Школа на всю жизнь

                ШКОЛА НА ВСЮ ЖИЗНЬ…
*   *   *
Времена и падежи.
Лица чьи-то и глаголов…
То ли школа на всю жизнь,
То ли жизнь сплошная школа.

«Школьные годы чудесные» начались для меня в сентябре 1958 года во дворе 20-й луганской средней школы. Ещё не так давно посреди этого двора стоял памятник Сталину, потом он исчез, и двор от этого стал казаться более просторным. Впрочем, это сегодня так вспоминается и воспринимается, тогда об этом думалось меньше всего. Летом был куплен большой портфель, деревянный пенал, ручки, карандаши, набор перьев, чернила, чернильницы, тетради с промокашками (это – отдельная песня, сегодня забытая напрочь)… Были приобретены счётные палочки (и маленькие cчёты), кассы букв, слогов и цифр (их надо было вырезать из плотной бумаги и вставлять в бумажные же карманы). И ещё появилась серо-голубая военизированная школьная форма с фуражкой. На кокарде фуражки – позолоченная раскрытая книжка в обрамлении дубовых листьев. Папа сказал: «Прямо, как в кадетский корпус отдаём». Что такое «кадетский корпус» я тогда не знал, но название запомнил. Потом купили ещё один школьный мундир чёрного цвета с жёлтыми металлическими пуговицами и обязательным белым воротничком наружу. Точно не помню, но, по-моему, вплоть до пятого класса носил тот китель, уже с красным галстуком и белой с красным крестиком  повязкой санитара на рукаве (была такая дурость). Но первого сентября меня привели в школу в штанишках до колен и нарядной кофточке. Звучал «Школьный вальс» Дунаевского и Матусовского, нас выстроили по периметру двора, и началась торжественная линейка… Здесь я сделаю отступление и помещу статью о замечательном земляке Михаиле Матусовском, многие стихи которого, став песнями, воистину обрели бессмертие.
                Фотограф? Музыкант? Поэт!
                Я песне отдал всё сполна, в ней жизнь моя, моя забота,
                Ведь песня людям так нужна, как птице крылья для полёта.
                Михаил Матусовский
В советские времена, когда в Луганск, периодически становившийся Ворошиловградом, приезжали высокие гости, в качестве достопримечательностей им показывали немногое: памятные знаки, связанные с гражданской и Великой Отечественной войнами, рабочее место будущего красного маршала Клима Ворошилова на тепловозостроительном заводе, шахтёрские города Краснодон и Ровеньки, овеянные славой подпольной организации «Молодая гвардия». Всё это, безусловно, достойно внимания. Но ведь Луганск – это ещё и родина известных писателей, чьи имена составляют гордость отечественной литературы. В первую очередь, это – великий знаток слов, этнограф, гуманист Владимир Даль. А ещё здесь жили автор первого украинского словаря Борис Гринченко, советские литераторы Борис Горбатов, Тарас Рыбас, Фёдор Вольный, Павел Беспощадный (даже в фамилиях – колорит эпохи), Владислав Титов, Михаил Пляцковский… И Михаил Матусовский, чьи песни считаются народными, а это, говорят, первый признак, по которому автора заносят в разряд «классиков».
                «Велопробег» и «Семейный альбом»   
Старый центр Луганска, словно стрелой, пересекается когда-то самой респектабельной и аристократической улицей Петербургской, ставшей в советское время Ленинской. Когда-то здесь чинно и вальяжно прогуливались мещане, служивый люд, гимназисты, разглядывая витрины шикарных магазинов, ресторанов, фотоателье. Со временем и улица, и нравы становились проще, демократичней и, в тоже время, провинциальней.
Центр сместился на улицу Советскую. А на Ленинской приметы прежней жизни остались лишь в архитектурных украшениях старинных, давно не знающих ремонта особняков. И уж совсем давно нет здесь фотосалона Льва Матусовского, который открылся в начале прошлого века и был одним из самых популярных в городе. В семьях коренных луганчан и по сей день хранятся фотоснимки, сделанные в этом салоне.
 В сердце дунет ветер тонкий, и летишь, летишь стремглав.
А любовь на фотоплёнке держит душу за рукав.
 Перед «цейсовским» объективом мастера «проходил весь город – старые и юные, учащиеся и военные, местные и приезжие, женатые и холостые, подвыпившие и трезвые, толстые и тощие, спешащие оставить память о себе на листках удостоверений личности или в семейных альбомах. Мой отец был своеобразным летописцем города, ему были известны самые заветные тайны». Это – выдержка из автобиографической книги «Семейный альбом» младшего сына Льва Матусовского – Михаила, который тоже мог на радость папе стать фотографом, но стал на радость миллионам читателей и слушателей поэтом. Да каким!
 Кирпичный дом, и дым жилья, и запах мокрого белья –
вот родословная моя... Отец выпрашивал куски,
считал обиды и пинки, и счастлив был, когда попал
К фотографу в ученики...
 Впрочем, вполне могло случиться и так, что вместо популярного поэта мир обрёл бы не менее замечательного музыканта. Соответствующие задатки у маленького Миши были. И его родителям порой грезился переполненный концертный зал с роскошными люстрами, зажжёнными ради их сына, и он сам, раскланивающийся перед публикой. Сам же Миша постарался быстро развеять их иллюзии. «Хотя, может быть, и погибло во мне музыкальное дарование», – писал Матусовский в своей книге. Но себя музыкантом в будущем не видел: уже в детстве писал стихи... Первое стихотворение «Велопробег» опубликовал в областной газете «Луганская правда» ещё в 12-летнем возрасте. Кстати, в том же номере, на той же странице было напечатано и стихотворение его брата, чьё дальнейшее творчество нам не известно. А Михаил позднее, став признанным поэтом, счёл свои стихи, созданные в детстве, «из рук вон плохими». И даже просил прощения «у терпеливых луганских читателей»...
                И случай помог тоже
Шли годы. После окончания школы Матусовский писал афиши для заводского клуба, рисовал карикатуры для многотиражки, работал тапёром в кинотеатре. Будучи студентом Ворошиловградского (Луганск к тому времени уже был переименован) строительного техникума, руководил возведением двухэтажного здания медсанчасти на территории паровозостроительного завода… В годы войны многие заводские помещения были разрушены. Но здание бывшей медсанчасти и по сей день стоит прочно и надёжно. «Вот ведь как получается: сколько сгорело городов и деревень, рухнуло очагов и кровель, а скромный двухэтажный домик, для которого достаточно было бы одной небольшой фугаски, стоит себе и стоит. Если бы хоть две стихотворные строки мои выдержали такое испытание временем, как дом моей юности!» – это строки из всё той же книги воспоминаний. Фундамент стихов Матусовского оказался не менее прочным, чем построенный им дом. Но время славы никогда не бывает торопливым. Вероятно, он был бы хорошим строителем, хотя «учиться в техникуме невыносимо скучно», – так он писал друзьям, думая, скорей всего, не об эпюрах напряжения, а о стихотворных размерах. И хорошо, что в его судьбу, как водится, вмешался Его Величество Случай. В город на Лугани с творческой встречей приехали поэты из столицы – Евгений Долматовский и Ярослав Смеляков. Молодой техник-строитель Матусовский принёс на суд гостям затрёпанную тетрадку своих стихов. И услышал от них: «В вас что-то есть. Приезжайте учиться в Москву».
                Заречная, сердечная...
И вот луганчанин едет покорять столицу. Как сам рассказывал впоследствии, ехал с чемоданом стихов, «угрожая завалить столицу своей продукцией». Поступив в Литературный институт, подружился с Маргаритой Алигер, Евгением Долматовским, Константином Симоновым. Вместе с Симоновым после окончания института поступил в аспирантуру при Московском институте истории, философии и литературы (в 1939 году). Константин Симонов, ровесник и единомышленник, был одним из его ближайших друзей. На каникулы вместе приехали в провинциальный Луганск, написали и издали в Москве совместную книгу рассказов и стихов «Луганчане». Кандидатская диссертация Михаила Львовича была посвящена древнерусской литературе. Защита её была назначена на 27 июня 1941 года. Но, уже в ночь с 22-го на 23-е поэту стало известно, что ему немедленно надлежит получить документы военного корреспондента и отправляться на фронт! В виде исключения защита диссертации состоялась без соискателя. Уже на Западном фронте ему стало известно о присвоении учёной степени кандидата филологических наук. Военный журналист Матусовский воевал на Северо-Западном, 2-м Белорусском, Западном фронтах Великой Отечественной войны. Среди его фронтовых наград, к которым он был представлен за мужество и героизм, – ордена Красной Звезды, Октябрьской революции, Отечественной войны первой степени, Трудового Красного Знамени, медали. Помимо фронтовых публикаций, и в годы войны, и после неё Матусовский написал немало текстов песен на военные темы. Сюжеты почти всегда брал из жизни. Многие из тех песен уже давно стали классикой. Но поэт видел в них лишь робкие ученические наброски. По-настоящему первой своей удачей считал «Вернулся я на родину», в которой говорится о том, как после окончания войны автор возвращается в свой родной город (Заречная – одна из улиц старого Луганска):
 Вернулся я на родину. Шумят берёзки встречные.
Я много лет без отпуска служил в чужом краю.
И вот иду, как в юности, я улицей Заречною,
И нашей тихой улицы совсем не узнаю...
 Музыку к этой песне написал Марк Фрадкин, первым исполнителем стал Леонид Утёсов. «Я был счастлив и горд, когда её начал петь Леонид Утёсов... После него я поверил в силы и возможности песни», – писал поэт.
                К вопросу о народности
Интересна судьба песни, которой он не придавал особого значения.
 Сиреневый туман над нами проплывает.
Над тамбуром горит полночная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
что с девушкою я прощаюсь навсегда.
 Долгое время она считалась фольклорным вариантом студенческого гимна. Её пели у костра и за столом, на вокзалах и в дворовых компаниях. Не пели её только с эстрады, ибо её служители приклеили песне ярлык немного вульгарной и даже полублатной. Что сказать, «Это время в ушах – БАМ!» звучало, конечно, более идеологически выдержанно. Но и на БАМе строители пели «Сиреневый туман», предпочитая его многим другим рекомендованным к исполнению постылым шлягерам. Вернул на эстраду и в радиоэфир хорошую песню Владимир Маркин, который и сам, по его словам, поначалу не знал, кто же является автором слов, запоминавшихся слушателям с первого раза. Хотя стиль Матусовского тут налицо – искренний, трогательный, задушевный. Песню «Подмосковные вечера» многие тоже считают народной. А, между тем, судьба её была совсем непростой (сродни народной). Создавалась она для фильма «Мы были на Спартакиаде».
Руководители студии кинохроники вызвали авторов в Москву, чтобы выразить недовольство этой «вяловатой лирической песенкой». Кто сейчас знает этих критиков, кто помнит их «киношедевр»? А «Подмосковные вечера» живут уже более полувека и терять свою популярность не намерены. Не менее знаменитой и любимой стала и песня «С чего начинается Родина». Между прочим, он неоднократно менял текст, выбирая наиболее точные слова, пока стихи не приобрели тот вид и содержание, которые мы знаем и любим. Многие произведения написаны Матусовским специально для кино. Вот лишь некоторые «его» фильмы: «Щит и меч» (кстати, «С чего начинается Родина» – именно оттуда), «Тишина», «Верные друзья», «Испытание верности», «Неподдающиеся», «Девчата», «Матрос с «Кометы»... Песни Матусовского исполняли Леонид Утёсов, Марк Бернес, Владимир Трошин, Георг Отс, Николай Рыбников, Лев Лещенко, Муслим Магомаев, Людмила Сенчина... список можно продолжать и продолжать. Уехав из родного Донбасса, поэт не забыл его. Знаменитый романс из фильма «Дни Турбиных» тоже посвящён Луганску, чьи улицы в мае буквально залиты пьянящим ароматом цветущей белой акации: 
Целую ночь соловей нам насвистывал,
город молчал, и молчали дома,
Белой акации гроздья душистые
ночь напролёт нас сводили с ума...
               Нестареющий школьный вальс
В книге «Семейный альбом» немало тёплых строк поэт посвятил родной школе и особенно любимой учительнице русского языка и литературы Марии Семёновне Тодоровой. Она учила не только любить и понимать литературу, но и помогала своим ученикам лучше разбираться в житейских ситуациях, отличать пропагандистскую мишуру от правды жизни.
За всё приходится платить – судьбой, монетой, кровью…
И снова «Быть или не быть?» - венчает изголовье.
Не отрекаясь от грехов, любви, ошибок, боли,
На «Будь готов!» - «Всегда готов!» твержу, как раньше, в школе.
 «Загадочные строки "Мцыри", разбегающиеся, как чернь по серебряным ножнам, свободные, обманчиво простые, написанные почти так, как мы разговариваем с вами, четырнадцатистишия "Онегина", строки некрасовских "Коробейников", которые, если бы даже не были положены на музыку, всё равно оставались бы песней, – всё это я услышал впервые из уст Марии Семёновны», – вспоминал Матусовский. Как много он писал в школьные годы! У него был целый мешок лирических стихов, пародия на «Евгения Онегина». Начинал роман-трилогию на манер Гарина-Михайловского, сочинил бытовую комедию, в 11 лет начал работу над воспоминаниями «о прожитом и пережитом». Но Мария Семёновна, с которой Миша делился своими творческими планами и показывал свои опусы, возвращала его на землю. Она не давала ему бесполезных советов, не читала скучных нотаций. Она просто предлагала почитать настоящие книги, развивала вкус и понимание литературы. Михаил всю жизнь помнил и любил свою школьную учительницу. Одним из его соавторов был Исаак Дунаевский. Именно по его просьбе Матусовский и написал стихи-воспоминание о школьных годах. Но получившийся в результате совместного творчества романс не вызвал особого восторга поэта.  Тут же композитор, вспоминает Матусовский, установил на пюпитре вместо нот пустую коробку из-под папирос «Казбек», на которой была начертана лишь одна нотная строка. И Михаил Львович впервые услышал грустную, щемящую мелодию «Школьного вальса».
 Давно, друзья весёлые, простились мы со школою,
Но каждый год мы в свой приходим класс.
В саду берёзки с клёнами встречают нас поклонами,
И школьный вальс опять звучит для нас.
 …Под звуки вальса плавные я вспомнил годы славные,
Любимые и милые края, тебя с седыми прядками
Над нашими тетрадками, учительница первая моя.
 Многих ли авторов песенных стихов мы помним? Лебедев-Кумач, Исаковский, Рождественский… Забываются многие, весьма достойные фамилии. Но – остаются лучшие, и среди них – Михаил Матусовский. И хоть его именем не названа ещё улица в родном Луганске, памятник ему стоит у входа в институт культуры. А литературная премия Межрегионального союза писателей, которую вручают украинским поэтам за достижения в русской поэзии, так и называется – премия имени Матусовского. Но, самое главное, звучат песни на его стихи. А для поэта – это лучшая память.
 P.S. Буквально несколько слов об опыте моего общения (заочного) с Михаилом Матусовским. В начале 80-х я набрался нахальства и послал ему в Москву свои тогдашние стихи. Исходя из неудачного результата переписки с двумя киевскими поэтами (они даже не ответили на мои письма), ожидания мои были пессимистическими. Но, считал я, послать стихи нужно, ибо желание получить оценку своих творений от мастера было очень велико. К своему удивлению (и радости!) ответ пришёл довольно скоро. Ответ тёплый и деликатный. Навсегда запомнил несколько строк: «Искра Божья в Вас есть. Но прежде, чем завоёвывать столицу, нужно завоевать Луганск, где очень хорошие литературные традиции». Конечно, он был прав. Его письмо очень помогло мне, придав силы и какую-то уверенность в себе. Спасибо Вам, Михаил Львович!

