Рыбные котлеты

Пашка стоял на высоком сугробе сохранившимся  под свежими опилками и грустно смотрел вслед медленно плывущей по колдобинам машине матери. Или показалось, что грустно? Скорее выжидающе: «Давай, мать, рули скорее, не мешай наслаждаться жизнью серьезному шестилетнему пацану. Вот померяю сейчас высокими сапогами все лужи вдоль расплывшейся глинистой дороги, наберу в закатанные штаны золотистого опилка и притащу домой все эти «художества».
«И притащит домой все эти художества…» – подхватывала в мыслях мать, уже представляя, как вода непременно зальет сапоги. «Не забыть бы просушить..». А джинсы Пашка бросит где-нибудь в угол своей комнаты и найдет она их завтра утром, когда будет стирать «белое», потому что «черное» ставила на ночь, а про штаны и не вспомнила. От скучных штанов мысли ее быстро перешли к глобальным проблемам: «В какой дыре живем, Господи… Дети ползают в грязи – вот и все развлечение».
Притормозив перед главной, Кира увидела парня в белой девятке, который растеряно крутил головой, не понимая, кто кого должен пропускать. «Знак проспал -  деревня…» - мелькнуло у Киры. Она снисходительно улыбнулась парню.  Увидев иномарку, явно уступавшую ему дорогу, парень дал газу и умчался по главной, унося с собой мысли Киры о сыне и насущных проблемах житья-бытья неуютного поселка.
На работе за чаем вспомнила грустного Пашку, поделилась: «Бедные наши дети! Никакой цивилизации – в выходной день ребенку податься некуда, снег сошел, дороги поплыли. На лыжах поздно, на велике рано», а про себя подумала «Дура, что не уехала отсюда, пока Пашки не было, все же с двумя как-то легче, чем троих с собой волочить…»
Мысли перебила сорокалетняя Татьяна, ровесница Киры: «Да брось ты! Мы всё детство бегали по таким же лужам и были счастливы! Помнишь? Здорово же было! Соберемся толпой со всех дворов, палки вместо автоматов и играем в войнушку. А зимой-то, зимой! Придем домой – штаны и шубы колом стоят. Я еще и валенки в сугробе постоянно оставляла! Потом откапывали» - засмеялась Татьяна, рассыпалась лучиками морщинок вокруг глаз.
«Счастливые люди!» - думала Кира, кивая. И все знали, что Танька уже в сотый раз  говорит о своем счастливом детстве с промерзшими штанами, а Кира в сотый раз кивает, но было у нее там нечто такое, в этом счастливом детстве, от чего Кирка смотрит улыбчивым растерянным взглядом на Таньку, потому что ответить нечего – не было ребят с соседних дворов, не было ссор и примирений: «мирись, мирись и больше не дерись»,  не было….
«Не было – мелькали мысли – У всех было. Почему у меня не было? Все обычно: рабочий поселок, детсад, школа. Отец рабочий лесозавода, мать продавец в продмаге, бабушка образованная и дед воевал. Как у всех. Почему в моей жизни не было валенка оставленного в сугробе?» Но она знала, что было что-то, что ей непонятно и не изведано ею же самой в глубине собственной души, что сделало ее не такой, как все.
В детский сад ее пытались водить рано – не получилось. Она и сейчас помнила это чувство брошенности, предательской  оторванности от мягкой материнской груди. Она кричала целыми днями и от детсада ее милостиво избавили.
Образованная бабушка брала с собой на работу, оставляла у себя на выходные. Вместе читали книжки, играли в кукольный театр, смотрели по маленькому телевизору фигурное катание до «Времени», а после ежевечерних новостей Киру укладывали за самодельную шторку, чтоб не светил в глаза голубой экран, по которому бабушка смотрела фильм «после времени» и вязала носки. Колючие носки ершились острыми концами спиц, когда бабушка примеряла их на маленькую ножку Киры. «Еще два ряда и можно будет сбавлять, - приговаривала бабушка,  тяжело поднимаясь с колен после примерки. Два ряда были «на вырост», но нога Киры расти не хотела – так и осталась тридцать пятого размера на всю жизнь, мучая хозяйку выбором обуви.
