Город посреди леса 25

(рукописи, найденные в развалинах)

 Дэннер

    — Это ты.
 Аретейни лежала на асфальте, и лицо у нее по-прежнему оставалось отрешенным, будто бы это не ее прижимают к земле и собираются разорвать. Что же я натворил, боги…
    — Какая встреча. Ты ведь с неделю за мной гонялся вместе со всем отрядом. Ты не рад меня видеть?
 Интересно, надо мной нечисть издевается. Надо бы записать и слушать потом на досуге.
 Вот ведь! Мозгов ни черта нет – а туда же. Я невольно усмехнулся.
 Эх, ну до чего ж паскудная у него рожа. Так вот ты какой, оборотень неуловимый. Я запомню. А то нам было интересно, как ты выглядишь. Ну, это, похоже, напрасно – много не потеряли.
    — Отпусти ее.
    — Так именно эта крошка прервала твою охоту? Сочувствую. Когда самка прерывает охоту – неприятно. Но, видишь ли, я не исполню твою просьбу. Я нуждаюсь в пополнении сил.
 Он был ранен – на груди запеклась кровь. Видно было, что пуля причиняет ему боль – оборотень время от времени не выдерживал, морщился. Он ведь самый сильный из них, кто мог его подстрелить?.. Не представляю, как я с ним справлюсь в одиночку – это очень серьезный противник. Полгорода перегрыз, пока его выследили. Выследили – да так и не поймали.
 Весело мне придется.
    — Меня зовут Волейнар, а тебя? – продолжал оборотень. Ласточка не шевелилась. – Впрочем, можешь не отвечать. Ты так и будешь стоять тут и мешать мне? Ступай по своим делам.
    — А я пришел. Ты и есть мои «дела». Я же сказал тебе отпустить ее.
 Волейнар пожал плечами.
    — Тебе-то какая разница. Будешь драться?
    — Убью.
    — Что ж, попробуй. Не ты первый, не ты последний. Шестьдесят два человека твоих коллег на моем счету, следующим будешь.
 Вот это верно. Поймать эту тварь еще никому не удавалось, и за время его присутствия патруль основательно поредел. Да и гражданские, надо сказать, тоже.
 Оборотень оскалился, сделался волком и прыгнул. Я метнулся в сторону, и, пока волк поднимался и разворачивался для новой атаки, вскинул автомат и выпустил в него короткую очередь. Когда выстрелы смолкли, противника на месте не оказалось.
    — Что дальше? – насмешливо осведомились справа, и я резко обернулся. Волейнар стоял неподалеку – живой и невредимый. – Будем ждать, когда у тебя кончатся патроны?
 Нет, застрелить его не удастся. Если только…
    — Отчего же, – обернулся я. – Незачем их понапрасну расходовать. Ты сильнее меня. Давай договоримся. Ты отпустишь эту женщину, а я отпущу тебя, и не будем трепать друг другу нервы. Идет?
 Он настолько удивился, что мгновенно прекратил издеваться. Лицо вытянулось, черные глаза распахнулись.
    — Серьезно?! И ты на это пойдешь?
    — У меня нет другого выхода. Разумеется, я вернусь, и вернусь не один, но я предлагаю тебе возможность залечить рану.
 Он смотрел на меня, явно пытаясь понять, шутка это или военная хитрость.
    — Тебя же уволят.
    — Верно.
    — Тебе никогда не простят…
    — Так ты согласен или нет? – перебил я.
    — Нет.
 Снова прыжок, откат, контратака, снова никаких повреждений. На этот раз он сумел извернуться в движении и ударом выбить из моих рук автомат. Я вскочил, выхватил меч, ударил наотмашь, не надеясь, впрочем, на успех. Волейнар, разумеется, легко увернулся. Казалось, он двигается со  скоростью звука – я его даже практически не видел. Он просто смазывался в стремительном движении, нападал и тут же отступал, чтобы затем напасть с другой стороны. Я действовал по наитию, не полагаясь на зрение и слух – он не издавал ни единого звука, словно тень.