 А сейчас вновь вернёмся в школьный двор, каким он был 1 сентября 1958 года. Мама сказала: «Держись ближе к учительнице». Ею оказалась решительного вида, не худая, как по мне тогда – очень немолодая (на самом деле – 40-летняя) тётя с громким командирским голосом. Звали её Евгения Наумовна Бекетова, и в течение четырёх лет, за исключением каникул и выходных дней, мы встречались с ней ежедневно. Сегодня, характеризуя её, первым делом, хочется сказать: «Справедливая», и это, наверное, самая важная (и высшая) оценка для учителя из уст учеников. Она, наверное, бывала разной, но, главное, не была злой и вредной. И все это ощущали. Любимая её фраза: «В тихом омуте черти водятся» часто относилась ко мне, когда я увлекался злободневной беседой с очередным соседом по парте (нас часто пересаживали, чтоб все подружились). В тот день я протиснулся к ней и стал рядом, как сказала мама. Учительница посмотрела на меня и спросила: «Как тебя зовут?» Я ответил: «Вова». «Сразу вижу, Вова, будешь отличником. Только представлять себя надо не Вовой, а Владимиром, как Маяковский» - неожиданно посоветовала она. На что я добавил: «И как Ленин». Она взглянула на меня с изумлением и сказала: «Ну, посмотрим».  Про Ленина я брякнул, потому что слышал о нём от мамы. На Евгению Наумовну это произвело впечатление, потом она об этом несколько раз вспоминала и подчёркивала: «Не ошиблась». Против шеренги первоклассников, в которой стоял я, выстроилась шеренга выпускников, и мы обменялись подарками. То есть, мы вручали им букеты цветов, а они нам – заранее купленные игры и игрушки. Мне повезло – «мой» десятиклассник подарил игру «Футбол». Это было здорово! Игра оказалась простецкой – фигурки футболистов в розовой, жёлтой и синей форме нужно было передвигать по игровому полю, а количество шагов традиционно указывал подбрасываемый кубик. Но всё равно, это был футбол! Слово магическое для меня уже тогда, и оставшееся таким на всю жизнь. Вот как я писал о своей любви к этой Игре:
                О ФУТБОЛЕ С ЛЮБОВЬЮ
                «Некоторые считают, что футбол – дело жизни и смерти. Они ошибаются: футбол гораздо важнее»
                Вадим Синявский

