Сердце осталось в СССР

Я родилась в СССР, самой лучшей стране на Земле! Кто-то скажет, а как же то, другое, третье – какая же она лучшая? Да я не хуже других сама могу перечислить беды, трудности, преступления через которые прошла моя Родина. Но оттого, что я знаю недостатки моей родной матери, она не становится для меня хуже. Она моя мать. Другой матери мне не надо, я не хотела бы себе другую. Так же и с Родиной СССР. Среди современных молодых людей много таких, которые борются за социализм. Я солидарна с ними, я их понимаю, знаю, что капитализм - это зло. Но мне жаль, этих молодых, что их представления о социалистическом государстве основаны на книгах, Интернете, рассказах старших. Они не проверили социализм своей жизнью, не успели. Им, может быть, повезёт: народы вернут себе социализм с их помощью, и тогда эта удивительная цивилизация - Советская страна появится снова. Об СССР можно говорить бесконечно. Но мне хочется похвастать тем, что кроме великолепной страны, где я родилась и прекрасной мамы, мне всю жизнь везло на хороших людей. Они были мои соседи в городе и на даче, друзья по школе, по детским кружкам, где я занималась, потом в МГУ у меня были прекрасные сокурсники и  товарищи по самодеятельности там же. Когда я стала работать, мне тоже очень везло на хороших людей. Мой рабочий стаж 53 года, из которых я 10 лет работала с замечательными людьми, товарищами и талантливыми учёными в ИОХ АН СССР. А 43 года я трудилась в школе, учителем химии. И опять-таки мне везло и на коллег и на школьников, с которыми я общалась так долго. Вы скажете, не может быть, чтобы всё так было в жизни гладко, и по пути не попадались плохие люди. Дело в том, что хороших, настоящих людей в СССР было значительно больше всегда, а мелкие, подлые, своекорыстные мне были неинтересны. Они как преграда на дороге, которую я обходила и тут же забывала о ней. Вот об этих моих чудесных друзьях, с которыми я продолжаю тёплые приятельские отношения с некоторыми по 50 лет, с кем-то по 30, а с кем-то по 20 лет и будет мой рассказ. Когда я назвала  20лет, это уже моя жизнь вне СССР, но люди-то все оттуда из моей и их Родины Советского Союза. А дружила я с очень хорошими людьми, по-моему, эти люди все самой высшей человеческой пробы, если позволительно так сказать о людях, сравнивая их с драгоценными металлами.

                1.

Двор, школа, Дом пионеров – это три главные места, где проходило моё детство, и друзья были все оттуда же. Какие замечательные волейбольные бои организовывали мы в нашем дворе. У Алика Мурыгина была волейбольная сетка, но то, что она имеет хозяина, во дворе вспоминали очень редко. Алька её практически никогда не снимал с огромных железных столбов, врытых посредине двора ещё до войны. В волейбол приходили играть и мальчишки из соседней школы и девчонки из нашей школы в  Казачьем переулке. В школах мальчики и девочки учились раздельно, а вот во дворе мы все были вместе. Судьёй на любом нашем дворовом матче был Лёха Бабич. Кто и когда его назначил судить все наши игры, никто не помнил, но без него никогда ни одна игра не проходила. Лёха был длинный, тощий, смешливый и очень честный. Даже если проигрывали мальчишки из  седьмого класса, в котором он сам учился, Лёшка никогда не подсуживал им. За это его качество  Бабич сидел на перекладине во время игр часами, выкрикивая, куда надо передать мяч, в спорных моментах.

  Зимой и осенью волейбольная площадка превращалась  сначала в футбольное поле, а потом в каток. Смешно, но и в футбол играли и мальчишки, и девчонки. Среди девчонок были даже лучшие вратари, чем у парней. Одну так и прозвали Хомич. Сейчас вряд ли, кто из молодёжи помнит этого вратаря команды «Динамо», а в моём детстве его знали все. Получить прозвище Хомич – это означало дворовое, полное признание лучшего вратаря.

 В те давние времена редко у кого в семье был настоящий радиоприёмник. Все имели дома «Тарелку», круглое такое устройство, которое не выключалось ни днём, ни ночью. Это повелось с войны, так как надо было знать положение на фронте. После войны по ней слушали всё на свете и конечно футбольные матчи. Репортажи вёл Вадим Сенявский. У него была своеобразная манера развлекать слушателей, когда забивался гол он кричал оглушительно, не хуже болельщиков : «Г-о-о-о-Л !» В нашем дворе его прекрасно передразнивал Славка Мамеддинов. Татарин по происхождению, он говорил по-русски часто неправильно используя падежи и, коверкая, слова, но кричать «гол!» у него получалось так же, как у Сенявского , что он не забывал делать в наших дворовых футбольных сражениях.

Зимой наш маленький каток посещали ребята из разных дворов , улиц и переулков, потому что в нашем дворе были беседки, где можно было оставить одежду, обувь, что-то ещё, пока тебе хочется кататься. Никто эти беседки с одеждой не охранял, но не было случая, чтобы что-то  из них исчезло. Пределом мечтаний мальчишек были коньки «гаги» и «канады» с ботинками. Девчонки в основном катались на «снегурках», прикрученных на валенки верёвками с деревяшками. Зависть вызывал «Английский спорт», коньки напоминающие «гаги».  Их одни девочки давали покататься другим.

«Английский спорт» подарили на день рожденья Соне Малинович друзья родителей девочки. Отец Сони погиб на фронте, мать пропала без вести в 1943 году.  Соню растила тётка и бабушка. Жили они очень скромно. Коньков ей купить, конечно, родственники не могли. И тут такое счастье! Соню поздравлял весь двор. Все радовались за неё и за себя, зная прекрасно, что теперь каждый день кто-нибудь будет «опробовать» эти замечательные коньки с ботинками! Так оно и было: ежедневно выстраивалась очередь, кто за кем будет кататься. Желающих было так много, что иногда тихая Соня говорила: «Ребята, я тоже хочу покататься». Очередь сразу «пропускала» её вперёд и вместо 2-х кругов вокруг двора, ей разрешалось прокатиться 4 круга.

В школе мы учились только с девочками. За 8 лет, пока нас не стали в девятом классе соединять с мальчишками, я не помню ни одной ссоры или драки между нами. В девятом и десятом тоже ссор не было, но так случилось, что к нам перевели на весь класс всего троих парней, а девушек в классе было 27 человек. Вот тут началось негласное соперничество за сердца двоих из трёх. (Один из троих почему-то никому не понравился.) Но опять-таки без каких-нибудь громких выяснений отношений.

У меня были подружки- одноклассницы Галя Борейко, Алла Иванова, сестра Альки Мурыгина Ира Мурыгина, Неля Бедретдинова, Оля Котляр, Ира Пономарёва, Инна Головина, Роза Попович, Люся Полухина. Даже по фамилиям видно, что со мной учились русские, татары, украинцы, евреи, белорусы. Но нас никогда не интересовал национальный вопрос. Не получалось решать задачи у Борейко или Полухиной, мы  с Розой Попович оставались после уроков и объясняли им, как надо решать. Не давали списать готовое, как позже в школах стало принято, а добивались, чтобы подруги разобрались в задачке и потом уже сами могли решить её. Очень много ошибок «ляпала» даже в домашних упражнениях Неля Бедретдинова. Ира Мурыгина и Оля Котляр по очереди занимались с ней чуть ли ни каждый день русским языком. Писали с ней диктанты, проверяли правила, заставляли переписывать задания снова, если в них было много ошибок. У Нельки дома готовили какую-то вкусную лепёшку. Эту лепёшку мы все ждали каждый день, как что-то сверх вкусное. Неля была человеком не жадным и то, что ей давали на завтрак родители, раздавала всем подругам. Мы же угостить её могли лишь хлебом с маслом, который она брала и ела, ничуть не жалея, свою замечательную лепёшку.

