Глава 4

  Рядовой 548 пехотного полка Отто Фибих, проснулся рано. В блиндаже, обшитом грубыми досками, было душно, и он вышел на улицу. Дверь, сколоченная из необструганных досок, слабо скрипнула. Двое часовых не обратили на него никакого внимания, так как дремали стоя,  прислонившись к земляной стенке.  Их открытые глаза смотрели в сторону русских окопов,  скрытых белёсыми полосами тумана. Сиреневым  цветом  разгоралась на востоке заря, вырисовывались пологие холмы, поросшие кудрявыми березками, за кисеёй тумана угадывались река и поля, обильно поросшие травой. Столько земли!  Прав, тысячу раз прав фюрер, провозгласивший: «Драг нах остен!». Зачем этим диким славянам столько земли? В родной деревеньке Дармлердорф, что неподалеку от Кёльна, вся земля принадлежала бауэрам, и семья Фибихов вынуждена была арендовать маленький  клочок, где выращивали овощи немного на продажу, и совсем мало оставалось себе. Даже сейчас Отто почувствовал комок, подступивший к горлу и противно-тошнотный запах тушеной капусты. Такую еду, сколько не ешь, все голодный.  Отец перебивался случайными заработками сапожника, но бедные односельчане тщательно берегли свою обувку и денег в семье сапожника почти никогда не бывало. Как-то на вечеринке, которую устраивала семья зажиточного лавочника Швабауэра, по случаю дня пива, заметил Отто их дочь – Берту. Девушка задорно отплясывала в кругу  шурша, кружились юбки, мелькали маленькие ладно сработанные красные сапожки, обутые на хорошенькие,  бутылочкой,  ножки. Случилось так, что после окончания танца,  Берта, раскрасневшаяся и счастливая в молодом задоре, присела рядом с парнем. На Отто пахнуло каким-то удивительно сладким ароматом духов, смешанным с запахом разгоряченного женского тела. Она повернула к нему смеющееся лицо и произнесла: «Ты чего сидишь, идем танцевать!» Тут как раз взвизгнули скрипки,  им дружно стали вторить два аккордеона.  Берта схватила за руку засмущавшегося парня и с настойчивостью паука, поймавшего муху,  потащила в круг танцующих пар. Положив одну руку парня себе на талию, схватила другую и устроила её с другого бока.
 Никогда не забыть Отто этого:  словно разряд тока прошел через его руки. Женское тело изгибалось, двигалось под его ладонями, дышало теплом и мягкой лаской. Парень сильнее сжал упругую талию девушки, и они запрыгали в веселой полечке в кругу танцующих. Под его восхищенным взглядом, девушка, казалось еще больше расцвела и еще более призывней разлетались её юбки в танце. 
   С этого вечера Отто окончательно пропал. Если выпадал случай, бродил поздним вечером у дома Швабауэров или за каждой мелочью старался зайти в лавку. Но там, как назло, почти всегда торговала дородная мать Берты. Только один раз застал он за конторкой Берту. Странное дело:  девушка совсем не заметила его восхищенного взгляда, молча подала покупку и протянула сдачу. Отто казалось, что передавая пару пфеннигов сдачи, она обязательно коснется его ладони, и он снова ощутит этот волшебный укол обаяния от руки любимой девушки.
  Его ночные прогулки туда-сюда под окнами Берты не прошли не замеченными.
Однажды глухая деревянная дверь неожиданно распахнулась и сам герр Швабауэр собственной персоной, окликнул его. Когда Отто подошел, он с предельной простотой сказал: «Я ничего не имею против тебя, парень, как только ты достигнешь уровня благополучия  и достатка моей дочери – милости прошу – засылай сватов!» и добил  опешившего парня: «А ты бы пожелал  какого зятя для своей дочери?»
  Отто показалось в тот момент, что на него рухнуло небо. Такого достатка ему не достичь никогда, работай он хоть день и ночь без сна и отдыха.
  Но тут проклятые коммунисты подожгли рейхстаг, Гитлер прочно закрепился на посту канцлера и Отто понял:  это его единственный шанс  заполучить Берту. Он направился в местное отделение НДСАП и подал заявление на вступление в партию национал – демократов. После небольшой проверки на лояльность режиму  его неожиданно быстро приняли, не проверив даже на принадлежность к арийской расе. Его рослая, хотя немного худая от постоянного недоедания фигура, сразу привлекла внимание деревенского шарфюрера. Он одобрительно похлопал парня по плечу и, подражая Адольфу Гитлеру, патетически произнес: «О! С такими парнями, как ты, мир будет принадлежать нам – избранным!»