Футбол воспринимаю, прежде всего, как борьбу характеров, личностей, как отражение жизни с её духом азарта,  атмосферой честного состязания (хотя, конечно, понимаю, что, как в жизни, здесь далеко не всё честно). Люблю стадион, ощущение единства, сопереживание игры, особенно, когда футболисты не «отбывают номер», а играют от души, стараясь ещё раз доказать всем, и себе, в том числе, что ты – сильнее, лучше. Всё это – основа любительского спорта, где нет баснословных ставок и премий, а есть просто желание победить. Но и профессионалы получают большие деньги, в принципе, за это. За предоставленную возможность миллионам людей ощутить себя способными на победу где-то там, на своём жизненном поле. Первый раз попал на футбол вместе с отцом. Он взял меня, ещё дошкольника, с собой на стадион имени Ленина, где «Трудовые резервы» принимали, по-моему, «Авангард» Жёлтые Воды. Помню разноцветные флаги, красные футболки «наших»… В общем, ощущение праздника осталось на всю жизнь. Как все, собирал программки, справочники и буклеты, которые выпускали Борис Брусилов и Владлен Бондаренко (отличные, кстати, были справочники). Естественно, что футболисты в моих глазах, да и всех моих друзей детства, были героями. Даже когда «Заря» выступала в классе «Б», большинство болельщиков знало игроков не только по фамилиям, но и в лицо. Может быть, потому что развлечений было тогда меньше, а, может, как говорил Аркадий Райкин, такова волшебная сила искусства (а настоящий футбол всегда сродни ему). Котенко, Костенко, Балаба, Першин, Волченков, Гуреев, Галустов, Глухарев, Гришин… Фамилии можно продолжать долго. Мне повезло, в нашем дворе жили Геральд Середняков, Михаил Иванов, Гюндуз Джафаров, Юрий Ращупкин, Леонид Клюев. А чуть позднее – Владислав Проданец, Владимир и Виктор Абрамовы. Не скажу, что в глазах мальчишек это были небожители, но что-то особенное, отличавшее их от всех остальных, в этих молодых людях было. Может быть, ощущение успеха, уверенности в собственных силах. Что характерно, они всегда были хорошо, модно одеты, подтянуты, как говорится, спортивны. Не помню, чтоб я видел их в тренировочных костюмах, чтобы вид их был небрежным или расхлябанным. Мои родители подружились с Юрием Ращупкиным и его женой Наташей, и они несколько раз были у нас в гостях.  Не забыть спокойного обаяния Юрия Михайловича, всей своей сутью подтверждавшего мысль о том, что сильные люди – обязательно добрые. Несколько сезонов он давал мне свой абонемент на центральную трибуну, где собирались знатоки и ценители игры. Их реплики, замечания по ходу игры делали её для меня ещё более осмысленной. А Леонид Клюев был более похож на интеллигентного молодого учёного, чем на спортсмена. Человек он был очень порядочный и скромный. После окончания футбольной карьеры пошёл работать в шахту, где трагически погиб во время аварии. Один раз он, Михаил Иванов и Юрий Михайлович смотрели у нас по телевизору матч сборной СССР. Они так легко и точно, словно изнутри, читали игру, отмечая и наигранные комбинации, и симуляцию, и, только им ведомые нюансы, что футбол в очередной раз для меня открылся с новой стороны. «Заря», мне кажется, во все времена, за редким исключением, была командой, собиравшей личности не только с футбольной точки зрения, но и с общечеловеческой. Может быть, потому, что часто везло с тренерами, а ведь в их числе кроме легендарного Германа Зонина, были не менее легендарные Константин Бесков, Евгений Горянский, Всеволод Блинков, Олег Базилевич, Иожеф Сабо. Да и луганчане Валентин Глухарев, Валерий Галустов, Вадим Добижа, Юрий Елисеев, Анатолий Куксов, Александр Журавлёв, Владимир Кобзарев – все они люди выдающиеся, преданные футболу, вкладывающие в своё дело всю душу. О чемпионском составе написано уже много, хотя эти люди достойны ещё большего внимания. Интересно, что все они, и завершив карьеру игрока, проявили себя, как замечательные специалисты, все, что называется,  нашли себя, продолжают оставаться образцами для подражания. Очень хорошие футболисты подобрались в «Заре» в 1986 году, когда она вышла в первую союзную лигу. Горковенко, Юран, Ярошенко, Найденко, Тарасенко, Сорока, Гусейнов, Волотёк, Колесников, Кобзарев… Это только те, кто вспомнились сразу. Чувствовалась  во всех матчах того времени заряженность на борьбу. Не зря тогда «Зарю» называли командой с бойцовским характером. Жаль, что потом не удалось удержать состав, да и характер испортился. Кстати, в 80-е годы в Луганске появилась целая плеяда молодых талантливых игроков, из которых, к сожалению, только единицы стали настоящими большими мастерами. Причём, речь не о Заварове и Юране. Они сумели реализовать свой талант и стать звёздами. Но ведь были ещё Гамула, Зубенко, Иванов, Попелнуха, Грицина, Яцык, Хромей, Гетьман, многие другие…  О них мне рассказывал Валерий Шиханович, замечательный тренер, чьи воспитанники и сегодня играют в командах бывшего Советского Союза.
В тот победный сезон мне и Алексею Жданову пришла в голову, как оказалось потом, счастливая мысль написать гимн «Зари». Алексей вместе с Юрием Журавлёвым написали музыку, а исполнила гимн группа «Привет». Правда, на торжественной церемонии во Дворце культуры имени Ленина он звучал в исполнении молодого солиста филармонии. Очень долго после этого гимн не был востребованным. «Заре» было не до музыки.  Вообще, 90-е годы – это, по- моему, один из самых грустных периодов в судьбе команды. Но в начале нового века  она обрела второе дыхание, и, когда мы с моим другом Родионом Дерием, известным композитором и аранжировщиком, предложили гимн в новой, более динамичной обработке, он был без колебаний принят. И несколько лет звучал перед каждым матчем, словно сигнал к атаке. Мы с Родионом, который тоже заядлый болельщик, постарались вложить в песню  нашу любовь к футболу и к любимой команде. Её состав я и сегодня могу назвать без запинки, и основной, и резервный. Написали мы и новый вариант гимна «Зари». Но, видимо, время для его исполнения ещё не пришло.
      *   *   *
Марш футбольный – со всех сторон. Ветер первенства – ветер весенний.
Растворяюсь в тебе, стадион, сорок тысяч во мне твоих мнений.
Пас, обводка и снова пас. Вот удачи анфас и профиль.
Стадиона неистовый глас – эхо греческой философии.
Свист, как птица, летит в облака над победой и над пораженьем.
А в ушах – от свистка до свистка – ветер первенства, ветер весенний!
Как по мне, настоящий футбол превращает в весну любое время года. Даже осень. Но сентябрь – это ещё только примерка к осени. Всё ещё только начинается. И школа в том числе.
       * *  *
У первых холодов – нестрашный вид. В зелёных листьях притаилось лето.
И ощущенье осени парит, как голубь мира над  планетой.
И синева раскрытого зрачка подобна синеве небесной.
И даже грусть пока ещё легка, как будто пёрышко над бездной.
Первый школьный день запомнился не самой школой (видимо, отпустили нас тогда быстро), а возвращением домой, жареной картошкой, которую мы ели с дедом, и игрой в настольный футбол – подарок надо было опробовать. Интересно было бы узнать судьбу того выпускника, 1941 года рождения. На долю его поколения пришлась война в самом раннем детстве, потом – все прелести послевоенных этапов, распад страны, независимость (в первую очередь, от совести) и на закуску – снова война. Сурово обходится с нами жизнь.  Тем не менее, первый класс прошёл без особых проблем и забот. Подготовлен я был хорошо, читать-считать уже умел, а главным предметом для меня стала тогда каллиграфия. Это был какой-то ужас. Наклон, нажим, тоненькие линии. Не дай Бог – клякса… По несколько раз переписывал домашние задания, постоянно вместе с папой (попутно посылавшим недобрые приветы творцам чистописания) вырывая испорченные страницы и вставляя новые. Но в итоге моя тетрадь была представлена на выставке лучших работ по каллиграфии. Родителям было приятно. Я, видимо, важности события не осознавал. В конце концов, в средних классах все перешли на шариковые ручки, это была настоящая революция в школьном письме. Каллиграфию отменили. А почерк у меня отвратительный. Ранние успехи в чистописании не помогли (ничего, как говорила мама, главное, чтоб характер был хороший). В конце школьного года отличников учёбы и носителей примерного поведения, среди которых был и я, наградили Почётными Грамотами и книгами. Мне досталась книга о животных, которую я, из уважения к подарку, прочитал (без интереса), особое внимание уделив картинкам.
Дед торжествовал. Грамота была предъявлена всем соседям и родственникам, как законное обоснование того, что позывной «Курчатов» мне присвоен не зря. Добавил масла в огонь и директор школы Коломников, которого все называли «Боцман». Вручая мне Грамоту и книгу, он в присутствии дедушки (пришедшего на церемонию вручения наград) посмотрел на меня и сказал: «Что  ж ты такой худой! Ну, ничего, мясо нарастёт (знал бы он, как близок к истине), главное, вижу, что будешь учёным. Будешь?» И я ответил: «Буду». А что я ещё мог сказать. «Боцмана» любили и уважали все – и двоечники, и отличники. Он был добродушным и справедливым. И, как настоящий боцман, сильным. Поэтому, как говорил дедушка, «босва» его боялась и вела себя в школе прилично.  К началу второго класса я пришёл уже в новой весовой категории. Евгения Наумовна своё удивление выразила интеллигентно, заметив: «Во, какой ты справный стал за лето», одноклассники тут же припечатали меня «жиртрестом». Начались мои мучения и вживание в роль «пузотёра и «мясокомбината».
          *   *   *
Толстый и застенчивый «жиртрест», гордый, в той же мере, что и жалкий….
Призрак одиночества воскрес, выходя из школьной раздевалки.
Он меня узнал и подмигнул. Я – в ответ, сквозь время расставаний,
Где вдоль детства - вечный караул из надежд и разочарований.
Моя двоюродная сестра сказала мне: «Теперь ты стал толстым и красивым» Её точка зрения меня абсолютно не утешила. Самое главное, те скромные усилия, которые я прикладывал к тому, чтобы избавиться от лишних килограммов, никакого результата не приносили. Теперь понимаю, что нужно было регулярное посещение спортивной секции. Видимо, мама это понимала тоже и дважды водила меня записываться «на спорт». Первый раз это было в бассейне «Динамо». Мучительно стесняясь, я разделся перед молодой тренершей, она посмотрела на мои складки на животе и спросила маму: «Женщина, как вы это себе представляете? Кого вы привели? Мы здесь готовим спортсменов, чемпионов». Всё было ясно без лишних слов. В секции настольного тенниса, которая оказалась следующей на нашем пути, тренер раздеваться не заставил, просто сказал: «Приходи, занимайся». Но это приглашение совсем не понравилось пацанам, старожилам этой секции. Конфликт был бурным и завершился не в мою пользу, правда, без больших и явных потерь. Но первая тренировка в итоге оказалась для меня и последней. Больше попыток влиться в стройные и организованные спортивные ряды вплоть до восьмого класса я не предпринимал. Занимался дома с гантелями, отжимался от пола, приседал. Папа купил изумительную книгу «Атлетизм» Игоря Тенно, советам и наставлениям которой я пытался следовать, но, надо признать, без особых успехов. Не скажу, что жизнь была сплошным мучением. Нет, конечно. Внешне всё было нормально. И даже с определёнными успехами. Папа как-то сказал: «Запомни, с твоей фамилией тебе, чтобы получить «пятёрку», нужно знать на «шесть». Это стало нормой жизни. Не во всём, конечно, но в учёбе – точно. «Синдром отличника» сидит во мне по сей день. Одноклассники заметили его тоже, и мои тетради с выполненными домашними заданиями пользовались большим спросом на переменках и перед началом занятий. По-моему, в третьем классе, когда кукуруза стала в СССР «царицей полей и лесов», а также главной героиней новостей, кинофильмов, легенд и анекдотов, в школе затеяли актуальную театральную постановку с изысканным и незатейливым названием «Король-урожай и королева-кукуруза». Мне (толстому и красивому) досталась роль короля-урожая. Ни одного слова из этой роли я, конечно, уже не помню. Но творческие поиски по созданию достоверного образа были натуральными. Из крашеной марли мама пошила мантию, а из принесенной с завода фольги папа вырезал корону. Дедушка выбор учительницы одобрил горячо. А кому ж ещё быть королём! К выбору королевы отнёсся придирчиво и скептически. Потом ещё долго спрашивал: «Как там твоя мадам «кукуруза»? - имея в виду школьные успехи девочки, шедшей со мной по школьной сцене под руку, с кукурузной короной на голове. В общем, культурное мероприятие было в духе времени, а кукуруза потом появилась во всех хлебобулочных изделиях наряду с горохом. Хлеб, особенно белый, стал дефицитом, и нам в школе выдавали по половине городской булочки со стаканом молока.
Булочку я приносил домой, а молоко, которое не любил, отдавал одноклассникам. Потом скромное хлебное изобилие было восстановлено, но уже без «главного кукурузника» Хрущёва. Взрослые обсуждали перемены во власти с оптимизмом и надеждами. «Кому на Руси жить хорошо? – Хрущеву и Брежневу, остальным – по-прежнему». Этим четверостишьем блеснула за ужином мама, а я запомнил сходу (действительно, легче всего запоминается то, что нужно меньше всего). «По-прежнему» – так живётся большинству людей и сейчас. Ведь очень многое зависит не от твоего таланта, умения, а от жизненных обстоятельств, стартовых условий. Но кое-что, всё-таки, зависит и от каждого из нас. В том числе, от здоровья. Во втором классе в разгар зимы, после очередного обильного снегопада и последующей резкой оттепели, нас решили после уроков повести в музей. Идея хорошая, но у меня на ногах были войлочные ботинки, и не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что ноги промокнут обязательно. Я и понял, но сказать Евгении Наумовне постеснялся. Поскольку дорога к музею была одной сплошной лужей, промок мгновенно и потом страдал всю экскурсию, не слушая о чём там рассказывали, мысленно переживая неминуемую простуду. Дед ахнул, когда я пришёл домой, продрогший, с мокрыми ногами. Он растёр мне их скипидаром, сделал чай с малиной и даже включил свою любимую синюю лампу (рефлектор), чтобы я согрелся. Но к вечеру температура была около 40, и неделю я провёл в тёплой, но горькой компании пенициллина и прочих друзей-врагов здоровья. Папа, приходя с работы, обычно с каким-то пренебрежением и сожалением повторял: «Эх, такая погодка мировая, дети играются, на санках катаются, а ты тут валяешься…»  Конечно, он не хотел меня обидеть, но получалось именно так. Спустя много лет, став отцом, я подобных фраз и интонаций избегал. Всему учишься на своём опыте. А войлочных ботинок мне больше не покупали. Вообще, обувь в школе, особенно младшей, это – культовое понятие. У всех были свои особые мешочки для сменной обуви. Без них на занятия не пускали. Забыл – иди домой (очень хорошо), а потом приходи с родителями (очень плохо). На входе в школу стояли дежурные – те же школьники, только с красными повязками (такие же стояли вдоль лестниц – следили, чтоб не бегали, а нарушителям делали дружеский предупредительно-поучительный пинок под зад). Отрава микроскопической власти действовала мгновенно (правда, не на всех). Но на многих, и они самозабвенно командовали, «вершили судьбы», пропуская или не пропуская в школу таких же, как они, только без повязок. В общем, нолики начинали ощущать себя крестиками, проявляя качества будущих начальников из взрослой жизни. Помню, как учитель литературы Алексей Михайлович сказал: «У школьных дежурных порой заметен извечный комплекс «вертухая». Тогда я это не совсем понял, потом дошло. Так что, мешочки со сменной обувью – это было важно, и я их не забывал. Сильным развлечением в начале и конце школьного года был сбор металлолома и макулатуры. С макулатурой было попроще – газет и политических брошюр хватало, и процесс освобождения от них в семье только приветствовался (тем более, в мои школьные годы официальный обмен макулатуры на дефицитные книги ещё отсутствовал). А вот в металлолом рисковали попасть и нужные вещи, на которые ненароком упал горящий взгляд искателя металла. Тащили, упираясь и пыхтя, какие-то тяжеленные конструкции с близлежащих строек, всю плохо лежащую домашнюю утварь (помню, кто-то приволок швейную машину, которую родители потом забрали назад). В общем, это было, конечно, полезное дело, которое всеобщим идиотским старанием доводилось до абсурда. А среди гор макулатуры мы потом, подобно бриллиантам в навозе, тоже отыскивали любопытные книги, пополнявшие домашние библиотеки. У меня и по сей день стоит на полке второй том собрания сочинений Гарина-Михайловского, изданный в конце 19 века и ставший чьим-то трофеем в борьбе за макулатурные успехи. Если честно, прочитать его я так и не смог. Но не выбрасывать же книгу.         
    «Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры – дети рабочих. Пионер – всем ребятам пример! К борьбе за дело великого Ленина – будь готов! Как повяжут галстук, - береги его, он ведь с красным знаменем цвета одного»…  Это потом всё воспринимается с иронией и сарказмом. А поначалу – с трепетом. Принимали в пионеры на торжественной линейке, перед этим учились отдавать салют и тренировались повязывать галстук. Серьёзное дело. Потом на сборе отряда (классном собрании) выбирали звеньевых и председателя совета отряда. У них на рукавах были красные лычки (одна или две). Меня Евгения Наумовна назначила санитарным дружинником (видно, вполне логично решила, раз мама врач, пусть сын будет дружинником). И я ходил с белой повязкой на рукаве. А посредине повязки – вышитый мамой красный крестик. Моей задачей было проверять чистоту рук. Проделал я это один раз – очень не понравилось. Больше процедура не повторялась. Но с повязкой не расставался года два или три.
Галстук (он мог быть ситцевым, который надо было гладить каждый день, или шёлковым, который мялся меньше)  снимался по дороге домой, а пионерских значков носить и вовсе не требовали. Дважды я был на районных пионерских слётах, где всем участникам дарили книги. Мне достались традиционные «Рассказы о Ленине» (в суперобложке) и «Пионерская энциклопедия», весьма информативное издание, которое я прочитал полностью. Из того времени вспоминается ещё «Пионерская зорька» и «Пионерская правда». «Зорька» - утренняя радиопередача, которую я слушал с удовольствием. Она была бодрая, весёлая, задавала настроение (вот, что значит – делали её талантливые люди). «Пионерская правда» особого внимания не привлекала, использовалась для обёртывания завтраков и в дальнейшем оставшиеся экземпляры благополучно отправлялись «на переплавку» в макулатуру. Перескочив во времени  и пространстве четверть века, могу вспомнить, каким ярким событием стал приём в пионеры дочери Иры. Эпоха была перестроечная, особого трепета уже не наблюдалось, но торжественная линейка предусматривалась. Утром накануне церемонии к форме пришивался новенький кружевной воротничок, и так случилось, что иголка с ниткой в процессе пришивания случайно оказалась на диване, который неугомонная Ира успешно использовала для тренировок в стиле «прыжки на батуте». Очередной прыжок завершился приземлением в районе расположения иголки, которая стремительно проткнув пятку, погрузилась в неё полностью. Так, что из неё торчала только нитка. Зрелище было не для слабонервных. Избежав потери сознания от ужаса происходящего, я не нашёл ничего лучшего, чем достать плоскогубцы и приступить к операции по извлечению иголки. Ира, надо отдать должное, то ли от неполного понимания случившегося, то ли по безрассудной смелости, держалась на удивление спокойно и зарыдала только, когда я, нащупав окончание иголки, начал осторожно выдёргивать её из пятки. Повезло, что иголка была с ниткой. Извлечение прошло удачно. Только после этого мы распространили информацию среди домашних, которые, пройдя стадию потери речи, высказали всё, что думают о пионерах, спортивных пристрастиях Иры и моей рассеянности. О посещении торжественной линейки и думать было нечего, тем более, на неё уже опаздывали. Зато в качестве утешительного бонуса мы насладились путешествием в травмпункт, где Ира получила заслуженную прививку от столбняка. Учительница рассказу не поверила. Но пионерский галстук выдала.                «Ты комсомолец? – Да! Давай не расставаться никогда. На белом свете парня лучше нет, чем комсомол 60-х (70-х) лет». В комсомол принимали в райкоме, перед этим изучали устав и особенно понятие «демократический централизм». Чем-то оно приглянулось нашим школьным деятелям. Процедура приёма была быстрой и необременительной. Домой вернулся с комсомольским значком на лацкане пиджака и с билетом в кармане. Не помню, кто у нас был комсоргом класса и школы, меня избрали в комсомольское бюро, что, в принципе, не требовало никаких дополнительных усилий. Комсомольская романтика уже в те времена осталась только в кино и романах. Немолодые, раздобревшие комсомольские лидеры симпатии не вызывали. Помню, как с изумлением прочитал строчку Есенина «Задрав штаны, бежать за комсомолом». Что сказать… Давно никто и никуда не бежит. Секретари райкомов, горкомов и т.д. стали бизнесменами, депутатами, хозяевами новой жизни, в которой главный идеологический принцип – «Урвать, как можно больше здесь и сейчас, невзирая ни на что». Рвут и мечут.
      *   *    *
Крылатый унитаз над миром воспарил. Был трубен его глас, полёт тяжелокрыл
И на земле ему все те отозвались, кто жили по уму, по заднему. Всю жизнь.
Плывёт урчащий строй сквозь задних мыслей гром. А тут и мы с тобой по их земле идём.
    Безусловно, я не был похож на Вовочку из анекдота, которому в школе нравились больше всего каникулы. Но, чего скрывать, они радовали душу. Это было время не только запойного чтения (что само собой разумеется), но и общения, игр с ровесниками.
         *   *   *
Все снег да снег. Уже до первого апреля остались считанные дни.
Ну где грачи твои, Саврасов? Улетели. На крыльях не несут они весны.
Весны зеленой, молодой, веселой… Да все равно перед дверями школы,
Сосульку пробуя разгоряченным ртом, Стоят каникулы в распахнутом пальто…
Игра номер один – это, конечно, дворовый футбол. Понимая, что с моей комплекцией шансов стать полевым игроком было мало, я легко согласился быть вратарём в команде нашего двора, благо, ворота, обозначенные двумя кирпичными столбиками, своими размерами не требовали звериной ловкости и прыгучести. Я старался, и пару матчей что-то отбивал и даже ловил. Но потом команда записалась для участия в городском турнире «Кожаный мяч», и вратарём стал кто-то другой, наверное, более квалифицированный. А я вернулся к чтению и наблюдал за командными результатами (не блестящими) со стороны. «Кожаный мяч» был очень популярен, тем более, в Луганске, чья «Волна» стала вице чемпионом всесоюзного турнира. С двумя игроками этой команды я встретился во взрослой жизни. Володя Неделенко (светлая память!) работал в заводском центральном конструкторском бюро, а Александр Лямцев в отделе транспортёров. Позже он стал заместителем главного конструктора завода «Трансмаш». Для меня, как для болельщика, они сразу стали легендарными личностями, которые своим примером только подтвердили истину: талантливый человек талантлив во всём – и в футболе, и в работе, добиваясь успехов талантом, характером, трудолюбием. Но, футбол футболом, а прятки по популярности ему не уступали. «На златом крыльце сидели – царь-царевич, король-королевич, сапожник, портной, кто ты будешь такой. Говори поскорей, не задерживай добрых и честных людей». А можно так: «Эныки-беныки, ели вареники, эныки-беныки, клоц. Вышел пузатый матроц» (в мыслях – главное, чтоб не попало на меня). Или: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить - всё равно тебе водить». Ещё вариант: «Шла машина темным лесом за каким-то ин-те-ре-сом. Инте-инте-интерес, выходи на букву "ЭС". Буква "ЭС" не нравится, выходи, красавица». Все эти считалки (а, если напрячься, то ещё несколько штук вспомнятся, менее приличных) сидят в голове прочно, хоть сейчас начинай игру, становись глазами к стенке и кричи: «Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать. Кто не заховался – я не виноват». И после этого – разворачиваться, искать спрятавшихся и мчаться к стене, чтобы застукать! Кого застукал первым, тот становится у стенки в следующем кону. (Первая курица – жмурится). А ещё были кодовые фразы. К примеру, «Топор-топор, сиди как вор и не выглядывай во двор» – это кричали «застуканные» другим игрокам при приближении «опасности» (сиди и не высовывайся).  Или: «Пила-пила, лети как стрела» – это значит, что водящий отошёл далеко, и можно выбираться из укрытия и бежать, чтобы застукать себя самого. Короче, были дела… Отскакал я и свой квадратный километр в «классиках». Полезная во всех отношениях игра. Правда, кричать при этом: «Кто не скачет, тот… не наш» - даже в голову не приходило. Национальный вопрос не терял остроты ни в один из периодов, хоть социалистического, хоть капиталистического бытия, но со скаканием тогда никак не соприкасался. В пятом классе Коля Кравченко в задушевной беседе сообщил мне, что я еврей и поинтересовался, знаю ли я это? С Колей мы были в хороших отношениях, и я ответил, что знаю, добавив: «А чего тебя это волнует?»  «Не, ничё, - ответил Коля, - просто мама сказала, что у Вовы Спектора мать еврейка, но хорошая, вылечила брата». Коля уже тогда играл в футбол, как настоящий профессионал, и я был уверен, что он им станет. Но впоследствии среди футболистов его имени я так и не нашёл. После восьмого класса он поступил в ПТУ, и больше мы не встречались. Позже мы обсуждали национальный вопрос с моим другом Толиком Нодельманом, и это больное место не добавляло нам оптимизма. Но в классе подобных разговоров больше не припомню.  «Культурные дети, у занавеску не шморкаются», - как говорил дедушка. А вот у моего брата Славика в его пятом классе были не только разговоры, но и выяснения отношений. Видно, дети были тоже культурные, но некоторые ещё и сволочные.  Брат принёс домой две записки, которые лежали на его парте, с оскорблениями и угрозами. Мама их взяла и пошла к директору. Фамилии авторов записок были известны, они их не скрывали (видимо, дома у них этот вопрос стоял ребром и обсуждался в духе записок).
Но вся беда была в том, что родители их были весьма высокопоставленными чиновниками, и перспектива дальнейшего обращения мамы в обком партии (о чём она твёрдо сообщила директору) не улыбалась ни им, ни директору школы («человек человеку друг, товарищ и брат» - тогда это ещё официально не было отменено). И потому на следующий день родители малолетних ревнителей национальной чистоты звонили нам и извинялись слащавыми голосами. Их отпрыски пришли в школу, судя по виду, битые, и с хмурым видом предложили Славику плохой мир вместо хорошей вражды. На том и порешили.
     *   *   *
На вершине лесистого склона скрыто злобное сердце дракона.
Ветер воет и тьма ворожит, и в испуге ребенок дрожит.
А дракону – чего?  - Хороша бессердечная жизнь и душа.
За бессмертье не платят гроши, за бессмертье живут без души.
Добрым молодцам головы рвать – бесконечная благодать.
А в груди моей стук да стук. Вот я вырос, прошел испуг.
Все что было – быльем поросло, но воюют добро и зло.
Эту сказку читает дочь, добрым молодцам хочет помочь.
Не сомневаюсь, что и такие игры, как «в выбивного» или «штандор» - тоже из любимого репертуара детства всех добрых молодцев. Что такое «штандор» - кто его знает… И тогда понятия не имел, и сейчас. Какая разница! Бросаешь мяч вверх, кричишь «штандор», - и понеслась.   
Поймаю мяч и «штандор» крикну звонко, и, как от выстрела замрут,
Бегущие мальчишки и девчонки и, затаясь, моей промашки ждут.
Но я не промахнусь, тверда моя рука, «осалю», как ужалю, я Коляна
И снова мяч несется в облака и имя новое взлетает над поляной.
Максим, Серега, Ида, Зульфия мелькают загорелые мордашки,
Игра – закон и мы – одна семья и все похожи, как в траве ромашки.
Еще над всеми солнышко сияет, еще не знаем скуки бытия,
При крике «штандор» замираем и мчимся вновь, удачу торопя.
Вот и автора этих стихотворных строк про «штандор» тоже не знаю, но что-то мне подсказывает, что мы – из одного поколения. И потому, наверное, знакомы ему ещё и такие уважаемые игры, как «ножички» и набивание «жёсточки». У меня тоже был, как сейчас понимаю, убогий складной (перочинный) ножик с одним тупым лезвием, который я втыкал в расчерченный на земле круг, пытаясь делать это метко и отжать (современный термин пришёлся кстати) часть территории у соперника. Что сказать, мне эта игра нравилась меньше других. Но она была популярна. И в жонглировании ногой «жёсточкой» (камешком, обшитым кусочком меха) я не преуспевал. А Женька набивал раз пятьдесят, наверное. А, может, и больше, поскольку так далеко мы тогда в счёте не продвигались.  Зато нравилось запускать «дымовуху» и ракету-спичку, и получалось это не плохо. «Дымовухи» делали на основе испорченной фотоплёнки, причём она была двух сортов – одна хорошо горела, прямо вспыхивала сразу, а вторая – тлела, и для этой цели не годилась. Плотно скрученный кусок подходящей плёнки туго заворачивался в фольгу. Это была ракета. Из неё торчал запальник – спичка или полоска плёнки. Запальник поджигался, огонь доходил до основного ракетного заряда, он вспыхивал – и фольга с жутким дымным шлейфом и шипением взлетала на несколько сантиметров. Радостное было событие. Упрощённый вариант – спичка, обёрнутая фольгой, установленная на столе и поджигаемая недалеко от фольги. Кстати, иногда взлетала даже выше, чем «дымовуха». Но без шумового и дымового эффекта, что резко снижало степень восторга. Как настоящие добрые молодцы, периодически мы вооружались луками, деревянными мечами или автоматами. Мне папа выпилил автомат из толстой фанеры и покрасил его, как сказал, «цапун-лаком» – получился настоящий «шмайсер». Пацаны меня зауважали.
Лук тоже получился могучий – стрела летела далеко и высоко. В лягушку, как в сказке не попал. Да и вообще, слава Богу, ни в кого не попал. Царевны-лягушки не было, а вот просторный шалаш (почти царские хоромы) в соседнем дворе был. Одно время сборы «мелкоты» в нём (помещалось нас не меньше шести) носили абсолютно невинный характер. Рассказывались несмешные анекдоты (а, может, я не понимал тогда их скрытое остроумие) и нестрашные ужасные истории, почерпнутые из увиденных фильмов, с примесью небогатой авторской фантазии.  А потом в шалаше появилась и своя царевна (отчасти и лягушка). Ею стала Люда из соседнего квартала. Она была старше нас на год, но уже выглядела, как сказали бы сегодня, «секси». Сидела, чаще всего, молча. Но одну фразу как-то произнесла: «Я уже жизнь знаю, а вы ещё ссыкуны». Как сказал бы киногерой: «Люся, ты говоришь обидно, но говоришь смачно». Сколько лет прошло, а фраза помнится. Но, думаю, не в смачности дело, а в том, как она с нами этим самым знанием жизни поделилась. В тот день шалашное «ток-шоу» было посвящено теме загадочной и не познанной – интимным отношениям, говоря культурно. А некультурно говорить не будем. Многое из того, что я там наслушался, стало понятно лишь значительно позже. Ну, а то, что увидел… Эммануэль отдыхает. Кто-то предложил Люсе попробовать, на что она пренебрежительно спросила: «А что, кто-то сумеет?» Самый смелый в тон ей небрежно пискнул: «А то…» Сказано – сделано. Люся легла на охапку травы и проворно сняла трусики. Мальчик последовал её примеру. Всё дальнейшее было видно плохо – мешали соседские затылки. Мелькали Люсины коленки и мальчишечья попа. Что у них там получалось, трудно сказать, но завершилось всё неожиданно быстро, поскольку кого-то позвали родители. Домой я пришёл совершенно обалдевший, что было замечено мамой, тут же сунувшей мне под мышку градусник. Но температура не отразила степень душевного смятения, и мама успокоилась. Не знаю, кто из присутствовавших на уроке жизни поделился информацией со своими родителями, но реакция была молниеносной - на следующий день шалаш был разобран и больше не появлялся. Тем более, лето скоро кончилось, и  пришла пора уроков школьных. Несколько раз я встречал на улице Люду, она меня, естественно, не узнавала. А потом её семья получила квартиру, и след её на асфальтовых дорожках простыл. А в душе остался.
Отсверкали весёлые дни, словно скрылись за серою шторой.
Мы опять с тобой, осень, одни, и всё те же ведём разговоры.
Кто, зачем, и откуда, и как, и опять: «Почему?» - нет ответа.
Это юности стёрты пятак прокатился сквозь позднее лето.
Один мой приятель говорит: «Что остаётся от жизни – шах и мат». Вот, кстати, о шахматах и других умных играх до сих пор не сказал ни слова. Видно, неспроста. Передвигать фигуры в шашках и шахматах папа научил меня достаточно рано. Но на этом учёба, в целом, и завершилась. Любовь к этим играм ограничилась уважением. А вот папа играл хорошо, среди его приятелей были два мастера спорта по шахматам – заводчане Юрий Зверяка и Олег Былино, он и с ними вёл шахматные баталии довольно успешно. И ещё о шахматах. Вернее, не только о них. Начальник конструкторского бюро, где работал отец, Иван Андреевич Грузков, как-то, комментируя один из шахматных турниров, завершившийся победой молодого белорусского гроссмейстера Виктора Купрейчика, произнёс: «В России надо быть русским, в Украине – украинцем. А то вот Купрейчик… Сразу понятно – еврейчик. Так нет же – белорус…» Мудро.  Купрейчик, по-моему, услышал на уровне подсознания эту сентенцию и уехал туда, где он – такой же, как все. И, всё же, был у меня период, когда я брал в библиотеке книги по теории шахматной игры, изучил староиндийскую защиту, защиту Каро-Канн, Филидора, освоил терминологию, но… Играть хорошо так и не стал. Это же впрочем, касается и карт, да и домино. Хотя, в подкидного дурака (как говорил дед, название – то, что надо) думаю, не разочарую своего партнёра, (не суперпрофессионала, конечно). А в покер, преферанс – даже не научился. Позор.
*   *   *
Тянут, тянут лямку короли и дамки.
Ход вперед и ход назад. Всюду чудится им мат.
Пешек, шашек суета, чемпионов маета.
И угрозы: “Ну, держись!” Игры, злые, словно жизнь…
А, может, и не такой уже позор, если учесть, что я шесть лет отучился в музыкальной студии игре на пианино, но, практически, играть так и не умею. Эта учёба была для меня сущей пыткой. Я очень люблю музыку. Очень! Но только слушать. Пианино же было конкретным наказанием. Но, видимо, родители решили, что с моей комплекцией заниматься музыкой – самое то. Было куплено пианино, и я несколько дней не без удовольствия беспорядочно стучал пальцами по клавишам, напрягая невольных слушателей звуковой какофонией. Потом надоело. И вот мама отвела меня в музыкальную школу. Там я подтвердил наличие слуха, отбив коробкой спичек по столу заданный ритм, но, поскольку дело было уже во втором классе, и я оказался староватым для первого музыкального, посоветовали пойти в музыкальную студию при клубе пожарников (почему туда – не знаю). Там нас приняли с распростёртыми объятиями, и я поначалу занимался с какой-то строгой учительницей, не взлюбившей меня с первого занятия. Я отвечал тем же искренним чувством (сейчас даже её имя-отчество не могу вспомнить). Мука длилась, пока я не оказался в классе Владимира Дмитриевича Совина – молодого талантливого композитора, подрабатывавшего уроками в студии. Вот с ним мы поняли друг друга с полуслова (или полузвука). Поскольку я главной задачей для себя в то время считал кардинальный сброс лишних килограммов, то учебник по культуризму лежал в сумке вместе с нотами. Владимир Дмитриевич (тоже весьма не худой) активно заинтересовался, и мы изучали книгу вдумчиво, с практическими занятиями. Он принёс из дома гантели, и мы старательно отрабатывали отнюдь не фортепианную технику. Ещё он показал, как надо поднимать стул, держа его за одну ножку. Увлекательное дело. Однажды в момент очередного упражнения со стулом в класс заглянула завуч. Остолбенело посмотрела на нас с Совиным и произнесла фразу из фильма «Добро пожаловать или Посторонним вход воспрещён» - «А чего это Вы тут делаете, а»? Совин ответил, что я разрабатываю кисть, чтобы более непринуждённо исполнять арпеджио. «Ага…» -  задумалась завуч и позвонила моей маме. Мама возмутилась педагогом, но, слава Богу, других мер не предприняла. А дед, провожая меня в студию, благодушно говорил: «Иди, потягай гири со своим пианистом». В общем, после шестого класса я благополучно ушёл из студии, но «Полонез Огинского» руки каким-то образом наигрывали ещё долгое время. Сейчас вспоминаю только несколько первых нот.  Мораль – надо делать то, что дано от Бога. Насильно милым занятие не станет. Усвоив это на собственном примере, старался, чтобы дети занимались именно тем, что им по душе. Но, видимо, в отличие от своих родителей я сделал воспитательный перекос в сторону спорта. Музыкой дети не занимались. И, как выяснилось, напрасно. Повзрослевшая спортивная дочь не один раз сожалела, что так и не научилась играть ни на одном музыкальном инструменте. Слава Богу, на нервах не играет тоже. И это главное. А внук (со знакомой тоской в глазах) учится играть на гитаре. Это, по крайней мере, оценят потом знакомые друзья и подружки. В заключение музыкальной истории – два момента. В первый день армейской службы нас собрали в красном уголке, и майор-начальник клуба строго спросил: «Кто умеет играть на пианино»? И я решил – была не была. Попёрся на сцену и «сбацал» коронные номера – начало «Полонеза», «Цыганочку» и «Бухенвальдский набат» Его мы с Совиным почему-то изучали весь последний год наших совместных музыкально-атлетических изысканий. Кстати, встречено это было благосклонно. И, если бы в одном призыве со мной не оказались выпускники Харьковской консерватории, служить бы мне в музвзводе. А так – это выступление стало вершиной моей исполнительской карьеры. Неутешительные итоги познания мною таинств диезов и бемолей, видимо, охладили родительский пыл в придании детям музыкального лоска. Мой брат в музыкальную школу (и студию) не ходил, позанимался немного дома с учителем и всё. Но играл намного лучше меня, легко подбирая мелодии популярных песен. И, кто знает, может, ему эти занятия были бы в радость, даже без гантелей. Кто знает… В итоге и он не стал музыкантом. Но, сомневаюсь, что сожалеет об этом.  Совсем забыл. Небольшой сценический опыт выступления в составе музыкального коллектива у меня, всё же, есть. Я играл в традиционном школьном ансамбле. И инструмент назывался «домра-бас». Не без труда едва освоил его четыре струны, и создавал корявый басовый фон в нескольких песнях, когда мы выступали перед бабушками на избирательном участке. Домру я притащил домой (благо, нести недалеко) и репетировал. Это было похоже на звуки басовой трубы из «Волги-Волги» - бум-бум, бум-бум. Папа так и говорил: «Заслушаешься…»
Мне было интересно, льстило присутствие на сцене. Правда, длилось это музицирование недолго. Ансамбль распался (уж больно он был официальный, казённый, что ли), домру я вернул в школьный красный уголок. Но артистические переживания (хоть и в микроскопическом масштабе) лишними не оказались. В дальнейшей жизни всё пригодилось.
         *   *   *
Сопрано и альты, басы и тенора… Их помыслы чисты, а песня, как игра,
Влечет их за собой сквозь сутолоку нот. Судьбой или трубой завещан поворот,
Как поворот ключа скрипичного в боку… По клавишам стуча, то вверх, то вниз бегу.
Не зря говорят, что друзья должны появляться в детстве, юности, молодости, а в зрелом возрасте возникает только гипертония. Хотя, утверждение спорное. Я и, потеряв шевелюру, и расставшись с большинством иллюзий, тем не менее, иногда приобретал друзей, искренних и добрых. Но, безусловно, дружба, рожденная в детстве, в школе, имеет корни более прочные и надёжные. Друзей ведь вообще много не бывает даже среди одноклассников. Но если уж так случилось, что судьбы и характеры зацепились друг за друга, то это – на всю жизнь. Пушкин, Пущин, Кюхельбеккер – это только подтверждают. А если этого сцепления не произошло, остаются в памяти просто одноклассники, что тоже не плохо, судя по многомиллионности посещений одноименного интернет-сайта. Во втором классе я сидел за одной партой с мальчиком по фамилии Баженов. Папа у него был военный, и уже через год их семья по зову армейской трубы переехала в другой город. Но в памяти остались его улыбчивость, дружелюбие и открытость. Не знаю, вспоминает ли он меня, да и вообще интересно узнать, кем он стал, как устроил свою жизнь, в которой мельком отразилась и частица моей. Человек предполагает, а судьба – располагает. Сказано точно. Судьбе угодно, чтобы случайное расположение родительских семей способствовало многолетнему общению детей в одной школе, в одном классе, и результатом этого общения может стать возникновение дружбы, каким-то образом в дальнейшем влияющей и на саму судьбу. Мудрёно, но правдиво. После Баженова я некоторое время сидел за одной партой с девочками (педагогический эффект присутствовал, а отношения развивались в русле официальных церемоний). Дружба произросла в общении с мальчиками, причём в основе её - не только судьба, но и родительское слово. Конкретнее, материнское. Помню, как мама, изучив списочный состав класса, настойчиво порекомендовала дружить с Толиком Нодельманом, Игорем Семененко и Серёжей Мокроусовым. Как выяснилось потом, в рекомендациях их мам присутствовала и моя фамилия. Толик Нодельман появился у нас в третьем или четвертом классе, когда его папу, главного инженера пуско-наладочного управления, перевели из Кировска в Луганск, где семья получила квартиру в новом доме неподалёку от нас. Мне очень нравилось бывать у них в гостях, где у Толика и его младшего брата Лёнчика была отдельная комната с книжными полками на всю стену. Дюма, Майн Рид, библиотека приключений, альманахи фантастики, книги по истории – всё это удачно восполняло пробелы нашей домашней библиотеки. Кроме того, в комнате стоял магнитофон «Днипро» - здоровенная «бандура», которая качественно воспроизводила не только благословенные хиты тех лет, но и наши голоса (микрофон работал хорошо). Дружескую и доброжелательную атмосферу их дома создавали (и украшали собой) родители – строгая и решительная, но справедливая и мудрая  мама-рентгенолог (просвечивала всех одним взглядом) и добродушно посмеивавшийся папа, прошедший блокаду Ленинграда и потом воевавший до Победы. Толик мечтал стать археологом, а также изучать глубины морей и океанов… Но поступали мы с ним вместе на транспортный факультет машиностроительного института. И на первый вступительный экзамен его папа (чтобы не дай бог не опоздать) привёз нас на час раньше на производственном транспорте - микроавтубусе «Ниса» (который все называли Нюсей). Помню, что в голове крутилась песня «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», а волнение было, как перед последним и решительным боем. С высоты прошедших лет можно сказать, что мы его, по большому счёту, выиграли, хоть и получили «четвёрки» (совершенно незаслуженные – но именно так экзаменаторы решили оценить наши решения задач и примеров). Несправедливость я воспринял тогда, как разгромное поражение (ведь мне пришлось сдавать все остальные экзамены, от которых я, как золотой медалист, в случае получения первой «пятёрки» освобождался).
Но об этом расскажу чуть позже. А сейчас ещё раз поблагодарю судьбу за дружбу с Толиком, которая продолжилась и в институте, и после его окончания, и сейчас, когда он живёт совсем в другой стране, где оказались востребованы его знания и умения, где инженер – значит человек «не только изобретательный, но и обеспеченный». Перед этим он успел окончить аспирантуру в Московском горном институте, защитить диссертацию и преподавать студентам «Детали машин» и «Начертательную геометрию» (одни названия вызывают благоговейный ужас). А ещё занимался карате в знаменитой школе Штормина, но его жена Оля без всяких навыков в японской борьбе положила его на лопатки. Думаю, что дружба – это не только приятное общение, взаимопомощь, но и взаимообогащение. Решительность, уверенность в себе, умение мыслить парадоксально, присущие Толику, в какой-то степени передавались и мне. Надеюсь, и какие-то мои качества не стали лишними для него.
           *   *   *
Книгочей, бессребреник, простак… Жизнь – как схема без обратной связи.
Шаг не так – и вновь запретный знак в направлении от «князя и до грязи».
Синева – в глазах и за окном, темнота – в делах, а, может, в душах.
Почитаешь – пишут об одном, и совсем другое слышат уши.
Что ж готовит нам грядущий день? Чьи же роли в пьесе мы играем?
Ленского ль, Онегина ли тень задержалась над родимым краем?
А на кухне факел голубой чайник вновь довел до исступленья.
И плывут над нашею судьбой облака чужого поколенья.
 Часть учебного времени мы сидели за одной партой с Толиком, а часть – с Игорем Семененко, который во взрослой жизни стал выдающимся врачом-невропатологом, а мог бы – талантливым писателем, журналистом или художником. Мы жили, практически, в одном дворе, и когда мама Игоря пригласила меня приходить в гости, я воспринял это, как руководство к действию. Считалось, что мне нужно было помогать Игорю догонять школьную программу, поскольку он из-за подозрений на ревматизм много времени лечился в санаториях, пропуская учебный процесс. Я, конечно, приносил с собой тетрадки, но главным нашим занятием были беседы на вольную тему, рассматривание журналов, слушание музыки… В общем, мне было очень интересно, и дедушка, очевидно, слегка ревнуя, ворчал: «Тебе дай волю – дорогу домой забудешь, только и знаешь, как по гостям шастать». Мама Игоря преподавала русскую литературу, и любовь к ней передала сыну, который, к тому же, легко и изящно рифмовал строки, поражая меня этим искусством. Иногда его мама, проверяя тетради, показывала нам самые жуткие ошибки. Запомнил в одном сочинении слово «маладёш». Сначала и не понял, что это. А потом прочитал всё предложение – «За мир, совецкая маладёш!» Шесть ошибок в двух словах. Как сейчас сказали бы «Вау»! Слабым оправданием было лишь то, что автор учился в вечерней школе.  Потихоньку процесс рифмовки увлёк и меня, и мы начали сочинять вдвоём поэтический школьный эпос. Всё заносили в особый блокнотик, который я сохранил. Бред, конечно, писали полный. Только одну строчку считаю возможным процитировать из этого блокнотика: «На столе стоял штатив, собирался наш актив…» Штатив стоял на столе потому, что нашей классной руководительницей была учительница химии Таисия Ивановна, и все мероприятия проходили в кабинете со штативами. Школа считалась одной из лучших в городе, и кабинетная система была объектом законной гордости. Украшением блокнотика были рисунки Игоря, выполненные чёрной ручкой в стиле юного Лермонтова. О Лермонтове рассуждал и Саша Уманский, двоюродный брат Игоря, который читал на память «Евгения Онегина» и «Мцыри», и был, как сказал бы киногерой «такой умный, аж страшно». Ещё один его двоюродный брат Марик не вдавался в высокие литературные материи, но при этом своей доброжелательностью придавал разговорам замечательный оттенок задушевности. Много раз я сидел за именинным столом на днях рождения Игоря, когда собиралась его довольно большая родня, и эта самая задушевность была главным и незабываемым блюдом семейного праздника. В середине 60-х годов на горизонте самых «задушевных» средств массовой информации, на мой взгляд, выделялся журнал «Кругозор», главной «изюминкой» которого было наличие гибких звуковых страниц-пластинок.
Присутствовали там и идеологически выдержанные «репортажи с полей и цехов», но было и то, что сделало журнал, практически, недоступным в подписке и продаже. Его нужно было «доставать» (слово знаковое и нелюбимое большинством населения). Папа Игоря несколько лет подписывался на этот журнал, и мы (я уж точно) изучали его «от корки до корки». Даже производственные репортажи краем уха прослушивали. А что же делало его столь желанным? Во-первых, там размещались потрясающие звуковые корреспонденции Юрия Визбора. То есть, это были отчёты о редакционных командировках, выполненные в стиле авторской песни. Само по себе это необычно, а исполнение Визбора делало каждый такой отчёт талантливым и неповторимым. Во-вторых, - звуковой клуб «Тридцать три с половиной оборота», который вёл неподражаемый Зиновий Гердт, остроумно предварявший и комментировавший звучавшие на гибкой пластинке музыкальные новинки, причём, как отечественные, так и зарубежные (что в то время было немаловажным). И, наконец, - отдельные страницы советской и зарубежной эстрадной песни, причём завершался журнал звуковой страницей «зарубежная звезда», и там было две-три песни в исполнении звезды, фото и краткий рассказ о ней. Сегодня этого – даже больше, чем надо. Тысячи интернет-страниц, сотни всевозможных глянцевых, «гламурных» изданий… А тогда – это был прорыв сквозь обыденность и серость. И пусть большинство представляемых звёзд были из стран «социалистического лагеря» (удивительное словосочетание), всё равно, это было интересно, ведь среди них были Марыля Родович, Джордже Марьянович, Радмила Караклаич, Лили Иванова, Эмил Димитров, Янош Коош, Жужа Конц, Рена Рольска, Карел Готт, Гелена Вондрачкова, «Червоны гитары»… А если учесть, что «загнивающий запад» там иногда озвучивали Том Джонс, Энгельберт Хампердинк, Катарина Валенте, Рафаэль, Адамо и даже «Битлс», то это было действительно потрясающе, тем более для таких начинающих меломанов, как мы. О Советской эстраде вообще можно говорить долго. Там, в «Кругозоре», появлялись новые песни в исполнении Муслима Магомаева, Эдуарда Хиля, Иосифа Кобзона (преданным их поклонником остаюсь и сегодня), Эдиты Пьехи, Анатолия Королёва, Вадима Мулермана, Валерия Ободзинского, Льва Барашкова… Особенно нравилась песня в ритме «хали-гали» под названием «В путь», которую пел Магомаев. Там были строчки, которые мы напевали: «Ванке ве драй, селено пен са мэ…». Что это означает – понятия не имею. Но запомнил. В общем, кругозор мы действительно расширяли, спасибо журналу и папе Игоря.       
           *   *   *
Откуда-то издалека доносятся трубные звуки –
«Привет! До свиданья! Пока!» - ты слышишь, дыханье разлуки
Вдруг стало твоим и моим, ты чувствуешь – через мгновенье
Вот тут, где с тобой мы стоим, где слышится сердцебиенье –
Останется лишь пустота, лишь след от летящего взгляда…
И вновь между нами черта, а прошлое – будто награда.
Ближе к старшим классам потребность погрязнуть в роскоши человеческого общения становилась всё более насущной. Почти каждый вечер мы совершали прогулки вдоль «стометровки», которая располагалась на Советской, либо «нарезали» круги по аллеям сквера имени «Молодой Гвардии». Новый центр города получился просторным, с широкими улицами, фонтанами и скверами. И нам это нравилось. Совершенно не помню, о чём велись вечерние беседы, но отголоски  тех разговоров, их едва различимое эхо звучит в душе по сей день, а, значит, были они нужны нам и важны. Кто-то сказал, что своим здоровьем он обязан тому, что ни разу не прикоснулся к сигарете и рюмке, пока ему не стукнуло десять лет. Мы и после десяти, практически, не пили и не курили. Хотя появившиеся в то время сигареты с фильтром привлекали внимание своими упаковками. Больше всего было болгарских -  «Трезор», «Аида» (на них была загадочная надпись: «соусировани»), «БТ», «Фемина» (длинные, дамские), «Опал», «Интер», «Стюардесса»… Потом появились кубинские «Ким», «Лигерос», «Партагас»... В этих был сигарный табак, они были – крепчайшие. Я покупал все пачки, выставлял их, как коллекцию, и думал, что это оригинально. Помню, как угостил пришедшего в гости дядю Борю «Партагасом».
Он, не подозревая подвоха, привычно затянулся, и я увидел скупую мужскую слезу, и услышал… много чего услышал, кроме кашля. Больше дядя Боря сигаретами у нас не угощался.   
               *    *    *
Летучий дым болгарских сигарет – забытый символ дружбы и прогресса.
«Родопи», «Шипка», «Интер», «Стюардесса» - yе в небесах клубится лёгкий след,
А в памяти, где тень яснее света, uде хорошо быть просто молодым,
С беспечностью вдыхая горький дым Отечества, как дым от сигареты…
              *   *   *
Сигаретный дым уходит в небо, тает в воздухе последнее “Прости”…
Над дорогой, городом, над хлебом – божьи и житейские пути.
Жизнь зависла над чертополохом. Только мир, по-прежнему, большой.
Не хочу сказать, что все – так плохо, не могу сказать, что хорошо.
Пока ещё не растаяло последнее «прости», скажу, что дружба с Игорем продолжилась и после школы, не потеряв теплоты и искренности. Эта искренность,  что называется, «вышла мне боком» во время службы в армии. Игорь в то время ещё продолжал учёбу в мединституте, и я почти каждый день расписывал ему армейские будни. Расписывал, позабыв о бдительности, чересчур для тех времён раскованно и вольно. А соответствующая служба бдительности не теряла. Меня вызвали в первый отдел, полковник потрясал перед моим носом письмами и кричал много и громко. Самым приличным было такое: «Что ж ты, сволочь такая, пишешь»? Я получил пять нарядов вне очереди и был направлен на самый трудоёмкий объект. И это называлось «легко отделался». С тех пор писем писать не люблю. Просто терпеть не могу – всё время кажется, что кто-то стоит над плечом, дышит мне в ухо и заглядывает – что там эта сволочь ещё пишет...
                *   *   *
Мне еще до увольненья далеко. Покупаю я в буфете молоко.
Мой карман не тяготят рубли, и в погоны еще плечи не вросли.
До казармы и обратно я – бегом за сержантом, за бывалым “стариком”.
“Разрешите обратиться”, – говорю, обучаюсь уставному словарю.
По утрам на турнике вишу и веселое письмо домой пишу.
Вспоминаю вкус парного молока… И длинна, как путь домой, моя строка.
Игорю повезло поработать сразу после института под руководством знаменитого невропатолога Бабченицера, который сразу заметил одарённость молодого специалиста, и,  уходя, порекомендовал на должность заведующего отделением именно Игоря. По-моему, он стал если не самым молодым заведующим, то одним из самых молодых, это точно. И уже очень скоро к нему на приём записывалась длинная очередь.  О таких, как Игорь, говорят: «Врач от Бога».  И друг – тоже. Всегда с благодарностью вспоминаю его надпись на обложке моего выпускного фотоальбома (понадписывали тогда все – всем) – «Золотому Спектору – ещё больших успехов». С моей заниженной самооценкой это было очень важно. Спасибо, Игорь.
                *   *   *
Все из больницы видится желанней. И будний день в окне – картиной в раме.
И отступают схватки и победы, а наступают завтраки, обеды.
И день, и вечер, и тоска о доме халат на плечи. Строчка в томе
Напомнит жизнь без суеты и позы, в которой кровь соленая как слезы.