Помогали  мы  с уроками друг другу  потому, что все мы были в то время пионерками, а пионер обязан помогать товарищу и должен быть примером во всём. А ученье, говорили нам в пионерской организации, наша главная работа, пока мы школьники. Но и не только из пионерской сознательности мы оставались с подругами заниматься после уроков. Подружек наших очень ругали родители за плохие отметки, а нам их было жалко. Их наказывали за двойки, гулять не пускали, а мы любили их и хотели вместе проводить время. Например, Галя Борейко, нацепив на себя какую-нибудь тряпицу, могла  отплясывать во дворе «хапака», подпевая себе одновременно так, что мы все умирали со смеху.

 Алла Иванова, у которой в войну отец пропал без вести, каждый день до школы ходила на почту, помогать разбирать письма, а потом разносить их по адресам. Тем самым она подрабатывала, чтобы было матери легче.  И, кроме того,  ждала отца каждый день много лет. Мы её за это уважали.

Ира Мурыгина прекрасно пела и много читала. Иногда летом в тёплые вечера мы собирались в наши дворовые беседки, послушать какое-нибудь удивительное приключение, которое только что прочитала Ирка и с удовольствием нам рассказывала. Причём мальчишки тоже приходили её слушать.

Оля Котляр знала наизусть, мне кажется, всех поэтов известных и неизвестных, сама тоже писала стихи, но никому, даже нам, её подругам их не показывала. Зато с наслаждением могла в тёмном осеннем дворе читать, например, «Мцыри». А мы, замерзая, не хотели уходить домой греться, так нам это нравилось. А ещё эта добрая девочка собирала по дворам бездомных котят и организовала в подвале для них целый «приют». Специально просила у разных людей остатки еды для своих питомцев, чтобы накормить их.

Когда мы выросли,  в девятом классе сразу трое девчонок влюбились в Толю Заботкина, появившегося в нашей женской обители. Ему же понравилась четвёртая. Три «претендентки» молча страдали, надеясь на то, что он передумает. Но передумала «четвёртая» и как-то сразу всем троим, он стал не нужен. Вот такие забавные вещи бывают в жизни.

Так как наш двор был одновременно двором Дома пионеров, то мы все живущие поблизости ребята и школьники соседних школ посещали десятки кружков нашего Дома пионеров. А ещё там же, рядом с Домом мы сами организовывали соревнования, которые иногда граничили с хулиганством.

От Даниловского рынка до Библиотеки имени Ленина ходил трамвай  №19, состоящий из одного вагончика. Его маршрут шёл по Серпуховской улице, потом по Большой Полянке мимо кинотеатра «Ударник» на Большой Каменный мост и к Библиотеке. Когда вагон доходил до Библиотеки имени Ленина, вагоновожатый переходил из одного конца вагона в другой и вёл трамвай в обратном направлении. Рельсы были одни, второго пути не было.

Мальчишки и девчонки из кружков Дома пионеров и соседних дворов на улице Большая Полянка проверяли свою ловкость и смелость с помощью этого трамвая. Считалось верхом лихачества впрыгнуть на ходу на подножку вагона, проехать немного, не дожидаясь остановки выпрыгнуть на ходу, потом пробежаться догнать трамвай и сделать так ещё раз. Кто мог это повторить несколько раз, становился победителем. Иногда эта «игра» заканчивалась в милиции. Но  по нашим понятиям того времени, особенно среди  мужского населения Большой Полянки лучше было попасть в милицию, чем прослыть трусом.

Лучше всех и больше всех натренировались прыгать Сашка Сахаров и Гарик Шевелёв. За ними тянулись все остальные, особенно старался научиться прыгать, как эти двое Сёма Малкин. Но у Сёмы было плохое зрение, и он вечно пропускал один прыжок. Однако ребята его уважали именно за то, что даже с плохим зрением он не трусит. Сёма Малкин вообще был в Доме пионеров личность знаменитая. Среди множества кружков Дома, был кружок живописи. Вёл его фронтовик Куницын Анатолий Андреевич. Двор Дома пионеров ограждала большая каменная стена, разделённая на секции. Анатолий Андреевич поручил своим кружковцам разрисовать  эти секции стены. Самый замечательный рисунок сделал Семка Малкин. На фоне голубого неба стоит горнист. У горна красный вымпел, сам горн серебряный, а за горнистом поднимается огромное золотое солнце. Мальчишка в белой рубахе, синих трусах, с красным галстуком на шее. Всё это было выполнено цветными масляными красками. Казалось, что ты слышишь, как горнист созывает всех на пионерскую линейку.

В кружке «Друзей природы» старостой сразу после войны был избран худенький 11летний Слава Мазуревич. Он умел, казалось, все на свете. Во-первых, Слава был грамотей по ботанике. Во-вторых, он писал стихи. Это его стихи читали ребята над гробом своего руководителя, Константина Павловича, умершего от ран после войны в 1946 году. В-третьих,  Слава Мазуревич был очень добрый малый, никогда не обижал и не дразнил ни животных, ни девчонок, а наоборот, если кто-то новенький пытался презрительно повести себя с девочкой, Слава умел так осадить обидчика, что второй раз уже ему говорить этого было не надо. Дома у него была больная мама и маленькая сестрёнка. Вся забота о них лежала на Славке. Можно было только удивляться, когда он всё успевал и при этом в школе учился почти без троек.

В нашем Доме пионеров завхозом работала тётя Шура Гальперина. У неё было три дочки. Старшая Тамара любила похвастать, приврать что-нибудь, чего на самом деле не было, ей хотелось быть в центре внимания и, прежде всего, мальчишек. Она была смазливая на мордашку и правда, нравилась нашим ребятам. Но не своими «враками», а удалью. Она прекрасно лазила по заборам, хорошо играла в волейбол, её никто не мог «перепрыгать» в верёвочку, или поймать в фонтане. Была у нас такая игра пробежать через фонтан, в котором не было воды, чтобы тебя не осалил «водящий». Средняя сестра Лена была ей полной противоположностью. Если Томка училась на «тройки» и терпеть не могла учиться, то Лена была круглой отличницей, любила тихое время препровождение, чтение, вязание. Она любила слушать Ирины рассказы о приключениях и хоть сама тоже много читала, стеснялась рассказать прочитанное дворовой кампании. Младшая Гальперина Римма ничем особенно не отличалась, если только добротой, за что её любили во дворе. Их мама приносила дочерям из Дома пионеров разные списанные «драгоценности» : старые игрушки, игры, в которых чего-нибудь не доставало, иногда разорванные пакеты со сладкими детскими Новогодними подарками, из которых половина содержимого высыпалась. Римка тут же притаскивала всё это во двор на радость всей детворе.

