К папе

Было мне.…Да, точно, мне было шесть лет. На следующий год я пошел в школу, а этим летом, в связи с тем, что взрослые были заняты «приближением светлого будущего», урабатываясь на бескрайних полях, садах и виноградниках колхоза «Путь к коммунизму», я был полностью предоставлен себе. Как и многие мои сверстники, да и ребята постарше, сумевшие увильнуть от помощи родителям.
Кроме того, что мы забредали в какие-то виноградники и сады, набивая, свои тощие животы, кислыми ягодами и незрелыми фруктами, мы любили ходить на речку. Она была тихая и спокойная. По ее берегам росли огромные деревья и камыши.
Там было здорово, но речка протекала так далеко, что пока мы доходили обратно, успевали не только обсохнуть, но и измучиться от жары и жажды.
Изнуренным колхозной повинностью, взрослым, было довольно того, что вечером мы приходили домой, и нас не нужно было где-то искать. После нехитрого ужина, мы отправлялись спать. Не капризничая и без сказки на ночь. Едва сказав родителям: «Спокойной ночи», мы, как были, бухались в свою кровать и лежали тихо, чтобы не сердить взрослых. И засыпали, почти мгновенно.
Наверное, в благородных семействах, детей перед сном отмывали от уличной пыли и заставляли чистить зубы. Но нашим матерям, замордованным каторжным добыванием трудодней, под палящим солнцем, было не до белизны зубов своих чад. Они считали достаточным того, что раз в неделю, отмывали нас добела в корыте или общей бане.
Утро всегда начиналось одинаково – с неприятных ощущений. Солнце только-только показывало свой бок из-за пригорка, а мама уже тормошила нас, ставила полусонных на пол и потихонечку, но настойчиво подталкивала к двери:
-Давайте, давайте, у бабушки доспите, а мне дом нужно замкнуть. Скоро подвода подъедет, мне на работу пора. Идите, идите.
Мы выходили из дому, щурясь от яркого света, теряя остатки сладких снов, и, ёжась от утренней прохлады, усаживались на корточки у стенки, пытаясь согреется в лучах восходящего солнца.
В это время наш отец, здесь же во дворе, заводил огромный комбайн, которым он убирал пшеницу, и выезжал из ворот. Машина, напоминающая гигантского скорпиона с вытянутой в сторону клешней, громко урчала и осторожно пятилась на улицу, медленно вращая громадными колесами.
Мне нравилось, как папа управляет комбайном. Мне, вообще, нравилось смотреть, как он работает, что бы он ни делал. Я всегда крутился рядом, часто некстати, и всегда слышал: «Отойди, ты мне мешаешь». Мне так хотелось, чтобы он попросил ему помочь, но он только укоризненно смотрел на меня. Мне так не хватало его ласки и внимания.
Мне казалось, что старшего брата он любит больше, и я беспощадно ябедничал, страшно привирая, в надежде, что папа поругает брата, а меня похвалит. Но он сердился и одергивал меня.
Как часто я представлял, что сижу у него на коленях, и он гладит меня по голове. Ах,  как мне этого хотелось!
Наконец, комбайн выбрался на простор, победно зарычал  и укатил. Подъехала подвода, полная женщин, в одинаково повязанных платках,  и увезла маму. Мы с братом остались одни.
Бабушка жила рядом. Наши участки не были даже отгорожены друг от друга, а воображаемая граница проходила по поильной канаве. Но «досыпать у бабушки»  никто и никогда нам не предлагал, это была просто красивая отговорка, в оправдание нашего раннего подъема.
Поначалу, я тащился за братом к бабушкину крыльцу. Но бабушка, не чаявшая души в старшем внуке, так похожем на ее сыночка, довольно прохладно относилась к младшему, которому, на его беду, выпало уродиться в мать. В эту негодницу, женившую на себе ее сокола, и не уважающую его родителей.
Поэтому, старший отправлялся на кухню, где его ожидали блины и стакан парного молока. А меня ласково, но настойчиво провожали во двор:
-Иди, иди, погуляй, смотри, день, какой хороший.
Не удивительно, что сегодня я не пошел за братом.   Проводил его взглядом и задумался, чем бы мне заняться.
Солнышко пригревало, прохлада ушла, и можно было идти гулять. Нужно только придумать, куда.
И тут мне в голову пришла замечательная мысль, которая, буквально подбросила меня и придала крылья. Ну, конечно, я пойду к папе на работу, туда, где он косит пшеницу, и покатаюсь с ним на комбайне!