«Дааа, хорошее у нас было детство! Не то, что у этих…. Ведь никуда не ходят! Только у компьютера сидят!»- продолжала Татьяна, тоном, не терпящим возражений. Остальные «девочки» подхватывали извечную тему отцов и детей, жаловались на ленивых отпрысков, на невозможные домашние задания, на окончательно сбрендивших учителей. Обычный утренний чай….
Говорить о своем детстве Кира не любила, вспоминалось оно ей клубком каких-то проблем, страхов и неприятностей. Это был парадокс ее памяти вопреки народной мудрости, что все плохое быстро забывается. Тут же напротив – ярко  помнились переживания, а радостное казалось таким незначительным, что будто  его не было вовсе.
Детский сад, в который Кира все же пошла, но уже после пяти лет, запомнился ей правильно съеденными яблоками на полдник, холодными тихими часами без сна и рыбными котлетами.
Яблоко надо было есть правильно, не обкусывая со всех сторон. Кира поняла алгоритм поедания яблока, за что ее хвалили, но ей казалось, что незаслуженно – ведь совсем «подряд» не получалось – надо было обходить сердцевинку. И за эту незаслуженную похвалу она корила себя, пытаясь есть яблоко как можно правильней.
Холод зимами в детсаду был «собачий», дети ходили тепло одетыми и в одинаковых валенках, снимали их только, когда ложились спать – в той же одежде. Кроватки сдвигались рядом и поверх детских шерстяных одеялок укладывались большие ватные, обшитые атласной материей  зеленого и красного цвета. Кира засыпала тяжело, и это свойство ее организма сохранилось на всю жизнь. Тихого часа не хватало, чтоб разложить по полочкам все происшедшее за половину детсадовского дня. И когда дрема начинала охватывать ее теплом, разливавшись по телу и принося в ее головку мелькающие образы, детей начинали будить…
Но самым главным детсадовским воспоминанием стали для Киры рыбные котлеты. Когда из кухни начинали разноситься отвратительные запахи жарящихся  рыбных котлет, Кире казалось, что мир рушится. Она понимала, что экзекуция неминуема. И строгая Зинаида Николаевна и  добрейшая румяная Таисья Павловна неизменно сажали Киру за отдельный стол и пытались накормить этим мерзким серым веществом. Кира ревела, давилась соплями, слезами и котлетами, но опытные воспитательницы пихали кусок за куском…. Нет,  не так быстро…..  Пихали кусок и следом заливали воду. Отвратительная смесь рыбного фарша и холодной воды из стакана…. Обрывки мыслей роились в голове ребенка, наскакивали одна на другую, чудовищно толкаясь и отчаянье было таким же  горьким, как эта противная смесь, заполонившая рот и хотелось лишь одного, чтоб это поскорей прекратилось. Но это прекращалось только тогда, когда все, что было на тарелке, окончательно исчезало во рту Киры.
«Зачем – сейчас думала Кира, - зачем они делали это?» Неужели образованным воспитателям, закончившим свои педагогические учебные заведения, прочитавшим ни один учебник, ни разу не пришло в голову, что можно сделать маленькой девочке такой несущественный подарок: не заставлять сегодня есть рыбные котлеты. Стоили ли калории, обязательные для пополнения энергией детского организма, тех мук, что начинала испытывать Кира еще за час до обеда, тревожно принюхиваясь, всматриваясь в лица воспитателей и ребят.  Но никому не было никакого дела до того, что было на обед. Кроме Киры.