Сколько лет прошло с тех пор, а у меня и сейчас теплеет на сердце, когда я вспоминаю своих ребят из двора Дома пионеров или школьных одноклассниц.               

               

                2.

 После школы каждая из нас учениц бывшей женской школы № 559 в Казачьем переулке разлетелись, кто куда. Двор тоже для нас поменялся, потому что в 60-70 годы в Москве строили много жилья. Мои дворовые друзья уехали из коммунальных квартир в новые дома, в отдельные квартиры. Переехали и мы с родителями в новый дом в двухкомнатную квартиру.  Круг дворовых друзей и друзей из кружков в Доме пионеров сменился для меня на тех, кто стал моими коллегами по работе.

Мне хотелось быть учителем математики. Я её в школе очень любила. Но, поступая, в МГПИ им. Ленина в первый год после окончания школы  на физико- математический факультет, я не добрала один балл. У меня было за экзамены две «пятёрки» и четыре «четвёрки», а надо было иметь три «пятёрки», чтобы пройти. Пришлось год поработать, чтобы на следующий год стать студенткой. Работать я решила в школе, чтобы быть ближе к избранной профессии. Так я попала в бывшую мужскую школу на Котельнической набережной. Правда, теперь это была смешенная по составу детей школа, т.е. в ней учились и девочки тоже. Однако девочек было значительно меньше, чем мальчишек.

 Я надеялась, что меня возьмут лаборантом в физический кабинет, но там уже был работник и мне директор предложил стать лаборантом в кабинете химии. Это впоследствии решило мою жизнь. Вместо учителя математики, я проработала 43 года учителем химии. Но всё это было много позже, сейчас же я стала знакомиться с детьми и учителями 518 школы. Мой главный руководитель была учительница химии Антонина Ивановна. Она родилась в Мордовии, отец её был мордвин, мать тоже коренная мордовка. Но дома всегда говорили по-русски. В Москву Антонина приехала учиться, здесь и осталась по распределению. Предмет  свой учительница знала прекрасно, человек она была сердечный, меня научила пользоваться приборами, реактивами, химической посудой. Из-за неё я поняла, что в школе преподавать химию приятнее, чем математику. У учителя математики только мел в руках и доска, а у химика столько возможностей: опыты на столе учителя, опыты детей самостоятельные за партой, столько красивых таблиц и моделей молекул! Антонина Ивановна умела заинтересовать ребят своим предметом, поддалась на её пример и я. Дисциплиной в классе она владела, но добивалась её очень смешно. Её манера говорить с ребятами была очень далека от лучших образцов классической разговорной речи. Например, мальчишка забыл что-то во время ответа на уроке и решил подсмотреть в книгу. Учитель: « Что ты там листаешь, ты лучше мозги свои ленивые полистай!» Если вместо того, чтобы портфель положить в парту, кто-нибудь  из ребят поставил его в проходе, Антонина Ивановна говорила:

 « Разложат, понимаешь, по всему классу свои сунду-ящики, а учитель натыкайся на них». Плохо выучен урок: «Нечего таким инвалидам мозга учиться, ты так родителям и скажи». Ученик плохо слушал на её уроке, а потом решил спросить то, что не понял. Поднял руку: «Убери со стола свою костлявую деталь, лучше вынимай в ушах вату». Парень отвлёкся, повернул голову к девочке : «Ты у меня смотри, смотри, да не засматривайся, а то я тебе устрою такой конра балет, что не обрадуешься!». Мальчишка облокотился на спинку парты, съехал со стула и вытянул ноги, их стало видно: «Ну, что ты развалился, как дрянная баба? Сядь, как человек, а то выгоню и больше не пущу, мне тут спящие красавицы не нужны».  Несмотря на такую манеру общения, её слушались, ей подчинялись, на неё не обижались и  Антонину Ивановну  ребята любили. Главное в ней была доброта и любовь к детям при всём напускном хамстве. Дети это чувствовали. Совершенно другой в общении с ребятами и с коллегами был учитель истории Василий Михайлович. Это был не просто интеллигент, а рафинированный интеллигент. Он сам себя воспитал таким. Его родители были рабочие, окончившие  фабзавуч, мечтавшие, чтобы сын стал учёным человеком. Он и стал таким. Василий Михайлович никогда не повышал голоса, даже если кого-то хотел выставить за дверь, говорил: « Николай, будьте так любезны, покиньте нас на сегодня, вы я вижу, не настроены, обсуждать эту тему вместе с нами. Выучите её самостоятельно, мы вас завтра послушаем». И никто не смел, остаться на месте или после этого не выучить урока.

 Самостоятельно Василий Михайлович изучил французский язык, чтобы читать в подлиннике старинные книги об истории Французской революции и жизни французских королей. Заодно читал и Дюма, чем очень гордился. Ребята обожали «Васю», смотрели ему в рот, читали всё, что он рекомендовал. А учитель твердил ребятам, что только чтение делает человека умным, знающим. Чтобы достойно прожить по-настоящему  жизнь, надо много узнать и постараться помочь людям стать умнее, глубже, для этого надо всё время совершенствоваться, расти.

Директором школы был Николай Андреевич Касперский. В его кабинете стоял огромный в полный рост портрет Сталина, одетого в китель. Касперский тоже носил китель, становился перед портретом вождя, закладывал руку, подражая портрету за китель, и курил трубку. Но так как курение в школе было запрещено, он курил свою трубку, запирая предварительно кабинет. Запах же табака ощущался, конечно, создавая иллюзию, что курил вождь.  Был он человеком строгим, его боялись все хулиганы школы.

Я работала в этой школе в 1956 году, а в 2009году я случайно узнала от нашего товарища по партии, что он учился в этой школе в 50-е годы. Звали товарища Владимир Ильич Гуревич. Сам он чрезвычайно добрый человек так характеризовал школу и педагогический коллектив школы №518 : «Учителя у нас были удивительные, знающие, прекрасные педагоги и очень заботливые люди. Нам необычайно повезло, что нас учили такие чудесные учителя. А какие тематические вечера мы проводили, просто потрясающие!»  - говорил Владимир Ильич, а сам при этом буквально светился каким-то радостным , добрым светом.

 У меня сохранилось фото учителей  с  выпуском 1957 года, я показала фотографию Гуревичу. От радости он даже прослезился, у него не было фотографий школьных. Тут же каждому педагогу Владимир Ильич стал давать такие характеристики, которым позавидовал бы любой учитель СССР, а ведь это делалось через 50 лет после окончания школы, седым уже учеником.

               

 

                3.

Отработав год в школе лаборантом в химическом кабинете, я вновь отправилась поступать в МГПИ им Ленина, но уже на химический факультет. Однако в этот 1957 год в Москве летом проходил Международный фестиваль молодёжи и студентов. Вместо того, чтобы заниматься, готовясь к экзаменам, я целыми днями бегала по разным площадкам фестиваля. Вступительные баллы мои были плохие,  и мне снова предстояло работать, а не учиться. На сей раз работать, я пошла на телеграф.

