Горькая полынь Ч3 гл8

Глава восьмая
Рыцарь мечей

Порт Ливорно, поздний вечер 9 сентября 1618 года.
Внутренность припортового трактира освещалась скудно, да и те лампады, на которые не поскупился владелец, адски чадили.
Вошедшего приветствовали, узнавая в густой полутьме по длинным, спадающим на плечи волосам, надвинутой на глаза шляпе, одежде и походке, и он, хрипловатым, но звучным шепотом здороваясь в ответ, небрежно, вразвалочку, продвигался через толпу к своему излюбленному месту в углу заведения, где, похоже, назревала какая-то заварушка. Навстречу ему выскочил невысокий ледащий парень в куртке моряка, только явно с чужого плеча, и подранных штанах.
– Там вон гишпанцы уж больно зарвались, слышь! – трусовато и одновременно дерзко ломаясь перед пришедшим, пожаловался он.
– Ну и?..
– Так ты ж знаешь, нельзя нам. Эти тут монетами сорят, барселонцы, а Кирино за грош удавится, не моргнет – сдаст нас с потрохами ищейкам, только тебя он и боится. Как слышит – «Биажио», так аж весь зеленеет, соображает, что если ты его кинешь, эту лавочку у него мигом отобьют. Ты б пугнул недоносков, что ли? Все равно ж тут не задержишься, то тут, то там…
Биажио чуть приподнял голову, и тень от полей шляпы отодвинулась с небольшой черной бородки на его лице.
– Сколько смотрю я на тебя, Фабио, и на твоих дружков тоже, всегда думаю – то ли пальцем вы деланные, то ли яйца вам всем где-то оторвало? – с пренебрежением тихо пробурчал он, сверля собеседника взглядом невидимых глаз и явственно морщась. – Ты б еще поплакал.
– Ну чего ты… – примирительно, почти заискивающе ответил Фабио, будучи едва ли не на полторы головы ниже, и с фамильярностью похлопал его тыльной стороной ладони по груди. – Я ж говорю – нельзя нам дергаться. Тут кругом шляется полиция, все ряженые, черта с два ты их отличишь. Кирино только свистнуть им, вмиг повяжут. А тебя он сдать не посмеет.
– Фабио!
– А?
– Мне надо, чтобы ты последил тут за одним типом и оповестил меня, когда он снова прибудет в Ливорно.
– Ладно, замётано.
– Ну пошли, покажешь мне твоих гишпанцев.
Они приблизились к столу, где обычно предпочитал сидеть Биажио, занятому теперь компанией шумных подвыпивших барселонцев. Трое сидели на месте, а четвертый брал измором какого-то местного, из горожан, дожидавшихся отплытия – как это частенько водилось у испанцев, он упорно навязывал тому свое общество, предлагая выпить с друзьями за здравие всех Габсбургов. Ливорнец сдержанно отказывался, чем лишь сильнее распалял патриотизм всей четверки. Волком косились на приезжих завсегдатаи, но вступиться за своего не решались, зная продажную натуру трактирщика.
– Эй, Педро, – громким шепотом окликнул испанца Биажио.
Тот оглянулся. Шепчущий остановился, закладывая большие пальцы рук за поясной ремень и еле уловимым движением разминая плечи.
– Ты мне?
– Ну.
– Я не Педро.
– А какого хрена тогда отзываешься, как Педро, el cabron mas grande en el mundo?!
После этих слов с мест подскочила вся компания. Биажио коротко сплюнул в сторону и вдруг, не церемонясь, хватил тяжелой табуреткой, да наотмашь, того, который стоял к нему ближе всех. Это послужило сигналом для остальных. В трактире завязалась крупная потасовка, чуть было не перешедшая в поножовщину. Больше всех досталось «Педро», но и ему удалось спасти свою шкуру благодаря воплям и сетованиям хозяина, который примчался на крики и грохот с прытью гончего пса. Четверку приезжих вытолкали восвояси, попрекать же Шепчущего Дюрант Кирино в самом деле не осмелился, лишь поглядел с эдаким укором да покачал головой, вытирая трясущиеся руки фартуком. Биажио демонстративно кинул ему на стойку пригоршню серебряных испанских песо и, покидая трактир, за шиворот повлек с собой Фабио:
– Идем, покажу тебе его, он на пристани сейчас.
