Глава 29. Расправа

Две. Четыре. Восемь. Двенадцать. Две. Четыре. Восемь. Двенадцать. Стрелки на часах отбивали мерный ритм. Натали. Что с ней стало? Марк забылся в вине, но все равно видел ступени, такие грубые, жесткие… Две. Четыре. Восемь…
Он пересилил панику и ужас и бросился к Натали. Поднял ее, заглянул в любимое лицо, и почувствовал, как из груди вырывается что-то глухое, похожее на хрип. Слезы падали на ее бледные щеки и смывали свежую кровь. Чудовище. Как подобное могло произойти? Мгновение! Одно мгновение! Граф даже не помнил, что случилось. Он справился с апатией, прекратил укачивать девушку, как ребенка, жадно целуя русые волосы (будто так мог вернуть ее!) и поднес руку к побледневшим губам. Дышит. Опять Провидение даровало ему шанс. Опять Судьба смилостивилась над советником. Марк отнес Натали в постель, вызвал доктора, черкнул записку Этьену и, убедившись, что ей ничто не угрожает, умчался прочь.
Испугался? Конечно. Но не Гастона, который, проведай о случившемся, огласит тайны врага, приговаривая его к смерти. Графа волновало одно: как заслужить прощение. Без Натали жизнь теряла смысл. Человек, заточенный в темницах Бастилии, мучительно умирает без солнца, превращается в тень, призрак.
Два. Четыре. Восемь. Двенадцать. Марк отчаянно напивался до беспамятства. Ему мерещилась кровь на одежде, руках и даже губах. Ее кровь. Вина вонзала когти в сердце, разрывая его на мелкие кусочки. Приходило забытье, но лишь затем, чтоб после мимолетной передышки граф ощутил свежую боль. Кошмары не давали покоя во сне: он протягивает руку к Натали… неосознанный толчок. Жуткий хруст, глухие удары о ступеньки. Он чуть не убил её…
Наутро Марка не покидало недоброе предчувствие: падение не могло пройти бесследно. Что стало с девушкой? Находиться вдали от нее было тяжелым испытанием, но ему недоставало смелости пойти к ней. Как объяснить столь чудовищный поступок? Если она отвернется от него, разорвет помолвку? Жизнь без нее пуста… Марк бережно хранил в душе надежду, оттягивая момент, когда Натали разобьет ее. Он не вынесет холода невесты. Не выдержит.
Но что с ней? Не повредилась ли? Граф вспомнил, как неестественно изогнулась ее правая рука… но ведь она восстановится? А если не выживет? Его бросало в холодный пот: они связаны. Больно ей – страдает он. Уйдет она – погибнет он.
Из ловушки пространства Марка вырвал настойчивый стук в дверь. Мужчина выпрямился, отставляя пустой бокал и подготовив грубость, когда перед ним предстал подарок Катрин: двое гвардейцев привели Розмари, которая тщетно билась в их крепкой хватке, как птица, запертая в клетке и кидающаяся на решетку. Ее волосы растрепались, подол платья запачкала грязь, рукава были порваны, а щеки заливал болезненный румянец - граф ощутил, как в нем просыпается зверь. Он рывком поднялся, с жутким скрипом отодвинув кресло, так что даже гвардейцы, которым ничто не угрожало, испытали трепет: перед ними стоял хладнокровный и жестокий убийца.
- Отец… - пролепетала Розмари. Язык прекратил повиноваться ей, во рту пересохло. Ее толкнули, и она упала на пол, не пытаясь, впрочем, сопротивляться. Ей не найти жалости, не отыскать снисхождения или милосердия – девушка сама позаботилась, чтобы то светлое, что зародилось в душе Марка, погибло.
Катрин, получив новости о Натали, поторопилась гнев советника направить на его дочь: красавица почувствовала холод стали у шеи и испугалась. Да и избавиться от шпионки требовалось прежде, чем по городу поползли бы слухи: неаккуратная работа, учитывая временную близость поцелуя с мушкетером и несчастного случая. Любой парижанин, не вовлеченный непосредственно в водоворот событий, построит несложную логическую цепочку, из которой ничего не стоит вывести имя фаворитки. Катрин надеялась лишь на предвзятое отношение участвующих в истории лиц, которое помешает им добраться до истины.