Отто ничего не имел против того что бы стать хозяином мира, но пока его мысли были очень скромны – стать мужем, а, значит и будущим хозяином лавочки Швабауэров.
Он,  поддакнул своему командиру Карлу Гюнке,  и тот снизошел до первой милости – тщательно подобрал новенькую песочно – коричневую  форму. Особенно нравилась Отто рубашка, он всегда тщательно поправлял знак партии: в красном кругу черную свастику.
 На первом же партийном празднике  их отряд, четко печатая шаг, промаршировал по небольшой сельской площади. И были потом в жизни Отто и не такие парады, но не забыл он восхищенных взглядов Берты и  задумчиво – оценивающий её матери. Отец Берты, хоть и жертвовал на нужды партии некоторые суммы, но, кажется, не одобрял их взглядов и действий.
   Так прошел год. В начале следующего года, штурм отряд Карла Гюнке был срочно переброшен к границе с Чехословакией, в район Силезии. Жизнь в военном лагере была однообразной, но Отто стойко терпел тяготы солдатской службы. Более того, с удовольствием выполнял стрельбы из настоящей штурм-винтовки, чем окончательно заслужил славу исполнительного и настоящего солдата. Присоединение изрядного куска Чехословакии,  Западной Силезии, воспринял как заслуженную добычу Германии. Фатерлянд для него стал не маленькой деревенькой с лавчонкой, пусть еще и с очень желанной Бертой, а землей, которая должна неуклонно расширяться за счет земель этих чехов, поляков, славян и прочих недочеловеков. Все они должны склонить головы в рабском послушании перед арийской расой, перед мощью белокурой бестии.
  Сопротивление польской армии в 1939 году окрепшая и вскормленная стараниями фюрера армия не почувствовала. Но для Отто этот год был годам испытаний. Когда его взвод  перемещался по Польше, то был обстрелян какими-то жалкими поляками, и они эти недочеловеки убили трех солдат из их отряда! Без тени сомнения Отто стрелял вмести со всеми по беспорядочно убегавшим в лесок фигуркам в буро-зеленых шинелях. Преследуя отступающих солдат жалкой польской армии, наткнулся он на раненного польского солдата. Тот что-то быстро лопотал на своем языке и, выбросив вперед ладонь, пытался защититься ей от качающегося перед его головой ствола винтовки. Отто машинально нажал на курок. Голова поляка дернулась, над правой бровью образовалась дырка, которая стала быстро заполняться ярко-красной кровью. Так близко Отто еще никого не убивал. Что чувствовал он в душе? Да, скорее некоторое злорадно мстительное удовольствие. Такое чувство он испытывал  в детстве, когда убивал зазевавшегося и бестолково снующего в панике таракана. 
 Хоронили убитых немецких солдат там же. Сурово и по-походному. Неглубокие могилы, голову завернули в шинели, над холмиком грянул троекратный салют, и это немного развеяло грустное настроение простого деревенского парня Отто Фибиха. 
  Другое дело Россия. Их пехотный полк стремительным броском прорвался к Могилёву, и здесь впервые столкнулся Отто с фанатичной стойкостью русских солдат. Это были совсем не те  людишки, уныло, серой лентой бредущие в плен, куда-то на запад, это были другие –  с ревущими в громком крике «ура!» глотками. Злобно выкрикивая  свои ругательства,  они дрались до последнего. Шли грудью на автоматы, страшные граненые штыки легко вспарывали серо-зеленые мундиры немецких солдат, оставляя кровавые смертельные раны. 
 Легкая тень сомнения закралась в душу Отто. Таких людей невозможно считать недочеловеками. Но, «лебенсраум», жизненное пространство -  немцам тесно в границах рейха, тесно и голодно.
  В страшном зимнем наступлении Отто не участвовал. Русская пуля пробила навылет левое плечо.  Доктор, осмотревший рану, хмыкнул и изрек: «Повезло тебе, парень, ни нерв, ни артерия не задеты, а пару месяцев в госпитале тебе обеспечено».  Санитарный поезд медленно, из-за многочисленных остановок, вез Отто на родину. Ещё малочисленные партизанские отряды уже вносили хаос и беспорядок на железной дороге. От тряски, нервного потрясения  рана воспалялась, кровоточила и болела.
   В госпитале, куда разместили Отто, врачи сделали операцию, прочистили и промыли рану, ежедневно меняли бинты и заливали её резко пахнущей жидкостью. Через полтора месяца, выписав продовольственный аттестат и месячный отпуск, предоставили ему проезд в родную деревеньку. Со смешанным чувством подъезжал раненный солдат к родной деревне. В редких письмах мать уклончиво писала о Берте, оберегая чувства сына.