Перевернутую мебель расставляли по местам, пара мальчишек-слуг мешалась под ногами, заметая расколотую в драке посуду.
– Видишь вон ту шхуну?
Черная вода у пристани в отсветах маяка и нескольких натыканных как придется фонарей казалась тяжелой и масляной. Фабио разглядел силуэт судна, покачивавшегося на волнах.
– Утром я уплываю на ней, а тот, о ком я тебе говорю, отправится следом на пескарезе. Меня не будет здесь до дня Всех Святых, а ты поглядывай, когда вернется он и куда потом направится.
Биажио завел его за угол здания портового склада с видом на Старую крепость, высившуюся в бухте. По каменным ступенькам к молу спускался мужчина в коротком, наброшенном на плечо плаще.
– Это он.
Фабио кивнул.

Ассанта Антинори повторяла расклад уже в третий раз, и в третий раз он вызывал у нее тревогу: в сочетании с Императором жезлов и Сивиллой мечей – некими людьми из близкого окружения Эртемизы Ломи, на которую она втайне гадала, – все время выпадали то паж на фоне птиц в облаках, то рыцарь, то восьмерка, но неизменно каждая – масти мечей. Любая трактовка упиралась в смерть двоих важных для подруги людей (маркиза Антинори, претендуя на роль дорогих для Мизы персон, надеялась, что карты предрекают этот исход все же не ей). Плохим было и совпадение Иерофанта с десяткой, символизирующее ритуальное убийство. Но особенно не нравилась Ассанте партия рыцаря и королевы, крайне опасная для здоровья, а то и жизни любой молодой женщины.
Их с Раймондо сын, пятилетний Улдерико, уже второй день не отходил от пруда с экзотическими пестрыми рыбами. Слуга маркиза, японец, подал хозяевам идею соорудить в саду возле дома водоем наподобие тех, что являлись привычным украшением дворов у него на родине. Лабиринт не слишком глубоких каналов вился по лужайкам, ныряя под маленькие декоративные мостики, огибая кочки, усаженные камышом и сверкая бликами солнца, соединял два бассейна в разных концах парка – тенистой рощице у самого здания и на отдаленной солнечной полянке.
– Как же это красиво, маменька!
И кто бы мог подумать, что мальчика так умилит беготня за стайками причудливых водных созданий!
– Ну будет вам, мой юный друг! – откликнулась Ассанта, отрываясь от Таро. – Вас уже заждался учитель. Пожалуй, пора привести себя в порядок и отправиться в классную комнату, вы согласны со мной, Улдерико?
– Да, маменька! Можно еще минутку? Всего одну!
– Хорошо, но не более. Иначе я буду вынуждена позвать гувернера! Хотите вы этого, или вы уже взрослый молодой человек?
– Нет, нет, маменька, через минуту я буду уже на уроке! Обещаю!
Она уже хотела было вернуться к раскладу, как увидела поднимавшуюся к ней на террасу Эртемизу и всплеснула от неожиданности руками:
– Неужели я не сплю? На ловца и зверь бежит! Здравствуй, дорогая, как я рада тебя видеть!
На всякий случай Ассанта, зная непредсказуемость норова художницы, решила не говорить ей, на кого гадала, и сгребла карты в одну общую груду на мраморном столике. В глубине души ей не понравилось такое совпадение: как будто это было лишним доказательством того, что Таро не лжет…
Они обнялись, и Эртемиза присела возле нее на скамейку, позволив маленькой белой собачонке в синем ошейничке обнюхать руку. Учуяв запахи красок и разбавителя, пес недовольно чихнул, тявкнул и снялся с места. Ассанта засмеялась; своим безошибочным и приметливым женским взглядом она тут же уловила новое в повадках подруги – то, на что прежде не было и намека: плавная, довольная каждым движением грация, пришедшая на смену порывистому желанию убегать и прятаться, уверенное достоинство взрослой женщины, а не робость монашки, готовой к выволочке от настоятельницы. Но между тем сейчас в лице Мизы читалась и тревога. Именно тревога, не скорбь, которую можно было бы предполагать в связи с ее траурным нарядом. Впрочем, подумала маркиза, траур по Пьерантонио она носит формально, даже не скрывая облегчения, за что Ассанта не только не осуждала ее, но и всецело поддерживала. После того, как это ничтожество обращалось с женой, маркизе на ее месте вряд ли удалось бы подавить в себе желание сплясать тарантеллу на его могиле.
