне удалось послушать сообщение английской радиостанции «БИ;БИ;СИ» о смерти Сталина. В нём говорилось, что умер великий марксист современности, великий коммунист, великий государственный деятель, великий диктатор и великий тиран мира. На мой взгляд, это самое меткое и самое чёткое определение личности Сталина. Нам же его личность преподносили только с положительной стороны. Сталин был великой личностью, великим государственным деятелем, но наделён был жестоким характером. Личная жизнь вождя была очень скромна, даже аскетична. Он не  любил и не пользовался роскошью и не позволял роскоши партийным и государственным деятелям, не оставил детям никаких богатств. Пример скромности для современных ельцинских хапуг – бандитов и хищников, нагло разграбливающих страну и народ. Но Сталин не терпел инакомыслия и безжалостно расправлялся с ним. Сюда относится кампания раскулачивания, унёсшая 8–10 млн жизней, разгром единоличной деревни, коллективизация крестьян с голодом 1933 года, приведшая к гибели около 10 млн человек, репрессии 1937–1938 гг., погубившие 5 млн лучших людей страны. Можно было строить социализм в стране без этих колоссальных человеческих жертв, без такой ничем не оправданной жестокости. К чести его, в стране не было широкого воровства, бандитизма, казнокрадства, взяточничества и других видов лихоимства, не было бюрократии. Отношения между людьми были самые простые.
В день смерти Сталина всем офицерам выдали траурные нарукавные повязки, состоялся траурный митинг, всё было в трауре. Партию и государство возглавил Н. С. Хрущёв, председателем Совмина стал Маленков. Сразу же в стране потеплел общий климат, повеял ветерок демократии, но люди ещё оставались осторожными в  рассуждениях, не  доверяя даже своим близким. Уже подписка на государственный заём 1953 г. со 100% месячного оклада уменьшилась до 54%, было решено отменить с 1954 года сельхозналог с колхозников и рабочих совхозов, ослабла и цензура. Народ вздохнул немного свободнее, наступала весна потепления после стольких лет жёсткого режима тоталитаризма и диктатуры единовластного правителя. Прошедший потом 20;й съезд КПСС осудил культ личности Сталина как антипартийную линию. Люди с опаской воспринимали эти робкие проявления демократизации нашего общества.
Весна 1953  года была ранней, дружной и  тёплой. Я  скучал по  семье, писал регулярно домой. На  майские праздники я приехал в Брянск к семье. В это время в Брянск приехал и мой тесть навестить дочь и внука. Брянск в этот год был весь перекопан траншеями для газификации города. Мы отпраздновали майские, договорились о переезде семьи летом после окончания учебного года. Я уже был переодет в летнюю военную форму и внешне был вполне военным. Я уехал к месту службы и стал подыскивать себе частную квартиру для переезда семьи в Лиду. Такую квартиру я нашёл в частном доме недалеко от  госпиталя у  поляка Стася Улана. Мы занимали комнату 20 м2 с общей кухней, куда я перевёз семью в первых числах августа 1953 года. Для этого я взял отпуск с середины июля до середины августа. Перед отпуском я списался с Колей Бритом, и мы вместе провели отпуск в Увелье. Отпуск был весёлым, насыщенным интересными развлекательными и трудовыми делами. Мы несколько раз ездили с неводом на ночную рыбалку на озеро, ходили в рощу и сосняк по грибы, косили густо заросший травою ржевник на сено для коров, заготавливали и перевозили скошенное сено. Лето стояло сухое и жаркое, рыба ловилась хорошо, особенно в озере и в реке много было раков. Рыба была разная, но больше мелкая. Грибы тогда в лесах мало кто собирал, всё население, и стар и мал, было занято на уборке урожая, заготовке сена, торфа, да и не было тогда моды ходить по грибы, поэтому хороших грибов в лесу было достаточно. Поход за грибами был хорошим активным отдыхом, а не пустым времяпрепровождением. Обычно по грибы мы ходили целой компанией, а вечером купались в речке, тогда ещё достаточно полноводной. Приятно было после многочасовой дневной жары освежиться в  речной воде. А  после ужина всегда была вечерняя прогулка за речку до Грошевни или по селу. Эти прогулки мы очень любили.
Прошло лето, мы всей семьёй выехали в Лиду и поселились на  квартире у  Стася Улана. Настя устроилась учительницей в школе с помощью моего начальника хирургического отделения подполковника Шимановича. Ваню определили в  школу. Началась обычная нормальная жизнь со  всеми её заботами и  радостями. Сразу  же выяснилась весьма неприятная сторона жизни на нашей квартире. Жена хозяина была истеричной женщиной, почти ежедневно устраивала сцены своему Стасю с плачем, визгом, бранью, пытаясь в какой;то мере в  эти скандалы втянуть нас в  качестве заступников её правоты. Я  твёрдо стал на  позицию абсолютного нейтралитета в семейных отношениях наших хозяев и поставил задачу подыскать другую квартиру. По советам моих коллег я нашёл квартиру очень близко к госпиталю и много удобней. Она состояла из кухни и комнаты, занимавшую половину дома с отдельным входом, то есть совершенно отдельная квартира, хотя и скромная по своим размерам, но вполне достаточная для семьи из трёх человек. Вторую половину дома занимали хозяева – муж Болеслав Сидорович, жена и девочка. Я завёз дров и угля для отопления, в квартире было тепло. Кухня была просторная, с небольшой русской печкой и плитой для приготовления пищи, всё это было удобно в быту. С учётом низких цен на рынке города жизнь была вполне сносной и даже хорошей.
Единственным плохим моментом была окружающая обстановка. Половина населения были поляки, которые не симпатизировали Советам, а следовательно, всем нам, русским. Много было и националистов;бандеровцев, явных врагов всего русского, а тем более русских военных. Вот эта атмосфера враждебности чувствовалась во всём со стороны подавляющего большинства местного населения, враждебности скрытой, тайной. В такой обстановке жить было не очень приятно.