  Ни секунды не мешкая, я отправился к папе.
Конечно, в свои шесть лет, я и представить не мог, как далеко папина работа. Я только знал, где это находится: нужно было подняться на возвышенность, которую у нас почему-то называли горой, и там, на возвышенности, простирались бесконечные поля пшеницы.
Казалось, чего проще, дойти до этих полей, взобраться к папе на комбайн и кататься, хоть целый день.
Прошло достаточно много времени, прежде чем я взобрался на «гору». Передо мной открылась бесконечная равнина, покрытая  жёлтыми прямоугольниками пшеничных полей, теряющимися в далеком мареве на горизонте. Ближние поля были уже убраны и щетинились острыми иголками стерни. За скошенными полями, на начатом прямоугольнике, клопом солдатиком, полз крошечный комбайн - так до него было далеко.
Это был папин комбайн! Я бы узнал его, из тысячи таких же комбайнов.  На любом расстоянии. И я, с новыми силами, поспешил к папе.
Хотя это было совсем не просто. Я был босой, и мог легко пораниться о стерню или забрести в колонию «арбузиков» -  плетистой травы, с листьями, похожими на листья арбуза, но вместо плодов она была усыпана неровными крохотными шариками с шипами, как у розы, торчащими в разные стороны.
Но всё равно, я торопился, как мог. Комбайн уползал от меня на дальний конец поля, разворачивался и возвращался. Потом опять отправлялся на дальний конец. И снова возвращался. Когда я был уже совсем близко, он уехал от меня на дальний конец поля и там остановился. Наверное, у него наполнился бункер, и нужно, теперь, дождаться грузовик, чтобы выгрузить в него зерно. После этого можно снова продолжать косить.
День выдался солнечный и безветренный. Было жарко, очень хотелось пить. Но еще сильнее хотелось быстрее дойти до комбайна. Вот папа удивится и обрадуется!
На моё счастье, к комбайну подъехал грузовик, зерно быстро перекочевало из бункера в кузов, и комбайн поехал мне навстречу. Я был рядом и замахал руками.
Нужно сказать, что комбайн во время работы поднимает клубы пыли и летящей во все стороны пшеничной шелухи. Комбайнер же, в те времена, находился на верхней открытой площадке, и это все летело ему в лицо, поэтому удивительно, что меня заметили. Комбайн остановился. Я быстро поднялся по лесенке, улыбаясь во весь рот, но наверху меня ждало разочарование – комбайном управлял не папа, а соседский парень, только что вернувшийся из армии.
- Ты что здесь делаешь?- громко спросил он, стараясь перекричать двигатель. Все лицо его представляло сплошную земляную маску, только глаза блестели, и я не понял, сердится он или улыбается.
- Я к папе…
- Да ты что, он на другом конце полей! Туда не дойти, – увидев, что я чуть не плачу, он подмигнул, - хочешь покататься?
И мы поехали. Парень взялся за штурвал и полностью переключился на работу, а я стоял за его креслом, держался за поручень и мучился от жажды. Пол подо мной дрожал, пыль летела в глаза. Сбоку надрывался двигатель, а сзади грохотали какие-то рычаги. Кататься мне уже расхотелось, но я все никак не мог осмелиться попросить воды.
Мы уже делали второй круг, когда я, наконец,   решился и прокричал ему в ухо:
- Я хочу пить.
Он, не отрываясь от работы, достал откуда-то из-под сиденья мятый алюминиевый  термос, который входил в оснащение комбайна. Я такой уже видел у папы и мог им пользоваться.  Между стенками термоса была прослойка пенопласта, призванная сохранять прохладу, но вода была теплая и несвежая. Я попил один раз, попил еще – но так и не напился.
Я вернул термос и попросил остановиться.
- Я хочу домой.
- Хорошо, ты только подожди, пока мы подъедем на другую сторону, поближе к  селу.
Идти назад было труднее. Солнце было уже в зените и припекало нещадно. В траве вовсю звенели кузнечики, но мне совсем не хотелось их ловить.
Хоть мы и подъехали к ближнему краю, между мною и селом лежали скошенные поля, и, казалось, они никогда не закончатся. Я уже серьезно исколол ноги о стерню и колючки, но внимание мое притупилось, а идти было   далеко, так что я поранился еще не раз.
За склоном «горы» я не видел села, но был совершенно уверен, что иду правильно, а, на самом деле, по закону каких-то неодинаковых ног, я взял гораздо левее и вышел на склон почти посередине между нашим и соседним селом.