– После этой поездки тебя словно подменили, – поигрывая веером, сказала она. – Скажи, тебя там поили чем-то особенным? В следующий раз, когда буду в Венеции, я непременно закажу себе тот же самый напиток. Право же, сколько раз я там бывала – всегда возвращалась оттуда собой…
Не вдумываясь в ее болтовню и аккуратно подбирая слова, Эртемиза поинтересовалась, не может ли та знать, где сейчас обретается идальго Хавьер Вальдес. Ах, так вот он – секрет волшебного зелья! Ассанта торжествовала. Чтобы не испортить триумф и не вспугнуть гордячку, маркиза ответила, мол, да, она знает, где Вальдес, поскольку накануне он был по служебной надобности отозван в Мадрид.
– Он приезжал попрощаться перед отбытием в Ливорно и уже ночью должен был отплыть в Испанию.
Эртемиза с досадой встряхнула головой в изящной легкой шляпке:
– Жаль. Это именно тогда, когда он нужен…
– О!
Значит, слухи не врут, и они в самом деле встретились с ним по дороге из Венеции, а судя по светящемуся виду подруги, Хавьеру наконец-то повезло доказать ей свою преданность на деле. И ведь эта упрямица могла стать счастливой гораздо, гораздо раньше, если бы не цеплялась так усердно за общественные условности, касающиеся вопросов брака и верности супругу, каким бы негодяем он при этом ни был. Вот только чем объяснить хмурый вид Вальдеса в последнее время? Похоже, у Эртемизы открылись новые способности, и на сей раз это дар сердцеедки. Ну что ж, некоторые мужчины даже любят позволять женщине поиграть с собой, и кабальеро не без удовольствия полакомится из рук своей возлюбленной даже столь острым деликатесом.
– Когда он вернется? – будто бы и не услышав восклицания Ассанты, спросила художница.
– Он обмолвился, что, скорее всего, его не будет здесь до конца октября. Послушай, милочка, ты меня интригуешь. Давай же, поделись со мной, меня снедает любопытство…
Эртемиза не поняла или сделала вид, будто не поняла:
– Чем поделиться?
– Что ты, в самом деле? – рассмеялась маркиза, подавая руку для поцелуя проходящему мимо них сыну. Мальчик церемонно поклонился гостье и припустил к дому. – Расскажи же, каков он, – Ассанта поиграла бровями, – в постели?
Эртемиза пробурчала себе под нос что-то нечленораздельное – дескать, об этом не худо было бы спросить служанку.
– Что? – прыснула маркиза Антинори. – Служанку?! Какой, однако же, прыткий кабальеро! И служанку, и хозяйку…
На лице Мизы отобразилась мученическая гримаска, и она совсем не весело посмотрела на подругу:
– Мне не смешно. Я не могу понять, чего он добивается. С Аброй все просто – она недалекая деревенская женщина, и обвести ее вокруг пальца не составляет ни малейшего труда. Но чего добивается синьор Вальдес, пытаясь опорочить ее в моих глазах после того, как… Ах, да полно! Теперь я вряд ли что-то узнаю до ноября…
– А что говорит твоя служанка? Она устыдилась за свой поступок?
Эртемиза покачала головой и развела руками.
– На твоем месте, дорогая, я взялась бы в первую очередь за нее. Негоже, когда слуги ведут себя подобным образом. Разве ты не слышала тех историй о поджогах в богатых домах Тосканы? А ведь это все из-за неосмотрительности: набирают непроверенных людей, а потом удивляются, что их поместья грабят и жгут.
В карих глазах художницы запрыгали искры смеха:
– Что-то я с трудом представляю себе Абру или Хавьера в роли поджигателей.
Ассанта звонко расхохоталась и подхватила:
– А что, это была бы пикантная комедия! Нужно намекнуть сюжет кому-нибудь из наших драматургов. Но если говорить, не шутя, то лучше тебе все узнать у самой служанки. В моих глазах это большая дерзость – перебегать дорогу хозяйке, тем более в таких вещах.
– О чем ты, Ассанта?! Я не давала никаких поводов синьору Вальдесу рассчитывать на взаимность. Его сердечные дела меня нисколько не трогают, разве я не говорила тебе, что для меня он совершенно чужой человек? Если бы не письмо с намеком на Абру, я не вспомнила бы о нем и теперь. Абра мне не чужая.