О госпитале и моей профессиональной работе. Военный госпиталь Лидского гарнизона был создан, вернее, построен, в 1911 году. Госпиталь составляли несколько отдельно стоящих зданий, расположенных рядом и огороженных капитальным забором. В основном 2;этажном корпусе хорошей добротной постройки размещался приёмный покой, аптека, рентгенкабинет, лаборатория, кабинеты амбулаторного приёма хирурга и терапевта и кухня. Второй этаж занимало хирургическое отделение на 50 коек с операционным блоком. В состав отделения включено 10 ЛОР;коек и 5 коек глазного профиля. Отделение оказывало плановую и  экстренную хирургическую и травматологическую помощь военнослужащим всего Лидского гарнизона, а это около 20 тыс. человек. В отдельном одноэтажном кирпичном здании размещалось терапевтическое отделение на 60 коек с 10 неврологическими койками. Третье кирпичное здание занимало кожно;венерологическое отделение на 35 коек с 10 урологическими койками. В отдельном зданииразмещалось инфекционное отделение на 25 коек. Дальше был хозяйственный двор с конюшней, гаражами, топливным, продовольственным, фуражным, вещевым складами, прачечной и другими хозслужбами (слесарная и столярная мастерские). В отдельных зданиях размещались госпитальный клуб, магазин военторга, штаб госпиталя. Здесь же был небольшой уютный парк, а  между зданиями госпитали были красивые цветочные газоны и  клумбы. На  территории поддерживалась чистота и порядок. Начальник госпиталя подполковник Ю. В. Бурдин лично строго следил за общим порядком на территории госпиталя. Хирургическая работа в отделении стояла на уровне обычной районной больницы того времени. Основным объёмом оперативной работы были грыжесечение, аппендэктомия, венэктомия, обработка ран с их ушиванием, удаление доброкачественных опухолей, лечение переломов скелетным вытяжением и гипсовой повязкой и редкие случаи ушивания прободных язв желудка и 12;пёрстной кишки, закрытых и открытых повреждений живота. Я владел всем объёмом этих операций и сразу же в полном объёме включился в  работу. Послеоперационное выхаживание больных стояло на старых позициях – возмещение и коррекция водно;солевого баланса организма не проводились, а если что;то и проводилось, то заключалось в постановке капельных ректальных клизм или капельных подкожных вливаниях. А эти мероприятия мучительны для больных и труднопереносимы. Я ввёл в работу отделения внутривенные вливания, смонтировал для
этого несколько систем из  больших ампул для переливания крови, обучил средний персонал пользованию этими системами. Начальник отделения вначале с осторожностью смотрел на всё это, а потом одобрил, и мы стали в показательных случаях пользоваться внутривенными капельными вливаниями. Я более расширил скелетное вытяжение взамен глухой гипсовой повязки. Начальник отделения в основном мне поручал операции при прободных язвах и послеоперационное ведение этих больных с применением внутривенных капельных вливаний. В госпитале, как и во всех воинских учреждениях, была командирская учёба, включающая вопросы профессиональной подготовки, политподготовки и редко строевой и огневой подготовки. В  специальную подготовку входили чисто врачебные вопросы: доклады на  медицинские темы, сообщения из медицинских журналов, со съездов и конференций хирургов, терапевтов, невропатологов, травматологов и врачей других специальностей. Мне приходилось часто выступать с сообщениями и докладами, так как другие наши хирурги были людьми пожилыми, и им просто не хотелось утруждать себя лишней работой. Особый интерес у врачей вызвал мой доклад о показаниях к переливанию крови и механизме действия перелитой крови. Мой авторитет врача стал возрастать, на меня стали смотреть не просто как на молодого хирурга, ещё мало чего знающего и умеющего, с моим мнением стали считаться и врачи полков, которые посылали солдат на приём в гарнизонную поликлинику. Эта поликлиника была при госпитале, там я вёл хирургический приём, там же заседала 1 раз в неделю гарнизонная военно;врачебная комиссия, членом которой был я как хирург. Политическую подготовку вёл зам. начальника госпиталя по  политической подготовке подполковник Цуцков;человек без высшего образования, читал нам основы марксистско;ленинской философии, не  отрываясь от  текста напечатанной лекции, не любил диспутов и обсуждения разбираемых вопросов, так как был слабо подготовлен по философии вообще и марксистской в частности. Потом его сменил майор  без  левой  руки  (ранение  во время  войны).  Это  был общительный человек, прислушивающийся ко всему новому, ко  всяким суждениям и  мнениям, охотно идущий на  диспуты и  обсуждения. Я  задавал ему много вопросов со  ссылками на Фейербаха, Гегеля, Ленина, Плеханова, других авторов. Эти вопросы часто ставили его в неловкое положение, а наши офицеры;врачи были довольны тем, что время занятий уходило и их не вызывали отвечать. А среди офицеров были и люди с  7–8;классным образованием, которым не  по  зубам было даже примитивное изложение «Краткого курса ВКП (б)», основ марксистской философии.
Прошёл 1953 год, в стране началась «оттепель» – перемены в сторону демократизации режима. Жизнь в госпитале шла своим чередом, наше отделение работало стабильно. В летние месяцы коллектив сотрудников госпиталя по  воскресеньям выезжал за город на природу со своими продуктами в сумках. Место было живописное, на берегу озера. Загорали, купались, играли в волейбол и другие игры, пели, танцевали, но спиртного не  употребляли. Отпуск в  июле 1954  г. мы проводили в  Увелье вместе с  Николаем Бритом. Об  этом мы предварительно списывались. Во время отпуска, как всегда, занимались заготовкой сена, торфа, ходили по грибы, и, конечно же, устраивали ночные рыбалки на озере с неводом. Озеро было чистое, полноводное, река чистая, проточная, рыбная. Озеро и река были  истинными  кормильцами  нашего  села,  а рыба  была вкусной, ароматной. Сейчас такой рыбы нет в нашем озере, так как  все  реки  и   водоёмы  загрязнены  и   отравлены  химическими (ядохимикаты, соли тяжёлых металлов) и  радиоактивными веществами. Грибы собирали в основном в нашем сосняке и  роще. Отпуск прошёл быстро, и  мы опять уехали в Лиду. Осенью по совету хозяев нашего дома мы купили живого кабана килограммов на 80, хозяин помог нам забить его, обсмолить и разделать. Окорока мы отдали закоптить, начинили жареных и вяленых колбас, осталось ещё много для приготовления первых блюд. Заготовили на   зиму варенья, сами пекли печенье, плюшки, пирожки в русской печке. Материально жизнь становилась лучше, мы смогли часть денег выделить для помощи нашим родителям и особенно Христине с её малыми детьми. Купили костюмчики для Саши и Пети, платьице для Раи, ботиночки для всех троих, привезли отрез хлопчатобумажных тканей для Христины, Ксеньи, мамы, шерстяное платье для Полины, которая поступила учиться в Суражский учительский институт. Зима 1954–55 гг. прошла спокойно.
В декабре 1954 г. произошёл любопытный случай. Часов в 10 утра в отделение к нам зашёл замполит госпиталя и попросил меня пойти в конюшню для оказания помощи раненной лошади. Я вначале опешил от этой просьбы, но он очень просил меня. Молодая крупная лошадь на  дровяном складе наступила на лежавший остроконечный сук, который приподнялся и свободным острым концом пропорол ей живот. Я взял набор стерильных инструментов, шовного и  перевязочного материала, спирта, йода и  вместе с  медсестрой отправился на  конюшню. Я  увидел стоящую лошадь с  раной на  нижней боковой стенке живота, через которую выступала выпавшая петля кишки. Я попросил конюхов принести свежего чистого сена, уложить лошадь, привязать связанные передние и задние ноги на растяжке к столбам. Когда лошадь уложили и привязали (а она практически не сопротивлялась), я подложил простыню и  начал ревизию раны: рваная рана длиной до  10  см, через которую выпала петля раздутой в виде кишки. Попытки вправить её оказались безуспешными и могли привести к разрыву кишки. Я  решил поперечным разрезом вскрыть кишку и  освободить выпавшую петлю кишки от  содержимого, что и сделал. Стенку кишки ушил обычным 2;рядным кишечным швом, вправил выпавшую кишку в брюшную полость и рану брюшной стенки, ушил послойно шёлковыми нитями, включая кожу. Когда я оперировал лошадь, бедное животное лежало спокойно и смотрело на меня такими выразительными глазами, полными боли и понимания. Мне казалось, что несчастное животное всё понимает и терпеливо всё переносит ради своего спасения. Снаружи я обработал кожу йодной настойкой, после чего распорядился освободить лошадь от  пут. Она свободно встала на  ноги. Я  внутримышечно ей ввёл 5  млн единиц пенициллина. Конюхам я посоветовал кормить больную лошадь болтушкой из муки ржаной наполовину с овсянкой и варёной толчёной картошкой, пить давать без ограничений. Утром, в полдень и вечером я ходил на конюшню вводить пенициллин моей больной. На второй день уже появились хорошо прослушиваемые кишечные шумы – налаживалась перистальтика кишечника, кишечник стал функционировать. К диете добавили сырые овощи, мелко посечённое запаренное кипятком сено. Лошадь пошла на выздоровление, на 12;й день я снял кожные швы через один, а через день снял все остальные. Этот случай вызвал интерес у всех работников хозяйственной службы госпиталя и ветеринарной службы дивизии. Ко мне наведывался главный ветврач дивизии, который был откровенно удивлён результатами хирургического лечения лошадей при повреждениях органов живота. Всё это было опубликовано в дивизионной многотиражной газете. Лошадь осталась живой и работоспособной. Зам. начальника госпиталя по  хозчасти был очень доволен, так как ему грозила оплата стоимости лошади в случае её падежа. Все рабочие госпиталя стали здороваться со мной первыми, а зампохоз предоставлял мне транспорт по первой моей просьбе.
Шёл к  концу 1954  год. Я  уже говорил, что материально по меркам того времени мы жили относительно хорошо. Ведь наши потребности тогда были весьма скромными: мы были сыты, одеты, имели крышу над головой, уверенность в  завтрашнем дне. Но у меня было другое неудовольствие – я тяготился военной службой. Это меня связывало морально во всех отношениях, я иногда сам не понимал причин этого. Я не испытывал удовлетворённости от жизни, хотя внешне всё шло нормально. Анализируя это состояния через несколько лет с точки зрения зрелого человека, я пришёл к выводу, что служить можно было до выхода на пенсию. Но это произошло потом. А в то время я не хотел оставаться на службе в армии. Новый 1955  год мы встретили дома со  своей семьей с небольшой ёлочкой, украшенной самодельными игрушками. Мы ожидали прибавки нашей семьи, Настя была беременна, и ожидали мы девочку.

