Студенческие годы

У всех, кто учился в советское время, студенческие годы рождают приятные воспоминания, даже, если случались неудачи, они всё равно вспоминаются радостно. Я училась в МГУ на вечернем отделении химического факультета и одновременно работала в Институте Органической химии им. Н.Д. Зелинского. Советская власть таким студентам, которые работали и учились, предоставляла на время сессии две недели оплаченного отпуска. Мы обожали сессии. Это было время для нас настоящего студенческого время препровождения. Часто ещё до сессии мы стремились сдать все зачёты автоматом, чтобы сэкономить свободные дни, для каких-нибудь весёлых поездок или, чтобы было больше дней на подготовку к трудному экзамену.

На третьем курсе у нас был экзамен  по молекулярной спектроскопии. Читал нам эту науку профессор Татевский. Он говорил отрывисто, скороговоркой. А так как предмет был трудный, то мы его плохо понимали. Записывать за ним на лекции было невозможно. Наступила сессия. Мы все были в ужасе оттого, что нам надо постигать спектроскопию, чтобы как-то её сдать. И так как зачётами мы себе дни сэкономили, то решили заниматься вместе первые три дня, а потом ещё два дня отдельно. С величайшими трудами «брели» мы сквозь дебри молекулярной спектроскопии, извлекая что-то из учебников, отрывочных записей лекций и каких-то понятий, которые мы получили за пределами МГУ.  Из всей нашей группы только я что-то вообще понимала по спектроскопии. Дело в том, что я работала в ИОХе лаборантом в лаборатории спектрального анализа. Моя работа заключалась в исследовании нитросоединений на ультрафиолетовом и инфракрасном спектрометре. В отличие от моих сокурсников я ежедневно видела не только сами приборы, но и ленты, которые показывали результаты исследований. На работе у меня было два руководителя. Один говорил мне , что и как надо делать на ультрафиолетовом спектрометре, другой определял мои работы на инфракрасном спектрометре. Когда мы перед экзаменом в МГУ застревали по каким-то вопросам теории, сокурсники требовали, чтобы я всё выспросила у своих руководителей. Они у нас были своего рода репетиторами. Так пролетели три дня, потом ещё два. Мне завидовала вся группа, считая меня, бог знает какой сведущей в молекулярной спектроскопии.  Мне к тому же повезло и на самом экзамене :вопрос моего  билета заключался в том, чтобы описать приборы, на которых исследуются химические объекты и привести примеры подобных опытов. Оба мои руководители из ИОХа расшифровывали спектрограммы по методу Попова. Я это тоже делала постоянно. Существовал ещё метод американца, фамилию его я сейчас не помню. Оказывается, на химфаке все пользовались расшифровкой предложенной американцем, о чём я конечно не знала. Слышала я только от своих руководителей, что американский метод не такой точный, как метод Попова.  И вот подхожу я на экзамене к Татевскому с листочком, на котором я готовила ответ на билет. А на листочке картинка по Попову. Я не успела открыть рот, как мне Татевский заявляет, что я неверно нарисовала кривую по расшифровке спектрограммы. Я же уверена в своей правоте, ведь это уже три года – моя работа. Естественно, я начала спорить с профессором, он мне говорит, что я мало того, что ничего не знаю, да ещё спорю. Вручает мне зачётку и головой указывает на дверь: «Придёте,  когда подготовитесь!»

А до этого он уже прогнал пол нашей группы за незнание предмета.

Я так возмутилась, что, уходя, хлопнула со всей мочи дверью. На мою «дверь» вышла из соседней аудитории Ольга Дмитриевна Ульянова. Увидела моё раскрасневшееся лицо и спросила: «Кто это ломает здание химфака?» Я готова была разреветься, но на её вопрос ответила, что меня возмутил Татевский. Ольга Дмитриевна  взяла мой листок, предложила войти с ней в соседнюю аудиторию и стала подробно расспрашивать меня по теме билета. Тут я только узнала, что спектроскописты химфака пользовались расшифровкой американской, а не Попова.  Позже выяснилось, что Татевский расшифровки Попова не знал. О.Д. Ульянова мне поставила «отлично», и я счастливая ушла с экзамена, ещё больше влюбившись в неё. Ольга Дмитриевна вела у нас практикум по спектроскопии. Мы её все очень любили за скромность, юмор, умение понять студента.

После шести лет учёбы на химфаке нам полагалось сделать дипломную работу, которую принимала очень серьёзная комиссия.

Работу я делала в ИОХе по спектроскопии. Тема мне была предложена моим руководителем, который в это время на ту же тему делал докторскую диссертацию. Сидели мы с ним эти полгода моей дипломной работы в лаборатории сутками. В те, конца 50-х годов, началось активное использование ЭВМ по разным поводам. И мы с моим руководителем, чтобы придать работе особую красоту  тоже использовали для доказательства своих результатов  Электронно-вычислительные машины. Перед защитой диплома я нарисовала не менее 20 ватманских листов разных таблиц, прорепетировала свой доклад раз 100 и отправилась в Университет на защиту.

Первый, кого я увидела в комиссии, был профессор Татевский. У меня похолодело внутри. Хорошо, что мой руководитель заставил меня практически наизусть вызубрить доклад, понимая, что от волнения можно что-то забыть, а когда зазубрил доклад его забыть сложнее. Как я сделала доклад, я не помню, помню только, что рука с указкой, двигавшейся по таблицам, первое время дрожала, потом перестала дрожать. Когда я закончила говорить, председатель комиссии предложил задавать мне вопросы. И вдруг встаёт Татевский, у меня сердце ушло в пятки, и я слышу, не веря своим ушам: «Какие вопросы? Мы с вами прослушали сейчас не дипломную работу, а  кандидатскую диссертацию. Спасибо! За такую интересную и глубокую работу!»

На ватных ногах я вышла в коридор. Так закончилась моя учёба в МГУ на химфаке.