 Следующие несколько минут слились в стремительную череду ударов, блоков, прыжков, откатов, в непрерывное движение – это даже дракой было сложно назвать. Будто какой-то странный танец наперегонки.
 Неожиданно Волейнар остановился, прервав очередную атаку и снова обращаясь в человека.
    — Стой, – сказал он. – Перемирие.
 Оборотень тяжело дышал и непроизвольно хватался за рану, я и сам задыхался после Обрезова воспитания. Кровь снова запершила в горле соленым комком. Черт, а неплохо он мне двинул, должен признаться.
    — Я не понимаю, – рассуждал тем временем Волейнар, – на кой лес ты делаешь мне такие предложения? Неужто нельзя найти другую самку?
    — Тебе без разницы – ты и ищи, – огрызнулся я, пытаясь восстановить дыхание. Ну, Веррет, можно было и поласковее ногами махать! Я ж не железный.
    — Тебе тоже без разницы, – заметил оборотень.
    — С чего ты взял? Разумеется, я должен тебя убить, и не скрою, что мне этого очень хочется. Но я здраво оцениваю собственные возможности. Прошу тебя, оставь ее в покое.
    — Я бы убежал – да из тупика не убежишь, – сказал Волейнар. – А ты перегораживаешь проход.
    — Разумеется.
 Вот он, нужный мне момент.
 Я вскинул руку, и нож, взвизгнув распоротым воздухом, по рукоять вошел в горло противника. В то же мгновение меня отшвырнули к стене мощным ударом. В глазах потемнело. Волейнар прижимал меня к кирпичной кладке, его пальцы сомкнулись на моей шее, так, чтобы немного воздуха все же проникало в легкие.
    — Вы очень странные, – задумчиво проговорил он. – Тебе так нужна эта женщина? Она сама хотела умереть.
 Руки не слушались, в глазах заплясали звездочки – я начал задыхаться. От оборотня разило давно немытым зверем.
 Ну что ж, не получилось. Чего и следовало ожидать.
    — Я проиграл. – Получалось хрипло, но вполне различимо, хотя сквозь звон в ушах трудно определить точно. – Меня тебе хватит для пополнения… сил?
 Он пожал плечами. Я почувствовал движение.
    — Пожалуй. Ты сильный. Должно хватить.
    — Вот и хорошо. Тогда… убей меня. А она пусть идет.
    — Ну вот, снова-здорово. Что еще за благородство?
 Он слегка ослабил хватку – в глазах медленно прояснилось, и я увидел его лицо. Лицо было крайне озадаченное. Мне сделалось смешно. Он действительно не понимает?
    — Она мне дороже всех на свете. Отпусти ее. Просто отпусти и не задавай лишних вопросов. Да убивай уже, чего встал…
 Он рассмеялся.
    — Пожалуй, мне тебя хватит! Но десерт тоже должен быть!
 Зубы оборотня сомкнулись на моей руке – он явно решил поиграться. Я зашипел, двинул ему в нос, он заскулил и отпрянул, затем ухватил за куртку и швырнул, я вернул долг, вогнав второй нож между ребер, чуть не достав до сердца.
 Неожиданно зазвонил колокол, разнося в сером небе тревожный, тяжелый набат. Я, наконец, заметил, что мы находимся прямо под стенами Храма. Фанатики сами сделали колокол и установили его на крыше, в надстройке, сместив наполовину расколотую, наполовину осыпавшуюся, стоявшую там явно до них, скульптуру.
 Мы оба замерли, глядя на колокол.
 И все заволок красный дым.

 Дальше случилось нечто совсем уж непонятное: волк пригнулся, поджал хвост и начал пятиться от дыма, скуля, точно побитый щенок. Я настолько удивился, что даже не ударил. А он отступил на несколько шагов, развернулся и умчался, взметнув пыль и каменную крошку.
