Фёдор

Сашеньке было два года, когда отец ушёл на фронт. А почти в день её четырёхлетия мать получила телеграмму, что Фёдор при смерти лежит в госпитале под Ленинградом. Ехать из военной Москвы в Ленинград, а потом по разбитым просёлочным дорогам дальше него, чтобы добраться до госпиталя Мария решила одна. Дочку оставила у подруги, а сама помчалась к мужу. Застанет она Фёдора живым или нет, вот неотвязный вопрос, который стучал в голове. В поезд удалось втиснуться в последний момент, по пути в Ленинград поезд бомбили, но всё это  было как бы неважно. Главное – жив ли муж? Успеет ли? До прифронтового госпиталя добиралась почти двое суток. Не спала, не ела потому, что спать было невозможно, а про еду просто забыла. Обуревало волнение: жив ли? Наконец, показался посёлок, а в нём корпуса госпиталя. Усталость, страх за жизнь мужа  обрушились на Марию с двойной силой. В калитку женщина еле вошла, ноги не передвигались, руки дрожали. Сторож спросил, куда и к кому она приехала. Маша показала телеграмму, язык от страха стал деревянный. Он указал на корпус. Медсестра дала халат, сказала, что Фёдор лежит на втором этаже.

-         А кто Вы ему?

-         Жена.

-         Как жена, у него уже сидит одна жена, - сестра с недоверием посмотрела на Марию.

-         Вот телеграмма, - протянула Маша, а внутри что-то неприятно похолодело.

-         Сейчас схожу и скажу, чтобы та уходила, а двоим сразу нельзя. Ишь, ты  женой назвалась, а я и поверила.

Через пять минут Маша увидела медсестру в сопровождении женщины, которая выдавала себя за жену Фёдора. Это была Варвара, первая его жена. Мария испугалась: видно мужу плохо и он решил попрощаться со всеми, кто был ему когда-то дорог.

В палате было ещё пятеро раненых, у всех забинтованы головы так, что видны одни глаза, а у кого-то и глаза забинтованы тоже. Маша не сразу поняла, где Фёдор.

-         Ну, что не узнаёшь? – раздался знакомый, родной голос и Мария сразу увидала говорившего.  Фёдор улыбался. Вернее улыбались глаза, лицо было в бинтах.

-         Что с тобой?

-         Ранен, как видишь. Голова пострадала, плечо и нога. Сначала думал, что всё, потому и послал вам с Варей телеграммы. Хотел проститься. Ну, а сейчас доволен, что вы примчались ко мне, значит, я вам нужен. Не каждая и не к каждому через войну, бомбы поедет к мужу сейчас, вы у меня молодцы.

Марию захлестнула обида. Она рвалась, волновалась, бросила дочь на чужих людей ради него, а он выставляет отметки: молодцы, не молодцы. Сам рассказывал, что оставил Варю, приревновав её к приятелю, а теперь вызвал её к себе, выразив этим своё отношение к ней и к «любимой моей жёнушке», как  он всегда называл Машу. Что сейчас чувствует Варвара? Сначала  её позвали, напугав до смерти, как и Машу, а теперь так как приехала новая жена  медсестра её выставила. Она ехала к умирающему, а попала к выздоравливающему самодовольному мужику, которого распирает оттого, что женщины ему оказывают внимание. Всё это пролетело в мыслях Маши. И ей стало невыразимо стыдно, что она примчалась к человеку, который даже не оценит, чего ей это стоило.

Фёдор и до войны был эгоистичен временами. Маша никак не могла понять, как в муже могут сочетаться искренняя любовь к ней и одновременно буквально махровый эгоизм. Примеров этому было много за пять лет их совместной жизни.

Маша с Федей поженились в 1936 году летом. Кончился учебный год, и они расписались. Свела их работа. Мария преподавала в школе географию. Фёдора направили работать туда же от райкома партии освобождённым секретарём парткома.(Была до войны такая должность в школах). Для Маши их брак был первым, для Фёдора – второй. В1934 году он оставил Варвару после того, как застал её в своём доме с приятелем Николаем. Фёдор  немного раньше обычного пришёл с работы и увидел, что Варя сидит у друга на коленях за столом, а Коля кормит её из ложечки вареньем. Эта картина так поразила Фёдора, что все объяснения обоих, мол, между ними ничего нет, а это просто шутка, муж не принял. Даже когда через неделю после скандала жена призналась, что беременна, это не облегчило ситуацию, а усугубило. Фёдор заявил, что ребёнок от Николая и подал на развод. На четырёхлетнюю дочь он сам добился алиментов, а сына, родившегося спустя месяцы после развода, так и не признал. Варвара же много лет потом пыталась объяснить бывшему мужу, что не изменяла ему с Николаем и что сын его. Только всё напрасно. Перед свадьбой с Машей Фёдор умышленно рассказал всё это будущей жене, прибавив, что никому не позволит дурачить себя. Как бы он не был влюблён, обман  никогда не простит. Мария ответила, что по её мнению люди должны жить вместе лишь до тех пор, пока доверяют друг другу. А если любовь закончилась, вот тогда и начинается обман.

Зимой того же 1936 года Федю назначили директором Дома пионеров и предоставили ему двадцати метровую комнату. Молодожёны были просто в восторге. До этого они жили у родных, где кроме них проживали ещё две семьи в одной комнате.

Летом 1941 он ушёл на фронт, оставив Машу и двухлетнюю дочь на друзей и знакомых. У Маши долго ещё перед глазами стояла его стройная фигура, затянутая ремнём на новенькой гимнастёрке и торчащие кудрявые волосы, выбивающиеся из под фуражки. А ещё она помнила его руки, прижимающие к груди маленькую дочку и большие серые глаза у обоих: у него какие-то успокаивающие и одновременно грустные, а у Саши удивлённо распахнутые. Маша часто теперь, глядя на Сашеньку, вспоминала мужа. Дочь была маленькой его копией.

  Друзья- мужчины вскоре тоже ушли воевать, а женщины, как могли, помогали друг другу. Вот одной из общих подруг,  Клавочке оставила Маша Сашеньку, чтобы уехать к мужу. Дом Клавы был почти рядом с Домом пионеров, поэтому подруги ещё до войны часто бегали друг к другу: поболтать, обменяться интересными книгами. Они часто праздники отмечали вместе. Клава ещё не была замужем, но приятель Фёдора ухаживал за ней. Когда Василий вслед за Федей ушёл воевать, у подруг появилась общая тревога: как там их любимые? Семья Клавочки ( её все почему-то всегда так называли друзья) была многодетная. Кроме матери с отцом в их двухкомнатной квартире проживали ещё её три сестры и два брата. Братья ушли на фронт, а отца не взяли в армию по здоровью. У старшей сестры Зои росли двое детей, которые проживали здесь же, муж её тоже ушёл на войну. Две младшие сестры Лена и Женя и две племянницы по возрасту подходили друг другу, поэтому все четверо очень любили вместе играть. Появление в их доме четырёхлетней Сашеньки вызвало у них огромную радость. Тем более, что тётя Клава велела не обижать малышку и опекать её всячески.

Сашенька капризничала редко. Но, оказавшись в чужом доме, хоть и со знакомой тётей Клавой, чувствовала себя неуютно, ей хотелось плакать, хотелось к маме. Её звали есть, она отказывалась, предлагали пойти гулять, говорила, что гулять пойдёт с мамой. На третий день  пребывания в гостях у тёти Клавы девочки чуть ли не силой утащили Сашеньку во двор Дома пионеров. Пока они играли во дворе, началась бомбёжка, дети побежали  в бомбоубежище. Когда дали «отбой», они вышли во двор и там узнали, что в их дом попала бомба.

В ужасе рассматривали девочки то, что осталось от их дома, и не сразу поняли, что мать и отец Лены с Женей и тётя Клава погибли. Зоя в эти часы находилась на работе и потому уцелела.