              *   *   *
Где же наши с тобою друзья? Сквозь молчанье идем, как сквозь строй.
Только память твоя и моя их улыбки ведет за собой.
Прошлых радостей, прошлых обид гаснет эхо. А может быть, нет?
Что же сердце болит и болит на исходе счастливейших лет.
На исходе счастливейших лет, на пороге неведомых зим,
Где все меньше веселых побед, что же мы все молчим и молчим…
Проходим сквозь жизнь иногда под аккомпанемент молчания, иногда – слыша грохот снарядов (чего быть не должно и не предполагалось)…  Но чаще всего – в сопровождении будней и будничных забот (что тоже хорошо). Нечасто встречаемся с друзьями (что хуже), зато, встретившись, вспоминаем только хорошее (в прошлом плохого почти не бывает). Зачастую встречаемся на бегу, случайно. Но в памяти – встречи за столом, одна из недавних  была на дне рождения Сергея Мокроусова, который в очередной раз собрал своих друзей. Помню, как мама сказала папе: «Племянник завуча не может быть невоспитанным». Это она – о Сергее, дядя которого был завучем 20-й школы. Мама не ошиблась – Сергей оказался действительно воспитанным и добропорядочным (слово – не из сегодняшнего лексикона). Но, думаю, причина этого – не родство с завучем. Он такой от природы. От мамы и папы. И хорошо, что он не меняется. Хотя, в школе, если бы нужно было охарактеризовать его одним словом, я бы сказал: «Спортивный». И ещё – «поэтичный». Он писал стихи и показывал их одноклассникам, и я запомнил строки о «20-м веке, как двадцатом этаже современности». Это было интересно и необычно. Со своим закадычным другом Юрой Шпаргалюком они были лидерами всех спортивных игр и соревнований. Как эта его спортивность сочеталась с поэтическим романтизмом  - трудно сказать. Тем более, ещё труднее было предположить, что во взрослом возрасте к ним добавятся прагматизм лидера и аналитический талант просчитать ситуацию, сделав единственно правильный выбор. Что ж, видимо, это и помогло ему добиться самых значительных результатов в жизни из всего нашего школьного выпуска. Вот, как о нём было написано в «Нашей газете»:

                ЭНЕРГИЯ  ДВИЖЕНИЯ
В альбоме «Лучшие предприятия Украины», который издаётся Ассоциацией качества при поддержке Союза промышленников и предпринимателей, транспортную отрасль и одновременно Луганскую область представляет научно-производственный центр «Трансмаш», ставший лауреатом Конкурса качества в номинации «Крупные предприятия» и получивший сертификат Европейского фонда управления качеством «Признание совершенства в Европе».  В чём причина успеха  завода, занимающегося производством подвижного состава и электронного оборудования для железных дорог? Лучше других это, вероятно, знает создатель и руководитель коллектива Сергей Мокроусов.
                ИЗ ЛИЧНОГО ДЕЛА
     Мокроусов Сергей Дмитриевич, коренной луганчанин. В 1973 году окончил Ворошиловградский машиностроительный институт по специальности инженер-электромеханик, кроме того, окончил и получил соответствующие дипломы Института патентоведения, а также Международных курсов руководителей предприятий и организаторов производства в Германии, Франции и Англии. Изобретатель СССР, кандидат технических наук, заслуженный работник промышленности Украины, академик Транспортной Академии, автор нескольких книг стихов и очерков, лауреат литературной премии имени Владимира Даля. С 1972 года по 1996 год работал в центральном конструкторском бюро компании «Лугансктепловоз», где прошёл путь от инженера до заместителя главного конструктора. С 1998 года – председатель правления - генеральный директор  НПЦ «Трансмаш». Человек года по версии фонда «Благовест» в номинации «Лучший производственник».
                БЕЗ КАЧЕСТВА НЕТ КОЛИЧЕСТВА
 - Название предприятия раскрывает суть его деятельности – объединение научных изысканий и производства локомотивов, грузовых вагонов, тележек, узлов, механизмов и комплектующих деталей, а также электронных изделий для рельсового транспорта.  «Трансмаш» способен выпускать самую широкую в СНГ номенклатуру колёсных пар, обеспечивая заказы железнодорожников Украины и стран ближнего и дальнего зарубежья. К совместной работе привлечён ряд заводов, научно-исследовательских и проектно-конструкторских институтов, а также высококвалифицированные специалисты отрасли, что позволило успешно осваивать производство нового оборудования, участвовать в создании дизель- и электропоездов, пассажирского и маневрового тепловоза.
-Чем на  предприятии вы гордитесь больше всего?
- Трудно быть оригинальным, отвечая на этот вопрос. Конечно, людьми, рядом с которыми работаю. Мы вместе пытаемся преодолевать трудности, стараемся всё делать так, чтобы не было стыдно перед нашими детьми. Вместе решаем проблемы, стоящие перед нами. Их много, они возникают каждый день, но это – примета жизни. Среди нас – члены-корреспонденты Транспортной академии, специалисты с учёными степенями, люди, имеющие колоссальный опыт работы на лучших производственных предприятиях региона, бывшие офицеры, отличающиеся высокой трудовой дисциплиной и чувством ответственности к порученной работе. Есть в коллективе и члены творческих союзов, таких, как журналистский и писательский, лауреаты премий. Всё это способствует повышению культуры производства, стимулирует молодых коллег к профессиональному росту, создаёт творческую атмосферу, в которой стремление к совершенству во всех его смыслах становится естественной потребностью. У нас есть свой гимн и флаг, учреждены почётные знаки отличия «За вагомий внесок в розвиток підприємства”, которыми награждаются сотрудники за выполнение особо важных заданий, за проявленную инициативу и самоотверженность в труде. Регулярно определяются и поощряются лидеры трудового соревнования. Важно, что «Трансмаш» оснащается и оборудуется на достойном уровне без внешних инвестиций, исключительно за средства предприятия.
- Что вы вкладываете в понятие «качество», какие проблемы приходится преодолевать, добиваясь поставленных целей?
- Идеал для потребителя – высокое качество и низкая цена. Мы стремимся к тому, чтобы выпускать именно такую продукцию. Тем более, что качество наших колёсных пар, которые используются во всех видах подвижного состава, является одним из показателей  безопасности и надёжности железнодорожного движения. И потому качество для нас – наиболее полное соответствие всем требованиям, которые предъявляются к выпускаемой нами продукции. Главная проблема, на мой взгляд, лежит не в области высоких технологий или дефицита финансов, а в человеческой психологии. Трудней всего, преодолеть стереотипы мышления, воспитать в себе ответственное и творческое отношение к делу, способствующее ритмичной и стабильной работе всех технологических звеньев. А ведь именно в этом – в постоянном стремлении к совершенствованию  каждого на своем рабочем месте - залог высокого  качества и успешной работы завода. 
                МИССИЯ ВЫПОЛНИМА               
- Что дало вам участие в Национальном конкурсе качества?
            - Очень важно в своём движении «остановиться на мгновение и оглянуться», проанализировать путь, сравнить достигнутые результаты с европейским уровнем, поставить новые задачи. Много значит общение, обмен опытом с лидерами, представителями лучших предприятий страны. А что касается выводов, которые мы сделали в процессе движения к совершенству, то, во-первых, как это ни банально, ему нет предела. Во-вторых, мало быть просто профессионалом, нужно быть влюблённым в своё дело, реализуя в нём все свои способности. В-третьих, руководитель должен быть лидером во всех аспектах, задавая тон в работе, показывая пример отношения к труду, демонстрируя позитивные человеческие качества. Всё это отразится и на производственном процессе, и на качестве, и на престиже предприятия. Миссия «Трансмаша» выглядит в нашем понимании  следующим образом:
«Выпуская широкую номенклатуру конкурентоспособной продукции для железнодорожного транспорта, отвечающей международным стандартам и   требованиям потребителей, обеспечивая заботу об окружающей среде и человеке, постоянно совершенствуясь и развиваясь, добиться международного признания и  способствовать развитию региона и страны».
Считаю, что главное – чтобы работа приносила удовольствие, а не была повинностью, приносящей кусок хлеба.
                ВОЛЬНАЯ ТЕМА
Не зря говорят, что жизнь - это вечное движение, энергия которого аккумулируется в наших судьбах, реализуется в способностях и поступках. Каждая судьба, будучи неповторимой, тем не менее, подтверждает эту закономерность.    Не мыслю жизнь без спорта, особенно футбола. А ещё увлекаюсь поэзией. Стихи люблю и пишу. Правда, круг моих читателей  ограничивается близкими друзьями и родственниками. Любимые поэты – Шевченко, Пастернак и, конечно, Пушкин.
  Что касается личных планов, они связаны, прежде всего, с семейным благополучием,  реализацией своих способностей двумя дочерьми, которых, как всякий отец, очень люблю.  Главное в жизни, конечно, здоровье, без которого невозможно всё остальное. Кроме этого, считаю очень важным в полной мере реализовать  способности, дарованные Богом и судьбой, причём, реализовать честно, полагаясь на порядочность, дружбу и взаимовыручку. На этом основана и жизненная позиция. Стараюсь не забывать, что удача – постоянная готовность использовать предоставленный шанс. Последние годы у всех нас жизненное кредо выражается словами «невзирая ни на что». Это очень трудно – добиваться успеха, преодолевая сопротивление не только материала, но и субъективных материй, среди которых зависть и озлобленность, эгоизм и чванливое самодурство. Но и жаловаться на судьбу – последнее дело. Ведь не зря говорят, что неудачники верят в удачу, люди удачливые верят в себя. Мне нравится фраза Пушкина о том, что несчастье – хорошая школа, но счастье – лучший университет. Всем нам посчастливилось родиться, а дальше каждый ковал свою судьбу самостоятельно. Мне было интересно заниматься тем, что я делал на протяжении жизни. И когда мы организовывали совершенно новое предприятие, я вкладывал в дело не только знания и опыт, но и все свои жизненные принципы. Моему поколению было особенно трудно перестроиться, найти себя в реалиях нового времени. Ведь нас не учили бизнесу, менеджменту. Но зато учили работать на совесть, быть справедливыми и честными, ценить дружбу. Наверное, мне повезло в том, что рядом – надёжные друзья, хорошие специалисты, как принято сейчас говорить, сильная команда. Уверен, что высокая цель в процессе её достижения способствует самосовершенствованию, раскрывает новые способности, помогает  творческому и профессиональному росту. Хотя всё это относится не только к отдельным личностям, но и к государствам. На мой взгляд, перед Украиной сейчас тоже необходимо поставить задачу максимально реализовать весь свой потенциал, природный, интеллектуальный, технологический, чтобы в жизни общества наступили долгожданные и кардинальные перемены к лучшему. Не сомневаюсь, что так и будет. Чтобы развивать производство, повышать его уровень, необходимо новое оборудование. На его приобретение нужны немалые средства, которых всегда не хватает. Как говорится, деньги есть, но их нет. А кроме оборудования нужны специалисты, профессионалы, относящиеся к делу с полной самоотдачей.
 Нужны энтузиасты. Кстати, в последнее время это слово почему-то не в почёте. А без этого трудно рассчитывать на победу в жёсткой конкурентной борьбе.
А путь к успеху – через преодоление себя, обстоятельств, объективных и субъективных трудностей. И всё это на фоне максимальной самореализации именно в том деле, которое тебе дано от природы. Иначе даже успех будет вымученным и недолгим. У счастья множество определений. Все они в чём-то правдивы. Кто-то сказал, что счастье – это удовольствие без раскаянья. По большому счёту мне не в чем раскаиваться. А любимая работа, общение с родными и друзьями  удовольствие доставляют. Хотя, пессимисты считают, что хорошо только там, где нас нет. Оптимисты при этом добавляют: «Но мы там будем». Хочется быть оптимистом. Не зря ведь поэт написал: «Есть у судьбы в запасе ещё пять лепестков. В несбыточное счастье поверить я готов».
Ну, а можно ли назвать счастливым человеком меня  - ответ не в настоящем. Он – в будущем, движение к которому невозможно без выпускаемых нами колёсных пар. А энергия движения придаёт сил на этом бесконечном пути под названием «жизнь».