РОЖДЕНИЕ ТАНИ

8 января мы пошли с женой в кино на вечерний сеанс. Всё было обычно, роды по нашим расчётам ожидались к концу января. И  вот ночью появились первые признаки схваток. Мы оделись и потихоньку пошли в роддом, благо он был недалеко. Там Настю приняли, я возвратился домой и спать уже не мог, так как утром мне по расписанию надо заступать дежурным по госпиталю. Перед рассветом 9 января я пришёл в роддом, где мне сообщили, что в 5 часов утра роды благополучно разрешились для плода и матери, родилась девочка, чего мы и желали. Довольный и  счастливый я  пришёл домой, приготовил завтрак, накормил Ваню, оставил ему всё для обеда и ужина, а  сам пошёл на  дежурство. Часов в  12  зашёл начальник госпиталя, я доложил ему по уставу о том, что в госпитале всё спокойно, дежурство происходит нормально. Но  он спросил меня: а ещё что? Видимо, по выражению моего лица он заметил что;то необычное. Я сказал, что сегодня ночью я положил жену в роддом. Юрий Владимирович посожалел о том, что так нескладно совпало моё дежурство, и  ушёл. А  вечером, часов в 6, он зашёл, поздравил меня с рождением дочери, и сказал, что ребёнок и мать чувствуют себя нормально. Я был благодарен за  его внимание. Оказалось, что они с  женой ходили в  роддом, проведали состояние моей жены, передали ей записку, поздравили с благополучным разрешением и пожелали благополучного возвращения. Это была большая любезность с их стороны. За время нахождения жены в роддоме мне выделили квартиру из государственного жилого фонда. Эта квартира располагалась в  отдельном одноэтажном деревянном добротном доме с тремя отдельными входами, просторными подвалами, для 3;х хозяев. Вот за эти дни я перевёз основные вещи на  новую квартиру, которая состояла из  кухни и  просторной комнаты. В кухне была красивая облицованная белым кафелем печка с плитой для приготовления пищи и духовкой для выпечки и тушения. Ещё до рождения мы условились, что если будет девочка, назовём её Таней в честь бабушки Татьяны Калистратовны, а если будет мальчик… Мы даже, не зная почему, не допускали такой мысли. И наши пожелания сбылись. Из роддома я привёз маму с дочкой на новую квартиру, купил детскую кроватку;качалку, и мы зажили в своей квартире.
За время переезда у меня в связи с переноской тяжестей у меня обострился радикулит, да так сильно, что я лёг в госпиталь в своё отделение и пролежал около 3;х месяцев. Первый раз жестокий дискогенный радикулит я получил зимой 1945–46  гг. И  случилось это вот при каких обстоятельствах. В  эту зиму у  нас не  хватало топлива. Я  запряг в  сани колхозного быка и поехал в сосняк за дровами. Срубил небольшую сосну, разрезал её, взвалил брёвнышки на сани, туда же сложил крупные сучья и тронулся в путь обратно. И вдруг пошла метель, дорогу местами забивало снегом. С  трудом мы пробивались через снежные заносы. В одном из заносов бычок встал, мне пришлось ему помогать. Сани наклонились и  опрокинулись набок. Я напряг все свои силы, поставил сани на место, но при этом ощутил хруст в пояснице и сильнейшую боль в пояснице и правой ноге. С трудом добрался домой, но разгрузить сани уже не мог. Тогда у меня произошло выпадение межпозвоночного диска с  ущемлением нервных корешков. С  тех пор при тяжёлой нагрузке на позвоночник у меня всегда обостряется радикулит. После выписки из  госпиталя я  ходил, перекосившись  на один  бок,  с  палочкой,  постоянно  ощущая  боли в пояснице. В июне по путёвке я поехал в военный санаторий в Феодосию  на берег  Чёрного  моря.  В санаторий  я прибыл во второй  половине  дня.  Разместился  в 3;местной  комнате: подполковник,  майор  и я,  лейтенант.  Нам  выдали  белые казённые  брюки,  пиджаки  и панамы.  Стояла  жара.  Утром назавтра  я вышел  из корпуса  и   был зачарован видом моря. Санаторий  расположен  на берегу,  стоял  штиль,  море спокойное,  по;особому  голубое,  в парке  санатория  поют утренние птички, красота необыкновенная. Лечащим врачом моим  был  пожилой  подполковник  из бывших  хирургов, довольно  простой  и добрый  человек.  Он  назначил  мне 16 сеансов  грязевых  аппликаций  и заверил,  что  всё  будет хорошо. На морской пляж я не ходил, иногда загорал. Грязи мне клали в  виде «трусов» и  на  всю правую ногу. После 5;го сеанса  грязелечения  я бросил  палку,  а к концу  лечения  стал ходить  свободно,  но в пояснице  оставалась  какая;то  глухая боль.  За время  лечения  в санатории  мне  удалось  посетить картинную  галерею  знаменитого  художника;мариниста, уроженца Феодосии Айвазовского, что оставило след в моей памяти на всю жизнь. Мои сожители по палате всегда шутили надо мной. Перед входом в санаторскую столовую располагался ларёк со спиртными товарами, и всякий раз перед обедом майор и подполковник выпивали по 150 г коньяка, а я по 100 г портвейна. Вот они и  шутили над этим. А  меня даже никак не влекла выпивка.
Вернулся я  из  санатория несколько окрепшим и  сразу включился в работу. За лето завёз дрова в сарайчик, Таня подрастала, когда мы были на работе, её смотрела по найму девушка из соседнего дома. В июле к нам в гости приехала Ксеньина Полина. Они окрестили Таню в местной православной церкви, а наречённым кумом стали считать Николая Ивановича Брита. В августе всей семьёй мы выехали в Увелье в отпуск. К этому времени в отпуск прибыл и Коля Брит. Занимались мы опять грибной охотой, рыбалкой и помощью по хозяйству нашим старикам. В то лето было много грибов в нашей роще, мы всегда приходили домой с полными корзинками. А деревня жила ещё ох как бедно, особенно туго было с одеждой и обувью. Я в то время переживал какой;то кризис душевного состояния. Используя мою болезнь, я твёрдо решил уволиться из армии. В какой;то мере этому способствовало увольнение моего начальника отделения Шимановича, вместо которого прибыл подполковник Лесков Фёдор Григорьевич – выпускник Томского института, а вместо капитана Пышко прибыл майор Маньков. Летом 1955 г. проводились крупные военные манёвры на  базе Белорусского округа с  участием генштаба и министра Г. К. Жукова. На госпиталь легла большая нагрузка по приёму травмированных и больных, мест не хватало, были развёрнуты армейские госпитальные палатки. Работали мы много. Я в отделении оперировал язвы, варикозные вены, грыжи и пр. Новый начальник отделения стал меня ограничивать и немножко прижимать. Стали складываться слегка натянутые отношения, тем более, что я открыто говорил, что не люблю армейскую службу. А старым служакам это не нравилось. Но я упорно шёл к поставленной цели – уволиться.

УВОЛЬНЕНИЕ С ВОЕННОЙ СЛУЖБЫ

В конце 1955 г. правительство решило сократить армию на 640 тыс. человек, для чего были изменены некоторые статьи приказа МО СССР о медицинском освидетельствовании военнослужащих в сторону расширения показаний к негодности для прохождения службы. Вот этим я решил воспользоваться, чтобы уволиться. Было заполнено свидетельство о болезни на  гарнизонной военно;врачебной комиссии и  направлено на утверждение в окружную комиссию. Окружная комиссия утвердила свидетельство о болезни. После утверждения я подал рапорт об увольнении по болезни по инстанции. В округе в Минске мне отказали, ссылаясь на нехватку военных врачей. Тогда я написал пространное письмо на имя начальника Главного Политуправления Советской Армии. Недели через две пришло сообщение о том, что моя просьба будет решена положительно. Я жил в ожидании.