И опять я столкнулась там с замечательными, добрыми, весёлыми людьми, о которых я и сегодня вспоминаю с удовольствием. А сколько юмора было в каждой из простых «доставшиц» телеграмм. Самая старшая из нас была пятидесятилетняя Полина Николаевна, малограмотная женщина, но умеющая порой рассмешить всех.  Иногда телеграммы приходили, мягко говоря, глуповатые. Вот так однажды пришла срочная телеграмма, которую по инструкции полагалось доставить за 15 минут, на прочие полагалось 30 минут. Телеграмма содержала следующий текст: «Надька, выезжай немедленно, Валька бессовестная гуляет твоим мужем. Нинка». Очередь нести телеграмму была Марии, молодой девушки. «Слышь, Машка, не вздумай бечь, пущай эта Валька ещё 15 минут погуляить. Неси, как обнокновенную»,- изрекла под общий хохот наша заботливая старшая. Или в другой раз очередь доставлять телеграмму по адресу была Полины Николаевны, а срочная телеграмма содержала: «Деда схоронили, приезжай теперь ты». Полина Николаевна повертела телеграмму в руках и произнесла со вздохом удивления: «Ну, помер дед, чего теперича спешку устраивать?» И пошла, не спеша, относить телеграмму.

На телеграфе платили немного, но каждый раз, если кто-то заболевал, все работники телеграфа скидывались и отправляли  кого-нибудь проведать заболевшего товарища, вернее подругу.

На третий год после школы я поступила в МГУ на химический факультет, баллов, наконец, хватило. Первое время я ходила по университету и не верила, что я стала студенткой такого замечательного вуза. На всех лекциях я садилась за первый стол, поближе к преподавателю. В практикумах не уходила по 3-4 часа пока не получался нужный результат. Одна из первых пошла в библиотеку, чтобы взять книги, которые рекомендовали профессора. Эти толстенные фолианты еле дотащила домой. Я просто купалась в счастье быть студенткой МГУ. Зачеты сдавала раньше всех, если можно было получить зачёт «автоматом» на семинарах, он у меня был. Книги по химии я не выпускала из рук. А сколько было разных химических наук: органическая химия, неорганическая, физическая химия, общая химия, биохимия, химия полимеров, радио химия и ещё и ещё…Глаза разбегались, всё было интересно и ново. И вот настало время зимней сессии. Зачёты все уже были сданы, надо было готовиться к экзаменам. Первый экзамен был по неорганической химии. Неорганику на первом курсе читала Новосёлова Александра Васильевна, академик. Александра Васильевна была небольшого роста, её было еле видно из-за кафедры. Мне почему-то всегда было страшно, что она не дотянется до доски в Большой химической аудитории, хотя доска вращалась, и тянуться было не надо. Любую свою запись она поднимала наверх, и всем всё становилось видно. Лекции её были интересные, сопровождались опытами, эти лекции очень мне нравились.

Экзамен тоже принимала Новосёлова. Как только я вошла  в аудиторию, где мы сдавали экзамен, Александра Васильевна сразу взяла мою зачётку. Рядом сидели и другие преподаватели, так что я поняла, что Новосёлова хочет сама меня спрашивать. Билет был лёгкий: соединения хлора, окислительно-восстановительные реакции, задачка. Но, о, ужас! Я совершенно не могла ничего вспомнить. Дело в том, что за те три дня, что были отведены на подготовку к экзаменам, я прочитала, наверное, страниц 800 разных учебников. Я точно помнила, что вопросы простые, что я их знаю, но ничего вспомнить не могла. Увидев мою растерянность, ко мне подошла Новосёлова, она села рядом и спросила, что меня смущает в билете. Я ей честно призналась, что всё это читала и ничего не помню. Тогда Александра Васильевна мягко спросила : « Может быть, Вы не поели? Или плохо себя чувствуете?» «Нет, я ела и здорова,»-  ответила я. «А как  Вы  готовились к экзамену ?»  Услыхав, что я прочитала несколько учебников, Александра Васильевна очень добро улыбнулась, вернула мне зачётку, сказав : «Вы до завтра прочитаете только мои лекции, которые я знаю, Вы аккуратно записывали и придёте сдавать. Я помню, как Вы меня внимательно слушали.» Она ещё раз мне на прощанье очень мило улыбнулась.  Из аудитории я вышла весёлая, друзья решили, что я получила «пять», а я свой первый экзамен, по своей любимой химии провалила, зато влюбилась ещё больше в Новосёлову. Конечно, на другой день Александра Васильевна мне вписала в зачётку «отлично», но это уже было потом.

Занятия по физической химии, спектральный анализ у нас вела Ольга Дмитриевна Ульянова – племянница Ленина. Я училась в советское время, когда имя Ленина произносилась всегда и везде с величайшим уважением. И лишь нам стало известно, кто наш преподаватель, мы оробели, боялись даже войти в аудиторию. Это же надо нам такое везенье, кто нас будет учить! Но как  нам с ней себя вести? Ведь она ребёнком сидела на коленях у Ильича. Она дочь его родного брата Дмитрия.

Все наши страхи пропали, лишь начались занятия. В Ольге Дмитриевне не было и грамма зазнайства или того, что называют презрением к тем, кто ниже тебя по рангу. Это был очень симпатичный человек, любивший шутку, озорство, прекрасно чувствующий студента, как трудолюбивого, так и лодыря. Она ценила в молодых любознательность и ум, посмеивалась над лентяями. Предмет свой знала превосходно. Благодаря ей, до какой-то степени, я делала диплом по спектроскопии, хотя учила она меня на первом курсе, а диплом я делала на шестом.

В дни, связанные с памятью о Ленине, Ольга Дмитриевна в Большой химической аудитории собирала большое число слушателей, желающих из её уст услышать об Ильиче. Никто никого туда не загонял, это не было «обязаловкой», как наши некоторые факультетские собрания. Просто вывешивалось объявление, что Ульянова будет говорить о Ленине – и народу всегда было полно на этих лекциях. Рассказывала она вроде бы известные уже всем случаи из жизни Ильича, но как это было ново и интересно в её рассказе! Позже, уже в проклятом капитализме, Ольга Дмитриевна выпустила книгу «Родной Ильич». Эта книга разлетелась моментально, и это тогда, когда на Ленина уже лили потоки грязи. Я сама, получив от КПРФ 20 экземпляров этой книги для распространения, была удивлена, скоростью с которой их у меня не стало. А продавала я их на пикете, на Ярославском вокзале.