 Внизу проходила дорога, и я стал спускаться к ней. Во рту у меня все пересохло. Язык стал шершавым и большим, и ему было тесно. А в голове у меня, кто-то веселыми молоточками стучал по звонкой наковаленке.
Но, всё же, спускаться было легче, чем подниматься, тем более, что мне попалась козья тропка и я ступал без опаски поранить ноги.
Я уже почти дошел до дороги, как из-за поворота показался, едущий по ней, в сторону соседнего села, гусеничный трактор. К нему была прицеплена бочка, а к бочке – прицеп с поильными корытами для овец. Трактор ехал со скоростью пешехода. Сзади бочки была приделана ступенька и поручни, и на этой ступеньке стояли, держась за поручни, два, о чем-то живо беседующих, мужчины. Следом бежали две огромные собаки-волкодавы, с обрезанными ушами и хвостами, чтобы волки не могли за них схватить, во время драки.
В бочке, наверняка, была вода! Я хотел закричать, но не смог. Язык меня не слушался. Тогда я побежал навстречу и замахал руками. Меня заметили. Трактор остановился. Собаки, с лаем, бросились ко мне. Каждой из них, я едва бы достал до головы. От страха я прирос к земле.
Мужчины спрыгнули со ступеньки, отозвали собак, подошли ко мне. О чем-то спросили меня, но от страха и от того, что во рту у меня все пересохло, я ничего им не мог ответить.
- Не бойся, - сказал один, показывая на собак, - они тебя теперь не тронут. Ну, пошли, нам ехать надо.
Они поставили меня на ступеньку, рядом с собой, крикнули трактористу: «Трогай»!- и мы поехали.
Мы ехали медленно, но все дальше и дальше от нашего поселения. Я попытался что-то им сказать, но у меня опять не получилось. Наконец, мужчины догадались, что я хочу пить.
Они остановили трактор, открыли в бочке кран, и оттуда полилась холодная и чистейшая вода! Меня напоили, искупали и опять напоили до отвала. Я смог говорить.
- Мне в другую сторону.
- А дойдешь? -  они с сомнением, посмотрели на меня,- тут не близко.
- Там бабушка,- зачем-то сказал я. Наверное, хотел, чтобы они подумали, что бабушка меня любит и ждет.
Они крикнули: «Трогай»! Собаки обнюхали меня и побежали за трактором, а я развернулся и пошёл домой.
Я шел долго. И не заметил, как сбился с наезженной дороги, только дорога, по которой я шел, явно была старой и по ней давно никто не ездил. Да, к тому же она уходила в сторону от села, но мне было уже все равно.
У меня появилась резь в боку, и идти стало больно. Я делал несколько шагов, садился, отдыхал, потом снова делал несколько шагов. Опять хотелось пить. В голове уже гудел благовест, ноги горели.
И тут, на моё счастье, я дошёл до старой, оставшейся от дождя, лужи. Она уже почти пересохла, в ней была горячая, полная головастиков и всяких жучков, вода. Но это была вода. Я стал на четвереньки, сложил губы трубочкой и стал жадно пить. Потом сел рядом с лужей и подумал,  а не остаться ли рядом с ней навсегда?
Но, все-таки, я пошел дальше. Я верил, что это не последняя лужа, и оказался прав.
У следующей лужи я просидел гораздо дольше. От нее я уже ясно видел деревья и здание животноводческой фермы, но встать и идти всё никак не мог.
Я встретил еще две лужи, прежде чем пришел на ферму. Я бывал здесь раньше и знал, что тут есть артезиан.
Да, да, за теми деревьями стоит огромное замшелое деревянное корыто, в которое из трубы постоянно льётся холодная и чистая вода.
Я перевалился через борт корыта в эту хрустальную воду и замер. Казалось, мое тело, всеми порами жадно впитывает живую воду. Я пил эту воду, и не мог напиться. Я плавал в этом корыте и не собирался вылезать.
Подъехала цистерна. Я неохотно выбрался, и стал смотреть, как водитель опустил огромный шланг в корыто, прибавил обороты двигателю и стал закачивать воду в бочку.
Пока корыто было мне недоступно, я решил оглядеться, и, с радостью увидел, что недалеко, под деревьями в тени лежат овцы, а рядом с ними, под огромным тополем, дремлет мой дедушка.
Солнце стало садиться и мы с дедушкой погнали овец домой.
Поужинав, я сказал обязательное: «Спокойной ночи» и бухнулся в кровать.
День прошел.