  На перроне и в вагоне ловил Отто на себе восхищенные взгляды женщин. Чистенькая форма, железный крест третьей степени,  нашивки за ранение выдавали в нем боевого солдата. В Германии, несмотря на поражение немецкой армии под Москвой, не было уныния и пессимизма. Завоеванные восточные земли  щедро поставляли продукты и рабов в фатерлянд. Немцы обожали своего фюрера и верили каждому слову доктора Геббельса, вещавшего о временной победе генерала «мороза» и о скором падении России под славным полководческим  гением Гитлера.
  Дома мать встретила сына со слезами радости и облегчения. Отто неприятно поразил её рассказ о многих похоронках, пришедших с фронта. Дома стало намного сытнее, хлеб был вволю, и мать принесла к чаю масло, а когда отоварила солдатский продовольственный аттестат Отто, расплакалась, увидев такое количество продуктов. «Нет, подумал, Отто, мы немцы и есть избранные, мы должны жить хорошо, и пусть все народы знают своих господ и работают в покорности на благо рейха»
Он  без тени смущения толкнул знакомую калитку, ведущую к просторному дому Швабауэров. Поправив награду, уверенно постучал в двери дома. Получив приглашение, вошел. Встретила его сама хозяйка, тетя Эмма, как он называл её про себя, еще больше пополневшая.  Нет эта полнота не делала её безобразной, скорее наоборот указывала на солидность и достаток в её доме, но она не нравилась Отто. Казалось бы почему? Только сейчас он понял, что глядя на дородную хозяйку дома, представлял в будущем Берту в таком вот обличии.
  Тетя Эльза неожиданно обрадовалась приходу солдата, пригласила его пройти в зал, обставленный лакированной резной мебелью,  и крикнула Берту.
  Отто встал навстречу вошедшей из другой комнаты девушке и замер на месте. В руках она держала сверток обрамленный белыми кружевами.  Отто даже не понял, что это за сверток. «Наша Берточка, как истинная арийка, откликнулась на призыв доктора Геббельса, и родила своему любимому фюреру еще одного солдата!» «Да ты садись, Отто, садись, сейчас чай с яблочным вареньем пить будем!» Так и не мог вспомнить, что пролепетал тогда Отто в ответ. Потом пили они втроем чай с вареньем, сам хозяин, настороженно поздоровавшись с солдатом, осведомился о ране, похвалил его награду и, сославшись на занятость по хозяйству, вышел из-за стола. Отто сдержанно отвечал на вопросы,  охотно откликался  на расспросы о победах вермахта. Но расположение женщин он завоевал окончательно, когда сообщил им, что ему, как награжденному железным крестом полагается земельный надел площадью в 100 гектаров. Земля в России жирная и её так много, что на каждого арийца, он кивнул на ребенка, хватит и по 1000 гектаров.
  Тетя Эмма  стала почтительно подкладывать ему варенье в блюдечко, а Берта незаметным движением расстегнула верхнюю пуговицу кофточки. Когда Отто встал из-за стола и, прощаясь, сообщил им, что уходит на восточный фронт, и ему поручают трудную и опасную службу в пулеметном расчете, женщины разохались: «Это, наверное, опасно!»
  Отто выпрямил спину, вынул руку из перевязи и снисходительно произнес: «Не более, чем в любом взводе пехоты, зато награждение железным крестом первой степени, обеспеченно, а это – 500 гектаров земли, ну, а если крест с дубовыми листьями, то и на 1000 потянет!». Берта передала сверток с ребенком матери и пошла  провожать Отто до калитки. Тоскливую досаду, засевшую в душе парня,  развеяли слова Берты: «Ты не сердись на меня, завтра отец уедет в город за товаром, я буду торговать в лавке, мать будет дома с ребенком, приходи в обед» и ласково потрепала солдата по щеке.
  Назавтра, едва только Отто перешагнул порог лавки, Берта задвинула массивный засов и, повиснув на шее парня, впилась в его губы влажным и страстным поцелуем. Отто сжал её в объятьях. За занавеской, отделявшей маленький склад от остального пространства лавки, предусмотрительно было расстелено ложе.
  «Все-таки, располнела она» - подумал Отто, откинувшись в сторону, когда закончилось буйство молодых и разгоряченных тел. «Тебе когда на фронт?» - спросила Берта, тихонько целуя его.  «Через две недели» - безучастно откликнулся он. «Я придумаю, как нам ещё встретится,  пора мне, мать спохватится».
   Были ещё две встречи, более раскованные и приятные, но напрасно ждал Отто той божественной искры, которая проскочила по его рукам, когда первый раз в своей жизни он коснулся упругой талии девушки.