– Что это за письмо?
Эртемиза вытащила из бархатной поясной сумочки помятый конверт и протянула ей. Ассанта пробежала взглядом скудные строчки послания и тоже ничего не поняла.
– Разве это его почерк?
– О, да! Поверь мне, я хорошо запоминаю начертательную манеру элементов. Тут определенно хотели ее изменить. Обычно этого достигают, меняя руку, но ты же знаешь, что левая у него покалечена и не удержала бы такой тонкий предмет, как перо. Поэтому он обошелся правой, но полностью исказить почерк ему не удалось.
– Если бы он так уж хотел остаться неузнанным, то велел бы это сделать какому-нибудь писарю.
– Как мне кажется, в большей мере ему хотелось выставить в дурном свете мою служанку. Да и втягивать в это посторонних, наверное, не входило в его намерения.
Ассанта задумалась:
– Да… странно… Более того – совсем не похоже на этого благородного дворянина, каким он мне всегда представлялся…
– Расскажи мне о нем все, что знаешь, – впервые за все это время сама попросила Эртемиза.
– Могу только повторить то, о чем уже говорила. Сплетникам тоже известно далеко не все, если оно не дает пищу для новых сплетен. Хавьер происходит из обедневшего дворянского рода, состоит на службе у испанского короля и здесь бывает наездами, по вопросам дипломатического характера. Если бы Раймондо занимался отношениями с Испанией, он знал бы о Вальдесе куда больше, чем сейчас, но у них слишком разные круги обязанностей. В юности Хавьер бывал на Юкатане, и теперь иногда рассказывает об аборигенах, которых зовет майя, о городах мертвых, об идолах и рукотворных горах, где совершались человеческие жертвоприношения. Там золото ценилось ниже, чем стекло, а дикари не знали даже, что такое колесо. Это все очень интересные истории, и мне жаль, что ты не слышала их из первых уст. Уверяю, тебе они понравились бы. Вальдес обычно немногословен, но оттого и рассказчик он прекрасный: все, что он говорит – всегда важно. Каждое его слово, как удар мечом в поединке, ничего лишнего. Лучший воин и лучший повествователь, пылок и верен слову – и я даже не знаю, что еще тебе нужно от мужчины.
– Я пытаюсь разобраться: что такому восхитительному герою понадобилось от такой доморощенной провинциалки, как я? У меня ни знатного происхождения, ни имущества, ни изящных манер блистательных светских львиц – ничего, что мог бы искать себе под стать такой человек, как кабальеро Вальдес. В сущности, по всем приметам он должен был бы увлечься тобой…
– Любовь зла… – вздохнула Ассанта, но Эртемиза, не слушая ее, договорила:
– Если бы он не был заинтересован в чем-то еще, что исходит от меня. Вот это я и хочу выяснить как можно скорее, пока за решеткой не оказался еще какой-нибудь невиновный. Сказки же о слепой любви мне в моем возрасте уже не кажутся правдоподобными.
– Ты излишне критична к себе, дорогая.
– Нет. Жизнь научила меня тому, что ничего не происходит просто так.
– Конечно же, это не происходит просто так! Ты отличаешься от всех женщин, которых когда-либо знала я и которых знал Вальдес! Даже от других художниц, хотя вас и немного. Ты… знаешь, ты как музыка Гоффредо ди Бернарди: вот-вот поймаешь разгадку ее тайны, и тут же она ускользает из-под рук. Вот такой вижу тебя я, вот такой видят тебя и другие. Только ты не сможешь увидеть этого даже в зеркале.
– Причем здесь ди Бернарди?
– Шила в мешке не утаишь. Я видела, как он смотрел на тебя после «Обманутого Персея».
– Я думаю, все люди разные, Ассанта.
– Не скажи. Люди так же делятся на породы, как… кони или птицы.
– Ты говоришь в точности как мой дядя.