Заканчивался 1955  год, Новый 1956  год мы встретили
в своей семье скромно. Я просил начальника госпиталя затребовать для меня путёвку в санаторий. В конце февраля 1956 г. пришла путёвка в санаторий г. Саки, а назавтра пришёл приказ за подписью главкома сухопутных войск об увольнении меня по болезни. Я был доволен этим и уехал в Саки. Саки – городок небольшой, был тогда грязный, но военный санаторий был хорошо ухожен. Я получал грязи, и это мне заметно помогало. Вернулся я из санатория в конце марта и приказом начальника госпиталя был уволен. Я решил возвратиться на работу в областную больницу, с которой я не терял связи. Также написал письмо восходящей звезде хирургии Н. М. Амосову на правах его ученика и  просил его совета. Зима 1955–56  гг. была морозной и  многоснежной. В  начале апреля я  выехал из  Лиды в Брянск с заездом в Увелье. Добираться на Увелье предстояло от ст.Новозыбков. Дороги забиты снегом, машины не ходят, а  автобусного сообщения вообще не  было. Я  вышел в  центр Новозыбкова и  пошёл обходить стоявшие подводы. Мне повезло, в  санях одной из  подвод копался Тимофей Иванович Пугачёв из Верещак. Он согласился подвезти меня до Увелья. Здесь случайно произошла встреча с Ильёй Шаболтаем, с которым не виделись с 1943 года. Была истоплена баня, мы хорошо выпарились, посидели за столом, вспомнили наше детство. Я заметил, что Илья стал выпивать больше нормы и в пьяном виде становился невыносим. В чине капитана он служил военфельдшером в Азербайджане. Назавтра я выехал в Брянск и остановился временно на нашей квартире у Валентины Филипповны. В  облбольнице меня сразу  же приняли на  работу, я  получил паспорт и  прописался. Главным хирургом был А. А. Шалимов, хирургами работали Борис Сенченко, Вениамин Захаров, Жора Шорин, Валентин Бурый, Олег Скобелкин и  Надежда Дьяченко. Коллектив был мне в  основном знакомый, дружный, работоспособный. Оперировали мы в  большом диапазоне, в большом объёме. А. А. Шалимов работал над темой кавернэктологии при туберкулёзе лёгких, Борис Сенченко набирал материал по тотальным гастрэктологиям. Эти операции, сложные и трудные для больного и хирурга, у него шли успешно, за это время он уже получил отдельную 2;комнатную квартиру и у них была дочка Лида, на год старше моей Тани. Борис за это время вырос до высококвалифицированного хирурга и был первым помощником заместителя главного хирурга. Главным врачом больницы была Володько, крупного телосложения женщина килограммов на 120, властная, раньше работавшая патанатомом в Клинцовской горбольнице, среди врачей она имела кличку «Шахиня». Мы ещё ближе сошлись с  Борисом, по  многим вопросам наши взгляды совпадали, между нами установилась какая;то душевная близость. Передо мной стоял вопрос о   переселении семьи в Брянск, для чего необходима была квартира, но её не было. От Н. М. Амосова я получил письмо, в котором он приглашал меня в свой институт торакальной хирургии в Киеве, гарантировал диссертацию, но ясно писал, что квартиры не будет. Это меня останавливало. В  Брянске мне сказали, что ранее 2;х лет я  квартиру не  получу. С  квартирным вопросом в  те годы было очень трудно, очереди были на  десятки лет. Продолжая работать, я искал решение проблемы, о чём знал главный хирург и облздравотдел.
И вот в июне меня пригласили туда  и предложили  должность  зав.  хирургическим  отделением в медсанчасти  тогдашнего  ещё  БПЗ  (нынешнего  БМЗ- Брянского  машиностроительного, тогда- паровозостроительного  завода)  в г.  Бежица с гарантией  получения  квартиры  от завода.  Я согласился и получил направления, с которым прибыл в Бежицкий горздравотдел. Бежица тогда ещё была самостоятельным городом. В  горздравотдел  его  заведующим  Г.  М.  Тейфом  была  вызвана главврач санчасти завода В. М. Костикова, где меня представили ей. Я ещё раз напомнил о квартире. Вместе с Костиковой мы побывали  в профкоме  и парткоме  завода,  а потом  и у директора завода В. В. Юшкова. Во всех этих инстанциях меня заверили о выделении квартиры в первом готовом новом доме, сдача которого ожидалась через 1–1,5   месяца. Я   согласился окончательно и приступил к работе. Мне было грустно и жалко расставаться с областной больницей, где я начинал свою хирургию, где я всех знал и все знали меня, где была большая хирургия, что всегда как магнитом притягивает молодых врачей, где есть школа для молодого специалиста, так как в областной больнице концентрируются самые тяжёлые и сложные случаи. Но расставаться приходилось, меня ободряли мои товарищи, обещали помощь и поддержку. Да и у меня за спиной было пять лет работы хирургом, что меня как;то ободряло и вселяло определённый оптимизм. Несколько слов о медсанчасти БПЗ. Медсанчасть была организована в  1947  году, её возглавил Леопольд Анселевич Школьников, бывший хирург;гинеколог, состояла медсанчасть из  поликлиники и  4;х фельдшерских здравпунктов на  территории завода. На   заводе работало тогда  более 20   тысяч человек.  В 1956 г.  был  открыт  стационар  на 75 коек  – 25 хирургических  и 50 терапевтических.  В 1954 г.  главным врачом  стала  Костикова  Валентина  Михайловна,  в прошлом санитарный  врач,  впоследствии дерматолог;венеролог. К моменту  моего  прихода хирургическим  отделением  заведовала  Мария  Мартыновна Чернышова, гинеколог по   специальности, в   поликлинике на приёме работал В. Н. Азаров и Е. А. Аксёнова. в стационаре лечились больные с травмами и некоторые гнойные больные. Травмбольные вначале поступали в горбольницу, где им производилась репозиция, накладывалась гипсовая повязка, а потом больной направлялся в   стационар медсанчасти для долечивания. Вот в этих условиях необходимо был налаживать настоящую хирургию в отделении.

НОВОЕ ЖИЛЬЁ

Для налаживания хирургической работы необходимо было одновременно разворачивать практическую оперативную хирургическую деятельность и  подготовить средний и  младший медперсонал к  такой работе. Я  продолжал жить в Брянске, а на работу надо было ездить в Бежицу. Через неделю после начала работы я начал госпитализировать больных для оперативного лечения грыжи, хронического и острого аппендицитов, доброкачественных опухолей, варикоза вен, гнойных заболеваний и  травм. С  первых  же дней нам сопутствовала
удача. Все операции происходили успешно, без осложнений,
и  это сразу  же становилось известным в  рабочем коллективе завода, что поднимало мой личный авторитет. В то время в  хирургическом отделении работали медсёстрами Л. П. Сочеева, Е. П. Корбанова, Т. Г. Левчшенкова, В. А. Лунькова, операционной сестрой Полякова З.Ф., перевязочной сестрой- Осипенко К. Ф. В приёмном покое работала В. Я. Зуйкова. Это были внимательные, с высоким чувством ответственности работники с достаточно хорошей подготовкой, но они не имели опыта предоперационной подготовки больного, послеоперационного ухода, проведения длительных внутривенных вливаний, очищения кишечника, промывания и  опорожнения желудка и других манипуляций по уходу за больным. Для обучения всему этому я провёл цикл занятий со своими медсёстрами. К занятиям все относились с большой серьёзностью и  ответственностью, что приносило очевидную пользу делу, да и сами сёстры чувствовали свой профессиональный рост. Таким образом, стал формироваться дружный работоспособный коллектив отделения, объединённый общими успехами и едиными целями. Всё шло пока хорошо и успешно, авторитет и  престиж нашего отделения стали повышаться.
