С осенним именем Уборка... Память. Часть 3

             Память.*  Это мое третье крупное произведение, которое я назвала одой. Почти целиком оно прозвучит в этой маленькой автобиографической повести. А вспомнить действительно было о чем: как и из истории заселения Дальнего Востока, так и о личном.

Да, жизнь прошла, душа моя - пустыня.
Лишь памяти зыбучие пески,
Как к роднику, влекут меня отныне
К истокам бурно прожитой реки.

В тот край Земли, по благодати редкий,
Куда из европейских разных мест
В начале века добирались предки
И расселялись по тайге окрест.

Везли в телегах скарб необходимый -
Детей своих, животных, семена.
Глухим местам таежным, нелюдимым
Давали мест родимых имена.

На новом месте яростно трудились,
Валили лес и строили дома.
Земли щедротам радостно дивились,
Когда переполнялись закрома.

Тайга благословенная давала
Грибы, орехи, даже виноград,
А рыба речки горные взрывала,
Когда на нерест шла на перекат.

А по утрам, пока не спали росы,
Задолго пробудившись до зари,
Шли с косами на дальние покосы
Веселые мужчины-косари.

Великий труд российских робинзонов
За десять лет принес свои плоды:
В распадках сопок появились села,
И буйным цветом зацвели сады.


       Славное десятилетие, ознаменовавшееся в связи с столыпинской реформой освоением Дальнего Востока, казалось должно было длиться вечно, но октябрьский (1917г.) большевистский переворот перевернул "вверх дном" устои всей страны.

Потом пришли в тайгу года лихие,
На брата брат поднялся, как в бреду.
Большевики в наш край чрез всю Россию
Несли раздоры, слезы и беду.

Родное сердцу полетело прахом,
И он, хозяин до корней волос,
Кругом бесправный и гонимый страхом,
Повел скотину со двора в колхоз.

Лихое время сквозь тайгу катилось.
Мужик с работы шел пока домой,
Но в дом его опять беда ломилась:
Ведь на пороге был тридцать седьмой.

Его забрали рано, на рассвете,
И на телеге отвезли в район.
Уж без отца проснулись утром дети -
Их четверых оставил дома он.

Дорогою, которой шли герои,
Ребенком он пришел на край Земли,
Теперь его - бесправного изгоя -
Обратно под конвоем повезли.

Посеяв смуту, вновь катилось время,
Сиротским духом отчий дом пропах.
Растила мама молодое племя,
А их отец осваивал СибЛАГ.

           Нашу семью после ареста отца лишили дедовского просторного дома и мы перекочевали в "баньку". Не удивляйся досужий читатель, люди в далеких селах даже в банях жили! Эту баньку мы купили у сестры моего отца - тетки Аленки. И в связи с таким важным событием - приобретением крыши над головой, не  могу не возвратиться опять К поэме "Таежное детство".

Жизнь продолжалась. И новою «хатой»
Стало, что банею было когда-то.
Сруб отвезли на заросший пустырь –
Домик в три метра длинною и вширь.

В шутку его называли дворцом.
Пять лет  делили все тяготы в нём.
Радовал детское сердце и глаз
Кроной нависший над банею вяз.

В ветках его преогромный паук
Сплёл паутиной таинственный круг.
По вечерам в темноте светляки
Сверкали как добрых времён огоньки.

Но донимали злые покусы
Всех разновидностей мелкого гнуса.
А взрослые часто тогда говорили:
Голодные тигры к селу подходили!               

Много чудес на отшибе села
Детскому  сердцу судьба поднесла!

            В этой вот баньке с неоткрывавшимся окном нам предстояло "пожить" несколько лет. Летом мы забирались и ночевали на чердаке. По воспоминаниям, я часто сидела около железной печки на кирпичном фундаменте, труба которой выходила в окно. Такие печи, расположенные посередине комнат, назывались у нас в селе "грубка". Вздыхала и горько сокрушалась: "папки нет"  А затем все же переехали в настоящий дом - мордовкину хату, который также купили за грошики.

Потом мы купили «мордовкину» хату.
Видно, мордвины в ней жили когда-то.
Ветхий, слегка покосившийся дом,
Но после баньки казался дворцом.

