Первая любовь

У моей мамы была хорошая приятельница, и она же сослуживица в Совете по  изучению производительных сил (сокращённо СОПС) АНСССР. Они работали в одной комнате. Ездили вместе за город по выходным. Мама тогда развелась с моим отцом, а моего будущего отчима у нас ещё не было. Руфь Николаевна Баранская, так звали приятельницу, была лет на пять старше мамы. Но ей не везло, при своих почти 50-ти годах она ни разу не была замужем и даже не влюблялась ни разу. Наверное, причиной тому была её страшная застенчивость и неяркая внешность. До войны никого не встретила, а после войны встретить кого-то с таким характером, как у неё, стало ещё труднее. Руфь очень любила своих племянников, любила меня, своих же детей у неё не было. До какой-то степени отсутствие семьи и сблизило мою маму с Баранской. Они могли после работы куда-нибудь отправиться, например, на концерт или в театр, куда изредка брали и меня. Но я была уже большая , мне было 11 лет и я преспокойно могла обходиться вечерок, другой без взрослых, тем более, что я бегала в разные кружки, надо было делать уроки и погулять с ребятами из нашего двора хотелось. Иногда приятельницы приходили к нам домой, прихватив чего-нибудь вкусненького по дороге для чая. Тогда я была свидетельницей их длинных разговоров о жизни. Так продолжалось года два-три.

 Это случилось в 50-ом году. Я так точно помню год, потому, что с него началась наша новая жизнь . В нашем доме появился отчим. В том же году вышла замуж и Баранская. Мама и Руфь Николаевна шутили, что вот, что значит, дружба, даже замуж идут хором. А дело было так. У мамы на работе был начальник. Хороший человек, но молчун и трудоголик. Он приходил на работу самый первый, а уходил последний. Маме всегда по окончании работы неловко было идти домой, когда он остаётся на рабочем месте. И вот весёлая Руфь придумала написать ему письмо о любви. Якобы одна сотрудница, которая работала в соседней комнате, в него влюбилась и мечтает о встрече с ним после работы. Объектом любви она выбрала скандальную тётку, которую терпеть не мог весь сектор, где они работали. Фамилия её была Эскина. И вот Баранская приносит в конце рабочего дня любовное письмо и, протягивая его начальнику, говорит: «От Эскиной». Начальник не только не выразил удивления, но сразу сообразил, что это шутка и, поняв, в чём дело сказал: « Я всегда долго задерживаюсь на работе, потому, что я один живу и спешить мне некуда. Вы же уходите и не обращайте на меня внимания.» При этом у начальника на лице появилась замечательная белозубая улыбка, и ещё он что-то в тон двум подружкам  пошутил об Эскиной. За соседним столом сидел мужчина, пришедший сюда работать всего неделю назад, но уже нарвавшийся на скандал с участием Эскиной. Новый сотрудник решил поддразнить женщин и с важным видом заявил, что пойдёт в соседнюю комнату и всё расскажет Эскиной, как здесь над ней издеваются. Он встал и действительно пошёл в соседнюю комнату.

Конечно, что-то там говорить Эскиной он не стал, но, вернувшись, сообщил, что та возмущена. Состоялся шутливый разговор, итогом которого стала взаимная симпатия всех четверых участников. На столах у женщин по утрам теперь появлялись цветы, а мужчины то и дело находили  бутерброды с неизменной надписью «От Эскиной». Эти двое мужчин – начальник и новый сотрудник, спустя некоторое время стали мужьями подруг. Роман их разворачивался стремительно. Все четверо были влюблены друг в друга, но в отличие от всех от них любовь Руфы не поддавалась никаким границам. Её будущего мужа звали Максим. Он сидел здесь, в этой же комнате, после работы, он шёл провожать её домой, на работу они приходили вместе из одного дома. Но Баранской его присутствия было всё время мало. Она не умещалась сама в себе от счастья.  Она любила первый раз в жизни. Ей хотелось всем доложить о своём счастье, а возлюбленного она обожала. В то время, когда все сидели за работой и внимательно читали, например, статистические данные по какому-нибудь району СССР, в комнате вдруг радостно восклицала Руфь : «Максимушка, любимушка, радость моя ненаглядная!» Максим смущённо улыбался, а все прочие начинали хохотать и подшучивать над Руфью. Её это ни сколько не смущало, не обижало, а главное не останавливало. Через час примерно снова раздавался возглас: «До чего же ты хорош, мой любимый!» Самое удивительное, что это не прекратилось и тогда, когда эти двое поженились. Даже где-то усилилось. Эти возгласы стали чаще звучать, а остановить их было невозможно. Они вылетали у неё из уст непроизвольно, вроде без её ведома. К Баранской очень подходили слова: «Коль любить, так без рассудку!» Она любила и ночью, и днём, она растворилась вся в муже. Её уже не было, был только он. Надо признать, что и Максим её очень любил. Очень скоро он уговорил её оставить работу. У Баранской ещё с войны был туберкулёз в закрытой форме,  болезнь требовала внимания, посещения периодически диспансера, что, работая, можно было делать лишь по вечерам. Она  же не хотела разлучаться вечерами с мужем даже на час-два. И без того она еле согласилась уйти с работы, под страхом серьёзной ссоры с ним. Она не знала, как проживёт пол дня без любимого.

Максиму было 55 лет, во время войны он потерял семью, воевал, имел много наград, но носил их лишь в праздники. Вид у него был статный, фигура плотная, приятное лицо и на нём неожиданная детская улыбка, как бы освещавшая весь его облик. Женщины на него заглядывались, но он похоже был однолюб. Руфь его привлекла юмором, женственностью и в то же время застенчивостью при встрече с незнакомыми людьми. На её любовь он отвечал такой же преданной любовью. Пока это было в его силах, Максим лечил жену, возил по курортам, ухаживал за больной. Этим он продлил ей жизнь, но спасти совсем её не удалось. Она умерла зимой 60-го года, а он ещё не старый человек (ему было всего 65) поседел в одну ночь и как-то сразу стал стариком. Умер он через три года после неё. Видно, без Руфочки ему не жилось. « Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что этому всему придёт конец! Слава безумцам, которые живут себе, как будто они бессмертны!» Эти слова из «Обыкновенного чуда» очень подходят им и всем тем, кто любит.