    — Ты там поосторожнее, Селиванов, – послышалось из окна второго этажа. – Иначе некому будет у нас книжки таскать.
 Не обратив внимания на слова Настоятеля, я вскочил и подбежал к Аретейни. Она сидела у стены, уткнувшись лицом в колени, но при моем появлении вздрогнула и подняла голову. Я едва не шарахнулся – глаза были абсолютно пустыми.
    — Дэннер… – полуслышно выдохнула она, глядя куда-то сквозь меня. Уголки губ чуть приподнялись в улыбке. Мне померещилось, будто в сердце воткнули хороший такой тесак и медленно проворачивают, раздирая рану. Я просто не мог этого видеть!
 Ласточка подалась вперед, уткнувшись мне в плечо.
    — А ты зачем пришел?
    — Т… тебя искал, – с трудом выговорил я, пытаясь заставить подчиниться задрожавшие вдруг руки. Наконец, мне удалось ее обнять, но голос все равно не появился, а горло сдавило, будто меня все еще душили. – И больше так не делай! Я же… – дыхание перехватило окончательно, и голос прозвучал очень-очень тихо и как-то беспомощно. – Я же тебе говорил, не выходить ночью на улицу…
    — Ну и что…
    — Ну и что?! Тебя же едва не убили!
    — Тебе же только лучше было бы, ты сам сказал…
 Ну, спасибочки, родная. Добила. Лучше и не придумаешь. И ведь даже не разозлишься – потому что справедливо.
    — Неправда! – выдохнул я, отстраняясь и в каком-то отчаянном порыве встряхивая ее за плечи. Я больше не мог выдержать этой ее отрешенности. – Да очнись ты, наконец!! Все, довольно, мне и без того хватило! Прекрати!
 Она вскрикнула и уставилась на меня уже осмысленно.
    — Но ты же сказал…
    — Да забудь ты, что я там сказал, а что не сказал! Мне не все равно!
 Глаза ее распахнулись. Я прекратил орать и отвернулся. Слова дались с трудом, будто приходилось вытаскивать их насильно. Еще бы, я же никогда никому такого не говорил. А тут придется – туман ее знает, что она там еще напридумывает.
    — Я также говорил и другое. Но ты, наверное, просто не помнишь…
 Красный дым клубился вокруг, создавая какую-то тревожную атмосферу. Рука пульсировала болью.
 Я должен уйти.
 К примеру, в лес. У меня остались еще патроны. Я должен убить Волейнара и убить себя, пока не стал таким же, как он.
 Я больше не человек. Жаль, что именно теперь.
    — Не помню, – тихо произнесла Ласточка. Я улыбнулся и щелкнул ее по носу.
    — Я же люблю тебя. Не сиди на земле, простудишься.
 И чтобы она ничего не заметила, я развернулся и направился по волчьим следам. Пусть считает, что я не навсегда ухожу. Так ей будет легче.
    — Дэннер! – Она догнала меня и обхватила за пояс, руки сомкнулись над пряжкой ремня с эмблемой патруля – защиты Города от нечисти. Я почему-то никогда раньше не замечал этой иронии, когда цепляли моих товарищей. А теперь, вот, заметил. Знак патруля на одежде твари – забавно!
    — Что с рукой? Тебя ранили?
 Проклятье.
    — Отпусти.
    — Это оборотень.
    — Отпусти меня!
    — Не вздумай!
    — Надо.
    — Дэннер, а как же Нэйси? А?.. Мы должны ее найти.
    — Этим займется Обрез.
    — Обрезу плохо! – неожиданно заорала она, разворачивая меня лицом к себе. В глазах читался настолько неподдельный страх, что я мгновенно понял – это не ложь, и не уловка. – Ему нужна помощь! А кроме нас никто не знает, куда он пошел!
 Я сунул руку в карман.
    — Тогда скорее.