           Но и здесь было неспокойно. Враги находились, но не мы, а другие. Так, один раз забрели к нам корейцы и предложили переночевать за деньги. Мы отказывались от денег, хотя для колхозника то, как невидаль. На улице был трескучий мороз и мы не посмели отказать. Пустили их. А на утро - ни корейцев, ни денег, ни наших телогреек.
          А один раз семья дальних родственников(не кровных) жила несколько месяцев, съев всю нашу картошку. Мы отказали им только тогда, когда всерьез заболела моя мама. Так что только смотри в оба, даже в таком отдаленном месте,
где и делить-то кажется нечего.            

             Училась я нормально, даже можно сказать хорошо. Делала уроки, сколько себя помню, под той же самой керосиновой лампой. Писали мы деревянными ручками со стальными перьями на полях амбарных книг. В стране с бумагой была больше, чем напряженка, да и чернил почти не было. С последним мы разбирались так, что и поверить многим будет трудно: давили ядовитые волчьи ягоды и эта слегка разбавленная водой "сыромякоть" и заменяла нам чернила химические. И также не было ни электричества, ни радио... вплоть до самого отъезда.

            А имя своей первой учительницы я помню до сих пор. Ее звали Цыганкова Екатерина Ефремовна. Она казалась очень рослой и представительной, а также грамотной и начитанной. Заставляла нас посещать библиотеку и читать. Она учила нас быть добрыми, отзывчивыми, помогать старикам... Помня наказ учительницы, я старалась помогать немощным. Такая гражданская выучка пригодилась потом в жизни многократно.   Помню также и учительницу Альдерман Евгению Ивановну, которая преподавала у нас немецкий язык с пятого класса. Имея редкое по тем временам образование - высшее, она вышла замуж за простого деревенского парня, родила детей. Так, создав семью, учительница осталась на всю жизнь в Уборке. Думаю, в тех краях живут сейчас ее потомки.
 
             Но главным примером мужества и жизненной стойкости была для меня всегда моя мама. Она была человеком очень скромным и бескорыстным, совершенной бессеребренницей. В стихотворении "Матери"  ей посвященном я писала:
             Днем на колхозном работала поле.
             Вечером дома - дела.
             Детям своим и примером и волей
             Слабыми стать не дала.

           Случались самые разные истории, хотя казалось бы мы жили в такой глухомани, что и говорить-то не о чем. Но пропаганда советская работала бесперебойно даже в далеких "медвежьих углах", практически на "краю света". Так, в те времена проходила кампания по подписке на "заем". И мне очень хотелось взять деньги на нужды войны. Поддавшись агитации, я тайно взяла у мамы сто рублей и решила "подписаться" на заем. Но по дороге вернулась... хотя желание помочь государству у меня было превеликое. Чувство, что я поступаю плохо по отношению к матери, пересилило.

          Чтобы помочь как-то материально семье, мы с моей двоюродной сестрой Ниной Телущенко, носили молоко на продажу в соседнюю деревню, где базировался аэродром.  Уже не говоря о моих сестрах, которые в войну работали. Старшая Анна учительствовала в школе, а средняя, Вера, работала в Кавалерово - в столовой воинской части.

         Питались мы с большого огорода, который составлял 50 соток. В нем росло все и он обрабатывался мамой и бабушкой, и по мере вырастания детей, помощниками становились уже они, то есть мы. Сельсовет помогал нам только в одном: на период вспахивания предоставлял нам лошадь и плуг. В огороде росло все, но основными продуктами были картошка, капуста, огурцы. Жаркое и длинное лето позволяло выращивать бахчевые культуры: арбузы, дыни, тыквы. В лесу было много винограда и черемухи. Черемуху мы высушивали, размалывали и пекли "шанюшки" - своего рода пельмени с черемуховой начинкой.  А рыбы, сколько было рыбы! Икру мы вытаскивали из киты, засаливали... и через час лакомство невиданное готово!