     Действительно, то, что удалось совершить Сергею, - поражает воображение. Создал, практически, с нуля завод, выпускающий достаточно сложную машиностроительную продукцию, и сегодня уже известный во многих странах мира. Собрал коллектив, который ему поверил, пошёл за ним, причём, стал настоящим лидером во всех отношениях. Постепенно к нему пришли лучшие специалисты не только в области, но и в отрасли. Начал оснащать станками и другим оборудованием пустовавшее несколько лет громадное здание бывшего автосборочного завода. Я видел, что там было вначале – горы мусора, битый кирпич… Сегодня – заводской цех, как с картинки западных производственно-рекламных журналов. С инженерно-конструкторским центром, со столовой, больше похожей на модное кафе, с медицинской амбулаторией, современными раздевалками и душевыми… Причём, всё – без инвестиций, вкладывая в создание завода всё, что удавалось заработать, оформляя кредиты, приобретая бывшее в эксплуатации оборудование и доводя его силами ремонтной службы до идеального состояния. Каждый год осваивались новые и новые виды изделий, наращивались объёмы производства. Люди работали с душой, и завод отвечал взаимностью – зарплата была одной из самых высоких в стране. А какой был научно-исследовательский центр, который разбомбили во время войны! Вместе с ним попали под снаряды автоцех, отдел кадров, проходная. Если бы не война и связанный с ней кризис, «Трансмаш» уже, наверное, осваивал бы самолёты или, по крайней мере, оборудование к ним. Молодец Сергей. А в школе был такой скромный. Но сплав спорта, поэзии, сверхмощной энергетики, в конце концов, проявился во всей своей многогранности именно в «Трансмаше». Причём, стихи он продолжает писать тоже. Вот несколько из них:
  *   *   *
Учитесь быть счастливыми, друзья, гармонию в свое вплетая эго.
Проникнув в личные покои бытия, добавьте кванты радости и смеха.
Контроль держите над энергией, друзья, эмоциям своим даруйте равновесье.
И чакр очищенных стезя раскроет истин поднебесье.
Умейте управлять сознанием, друзья, чтоб мысли добрые вокруг парили.
И разума животворящие поля успех и благоденствие дарили.
О счастье – то мои друзья, семья, любовь. Ты вне пространства, времени и моды.
И жизни смысл, и мироощущенья кровь, и квинтэссенция праматери природы.
                *  *   *
- Заговори, чтоб я тебя увидел,- сказал Сократ
И он был прав стократ. Язык – он мыслей выраженье
Иль искаженье, если разум ты обидел.
Ведь наши уши смотрят прямо в души,
Зеркально отражая нас.
 А восприятье –  истинный художник, рисует без прикрас.
                *   *   *
Мои друзья, в вас корни моей жизни. Вы – почва благодатная для радости моей.
Стремленьем Вам добро дарить, желанье мое, брызни.  Общенья с Вами сердцу нет милей.
Мои друзья - основа общих планов, Плечо надежи в буревеях дней.
Вы – замыслов неистребимых гамма И коллективный взор, которому видней.
Мои друзья –  источник всех успехов, Вы – гордость и ниспосланный судьбою дар.
Души моей услада и утеха и блеск багряно-огненных стожар.
Мои друзья – Вы мой кумир. И дружба, что внутри и вне
Вы - это мир. А он во мне.

