Гул

               
   Старая знакомая моей жены рассказала. Я только перескажу.
   "Два года мы жили под немецкой властью. Наша бабушка под Новый год лежалый сухарь с пол-кирпича обнаружила в кладовке - вот было угощение!
   В наше село под Гжатском немцы пришли быстро и не собирались уходить.
   Я живая была. Очень живая. Всюду пройду, везде проскочу. Как-то раз соседский  двор перебегала -   к подружке Катюше. Почти добежала до хаты, как вдруг - голос: "Стой! Девочка маленький, куда бежать?" Оглянулась, у сарая немец сидит, ножиком репу чистит."Иди! Ком! Ком сюда!" - говорит.
   Я подошла. В восемь лет не очень-то боишься. Хотя бояться мы, детворишки, научились быстро.
   - Альзо! Так! - говорит "зольдат", - сядь тут.
   И он посадил меня на колени.
   - Смотреть надо! - говорит.- Смотреть!
И достаёт книжечку. Книжку раскрывает, а в ней кармашки. Из кармашка фотокарточки вытащил.
   - Майне либе медхен, - говорит, - унд майн либер кнабе. Тохтер унд зон.
   И показывает фотоснимки, на которых девочка и мальчик.
   - Смотреть надо... - сказал "фатер". - Ду ист медхен. Унд дизе - майне медхен. Зер гут медхен.
   Немецкий я знаю только чуть-чуть. Как умею и что помню, говорю.
   Некоторые немцы добрые были. Добрые. Детям конфеты давали, кусочки шоколада.
   Показывает немец своих деток. И гладит меня по голове. И вдруг как охнет: "О! Майне киндер! Ох, киндер!"
   Да как заревёт! Всю макушку мне вымочил.
   Отпустил он меня. А я чешу макушку. Оглядываюсь и домой отступаю.
К подружке уже не пошла.
   А так они больше весёлые ходили. Любили танцы. Вытащат табуретки на улицу. Поставят на них ноги в сапогах и давай чистить - до зеркального блеска. Танцуют друг с дружкой, гогочут, шутят. А то какой-нибудь праздник устроят. Перевяжут ноги лошадям жёлтыми ленточками. И разъезжают верхом. Жизнь свою тыловую, оккупантскую они  заполняли праздниками и казнями.
   В наших гжатских местах оккупанты быстро установили, где, в каких семьях имелись коммунисты. А позднее - у кого кто в партизанах был.
   Помню, у  одной девушки папку казнили. Отца под верёвку подвели, а девушка стоит как каменная. Будто ничего не видит, не понимает. Его  на скамеечку подняли и выбили скамейку из-под ног. И она бросилась к виселице. Опустилась на колени перед отцом, обняла столб, как приросла к нему - у ног отца. Еле-еле её оторвали. Так она в памяти и осталась - приникшая к столбу.
   Немцы перед казнью стучали во все двери и всех сгоняли на место казни. Но мы,дети, чаще всего дома оставались. Сидим, сидим в страхе, да как примемся реветь.
   Помню, слышим гул. Сильный такой гул, раскатистый. А было вот что.Однажды большую казнь немцы на сельской площади устроили. И почти всех взрослых в центр села согнали. А потом полицаи принялись всех разгонять. И вот все согнанные на казнь (тысячи две) бросились бежать, подгоняемые немцами и полицаями. Этот топот и гул мы и слышали.
   Но однажды мы услыхали другой гул. Несколько часов шёл этот гул. Ребята постарше ложились на землю и, приникнув ушами к земле, слушали. Мы слушали шум-гул.Это был гул где-то идущих боёв. Гудели разрывы, гремели танки.
   Потом - мы только успели изумиться - наши солдаты, наша военная техника быстро прошли через наше село.      И немцы исчезли."

                *        *