– Твой дядюшка – умудренный жизнью мужчина, и на твоем месте я прислушивалась бы к тому, что он говорит. Поставь же себя на место идальго. Каких женщин он встречал в своей Испании? Таких же, как и здесь – или это дамы, или простолюдинки со всеми причитающимися приметами их положения в обществе. В Новом Свете это были дикарки-индианки, но при всем отличии от нас эта экзотика чересчур далека от того, чтобы насытить его ум и воображение. А он не из тех, кто удовлетворяется одними плотскими утехами. И заметь, милочка: тобой тоже увлекается всерьез только этот тип мужчин, а иным ты неинтересна ровно в той же мере, как и они тебе. В чем тебе повезло, так это в том, что сии редкие экземпляры вообще попадаются тебе на пути. Поскольку подавляющее большинство относится ко второй категории: получив свое, они забывают нас, потому что движения нашей души им попросту неинтересны. Господи, да я даже слышала утверждения, что у нас, у женщин, вообще нет души, как у бестий! О чем тут можно говорить, дорогая…
– Не «тоже»: я не увлечена Вальдесом, – возразила художница, в целом явно с нею соглашаясь.
– Но он тебе по душе!
– Только не в том смысле… Тогда – возможно.
– А я говорю и не только в том смысле. Близость по духу никогда не ограничивается лишь амурным притяжением. Она маскируется множеством форм. Он понимает тебя так, как даже ты сама не понимаешь себя. Поверь мне.
– Тогда для чего ему была нужна интрига со служанкой?
– Этого я не знаю, Миза. Может быть, чтобы найти еще одного союзника помимо меня и тем самым обрести больше шансов сблизиться с тобой?
Эртемиза тяжело вздохнула.
– Как бы там ни было, – на прощание решилась предупредить маркиза, вспомнив об одном из весьма неприятных раскладов Таро, – будь аккуратнее, побереги себя, как я тебя учила. Хотя бы в ближайшее время.
Объяснять свои слова она не стала, а подруга лишь рассеянно помахала рукою.

Домой синьора Ломи вернулась, так ничего и не разузнав, а вместо этого проработав целый день в мастерской Академии до тех пор, пока ноги не стали подкашиваться от утомления.
Абра с девочками были в саду. Присматривая за резвящимися Пруденцией и Пальмирой, служанка чистила овощи в тени оливкового дерева. Эртемиза решила, что это наиболее удобное время для разговора, несмотря даже на то, что химеры безмолвно окружили их, сделавшись любопытными зрителями, а браслет мерно, но не слишком болезненно покалывал руку.
– Чего на самом деле хотел синьор Вальдес, когда вы познакомились, Абра? И как это произошло – как вы с ним познакомились?
Абра отвела от лица прядь волос и заложила ее под косынку. Последнее время она выглядела осунувшейся и не находила себе места, но какая-то особенная, не свойственная ей прежде краса облагородила черты деревенской простушки.
– Дался вам этот синьор, мона Миза… – устало сказала она, не отрываясь от своего занятия. – Сейчас, попробую вспомнить. Если память не подводит, было то на рынке, еще прошлым летом… или как сейчас, ближе к осени… Да, на рынке. Мы там были с… – она запнулась, вскинула взгляд на хозяйку, но тут же отвела глаза, – с Джанкарло, кажется… или с Беттино. Ну кто-то из них помогал тогда, точней уже не вспомню. И тут синьор этот, Вальдес. Спросил, не у вас ли я служу, слово за слово. Поговорили, потом еще виделись пару раз. Я с тех пор про него уже и думать забыла. Он все просил, чтобы я устроила вам с ним как будто бы случайную встречу, поговорить. Но отказала я ему. Что я – сводня разве какая?
– Верно отказала. А тебя-то он ради чего добивался?
Служанка непонимающе сдвинула домиком темные брови:
– Добивался меня? Это как?
– Ну, спала ты с ним ради чего? – Эртемиза указала рукой на ее живот. – Пообещал он тебе что-то за это или еще как?
Абра даже выронила ножик в таз с очистками:
– Да побойтесь бога, синьора! В жизни я не ложилась с господами, даже если и приставали в других домах. Уходила, но не ложилась. Уж тем более – с инородцами! Я бы сразу вам пожаловалась, что вы!
– А что ж тогда твой брат Оттавио говорил о «твоем» испанце? – прищурилась Эртемиза, удивляясь между тем простодушной и легко сыгранной искренности, которую изобразила служанка.
– Да слушайте вы больше этого болтуна! И не о «испанце» вовсе, а о «гишпанце» он говорил.
– Какая же разница?