Марк указал гвардейцам на выход, и они тут же скрылись, опустив плечи как преступники: проникновенные мольбы несчастной и ее слезы не оставили их равнодушными. Да и вид графа подсказывал, что ждет Розмари. Он надеялся переложить на ее плечи часть своей вины: это дочь донесла информацию о Натали и Гастоне, спровоцировала его.
Марк подошел к девушке, наслаждаясь тем, как ярость наполняла его, рывком поднял ее и толкнул к стене. Страх в расширенных зрачках ему нравился. Так смотрели все жертвы перед тем, как он лишал их жизни, вытягивая ее каплю за каплей. Граф прижал кинжал к щеке Розмари.
- Мерзкая лживая дрянь, - обжигающе холодная сталь впилась ей в кожу. Но клинок не ранил так, как слова: сколько пыталась она найти место в сердце отца, обрести семью!
Мать не обрадовалась ребенку, компрометирующему ее честь, игралась с дочкой, пока не уставала, а после отправляла к ней служанок, так же брезгливо относящихся к незаконнорожденной. Розмари запирали в чуланах, когда в дом прибывали гости, плетками приучали не задавать лишних вопросов. Она боролась за любовь Эллоизы, во многом обгоняя сверстниц, но женщина лишь скучающе зевала, когда дочь делилась с ней успехами и могла начать разговор с кем-то еще, пока малышка рассказывала стихотворение или пела. И Розмари сдалась. Но однажды ей довелось увидеть медальон, в котором хранилась записка Марка… и  что же? Приходилось признать, что отец ненавидел ее больше матери.
- Прошу… я ничего не сделала, - Катрин воспользовалась ей, увлекла за собой, создавая иллюзию, будто принимает за равную. И заманила в ловушку, из которой Розмари не выбраться: правда погубила бы ее так же, как ложь. Граф провел кинжалом вдоль скулы дочери и оторвался, любуясь работой: уродливая рана сильно кровоточила, и девушка хотела зажать порез, но он не позволил, одернув ее.
- Ты не должна была родиться, - прошептал Марк. - Ты ошибка, - граф гнал ту зияющую пустоту, что заполнила его, когда он подумал, что потерял Натали, что больше не обнимет ее, не увидит улыбки, не почувствует прикосновений. - Я жалею, что не прикончил Эллоизу, когда она носила тебя, - окровавленное лезвие коснулось ее горла.
- Я люблю тебя, - голос девушки походил на писк мыши, попавшей в лапы хищной птицы, но она не лгала. Даже теперь в ее сердце сохранилась привязанность. Так сирота, брошенный в младенчестве, прощает родителей, если спустя годы они берут его под свое крылышко. Что заменит тепло поцелуев матери? Кто обнимет крепче отца? Розмари искала семью, боясь участи дерева с гнилыми корнями, которое обречено на погибель.
- Я не лишу тебя жалкой жизни, - Марк убрал кинжал от ее шеи, но, прежде чем дочь успела обрадоваться, взмахнул лезвием, рисуя второй симметричный порез. Девушка повалилась на колени, прижимая ладони к рассеченным щекам. Эмоции прорвались, когда страх отступил, и Розмари рыдала, захлебываясь слезами. Граф вытер кинжал о рукав ее  бежевого платья. – Шрамы никуда не денутся, как и та боль, которую ты причинила мне. Отныне никто не взглянет в твою сторону. Ты будешь обречена на одиночество. Эту участь ты мне сулила? – его голос дрогнул. Всю жизнь он был один, против всех, отторгнутый обществом, преданный, брошенный, забытый. И никто не был рядом, когда Марк так нуждался в поддержке. Хоть одно живое существо, которому не все равно, которое думает о нем, ждет его, ради которого есть смысл просыпаться по утрам. Натали. Она стала его причиной быть лучше, бороться. Его верой и надеждой. Их было двое. А теперь он вновь один. - Уведите её, - гвардейцы подхватили Розмари. Граф с легкой улыбкой вспомнил, какой она явилась в Лувр: эффектная, грациозная, гордая. Париж растоптал ее… а ведь Марк предупреждал, чтобы дочь убиралась прочь. Вот уж мелкие капли дождя увлажнили мостовую… но тучи, что сгустились над городом, предвещали не ливень – грозу, молнию. – Вы уезжаете в Испанию и никогда не возвращаетесь. В следующий раз… я брошу вас умирать в сточной канаве, - ей не удалось издать ни звука: она судорожно закивала, боясь вызвать его недовольство. Лувр не место для тех, кто не рожден в его стенах, пропитанных ядом.