     Туман стал редеть и подниматься над заметно подросшей травой. В стороне русских окопов все ещё было тихо. Соловьи, примолкнувшие было, запели с новой силой. Отто вынул из нагрудного кармана фотографию Берты, которую она торопливо и незаметно сунула в руку ему при прощании.   На обратной стороне была сделана надпись: «Моему любимому Отто! Помни, солдат, тебя, ждут дома!».
   Все. Начинался новый день войны, его надо было еще прожить. Похоже, он обещал быть непохожим на другие дни.  Конечно, опять эти упрямые русские, с непонятным фанатизмом, от которого становилось понастоящему страшно, с их дикими криками побегут на пулеметы. Опять холодок ужаса змеёй заползет в душу. Тут только одна надежда на технику. И надежный пулемет МГ в который раз не подведет, лягут под его ровным и смертельным стрекотанием  русские цепи, кто-то кинется назад, и там его в упор расстреляют свои же пулеметы, а кто-то будет ползти вперед. Мало их таких. И легко положит фонтанчики пуль поперек горбатой от вещмешка спине фельдфебель 548 пехотного полка Адольф Фельзинг, в расчете которого состоит и он, Отто Фибих,  цвай  «F», как в шутку звали их сослуживцы по взводу из-за того, что обе фамилии начинались на  «F»,.
  Непохожим этот день на другие дни обещал быть и по другой причине. Вчера, после заката, к сопке, урча моторами, подъехал армейский Opel Blitz  в сопровождении штабного «Хорьха». Из машины сноровисто попрыгали шесть человек в черной форме СС. Деловито  перетаскали в блиндаж минометного расчета  десять темно-зеленых снарядных ящиков. Далее произошло совсем неслыханное дело:  приказали всему минометному расчету погрузиться в машину и отправили их в тыл. Выяснить какие-либо подробности, кроме того что все эсэсовцы в чине не ниже гауптмана,  не удалось. К блиндажу минометчиков никого не подпускали, прибывшие сами несли караул.  Отто усмехнулся, вспомнив как Фельзинг, огорченно сетовал, что не может пройти через ходы, ведущие в соседние окопы, мимо блиндажа, занятого  прибывшими эсэсовцами. Причина его расстройства второму номеру пулеметного расчета Отто Фибиху была понятна. Левую сторону высотки прикрывал румынский полк. Не надеясь на румын: «Неважные вояки» -  поморщился Отто, оберст Штайф, приказал усилить левый край  двумя немецкими ротами.
   Рискуя нарваться на серьезные неприятности, пулеметчик Фельзинг  рвался на часок к румынам, те соорудив в сторонке блиндаж, устроили в нем публичный дом. Отловили в ближайшей деревне четырех девушек посимпатичней и пригнали их в блиндаж. Те, поняв, чем им придется заниматься, устроили истерику, царапались и кусались. Но после того, как одну самую буйную пристрелили на глазах у остальных немного поутихли. А после пары, тройки хороших ударов солдатским ремнем смирились и только плакали и размазывали слезы по щекам.
  Отто не одобрял похождений фельдфебеля. Русские женщины, которых встречал Отто, были ужасно грязны, одеты столь неряшливо, что вызывали отвращение. Не понять было в нелепых одеждах их возраст. Однажды Отто попросил у какой-то  старухи, а может и молодой женщины,  напиться. Только он склонился к ведру с водой,  который держала на коромысле эта грязная ведьма, как на него наплыл такой отвратительный запах от неё, что пить надолго расхотелось. Отто сплюнул, вспомнив этот случай,  «Ферфлюхлиге  швайне!» выругался он вслух. Часовой вздрогнул и очумело уставился на стоящего рядом Отто.
«Гутен морген!» - поприветствовал он его.  «Гутен!» - ответил часовой, решив, что его проступок был не замечен.  «Ну, что наши соседи?» Отто кивнул в сторону блиндажа минометчиков, где хозяйничали эсэсовцы. «А, сам полюбуйся, вон один из них что-то делает». Солдат СС, выйдя из блиндажа,  осторожно поднял руку с каким-то устройством. Видно было, только, как вращалось какое-то колесико с чашечками. «Чего это он делает?» «Это прибор для измерения силы ветра», - ответил часовой, пристально вглядевшись в манипуляции эсэсовца. «А ветер-то им зачем?» «Может снайперы, те всегда учитывают силу ветра».
 Легкий шум со стороны блиндажа дал понять разговаривающим, что фельдфебель объявил  побудку. Предстояли ежедневные утренние процедуры, из которых самой приятной был кофе, правда, на три четверти сдобренный жареным ячменем, но его было вволю.