 Волейнар

 Ох, и потрепал же меня этот рыжий патрульный...
 Туман... Давненько я себя так паршиво не чувствовал. Этот упрямый офицер успел основательно попортить мне нервы еще неделю назад, когда вместе со своим отрядом загнал нас в ловушку к самой реке. Но мы решились на прорыв и ускользнули. Из пятнадцати человек патрульных не вернулись десять. Из восемнадцати голов членов Стаи не вернулись шестнадцать. Никому еще не удавалось так нас потрепать. Даже за туманом. Никому. Мы – Стая. Мы – сильны. Непревзойденно сильны.
 Рыжий командир был упрям как сто баранов, силен как лошадь и ловок как куница. Прикидывается честненьким да благородненьким, как там это принято одобрять у людишек – а сам хитрый, что твоя лисица, и обманом вовсе не брезгует. В том бою мы потеряли почти всю стаю, и тогда я понял, что впервые в жизни столкнулся с поистине достойным противником.
 Мы нападали раз за разом, короткими резкими атаками, чтобы ударить и мгновенно отступить под защиту леса. Почти все время шел проливной дождь – они отстреливались. Остервенело, яростно, упрямо. Они теряли своих товарищей, и тут же, переступая через трупы, атаковали снова. Мы убивали каждую ночь по одному человеку, рассчитывая вызвать страх, но рыжему офицеру было плевать на убитых. Он вздергивал подчиненных буквально за шиворот, как трясут нашкодивших щенят, и солдаты вытирали на ходу сопли, и снова бросались в бой. Они мерзли в засадах, часами валяясь в кустах под проливным дождем – чтобы затем застрелить очередного члена стаи – аккуратно, точно и безжалостно. А еще нас именуют убийцами – на себя бы посмотрели. Они ничуть не лучше нас. Они – даже хуже. Это благодаря им мир сделался таким.
 Человек… венец Природы… ну, да. Человек – убийца Природы, и иначе быть не может. Покажите мне хотя бы одного зверя, который уничтожал бы свою землю. Вот, то-то и оно…
 Стая атаковала. Число убитых с обеих сторон переваливало за полдюжины. Рыжий офицер, стоя под проливным дождем на берегу реки, коротко и резко отдавал приказы, и его голос будто рубил мерный дождевой шелест. Мы прятались в кустах неподалеку, и видели все это. Кто-то из патрульных закричал что-то, громко и зло, рыжий отозвался, солдат в ответ поднял винтовку, целясь ему в грудь. Слов мы не разбирали, но сцена была понятна и без слов. Остальные замерли, растерявшись. Глупые, ущербные существа. Рыжий молчал несколько секунд. Затем что-то произнес. Очень тихо, слова слились с дождем, но солдат растерялся и даже, будто бы, опустил оружие.
 Вот тут-то рыжий вскинул руку – и прогремел выстрел. Солдат вздрогнул и пошатнулся, ухватился за ухо, кровь смешалась с дождевой водой. Рыжий еще что-то сказал, развернулся и направился в сторону лагеря.
 Никто не выстрелил в спину. Даже бунтовщик выглядел пристыженным. И все сникли – тише воды, ниже травы. А ведь командир даже никого не убил. Просто припугнул, я так понимаю. Трусы.
 Нет, не трусы вовсе. Чтобы с нами сцепиться нужно ого-го сколько смелости. Рыжий не только создал этот огонек, в темном лесу, где каждый вздох может стать последним, под бесконечным ливнем, под серым грозовым небом, в атмосфере  смертельной опасности – он не только заставил их не испугаться. Он еще и каким-то непостижимым образом поддерживал в них отвагу. И сражались они под руководством рыжего командира смело и решительно – до тех пор, пока все же не проиграли. Проиграли – но я могу поспорить на что угодно: будь на их месте кто другой – они бы и суток не продержались. Эти же удерживали нас на расстоянии от города в течение десяти дней. Десять дней! Есть, на что дивиться.
