И всё равно приятно вспомнить

В 1956 году я заканчивала десятилетку. Жили мы тогда в коммуналке в одной комнате втроём: я, мама и отчим. Мой отец оставил маму ещё в 43 году, а в 50 она снова вышла замуж за хорошего , доброго человека,  с которым мы жили весло и дружно. Перед моим школьным выпускным вечером мама отвела меня к своей портнихе, где я долго выискивала себе платье по картинкам такое, чтобы оно было красивым и в то же время, чтобы можно его было носить и потом, например, в театр. Этой бережливости меня научила бабушка. Она прожила большую, трудную жизнь, растила троих своих детей и четверых приёмных, работая ради этого и библиотекарем, и гардеробщицей, и пела в церковном хоре, лишь бы дети не голодали и были одеты, обуты. Я с бабушкой была согласна, что нет смысла тратить деньги всего на один вечер, когда красивое новое платье, если беречь, пригодится ещё много, много раз. Тем более, что обновы в нашем доме появлялись не часто, только по мере износа чего-нибудь. Мама и отчим предпочитали купить новую редкую книгу, чем купить новую «тряпку», как они говорили. В нашем доме был культ книг. Отчим по роду своей работы часто бывал в командировках в разных городах Советского Союза. А книги в Москве было достать трудно, вот он и привозил из каждой поездки какие-нибудь литературные шедевры: то стихи Роберта Бернса в переводе Маршака, то тома Шолом Алейхема и т.д. Мы дружно набрасывались на его покупку, читая иногда в очередь, так хотелось поскорее прочитать привезённую книгу.

Примерно за две недели до выпускного вечера, когда моё платье уже было готово и  висело у меня на вешалке, я вдруг получаю сообщение, что мой родной отец, возвращаясь из командировки в Корею, заедет ко мне в гости.

С отцом я встречалась примерно раз в  два года. Он с новой семьёй жил в Ленинграде, но в каждый свой приезд в Москву заезжал к нам, чтобы повидаться со мной. Когда он жил в Корее почти три года, то мы друг другу писали письма. Словом, он знал, что я - выпускница. Отец привёз мне по тем временам богатейший подарок: два шёлковых платья и габардиновое пальто. Одно платье было ярко-голубое с вышивкой на груди, другое тёмно-вишнёвое с отделкой бархатом. Пальто было серебряное. Ну, то что я, конечно, была в восторге от подарков понятно, но передо мной встала дилемма : что надеть на бал? После  домашнего совета было решено, что идти надо в вишнёвом платье. Взрослые объяснили, что перед балом будет торжественный акт вручения аттестатов и грамот, а это платье по сравнению с другими более серьёзное, хоть и очень красивое и очень мне к лицу. Таких красивых платьев не было ни у кого из моих подружек, я даже стеснялась всеобщего внимания, но мне было очень приятно это.

После окончания школы буквально через неделю, а может быть две, я отправилась в Пединститут им. Ленина поступать на физико-математический факультет.

Документы я понесла,  надев голубое шёлковое платье, любуясь собой в каждом отражении в витринах магазинов. Записав дни консультаций и экзаменов, я увидела, что моё платье единственное такое яркое пятно во дворе института. Поэтому, покрасовавшись в нём, ещё пока возвращалась домой, больше его на консультации и экзамены не надевала, чтобы не выделяться среди скромных абитуриентов. Экзамены прошли, я получила по главным предметам «5»( это были две математики и физика), но по другим трём предметам я получила лишь «4», т.е. мне не хватило одного балла, чтобы стать студенткой. Когда я шла смотреть списки принятых в институт, на мне было надето платье, которое шили мы с мамой. И хоть оно было красивое, мне тоже очень шло, но я его возненавидела, за то, что в списках студентов себя не нашла. Мне почему-то казалось, что в голубом платье я нашла бы себя среди студентов, зачисленных на первый курс. А это платье я про себя назвала «несчастливое».

