Воспоминания о школе

Сейчас в Интернете есть сайт «Одноклассники». Многие мои знакомые и родственники общаются в нём с друзьями. Мне этого почему-то никогда не хотелось. Есть в старом фильме «Зимняя вишня» такой момент, когда герой, которого играет  Виталий Соломин, рассуждает о том, что с годами круг друзей, представлявших когда-то большую воронку, становится всё уже и уже. Потом настаёт момент, когда в этой воронке остаётся лишь самое нужное, а иногда  - единственное. Вот я, видимо, дожила до времени, когда круг тех, с кем мне хочется общаться, стал очень узким. Однако это не значит, что детство, школа моя забылись. А временами очень хочется рассказать современным школьникам, как мы жили, чем дорожили, что ценили, за что уважали друзей и вообще людей.

Но сначала всё-таки хочу рассказать об учителях. Учиться я начала в первый послевоенный год - 1946, закончила десятилетку в - 1956 году.  Училась я в Москве в самой обычной школе, в красном кирпичном здании, на котором была надпись её постройки 1936 год. С первого класса до девятого школа наша была женской, а вот в девятом классе мужские и женские школы объединили. В нашем классе появилось четыре парня, девчат же было более двадцати. Учителя-мужчины в школе были редкость, учили нас, главным образом, учительницы. Как в любой школе и тогда и теперь одних учителей мы любили, других нет, к третьим относились равнодушно. Вот из троих учителей-мужчин, которых в школе было всего четверо ( один из них был завучем) как раз были все эти три разновидности наших к ним эмоций. Валентина Васильевича, учителя немецкого языка мы любили, Петра Петровича, учителя «изящной словесности» уважали, но относились к нему с прохладцей, посмеивались над его обожанием поэзии, ради которой он мог забыть на уроке и «Войну и мир», и Достоевского. А вот «Хусева» Н.Н. мы не любили. Это он сам так называл свою фамилию вместо «Гусев».  У него была манера произношения немного напоминавшая украинскую, с мягким «г», звучавшим, как «х». Н.Н. был прежде военным, носил гимнастёрку с тремя медалями. Шагал по классу строевым шагом. Поворачивался всегда круто, будто ему дали команду. Вёл он у нас с шестого класса физику. Объяснял он новую тему длинно, говорил невнятно, и его  из нас никто толком не понимал. Спросить же непонятное было нельзя, так как Н.Н. начинал кричать, что «надо было слушать, а не в носу ковырять.» Каждый урок он начинал с «пятиминутки» - раздавал каждой ученице листок с задачей, которую мы обязаны были решить за пять минут.  Я до шестого класса, до встречи с Н.Н. училась без троек, у меня даже четвёрок было мало, а в результате «пятиминуток»  перешла в разряд настоящих двоечников. Каждый урок для меня заканчивался листком  с нерешённой задачей, после чего появлялась «двойка». А дело было в том, что Гусев замечал по часам ровно пять минут и по прошествии их, немедленно отбирал листки. Я же всегда думала, не спеша, и одно сознание того, что через пять минут отберут работу, вводило меня в столбняк, когда я вообще не могла ни о чём думать, кроме того, что сейчас это время закончится. В месяце  по расписанию было восемь уроков физики, а это значит, восемь «двоек» у меня. Ещё месяц и ещё восемь «пар»!

Четверть заканчивалась, таких как я набралось много и наш «Хусев» решил собрать нас на пересдачу. Раздал нам всё те же задачки, но теперь временем не ограничивал. Более того, даже предложил дать и ещё листки с задачами, если девочки решат первую из них. Тем самым можно было получить не одну, а несколько положительных отметок, чтобы исправить свои «двойки». За три часа, что мы сидели после уроков, я успела решить 10 задачек. Н.Н. был в изумлении, он никак не мог понять, почему я их сейчас решаю, а прежде не могла. За четверть он мне выставил «тройку». А, начиная со второй четверти, всё повторилось, пока были его «пятиминутки» - кроме «двоек» я ничего не получала. В середине второй четверти Н.Н. листочки свои перестал приносить, а перешёл на устный опрос. Раньше были « пятиминутки», потом объяснение темы, иногда затягивавшееся до звонка, а порой он ещё успевал кого-то одного спросить. Теперь же «Хусев» стал только спрашивать, не объясняя. Он лишь задавал очередной параграф – разбирайтесь, как хотите.

