Ружьё

Я человек, в общем-то, простой. Войну прошедший, газами травленый. В культурах модных, может, и не разбираюсь, но вот писателей всяких очень даже ценю и уважаю. У меня даже один писатель в друзьях имелся – фельетоны в журнал с каким-то звериным названием писал. То ли «Бегемот», то ли «Крокодил» - сейчас столько животин всяких развелось, всех и не упомнишь. Дружили мы с ним аж с самой гимназии, пока через другого писателя не рассорились. О том и будет моя история.
Пошёл я как-то раз на базар, ружьё для охоты себе купить. Ну и так, кое-чего по хозяйству: мыла там, спичек, канифоли. Иду, по сторонам глазею: столько всего хорошего продают, и в дому, опять же, пригодного, аж глаза разбегаются.
И тут попалась на глаза мне книжная лавочка одна. Подошёл я, стало быть, к прилавку, взял книжицу полистать. Для общего, так сказать, образования. К тому же у Николая – это писатель тот самый, дружок мой, стало быть – именины на днях случиться должны были. А книга, как умные люди говорят – самый лучший подарок. Оно, конечно, не все писатели любят, когда им книжки дарят, им самим больше свои книги дарить нравится. Но Коля – он совсем не такой был. Чужие книги с большим интересом читал.
- Знаешь, Митрич, - говаривал он мне. – Чтобы самому писать хорошие книги, нужно сперва чужих прочесть достаточно.
Умный человек был, чего уж там. Только вы не подумайте, что помер он или ещё чего. А то я всё «был», да «был». Жив он и здоров, вчера только его в очереди за постным маслом видел. Просто мы, как поссорились, так с тех пор друг с другом и не разговариваем.
Стою я, значит, у лавки, книжку листаю. Чую вдруг - за рукав меня кто-то теребит. Оглянулся, смотрю - гражданин какой-то незнакомый. С виду вроде приличный: в пиджаке, штаны отутюженные, с тросточкой. Сразу видно - культурный человек.
- Вы, - говорит. - Товарищ, сразу видно - литературой интересуетесь.
- Есть такое дело, - отвечаю. - Я, конечно, человек простой, но к писателям отношусь крайне уважительно. С одним даже лично знаком.
Он прямо расцвёл весь от радости.
- Тогда, - говорит, - Есть у меня к вам исключительное предложение. Ружьё самого Антон Палыча Чехова. Ни в жизсть бы не продал, да нужда заставляет. Купите, всего за двадцать пять рублей. И вам радость, и мне - с долгами рассчитаться.
А я сам, надо сказать, к Чехову весьма уважительно всегда относился. Дядя Ваня, там, вишнёвый сад... Опять же: тут тебе и ружьё, и культура сразу.
- Что же, - говорю я. – Ружьё, конечно, вещь в хозяйстве крайне полезная. Только почём я знаю, что оно чеховское – ружьё это?
Тот только руками взмахнул.
- Да вы, товарищ, не волнуйтесь. Вот, сами посмотрите.
Отвёл он меня за угол, ружьё это показать чтобы, значит.
Смотрю, на прикладе табличка, с виду серебряная. На табличке надпись выбита: мол, Антон Палычу Чехову от графа такого-то. Забыл уже как его.
- Так что вы, товарищ, не сомневайтесь, - говорит гражданин этот. - Ружьё самое что ни на есть чеховское. Берёте?
Поторговались мы немного, сошлись на двух червонцах. А из пятёрки сэкономленной я Коле томик Помяловского прикупил, у него, кажись, не было такого.
Вернулся я домой, спрятал ружьецо это в сундук, а сам к дружку своему, Николаю, побежал – покупку обмыть. По дороге к старухе Агаповой заглянул, пол-литру самогону прикупил. Вернулись ко мне, обмыли как полагается. Стал я тогда обновкой хвалиться. Достал ружьишко из сундука и Коле показываю.
- Смотри, - говорю. – Николай, вот ружьё самого Антон Палыча Чехова на базаре нынче купил. Гражданин один продал, за два червонца всего.
Тот взял его, осмотрел внимательно и обратно мне суёт.
- А что за гражданин такой тебе его продал? Небось чернявый такой, высокий, с тросточкой?
Я аж удивился.
- Точно, говорю. – А ты почём знаешь?
- Выкинь ты это ружьё, Митрич, - отвечает он. - А лучше всего в пруду утопи.
- Это с чего бы это? – удивился я. – Я за него, может, два червонца отдал. По осени на уток с ним пойду. Выкини! Экий хват!
А тот всё на своём стоит.
- Знаю я про это ружьё. И про гражданина того наслышан. Выкини, говорю тебе. Ничего хорошего, кроме неприятностей не будет тебе от этого ружья. А на червонцы свои наплюй.
А я, надо сказать, человек хоть и отходчивый, но вспыльчивый. Да и как же это – взять и наплевать на кровные свои червонцы? Ну и наговорил я дружку своему всякого. Вроде даже в ухо дал, не помню уже. У Агапихи самогон дешёвый, да злой. Из буряка она его гонит что ли?
Но и Коля хорош. Наговорил мне всякого и ушёл, хлопнув дверью. Обиделся, стало быть.
А ружьё это я на стену повесил. Отошёл, полюбовался – красота. Так и оставил его, ружьё это, стало быть, на стенке висеть.
Ну и провисело оно там до самого вчерашнего дня, когда я барышню одну домой к себе пригласил. Хорошая барышня, культурная. Как в комнату зашла, сразу:
- Ой, да что же вы молчали? Да у вас же ружьё самого Антон Палыча Чехова имеется!
И за ружьишко это - цоп! А то возьми, да и бабахни. А я же сам смотрел, когда покупал: не заряжено, нет. Я, хоть газами на войне и травленный, но заряженное ружьё от незаряженного отличить в состоянии. А тут - бах!
Барышня, конечно - в обморок. В потолке - дыра с кулак. Соседи на шум прибежали.
- Убили! - кричат.
И милицию сразу вызвали.
Приехала милиция. И хорошо ещё, что правильная она оказалась, с понятием.
- Коли, - говорит. - Никто не пострадал, значит и шуметь тут не о чем. Расходитесь, граждане, по своим жилплощадям.
Но ружьё всё же с собой забрали.
- Конфискуем, - говорит. - Во избежание.
А оно так, пожалуй, и правильней. Пусть уж лучше в музее каком-нибудь за стеклом висит, где не будет его кто попало трогать.
Сижу я теперь и думаю: может зря я с Колей так-то вот? Он, как тут ни крути, прав со всех сторон оказался. Пойти помириться может? Друг, ведь, он и есть - друг.