Надо было думать, куда идти работать. Ясно, что раз мысли о педвузе, то и работать надо в школе. Моя родная тётя работала медсестрой в школе, которая располагалась не очень далеко от нашего дома. Она мне сказала, что им в школу нужен лаборант. Я почему-то сразу решила, что нужен лаборант в физический кабинет и уже нафантазировала себе, как эта работа поможет мне поступить в институт на следующий год. Я ведь хотела стать учителем математики, а факультет назывался физико-математический. Однако директор школы мне сообщил, что в кабинете физики лаборант есть, а вот в кабинете химии нет. Пришлось согласиться на кабинет химии. Когда я пришла в школу, была середина августа. По погоде хотелось надеть новое  пальто, но в школе только закончился ремонт, и все сотрудники были заняты уборкой помещений после ремонта. Я набросила на привычную блузку тёплую кофту, тётя дала мне халат и работа по мытью окон , оттиранию красок на столах и полу закипела. Так мы работали до конца августа. Всё это время покрасоваться в новом пальто мне так и не удалось. Бабушкина бережливость, сидящая во мне, не позволяла даже дойти до школы, а там переодеться. А вдруг испачкаю краской пальто, а вдруг на него попадёт кислота или щёлочь, которые мы с учительницей химии  разливали по склянкам, кроме того, что убирали помещения. Эту свою и бабушкину бережливость я проклинала потом, когда в один «прекрасный» день, вернее отвратный день, вернувшись с работы, мы узнали, что нас обокрали. Воровка унесла новый костюм отчима, два маминых крепдешиновых платья и все мои платья вместе с  пальто. То, что это была воровка, выяснилось позже, когда милиция допрашивала соседей, не видели ли они посторонних людей в подъезде. Эту тётку подробно описала наша соседка, которая с ней разговаривала, не подозревая, что перед ней воровка. Милиция предложила нам походить по комиссионкам, рынкам, чтобы найти свои вещи, но всё было напрасно. Мама больше всего радовалась тому, что воровка не унесла ни одной книги. Денег дома никогда лишних не было, драгоценностей тоже, за исключением некоторых старинных украшений, которые мама держала в коробке, стоящей на полке с постельным бельём у самой стенки шкафа.  Эту коробку воровка не нашла. Как же мне было жаль, что я не надела новое платье и пальто в тот день, отправляясь на работу. Хоть что-то из подарков осталось бы, пусть хоть  и запачканное. А спустя лет пять я в трамвае видела женщину в мамином платье. Ошибки быть не могло, мама шила платья у одной и той же портнихи, у которой был свой недочёт. Её юбки спереди всегда были короче , чем сзади, своего рода «хвост». И сколько её клиентки не просили «хвост» не делать, у неё не выходило иначе. Но прошли уже годы, что-то выяснять с этой трамвайной попутчицей не имело смысла.

Я же долгое время  вспоминала, носила в себе и горечь и ту радость, с которой я красовалась на выпускном вечере в платье бордо, потом на улицах Москвы в голубой «мечте», как назвала его моя мама и радостно бежала в институт единственный раз, надев сшитое в Москве платье. Мы были не избалованы «тряпками», а от этого получали много больше удовольствия от них, чем те, кто задаривается сейчас дорогими «шмотками», фактически не ценя их. Недавно я слышала, как женщина лет на 10 моложе меня вспоминала, как она радовалась бумажным куклам, которые надо было вырезать, к ним прилагались одежды, которые надо было вырезать и раскрасить. Как берегла она этих куколок! И как сейчас её внучка , имея кучу игрушек, не ценит их, разбрасывает и не огорчается, если, что-то ломается из них. Вряд ли они, наши внуки , будут вспоминать с таким удовольствием свои игрушки, как помним их мы. И их вряд ли будет радовать воспоминание о нескольких днях счастья в обновках, которые сразу же украли.

Мне же всё равно это счастливое лето приятно вспомнить.