Маша, уезжая к мужу, оставила Клаве ключи от своей комнаты. Сейчас, хоть ключи остались где-то под обломками дома, Зоя попросила соседей помочь открыть комнату Маши. Это теперь было единственное помещение, где они все  могли  переночевать, поесть, переодеться, помыться, словом жить.

Вернувшись от мужа, и узнав о происшествии, Маша просто обезумела   от страха. Она всё время  представляла себе  дочь, на руках Клавочки. (Так они расставались перед её отъездом.) Она ведь Сашку могла не увидеть больше, как потеряла навсегда любимую подругу. Это чудо, что девочки увели Сашеньку в тот день на улицу. Маша с Клавочкой дружили с времён обучения в педагогическом техникуме. Учились они в одной группе, практику проходили в одной школе, вместе бегали на занятия в ТРАМ. Только Маша играла трагические роли, а Клавочка комедийные. Мария была среднего роста, черноволосая, кудрявая с голубыми глазами, а подруга – белокурая с карими глазами. И по характеру они были разные: Маша бойкая, острая на язык, а Клава робкая, стеснительная, особенно в новой кампании. После техникума их распределили в одну школу. Только у Маши был 2 класс «А», а у Клавочки 3 «Б». Обе они решили, что надо продолжать образование и вскоре та и другая                                имели уже диплом учителя географии  средней школы. Вот тут впервые им пришлось работать в разных школах, но дружили подруги по-прежнему. Представить себе, что Клавочки больше нет, было для Марии невозможно. И ещё она теперь боялась на секунду расстаться с дочерью. Маше пора  было  выходить на работу, Сашу следовало отводить по утрам в детский  сад. Но страх за дочь и пережитые волнения в связи с поездкой в Ленинград, постоянные слёзы Зои после потери родителей и сестры – всё это серьёзно повлияло на  нервную систему Марии. Больничный лист ей врач выписал сразу на неделю. Нельзя сказать , что здоровье Маши заметно улучшилось за эти семь дней, но патологический страх за своего ребёнка немного вошёл в русло. Через неделю она уже  смогла оставить дочь на воспитателей детского сада. Хотя сначала в каждый  свой обеденный перерыв бегала проверять: жива ли её девочка, а после работы пулей летела забирать ребёнка из сада.

Через два месяца Маша получила от мужа сообщение, что он поправляется и вероятно, поедет долечиваться в санаторий. Просил пока не писать, так как не знал нового адреса. Маша, которой теперь вместе с Зоей приходилось делить продукты, полученные по карточкам на семерых, нашла себе подработку, чтобы не голодать. Так они прожили  полгода. А весной Зое с детьми и сёстрами дали комнату. Они стали жить сравнительно недалеко от Маши, но по-прежнему ежедневно виделись. Горе связало их крепче родных.

В  конце 1944  Маша получила от Фёдора странное письмо. Муж писал, что, несмотря на то, что он выздоровел, врачи не пускают его снова на фронт. Однако приехать в Москву он сейчас не может. Дела задерживают в Ленинграде. Маша терялась в догадках: какие дела? Может быть, он разным медкомиссиям доказывает, что может воевать? Тогда почему так и не написал?  Потом долго не было писем совсем. Что случилось? – терялась в догадках жена. Может быть, он уже на фронте?

Только в марте 1945 года муж появился дома, как говорится нежданно- негаданно. Оказалось, что он приехал лишь затем, чтобы оформить с Машей развод. Объяснения были трудные.  Муж рассказал, что в Ленинграде есть женщина, которая в 43-ем его спасла от смерти, сейчас она ждёт от него ребёнка, и что Фёдор  переезжает жить к ней в Питер.  В тот же день оформили развод и алименты на Сашеньку. Фёдор из дома взял лишь кое-какие книги и, поцеловав дочь, уехал.

В мае настал удивительный праздник, вся страна ликовала – Победа! Лишь вдовы, да матери потерявшие детей на фронте больше плакали, чем радовались. Плакала по ночам и Маша. Особенно ей было обидно за тот госпиталь, в который она помчалась к мужу, чуть не лишившись ради него дочери.

В 1946 году Сашка пошла в школу. Там впервые она поняла, как неприятно отвечать на вопрос: где твой отец? У многих одноклассниц папы погибли на фронте, у одной девочки отец пропал без вести, а они с её мамой ждали, что он всё-таки вернётся. Многие подружки хвастали орденами и медалями возвратившихся отцов. Саше приходилось молчать, когда говорили на эту тему. С мамой о папе тоже не говорили. Саша знала, что маме  этот разговор неприятен. И вдруг однажды, когда Сашенька пришла из школы, около её подъезда она увидела человека, которого сначала не узнала. Отец крепко прижал её здоровой рукой к себе, поцеловал и сказал, что он очень соскучился и по ней, и по маме. Они вошли в комнату, сели на диван. Фёдор обнял дочь:

-         Я  никуда отсюда не уйду. Я хочу жить с вами, мои родные!

 Саша от радости захлопала в ладоши, заявив, что они с мамой будут просто счастливы, жить вместе с ним. После работы пришла Маша. Увидев мужа, она побледнела и, стараясь скрыть дрожь в голосе, спросила:

 - Зачем ты здесь?

 Саша, не дав отцу открыть рта, радостно затараторила, что он соскучился, что он хочет с ними жить и как всё это здорово! Но мать каким-то незнакомым голосом произнесла:

 -Ты, Фёдор, уже сделал выбор, там у тебя есть ребёнок, ему нужен отец. Я с тобой жить не хочу, ты предал нас в самое трудное время. Уходи!

- Саше тоже нужен отец. Пойми, Машенька, я очень ошибся, я безумно виноват перед вами, поверь мне, прости! Я уже наказал себя больше, чем можешь ты себе представить. Каждую ночь вы мои родненькие снитесь мне – просто сумасшествие какое-то! Ладно, я завтра уйду, но хотя бы позволь мне сегодня переночевать здесь.

Маша не ответила. Когда отец ушёл, Саша расплакалась. Мать долго успокаивала дочку, обещала, что она будет видеть папу в каникулы, может ему писать, а он обязательно станет отвечать.

-         Ничего, ребёнок, проживём без предателей.

-         Папа не предатель, он воевал, был ранен, вон, сколько у него на груди орденов!

-         Он бросил нас ради чужой тётки, предал нас с тобой и теперь живёт в Ленинграде с другой женой и ребёнком.

-          Значит, он их больше любит, чем нас? Но ведь он хотел с нами остаться? Он их не любит, мамочка, он нас любит!

-         И их. Сегодня он с нами захотел, завтра опять с ними захочет быть и что тогда?

-         Ну, почему мы должны своего папу отдавать чужой тёте и её сыну? Давай его не пустим, если он захочет туда уехать?

-         Наоборот, пусть едет в свой Ленинград. Зачем нам такой: и вашим и нашим? Мы себе найдём папу получше. Он будет только нас любить и ни к каким чужим тётям и детям уходить не захочет.

-         Я своего папу люблю, я не хочу другого.

-         Значит, будем сами жить, без всяких пап, договорились, дочь? – Маша

 уложила дочку в постель и долго ещё прислушивалась к тому, как её девочка то  вздыхала, то всхлипывала, ворочаясь в постели, прежде, чем уснула. Ей было очень горько. Никогда не могла и подумать Мария, что её бросит муж. Как он любил! Маша достала его письма довоенные из детских лагерей, где он был со школьниками. Нашла разные шутливые записки, которые она хранила все эти годы, фронтовые письма. Сколько было в них заботы, нежности, любви! Куда же всё подевалось в 1945 году? А вот  теперь он надумал вернуться. Что-то там понял… Нет, не смогу я жить, зная, что есть малыш, который ничем не виноват перед нами. Он родился уже после войны, но при живом отце должен жить сиротой.  Тем более, что уважение, доверие к мужу потеряно мной навсегда. Зачем же удерживать? Пусть хоть тот ребёнок не узнает горечь сиротства.   

                2.