Н.Н. проработал у нас два года, но ненависть к физике прочно закрепил у всех, кто у него учился. Когда я надумала поступать в вуз, то единственный предмет, по которому мои родители брали мне репетитора перед экзаменами, была физика. Так я была  не уверена в своих познаниях, хотя после него с нами работала в 8-10 классах милая учительница, ничем его не напоминающая.

Странное у нас было отношение к учительнице по истории. Мария Владимировна очень ценила цитаты из произведений Ленина, Сталина, Маркса. Она могла знакомить нас пятиклассников с эпохой Петра 1 и в то же время предлагать найти цитаты из Ленина или Сталина о Петре.  Не так-то много было в нашей обычной школе детей, у кого вообще-то дома были книги, а уж сочинения Ленина, Сталина,  Маркса – это и в библиотеках-то школьных не всегда были. Тем не менее, из нас находились такие, кто выписывал по теме цитаты из классиков. В этом случае наша «Марья» ставила такой ученице «5», если выписана длинная цитата и «4», если поменьше. Позже, когда в старших классах у нас ввели предмет «Конституция», «Марья» превратила этот предмет в тетрадь с цитатами. Нам задавалось часть статей выписать из книжечки «Конституция СССР», а кроме того, по любой теме принести цитаты Ленина или Сталина. Это нам  было безумно скучно, и поэтому историю мы не любили, хотя к Марии Владимировне относились терпимо.

Яркая, ни на кого не похожая, была у нас учительница по химии.

Опыты она показывала всегда эффектно и нам разрешала на уроках делать даже такие опыты, которые я, став учителем, никогда не дала бы ребятам делать – так как они были опасными. Но то ли ей везло, что никто ни разу не обжёгся, то ли так как школа была женской, девчонки трусили сами, сливая реактивы. Факт тот, что порой взрывы в кабинете химии слышала вся школа и директор бежала на четвёртый этаж убедиться, что никто не пострадал.

Однако, несмотря на явную привлекательность уроков химии, сначала девчонки, а потом и парни нашей школы Антонину Сергеевну недолюбливали. Да и она, когда я на выпускном  вечере пошутила, что все выпускники пойдут в  химики, ответила мне зло, без всякой шутливой нотки: «Не дай бог, этого ещё не хватало!». Она прекрасно знала предмет, но не любила детей, и мы это чувствовали. Почему она работала в школе? Это осталось для нас тайной.

                2.

Среди тех, кого уважали и любили все ученицы нашей школы, была Вера Ивановна, учительница по биологии. Каждую весну мы с ней высаживали во дворе школы цветы, кустарники и деревья. Цветы были однолетними, кустарники почему-то  чаще всего погибали, а вот  наши тополя обступили всё здание  559 школы, а так как они были неприхотливы, то быстро вымахали выше  нашего четырёх этажного здания. Деревья росли вместе с нами, а нам было приятно встречать «свои» тополя каждое 1 сентября. Смешно, но и 50 лет спустя, когда я попала во двор 559 московской школы, я побежала первым делом посмотреть, жив ли ещё тополь, посаженный нашим звеном в шестом классе. И ужасно обрадовалась встрече с ним.