Тем временем шли последние работы на нашем строящемся доме по ул.Куйбышева. И вот в конце июле дом был сдан и квартиры в нём распределили. Я  выяснил, что на  совещании у  директора мне выделена отдельная 2;комнатная квартира, а  в  ЖКО зам. директора мне предложил две комнаты в квартире с общей кухней. Я был поражён такой непорядочностью, отказался взять этот ордер и пошёл к директору для выяснения. Владимир Васильевич принял меня, внимательно выслушал, также возмутился и тут же при мне по  телефону связался со  своим замом Козловым, отчитал его, а потом спокойно сказал, что мне выделена отдельная квартира, извинившись за  поведение Козлова. Вернувшись в ЖКО, я получил ордер на 2;комнатную квартиру. Зам. директора за счёт меня намечал отдать эту квартиру кому;то из своих друзей, но не вышло. Я был очень доволен и счастлив; наконец получил отдельное хорошее жильё на  34;м году своей жизни, и  телеграфировал жене об этом событии, стараясь разделить эту радость со  своей семьёй. Пришёл в  этот дом посмотреть свою квартиру под номером 35 на 4;м этаже в 4;м подъезде, комендант открыла её мне. Квартира состояла из прихожей, 2;х комнат, кухни, ванной и туалета. Потолки высокие, пахнет свежей краской, хорошая отделка, газификация- словом, всё радовало меня. Комендант сказала, что завтра после 12  часов будет включаться газ, будет выдача ключей, и надо прийти к этому времени. Я уехал в Брянск к Валентине Филипповне с радостной вестью. Назавтра в  12–00  я  был в  доме, получил ключи, опробовал газовую плиту, газовую колонку в ванной. Всё работало, всё было исправно. Из больницы на время взял тумбочку, 2 табуретки, кровать с постелью – до переезда семьи. Случайно в этот день мне встретился Романченко Трофим Иванович, проходивший в институте усовершенствования учителей курсы повышения квалификации. Я пригласил его посмотреть мою новую квартиру. Мы вместе с ним и «обмыли» её. У меня была бутылка спирта и закуска. Трофим Иванович любил выпить и от спирта быстро захмелел. Я уложил его на кровать, а сам пошёл в больницу. Вечером вернулся, Трофим Иванович выспался, мы ещё поправили головы, вышли с ним, погуляли на свежем воздухе и разошлись. Я ночевал первую ночь в своей квартире. Через день выехал в  Лиду для перевоза семьи.
В  Лиде в  госпитале я  взял проездные документы для железнодорожного переезда семьи к новому месту жительства. Как уволенному из армии, мне полагался бесплатный проезд на всех членов семьи и багаж, и 3;месячный оклад в качестве пособия. Мы уложили наши скромные вещи – кровати, стол и табуретки, погрузили в  контейнер и  отправили в  Брянск. Нашу лидскую квартиру я передал начальнику аптеки капитану Морозову. Последние месяцы жизни на этой квартире мою жену терроризировали соседи – местные поляки с целью занять эту квартиру, предвидя наш скорый переезд в связи с моим увольнением из армии. Но квартиру я передал капитану Морозову. Предварительно мы списались с Увельем и попросили, чтобы в определённый день кто;нибудь подъехал на ст.Новозыбков и доставил в Увелье жену и детей на время, пока я получу свои вещи по прибытии контейнера. В Новозыбкове нас ожидал с подводой тесть. Он увёз жену с детьми в деревню, а я поехал прямо в Брянск – как только я  получу контейнер с  вещами, семья переедет в Брянск.
Передо мной стояла задача – как можно больше наращивать объём хирургической помощи рабочим завода. Этому способствовало моё переселение в  Бежицу на  новую квартиру. Я  распорядился мелкие травмы в  ночное время присылать в  больницу для хирургической обработки. В  дневное время в наш стационар стали направляться все травмы, а также острые хирургические заболевания органов брюшной полости, флегмоны, абсцессы. Начали разворачивать плановую хирургию: вначале малую – грыжи, хронические аппендициты, липомы, варикозные вены, в перспективе переходя к более широкой хирургической работе. Но у меня в этот период не было достойных помощников для расширения объёма хирургии; также мешала недостаточная материально;техническая база. Ограниченность численность коек ограничивала и численность обслуживающего персонала: 1 врач, 1 сестринский пост, 1  операционная и  1  перевязочная сестра. А  один врач;хирург с одной операционной сестрой много не сделают, можно оперировать только самых простых больных. А мне хотелось поскорее наладить оперативную работу. Я уговорил терапевта Ляхову Ф. М. ассистировать мне на операции. Мои хирурги Азаров В. Н. и Аксёнова В. А. вели приём в поликлинике в  первую и  вторую смены и  не  горели желанием поработать в стационаре. Материальная база, особенно оснащение, была крайне убогая- операционный стол 20;х годов, весь изношенный, бестеневая лампа кустарной работы, кровеостанавливающие зажимы и другой инструментарий старый, изношенный и в крайне ограниченном количестве. Такая убогость оснащения меня приводила в уныние. Ведь в облбольнице и военном госпитале я работал хорошим инструментом и привык к этому. Для выхода из положения я уговорил старшую операционную сестру облбольницы дать мне напрокат с возвратом некоторое количество инструмента. И  она меня выручила. А  тем временем сам ездил на центральный аптечный склад, просил необходимый инструментарий, купил новый универсальный современный операционный стол, инструментальные столики, инструментальные шкафы, лотки, тазики, операционные зеркала, ранорасширители и т. д. Но всё это было в ограниченном количестве, приходилось упрашивать зав. складом. А потом с вписанными счетами шёл в бухгалтерию завода с просьбой об их оплате. К моему удовольствию, главбух почти всегда безотказно делал это. А это было выгодно и зав. складом, он стал более снисходительным к моим просьбам. Таким образом, к осени отделение было оснащено в достаточной степени необходимым инструментарием и хирургическим оборудованием. Я старался показать рабочему коллективу завода, руководству завода и медсанчасти налаженную хирургическую помощь нашим больным. Несмотря на отсутствие дежурств по экстренной хирургии, в вечернее и ночное время в отделение поступали больные, требующие экстренной хирургической помощи. В таких случаях всегда вызывали меня. С палатной медсестрой я   делал операции первичной хирургической обработки ран или репозицию переломов под местной анестезией раствором новокаина. Нередко бывали случаи, когда за одну ночь меня вызывали по 2–3 раза, а наутро я являлся на работу к 9 утра как ни в чём не бывало. В августе я  со  дня на  день ожидал приезда семьи в  Бежицу на новую квартиру. Я уже получил контейнер с нашей мебелью и  вещами, всё расставил по  комнатам, а  больничную мебель возвратил. И вот в одну из ночей в августе меня вызвали в больницу. Я сделал операцию, в это время разразилась сильная гроза. Дождь не  прекращался, начало светать, и я решил поспать часа два на диване в ординаторской. А в это время в Бежицу приехала жена с детьми, нашла дом и квартиру, а квартира закрыта. На стук в дверь ответа нет, разбудили соседей. Соседская девочка прибежала в больницу и сообщила мне о приезде семьи. Я был рад. Прибежал домой, открыл дверь, завёл семью с вещами и начал им показывать нашу новую квартиру. Она понравилась жене по многим показателям: на одну семью, со всеми удобствами, со своей кухней, в которой распоряжалась одна хозяйка, с газовой плитой; отдельный туалет, ванна с  газовой водонагревательной колонкой, просторная прихожая и две отдельные комнаты с дверьми. По тем временам это был верх нашей мечты. Мы все были весьма довольны, в подвале дома была выделена каморка для хранения овощей и других домашних заготовок. Но квартиру необходимо было меблировать, а мебели у нас не было практически никакой. Поэтому мы купили раздвижной стол, диван, 4 стула, кровать, детский столик со  стульчиком, столовую и  чайную посуду и пр. А мебели тогда было в продаже мало, и качество её было низким, но  другого не  было. Таким образом мы стали обживаться. В меньшей комнате на 13 квадратов разместилась наша спальня с  детской кроваткой для Тани. Ваня со  своей кроваткой разместился в зале на 20 квадратов. Здесь же расположился диван, этажерка для книг художественной литературы, которой тогда было мало. Кроме этого, перед нами встала в какой;то мере проблема одежды и обуви. Ведь мне надо было переодеться из  военного обмундирования в  гражданскую одежду. А  это требовало денежных средств, которых всегда не хватает. Но жизнь всей страны постепенно налаживалась, становилась она лучше и  для нас. Расширялся ассортимент продовольственных и промышленных товаров, они становились более доступны населению. Вот мы обставили немного наше жильё, теперь можно было пригласить моего друга Бориса Фёдоровича с его Верой Сергеевной на новоселье. Я всегда держал связь с областной больницей, в первую очередь – с Борисом Фёдоровичем. Борис помогал мне советами и делами, поддерживал мой авторитет среди хирургов облбольницы. В конце сентября мы пригласили их в гости, предварительно подготовившись к этой встрече. Мы посидели за дружеским столом, наши гости хорошо оценили квартиру и поздравили нас. Наша дружба продолжалась и подкреплялась. Кстати, хочу отметить, что Борис любил выпить рюмку, а иногда и лишнюю.