О преподавателях химического факультета МГУ можно рассказывать бесконечно. Там плохих не было. Каждый из них был настоящий учёный и педагог. Все они были либо кандидаты наук, либо доктора. Но дело не в званиях. До сих пор с радостью вспоминаю таких корифеев, как Гольдфарб, Реутов, Птицына, Казанский, Зефиров, Кнунянц, Тальрозе, Степанов, этот список можно продолжать и продолжать. Советская наука была настоящая и вузы готовили по-настоящему себе смену. И это относилось не только к химии! Именно поэтому спроси любого бывшего советского студента, как ему жилось в студенческие годы, тот начнёт с радостью перечислять, как мы и чем жили тогда. У нас была наполненная, замечательная жизнь, хоть и достаточно скромная в материальном отношении. А какие сокурсники!? О них можно написать целый роман. Все мы учились, работали на практике летом, вместе ездили на каникулы, вместе зубрили перед сессией. Вместе сначала шиковали, пока были деньги, а потом вместе сидели на сладком чае и хлебе в студенческой столовой, которые всегда были там бесплатно, а ещё была горчица тоже бесплатно. Это товарищество не разбирало москвич ты, ленинградец или приехал их Узбекской ССР, Казахской или из Татарии. Кучей малой собирались в «общаге», пели, плясали, читали стихи, влюблялись, устраивали «сабантуи» по случаю дня рождения кого-нибудь. И никому не могло даже в голову придти, что о  наших друзьях из Казахстана или Узбекистана можно сказать «понаехали чурки, русскому уже деваться некуда!» Мы не притворялись, мы, правда, были дружной  советской молодёжью. К нам русским так же по-доброму относились  в братских республиках. Вспомните, даже в жуткие голодные годы войны, сколько русских детей-сирот спасли узбеки, армяне, грузины, таджики, взяв их в свои семьи. Разве такое можно забыть!? Эта дружба росла и позже. Каждый год в Москве проходили фестивали какой-нибудь из 16 республик. А сколько всего интересного можно было увидеть на ВДНХ! Как в тридцатые, сороковые годы в фильмах «Свинарка и пастух»и «Светлый путь», так и многие десятилетия позже приезжали ударники социалистического труда на ВДНХ, чтобы поделиться своими достижениями. А мы, студенты с интересом разгуливали между фонтанами и выставочными залами, любуясь на прекрасных лошадей, удивительных птиц или коров, возле, которых стоял человек в национальной одежде и рассказывал о своей работе.

               

 

                4.

После МГУ я работала младшим научным сотрудником в ИОХ АН СССР. Наша лаборатория трудилась на Космос. Тогда полстраны было связано с Космосом. Мы занимались ракетным топливом. Лаборатория была засекречена. Назывались мы официально «Лаборатория нитросоединений.» В нашей лаборатории собрались удивительно талантливые люди. А, кроме того, они были  почти все молоды, мало кто ещё имел степень кандидата, зато среди них были «барды», известные всему институту своими песнями, альпинисты высшей категории, покорившие уже массу вершин, куда не добиралась нога человека. Они были весёлые, спортивные, озорные и влюблённые в науку.  А таланты у всех были оригинальные. Например, в ИОХе работал молодой сотрудник, который имел  степень сначала кандидата наук, а потом доктора наук притом, что он ни одной диссертации не защитил, а обе степени получил по совокупности открытий. Началось всё с МГУ химического факультета. Лёва учился на третьем курсе. Студентов распределяли по кафедрам для прохождения практики и знакомства их с различными, специфическими задачами химических наук.

Лёва Петров попал к профессору Казанскому Борису Александровичу на кафедру органической химии. Борис Александрович был не только заведующий кафедрой, но совсем недавно стал директором Института органической химии АН СССР. Об этом обстоятельстве все студенты знали, поэтому считали особым везеньем попасть к нему на кафедру. Если студент понравится профессору, то путь в большую науку открывается сразу же, ещё в стенах университета. Но понравиться Б.А. было не просто. Всех студентов Казанский проверял «на научность». Это означало, что у себя он оставлял только тех, кто доказал ему свой интерес к науке, остальных просил поменять кафедру. «Пробным камнем», на котором он проверял студентов, была какая-нибудь архи нудная работа. Профессор был уверен, что если студент не может делать кропотливую работу, учёного их него не выйдет.

Петров знал об этой манере Б.А. и настроил себя на терпение к любой скучной работе. В первый же день знакомства Казанский подвёл Лёву к установке, где что-то «варилось». Он объяснил студенту, что процесс идёт уже месяц, а для чистоты эксперимента и грамотных суждений о результатах  нужно не менее двух месяцев непрерывной работы.

Петрову поручалась простое дело: каждые 15 минут открывать краник в колонке синтеза, где находилась маслянистая жидкость. На конце крана тогда вырастала капля, которая, оторвавшись, падала на специальную ткань. Краник надо было закрыть. Радиус следа от капли измерить линейкой, а результат записать в специальный журнал. Вот и вся премудрость.

Лев возле колонки должен провести 4 часа, после чего ту же операцию надо  проводить через каждые пол часа. Процесс шёл второй месяц, студенты и лаборанты следили за ним круглосуточно, даже ночью, сменяя друг друга.

Чтобы лучше узнать характер студента Казанский Б.А. не только поручал работу, но и следил за тем, как его ученик её выполняет. Профессор любил появляться в лаборатории тогда, когда его меньше всего ждали. Вот и к Лёве он пришёл уже через 45 минут после объяснения задания. Вернее за три минуты до 45 минут, чтобы проверить, как будет сделан замер. Когда Казанский вошёл, то увидел, что студент сидит и спокойно читает книгу, профессора он не заметил, а тот решил дождаться контрольного времени.

Вдруг раздался трезвон будильника, оторвавший Петрова от книги. Увидев учителя, Лев спокойно начал производить замер и запись, после чего опять завёл будильник, объяснив, что так проще не прозевать. Казанский мысленно одобрил студента за находчивость. Когда он выходил из лаборатории, Лёва уже опять что-то читал.

Б.А. провёл у себя в кабинете несколько часов и вновь пошёл к Петрову. Войдя в комнату, профессор «остолбенел» : книга лежала на столе, а студента не было. До момента измерения оставались минуты. Казанский решил дождаться незадачливого студента и всё ему высказать. Вдруг в нужное время раздался скрип , какая-то «тяжесть» спустилась и  своим весом открыла краник, капля выкатилась на ткань, «тяжесть» закрыла кран и, благодаря резинке опять оказалась на полке. Одновременно с этим сбоку вылезла линейка, с привязанным карандашом, приблизилась к ткани со следом от капли. Карандаш пометил ткань точно в нужном месте. Профессор засмеялся и уже с другим настроением стал ждать своего ученика. Спустя минут 20, появился Лёва. Казанский был за спиной его и парень учителя не видел. Проверив свой «самописец», он занёс данные в журнал и снова  взял  в руки книгу. Б.А. тихонечко ушёл. В конце года в журнале «Прикладная химия» появилась статья учителя и ученика о первом советском «самописце», который они сделали вместе. Ясно, что по окончании университета Петров стал работать в ИОХе, возглавляемом Казанским Борисом Александровичем.

Почти в таком же ключе была придумана Петровым центрифуга для отделения густых осадков.

 Казанский пригласил иностранных гостей в только что открывшийся корпус института. Он хотел показать, что советские учёные работают в прекрасных помещениях и с приличным оборудованием. Лёва же, вечно витавший в своих мыслях, даже не знал о гостях. Ему надо было собрать трудно оседающий продукт для дальнейшей работы, но осадок никак не собирался уже несколько дней в таком количестве, чтобы можно было начать эксперимент. Вот тогда Лев и придумал устройство, которое всё держалось, грубо говоря «на соплях», но крутилось оно, как сумасшедшее, издавая при этом ужасающий скрежет. Зато осадок собрался мгновенно. Можно было таким образом набрать целую цепочку проб для работы за короткое время. И вот тут-то в лабораторию, где раздавался ужасный скрежет, и бог знает, на чём крутилось петровское устройство, появились иностранцы. Петров поломал всю благостную картину Казанскому, за что получил от него устный нагоняй и вместе с ним снова довел до ума замечательное приспособление, которое до сих пор служит всем химикам и не только для работы с густыми веществами. И опять в «Прикладной химии» появилась их общая статья.

