Раритет. Часть 2

Силуянов проснулся и с тоской посмотрел на хмурое, серое небо за окном. Он всегда видел небо, когда просыпался, и в последнее время оно  было только таким. Он с отвращением зевнул и кряхтя сел на постели, спустив на пол худые, корявые ноги. Посидев так несколько минут, тупо уставясь в простанство, он  тяжело поднялся и пошлёпал босыми ступнями в сторону уборной. Ему доставляло удовольствие прикосновение ледяного пола к голым ногам, и по этой причине Силуянов не признавал в доме никаких дурно пахнущих тапок и не стелил ковров. Дойдя до уборной, он мучительно помочился, затем открыл холодную воду и сунул голову под кран. Умывшись таким непритязательным образом, он утёрся жёстким, как наждак, полотенцем и вышел на кухню.

 Затем Силуянов проделал множество ежедневных рутинных действий, за долгие годы жизни доведённых до  рефлекторного автоматизма: чайник, бутерброд, обжигающий кофе, мятая одежда, лестница, автомобиль - всегдашние составляющие этих действий не отличались разнообразием. "А что, если  не делать всего этого или делать как-то по-другому, - часто думал Силуянов - например, вместо кофе выпить водки, а вместо автомобиля сесть в автобус и уехать не на работу, а куда-нибудь в лес? Что изменится? В принципе - ничего: жизнь останется такой же нудной и бессмысленной. Только с голодухи помрёшь быстрее..." Помирать с голодухи Силуянову как-то не хотелось -это было неприятно и муторно, поэтому конечный пункт его сегодняшнего маршрута, впервые за многие годы, был иным - он ехал устраиваться на новую работу.

  Старая, по причине привычных микроэкономических пертурбаций, сутью которых была неуёмная и неумная жадность хозяев, приказала долго жить, и Силуянов почти две недели безвылазно просидел в своей берлоге, изредка делая вялые попытки трудоустроиться.  Несмотря на ненавязчивость его стремлений, рыбка скоро клюнула, и бесстрастный женский голос в телефонной трубке назначил ему на сегодня встречу с целью собеседования. Силуянову даже стало досадно, что всё вышло так скоро. Он бы с удовольствием ещё посидел бы дома, но деньги заканчивались, и вот теперь, сидя в своей старенькой машине он ехал навстречу судьбе. Силуянов был абсолютно спокоен и на сто процентов уверен в благосклонности этой судьбы, так как обладал довольно редкой профессией и огромным безупречным стажем.

 Единственной неприятностью, что маячила впереди, был сам процесс трудоустройства -  дурацкие анкеты, вопросы, спесивые кадровички всего этого Силуянов терпеть не мог. Он лениво рулил, мимо, сигналя и толкаясь проносились лихие иномарки, а голове у Силуянова роились нерадостные мысли: - "Ну почему всё так, почему ?.. Кругом сытые лица, свысока взирающие на проносящийся мимо заплёванный пейзаж. И ты, на дымящейся развалюхе, приклеенный намертво, не отдерёшь, к этому пейзажу. Ты с ним - одно органичное целое. А людям в иномарках этот пейзаж и ты вместе ним, судя по всему, глубоко чужды. Внутри шикарных парфюмированных салонов тишина, только негромкая, красивая музыка, матовая гладкость обивки, мягкие диваны, ласкающие изнеженные тела, тела чувство невесомости, рождаемое комфортом и бешеной скоростью. А внутри твоего авто - рёв, вонь и продавленное кресло..." Что интересно - думая обо всём этом, Силуянов вовсе не хотел пересесть в иномарку: его эти вопросы занимали скорее как естествоиспытателя: действительно почему так? "Может, потому, что я человек слабохарактерный? А, может, я просто добрый? В чём, интересно, отличие одного от другого? Может ли слабохарактерный быть злодеем, а добрый- тираном? Вопрос... Одно остаётся фактом - и добрым, и слабохарактерным живётся одинаково хреново. Так хочется иногда сделаться наконец-то каким-нибудь "железным Феликсом". Вдарить кулаком по столу, "проявить твёрдость", "сказать своё веское слово", "не дать спуску", а дать, наоборот, отпор и так далее.

 Но...хватает ненадолго. Кто-то рядом жалобно захлюпал носом и... всё. Запал пропал. Берите! Жрите! Делайте, что хотите! Или ничего не делайте..." Думая обо всём этом, Силуянов не заметил, как приехал, словно автомобиль, подобно верному Буцефалу сам привёз его куда надо. Здание, где находился его будущий работодатель, оказалось одним из бесчисленных памятников индустриализации времён Империи. Только сейчас за облезлым, бесцветным фасадом с трудом угадывался мощный когда-то промышленный гигант. Силуянов открыл массивную дверь и вошёл внутрь. Несмотря на внешнюю обшарпанность, помещения внутри здания блистали дорогим ремонтом. Силуянов, идя по коридору вслед за угрюмым охранником, подумал, что хозяевам не откажешь даже в начатках некоего художественного вкуса.