После окончания института я поддерживал письменную связь с  А. Ф. Вацуро. Он работал зав. хирургическим отделением в г. Бежецк Калининской области, был не совсем доволен своей работой, скучал по  родным местам. Я  поговорил об этом с Борисом Сенченко, и мы решили помочь ему переехать на Брянщину. Я написал Саше об этом и попросил его решиться на  переезд, предварительно приехав сюда для переговоров. Саша приехал в начале 1957 г., когда Борис занял должность главного хирурга области. Саше было предложено хорошее место – зав. хирургическим отделением Новозыбковской горбольницы. О таком месте можно было только мечтать. В  то  время хирургия в  Новозыбкове была слабой, работали в  отделении пожилые люди – Рындич и  Поляков. Большой хирургии в отделении не было, оперировали грыжи, аппендицит, а большей частью лечение проводилось консервативное. В  больнице функционировал госпиталь инвалидов Отечественной войны и  было отделение хирургического туберкулёза областной больницы, в  основном детского костно;суставного. Саше предстояло оживить всю хирургическую работу Новозыбковской горбольницы. Таким образом мы перетянули Александра Фёдоровича в Новозыбков, там ему выделили квартиру в доме напротив рынка. Саша – мужик серьёзный, имея определённый опыт хирургии, сразу же взялся за расширение её, и дела пошли в гору. Так мы постепенно стали собираться на нашей брянской земле.
После укомплектования отделения оборудованием я в ноябре получил отпуск и  часть его провёл в  Увелье. Новый 1957  год мы встретили дома скромно, по;семейному. После переезда в  Бежицу Настя устроилась работать в  вечернюю школу рабочей молодёжи преподавателем русского языка и литературы. Директором школы был Пётр Иванович Соловьёв;милейший скромный человек, скромнейший из  скромных и добрейший из добрых. Принял он Анастасию Ефремовну хорошо, по;доброму, и между нашими семьями завязалась дружба на всю жизнь, дружба искренняя и бескорыстная, что нам по душе. Работа в вечерней школе была нежелательной для Насти, но другой работы пока не было. Но с другой стороны, в вечернее время я оставался с детьми, а днём с ними была жена, что в какой;то степени было удобно нашей семье. С материальной стороны мы жили по тем временам удовлетворительно. В магазинах было достаточно всевозможных продуктов: мяса, мясных и колбасных изделий, всевозможной рыбы, включая кетовых, осетровых, рыбной икры, различных хлебобулочных изделий, кондитерских изделий широкого ассортимента. Сельскохозяйственный рынок был тоже богатым. Мы в питании практически ни в чём не нуждались, на питание денег не жалели. Постепенно мы вживались в Бежицу, которая в 1957 году в виде Бежицкого района вошла в состав г.Брянска, появились новые знакомые – наши земляки Приваловы Климентий Иванович и Надежда Петровна, которые жили в нашем доме. Климентий Иванович – доцент института, родом из Старого Вышкова, Надежда Павловна – учительница русского языка и  литературы. Потом через Соловьёвых мы познакомились с семьёй Фоминых – Иваном Максимовичем и Верой Семёновной, с Носовыми Владимиром Ивановичем и Эммой Михайловной и другими семьями. Жили мы тогда небогато, но жили весело, часто устраивали дружеские встречи за  чашкой чая, а иногда и с рюмочкой водки, всегда встречали все праздники по очереди на квартире вскладчину.
Подводя итоги моей хирургической работы за  1956  год, следует отметить, что за полгода мною сделано 214 операций. Для начала это выглядело вполне удовлетворительно. Но  основным было то, что подготовлена база для работы в 1957 году. В  марте 1957  г. хирурги Брянска проводили А. А. Шалимова в Харьков. Александр Алексеевич за время работы в Брянске готовился защитить докторскую диссертацию по  каверэктомии при туберкулёзе лёгких. Но  по  каким;то причинам эта тема не проходила. И он быстро переориентировался на опухоли поджелудочной железы. Эта тема пошла у него хорошо, диссертация была оценена и выставлена к защите. Вот с этими видами его пригласили на кафедру Харьковского института усовершенствования врачей на базе больницы тракторного завода. Теоретическая подготовка Шалимова была слабой, но оператором он был блестящим, смелым, и у него всё хорошо получалось. Положение его было щекотливым. Старые хирурги встретили и  приняли его весьма холодно, а  молодёжь его поддерживала и была в восторге от его смелости и хирургического мастерства. Все хирурги Брянска и некоторые районные хирурги организовали вскладчину прощальный ужин и вручили памятные подарки – золотые часы и  фотоаппарат. Вечер был весёлый, обстановка – дружеская, пожелания были искренними. Сменил главного хирурга Борис Сенченко;Ляшедько. Он к этому времени сильно вырос технически, он качественно и красиво оперировал на   органах брюшной полости, владел торакальной хирургией, хорошо оперировал на  костно;мышечной системе, занимался только начинающимся тогда металлоостеосинтезом при переломах костей. Короче говоря, Борис был единственной фигурой в  области, которая могла заменить Шалимова. И он стал заменять его. Это было для меня очень кстати. В апреле 1957 г. мы вместе с Борисом от нашей области были участниками ежегодной конференции Ленинградского института травматологии и ортопедии. Это были интересные заседания, на них обсуждались последние достижения нашей травматолого;ортопедической науки. В  ходе этой конференции Ленинград и Минздрав СССР отмечали 75;летие известнейшего нашего хирурга, генерал;лейтенанта медицинской службы, автора многих научных работ и  учебника «Частная хирургия», по которому учились многие поколения наших хирургов; Семёна Семёновича Гирголава. Участников конференции пригласили на  это торжество. Оно происходило в  Мраморном зале Таврического дворца. В президиуме сидели наши знаменитые академики;медики: Бакулев, Куприянов, Петров, Павловский, Орбели, зам. министра СССР и другие известные учёные. Юбиляр был награждён орденом и легковой машиной «Победа». Этот учёный;хирург заслужил и был достоин таких щедрых наград и поощрений. Тогда я увидел почти весь свет нашей хирургии, его самых достойных представителей.