Даже в отпуске его голова не могла отдыхать. Как-то он с сыном попал в деревню, где не было коров. Оказалось, что коров не держат из-за того, что в округе растёт лишь осока, а коровы её не едят. Лев решил коров заставить есть осоку. Он занимался этой идей два года, в итоге получил вещество, которое было безвредно для животных и человека. Коровы стали есть осоку, её заготавливали колхозы в специальных хранилищах, удои оказались выше обычных, а Петров получил Большую золотую медаль ВДНХа за своё открытие.

Он синтезировал искусственный прополис, с его помощью вылечил  сотни больных «волчанкой». Что  было отмечено теперь уже Медицинской Академией наук. В его голове родилась формула люминесцентного порошка, с помощью которого до сих пор на реке и море ночью видны бакены, а на автодорогах в темноте видны дорожные знаки. Петров создал пасту, которую в советское время иностранные государства у нас покупали за золото. Эта паста не давала коррозировать кораблям. Её наносили на новый пароход или корабль на днище до  самой ватерлинии – ни морская соль, ни водоросли, ни ракушки такому судну больше были не страшны. Я затрудняюсь назвать подлинное число открытий, сделанных этим удивительным человеком, их очень много. Даже в школах при изучении ребятами когерентных волн пользуются его моделью. Он придумал, как заставить морскую  или речную волну застыть. Чтобы дети могли рассчитать  её выпуклости и впадины.

Сейчас Лев Вениаминович Петров уже умер, а его труд продолжает гореть, светиться для других людей, помогая и спасая  их жизни. Он был настоящий одержимый Учёный с большой буквы, настоящий советский человек. Пионером и комсомольцем он был, в партию же как-то вступить ему было некогда, так как его голова всё время и без того работала на Коммунизм.

Я рассказала только об одном из тех, с кем мне посчастливилось работать в Институте органической химии АН СССР, а таких талантливых людей там было множество. Каждый был талантлив по-своему.

До сих пор я с величайшим уважением вспоминаю корифеев органической химии советской научной школы: И .Л. Кнунуняца, В. А. Коптюга, Г.И. Дрозда, Н.Н.Мельникова, О.М. Нефёдова, В.М. Потапова, Б.И. Степанова, Ю.А. Трегера, М.С. Юнусова. Все они докторами наук, академиками стали в те счастливые советские времена, когда наукой гордилась моя Родина. А пришли многие из них в ИОХ совсем мальчишками. Например, ныне академик Нефёдов был у нас сначала комсоргом, потом парторгом, любил походы, «бардов», пел вместе с нами и в институте, и на природе замечательные песни собственного сочинения и до сих пор в душе его жива советская, весёлая и счастливая молодость.

 

                5.

Так сложилось, что когда я уже сделала диссертацию, и осталось её защитить, у меня родилась дочь. Заботы матери на 8 месяцев оторвали меня от науки. Было не до диссертации. А, вернувшись в ИОХ после декрета, я узнала, что умер Казанский. Новый директор изменил составы лабораторий, я попала в другую, где моя тема была как бы ни к селу, ни к городу, да и за 8 месяцев наука ушла вперёд, требовалось много чего доработать, чтобы соответствовать. Маленькая дочь требовала меня сильнее, чем нитросоединения, поэтому о защите диссертации пришлось забыть. Вскоре на моё счастье я случайно на улице повстречала свою любимую школьную учительницу математики Анну Михайловну Кантор, которая всегда огорчалась, что я пошла в науку, а не в школу.  « Ведь ты педагог по призванию! Зачем тебе наука? Занимаясь наукой, женщина становится мужиком, если чего-нибудь стоит. Да и много ли таких? Назови мне женщин учёных. Хватит пальцев одной руки, вспоминать не стоит. Баба создана для дома, для детей, для семьи. Вот почему мужчины в школах редко задерживаются, а женщины чувствуют себя там комфортно. Если личная жизнь у тебя не сложилась, то школа заменяет семью. А если сложилась, то чтобы растить собственных детей, лучшей работы не придумаешь. Одни каникулы: то осенние, то зимние, то весенние. А отпуск! Только у учителей 48 рабочих дней, ты вдумайся – гуляй, не хочу! Советую срочно менять работу. Как раз в 578 школе, здесь рядом, давно нет химика. Иди не пожалеешь».

  Так я попала среди года в школу. И потом отработала   43 года учителем химии. Я и правда, никогда не пожалела. Свою работу я любила, детей тоже, коллеги были главным образом, хорошие и знающие люди. Ребята меня как-то сразу приняли, даже «дурачки».

Когда я появилась на уроке впервые, у ребят к этому времени уже не было химии больше месяца. Даже четвертные отметки выставлял им биолог.

Я думала, что меня администрация школы представит ребятам, но они обе были на каком-то совещании, и мне пришлось знакомиться самой.

Захожу в класс, ребята встали, на столе раскрытый журнал на странице химия. Я на перемене его взяла и раскрытым оставила. Среди фамилий глаз зацепила смешная: Лягушкин, а против неё «2» за четверть, единственная на весь класс.

«Садитесь, ребята, давайте знакомиться. Меня зовут Ирина Михайловна!»- говорю я.

 «Очень приятно, а меня Сергей Владимирович Лягушкин» - из-за парты вылетел парень, на вид постарше остальных, вихры стоят дыбом. Улыбаясь во весь рот, протягивает мне для пожатия руку. Класс замер: что будет?

Руку я проигнорировала: « А, товарищ Лягушкин, единственная двойка на весь класс, будем знакомы!» Класс засмеялся, Сергей не ожидал, что я уже знаю, о его «успехах», постарался скрыть своё смущение и пошёл на место.

Потом этот  «дурачок» ещё несколько раз меня проверял на «прочность». То уселся на пол и так и сидел весь урок, а когда я спросила, удобно ли ему ответил, что, удобно. То  принёс мышь в «садочке», с которой он, оказывается, уже сорвал несколько уроков. Ребята рассказали мне потом, что математик даже на стул вскочила, так она боялась мышей. Я же забрала бедного мышонка к себе в лаборантскую и обещала Сергею вернуть мышь после уроков, если он больше не будет приносить её в школу. А однажды этот «умник» выпил во время лабораторной работы баночку фенолфталеина. Этот реактив готовится на спирте. Обнюхав банки, Лягушкин на глазах всего класса выпил содержимое. Он посмотрел на меня с видом победителя, я же знала, что фенолфталеин сильнейшее слабительное, да ещё со спиртом, который всасывается в кровь моментально. Уже через 5 минут он попросился выйти, я, конечно, его отпустила, прекрасно понимая, куда он побежал. Парень просидел в туалете все уроки и боялся оторваться от унитаза и после них. Над ним смеялась вся школа. Больше  он у меня не экспериментировал. Серёжка даже прославился, когда мы изучали таблицу Менделеева. Я ребятам  задала сделать карточки элементов первого периода. Выяснилось, что он хорошо рисует, за его карточки я поставила Лягушкину «пять». Парень давно забыл, что кроме двоек и троек ему могут поставить что-то ещё. Он просто сиял от счастья. Когда после окончания 9-ти классов, он уходил из школы, то на выпускной  вечер  Лягушкин пришёл с букетом цветов для меня, сказав, что мой предмет был его самым любимым. Это было слышать смешно и трогательно одновременно.