 Начальница отдела кадров вопреки его ожиданиям оказалась приветливой, немолодой женщиной с мудрыми и усталыми глазами. Беседа их оказалась недолгой: она сообщила Силуянову, что вопрос о его трудоустройстве решён на уровне генерального директора, и после нескольких формальных процедур выписала ему пропуск в цех, где ему предстояло работать. Там на очередное собеседование его ждал начальник этого самого цеха - Семён Викторович Бураков.   Цех, как оказалось, находился в нескольких километрах от конторы, и Силуянов добрался туда только после обеда. Его провели в кабинет к Буракову, и тот, несколько секунд пристально посмотрев на Силуянова и всё видимо про него поняв, отрезал - "Некогда мне тут с тобой собеседовать! Завтра выходи к семи и работай."  "Крестьянский сын," - подумал о нём Силуянов и сразу почувствовал расположение к этому крепкому, основательному человеку. Он вышел из проходной и несколько минут стоял в раздумии: домой ехать не хотелось, а больше ехать было некуда.

 Силуянов огляделся. Местность вокруг представляла собой, характерное для промзон, унылое зрелище. Невдалеке, чумазый маневровый паровозик,  нещадно дымя, натужно тащил за собой несколько таких же чумазых цистерн. Земля кругом была изрыта и взъерошена отвалами бульдозеров, пытавшихся, вероятно, хоть как-то облагородить местный ландшафт. Попытки эти, однако, не увенчались успехом и даже произвели обратный эффект - вместо чахло-зеленеющего пустыря, скрывавшего под собой кучи мусора, взору теперь открывался грязный, разбитый полигон, заваленный искорёженным ржавым железом и обломками железобетона, с угрожающе торчащей во все стороны арматурой. Только на его краю, на небольшом пригорке, росли несколько старых почерневших берёз, и Силуянов отправился к ним, лавируя среди нагромождений хлама.

 Подстелив под себя куртку, он сел на землю и устало прислонился к стволу одной из берёз. "Жизнь вновь обретает смысл," - сказал он вслух и невесело усмехнулся. "Поэтом можешь ты не быть, но работягой быть обязан," - перефразировал он поэта, вспомнив свой недавний поход в редакцию журнала "Эдем" и разговор с редактором отдела прозы Максимом Ивановичем Ломовым. Как только он увидел редактора, он сразу почему-то понял, что его шансы равны нулю, хотя сам Ломов произвёл на него самое благоприятное впечатление. " А сейчас, что же, появилось...время?" - Силуянов часто вспоминал этот вопрос редактора и поражался его проницательности. Да, конечно, дело было не во времени. ... И не в сострадании к человечеству.

 Силуянов и сам дивился столь поздно возникшей в нём тяге к творчеству, хотя прекрасно чувствовал причину, побудившую его взяться за перо. Несколько лет тому, назад встретив на улице свою бывшую однокурсницу, он неожиданно узнал, что совсем недавно в родах умерла Юля Кириллова - его студенческая любовь. Силуянов привык думать, что совсем позабыл её. "Только всё потеряв,  осознаёшь, наконец, одну простую вещь - не важно - где ты, не важно - с кем ты, не важно - помнишь ли ты меня - просто БУДЬ на этом свете!..  И моя душа будет спокойна." - с тоской думал он  сейчас, наблюдая как догорает огонёк его сигареты. А его душа с тех пор потеряла покой.

 Он тогда как-то оторопело попрощался и в этой оторопи провёл несколько дней. Ему казалось, что всё его тело как-будто накололи анестезией, и только потом Силуянов понял, что иначе бы он не выдержал: сошёл с ума, застрелился, его хватил бы удар, или что-то в этом роде. Боль же не сразу завладела им - она стала сочиться в душу по капле. Каждый день. И писательство просто стало средством выплеснуть эту боль наружу, иначе она бы просто разорвала его. Он где-то читал, что один известный американский психолог, специалист по суицидам, провел исследование, в котором убедительно доказал, что единственная причина, толкающая человека к самоубийству только одна - невыносимая душевная боль. Эта же боль, как теперь точно знал Силуянов, движет и настоящим художником. Всё зависит только от объекта приложения: замыкаясь на ego, она неминуемо ведёт к смерти, возвещённая миру в авторском стоне - рождает шедевры.

  "И свой шедевр я посвящаю тебе, моя светлая Юля... Незримым обелиском любви на твоей могиле пусть будет он!" Силуянов застонал и прислонился затылком к шершавому стволу. Со смертью Юли, как ему казалось, погас последний огонёк и его настоящей жизни, которую он должен был прожить, но по каким-то неведомым, чёрным причинам так и не прожил... В той непрожитой жизни остались его любовь, его призвание и талант. А здесь всё было для него чужое, как чужой была и сама эта жизнь.


... Когда он очнулся, на улице уже смеркалось.  Где-то вдалеке слышался звук проходящего поезда. Этот ночной перестук вагонных колёс, щемящий посвист паровозных гудков, глухое эхо диспетчерских голосов на невидимых призрачных станциях, всегда рождали  в Силуянове какую-то сладостную, непонятную тревогу. Чудилось ему, что именно его зовут в ночи эти голоса, что только ему предназначены уходящие в неведомую, прекрасную даль ночные поезда, которые, если сесть в них, увезут его в новую  жизнь, в совершенно иной сказочный мир, живущий по своим, нездешним законам. И там, в этом мире, он будет счастлив...


Становилось холодно. Силуянов поднялся, накинул куртку, и почти на ощупь пошёл к машине. Завтра его ждала новая работа.