Интересно, что вместе с Сергеем на «Трансмаше» работают ещё два наших одноклассника. Слава Тригубенко, у которого с детства были золотые руки и который умеет делать всё и даже больше. Причём, делать хорошо. И Юрий Шпаргалюк, чей острый, аналитичный ум, помноженный на спортивную реакцию, помог добиваться победы не только в спорте и КВН, но и в юридических баталиях.
ЮРИЙ ШПАРГАЛЮК: «ГЛАВНАЯ НАГРАДА – БЛАГОДАРНОСТЬ ЛЮДЕЙ»
Сегодня он – знаковая личность в научно-производственном центре «Трансмаш», где возглавляет службу экономической безопасности одного из наиболее динамично прогрессирующих предприятий региона. А ещё несколько лет назад Юрий Иванович Шпаргалюк был знаменит, как офицер управления внутренних дел, раскрывший десятки преступлений, связанных с угонами автомобилей и дорожно-транспортными происшествиями, как руководитель ГАИ города Луганска.
                СПОРТ, КВН И МИЛИЦИЯ…
- Я не сразу стал милиционером, - рассказывает Юрий Иванович, - после окончания 20-й школы (заметим, с серебряной медалью) поступил на факультет автоматизации производственных процессов машиностроительного института. И в школе, и в институте активно занимался спортом – лёгкой атлетикой, футболом, принимал участие в играх КВН и в спектаклях студенческого театра миниатюр. Был членом луганской команды КВН, которая в 1971 году ездила в Москву, но так и не выступила – клуб весёлых и находчивых закрыли вплоть до самой перестройки. Но в памяти осталась и поездка, и встречи с Масляковым, репетиции. У нас, кстати, была неплохая команда во главе с Эдуардом Стремовским, нас побаивались соперники, да и столичные телевизионные редакторы выделяли наши шутки на просмотрах. Но шутки остались при нас, а мы пошли по жизни, неся их в душе. После института я 10 лет работал на заводе коленчатых валов. Был и комсоргом завода, и начальником службы ОТК. А потом по рекомендации райкома комсомола меня направили на службу в милицию. Были тогда такие акции. Служил сначала старшиной ГАИ, потом получил офицерское звание, окончил (с отличием) институт внутренних дел. И очень долго занимался расследованием случаев угона автомобилей, аварий. Был награждён десятками Почётных грамот, знаком «Отличник милиции», дослужился до должности начальника городского ГАИ. Но самая главная награда – благодарности людей, которым мы возвращали украденные автомобили. Это всегда были трогательные, незабываемые моменты.
                «МЕНТЫ» БЫВАЮТ РАЗНЫЕ
Действительно, большую часть жизни Юрий Иванович был тем самым «ментом» или «опером», о которых нынче снято множество фильмов и сериалов, отдельные серии которых он смотрит с интересом, сравнивая экранную жизнь с реальной действительностью.
Ю.Ш.:  Это тяжёлая служба, в которой, практически, нет выходных, зато есть опасность, риск, азарт. На этом поприще сразу проявляются качества человека. Менты бывают разные, и такие, как герои сериалов – смелые, порядочные, решительные. И другие, для которых главное – корысть, личная выгода. Я встречал и тех, и других. В памяти – множество расследованных дел, где рядом с трагедией бывали и комические ситуации. Помню, как пришлось заниматься историей, когда автомобиль с воронежским номером сбил молодую женщину. Дело было на улице Авиационной, и женщина, как выяснилось, работала стюардессой. Слава богу, травмы она получила незначительные, но задача найти преступника, скрывшегося с места аварии, от этого легче не стала. И, всё же, мы его вычислили. Им оказался… лётчик из Воронежской области (в общем, авиационное происшествие). Поначалу он всё отрицал, но когда ему предъявили улики, свидетельства очевидцев, признался в содеянном. Перспективы у него были невесёлые. Грозило увольнение с работы, исключение из партии и уголовное наказание. Но всего этого он избежал. Пошёл с повинной головой к потерпевшей и… предложил ей руку и сердце. И та дрогнула. Забрала заявление, а через месяц они поженились. Правда, через два месяца развелись. Но это уже другая история. А преступление мы, всё же раскрыли. Рассказывать могу долго. Были и бессонные ночи, и обморожения, и сугубо шахматный анализ ситуаций, когда просчитываешь на несколько ходов вперёд вероятные действия вероятного преступника… Всё это завершилось для меня с выходом на пенсию. И тут подоспело приглашение друга и одноклассника Сергея Мокроусова, который тогда стоял только в начале пути по созданию нового завода по производству колёсных пар и электронного оборудования для рельсового подвижного состава. Сергей Дмитриевич предложил мне возглавить службу экономической безопасности завода. Я согласился.
    СОВРЕМЕННЫЕ ЗЛОУМЫШЛЕННИКИ ПИЛЯТ НОЖОВКАМИ РЕЛЬСЫ
В службе охраны и экономической безопасности научно-производственного центра «Трансмаш» более 40 человек. В их арсенале – современные сигнальные и охранные устройства, десятки телекамер наблюдения… А начинал эту работу на предприятии Ю.И. Шпаргалюк в гордом одиночестве.
Ю.Ш.: Да, это было нелегко – начинать всё с нуля. Это сейчас «Трансмаш» известен в Украине» - как поётся в заводском гимне, и его объёмы производства вызывают уважение даже у скептиков. А в начале был лишь энтузиазм директора Мокроусова и команды специалистов, которая поверила и ему, и в свои силы. Завод становился на ноги без внешних инвестиций. Всё, что зарабатывали, исключая скромные зарплаты, шло на приобретение оборудования и обустройство производственных участков. И сразу пришлось столкнуться со случаями воровства. Ночами злоумышленники пытались вынести всё, что попадалось под руку. Даже рельсы пилили ножовкой. Вот тогда-то появилась и собственная служба охраны, навели порядок на заводской проходной, в цехах и отделах. Параллельно шла работа по отстаиванию интересов «Трансмаша» в отношениях с недобросовестными партнёрами, были случаи попыток рейдерских захватов. Пригодилось юридическое образование, знание законов, умение быстро ориентироваться в сложных ситуациях. Без хвастовства скажу, что мы достойно представляем «Трансмаш» в судебных разбирательствах, которые случаются в работе. Совершенствуется предприятие, совершенствуется и наша работа, которой хватает. Но мы стараемся соответствовать заводской марке. Сегодня и мы, и, думаю, все наши коллеги по заводу гордятся, что трудятся здесь. На заводе хорошая моральная атмосфера, дружный коллектив. Это очень важно.
                ВМЕСТЕ – ДРУЖНАЯ СЕМЬЯ…
Юрий Иванович не зря вспомнил о дружбе. Для него – и дружеские отношения, и крепость семейного тыла – не пустой звук, а наполненный глубоким жизненным смыслом. Всё начинается с семьи, с воспитания. Как сам говорит, ему повезло с родителями. Отец Иван Иванович и мать Вера Ивановна познакомились на фронте, вместе дошли до Праги, а потом воевали на Дальнем Востоке. В 1958 году отца, кадрового офицера, перевели в Луганск, где он стал военным комиссаром Жовтневого района. Детей (а их в семье – трое) воспитывали в любви, рядом с которой были строгость и справедливость.
Юрий Иванович вместе с женой Аней (за которой ухаживал 6 лет) продолжили традиции семейного воспитания, и сегодня гордятся своими детьми. Дочь Марина защитила диссертацию, и не в Луганске, а в университете Сент.-Этьена, где заинтересовались её исследованиями, сын Юрий окончил магистратуру. И друзья у него – под стать, и школьные, и те, с кем свела судьба в дальнейшем.
Ю.Ш.: У нас был хороший класс, и школьная дружба оказалась прочной. О Сергее Мокроусове я уже говорил. А есть ещё Слава Тригубенко с поистине золотыми руками, Игорь Семененко и Ира Юмакова, которые заведуют отделениями в больницах Луганска и Ростова, доктор технических наук Володя Мицык, композитор Александр Харютченко… Хотя, все мы уже прошли рубеж, когда на первый план выходят не профессиональные достижения, а общечеловеческие ценности. Но жизнь продолжается.

          *   *   *
Лежат премудрости в портфеле, тащу портфель я еле-еле,
В дневник упрятана душа. В пенале ручка наливная,
В кино картина неплохая, да и погода хороша.
Но я пройду две остановки, не нарушая установки.
Дневник открою и тетрадь. Ещё учиться и учиться,
Надеждам сбыться и не сбыться. И все еще решать. Решать.

Есть такая пословица: «Вот тебе монетка, иди позвони всем свои друзьям». Это к тому, что много друзей быть не может, даже среди одноклассников. Или, вернее, близких друзей. Всё же, общение в течение нескольких лет притирает друг к другу даже тех, у кого взаимные шероховатости. Думаю, могу сказать, что со всеми в классе у меня были хорошие отношения. Кроме тех, о ком написал, с кем судьба подарила дружбу на всю жизнь, хочу обязательно вспомнить Алика Куценко (светлая память), который даже на пионерском сборе требовал, чтобы обращались друг к другу не по фамилиям, а по именам («Мы же друзья, - говорил он, - а у друзей должны быть имена»).  Я это запомнил. И отношение к Алику изменилось, стало более тёплым, близким. Мы бывали друг у друга в гостях (жили-то рядом), но, всё же, интересы уже тогда были разные. Потому, наверное, дружба осталась на уровне «боевой» готовности – улыбнуться при встрече, откликнуться, помочь, если вдруг понадобиться…  Последний раз мы виделись, когда я учился на пятом курсе, а он уже отслужил армию, и при встрече долго рассказывал о всех тонкостях и премудростях армейской службы. Я, конечно, слушал и запоминал слова бывалого воина (не пригодилось, правда, ничего, всё было по-другому).  А потом он утонул в Донце. Несчастный случай. А в моей душе он так и остался добрым мальчиком. Аликом Куценко. Утонул в Донце и Гарик Плотников… Сейчас бы о нём сказали - «мажор» (его папа работал в обкоме партии, и это было заметно, как говорят, без микроскопа). Но тогда он был просто уверенный в себе, спортивный (правда, уже тогда предпочитавший пиво остальным напиткам), модно одевавшийся красавчик, к тому же, остроумный и, надо отдать должное, дружелюбный.  Гарик… По-другому его не звали, это было его желание. Видимо, его мама тоже посоветовала ему дружить с Игорем, и потому мы иногда встречались у него в гостях. Близкими друзьями не стали, но уровень приятельских отношений освоили на твёрдую «четвёрку». Во взрослой жизни он был врачом. К сожалению, недолго.
               *   *   *
Простодушие первого класса, озабоченность выпускного…
И взрастает критической массой то ли жизнь, то ли вещее слово.
Снова прошлого слышится эхо – это в будущем тает дыханье
Расстояньем от плача до смеха сквозь молчанье, прозренье, прощанье…