Шагая к метро, Фёдор размышлял о своей жизни. Он не мог понять, как так вышло, что он  в 1945 году решил развестись с Машей. Где были его глаза, сердце, голова? А теперь, неужели поздно всё переиграть? Правда ли, что он навсегда потерял любимую жену и милую, ласковую Сашку? Тогда в 43-ем, в госпитале семья была где-то далеко, а смерть рядом. Из этой смерти его каждый день вытаскивала Настёна, сестричка. То процедуры, то таблетки, то где-то таскала для него спирт (для души, как она говорила). Их обоюдный  друг к другу интерес рос. Когда приехали  жёны, Федя уже поправлялся. Ведь телеграммы им послать Фёдор тоже попросил Настю, а она видно не спешила посылать их. Сравнивая всех трёх своих женщин, ему показалась, что Настя самая молодая, самая красивая, самая нужная ему. Жёны уехали, а Настёна осталась. Тогда влечение изголодавшегося по женской ласке тела, он принял за любовь. Перед самым отъездом его из госпиталя в санаторий Настя призналась, что беременна. Фёдор посчитал себя обязанным жениться на ней.  Он обещал после лечения поехать в Москву, чтобы для этого развестись со второй женой.

Победу и свадьбу  праздновали  одновременно. Поселилась новая семья в Ленинграде в большой многокомнатной квартире, где кроме них жила лишь одна соседка, чудом, пережившая блокаду. В Ленинграде после войны было много пустых квартир.

  Вскоре в новой семье родился сын. Фёдор поступил работать в Финансово-экономический институт преподавателем экономики. Ведь ещё до войны  в Москве в «Плехановке» он закончил аспирантуру, став кандидатом экономических наук. Жена сидела дома с малышом.

 Казалось бы, живи, да радуйся: войны нет, растёт сын, рядом молодая симпатичная жена, но в душе всё чаще что-то скребло.

 Настя родилась в деревне под Ленинградом, там закончила семь классов. Когда немцы подошли к городу, поступила на курсы медсестёр и одновременно начала работать в госпитале.  Сейчас Настёна растворилась в домашнем быте. Ребёнок, муж, огромная квартира, которую надо было содержать в порядке, талоны на продукты в послевоенном Питере, которые надо было то получать, то вовремя отоваривать. Эта жизнь её вполне поглощала. Она была счастлива. На Фёдора она только что не молилась: он ей виделся умным, деловым, любящим. Что ещё надо женщине?

Фёдор же за тот год, что они прожили вместе, всё чаще думал, как жить дальше. Очарование молоденькой хорошенькой сестрички куда-то испарилось. Вместо него появилась  малокультурная назойливая женщина, требующая внимания. Он вдруг стал слышать её деревенскую речь, на которую раньше не обращал внимания. Мужа раздражал её расстёгнутый халат, растрёпанные волосы, стойкий неприятный запах пота. Муж  всё чаще делал Насте выговоры за неправильную речь и неопрятность. Она обижалась, объясняя свой вид  огромной работой, связанной с ребёнком и заботами о доме и семье. Но сколько бы Федя не поправлял её речь – жена ничего не запоминала и говорила по-своему. Преподаватель просто доходил до бешенства от её нежелания что-то исправить в себе. Эти ссоры привели  к мысли, что он сделал величайшую глупость, променяв интеллигентную Машу на деревенскую бабу. Вот почему осенью 1946 года Фёдор приехал в Москву. Уехал он из дома, не сказав Насте ничего, кроме того, что его командируют на два-три дня в Москву. Муж решил, что, если всё сложится, как он хочет, то просто напишет ей письмо, когда начнёт заниматься своим переводом с работы на работу. Но Маша не приняла, предавшего её  Фёдора, и ему пришлось снова возвращаться к Настёне.

Лёжа на верхней полке скорого поезда Москва-Ленинград Федя ещё и ещё раз прокручивал мысленно встречу с Машей и Сашенькой. «Как Сашка обрадовалась мне! Бедная девочка! Неужели Маша не любит меня больше? Тогда почему так побледнела, увидев меня, и голос её стал какой-то глухой, чужой? Нет, любит, просто скрывает из гордости. Как всё вернуть?  Как объяснить ей, что вышла глупая ошибка, за которую я уже заплатил годом жизни. Что она сказала ? Ах, да - ты предал нас в самое трудное время. Я с тобой жить не хочу. Не хочет? Правда ли? А может подождать? Она уже год живёт одна. Молодая здоровая, интересная женщина.  Может быть, постоянно писать, просить, чтобы простила? Что же делать?»  Поезд пришёл в Ленинград, а решение так и не было найдено. Поднявшись на свой этаж, Фёдор открыл дверь и увидел, радостно спешащую к нему, как всегда лохматую Настю, на ходу запахивающую свой  домашний халатик. За ней, где  ножками, а где ползком двигался малыш. Мордашка ребёнка улыбалась. Фёдор сел на стул у двери, здоровой рукой посадил малыша на колени, поцеловал его смешную рожицу. Мальчик засмеялся и сполз на пол. Настя тоже прижалась к мужу, ожидая ласки. На Фёдора хлынул знакомый резкий запах пота. В душе его всё закипело.

-         Ты что, не моешься что ли? Почему от тебя всегда несёт потом?

-         Моюсь, - вспыхнула Настя, - два дня не был, приехал и сразу ругаться. Она обиделась и ушла на кухню. Поставила чайник на плиту. Может он захочет чаю выпить.

Но Фёдор переоделся, взял чистое полотенце и отправился смывать с себя дорожную пыль. Мысли неотвязно возвращались к Маше. Он вспомнил, что в их квартире в Москве никогда не было ни ванной комнаты, ни горячей воды. Они все мылись в бане. Но он и сейчас ощущал всегда влекущий его приятный машин запах. Маша была редкой чистюлей. Она твердила, что имеет собачий нюх, поэтому не разрешала мужу носить носки, рубашки и прочее больше, чем один день. Стирка  занимала у неё много времени, но до войны проблемы с мылом не существовало, а потом и вовсе появились прачечные, куда Маша стала сдавать бельё.

«Маша, Маша! Что же делать?» Федя шагал по комнате и перебирал в уме сотый вариант, как вернуть прежнюю жизнь. Дверь распахнулась -  в неё задом наперёд вполз сын. Ребёнок что-то своё лопотал, а отец поймал себя на мысли, что этот человечек виноват в его такой запутавшейся бестолковой жизни. «Где были мои глаза, мозги? Да, я себя поставил в идиотские условия, когда я - подлец или перед Сашкой или  вот перед ним». Фёдор посадил ребёнка на колени, задумчиво погладил по голове. Малыш прижался головкой к его руке и с улыбкой посмотрел в глаза отца. «Итак, кто же должен расти без отца? А ведь уже есть девочка, которая вместо отца получает алименты. Теперь их уже двое…» Федя молча снял сынишку с колен и сел за письменный стол. Он решил подробно написать Маше о своей жизни с Настей и о той тоске, что наваливается на него всё чаще в разлуке с ней и Сашенькой. Но письмо не получалось. Промучавшись часа полтора, Фёдор всё разорвал, так ничего и не написав.

               

 

                3.

Прошла неделя. Занятия в институте со студентами, работа в библиотеке над диссертацией – всё это отвлекало от тяжких дум. Чем больше он уставал на работе, тем меньше его посещали тягостные мысли дома.  Но вот сегодня он нашёл в почтовом ящике письмо от Саши. Она рассказывала о своей жизни и жизни мамы, о том, что им подарили котёнка, и как она его воспитывает. Тоска с новой силой наполнила душу.

Он сел писать дочке ответ, а перед глазами всё время стояла Маша. Письмо получилось не столько для дочки, сколько для мамы. С этого дня Федя ежедневно проверял почтовый ящик. Но писем больше не было. Перед самым Новым годом пришла открытка от Сашеньки с поздравлением его и «братика Костика». Фёдор побежал в магазины накупил подарков и отправил их дочери. Но в мыслях его была в это время совсем не дочка.