           Из хозяйства была корова, две овцы и множество кур. О корове Нюрке отдельный разговор. Она была нашей рогатой кормилицей, а также  выполняла и еще одну грустную обязанность - служила вместо лошади перевозчицей. Дров постоянно не хватало и тогда мама моя удумала за неимением лошади использовать коровью тягловую силу. Она запрягала Нюрку в сани и ездила в тайгу за дровами. Постоянно брала к себе в подмогу и меня, десятилетнюю юркую девчонку.
         Морозы стояли трескучие, но если бы только это. Нюрке приходилось пробиваться с санями через сугробы в человеческий рост, через исполинские деревья и кусты.  Получалось по поэме Николая Некрасова "Крестьянские дети".  "Откуда дровишки?"- "Из лесу, вестимо; Отец, слышишь, рубит, а я отвожу".(Н.Некрасов). Только с той разницей, что мужчин здесь заменяли женщины: дрова рубил не отец , а моя мать, а вместо сына в помощниках ходила дочь. Да и сам  воз везла не лошадка, а домашняя корова. Когда в 1947 году мы уезжали к отцу на поселение в Кемеровскую область, Нюрку продали в другие руки. Она плакала огромными слезами, а ее горестные глаза  я вижу перед собой как сейчас.
 
             Несмотря на запреты, неукоснительно соблюдалась Пасха и целая большая корзина яиц у нас всегда находилась под кроватью. Выращивались также китайские культуры суза и чумиза.Зерна масляничной сузы толкли и заправляли этим картошку. Получался невероятно ароматный запах и хороший вкус. Не было до конца войны только одного - хлеба. Его заменяли картофельные лепейники, которые мы чередовали с драниками.

         Наша семья потеряла двух моих двоюродных братьев - Скобликовых Сергея и Григория, а третий их брат вернулся с фронта покалеченным - с одной ногой, отнятой выше колена и второй покалеченной. Его фронтовая история одна из тех иногда рассказываемых, тем же президентом России Владимиром Путиным, которые не могут не потрясать. Моего дядю в числе других, признанных убитыми, грузили на машину, дабы затем захоронить. И вдруг кто-то из санитаров услышал слабый стон. Его тут же вернули, направили в госпиталь и с большим трудом выходили, ампутировав часть ноги. После войны Михаил Петрович Скобликов, брат матери, работал бухгалтером в колхозе, так когда-то окончил бухгалтерские курсы. Он пользовался большим почетом в колхозе. Они с женой Матреной Ивановной к довоенным детям сделали еще прибавление -  двух мальчиков. На его доме сегодня красуется табличка с надписью: здесь жил герой войны Скобликов Михаил Петрович.

        День Победы - праздник, который мне запомнился на всю жизнь. Был восторг такой, какого я не испытывала больше никогда. Помню, мне довелось встретить его на Дальнем Востоке в своём селе "Уборка" и это действительно было "со слезами на глазах".  9 мая около сельского клуба после полудня собралось всё село и перед селянами выступила моя учительница Екатерина Ефремовна Цыганкова. Вся деревня ликовала.

         Моя мама в это время была на пасеке, которая находилась далеко в тайге, в сопках. И мне страшно захотелось поделится с мамой переполнявшей меня тогда радостью.  И я отправилась на пасеку. Время шло к вечеру… Я оказалась уже далеко за деревней и мне стало страшно. И чтобы испугать волков я взяла в обе руки по камню, шла и стучала камнем об камень, чтобы «напугать» волков.
         Вдруг навстречу мне со стороны сопки показалась телега, на которой ехали соседи. Они спросили куда я иду в ночь. Я сказала: «Иду к маме, рассказать что кончилась война». Они  меня вразумили, мол, что будет делать бабушка, если ты не придешь домой.  Затем посадили  в телегу и увезли в деревню назад.  Таким запомнилось мне окончание войны.


*    *    *

       Двенадцать лет я прожила в деревне Уборка. В 1948 году я навсегда покинула этот край, но часто мыслями я с ним. И когда на сердце тяжело я всегда ухожу в свою Уборку и мне становится легче.

Черной крохотной точкой
На карте огромной России
Обозначена все же
Дорогая деревня моя.
Одиноким листочком
По Земле меня ветры носили,
Век отмеренный прожит...
Только тянет в родные края.


                Конец.





___________________________

См.: Память. Ода.  http://www.stihi.ru/2012/05/24/3878