– А такая, что для него любой чернявый – «гишпанец». Это как муж ваш покойный, царствие ему небесное, – она быстро перекрестила лоб, – всех наших южан «турками» или «дзингаро» звал, даже меня однажды, когда по пьяному делу не узнал со спины, цыганкой окликнул. Чем хотите могу поклясться, да хоть им, – она приложила ладонь к животу, – никогда я не спала с этим Вальдесом! Ни с ним, ни с кем еще, кроме…
И тут она будто языком подавилась, закашлялась, кровь отхлынула от щек, а на виске запульсировала жилка. Эртемиза подхватила ее под мышки, обняла и прижала к себе. Увидев, что с матерью и дуэньей что-то неладно, к ним подбежали девочки.
– Принеси поскорее воды, Пруденция! – велела Эртемиза старшей дочери.
Кто-то их химер хихикнул, но остальные по-прежнему хранили молчание.
– Простите, мона Миза, – прошептала Абра, обнимая ее за талию и с трудом переводя дух. – Простите, что сорвалась на крик, и за хлопоты лишние тоже простите. Но не была я с тем испанцем! Господом клянусь и Матерью Его Пречистой, заклинаю вас поверить мне. Мы с ним и виделись-то последний раз задолго до Рождества, сами посчитайте. А я только после похорон мачехи вашей понесла, весной, в Риме. Как бы я могла от него?
– Да что же ты так взволновалась? Вредно тебе. Я верю, верю, – художница похлопала ее по руке. – Вот, воды попей.
Вернувшаяся девочка протянула ей холодную кружку.
– С чего вы вообще это взяли, синьора? – сделав несколько глотков, Абра вскинула на нее глаза, и что-то беззащитное, горестное появилось в них. – За что вы так ко мне?
– Ну а что же я могла подумать? Не от духа же святого ты забеременела, хотя я бы, наверное, уже и этому не удивилась после того, что видела на тех похоронах. Сама посуди. Мы приезжаем из Венеции, и я вижу, как вы переглядываетесь с Хавьером…
– А Хавьер – это кто?
– Это Вальдес.
– Ах, ну так я ж вам тогда сказала, чего он хотел… Нужна бы я ему сама была, как…
– Почему же он тогда так поспешно уехал, когда увидел тебя, а скорее – то, что у тебя, вон, под фартуком растет?
– Этого я не знаю. Вы бы его и спросили… – неуверенно посоветовала служанка и сама вздрогнула, когда осознала эту идею. Все-таки что-то она скрывает, Эртемиза чуяла это даже без подсказки обжигающего руку браслета. Да, без объяснений Вальдеса тут не обойтись…
– Потом твой брат говорит о «гишпанце» – а это значит, что тот приезжал в Анкиано вместе с тобой, и это, согласись, уже не походит на простую интрижку…
– Никуда со мной Вальдес тот не ездил, говорю вам, мона Миза! И как по мне, так страшный он, зараза, боюсь я таких, как он. Глаза что твои плошки, веки черные, брови злые, нос как обрубок! А если улыбается, так и вовсе мороз по коже продирает.
– Когда это он тебе улыбался?
– Когда письмо свое для вас всучить мне хотел. Но я не стала брать. Надоел он мне, что блоха собаке. С таким только свяжись, свет не мил покажется…
– Так кто же с тобой в Анкиано ездил? Кого Оттавио назвал «гишпанцем»?
– Вы его не знаете. Он… не хотел, чтобы я говорила кому-то. Право же, мона Миза, не Вальдес это, просто слуга в одном из здешних семейств. Это уж наши дела, никому оттого плохо не будет.
– Ну хоть покажешь его?
– Появится – покажу, – улыбнулась Абра в ответ, понимая, что Миза больше не сердится. – Издалека. А то будет мне потом пенять.
– Ладно, верю я тебе. Дело твое, ты уже женщина взрослая, сама разберешься с делами любовными. А письмо, быть может, Хавьер мне и в отместку подкинул… За то, что ты ему помочь не захотела.
– Какое письмо?
– Неважно. Девочки, пойдемте ужинать.
Эртемиза взяла дочерей за руки и увела в дом. Абра долго смотрела им вслед, потом закрыла лицо руками, скорчилась на низком табурете и тихо, но тягостно расплакалась.
Проходя перед сном мимо ее комнаты, художница услышала шепот и заглянула в щелку приоткрытой двери. Служанка стояла на коленях перед освещенным свечою распятием и тихо, но горячо молилась. Только одну фразу различила Эртемиза: «Будь милостив к нему, Господи, прости его грехи, о которых я знаю и которых не ведаю!»

Продолжение следует...