Она честно пробовала прикоснуться к котлете, но все ее существо противилось, она отодвигала тарелку и ждала, когда ее поведут за отдельный столик. Кира не помнила, что делали в этот момент другие дети, не помнила смешков и жалеющих взглядов, но среди ее мыслей еще не успевающих оформиться в четкие фразы мелькало осознание того, что что-то тут не так, раз одна она сидит за отдельно и давится пищей, которую все остальные едят – с удовольствием ли, с отвращением ли.…  Но едят. И их не ведут за другой стол и не заливают каждый кусок котлеты холодной водой. . .

…Кира ехала по высохшей серой трассе, чуть давя на газ, поддерживая нужную скорость. «Нужная» скорость всегда была разная и зависела вовсе не от дорожных знаков, а только лишь от настроения Киры.  В последнее время скорость редко была выше ста двадцати километров в час – домой возвращаться не хотелось. Целью таких поездок на несколько километров «туда-обратно» уже не было получение удовольствия, когда сто сорок по неровному асфальту заставляют подпрыгивать и замирать радостно сердце, когда после двойного обгона перед встречкой сознание на долю секунды меркнет и возвращается с легкой испариной на лбу и вздохом облегчения. Кира радовалась увеличенному на час рабочему дню, добавляла себе полчаса унылой поездки  и возвращалась домой за недолго до времени сна, успев проверить уроки у сына, перекинуться парой слов с супругом и с удовольствием шла спать.
Это было ее время. Сон сразу никогда не приходил, как и тогда, в детстве. И Кира думала. Думала о разном. Вспоминала прошедший день, раскладывала по полкам сознания события, определяла им свое место: эти поближе, те подальше. Иные оборачивала свертками мыслей, порой удачных – Кира улыбалась, прикрыв глаза, приятной находке. Неприятные события тоже обдумывались досконально – и решения непременно принимались. Скарлеттовское «яподумаюобэтомзавтра» ей не подходило. Надо было решить все сейчас, и только тогда приходил сон.
 Он никогда не был захватывающим ее полностью. Казалось, она слышит, как дышат дети, как проезжает машина за окном и как скребут мыши на чердаке. Сновидения приходили одно за другим: одни явные и реалистичные, другие размытые и бессмысленные, но они обязательно были. Никогда не было у Киры погружения в сон без сновидений и всегда, проснувшись, Кира эти сны помнила.
Кира уже не знала, каким образом ее существование вернулось к состоянию «рыбных котлет». Она оценивала свое настроение как «вялотекущее депрессивное», пыталась выкарабкаться из него множеством поездок больших и маленьких, но помогало ненадолго или вовсе не помогало. Но никогда не делало хуже, поэтому Кира упорно планировала поездки, понимая, что без них «кранты»: тихо плачущее внутри вырвется наружу и пойдет крушить все то, что зыбко держалось еще и позволяло жить, будто бы, как все, сохраняя показное  спокойствие.
Кира точно знала, что когда-то раньше она была счастлива. Лет пять или шесть в середине своей сорокалетней жизни она четко осознавала себя счастливой и радостно сообщала об этом всем интересующимся. Потом постепенно прошло, как неизбежно проходит обострение какой-либо болезни и жизнь ее, Киры, текла как-то безрадостно, как бы в ожидании того, что в меню обязательно появятся рыбные котлеты. Это ожидание портило все и делало жизнь  бессмысленной  настолько, что не страшно было умирать. Она корила себя за то, что ей не страшно, что она готова и даже, наверное, хочет этого. Кира никогда в своей жизни не рассматривала возможности убить себя – усмехалась про себя, что ее скучная жизнь поскупилась даже в этом на достаточно бурные эмоции, чтобы пойти на решительный шаг. Но если это вдруг само собой как-то случится… «Пусть, - думала Кира, - в сущности ничего страшного в этом нет»…

…Кира проснулась раньше обычного, голова была ясной и спать больше не хотелось. Но и вставать не хотелось тоже. В голове промелькнуло обычное: что плохого будет сегодня? Кира повернулась на бок, уютно свернулась калачиком и, прикрыв глаза, начала обычное копание в своем сознании, вспоминая, что приснилось и обдумывая предстоящий день. Приснившийся сон толчком прорвал оболочку памяти и ввалился ей в голову ярким шаром, несущим в себе события какого-то особого значения. И, чтобы понять вполне это значение, Кира принялась раскатывать этот шар: картины появлялись одна за другой, как слайды; раздвигали ярким светом границы серой тягучей депрессии, показывая Кире выход – такой обыкновенный и ясный, что Кира удивилась, почему этот простой выход она не увидела ранее.