В январе после студенческой сессии образовалась неделя свободного времени. Студенты ушли на каникулы, а Фёдор договорился в институте, что будет работать в библиотеках и дома. Сам же объявив жене, что только в Москве есть нужная ему литература, помчался в столицу. Кроме Маши в Москве у Феди с давних пор было много знакомых. Он мог бы остановиться у любого из них, зная заранее, что те будут рады принять старого приятеля. Но его интересовал только один дом. Однако с вокзала Фёдор не поехал к Маше, а решил прежде найти себе гостиницу, чтобы ни от кого и ни от чего не зависеть. В номере гостиницы, приведя себя в порядок и прихватив подарки для Маши и Сашки, он оставил вещи и отправился в гости. Дома опять была только Сашенька. Она очень обрадовалась отцу.  Долго рассказывала, как она учится, с кем дружит, похвалилась табелем с пятёрками за четверть. И  вдруг неожиданно резко прижалась к его груди и, всхлипнув, спросила:

-         Ты кого больше любишь меня или Костю?

-         Я вас обоих люблю.

-         А почему же ты нас с мамой бросил, а с Костиком живёшь? –мокрые от слёз глаза ребёнка по-взрослому посмотрели на отца.

-         Я давно хочу жить с вами, но твоя мама не хочет.

-         Мама хочет! Знаешь, как она плакала, когда пришло от тебя письмо, ещё давно. Я хотела тебе написать, чтобы ты приезжал, но мама не разрешила.

-         Знаешь что, Сашенька, я сейчас уйду,  а приду к вам завтра, а ты пока  поговори с мамой, чтобы мне можно было у вас остаться, ладно?

-         Хорошо!

Фёдор вспомнил, что здесь рядом живёт его давняя знакомая, которая  с довоенных лет дружит с Машей. Он решил поговорить с ней в надежде, что Маша подругу послушает.

Вера была рада гостю, но радужных надежд на примирение прежних супругов не имела. Маша действительно делилась с ней своей бедой, но из её слов было ясно, что вернуть потерянное не получится. Расставаясь, они договорились, что Вера завтра же пойдёт к Маше и попытается склонить её к возращению мужа домой, тем более, что Саша очень страдает без отца. На другой день было воскресенье. Договорились, что Вера пойдёт к Маше днём, а вечером туда явится Фёдор. Так и сделали. Однако, узнав о договорённости, Маша перед самым приходом Феди ушла из дома, чтобы его не видеть. Расстроенная Сашка поведала отцу, что мама не хочет, чтобы они жили все вместе, как раньше.

Перед тем, как уехать в Ленинград, бывший муж написал своей Марии длинное письмо. Он вложил всю боль и всю душу в эти строчки, умолял  простить его и скорее сообщить об этом. Но ответ так и не пришёл.

Фёдор вновь окунулся в работу. Работал он без отдыха, засиживался за полночь. Настя постоянно ругала его за эти ночные бденья, требовала, чтобы он, наконец, потушил свет:

- Сам не спишь и другим не даёшь! – ворчала жена, ворочаясь в постели. Эти её упрёки стали причиной того, что Федя решил старый домашний чулан превратить в  свой рабочий кабинет. Вместе с Настей из чулана вынесли сначала всё лишнее, потом жена вымыла помещение и маленькое оконце в нём. Затем вместе затащили в комнатку письменный стол, кресло-кровать, Фёдор развесил по всем стенам полки с необходимыми для работы книгами. Теперь он имел своё персональное помещение, где, когда  уставал, мог растянуться в кресле-кровати, чтобы заснуть, даже забыв выключить свет. И никто больше из-за этого не ворчал. Феде даже нравилось засыпать не рядом с Настей, а здесь. Перед утомлённым взором всплывали образы Маши,  а жена  не могла видеть в это время его лица, выражавшего боль и радость одновременно.

В начале лета пришло письмо от Сашеньки, где она сообщала, что перешла во второй класс со всеми пятёрками. В письме говорилось ещё, что  июнь Саша проведёт в лагере, т.к. мама уже купила ей путёвку. Много было и о маме, которая почему-то часто грустная, даже тётю Веру давно не зовёт в гости и к тёте Зое тоже не ходит. Фёдор вздохнул, прочитав о Маше, но что он мог поделать?

Ещё на майские праздники к жене приехали её родственники и уговорили Настю поехать вместе с сыном в деревню. Она им обещала помочь с огородом, да и ребёнку на воздухе лучше, чем в городе. Фёдор даже обрадовался, что поживёт один,  спокойно поработает, побольше почитает. Одновременно ему, как фронтовику предложили в профкоме института путёвку в санаторий на июль-месяц. Федя спланировал, что май – июнь посвятит работе, в  июле полечится : раны всё время напоминали о себе, а в августе будет видно. Проводив Настю и сына в деревню, Федя засел за диссертацию. Работал ежедневно до поздней ночи и радовался тому, что никто не отвлекает. До письма дочери он почти не думал о Маше. А, прочитав его, решил попросить  на работе путёвку в санаторий, который находится  в Подмосковье. Это  удалось легко – все сотрудники стремились на юг, а в среднюю полосу никто ехать не хотел. Поэтому санатории предложили даже на выбор. Федя взял путёвку в посёлок «Правда». Когда-то ещё до войны они с Машей гуляли там в лесу. Закончив все дела в городе, отец отправил Саше письмо о том, что скоро с ней сможет увидеться. Ведь санаторий его рядом с Москвой. Уезжая лечиться оставил  Насте записку, что жив, здоров ,поехал  в санаторий.

                4.

Санаторий располагался в лесу, палаты в корпусах были  просторные, рассчитанные на двоих отдыхающих, но приехавших было мало. Федя занимал палату один. Кормили здесь хорошо, врачи  очень внимательно относились к своим подопечным. Словом, всё замечательно, если бы его не тянуло в Москву. Оказалось, что когда понимаешь: стоит сесть в пригородный поезд, и через час будешь рядом с Машей, жить труднее, чем когда находишься от неё далеко.

Через неделю лечения Фёдор познакомился с доктором, которая жила в посёлке, расположенном рядом с санаторием. Она пригласила его в гости к себе, рассказала, что живёт теперь одна в целом большом доме. Муж погиб на войне, сыновья женились и живут далеко.

Фёдор спросил, нельзя ли ему с дочкой у неё снять на август комнату. Доктор ответила, что даже сейчас может сдать, не надо ждать до августа. Эта мысль ему очень понравилась. В тот же день отец поехал к дочери в Москву. На сей раз Маша была дома, Саша тоже. Договорились, что Саша будет жить в посёлке рядом с санаторием до конца лечения отца, а потом они ещё август поживут вместе.

-         А ты к нам будешь приезжать в гости, правда, мамочка?

-         Не знаю, будет видно.

-         У тебя же воскресенья есть,  хотя бы на денёчек.

-         Ладно, ладно, посмотрим.

Саша поселилась у докторши. Днём после того, когда у отца заканчивались процедуры,  они с ним отправлялись гулять. Прогулки могли быть дальние по лесу или отец и дочь шли к водохранилищу. Дорогой много видели интересного, узнавали не только природу, но и друг друга. Разговоры их касались всего на свете, лишь о матери не заикались, как бы условились, что эта тема секретная, хотя никакой договорённости на этот счёт между ними не было.

Восьмилетняя Саша  очень любила читать, её мама тоже. Дома имелось много книг, что в послевоенное время было для многих семей редкостью. Поэтому Сашу иногда интересовало то, что не всегда стало бы интересным другим детям её возраста. Фёдор ничего фактически о дочери не знал. Он ушёл на фронт, когда девочке было два года. Потом они жили отдельно. Сейчас отец с величайшим интересом знакомился с ней ежедневно, выясняя что-то из её жизни такое, о чём он не имел возможности узнать прежде. Например, оказалось, что Сашка знает очень многие названия растений, птиц, насекомых. Дома у них в Москве были книги по биологии, кроме того, мама дружила с семьёй научных сотрудников Института ботаники, которые часто приносили ей почитать или даже дарили книги о природе. Саше эти книги очень нравились. Сейчас в лесу дочка показывала отцу травинки, говорила их названия, иногда даже называла растения по латыни. Федю это удивляло и радовало: « надо же, какая у меня растёт умная дочь», - думал отец, разглядывая Сашеньку. Вечерами они вдвоём любили уходить на железнодорожную насыпь и любоваться закатом. Багровое солнце садилось за лес, кругом наступала удивительная тишина. Дочь с отцом тоже молчали. Он думал о Маше, а Сашка мечтала о том времени, когда мама простит отца, и они все снова будут жить вместе.