А сколько у меня за эти годы было по-настоящему талантливых и любознательных детей! Например, помню на одном из экзаменов, когда сдавали все предметы, а не по выбору, у меня в комиссии сидела директор школы, учитель биологии и учительница русского языка. Впускали мы ребят по три-четыре человека в класс, остальные ждали за дверью, а как только один выходил, следующий заходил. Из этого 10 класса зашли четверо: Корипанец Елена, Пейтричук Игорь, Жилинас Маргарита, Ведерников Дима.

Все подошли к учительскому столу, взяли билеты, сели готовиться к ответу. Вдруг подходит к нам Дима, а он учился по всем предметам только на «пять» и говорит, что может отвечать без подготовки, но просит разрешения взять стул. Мы удивились, решили, парень переволновался и хочет отвечать, сидя, а в школах это не было принято. Ну, думаем пусть, отличник ведь! А Димка, он был маленького роста, несёт стул к доске, встаёт на него и, начиная от самой верхней кромки доски писать наизусть уравнения реакций, которых он даже для памяти не записал на листок. Эти уравнения распределяет на три вопроса билета, заполнив, таким образом, всю доску до последнего сантиметра. Море уравнений и ни одной ошибки! Спускается со стула, старательно протирает сиденье, относит его на место и говорит: «Я могу начинать отвечать». А директор ему в ответ: «Молодец, иди, отлично».

Следом Лена Корипанец спрашивает: «Можно вместо простого опыта, который у меня в билете, я сделаю другой более красивый?» Биолог отвечает ей: «А ты сделай и тот и другой!» «Ладно»,- спокойно говорит девочка и прекрасно выполняет два вместо одного опыта. Игорь Пейтричук тоже нас порадовал тем, что, так как его билет касался законов, открытых Ломоносовым, процитировал наизусть трактат Ломоносова, а потом прочитал его стихи о  пользе науки. Рита Жилинас не отличалась особым интересом к химии, но она была человек старательный и с этого экзамена ушла с «четвёркой», честно заработанной.

Только сейчас, когда я записала подряд эти четыре фамилии, у меня возник вопрос, которого в то время у меня не было: кто же были эти дети по национальности? Корипанец – еврейка, украинка? Пейтричук – украинка, а может быть, белоруска, Жилинас –что-то прибалтийское, Ведерников – русский. Все они учились в Москве, дружили, всем было глубоко, как и нам неинтересно, какую национальность они представляли. Почему наших советских людей сейчас в капитализме так быстро натравили друг на друга?

Как прекрасно жить в обществе, которое ценит ум, талант, умение квалифицированно и красиво работать! И не всё ли равно, кто он по

национальности этот талантливый или умелый человек!

Из тех дивных детских лет Дома пионеров, где я выросла и школы, в которой училась, на сегодня у меня друзей не осталось. Кто-то уже умер, с кем-то  я потеряла связь. О том времени остались лишь пожелтевшие фотографии и добрая память детства. Из другого Дома пионеров не на Большой Полянке, а  с Арбата, возле улицы Вахтангова, куда я ходила в краеведческий кружок, знакомые частично умерли, кто-то оказался после контрреволюции в другом лагере, с кем-то мы оказались единомышленники и до сих пор в дружеских отношениях. Однако так сложилось жизнь, что каждый из нас загружен разной работой, какими-то обязанностями  и на тёплые настоящие дружеские встречи времени нет. Даже перезваниваемся редко. А видимся лишь в случае беды. Вот как это было совсем недавно. Моя любимая Ира Таборко, которую я знаю со времени наших 14 лет, когда мы вместе с ней были биологами в детской краеведческой экспедиции по Мещёре, работает сейчас во Дворце пионеров на Ленинских горах в Москве. Она там десятки лет уже ведёт кружок для ребят, интересующихся астрономией. В советское время Таборко работала в Инстиуте Луны, был такой в Москве, я даже к ней приходила туда в гости. Ира знает о Луне очень много необычайно интересного. Рассказчик Ирина потрясающий, любой ребёнок или взрослый стоит ей начать говорить, может слушать её бесконечно. Знает она естественно не только о Луне. Когда Лужков на бессмысленно долгое время закрыл Московский планетарий, только у Иры на Ленинских горах много лет маленький планетарий продолжал показывать звёздное небо и проводить лекции об астрономии, что она делает и сегодня. И вот в мае месяце 2011 года вдруг выяснилось, что некто Виннер, бывшая гимнастка , а ныне тренер, хочет приватизировать  часть Дворца. А надо признать, что даже в наше проклятое время во Дворце пионеров на Ленинских горах до сих пор занимается БЕСПЛАТНО 15000 детей. Эта приватизация отняла бы часть зданий, перевела бы на платную основу всё, что касается гимнастики, заняла бы территорию и вокруг Дворца, а там вот уже 50 лет, как создан уникальный  по красоте детский парк, со множеством беговых дорожек, оригинальных фонтанов и прочего. Советская власть не скупилась на детей.

 Мы, коммунисты разных организаций Москвы РКП-КПСС, ДЗД, Левого фронта, отделившейся от зюгановской КПРФ и КПРФ с Зюгановым, «Граждане СССР»  естественно ввязались в протест против этой приватизации, нас активно поддержали родители детей Дворца. Я с Ириной не виделась с демонстрации 7 ноября прошлого года. Таборко не в партии, но активно сочувствующая коммунистам.  Здесь же мы с ней встретились на собрании в защиту Дворца, вынося требование к московским властям запретить это разорение детского уникального Дома и парка. После наших собраний, митингов, писем в разные инстанции Дворец пока удалось отстоять.

В сердце тёплый свет  той  чистой детской дружбы жив, согревает  нас, двух Ирин, теперь уже бабушек  и сегодня почти через  60 лет.

Гораздо теснее сложились отношения с друзьями студенческих лет и коллегами по работе, даже, если со дня нашего знакомства прошли 50 и 30 лет. Как-то чаще перезваниваемся, даже видимся в дни рождения кого-нибудь из нас, если не  каждый год, то хоть на юбилейные даты. Все заняты, все обвешаны семьями, внуками. Но когда удаётся увидеться, то наступают «именины сердца». Например, у меня был такой друг со студенческих лет Генрих Челепис, мы с ним вместе учились в ЗНУИ на режиссёрском факультете. Он жил в Подмосковье всю жизнь. Закончил сначала Библиотечный институт, потом пришёл в ЗНУИ, чтобы у себя в Успенском ставить спектакли, как он выражался «не хуже, чем во МХАТе». В советское время я вместе с нашими однокурсниками приезжала на его премьеры, даже ещё в 1990 году мы смотрели его «Дядю Ваню». Здорово он работал, талантливо. А ещё Генрих писал отличные стихи, пьесы, даже прислал мне роман, который, на мой взгляд, был очень даже хорошо написан. Стихи и пьесы его публиковали, забыла только где. Он мне высылал каждый раз экземпляр своих творений, появившихся в печати. К сожалению, кто-то из наших общих друзей их у меня взял почитать и не вернул.