 Вера Ивановна не только привила нам любовь к природе, она ещё излучала постоянно добро. Это выражалось во всём, что она делала. Например, в пятом классе мы изучали строение клетки. Нам впервые дали микроскопы. Вера Ивановна купила  арбуз, отрезала от него  маленькие частички для удобства рассмотрения под микроскопом, а четыре пятых его разрезала нам на съедение. Я уже старая, у меня четверо внуков, но я до сих пор помню ту детскую радость, которую мы испытали в пятом классе, когда разглядывали по очереди в микроскоп клетку (микроскопов было мало, а нас много) одновременно поглощая такой сладкий арбуз. Так как экзамены тогда сдавали с четвёртого класса каждый год и по всем предметам, то ботанику мы должны были сдавать первый раз в конце пятого класса. К экзамену полагалось принести дневник наблюдений за растением или животным, составленный подробно в течение года. Я наблюдала и записывала всё про свою кошку. Кроме дневника надо было выучить билеты по биологии и принести на экзамен объект наблюдения. Но моя кошка была дикарка, на улицу она никогда не выходила. Когда я стала дрессировать её, то не подумала о том, что моя кошка не согласится идти на экзамен, а удерёт от меня сразу же. Кошка умела уже прыгать через руки, служить, сидеть на подносе рядом с кусочком колбасы, не трогая его и многое другое, когда я поняла, что всё это показать я не смогу. Не пойдёт же экзаменационная комиссия ко мне домой. В ужасе я побежала к Вере Ивановне, чтобы узнать, что же теперь делать. Учительница засмеялась и только подробно расспросила, что может моя киса и записано ли это в дневнике наблюдений. Я всё рассказала, а Вера Ивановна обещала, что объяснит мою ситуацию экзаменаторам.

Экзамен прошёл прекрасно, я, как и многие в нашем классе получили «отлично», а мой дневник с описанием кошки остался у Веры Ивановны в кабинете. А в шестом классе на экзамене наш биолог опять меня выручила. Дело в том, что биологию я любила. Каждое тёплое воскресенье мы с мамой ездили за город в лес, где набирали самых разных цветов или ягод, или грибов соответственно сезону. Дома у нас был определитель растений, в котором я с удовольствием копалась после воскресных прогулок в лесу. Если я чего-то не могла найти, то несла растение в школу и Вера Ивановна обязательно мне помогала определить находку.

На подготовку к экзамену нам дали три дня. К концу третьего дня я уже знала все билеты кроме второго, где в первом вопросе было задание рассказать  биографию Тимирязева и главные его  открытия. А во втором вопросе  - что такое севооборот и зачем он нужен. Не помню почему, но мне не хотелось учить биографию Тимирязева. Я решила, что раз 29 билетов я знаю, то мало вероятно, чтобы мне достался именно второй.

 Но «по закону подлости» он мне таки достался. Что делать? На экзамене в кабинете биологии кроме Веры Ивановны была учительница по физкультуре и географ, наш завуч. Я села готовиться и пытаюсь хоть что-то вспомнить, но кроме севооборота во втором вопросе, ничего вспомнить не могла. Прошли 15 минут. Мне предлагают идти отвечать, а я прошу разрешить мне ещё немного подготовиться. Видимо мой вид объяснил Вере Ивановне всё, и она ушла из кабинета в лаборантскую комнату. Тут я решилась и вышла, чтобы успеть ответить без биолога. Громко и уверенно я рассказывала о севообороте из второго вопроса, потом стала рассказывать, какие опыты мы проводили на пришкольном участке с Верой Ивановной, словом молола что угодно, лишь бы экзаменаторы не вспомнили о Тимирязеве. Я надеялась, что физкультурница и завуч не помнят наизусть билетов. Так и случилось, меня прервали и отпустили. Я вышла в коридор, перепуганная, но счастливая. Когда Вера Ивановна в конце экзамена объявляла отметки, она сказала, что комиссия поставила мне «пять», но так как её в классе не было, ей хочется знать, почему я сразу не вышла отвечать, когда меня позвали, раз я всё так прекрасно знала. Мне стало безумно стыдно, и я ей всё рассказала. Вера Ивановна рассмеялась и позвала меня в лаборантскую. В кабинете в это время разговаривали завуч и учительница по физкультуре. Каждое их слово было здесь слышно. Мой любимый биолог уже знала, что о Тимирязеве я ничего не отвечала, а задала вопрос, чтобы проверить мою честность. Я же рада была, что призналась.