Санаторное время закончилось, наступил август. Он тоже их радовал тёплом. Дождей почти не было. Отец и дочь теперь не расставались по целым дням и очень привязались друг к другу. Внешне Саша была  похожа на своего отца, только улыбка, да голос, манера разговаривать  достались от матери. Иногда задорный смех Сашки переворачивал Фёдору всю душу, настолько она напоминала ему Машу. Вечерами, сидя за столом деревенского дома, освещаемого единственной лампочкой под розовым абажуром, отец и дочь ощущали себя почти счастливыми. Им казалось, что Маша где-то рядом. Вот сейчас откроется дверь, и она со своей лучезарной улыбкой войдёт сюда и что-то скажет такое, отчего всем сразу станет радостно.  Они могли болтать о пустяках или отец рассказывал дочке о войне , но это ощущение – близости Маши всегда присутствовало.

 Ни в июле, ни в августе Мария  в «Правду» так ни разу и не приехала. По окончании отпуска Фёдор повёз дочь в Москву. Встреча с бывшей женой вновь была очень тягостной для обоих и очень грустной для Сашеньки. Дочь горько плакала, провожая отца в Ленинград, просила писать ей, обещала тоже писать. Фёдор обещал.

                5.

Дома он нашёл записку, что пока погода позволяет, жена с сыном поживут в деревне, надо помочь выкопать картошку и что-то ещё, что написано было неразборчиво. Федя даже обрадовался свободе. Ему хотелось привести в порядок свои расшалившиеся нервы и чувства. Удивительно, но за те два месяца вдали от семьи он о Насте и сыне почти не помнил, даже наоборот, сейчас его обрадовало, что думать о них ещё не время. Тоска же по Маше в ленинградском доме навалилась ещё сильнее. Ведь он только что видел Машеньку, смотрел в её грустные глаза, слышал опять это надоевшее «нет!» А вот теперь надо шагать по квартире, где каждый уголок напоминает о ненужной ему, духовно совсем чужой женщине.

Теперь он тосковал и по Саше тоже. Чем больше проходило времени со дня приезда в Ленинград, тем чаще себя ловил Фёдор на том, что дела, институтские проблемы занимают его целиком днём, а ночью наваливается страшная тоска сильнее, чем до отпуска, хоть кричи. Надо было найти какое-то спасение от этой беды и, конечно же, выходом стала работа над диссертацией, за которой он  опять сидел за столом по пол ночи до полного изнеможения, замертво валился на кресло-кровать, а утром шёл в институт.

Примерно раз в две недели приходило письмо от Саши. Отец проглатывал его тут же у почтового ящика, а потом ещё раз более внимательно читал дома. По-прежнему Фёдор искал в этих письмах перемену в настроении Маши, но ничего кроме детских рассказов об их жизни не находил. Сам он не всегда аккуратно отвечал дочери. Иногда из-за занятости, а чаще из желания написать не ей, а Маше.

Прошёл год, потом второй. В семье Феди появилась маленькая дочка. Этот ребёнок как бы поставил точку на его мучениях, желаниях удрать к Маше. Фёдор хорошо помнил, как решил создать «противоядие» от Маши. Настя согласилась сразу, даже обрадовалась его предложению. Она видела , что мужа что-то мучает, боялась что он изменяет ей или чего доброго уйдёт к другой. Дети же всегда мужчин привязывают к семье крепче верёвки. Это она знала по рассказам своих подруг. Теперь уже вроде бы было ясно, что поворота назад не будет.

Дни стремительно летели. Фёдор стал доктором наук, профессором.

Летом пятидесятого года, проезжая через Москву в Одессу, где уже его ждала Настя с детьми, Фёдор снова зашёл в знакомый дом. Тоненькая длинноногая Саша бросилась ему на шею, а на диване сидела Маша с незнакомым Феде мужчиной.

-         Познакомьтесь, - произнесла Маша. И улыбнувшись своей доброй  улыбкой, представила:

-         Мой муж – Сергей. А это, Серёжа, мой бывший муж- Фёдор, отец Саши.

Мужчины пожали друг другу руки. Федя, сославшись на ограниченность времени до поезда, быстро ушёл. Саша пошла его проводить до метро.

-         Давно у вас этот дядя Серёжа?

-         Да, почти полгода.

-         А что же ты мне о нём не писала?

-         Не хотела тебя огорчать.

-         Ну, а как он? Не обижает тебя или мать?

-         Что ты, он очень добрый.

Когда дошли до метро, Фёдор поцеловал дочь, и она повернула обратно:

-         Пиши, - крикнула девочка. Он кивнул головой.

-         Куда деваться? До поезда ещё целых три часа, – сказал сам себе Федя и поехал на метро до «Парка культуры».

Ему хотелось побыть одному и подумать. Теперь, когда он узнал, что Маша вышла замуж, действительно всё потеряно. От этой мысли у него похолодело сердце. Оказывается, их с Настей дочурка не была ещё для него полным препятствием в стремлении вернуться к Маше. Только сейчас он это осознал до конца. Сердце разрывалось от боли.

                6.

Прошли 20 лет. У Саши появилась своя семья, маленькая дочка, муж. По-прежнему она писала в Ленинград письма отцу, а он ей. Свою внучку дед пока не видел, но собирался познакомиться,  с зятем был знаком с тех пор, как Саша с ним приезжали в Ленинград на свои «медовые три дня», положенные молодожёнам. Это произошло пять лет назад. Знала Саша и о том, что отец всё работает у себя в институте, но здоровье всё чаще его подводит. Поэтому он уже не преподаёт, а лишь занимается наукой. Дети его тоже выросли. Костик работает в Мурманске, дочь живёт пока с родителями. У них тоже свои семьи, дети.

Этот летний отпуск Саша  проводила на даче у мамы и отчима, кормила малышку бабушкиной клубничкой. В начале лета пришло письмо от отца, что он только что выписался из больницы после тяжелейшего инфаркта. В июле будет долечиваться в санатории. Санаторий себе он выбрал  хорошо знакомый  Саше в посёлке «Правда». «Надеюсь, дочка, что мы с тобой увидимся»,- писал отец.

Конечно, Саша сразу же помчалась в «Правду». Они не виделись почти пять лет. Болезнь очень изменила Фёдора. Отец постарел, осунулся, как-то сгорбился. Весь  облик его говорил о том, что дни Феди сочтены. Саше больно было видеть отца таким. Она невольно вспоминала, как они с папой  здесь много лет назад часами гуляли по лесу или взбирались на насыпь, чтобы полюбоваться закатом. Как они отмеряли ногами километры вокруг водохранилища, хвастая друг перед другом, что никто не устал. Теперь отец мог лишь медленно с палочкой пройти по аллее санатория от скамейки до скамейки, тяжело дыша. В первый же день встречи Фёдор, достав из кармана большой пакет, обратился к дочери с просьбой:

-         Это -  письма, передай их матери, когда узнаешь, что я умер. Сама тоже прочитай их. Я писал их все годы, что мы были с ней в разлуке.  Всю свою жизнь я любил только твою мать. У меня было много женщин, особенно после пятидесятого года, когда мне хотелось заглушить боль от потери её навсегда. Но ни одну из них я так и не смог полюбить. Эта любовь к Маше была моим проклятьем, моим счастьем, моим терзаньем. В дни, когда мне становилось невозможно тяжело, я брал ручку и часами говорил с ней. Я ей жаловался, чем-то хвастал, описывал какие-то незначительные события, случившиеся в моей жизни, словом, выговаривался перед дорогим мне человеком и только потом мог жить дальше.