 Да, я ненавидел рыжего офицера, ненавидел и презирал, как презираю всех людишек – но я восхищался им. И ничего с этим не поделаешь.
 А теперь я убегал от проклятого красного дыма, припадая на все четыре лапы и валясь на землю через два прыжка на третий. Подумать только, он едва не вскрыл мне глотку ножом! Да еще и пропорол легкое. Силен, каналья… Будто мало мне было пули этой полудохлой белобрысой шлюхи! Что-что, а не ожидал я от нее пули, да и куда мне было деваться в жалкой маленькой комнатке, заставленной кроватями?! Никакого простора для маневра, даже не увернешься – шлюха рассчитала верно. А все мелкая рыжая дрянь, предательница. Готова лизать руки людишкам и вилять хвостом, только бы ее по головке погладили. Мерзость.
 Полковничек и купился. Никчемным стариканом его не обругаешь – а очень хочется. Но тут даже он сдал, увидал смазливую мордашку, и сдал. До чего они все отвратительны… еще Настоятель с его дымом… Зачем он меня прогнал?.. Спасал рыжего патрульного?.. Да, тот проиграл – куда ему, человеку, но проиграл все же честненько-благородненько, дурак. Далась ему эта самка. Все-таки, людишки – очень странные создания. Ничего помимо глубочайшего презрения они не заслуживают.
 Рыжий командир не в счет. Теперь – не в счет.
 Из него получится прекрасный боец. Он будет достойным вожаком, когда придет мой час. Да, я решил не убивать его. Закусить можно было самкой – хоть в ней воли к жизни, что водки в бутылке наутро – не было совсем. А вот рыжий командир слишком хорош, чтобы вот так вот, запросто, разбрасываться его жизнью.
 …Если бы не красный дым. Чертов Настоятель! Что на него нашло?!..
 Ладно, я должен навестить Лаэрри.

 Нэйси

 Мы глядели на экран, разинув рты и жадно ловили каждое слово. Все огромное помещение будто померкло, отступили тусклые металлические стены, растворились в мягкой темноте – мы видели только человека в бирюзовой униформе.
 А он все продолжал говорить…
    — …Советский Союз никогда не желал войны. Но существуют вещи, которые лучше не делать, во имя блага всего человечества. Мы были буквально опьянены новыми открытиями, новыми знаниями, но вместе с тем мы отдавали себе отчет в том, что когда-нибудь наши знания попадут не в те руки. Именно поэтому в случае малейшей угрозы мы уничтожим установку. Но если мы не успеем…
 Если вы видите это послание – человечества больше нет. И сейчас, по прошествии веков, вы, мои далекие коллеги из будущего, слушайте меня очень внимательно.
 Мы и так слушали очень внимательно. Я бы сказала, предельно внимательно. А толку?! Все равно мы ничегошеньки не понимали! Что за фигня здесь творится?!..
    — …Я расскажу вам, как исполнить ваш долг перед Родиной и всем населением нашей планеты Земля.
 ЭНИИМПВП имеет автономные генераторы энергии, которые, в случае отсутствия людей по каким-либо причинам, позволят поддерживать работоспособность и уберегут тем самым от катастрофы. И сейчас, когда вы, уважаемые коллеги, стоите на следующем витке континуума, поврежденную машину необходимо отключить. Мы будем стараться связаться с вами через пути Нави, чтобы помочь вам. Отключите машину. В подвалах находятся взрывные устройства. Следующим шагом – уничтожьте институт.
 Простите нас.
 Прощайте…
 Экран вспыхнул ярче и погас насовсем.
 Мы снова стояли посреди огромного и темного заброшенного помещения, за стенами которого гудели, шумели, перестукивали многочисленные системы, поддерживающие жизнь таинственной «машины».
    — Нэйси, что мы будем делать? – тихий шепот Алисы дрожал и срывался. Да и мне, если честно, было не по себе.
