Похоронка
Это довоенное фото. Маруси, бабушкиной сестры. Все - племянники, внуки, соседи - ее и потом только так и звали – Маруся. Других фото у Маруси не было. Не потому что не сохранилось – не было вообще.
В 41-ом, когда мужа забрали на фронт, ее сыну, Витьке, было 2 года. Эвакуированы были в Задонск вместе с другими родственниками. С утра до поздней ночи Маруся работала на заводе, фронту нужны были снаряды. От усталости и постоянного недоедания случались обмороки.
Витька был дома с бабушкой, со старшими двоюродными сестрами. Жили в бараках, разбили маленький огородик, чтобы можно было выжить. Замерев, слушали из большого черного репродуктора новости с фронта. Голос Левитана передавал сводки: «После ожесточенных и продолжительных боев наши войска оставили город…» Никто не плакал. Все знали – победа впереди. Надо только выдержать. Здесь, в тылу, помогать изо всех сил своим, тем, кто там, на передовой. Работали молча, только сердце обливалось кровью – как там мой? Сын, брат, муж…
Солдатские письма приходили нечасто, почтальонку ждали всем двором. Первые в дом вбегали дети: «Идет! Идет! Ирка-почтальонка идет!»
Уж как ее благодарили, нашу Иринушку, за драгоценную весточку! Замерев, ждали, пока сначала прочтет, развернув долгожданный треугольник, та, которой писали. С радостью и доброй завистью следили за ее глазами, не единожды уже читающими одни и те же скупые строки. Потом осторожно, нетерпеливо начинали теребить: «Ну что там?» «Ну как?» «Про моего ничего не пишет?» И видя на лице счастливицы блаженную улыбку, все уже не выдерживали: «Да читай же вслух, родимая!»
В тот день Маруся была дома с Аней, Витька с соседскими ребятами крутился возле бабушки, выкапывающей на грядках остатки уже тронутой первым морозцем брюквы. Семилетняя племянница помогала в приготовлении немудреного супа из крапивы, лебеды, горсти жмыха, раздаваемого на паек за работу на мукомольне.
Ирка-почтальонка зашла, тихо поздоровавшись, и молча остановилась в дверях. Маруся, улыбаясь, подошла к ней и, отирая руки о передник, нетерпеливо сказала: «Ну, Иринушка, давай скорей!» Опустив глаза, та продолжала что-то долго искать в своей огромной сумке. Вдруг еле слышно произнесла: «Прости меня».
Маруся все поняла сразу. Не издав ни звука, ни слова, ни стона, опрометью выскочила во двор, босая, простоволосая.
«Анютка, бегом за Марусей! Держи ее», - исступленно закричала Ирка. Не по годам понятливая Анютка что есть мочи бросилась вслед за бежащей уже в конце переулка Марусей.
Догнала она ее уже на берегу обрыва, у реки. Обхватила за талию и всей тяжестью своего хрупкого детского тельца повисла на ее ногах. «Марусенька, милая! Не надо!» - плакала, кричала девочка.
Маруся безумными, ничего не видящими глазами смотрела вдаль и только пыталась холодными, трясущимися пальцами освободиться от кого-то, обхватившего ее. Анютка уже коленями касалась земли, изо всех сил цепляясь за ноги Маруси, пытаясь удержать ее. Та будто не слышала ее. Не слышала, не видела. Никого, ничего. «Маруся», - истошно закричала девочка, - а как же мы? Как Витька?»
Казалось, этот крик долетел до другого берега реки, до растущего там ельника, пронзил самые небеса, остановил время. Маруся как-то обмякла, повернула голову, будто только сейчас увидев Анютку, медленно наклонилась к почти лежащей на земле и держащейся за нее девочке, подняла ее, обняла, прижала к себе и низким, чужим голосом сказала: «Пойдем домой, родная. Застудишься».
Свидетельство о публикации №215050100814