Саша обещала всё сделать, как он просил. На похоронах отца Настя передала Саше конверт, который, как она сказала, лежал у Фёдора в ящике письменного стола. Там оказалась  довоенная фотография Маши, несколько записок к нему от неё и машины письма к Фёдору на фронт.

                7

 В первые две  недели после смерти отца Саша никак не могла себя настроить, чтобы прочитать  его письма к матери. Он же тогда в «Правде» просил её прочитать их, а потом передать Маше. Саша всю жизнь  очень любила отца, многие годы мечтала о том дне, когда они будут жить все вместе: он, мама и она, Саша. Но годы шли, пропасть между отцом и матерью не уменьшалась, а росла. Сначала у отца родился сын, с которого  начался их разрыв, потом появилась в его семье дочь, а потом мама вышла замуж. Отчим был хороший человек, но совсем другой, не такой, как папа. И с его появлением Сашка поняла, что её мечты: папа, мама и она, никогда не сбудутся. От этого было очень грустно. Даже летом в лагере как-то, когда отчим не смог приехать на родительский день, а мама была в это время в другом городе, Саша долго плакала и думала, что если бы был папа, он обязательно приехал бы, несмотря ни на какие дела, не то, что отчим. Часто, читая письма отца, где он рассказывал о своих детях, она вздыхала и завидовала им, хотя отчим ни в чём не стеснял её свободу, старался всегда помочь, очень хорошо относился и к ней, и к маме. Но Сашка всё равно скучала без отца, вспоминая то замечательное лето, когда они с ним вдвоём практически не разлучались два месяца.  С отчимом она не смогла бы вот так не расставаться целых два месяца, ей было бы скучно. Отчим был молчун, а с папой можно было болтать, о чём хочешь и сколько хочешь. Когда Саша подросла, она поняла, что в отчиме есть много прекрасных качеств, что он редкой души человек, она полюбила его, как родного, уважала, как старшего умного друга. Отец же всё равно был где-то на недосягаемом пьедестале, о чём знала только она. Смерть Фёдора стала очень сильным потрясением для Саши, особенно ещё и потому, что это несчастье как бы касалось её одной, мать давно любила другого человека.

Наконец, дочь  открыла письма отца. Первые несколько писем были написаны его нервным, быстрым почерком, потом были листы, напечатанные на машинке.

«2 сентября 1950 года. Сегодня я решил, Машенька, что буду писать тебе письма. Иначе я не смогу жить с той болью, которая сидит во мне и гложет постоянно. Посылать эти письма я не стану, тебе они сейчас не нужны. Может быть, потом будет интересно прочитать, чем и как я жил без тебя? Ну, а не захочешь читать, значит, выбросишь. До поездки в Москву мне  казалось, что я переболел любовью к тебе и  уже могу жить со своей семьёй, воспитывать сына и дочь, работать. Но вот в Москве узнал, что ты вышла замуж, и душа моя заледенела от ужаса. Ты вышла замуж, значит, любишь этого Сергея, значит, я для тебя больше никто. До этого во мне теплилась надежда, что тебе наскучит одиночество, и ты позовёшь меня, простишь, наконец. Увы! Всё не так. Твоя улыбка сказала мне, что ты счастлива, рядом дорогой тебе человек, а я  - «забытое прошлое».  Приходится  смириться. Вот я и придумал себе спасенье, говорить с тобой в минуты душевной непогоды. Поболтаю с родным человеком, может, полегчает? Я сейчас живу с ножом в сердце. Это не красивые слова, боль такая, что не пересказать. Подумать только, что я потерял тебя теперь уж навсегда!»

«15 октября 1950 года. Милая моя Маша! Где ты, что делаешь, чем живёшь и для кого? О вашей жизни я кое-что знаю из писем Сашеньки, но она – ребёнок  понимает и видит всё по-детски. Хотелось бы знать ты действительно любишь Сергея? А может, ты нарочно убедила себя, чтобы вытеснить из сердца меня? Всё! Не буду терзать себя надеждой. Лучше расскажу о том, чем я живу и как живу. Ну, во-первых, конечно, работаю. Работа моя мне нравится. К тому же я теперь доктор наук, профессор. На кафедре у нас всё идёт прекрасно. Набор студентов в этом году очень удачный: умник на умнике. Во-вторых, в Ленинграде встают из руин один за другим замечательные наши памятники архитектуры. Много реставрировано уже и в знаменитых пригородах. В Петергофе, например, реставраторы умышленно поставили огромную фотографию разрушенных немцами дворцов и фонтанов возле них же, вернувших свою красоту, с помощью работ наших умельцев-мастеров. Очень хочется, чтобы от этой поганой войны не осталось ничего на наших улицах. Жаль, что из сердец невозможно её убрать, да раны воинов болят в прямом и переносном смысле. В-третьих, растут мои малыши, что тоже приятно. Собственно Костик уже не малыш. Мужику целых пять лет. Он любит изображать, что умеет читать, хотя знает пока не все буквы. Знакомые стихи повторяет наизусть, держа книжку, а делает вид, что читает. Томка – прекрасная девица двух лет. Смешнее некуда! Эх, были бы они твои! Пол жизни бы за это отдал!»

«7 ноября 1950 года. С праздником тебя Машенька! Только что ходил с институтом своим на демонстрацию. Студенты, студентки, преподаватели, всякие наши сотрудники. Шумно, весело. Красивый наш праздничный Питер. Здорово, что мы паразитов немцев не впустили сюда. Завтра поеду на «свою могилу» и могилу однополчан, они погибли там под Сенявино у Тихвина, там и моя кровь есть, не зря на братской могиле прежде была и моя фамилия, так как долгое время, меня раненого  считали убитым. Когда начинаю вспоминать тех ребят, с которыми воевал, которые сейчас там лежат и больше никогда не встанут, хочется самому стать лучше, чище, жить активнее, честнее. Жить, как бы и за них тоже. Хочется всех заставить это понять, чтобы каждая следующая жизнь была достойна гибели этих ребят. Чтобы тем самым смерть их была не напрасна. Очень тошно, если встречаешь какого-нибудь мерзавца. Думаешь как же так? Неужели ради тебя лежат там мои друзья?

А ещё меня мучает вопрос: что значит честность в любви? Вот воинская или гражданская честь тут всё понятно. Редкий мужик нарушит то или другое. А как с любовью? В чём она честь? В  том, чтобы жениться на нелюбимой женщине ради ребёнка? Но ведь – это разврат. Если не любишь, не заводи детей, правильно, а если ошибся, думал, любишь? Разве честность в том, чтобы загубить свою жизнь? А с другой стороны, дети-то не виноваты, что ты – дурак. Им нужен отец. Запутался я совсем. Вот тебе и профессор: дважды два не знаю сколько!»

«13 июня 1951 года. Здравствуй родная моя! Сегодня я узнал одну  историю о человеке, с которым  никогда не был знаком, а теперь он у меня не выходит из головы. А получилось так: я очень устал на работе, шёл по лестнице медленно, с отдыхом почти на каждом этаже.( Я живу в пятиэтажном доме на пятом этаже. Лифта у нас нет). На площадке третьего этажа остановился, чтобы перевести дух. Вдруг из квартиры напротив вышла  старая женщина и, увидев меня, как вскрикнет: «Не может быть!»  «Что не может быть?» – спрашиваю.