    — Как так – что. Отключим эту самую машину. Ты же слышала.
 Я огрызалась только потому, что испугалась сама. Я не представляла, как у нас это все получится. Но – надо, так уж надо. Так говорил Дэннер. А Дэннер редко ошибается.
 Двери неожиданно разъехались в стороны, медленно, со скрежетом. За ними была влажная холодная тьма, в которой рассеялся луч фонарика. Под ногами еле слышно плескалась вода, слоем гладкого ледяного хрусталя поблескивая над рельсовыми путями.
 Наконец, эхо скрежещущих дверей смолкло, но темнота все не унималась – она переливалась, перешептывалась, будто тысячами невнятных голосов, утробно грохотала время от времени, словно где-то далеко бушевала гроза.
 Это всего-навсего эхо огромного старого здания, только и всего, твердо сказала себе я, чтобы не трусить как какая-нибудь Алиса. А тварей здесь нет.
 Я стиснула зубы и решительно шагнула за порог, представляя себя на месте Дэннера и немедленно по щиколотку утонув в ледяной воде. Но сапоги и так не успели еще после реки окончательно высохнуть.
    — Вперед.


 Лидия

 Оборотень убежал – и тут же в палату ввалилась охрана. Едва не снесли окончательно многострадальную дверь, оружие наизготовку – все из себя. Солдаты, блин. Охраннички раненых и замученных. Где ж они раньше-то были, интересно.
 К счастью, Эндра успела обратиться обратно, но датчики у ребят буквально захлебывались визгом, реагируя уже на нее. Дурдом какой-то.
 Охранники замерли посередине палаты, растерянно оглядываясь.
    — Ну, – наконец, осторожно уточнил один из них. – И где ваш оборотень?
 Я вздохнула и уселась поудобнее.
    — Убежал, – говорю, – пока вы ползучек считали.
 Солдаты растерялись еще больше.
    — А датчики?..
 Молодежь… м-да.
    — Догоняйте! – рявкнул Кондор. – Чего встали?!
 Ребят как ветром сдуло. Дверь захлопнулась.
 Зато зашевелился Витька.
    — Надо… – забормотал он, – надо их найти… Иначе нам всем крышка…
    — Кого найти? – уточнила я. Витька не ответил.
 Все страньше и страньше, как сказал бы Дэннер, будь он здесь.
 Но Дэннера здесь не было. Обрез ушел вместе с ним, Кондор был ранен. И некому нас защитить. Не этим же молоденьким обалдуям…
 Мне сделалось страшно, и я непроизвольно обхватила себя за плечи, зачем-то оглядывая палату. Рыжую увезли в реанимацию. Сейчас они поймут, что она инфицированная – и тогда пощады не будет. И никакой Кондор ее не спасет. Ее убьют.
 Я повернулась на бок, глотая дурацкие слезы. Каждый раз… каждый раз – одно и то же. Одно и то же… рана за раной, смерть за смертью, потеря за потерей… всегда так было и всегда так будет. Никогда нельзя ни к кому привязываться…

    — Ты меня любишь?..
    — Нет. Вопрос риторический?
    — Нет. А почему? Почему ты никогда и никого не любишь?.. А Нэйси и Лесли?
    — Мне они не нужны. Ни они, ни ты, и ни кто-либо другой… Ладно, чего тебя на философию потянуло?
    — А они тебя любят…
    — И что я должен делать? Выписать им за это премию в размере своего ежемесячного оклада? Вырастут – поумнеют.
    — Ты врешь.
    — Нет.
    — И я тебе не нужна…
    — Верно.
    — И если меня убьют – ты даже не расстроишься.
    — Какая сообразительность.
    — Я тебя ненавижу…
    — Тогда зачем целуешь?
    — Мне холодно.
    — Мне тоже. Вот тебе и ответы.
    — Холодно?.. Ты только что себя выдал. Вся эта твоя бравада – ложь от первого и до последнего слова. Ты просто не признаешь этого.
