Рай для закаленных. 16 Побочные эффекты

Глава 15: http://www.proza.ru/2015/03/05/971


16. Побочные эффекты

Сквозь неплотно закрытые жалюзи относительно хорошо просматривалась часть холла с дверями, ведущими к лестнице и лифтам. Все несколько часов, пока я находилась в палате, в нем происходило что-нибудь интересное: входившие на этаж люди, кто в форменной одежде, кто в обычной, останавливались, чтобы оглядеться, переговаривались и шли дальше или возвращались туда, откуда пришли. Вроде бы, ничего особенного, но их поведение для большинства из них являлось необычным (просто так здесь не оказываются), и неуверенность, ожидание угадывались в каждом. Это было очень кстати, поскольку смотреть телевизор, висевший на стене, в моем положении было неудобно, а спать мне не давало колотившее изнутри нервное возбуждение. Не холод, которым уже два часа обрабатывался отек вокруг разбитых позвонков, вгонял меня в дрожь, а постоянно настигавшие воспоминания о ночи, проведенной с Президентом. Помимо собственной воли я снова и снова проживала каждое мгновение, проведенное рядом с ним, анализировала каждое его слово, однако при этом мне не удавалось даже заставить себя поверить в реальность произошедшего.

Понимая, что осознать, смириться и сделать выводы поможет только время, я заставляла себя смотреть сквозь жалюзи на проходивших мимо озабоченных людей. Сейчас ночь. Наверное, днем этот перекресток еще более оживлен.

Боль в очередной раз пробила химический барьер и приступила к новой экзекуции. Она разрушила иллюзию благополучия и напомнила, почему я нахожусь в этой огромной, величиной с гостиную в родительском доме, палате, лежа на высокой жесткой кровати в окружении медицинских приборов – в наименее уютном из всех мест, где мне приходилось ночевать. Кнопка вызова персонала, вмонтированная в столик возле изголовья, маняще блестела в полутьме палаты, но мне не хотелось никого звать. Я была рада своему внезапному одиночеству. Что ж, потренируюсь снова блокировать боль – удалось же это прошлой ночью, вспомнить бы только, как…

В больничном холле появился Микаэль. В статном мужчине, стремительно вошедшем через дверь и резко остановившемся прямо напротив окна моей палаты, я узнала его не сразу – жалюзи мешали рассмотреть привычные детали. Он несколько минут неподвижно стоял, не делая никаких попыток осмотреться, найти меня или сделать еще хоть что-нибудь, чем замечательно отвлек мое внимание от боли, и в эту пустоту, образовавшуюся в моих мыслях и ощущениях, опять полезли мысли о Президенте.

Разве можно было забыть главный вопрос, который следовало ему задать: «Господин Президент, как Вы к ЭТОМУ пришли?!»

Я вдруг испугалась тона, в который неожиданно окрасилась улетевшая вдаль мысль: он был по-особенному, не свойственно мне гладок, то есть нежен и тверд одновременно.

«Меня научила мама, — вдруг пришел ответ неизвестным голосом со знакомой надтреснутой ноткой, на секунду вернувшей меня в прошлую ночь. — У нас с ней сразу после моего рождения установилась удивительная связь: мы чувствовали и понимали мысли друг друга на любом расстоянии. Она была умницей, а я принял все ее знания и захотел больше. Захотел знать всё, что знают другие люди и общаться с ними так же».

Это ОН? Он говорит со мной?! Вот это приз…

Из левого коридора вышел Кастор и сразу наткнулся на стоявшего посреди холла, как скала, Микаэля. Микаэль не пропустил Кастора, а Кастор не попытался его обойти – они замерли вплотную друг к другу. Между ними что-то происходило в «тишине». Но это меня не взволновало.

«Почему Вы пришли в «Каменное соло» на наш зачет?»

«Тебя это удивляет? Меня очень интересуют успехи молодых нашестранцев, ведь именно вы должны стать основой того, к чему я стремился».

«Меня это удивляет, потому что архитектура не так уж много значит для нашей экономики…»

«Архитектура значит очень много для людей. Я хочу, чтобы нашестранцы любили Нашу Страну, а человек так устроен: он любит красивое. Он благодарен тому, что о нем заботится. У меня на вас, архитекторов, большие надежды. Вы должны сделать Нашу Страну прекрасной и удобной, такой, в которую захочется вернуться даже из рая!..»