 В 1993 году 3 октября я случайно встретила его у Останкино, но говорить было невозможно. Снайперы стреляли в нас, БТРы давили, загоняли в озеро. Мы потеряли друг друга из виду. Звонить ему было нельзя, у него не было телефона, а писать у меня долгое время не было возможности. Он тоже молчал. Примерно через полгода я написала Челепису в Успенское. Письмо вернулось с известием, что адресат по данному адресу не проживает. С 1990 года Генрих жил один, разведясь с женой, об этом он мне писал, но позже ни он, ни я как-то не собрались написать друг другу. До сих пор у меня страх, что его убили 3 октября у Останкино, иначе он обязательно проявился бы как-нибудь. Он был человек творческий, вполне мог приехать в эти дни в Москву без паспорта, ведомый только возмущением советского человека тем, что творил Ельцин. Если его убили, а документов не было, то опознать,  стало быть, было невозможно.

 Теперь, ежегодно 3 октября, принося цветы к могиле погибших в Останкино людей, я вспоминаю весёлого, очень несдержанного на язык в том, что он считал правильным, прекрасного товарища и талантливого человека Генриха Челеписа, моего сокурсника по ЗНУИ, с которым я дружила более 30 лет.

Среди коллег-учителей, которых было много в моей жизни за 43 года работы в школе, не редко встречались настоящие, умные, знающие, сердечные, с непростой человеческой судьбой. Кое о ком я уже написала рассказы. Например, в книге «Дарить людям радость» есть рассказ «Оля» о жизни биолога, с которым я работала и дружила лет 15 в одной школе. Тогда мы работали с ней на Б.Ордынке. Потом я переехала  в другой район города, она тоже ушла из этой школы. Так жизнь нас  развела с этой простой русской деревенской женщиной, ставшей сиротой во время войны. Но благодаря хорошим советским людям и всей советской системе превратившейся в замечательного учителя, методиста в своём предмете и глубокого, интересного человека.

В той же книге есть рассказ «Просьба» об учительнице, которая и сейчас работает в детском интернате № 58 города Москвы. Удивительная судьба, удивительный человек. Я с ней проработала 5 лет. Потом я ушла с работы, не желая участвовать в оболванивании школьников с помощью ЕГЭ, а она продолжает работать и теперь. Ей не нравится ЕГЭ, но она – учитель английского языка. «Иностранцам» в этом случае чуть проще.

 Эта удивительная женщина по национальности еврейка, пережившая «Бабий яр», где её вместе с родными и знакомыми расстреливали немцы. Чисто случайно, потеряв сознание, она до ночи пролежала в плохо засыпанной яме, а ночью выбралась из неё. Человек, которого ценой своей жизни спасли украинцы. Девушка, потерявшая на фронте отца, а в «Бабьем яру» мать с братьями и сёстрами.

В книге «Товарищи в стране господ» есть рассказ «Директор школы». С этим директором я проработала более 30 лет, до самой её смерти. Мы с Маргаритой Алексеевной ( это настоящее её имя)  дружили, я её очень уважала за ум, принципиальность, справедливость, умение себе во вред заступиться за любого человека, если она знала, что тот прав, а начальник не прав. Кроме того, она была очень мужественным человеком, о чём, кто захочет, сможет прочитать в рассказе «Память об одной прогулке» в моей новой книге, которая будет называться так же, как эта повесть о моих друзьях.

                6.

Последние 20 лет в жизни моей и моих товарищей – это борьба за выживание, за  возвращение социализма, за возвращение СССР.  В этой борьбе, кроме тех, кого я знала десятки лет раньше, жизнь познакомила меня в это двадцатилетие со множеством настоящих людей. Без многих из них я теперь не мыслю своей жизни, кто-то за эти 20 лет уже умер, но из сердца не ушёл. А те, с кем я больше всего теперь встречаюсь на митингах, пикетах, заседаниях разного рода, стали мне настоящими товарищами по борьбе и  подлинными друзьями. Взять хотя бы Анатолия Александровича Лашина, у которого в паспорте написано, что он украинец, он и правда, родился на Украине, там вырос, до сих пор говорит русские слова с украинским напевом, но оба родителя его русские. Он же, когда его впервые спросили о национальности ещё до армии, ответил, что он украинец. Украинцем Анатолий Александрович себя считает и сегодня. Он любит Украину, он из Макеевки. Когда кто-нибудь из товарищей упрекает его за упрямство, Лашин, смеясь, отвечает: «Я же – хохол». А отец и мать его были русскими, сын же их чувствует себя настоящим украинцем. Лашин  - совершенно особенный человек. Он  предан СССР  и КПСС до самозабвения. Попробуй при нём скажи, что что-то у нас на Родине было не так, хоть во времена Сталина, Хрущёва или Брежнева. От спорщика камня на камне не останется. И не потому, что Анатолий Александрович  не видел наших недостатков, просчётов или бед, нет - это не так. Он умён и всё прекрасно понимает!  Просто  Лашин любит СССР, лучше этой страны для него нет, и никто с его точки зрения не имеет права ругать эту замечательную державу, а тем более, если какие-то подлые слова исходят от дерьмократов… Также и с КПСС. Для него одно то,  что нашу партию создал Ленин, означает, что отвернуться от КПСС , переименоваться, например, в РКРП для него равносильно предательству. В нашей партии Анатолий Александрович – секретарь ЦК, отвечающий за связь с рабочим движением. Это - огромная нагрузка уже сама по себе. Но Лашин выполняет ещё столько партийных дел, что его обязанности можно было бы распределить на приличную  по численности первичную организацию. При этом, он не просто числится, он работает и очень много и по-настоящему. Порой он работает на износ, но что-то изменить нельзя, он так понимает своё членство в КПСС. Ненавидя эту власть, Анатолий Александрович и пенсию брать у неё не желает, он даже не оформил себе пенсионный проезд в транспорте, так называемую «карту москвича». Это делается  им из коммунистического  принципа. Когда мы ему говорим, что от этой поганой власти наоборот надо брать, хоть шерсти клок, имея в виду, пенсию и проезд. Он отвечает, что от буржуев ему ничего не надо. А какой он добрый и внимательный товарищ! Это отдельный длинный, длинный рассказ. Словом Лашин – это ЗОЛОТО ПАРТИИ!

Перечислять замечательных наших товарищей бессмысленно, так как их очень много. Каждый достоин целой книги. Мне как Константину Симонову хочется написать эпос-поклонение «Живым и мёртвым», отдающим и отдавшим свою жизнь Советской Родине. Даже сейчас, когда она лишь в нашей памяти живых, когда большая часть из нас понимает, что  до восстановления социализма нам не дожить. Мы боролись и будем бороться за прекрасное будущее, т.к. «мы – дрова в топку будущей революции», как сказал живущий в Германии коммунист-интернационалист Феликс Борисович Горелик. И среди этих дров мои товарищи, проживающие в Москве и Ленинграде, в Воронеже и Киеве, в Минске и Тбилиси, в Вильнюсе и Риге. Короче, все честные люди любых национальностей, которые при СССР никогда не ссорились между собой, жили большой дружной семьёй, были подлинными друзьями, готовыми придти на помощь в любой беде.