    — Заткнись и не лезь в душу, там все равно ничего интересного нет.
    — Да ну.
    — Ну да. Пустота, пыль, паутина и перекати-поле катается. Оно тебе нужно?
    — Дэннер, зачем врешь?
    — Никогда нельзя ни к кому привязываться, Лидия. Запомни: никогда.


 Я тоже врала тебе, Дэннер. Наверное, я тебя все-таки люблю. Тебя настоящего. Ты не был настоящим ни со мной, ни с остальными. А с ней ты – настоящий. Береги ее. Я хочу, чтобы ты оставался настоящим. Чтобы все ими оставались. Такое вот наивное детское желание. Береги ее, больше жизни береги. Она – зеркало, отражающее душу. Если бы не она, мы так бы никогда и не узнали, что в тебе горит живой огонь, и что Джонни – не осколочная граната, которую лучше не дергать, а живой человек. Она – спасение для всех нас.
 И может быть даже, она сумеет сделать меня не такой одинокой…
    — Ты ревешь, что ли?
    — Отвали, Кондор. Может человек пореветь спокойно в собственной кровати, м-м?
 Я вздрогнула, когда рука полковника легла на плечо.
    — Все будет хорошо, дочка. Они вернутся.
 Тоже мне, утешение. Папочка выискался…
    — Ты-то откуда знаешь?
    — Чувствую.
    — А рыжую убьют. Получается, мы зря старались?.. Да?..
    — Нет.
    — Так убьют ее, Кондор.
    — Зря ничего не бывает. Посмотрим.

 Волейнар

 Дом Лаэрри ничуть не изменился за время моего отсутствия, вот только изменился я. То есть, проще говоря, дополз до него на полусогнутых, почти дохлый.
 Она открыла дверь и стояла так, обхватив себя за плечи, и молча, выжидательно глядя на меня. Картина, которая повторяется каждый мой визит.
 Она никогда не разговаривает. То есть, с тех пор, как произошла ее трагедия, Лаэрри молчит. Она кажется еще худее на фоне ярко освещенного дверного проема: хрупкая тоненькая фигура в потоке желтого электрического света, которого, в отличие от огня, не боятся волки. Прямая спина, худые руки, короткая косая волна густых темных волос, черное кружево палантина на острых плечах и широкая юбка. Она с этой юбкой напоминала балеринку из шкатулки, вот только у пластмассовой фигурки не может быть таких огромных, таких бездонных карих глаз, такого взгляда, такого отражения чувств, которые, кажется, людишкам испытывать не дано по причине их мелкости и поверхностности. Эти глаза пугали даже меня, да и вся Лаэрри меня пугала – скульптурная неподвижность и бездонный взгляд сумасшедшей.
    — Мне нужна помощь, – прохрипел я. – Я принес добычу.
 В зубах у меня билась лесная химерка. Маленькая, совсем детеныш. Химерку я выловил из болотца близ города. В городских каналах теперь никто жить не может из-за бирюзовой дряни. Да, мир меняется…
 Лаэрри развернулась и молча удалилась в дом, кивнув мне: проходи. Я вошел, пятная кровью ковер.
    — Обходи стороной желтые огни, – предостерег я ее. Спустился в подвал. Сил не было, чтобы открыть этот чертов бункер, но Лаэрри не поможет мне, пока я не сделаю дело. Услуга за услугу – закон стаи.
 С трудом отвернув вентиль, я обернулся и рысью пробежал длинный и широкий темный коридор с металлическими сводчатыми стенами. Здесь было жутковато и холодно. По окончании коридора меня ждала вторая дверь – еще крепче, чем первая. Открыть ее оказалось не в пример сложнее. Химерка жалобно пищала и отчаянно вырывалась, так, что я с трудом ее удерживал. Чувствует, дура, что ей конец. Я чуть сильнее сжал мелкую шваль зубами, но писк только усилился. Я отчетливо слышал в воплях слово «мамочка». Ну-ну. Жаль, что убить ее сейчас нельзя, она мне мешает открыть дверь. А дохлая – валялась бы себе спокойненько. Я стиснул зубы. Услуга за услугу.