 Оказывается здесь во время блокады жил человек, с которым она меня в сумерках спутала. Этот Виктор Викторович давно уже лежит на Пискарёвском кладбище. Женщина не знает даже, в какой могиле. Человек же, судя по её рассказу, замечательный был. Ценой своей жизни спас жизнь её трём ребятишкам. Он, как неработающий пенсионер, получал иждивенческую карточку, по которой ему полагалось 125 г хлеба на день. Детям тоже полагалось по 125 г. Ребята съедали свой хлеб мгновенно и он, помня своих двоих дочек, погибших при бомбёжке, делил  каждый день свои 125 граммов на три части. Себе он отламывал крошечный кусочек, а потом шёл к свалке древесных стружек и ел их, вместо хлеба. Так продолжалось до тех пор, пока он не умер от истощения. К- счастью детей  вместе с матерью удалось вывезти по «дороге жизни» в  другой город, и они выжили. Вот какой человек жил в Ленинграде, в моём доме во время войны!»

                8.

Дальше шли какие-то заметки или дневниковые записи. Они были написаны от руки, кое-где очень неразборчиво. Временами Саша долго не могла прочитать, что же там написано. Иногда они напоминали дочери какие-то сводки, быстро летящего времени.

«16 сентября 1951 года. Машенька! Это лето для меня началось в Одессе, где я был с семьёй. В августе попал в санаторий в Кисловодске. Сейчас уже хожу на работу. В Кисловодске познакомился с женщиной. Она, как и ты – москвичка. Не скрою, надеялся  с её помощью вытравить тебя из памяти или хотя бы из сердца. Она – вдова, детей нет, живёт одна. Муж погиб на фронте. Женщина умная, приятная внешне, но вот подумал : могу ли я ради неё бросить детей? Нет, невозможно такое сделать. Это - не ты, за которой я полетел бы, ни о ком не думая.»

«30 декабря 1951 года.  День образования СССР. Обычно все торжественные заседания в связи с этим днём вызывали во мне неудовольствие, так как он накануне Нового года. Хотелось подготовиться к домашнему празднику, подумать о пролетевшем годе, а не сидеть на скучном всегда одинаковом собрании, где заранее всё знаешь, кто и что скажет. Сегодня же у меня другое настроение. Я вспомнил,  как в декабре 1941 года я волновался за вас с Сашкой, слушая и читая военные  сводки о том, что творилось под Москвой. Сегодня я рад, что те проклятые дни далеко, а вы мои родные , хоть и не рядом, а живы, здоровы и никто вам не угрожает.»

« 23 февраля 1952 года. Сегодня все студенты и преподаватели, кто побывал на фронте, особенно красиво выглядели. Снова надели свои ордена и медали. В президиуме кроме фронтовиков никого не было. Я слушал речь ректора  и думал о том огромном пути, по которому прошла регулярная Красная Армия с 1918 года до Рейхстага в 1945 году. Подумать только, что собой представляла наша Армия в Гражданскую войну или в самом начале Отечественной. Многое изменилось, поэтому и победили. А дома меня ждал неприятный сюрприз. Моя жёнушка, хоть я ей 100 раз говорил, что ребят отдавать в детсад не надо, желала пойти работать, де скучно сидеть целыми днями дома. В итоге она устроилась в том же саду, куда определила ребят, няней. Отработала Настя неделю и вот сегодня привела обоих детей больных «свинкой». Теперь месяц будем их лечить. Где голова у некоторых?»

«3 апреля1952 года. К нам на кафедру приняли аспирантку, в облике которой что-то неуловимо напоминает мне Сашку, и так от этого тепло становится, когда она входит в комнату. А Сашеньке скоро 13 лет. Пора замуж выдавать!»

«9 мая 1952 года. Представляешь , Машенька, уже семь лет пролетело после Победы! У меня сын первоклассник, ты два года чужая жена…

Когда же эта боль заглохнет?»

«5 марта 1953 года. Умер Сталин. Трудно представить, что дальше. А ещё не понятнее, кто  дальше?»

«20 декабря 1953 года. Саша приехала с друзьями на экскурсию в Питер. Забегала ко мне. Знаешь, Машенька, я её не узнал, совсем взрослая, уже комсомолка. На тебя не похожа. И правда, становится похожа на меня, особенно глаза. У неё мои они серые, а у тебя всегда были синие, синие, как синее небо в ясную погоду».    

«13 августа 1954 года. Вчера получил письмо о летних путешествиях Сашки. О тебе ничего нет. Как же хочется знать: хорошо ли вам вместе, прости, но хотелось бы, чтобы было плохо».

«7 ноября 1954 года. Последний раз Октябрьские праздники отмечаю дома. Потом два года буду в Корее его праздновать. Наш институт направляет группу преподавателей в Пхеньян по обмену опытом. Меня посылают с семьёй. Что же всё к лучшему».

 

                9.

Потом шли письма, потом снова записки, в которых Саша видела, как меняется почерк, как стареет их автор.

«3 августа 1956 года. Здравствуй, родная моя Машенька! Два года жил в чужой, правда, очень интересной стране. Не имел возможности поговорить с тобой. Теперь, наконец, могу это сделать. Корейцы – народ-труженик. Они всего добьются, чего захотят. Представляешь, я за два года, разъезжая по всей стране,  всего один раз увидел пьяного на улице и то, он оказался русским.

В мае, вернувшись на Родину, заехал в Москву, посмотреть на нашу с тобой выпускницу. Посмотрел я на Сашеньку и подумал, что скоро уже она будет искать своё счастье, не ошиблась бы, как я.  Из моих подарков, что я привёз ей к балу десятиклассников, мне понравилось больше всего красное платье. Я ей посоветовал в нём отправиться на свой вечер. Не знаю, его ли она выберет. Ты ей подарила платье, моих два, словом, «богатая невеста». Напишет, мне думаю про выпускной свой бал. Все эти платья, пальто и прочие мелочи, что я ей привёз, стоят в Корее очень дёшево.  Корея удивительная страна! А дома всё-таки лучше. Устал даже оттого, что вокруг говорят не по-русски. Кроме того, с тобой теперь могу говорить, говорить, говорить. Там мог лишь, гуляя по вечерам мысленно рассказывать тебе  всё, что накопилось за день».

« 17 марта 1957 года. Здравствуй, родная! Думал, что больше не сяду за письменный стол, чтобы поговорить с тобой. Вчера вернулся из реабилитационного санатория после тяжёлого обширного инфаркта, который чуть не отправил меня к проотцам.  Видно много всего приходится сердцу принимать на себя, вот и забарахлило. Добило меня, если всерьёз, письмо Хрущёва на ХХ съезде. Ведь мы с тобой это всё видели ещё в 37,потом в 38. Помнишь, когда забрали сначала светлого человека Славку Ильина, а потом умного, проницательного Димыча,  мужа  Ани Федотовой? Помнишь, сколько глупостей тогда на них навесили? Я тебе не говорил, чтобы не волновать, а сам до 1941 года обходил одну инстанцию за другой, пытаясь доказать, что не могли эти ребята быть врагами. Только Сталину не писал, даже не знаю почему: то ли боялся его беспокоить, то ли верил, что я докажу и так любым органам, что они ошиблись. Если бы все люди были такими же настоящими, как Славочка и Димыч, где бы мы теперь уже находились? А тут услышал, что «10 лет без права переписки» означал расстрел, не мог заснуть целую неделю. Значит, я ходил, просил за мёртвых, и ни одна сволочь мне не сказала, что всё напрасно.  Сколько подхалимов, карьеристов с билетами живо, а ребят ни за что убили. И ещё меня мучает вопрос: зачем это всё было надо Сталину? Чего он добивался? Власти, так она у него была необъятная всегда. Как начинаю об этом думать, снова волнуюсь, а врачи запретили курить, пить и волноваться. Ну, пить, я никогда не пил много, помнишь. Курил всегда, как паровоз. Отвыкать тяжело, но приходится. А вот волноваться перестать – это вряд ли. Жить – это, значит, волноваться, а иначе ты амёба, а не человек. Вот с тобой говорю и волнуюсь, потому что гадаю, что бы ты мне ответила».