В восьмом классе литературу нам преподавала Зинаида Николаевна. Одинокая женщина, у которой во время войны убили мужа и двоих сыновей. К тому же у неё было ужасное зрение, она носила очки с толстенными стёклами.  Обмануть её нам было легче лёгкого, так как она ничего на расстоянии пол метра не видела. Но мы не сговариваясь, считали, что списывать на литературе бессовестно и сочинения, изложения и диктанты писали сами. Кроме того, как-то само собой вышло, что каждый день кто-то из класса шёл проводить Зинаиду Николаевну домой, иначе она могла из-за своего зрения упасть, особенно зимними вечерами. И вот мы помнится, не считали это за труд или за какую-то доблесть. Мы рассуждали просто: а как же иначе. Когда в девятом классе к нам пришли парни, они очень быстро включились в «провожатые» Зинаиды Николаевны. Для них тоже это было само собой разумеющимся.

В первые годы после войны время было голодное, а есть хотелось всё время. Нам в школе на завтрак выдавали по бублику и стакану сладкого чая бесплатно, как мы бежали на переменках за этими бубликами! А из дома многие девочки приносили  завёрнутые в газету бутерброды, не помню, чтобы кто-нибудь из нас, их съел сам. Всегда эти «завтраки» делились на всех подруг.

Понятие доброты в моём детстве было иным , чем сейчас. Вряд ли сейчас ребята могли бы не обманывать слепую учительницу и провожать её годами ежедневно после  уроков домой.

                3.

В третьем классе у нас в женской школе начался предмет рукоделие. На нём нас учили вязать, шить, вышивать. Но шили мы мало и редко, в школе не было швейной машины, а дома мало у кого тоже были швейные машинки. Поэтому после раскроя ткани нам предлагалось, у кого дома нет машин, доделать работу на руках. Редко кто из девочек ходил к подругам, имеющим машинку, чтобы прошить своё изделие. Как правило, родители своим-то детям не велели трогать её, боясь, что они сломают что-нибудь, машинки были тогда редкостью. Поэтому шитьё мы не любили, а вот вязать и вышивать любили. Моя бабушка всегда любила вязать. У неё было много разных крючков различных размеров. Но вот нитки достать после войны была проблема. Поэтому мы с бабушкой распускали разные старые наши предметы обихода, чтобы я могла в школу принести моток ниток для урока. У многих девчат таких бабушек не было, поэтому я носила почти весь бабушкин запас крючков в класс для подруг. Нитки они доставали как-то. Учили нас вязать носки, шарфы, салфетки. Нам это очень нравилось. А ещё мы любили, когда надо было вышивать гладью или крестом. Учила нас не старая ещё женщина, мне кажется, что она не была учительницей, а была просто женщиной-рукодельницей. За урок она обходила все наши парты, подсаживаясь к каждой из нас, показывала что-то, помогала, если не получалось. Лучшие работы потом украшали специальный стенд «Наши лучшие работы». Он висел в Актовом зале, куда приходила вся школа на праздники. Мы очень гордились, если наши работы попадали на этот стенд. Я и сейчас время от времени, когда есть настроение, вяжу что-нибудь и вспоминаю добром эту женщину, хотя и не помню, как её звали.

А ещё тоже с третьего класса у нас началось «пение». Так назывался тогда этот предмет, именно не музыка, а пение.

Вёл его у нас милый старичок, у которого в руках был только камертон. Пианино тогда в школе не было. Многие мои подруги увидели пианино только в Доме пионеров, куда он отправлял в хоровой кружок тех, у кого был слух. У моей бабушки был рояль, так как она была пианистка.  Но мы жили с ней отдельно, поэтому я слушала её только, если навещала мою бабулю.