В мае 1957 г. я впервые поехал на курсы усовершенствования по  разделу травматологии и  ортопедии в  Ленинград в институт усовершенствования сроком на 3 месяца, с 5 мая по  5  августа. Жили мы в  общежитии института на  Заневском проспекте напротив Александро;Невской лавры. Кафедра травматологии базировалась в институте травматологии им. Р. Р. Вредена. Кафедрой заведовал проф. М. И. Куслик, вторым профессором был Я. И. Юсевич. Куслик читал нам лекции по травматологии и частично по ортопедии, а Юсевич читал протезирование и  ортопедию. Лекции читались интересно, глубоко освещались все стороны травматической болезни и способы её лечения и реабилитации пострадавшего. Практические занятия проходили тут же и в институте протезирования. Мы присутствовали и участвовали в операциях и ведении больных. За эти 3 месяца я успел посмотреть многое в нашей бывшей северной столице: побывал в Эрмитаже, Русском музее, Петропавловской крепости и  её соборе – усыпальнице наших царей от Петра I до Александра III, посетил Александро;Невскую лавру, где захоронено много знаменитых людей России. Мне удалось сделать много покупок для семьи и себя самого: купил зимнее пальто с чёрно;бурым лисьим воротником, костюм и летнее лёгкое пальто для себя, некоторые детские вещи для Вани и Тани. 1957 год был годом Всемирного фестиваля молодёжи и  студентов в  Москве. Город жил подъёмом молодёжного движения, повсюду звучали молодёжные песни, особенно «Подмосковные вечера», которую распевали буквально все и повсюду. Примерно за 3 недели до окончания учёбы со мной случилась неприятность. Во время игры в волейбол  я оступился  и получил  перелом пятой  плюсневой кости правой стопы. Стопа за ночь отекла, болела- наступить невозможно.  С помощью  товарищей  утром  добрался до института, здесь меня госпитализировали. Остальное время вплоть  до экзамена  я   провёл  на   больничной  койке  в  больничной  одежде,  посещая  лекции  и занятия,  благо  они проводились здесь же. В день  сдачи  экзамена  я выписался, сдал  экзамен  вместе  со всеми  и назавтра  уехал  домой. В удостоверении было записано: «Сдал экзамен на «отлично», может  работать  зав.  отделением  травматологической больницы».  Эти  курсы  усовершенствования  дали  мне  очень много, мои знания по основам травматологии расширились, позволили  мне  начать  применять  металлоостеосинтез в лечении  переломов  костей.  Я стал  его  широко  применять с хорошими  результатами.  Я возвратился  из Ленинграда  с  большим  душевным  удовлетворением,  в   первую  очередь потому, что получил новые знания профессионального плана, а во;вторых  –  получил  и обогатил  свои  познания  культурного плана при посещении театров, музеев, архитектурных и  исторических памятников нашей страны и  нашего народа. Я  всегда с  большим душевным благоговением воспринимаю историю моего народа, великого народа среди других народов мира. А посещение нашей второй столицы – Ленинграда дало возможность побывать и  во  временах Петра Великого – основателя этого величественного, красивого города; во временах Екатерины II, Александра I, А. В. Суворова, М. И. Кутузова, во  временах Отечественной войны 1812  года и  её героев; во временах Золотого века нашей литературы, связанных с величайшим нашим гением А. С. Пушкиным и его современниками И. А. Крыловым, В. А. Жуковским, Дельвигом и другими нашими поэтами и  писателями; во  временах наших первых демократов;дворян;декабристов. Перед благородством, гуманизмом и  демократизмом таких представителей декабристов, как Пестель, Рылеев, Каховский, Бестужев, Волконский, Трубецкой, Якушкин и многих других, сегодня я преклоняюсь и благоговею, не в пример нынешних и коммунистов, и лжедемократов, вышедших из тех же коммунистов и духовно не поднявшихся выше их. Вот с таким духовным и внутренним творческим подъёмом я возвратился из Ленинграда. Передо мной вставали вопросы практической жизни, вопросы работы коллектива хирургического отделения и  совершенствования хирургической помощи многотысячному коллективу завода.Сразу же по возвращении я стал наращивать объём оперативной  работы  отделения,  стал  больше  брать  больных  для операций  и сократил  госпитализацию  больных  для консервативного  лечения,  переключая  их  на поликлинику. Врачи  Азаров  и Аксёнова  по очереди  работали  со мной в стационаре в первую смену, а во вторую смену на 0,5 ставки вёл приём в поликлинике.
Очередной отпуск мне пришлось брать в октябре;ноябре. Зима  в тот год легла рано, выпавший в конце октября снег остался  до весны.  Отпуск  мой  прошёл  в Увелье  у мамы. По вечерам  мы  с ней  часто  обговаривали  её  тяжкую  по множеству  причин  жизнь.  Главной  тяжестью  оставалась трудная  жизнь  деревни,  колхоз  был  в   сложном экономическом  положении.  Самым  тяжёлым  было  посеять урожай  на своих  приусадебных  участках  и  убрать  его, заготовить  сена  для  собственной  коровы  –  главной кормилицы  крестьянина.  Понятно,  старушке  самой  всё  это было сделать не под  силу.  Второй  тяжестью  для  мамы  были мои сёстры со своими малолетними детьми, особенно Христина.  Её  дети  всегда оставались на   весь день на   попечении мамы, их надо целый  день  наблюдать,  приготовить  для  них пищу, покормить их не менее 2;х раз в день, убрать всё после еды,  т.  е.  надо  было  целый  день  "пасти"  их  и ухаживать за ними.  Мама  мне  подробно  рассказывала о  переживаемых трудностях, иногда описывая разные случаи жизни; подробно описывала обиды, которые ей причинял зять Михаил «Коляник» и   другие. Что я   мог сказать ей, как было утешить её в её трудностях?  Я пытался как  мог  успокоить  её,  пожурить  её обидчиков, ободрить её добрым словом и обещанием. За время отпуска я ездил вместе с Христиной в   Старые Бобовичи за  валенками,  которые  она  раньше  заказывала.  Ехали  мы на лошади  из Верещак.  Сергей  Михайлович  Шендрик  – председатель  колхоза  разрешил  по моей  просьбе  запрячь лошадку,  а Григорий  Трофимович  Кисель  отвёз  нас  туда и обратно. Кстати сказать, мне часто приходилось обращаться в   Верещаки  за   помощью  транспортом  через  Петра Шинкаренко  или  Сергея  Михайловича.  И всегда  они  шли
навстречу моим просьбам,  наша  дружба  сохранилась  на  всю жизнь. Увельские же начальники были чёрствые, они ожидали от меня магарыча за мою просьбу.
Заканчивался 1957 год – год запуска в космос первого
искусственного спутника Земли. Это было грандиозным событием, колоссальной победой нашей научно-технической мысли. Это событие вызвало огромную сенсацию во всём мире. Всему миру были доказаны достижения нашей науки и техники, большой военный потенциал страны, которая обладает мощной ракетной техникой. Запуск спутника наполнял души наших людей гордостью за нашу Родину, духовно возвышал каждого из нас. Мы перегнали Америку!
Подводя итоги работы за 1957 год, становилось очевидным то, что наше отделение набирало силы и увеличивало объём хирургической  работы.  За год  было  произведено  400 операций с хорошими исходами.  Формировался  коллектив отделения,  складывались  свои  традиции,  к нам  стали уважительно относиться рабочие и руководство завода. Но работа отделения всё ещё оставалась на недостаточном уровне, предстояло  развёртывать  шире  полостную  хирургию.  Для этого  надо  было  создать  врачебный  коллектив единомышленников,  дерзателей,  но дерзателей  умелых и смелых.  Ведь  хирургия  в определённом  смысле  требует смелости, решительности. Нерешительность в  определённых ситуациях приводит к потере драгоценного времени, болезнь прогрессирует, больной слабеет, и запоздалая операция оказывается бесполезной. Но вместе с этим смелость не должна превышать умелость. Если ты ещё не умеешь делать эту операцию, пригласи умелого коллегу и не стыдись этого, а учись. Ибо эта жизнь человеческая в твоих руках, и лишать её во власти только Бога и в некоторой степени врача. Вот поэтому всякий врач и всякий врачующий должен быть врачом от Бога. Для меня таким эталоном был мой первый учитель Н. М. Амосов, этому я учил и моих младших коллег. Часто молодые коллеги рвутся скорее делать сложные операции, не чувствуя ответственности при неудаче, зная, что отвечать будет заведующий отделением. О таких хирургах говорят, что руки их идут впереди головы. Это опасно.