Кастор отстранил Микаэля и направился к моей палате. Как не вовремя!..

Что-то трудноуловимое произошло в моей голове, и противная ноющая боль вновь завладела спиной. Микаэль повернулся и вышел из холла.

Войдя в палату, Кастор включил слабый настенный светильник.

— Не спишь? — спросил он.
— Нет, — как можно ровнее ответила я. — Извини, что не даю спать тебе.

Он неодобрительно скривил краешки губ.
— Извиняю.
— Что хотел Микаэль?

Кастор бросил быстрый взгляд на щели между пластинами жалюзи.
— Это он сам тебе скажет.
— Разве он не ушел?
— Ушел. Но обещал вернуться…

Произнося эти слова, он не очень старательно подавлял улыбку. При этом было абсолютно очевидно, что посвятить Микаэлю больше десяти слов он не собирается.
Молчание затянулось, а я не могла понять, на что он смотрит, стоя за моими бесполезными теперь ногами. Вкупе с болью это начало злить.

— Зачем ты приехал?
— Вызвали, — не сразу отозвался Кастор, словно я оторвала его от важного дела.
— Это понятно, — перетерпев короткий сверлящий приступ, заверила я. Странно, но присутствие господина Президента ощущалось так, словно он ждал моего нового вопроса. Только задать его теперь что-то мешало.

— Прости, плохо соображаю по ночам, — вдруг поспешно информировал Кастор и переместился ближе к моему лицу. — Мне тут целый час рассказывали, что с тобой произошло, и как это лечится, причем в разных вариациях. Я запутался. Единственное, что понял – кто-то запретил им делать из тебя киборга…

Снова пауза. Он прикрыл глаза и нервно сжал губы. Скорее всего, последняя фраза должна была прозвучать иронично, но Кастор не смог произнести ее так. Однако он был не заторможен, как не выспавшиеся люди, а скован, будто одновременно был вынужден мысленно заниматься чем-то еще.

— Я сказал, что подпишу согласие на метод лечения, который ты сама выберешь. Я не отказываю тебе в поддержке. Когда нужно, буду рядом…

Он снова замолчал. Я подумала, что могла бы с большей пользой провести эти минуты невероятной связи с Президентом, но не могла подобрать вопрос, который следовало бы задать. Боль давила мысли.

— Почему ты терпишь? — вдруг спросил Кастор. Он часто заморгал, пытаясь выйти из какого-то неприятного состояния.
— Что? — не поняла я.

Он провел пальцем по экрану прибора, из которого выходила впившаяся мне в вену тонкая трубка. Экран засветился и с готовностью выдал две колонки неразличимой для меня информации.

— Боль, — внимательно изучая экран, ответил Кастор. — Всего дел – позвать дежурного врача, который сразу даст обезболивающее.

И как он понял? Даже если я стискиваю зубы, в темноте это не должно быть заметно. Пришлось подобрать правдоподобный ответ:

— Не хочу привыкать. Слышала, что после курса анаболика очень трудно излечиться от зависимости. Не такая уж я неженка, чтобы бояться боли.

— При чем здесь боязнь? — удивился Кастор. — Боль выматывает и меняет личность. Не к лучшему. Ты станешь злой и раздражительной, а друзья разбегутся от тебя в разные стороны.

— Можно ведь отстраниться от боли, — возразила я. — Немного потренироваться, и это станет получаться легко…

— Этот прием не годится, если болит постоянно, — перебил Кастор. — Сначала это незаметно, но потом все, кто пытался так делать, обнаруживали, что вместе с болью отсекли многие другие ощущения, вплоть до эмоциональной чувствительности. Они утратили способность жалеть и радоваться.
У меня в груди похолодело.

— Ты так говоришь, будто это навсегда. Разве я не выздоровею?

Он как-то нехорошо опустил глаза. Потом спохватился и сделал вид, что рассматривает пол под кроватью. Однако, когда он заговорил, его голос прозвучал непринужденно:

— Ходить ты сможешь очень скоро. Сразу после операции, которая запланирована через два дня. Это принципиально, потому что, как они говорят, мышцы, сухожилия и нервы не должны успеть потерять свои функции, чтобы реабилитация прошла быстро и легко. Но вот боль… Болеть будет еще долго. Переломы срастаются медленно, а твои, с осколками, будут заживать не меньше четырех месяцев.