Таисья Павловна входила в столовую с алюминиевым подносом, полным рыбных котлет, улыбаясь и вдыхая котлетно-рыбный аромат с удовольствием, будто  это и правда  было так приятно. Кира смотрела на воспитательницу и вдруг ей в голову пришла мысль, которая удивила ее и в то же время обрадовала неимоверно.
- Вы все врете! - вскричала Кира.
- Что-о-о? - Таисья Павловна произнесла это с каким-то завыванием, превращаясь в какое-то странное размытое существо.
- Вы все врете! – повторила Кира еще громче, - Вы все! Все! Вы ненавидите эти котлеты. Это не вкусно для вас. Вы просто врете!
- Вкусно, вкусно, - захныкал маленький Андрюша Пташник,  - я люблю котлеты.
-Только ты! – выкрикнула Кира. Только ты! Больше никто! Но все едят! Я не буду! Никогда я больше не буду! Я большая! Мне 42 года!
Дети засмеялись и стали показывать пальцами на Киру.
-Такая большая девочка, а до сих пор ешь эти противные рыбные котлеты! – доброе старушечье лицо Таисьи Павловны смотрело ласково снизу вверх на высокую Киру.
-Не буду больше… Честное слово… Таисья Павловна, Вы не виноваты. Только раз или два… Я давно простила Вас.
-Кирочка, девочка. Зачем же ты продолжала есть их всю жизнь?
- Я не знаю…  Я думала так надо…  А разве не надо? – и Кира заплакала, тихо подвывая.
-А разве мы не сказали, что, когда ты вырастешь, то сама сможешь выбирать? – Таисья Павловна строго склонила голову и стала похожа на директора школы, к которой училась Кира восемь лет. Даже очки появились откуда-то.
-Нет, я продолжаю есть их постоянно и думаю, что так и будет впредь. Если всем нравится, то я тоже должна… Наверное…
Нарастающий гул заставил Киру повернуться: «Да, едим постоянно… И вкусно… Противно…. Нужно есть… Ела и буду есть… Не хочу и не буду…». Голоса звучали наперебой.
Кира окинула взглядом помещение: огромный зал, похожий на ресторан в заграничном отеле. Нарядные взрослые люди сидели за красиво накрытыми столами и, ловко орудуя ножами и вилками, расправлялись с вкусной едой. Кира всматривалась в  людей и узнавала знакомые с детства лица.
-А где котлеты? Тут пахнет котлетами! – громко спросила Кира.
-Вот же они! – ответила голубоглазая девушка с завитыми рыжими волосами, держа за клешню огромного рака.
-Ну, я же говорила, что вы все врете! – Кира рассмеялась и все в зале рассмеялись вслед за ней.
Этот смех не выражал насмешки, а всего лишь радость от того, что она все поняла.
Кира присела за крайний столик и махнула рукой официанту, уже ожидающему ее знака.
-Что будете заказывать? – юноша участливо склонился к Кире.
Кира на минутку задумалась, оглядев роскошные блюда на соседних столах.
-Будьте так любезны... А принесите мне рыбные котлеты.
-Вы точно решили, мадам? – улыбнулся официант.
-Абсолютно! И стакан холодной воды, пожалуйста!