В 1958 г. в медсанчасть перёшел работать мой сокурсник Николай Семёнович Радченко. Ранее он работал главным врачом и хирургом в Жирятинской райбольнице. Переход стал возможным благодаря расширению отделения до  40  коек, и  я  пригласил Николая в  медсанчасть. Борис поддерживал нас. А  в  Бежице зав. отделением после Белявского работала Дьяченко Н. М. Кроме Радченко, в  отделение пришёл Павел Абрамович Раев и молодой врач Шурупова Нина Петровна – выпускница Ленинградского мединститута. Из;за систематической пьянки по нашему совету уволился Азаров В. Н. Таким образом, к сентябрю 1958 г. отделение расширилось до 40 коек и пополнилось врачами с некоторым хирургическим опытом. П. А. Раев уже имел опыт работы по урологии. Было развёрнуто 2 палаты для урологических больных, которыми и занимался Раев. Все урологические больные Бежицы госпитализировались к нам, Раев вёл урологический приём в горполиклинике во  вторую смену. К  осени 1958  г. Радченко стал главврачом медсанчасти, сменил Костикову В. М. И  как главный врач он
старался помочь в  работе отделения, хотя у  нас с  ним бывали и разногласия, но в порядке обычной работы. В 1958 г. началась работа в  большой полостной хирургии, мы начали оперировать желудки при язвенной болезни, холецистите, травмы органов брюшной полости, проводить урологические операции, операции на костях и суставах, и, конечно же, операции гнойной хирургии. Нагрузка по работе была большая, мы отчётливо понимали, что для развития и расширения на; шей хирургической работы надо трудиться много, в том числе и  за  счёт своего сверхурочного времени, и  за  счёт своего собственного здоровья. Благо мы были здоровы, молоды, заряжены оптимизмом и неуёмной перспективой профессионального роста. О  наших успехах стала много писать заводская многотиражка. Это способствовало росту авторитета и популярности хирургов и всего нашего отделения. В этом году было и неприятное событие, негативно повлиявшее на дела нашего отделения. Связано оно было с   судьбой Бориса Фёдоровича Сенченко. А дело было в следующем. Жена Бориса Вера Сергеевна, будучи на  усовершенствовании в  Москве, влюбилась в профессора. Вернувшись из Москвы, она потребовала развода и этим сразила Бориса. В этом стрессовом состоянии Борис напился и  пытался отравиться. Его реанимировали, и  после такого происшествия он уехал из Брянска в Харьков к Шалимову, где устроился работать и  через 2  года защитил кандидатскую диссертацию. Должность главного хирурга освободилась. Через некоторое время на эту должность была назначена Надежда Михайловна Дьяченко, также успевшая к этому времени защитить кандидатскую. Освободившееся место зав. хирургическим отделением Бежицкой больницы занял Захаров Вениамин Афанасьевич, перешедший из  областной больницы. На несколько лет хирургическое отделение облбольницы сникло в сравнении с предыдущими годами, когда здесь шли торакальные операции, включая и операции на сердце. Ушли энтузиасты, ушла вместе с ними и большая хирургия лет на 20, пока не подросла достойная смена.
Несколько слов хотелось бы сказать обо всех проблемах провинциальной хирургии 50;х годов 20;го столетия в Советском Союзе. Здравоохранение страны по своим идеалам было самым передовым и самым гуманным в мире. Бесплатность, доступность медицинской помощи, чуткость, доброжелательность, подвижническое служение больному человеку со   стороны медицинских работников;  всё это отличало нашу медицину от иностранной, основанной на рыночных отношениях больного с медработником. А эти отношения, попросту говоря, основаны на высокой оплате медицинских услуг, лекарств, ухода и  оперативного вмешательства за  счёт больного, из  кармана больного. Но  по  техническому обеспечению и  оснащению, по лекарственному снабжению наша медицина и вся система здравоохранения стояла и стоит на одном из последних мест в мире. Все эти материальные беды напрямую связаны со слабой экономикой нашей страны. На здравоохранение и медицину выделялось около 2% национального годового продукта, в то время как в экономически развитых странах на это выделяется 12–20% валового национального продукта. Экономика страны систематически подрывалась тяжёлыми периодами: первая мировая война, 2 русские революции и последовавшая за  ними гражданская война и  военная интервенция с  разрухой хозяйства и  голодом, разруха сельского хозяйства в  период коллективизации, и, наконец, тяжелейшая Великая Отечественная война с  немецкой оккупацией и  разрухой всех главных экономических регионов страны. А  потом наступил тяжёлый период «холодной войны» и гонки вооружений, лёгший тяжёлым бременем на национальную экономику. Страна не имела возможности выделять достаточно средств на медицину, и в этих условиях медики делали всё для сохранения здоровья людей, отдавая ум и душу служению больному человеку. В работе хирурга основным методом является своевременно и правильно выполненная операция и послеоперационное выхаживание больного. Для проведения операции необходим соответствующий инструментарий, которого всегда недостаточно. Большую помощь хирургам 30–60;х годов оказала местная инфильтративная анестезия, разработанная А. В. Вишневским. При отсутствии анестезиологической службы местная анестезия выручала хирурга при нашей бедности, позволяла оперировать без помощи анастезиста и наблюдать самому за состоянием оперируемого. Она сослужила хорошую службу тысячам советских хирургов и миллионам больных. По нашей бедности местная анестезия была самим благим выходом из положения. Старшее поколение хирургов и  сегодня пользуется местной анестезией во многих случаях, где она обеспечивает достаточно хорошее обезболивание. Преимущество местной анестезии состоит и в значительно меньшем проценте послеоперационных осложнений, особенно со стороны дыхательной и сердечно;сосудистой систем. Больной в  процессе самой операции и в послеоперационном периоде ведёт себя намного активнее, чем после общего наркоза, что и снижает количество осложнений. Мне лично пришлось много оперировать под местной анестезией даже при больших полостных операциях на  органах брюшной полости с  достаточно хорошими исходами. Ну а при малых операциях, особенно в условиях поликлиники, альтернативе местной анестезии на сегодня пока нет.

СЛОВО К ЧИТАТЕЛЮ ОТ СОСТАВИТЕЛЯ КНИГИ. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

На этом повествование заканчивается. Возможно, где;то ещё хранятся и другие воспоминания деда, но мы пока их не нашли. Писал дед свои воспоминания, как я, его внук, помню, в конце восьмидесятых годов прошлого века. С тех пор произошло много перемен. В результате Чернобыля значительно обезлюдело наше Увелье, много жителей было переселено в  «чистые» районы Брянской области, много из покинуло деревню по экономическим причинам в годы постсоветской разрухи. Разорилось и было признано банкротом Увельское сельхозпредприятие (бывший колхоз). Из-за высокой заражённости радионуклидами почвы прекратились промышленные торфоразработки в окрестностях Кожановского озера, было закрыто и впоследствии разграблено некогда крупнейшее в области торфопредприятие в п.Мирный Гордеевского района, на другом берегу озера, разобрана узкоколейка Мирный-Сураж. Участки промышленных торфоразработок с целью экранирования радионуклидов были затоплены, в результате чего площадь озера, точнее, образовавшейся системы озёр, увеличилась в несколько раз, а река Вихолка в Увелье, напротив, полностью пересохла. Озеро ныне объявлено памятником природы. Из-за проклятого Чернобыля, случившегося в 1986 году, я был лишён классического «лета в деревне», коим в мои школьные годы хвастались одноклассники, мои родители попросту боялись туда меня отправлять на каникулы из-за опасности воздействия радиации на детский организм, за что я сейчас им очень благодарен. До школы в Увелье я бывал несколько раз, последний- в предчернобыльском 1985 году, и воспоминания о нём имею смутные. В следующий раз мы с дедушкой там уже по окончании школы, в 1995-м, позже- в 1999-м и 2004-м. В тот год я ездил с дедом на юбилей семидесятилетия Увельской школы. В 1995-м и последующие годы мы останавливались у зятя деда по сестре Михаила «Коляника» Шломы. Здесь я окунулся в мир простых деревенских радостей, так любимых дедушкой- ходил по грибы в Лозу и Мигачев, ловил карасей на Выгоре, ставил под руководством деда и деревенских мужиков сети на Кожановском озере, учился водить дедовы «Жигули», парился в деревенской бане, в общем, активно отдыхал  и радовался душой и телом. Последний раз я побывал в Увелье в 2010 году, уже после смерти дедушки. Мы посетили могилки нашей увельской родни, ведь к тому времени близких родственников у нас в деревне не осталось- все либо умерли, либо разъехались. Мы нашли нашу старую хату, где жила когда-то мама моей бабушки Анастасии Ефремовны и дедушкина тёща Татьяна Калистратовна. Хата оказалась полуразрушенной, её окружал одичалый плодовый сад. Но соседская бабушка нас узнала, хоть и не сразу. Вообще, деревня казалось какой-то заброшенной, ведь здесь остаются доживать свой век в основном старики- ни работы, ни перспектив у более молодого поколения на сегодняшний момент здесь нет. Но дедушку старшее увельское поколение помнит, он оставил о себе на Увелье, да и вообще, на Земле, светлую память множеством спасённых его врачебным талантом жизней.
Дедушка покинул наш суетный мир в 2006 году, на 85-м году жизни, а в 2007-м, не пережив своего мужа и на год, умерла бабушка. Они прожили вместе 64 года и являются для нас образцом семейной жизни, любви и верности. Самые светлые детские воспоминания у меня связаны с дедушкой. Мы, его потомки, помним его и стараемся быть достойными его памяти.
 Надеюсь, книга оказалась интересной и понравилась вам, читателям.

2014 г.
Евгений Виноградов, внук
В.И.Брита