Четыре месяца… Всего-то! Четыре месяца вполне терпимой боли – не цена за такую встречу.

— Не понимаю драматизма, — осторожно сказала я.
Кастор только вздохнул.
— Четыре месяца возвращений в больницу, операций, малопредсказуемых побочных эффектов. Это прекрасно, что ты не видишь драматизма в таком прогнозе.

Значит, операция  будет не одна. Ну и ладно…

— Что это за дом, на который ты упала? — вдруг спросил Кастор, будто заподозрив, что причина моего смирения кроется в деталях происшествия.

На этот вопрос я не могла ответить. Вежливые молодые люди из президентской охраны, прибывшие через двадцать минут после окончания бурана вместе с двумя врачами, даже объяснять не стали, почему никто и никогда не должен узнать, с кем я свела знакомство – они сформулировали единственный допустимый ответ на такого рода расспросы и впечатали мне его шаблон в область инстинктов.

— Какой-то охотничий домик, — сказал мой рот прежде, чем я осознала вопрос.
— Угу, — с легким сомнением произнес Кастор. — И кто там был?
— Какие-то охотники, — непринужденно вылетел второй шаблонный ответ.

После этого, сказали президентские охранники, вопросы закончатся. С Вероникой три часа назад так и произошло – она, казалось, даже не дослушав, сразу переключилась на другую тему, но Кастор-то совсем не прост…

— Угу, — пожав плечом, он вновь уставился в экран.

Потом ткнул в него пальцем.

Буквально через полминуты боль стала ослабевать как после инъекции анаболика, и я догадалась, что Кастор дал прибору электронную команду впрыснуть его в раствор, вливавшийся мне через капельницу. Одновременно с этим я ощутила, что Президента в моей «тишине» уже нет…

— Зачем ты это сделал? — подскочив на локтях, крикнула я, но осеклась, увидев лицо Кастора.

Он выглядел так, будто вынырнул из глубины: рот с резким вдохом открылся, глаза сначала вытаращились, а потом блаженно зажмурились. Ничего себе.

— Ты чувствуешь мою боль? — ошарашенно спросила я.

Он тяжело опустился на стул и кивнул, переводя дыхание.

— Да. Не так, как ты ее чувствуешь, но она мне очень мешает. Дезориентирует.

Вот это номер. Раньше мне не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Я, так же как и все мои знакомые телепаты, общаясь, воспринимала не чужие чувства, а лишь информацию о них: грустно, весело, больно, страшно, радостно – не ощущая этих чувств, а делая достоверный вывод о них по общим признакам, например, тону голоса, внешнему виду – и все. Для Кастора, очевидно, мир гораздо сложнее.

— А… как это у тебя получилось?

Опекун посмотрел на меня теперь уже нормальным, спокойным взглядом. Его лоб еще держал напряженную вертикальную складку, но в остальном он был похож на человека, только что пережившего острый приступ хронической болезни.

— Ну, как… Как у всех из «первой волны» что-нибудь да получилось. Просто особенность. Чужие боль и страх – мои враги.

— То есть? Ты чувствуешь боль и страх всех близких? Всех, с кем знаком? Всех, кто находится с тобой в одном помещении? В радиусе двадцати метров от тебя?

Кастор на секунду задумался.

— Всех, кого вижу, или о ком думаю.
— И как ты с этим живешь?
— Нормально. Для меня это нормально. И люди редко чувствуют боль, обезболивающие средства творят чудеса, а таких, как ты, терпеливых мало.
— Зато люди часто боятся…
— О, да. Очень часто. Зато страх я научился контролировать и подчинять.

Складка исчезла, лоб Кастора снова стал гладким, а взгляд – серьезным.

— Тебе нужен сон, Лора. Ты нетипично возбуждена из-за всего произошедшего, и в тебе накапливается усталость. Это плохо, потому что завтра, когда врачи будут ждать от тебя выбора, твоя голова должна быть ясной. Я сейчас уеду, но завтра вернусь, и ты сможешь со мной посоветоваться. А сейчас спи.
Он произнес это так, словно был абсолютно уверен, что после них меня сморит сон. И он был прав.


Глава 17: http://www.proza.ru/2015/07/05/1944