Наш учитель стучал по камертону, раздавался тоненький звук, который мы все должны были по очереди повторить. В моём доме все имели музыкальные способности и соответственно музыкальный слух, поэтому мне было удивительно, когда я видела, что мои подружки не могут правильно пропеть тот звук, который издал камертон. Учитель наш терпеливо повторял свой звук снова камертоном, потом голосом, чтобы те, кто не попал в ноту, могли её повторить уже правильно. Но это получалось далеко не у всех.

Тех, у кого получалось, он записывал в хор при Доме пионеров и обязывал туда ходить. И мы ходили даже с удовольствием. Каждую неделю нам в хоре бесплатно давали пригласительные билеты в Дом Союзов на лекции о музыке и концерты, сопровождающие эти лекции. Например, нам рассказывали о композиторе Рахманинове и тут же лучшие музыканты  страны исполняли нам его произведения. На этих лекциях я узнала о Рихтере, Когане, Обуховой, Лемешеве и многих других замечательных музыкантах.

Так что школьная послевоенная бедность, когда школа не имела возможности приобрести даже пианино для своих учеников, оборачивалась для нас огромным духовным богатством. А старичок наш, тоже, к сожалению, не помню его имени и отчества, дав ноту камертоном, запевал нам любимые песни и мы все подхватывали по силе своих возможностей  и умений. Нам нравилось «пение», я не помню, чтобы кто-то из девчат, даже тех, кому «медведь на ухо наступил» плохо отзывались об учителе или его уроке. А он у нас работал до седьмого класса.

Особое место в нашей жизни занимали уроки физкультуры. Физкультурного зала в школе не было, поэтому мы занимались во дворе школы. Зимой же у нас проходили «дальние» лыжные кроссы. Почему-то особенно мне запомнились лыжные кроссы, которые были на сквере Болотной площади. От школы до Болотной мы шли по Полянке, держа лыжи под мышкой, потом надевали лыжи и должны были сделать несколько кругов вокруг сквера. Уставали мы от этой «разминки» ужасно. Уроки физкультуры всегда были сдвоенные, это нас спасало. Можно было немного отдохнуть перед следующим уроком. Но больше всего мы любили, когда по расписанию физ-ра попадала на последние два часа. Вот тут уже можно было покататься вдоволь, не боясь усталости и того, что руки замёрзнув, не смогут держать в классе ручку. Накатавшись до сыта и, замёрзнув, совершенно, мы доплетались до дома чуть живые и абсолютно мокрые от снега. При этом часто и книги с тетрадями тоже страдали от снега, ведь, зная, что уроки последние, мы их брали на сквер, бросали на какой-нибудь лавке и забывали до того момента, когда надо было идти домой.

Сейчас нас называют «Дети войны». Да, мы родились перед самой войной, всю войну пережили вместе со своими матерями, бабушками, братьями , сёстрами, если они вместе с отцами не были по возрасту на фронте. Я, например, вместе с бабушкой и мамой всю войну жила в Москве и под бомбёжками и в голоде, и холоде, и без электричества. В школу я пошла сразу после войны. Школы были бедные, учителей не хватало, учебников был один комплект на класс. Но и в войну и потом сила духа наших людей, уверенность в Победе, которая  совершилась, впиталась в нашу плоть и кровь с самого детства, и мы не роптали на трудности, которые встречались, мы понимали их происхождение. И, кроме того, мы всё время чувствовали заботу советского государства о нас, детях. Это и бесплатные бублики, это и бесплатные учебники и тетради, хоть их и было мало , но они были. Это и бесплатные концерты  лучших мастеров СССР перед нами по воскресеньям в Доме Союзов. Это  Дома пионеров, со множеством кружков, чтобы мы развивались, были заняты полезными делами, пока родители на работе. И всё это сразу после чудовищной войны, разорившей страну , когда каждая копейка  требовалась на восстановление городов, деревень, производства. Родина любила своих детей, и дети отвечали ей тем же. Вот чего сейчас нет, и не может быть, пока нет Советской власти.