 Дверь приоткрылась со скрежетом, будто ее месяц не смазывали. Я ощутил сырость в воздухе, которую не перебивал острый характерный запах.
 Она сидела, непривычно забившись в угол и обхватив руками коленки. Если ее сестра была худой, то эта – просто мешок с костями. Тонкая белая кожа, обтягивая высохшие дистрофичные мышцы, напоминала хрупкий сухой пергамент. Я выпустил обреченно притихшую, наконец, химерку, лапой подтолкнул ей и с некоторым усилием обернулся снова.
    — Ешь.
 Но она помотала головой. Длинные соломенные волосы только что не шелестели при этом по острым плечам, как сухая трава. Девица, опустив свои огромные глазищи, поглядела на химерку, подняла взгляд на меня и снова мотнула башкой, решительно сжав сухие тонкие губы.
 Стерва костлявая, еще морду воротит! Да я эту маленькую дрянь полчаса по болотам выслеживал, тащил сюда, сам едва лапы не протянул – а ей деликатесов подавай! Мне тут же захотелось прикончить жалкую белобрысую замарашку – но извольте, нельзя! Пока я кормлю этого бледного кровососа – Лаэрри помогает и мне. Терпи уж ее капризы.
 Белобрысая забилась еще глубже в угол, зазвенев цепями. Мне показалось, что ее запястья и лодыжки переломятся пополам от тяжести кандалов, но они как-то держались. Хотя, перетереться они точно должны, уже давно – кандалы-то серебряные. Чистое серебро – та еще пытка. Раны бы кровоточили, но у вампиров кровь не течет, поэтому у нее просто до костей стирались ткани. Больно, должно быть, но она терпит. Привыкла, наверное.
    — Ешь! – с нажимом повторил я.
 Дура стиснула клыки, плотнее сжав костлявые пальцы.
    — Я не буду.
 До чего же противный писк. Хуже только химерка, но химерка, благо, уже заткнулась. Прижалась к полу, пригнув все девять головок, и думает, что ее не видно. Дрожит как голодная вяженка.
    — Хочешь превратиться в упыря?
 Вампирша промолчала, уткнув нос в колени.
    — Не буду! – пискнула она.
    — Дура.
    — Не буду больше убивать!
    — Я ж говорю, дура.
 …Или серебро проклятущее.
    — Не хочу!
    — Слушай. – Я уселся на пол. – Ну, что тебе в голову-то ударило? Если ты ее не съешь, я сдохну от ран. Твоя сестра не будет меня лечить.
    — Мне-то что, – буркнула она, не поднимая головы.
    — Что?! – аж задохнулся я. – Да я ж тебя кормлю, дура!
    — Только потому, чтобы моя сестра тебе помогала. Ты сам сказал.
 Я зарычал. Химерка, воспользовавшись моментом, ускользнула в щель под дверью – только ее и видели. Теперь точно все пропало.
 Я готов был загрызть жалкую вампиршу – но тут произошло немыслимое.
 Пол задрожал, раздался оглушительный скрежет из коридора, затем глухой, тяжелый стук, после которого скрежет усилился. Вампирша что-то запищала, но я, не обращая на нее внимания, вылетел за дверь – настолько быстро, насколько позволяли раны. Она сама хотела подохнуть – так пусть и подыхает себе, так лучше, чем от голода.
 Моим глазам открылась странная картина: одна из секций противоположной камере стены медленно отъезжала в сторону. Из щели рвался рыжий огненный свет, и в его ореоле, между мной и стеной металась перепуганная насмерть химерка.
 Да ну их, мне подыхать неохота.
 Не дожидаясь, пока проход окончательно откроется, я рванул назад по коридору.