«Машенька! Кончается 1957 год. Сегодня буду встречать Новый год один, буду думать о тебе, говорить с тобой. Тебе-то это неважно, а для меня очень важно. В канун следующего года принято пробегаться по делам предыдущего. Что же год был и в общественном и в личном смысле хорошим. Во-первых, спутник полетел. Ты знаешь, Машенька, я был в это время со своими ребятами на улице. Толпа народа, все ликуют, кто-то на первом этаже нашего дома включил радио громко, громко и когда раздалось «пи-пи-пи» со спутника, народ закричал «ура!». Настроение было удивительное. А ещё 1957 год подарил науке атомный ледокол, открытия в физике. В Москве летом прошёл Международный фестиваль молодёжи и студентов, из-за которого наша Сашка опять  не поступила в институт. Но я её понимаю, какие могут быть книжки, науки, экзамены, когда так интересно на улице. Конечно, она гуляла целыми днями, о чём мне и доложила в письме, ничуть не сожалея, о ещё одном потерянном для института годе.

 У меня сейчас тихо, тихо дома. Ребята в зимнем лагере, Настя уехала к родне в деревню, даже соседка и та отправилась к знакомым праздновать Новый год. А я вот праздную его с тобой. Мне 1957 год тоже принёс пользу, я не умер от инфаркта. Значит, жив ещё, значит, радость общения с тобой продолжается. Желаю тебе, родная моя Машенька, не болеть, радоваться жизни, пусть Сашка тебя радует, как может. А себе желаю, чтобы ты, хоть иногда, хоть мимолётно вспомнила обо мне, хоть когда-нибудь. С Новым годом!»

« 9 мая 1961 года. Не думал, милая Машенька, что придётся ещё раз поговорить с тобой. Много болел, лечился, опять болел. Словом, догоняю Аркадия Райкина по числу инфарктов. Разница лишь в том, что больница попроще, да раны после войны выздоравливать не помогают. День Победы! Сколько не пройдёт лет, а пока жив будет хоть один воин из тех, наших вояк, будут люди праздновать этот день. Пока очухался, хочу проехать к могилам ребят на Синявинские болота. В больнице времени много на раздумья. Волей-неволей думается о жизни и смерти: как жил, зачем, что изменил бы, будь моя воля? Вместе со страной вроде всё делал как надо, начни сначала, наверное, ничего не поменял бы. Грех жаловаться. Шутка ли – я беспризорник, сирота дорос до доктора наук, стал профессором. Это ведь только в нашей советской системе возможно, где всё бесплатно: только учись! В какой-нибудь Америке даже продай последние штаны, и то не хватит, чтобы получить хорошее образование.  Вот поэтому и Гагарин наш, а не американец! Радостно за страну и  детей. Сашка уже учится в МГУ. Костя бредит путешествиями, морями, океанами. Весь дом превратил в книжную ярмарку о мореплавателях. Он ходит на какие-то занятия по морскому делу. Каждый день после школы убегает на них, когда только уроки делает, не знаю. Но уплывёт, конечно, в свои океаны. Томка тоже уже примеряет себе профессии. Пока всё говорит о педагогике. У неё в школе приличные учителя по многим предметам. Но, кажется, по русскому и литературе лучше остальных. Так что она пока «будет учительницей по русскому».  Войны нет! А значит, всё сбудется. Только на личном фронте поменял бы, сама знаешь, что и когда».

«25 сентября 1962 года. Машенька! Как-то за работой, лечением, болезнями и опять лечением, разными домашними «заморочками» пролетают незаметно годы и ничего интересного будто и нет. Правда, иногда радостные события в стране настигают и меня. На днях мой однополчанин из Кременчуга прислал сообщение, что они сдали в эксплуатацию ГЭС. Он там главный инженер. Очень смешно описывал, как весь Кременчуг праздновал это событие целый месяц. А особенно радовались все строители, инженеры, техники рабочие, короче те, кто приложил свои руки к этому событию.  И конечно, он сам  молодец. Себя он не хвалит, но ясно, что  «есть ещё порох в пороховницах!» Прочитаешь такое письмо, и вроде сам поучаствовал в чём-то очень важном.»

«15 августа 1963 года. Опять в санатории. Вот ведь, Машенька, уже и женщина побывала в Космосе. Скоро, похоже, начнут продавать путёвки до Марса и обратно. Ты хотела бы полететь туда? Я бы хотел посмотреть на Земной шарик свысока. Жаль, что у наших ребят совсем земные специальности. А то хоть бы они нам рассказали, как там ?

 Правда, Сашка писала, что их лаборатория что-то там делает в области космических исследований. Но ведь на Космос сегодня вся страна работает, нет ничего удивительного.

Знаешь, родная, нам здесь показывали довоенный фильм «Большой вальс». Ты его после войны наверняка видела, тогда ведь много трофейных лент крутили. Этот «вальс» о Штраусе и его жене, а ещё о его любви к той, с которой им из-за жены пришлось расстаться. Штраус же всю жизнь помнил свою любовь. Я смотрел и думал о нас с тобой. Получается, что если любовь настоящая от неё не спасёшься и в старости».

«1 июля 1964 года. Сашка прислала письмо. Она закончила МГУ, собирается замуж. Как ты-то живёшь, счастливая мамаша? Хоть бы посмотреть на тебя разочек. Я же всё скриплю, болею и опять скриплю. Работаю теперь только дома.»

«Здравствуй, родная! Это письмо моё последнее к тебе, не хочу ставить дату, потому что не знаю, когда перестану его писать. Но до бесконечности нельзя искушать судьбу. Я стал так часто болеть и чем дальше, тем дольше, что боюсь умереть во сне. А это может случиться каждый день. Не хочу, чтобы Настя прочитала эту мою «исповедь» ТЕБЕ. Она любила меня всю нашу совместную жизнь, вытаскивала из всевозможных болезней, как умела, помогала мне жить. И не её вина, что моё сердце навсегда осталось в Москве. Зачем же посмертно делать ей больно, да и ребята мои, наверное, расстроились бы, прочитав все эти записи за столько лет. Словом, допишу, запечатаю и отправлю тебе по почте, если не получится самому попасть в Москву.

В моей жизни много было хорошего. Жил я в чудесной стране СССР, которую любил, гордился её успехами, потом вместе с такими же, как я пошёл защищать её от немцев. Мне повезло, я уцелел и дожил до того, как она снова поднялась из руин и гордо зашагала наперекор врагам. Один Космос чего стоит! Сам я тоже из подростка-беспризорника дорос до профессорского звания, стал доктором наук. Это тоже всё успехи не только мои , но и нашей системы. А дети наши учатся, где хотят, работают, имеют приличное жильё - это тоже успехи Родины. Получается, я очень возвышенным слогом изъясняюсь, прости. Но сейчас у меня такое настроение, я не вру. Да и смешно кривляться, когда ощущаешь за спиной близкий конец своей жизни. Если бы я был здоров, наверное, хотел бы жить и жить, но, увы, теперь мне это самому в тягость не то, что родным. Поэтому отношусь ко всему философски: что будет, то будет. И всё-таки я прожил хорошую жизнь, даже внуков дождался! Тебе, Машенька, благодарен, несмотря ни на что. И за те 5 лет, что мы были вместе, и за твои дивные фронтовые письма, и за то, что в 1943 ты приехала ко мне в госпиталь, и за нашу замечательную Сашку, и за её замечательную дочку, нашу с тобой внучку. И просто за то, что ты живёшь на земле.

Когда-то давно меня поразили стихи, они меня удивили глубиной чувств того, кто их написал. Автора я не помню, стихи тоже помню плохо, но есть там такие строчки, которые я мог бы сказать тебе после стольких лет любви и разлуки с тобой:

«Тихо, тихо нежно, как во сне

Иногда приходишь ты ко мне.

Надо лбом твоим густая прядь

Мне нельзя её поцеловать.

И глаза большие зажжены

Светами магической Луны.

Милый друг мой, беспощадный враг!

Как благословен твой каждый шаг,

Словно по сердцу ступаешь ты,

Рассыпая звёзды и цветы.

Я не знаю, где ты их взяла,

Только отчего ты так светла?

И тому, кто смог с тобой побыть

На земле уж нечего любить!»