Говорят, жизнь похожа на кино, в той же степени, что кино – на жизнь. Ну, смотря какое кино… Например, «Операция Ы» оказала заметное влияние на неокрепшие школьные умы середины 60-х годов. И если у хунвейбинов в Китае был свой цитатник, то этот фильм стал лексическим кладом для большинства школьников от Москвы до самых до окраин. Мы тоже смотрели его несколько раз, а наш друг и товарищ Володя Козырев, мощный и добродушный, даже успешно примерил на себя образ Феди. Он не только сыпал фразами из «Операции», но и ломал кирпичи, сначала о колено, а потом и об голову, правда, в фуражке. Секции отопительных батарей не раздвигал, но и без этого был очень достоверен. Иначе, как Федя, потом его не звали. И вот как-то мама Толи Нодельмана, встретив маму Козырева, приветливо поинтересовалась: «Как там Ваш Федя»? Озадаченная мама героя пошла разбираться, кто это в её семье Федя и почему. Об этом случае было рассказано на классном часе. Но, поскольку Володя не обижался, и ему даже нравилось, когда его так называли (он ведь ощущал, что это было, что называется, любя), то инцидент был исчерпан сам собой. Володя, сын офицера,  хотел быть моряком, поступал в Севастопольское училище, но по каким-то показателям не прошёл конкурс. Стал инженером, долгое время работал на строительстве жилых домов в Москве, и, может быть, там какой-нибудь Шурик тоже говорил ему: «Надо, Федя, надо». Хотя, вряд ли. Время уже было другое. Впрочем, время как раз не меняется и никуда не уходит. Меняемся мы, постепенно уходя и оставаясь в своей памяти теми, кем были и остаёмся для себя и для самых близких. Во все времена бокс – занятие для сильных и мужественных. В нашем классе такими были Павел Бритвин и Костя Фокин, стройные, мускулистые, уверенные в себе. Бритвин перешёл в другую школу, и лишь спустя много лет мы возобновили общение, заочное, на «Одноклассниках» (привет, Паша!). Степенная осанка и солидная комплекция выдают в нём полковника в отставке, которому боксёрская школа, видимо, пошла на пользу. А с Костей Фокиным мы готовились вместе к выпускным экзаменам, выезжая на берег Луганки в парке имени Горького, где в те годы был приличный песчаный пляж. В своём нынешнем виде парк – классический образец разрухи. Странно, в тридцатые годы нашлись средства и силы, чтобы превратить заброшенную лесополосу в один из лучших парков, с массой хорошо продуманных мест для отдыха. Там были аттракционы, фонтаны, несколько кафе, детские площадки, аллеи со скамейками, читальный зал с солярием на крыше, парашютная вышка…
  «Горький» парк – потускневшая жемчужина   (Татьяна Третьяченко)
Детская железная дорога, самая высокая в Украине 57-метровая парашютная вышка и самая большая танцевальная площадка на пять тысяч танцоров – всё это приметы Луганского парка имени Горького, который был построен в 30-е годы буквально на «голом энтузиазме», а с конца 80-х постепенно превратился в дикий пустырь.
                Трудно, но весело
О необходимости строительства большого парка в городе начали говорить еще в начале третьего десятилетия XX века. Решено было построить его на месте старого запущенного сада на извилистом берегу Луганки у Красной мельницы, от которой осталась к тому времени груда развалин. Парк стал делом рук всего населения города. Когда о начале строительства узнали горожане, то тысячи трудящихся, домохозяек, студентов и даже пенсионеров пришли помогать рыть канавы, планировать аллеи, выполнять другие подсобные работы. Автором и руководителем проекта парка культуры и отдыха в Ворошиловграде был старший архитектор Александр Степанович Шеремет. Впоследствии он писал: "Перед нами стояла задача построить планировку таким образом, чтобы все парковые сооружения находились в едином ансамбле. Это значит, что каждое здание должно отвечать окружающим его сооружениям, окружающей природе, зелени и т.п. При выборе места для зданий и сооружений учитывалось, что в перспективе каждое здание, фонтан, павильон, колоннада должны будут завершать ту или иную аллею либо сопутствовать ей. Таким образом, парк должен был представлять собой единое, законченное целое". Создание парка было нелегким делом. Строители впоследствии вспоминали, как трудно и одновременно весело шли работы по сооружению будущего "Очага отдыха горожан". В мае 1935 года началось строительство оранжереи. Затем заложили фундамент колоннады у бассейна и теннисные корты, в июле - фундамент центрального входа и культбазу
С наступлением зимних холодов строителей поджидали новые трудности. Мороз достигал 20 градусов, и цементный раствор застывал моментально. Приходилось постоянно подогревать воду и раствор. Начальник Культстроя Василий Михайлович Забиякин, руководивший всеми строительными работами, вспоминал впоследствии, что ни ветер, ни мороз не могли остудить "небывалого энтузиазма строителей".
               Жемчужина Луганска
К весне 1936 года были закончены работы в оранжерее, построен душ, бассейн, эстрада. Вход в парк был оформлен торжественной колоннадой в греческом стиле, рядом застыли физкультурники, изваянные в мраморе. Оба - олицетворение силы и мужественности; мускулистые и красивые: один с мячом в руках, второй крепко держал... гранату. К услугам посетителей имелась эстрада, купальня, целый спортивный городок: три волейбольных и одна баскетбольная площадки, два корта, трапеции. Спортивные площадки были огорожены сетками. Для публики установили очень удобные кресла, не забыли и об изящном судейском мостике. Огромной популярностью пользовалась уже упомянутая 57 - метровая парашютная вышка. История ее возведения - это отдельная страница в летописи парка им. Горького. Все конструкции вышки были изготовлены на заводе им. Косиора. Отдельными секциями ее подвозили в парк и уже на месте сваривали. Для установки вышки забетонировали специально подготовленную площадку. Установку производили тремя лебедками, подъем вышки длился около 7 часов. И опять же не обошлось без поддержки горожан: большую помощь оказал пенсионер С.Г. Пономарев, имеющий богатый опыт по установке конструктивных сооружений. В готовом виде вышка весила 25 тонн. Полная высота вышки равнялась 57 метрам, высота до площадки, с которой производились прыжки, - 46 метров. Чтобы взобраться на площадку, нужно было пройти около 200 ступеней по винтовой лестнице. Еще в парке была великолепная оранжерея. К торжественному открытию в ней было выращено около миллиона самых разнообразных цветов. Прекрасные газоны, круглые и квадратные клумбы, узорчатые грядки. Уже с конца мая 1936 года цветы из оранжереи стали пересаживать в грунт. Парк украшали живые вазы и шары, выполненные из ковровых растений и цветов. Основа вазонов была выполнена из дерева и проволоки. Внутри укладывался болотный мох, затем насыпалась земля, и только потом высаживались цветы - необыкновенно красиво! Это был первый опыт создания "живых вазонов" в Донбассе. От главной аллеи во все стороны парка тянулся зеленый ковер растений. Молоденькие деревья, покрытые листвой, склонялись над беседками, которые встречались буквально через несколько шагов: ажурные, выкрашенные в голубой цвет. "Зови свою соседку и с ней иди в беседку" - призывал транспарант. А сколько восторженных откликов вызвала самая большая в Украине танцевальная площадка! 5 тысяч человек могли одновременно танцевать на центральной площади у эстрады. Среди старых деревьев виднелась раковина для музыкантов. Неподалеку установлено было множество удобных скамеек. Была в парке и "культбаза" (автор проекта Маляревский). Пришедшие сюда могли поиграть в шахматы, домино, бильярд. Лекционный зал на 150 человек упирался колоннами в берег Луганки. Очень необычно и оригинально спроектирована была читальня на крыше здания. Если посетителю хотелось почитать газеты или журналы на свежем воздухе, он мог по лесенке подняться на крышу, тут для удобства были расставлены столики. Сиди себе, читай прессу да любуйся видом парка! Слева от центрального входа располагалась велостоянка для 50 велосипедов, которые в обязательном порядке сдавались на хранение, т.к. езда по парковой зоне была запрещена.
                "Все эти замечательные штуки..."
На чугунных колоннах были установлены белые фонари. Постоянное освещение парка составляли 400 электроламп. Для питания их электроэнергией была построена и смонтирована подстанция мощностью в 200 киловатт. Фонтанов было несколько. Один большой у эстрады, второй малый у колоннады, третий в конце главной аллеи. Последний был украшен скульптурой девушки, приготовившейся прыгать в воду. Ровные струйки воды прямо из-под пьедестала скульптуры стекали в бассейн. Все фонтаны и бассейны парка в сутки выливали 80.000 ведер воды. "Прямо в воздух, в никуда бьет холодная вода!" - так описал свои впечатления один из посетителей парка.
Оригинальным был грот, выполненный опытными руками технического руководителя Зеленстроя М.В. Стефановича. Возле грота была установлена самая высокая в парке пятиметровая скульптура "Девушка с веслом". Автор Иван Дмитриевич Шадр. Первоначально эту скульптуру Шадр планировал установить в парке Сокольники в Москве. Но что-то там изменилось в планировке столичного парка, и автор дал согласие на то, чтобы его оригинальная работа была перевезена в Ворошиловград. Место в центре грота, выбранное архитектором Шереметом, автору скульптуры очень понравилось. Рядом раскинулся шатер. Это павильон с холодными и горячими закусками, с разнообразными винами. Невдалеке красовалось светлое здание - гастроном. На Луганке был оборудован пляж с купальней. От раздевалки и купальни прямо к берегу вели мозаичные полы. В летний солнечный день горожане с детьми могли позагорать на благоустроенном берегу и искупаться в реке. Для смельчаков на берегу были установлены вышки для прыгания в воду. Открытие парка стало всенародным праздником. И самое непосредственное участие в торжествах приняли строители трамвая и сами трамвайщики, открывшие в канун праздника новые маршруты к парку. Они построили новую трамвайную линию, которая была закончена и опробована 25 июля. Протяженность линии 1,8 км. Городская газета писала, обращаясь к ворошиловградцам: "Смело входите через массивные колонны входа. Ныряйте с головой в море огня, зелени, веселья, бушующее на аллеях парка! НАШЕГО ПАРКА!.. Ведь все эти замечательные штуки, навороченные на берегах Луганки, принадлежат каждому из нас..." Самым любимым развлечением детворы была железная дорога, расположенная в западной части парка. Проект этой дороги был составлен весной 1936 года студентами железнодорожного техникума. В течение года было выстроено здание центрального вокзала. К прокладке железнодорожной линии были привлечены специалисты управления трамвая. В 1937 году они проложили 2,5 км линии дороги. На заводе "ОР" был реконструирован старый паровоз. Радости детворы не было предела! Старожилы Луганска и сегодня вспоминают, какой восторг вызывали у отдыхающих маленькие открытые вагончики, весело бегущие по рельсам железной дороги в парке им. Горького. В перспективе на заводе должны были построить три новых пассажирских вагона и удлинить железнодорожные пути. К сожалению, эти планы остались на бумаге.
               "Впереди много перспектив"?
По генеральному плану реконструкции Ворошиловграда парк должен был расширить свои владения еще на 60 гектаров. На втором этапе строительства должны были построить летний кинотеатр, детский санаторий и образцовый лагерь, ботанический сад. Мечтали даже о зоологическом уголке. Через реку Луганку проектировали перекинуть шесть мостиков, чтобы соединить обе части парка, расположенные по берегам реки. "Да и сама река примет иной вид. Забетонированные, облицованные берега будут омываться чистой речной водой. Река будет очищена, две плотины поднимут уровень воды" - так виделось будущее парка журналистам газеты в далеком 1936 году. Но это будущее так и не наступило. Парк почти полностью был разрушен в годы Великой Отечественной войны. Погибли уникальные растения, скульптуры, заросли аллей… Осенью 1941 года, когда фашисты рвались к Донбассу, в Луганске по приказу Ставки Верховного главнокомандования началось формирование 395-й стрелковой дивизии, костяк которой составили шахтеры Красного Луча, Антрацита, Ровеньков, Лисичанска, Свердловска и других городов Луганской области. В аллеях парка им. Горького с утра до позднего вечера вчерашние шахтеры отрабатывали элементы строевой подготовки. Здесь же, в парке, проводились занятия по изучению материальной части оружия. Неподалеку, в оврагах и балках раздавались винтовочные выстрелы. Все подсобные помещения, все киоски, беседки - все было приспособлено для проведения учебно-тренировочных занятий. Такими были будни парка им. Горького, из которого в 1941 году 395 стрелковая дивизия отправилась на фронт.
Парк опустел на долгие  годы...
В 1944 году были разработаны мероприятия по художественно-скульптурному оформлению и благоустройству освобожденного Ворошиловграда. Первым пунктом была запланирована постройка памятника-надгробия в парке им. Горького павшим при обороне города офицерам и бойцам. Над памятником работали скульпторы Мухин, Федченко, Агибалов.
Творческий замысел группы скульпторов был воплощен в металле и камне уже в 1945 году. В почетном карауле замер с оружием в руках воин Красной армии. Вся его фигура проникнута глубокой скорбью. Над ним возвышалась треугольная арка, перевитая пулеметными лентами с орденом Отечественной войны на вершине. Восстанавливался парк методом "народной стройки", и очень скоро каждый выходной день здесь опять кипела жизнь. Шумные стайки ребятишек перебегали с "качелей-лодок" на площадку для педальных машин. "Гигантские шаги" привлекали и детей, и их родителей, которые сами становились похожими на своих ребят, раскачиваясь на качелях. Для самых маленьких было организовано катание в специально оборудованных экипажах, запряженных осликами. По всему парку были расположены киоски для продажи напитков. Любезные продавщицы газированных вод, в белых кружевных наколках на головах, предлагали один стакан сельтерской воды по цене 1 копейка, а с сиропом стакан воды стоил 3 копейки. По парку развозили булочки, пирожные, мороженое. На одной из аллей работал буфет. Старожилы рассказывают, что в первые послевоенные годы в парк им. Горького люди шли пешком из самых дальних концов города. Аттракционы, пляж, бильярдная, кинотеатр, буфеты, пивная были восстановлены и делала парк любимым местом отдыха горожан. К сожалению, начиная с середины 70-х годов парк начал приходить в запустение. И только высоченные тополя помнят парк шумным и радостным...
"ПЕСНЯ ПАРКА" (Автор Михаил Матусовский)
Песни. Трубы. Флаги. Арки. Над рекой вечерний дым.
Вся страна казалась парком  разноцветным, голубым.
Как шумит по ветру знамя! Мы с тобой опять одни,
Фонари горят над нами и бенгальские огни.
Где ютилися хибарки и стоячие пруды,
Мы возводим наши парки, наши скверы и сады.
Чтоб смеялись наши дети, астры свежие цвели,
Звезды гасли на рассвете, пар клубился от земли.
Чтобы музыка ходила и стихала над прудом.
Чтоб тебе светлее было в нашем парке молодом.

Я процитировал эту статью, чтобы напомнить, какой может быть окружающая действительность, если о ней проявлять заботу, и какой она становится, если заботиться только о собственном кармане. Мой приятель, прочитав часть этих записок, заявил, что их главный недостаток в любви к СССР, и, следовательно, я – адепт Советской власти. При Советской власти я прожил 40 лет, и, естественно, успел разглядеть её достоинства и недостатки, коих было немало. Но и хорошего было много. И вспоминать об этом – не считаю признаком любви или ненависти, это - нормально. Нельзя же постоянно говорить только о том, что было плохо. Его и сейчас – больше, чем надо. И лживая демагогия – на каждом шагу. Почему на западе в своё время не постеснялись перенять некоторые позитивные черты социальной политики советского государства? А у нас – признак хорошего тона – с кривой ухмылкой пинать прошлое, забывая всё доброе и выпячивая только недостатки. И занимаются этим те, кто при Советской власти были по-настоящему обласканы, состояли в КПСС, защитили диссертации, сидели в руководящих креслах, учили других быть верными ленинцами. Странный, конечно, отбор был у партии, особенно времён застоя. Легко принимая подонков, нормальных людей боялась, как огня. Потому, возможно, и финал такой. Вернее, не только потому, но и поэтому тоже. Сегодня в моде – злорадство, ехидничанье, пакостность. Я не стремлюсь быть модным. Я просто вспоминаю то, что было. И стараюсь не врать.

*   *   *
Что делать, если все, что было – было плохо? Винить себя, родителей, эпоху?..
Из красного сквозь красное течет мгновенье, и цвета крови – каждое сердцебиенье.
Куда бежать, откуда, в чем причина? Чьи проявляются следы в житейской глине?
Искать в чужой судьбе ответ – напрасно. Свой календарь, свой белый свет.
И красный.
*   *   *
В душе, и в округе – неравновесие. Над страной – словно тень мракобесия.
Все законы – на личных контактах, аргументы забывают о фактах.
Все естественно и очень странно. Все глубины – не глубже кармана.

А Костя Фокин тоже стал полковником (бокс, видимо, располагает к этому званию), потеряв, к сожалению, на карьерном пути свою осиную талию. Как он сам сказал, «служба была такая, что приходилось работать и печенью тоже». Помню, как учительница биологии Елена Владимировна, которая называла его стройным, как тростинка, спросила: «Фокин, как Вы надеваете свои джинсы (у него они были настолько плотно прилегающими, что казались продолжением кожи), мне кажется, вы их натираете мылом». На что Костя ответил: «А я их вообще не снимаю». «Что ж, шагреневая кожа Вам ещё о себе напомнит» - промолвила в ответ учительница, и, думаю, абсолютное большинство из нас намёка её не поняли. С Костей мы встретились в «Трансмаше» (место встречи изменить нельзя), где он после выхода в отставку недолгое время работал. Это был и радостный, и грустный взгляд в потускневшее зеркало детства.
            *     *     *
Школьные красавцы, лидеры атак… Будущее в их глазах сверкало.
И казался вечным юности пятак, щедрой сдачей выпускного бала.
Всё стареет в мире – лица и вино. Медь тускнеет и проходит мода.
Мы, как Атлантида, падаем на дно, ощущая трудность перевода
Красоты и силы – в дряблость впалых щёк, будущего – в памятные даты.
Будто через годы слышится звонок, и часы спешат, спешат куда-то…

Вспоминали мы «Трансмаш» и в разговоре с ещё одним нашим одноклассником – Юрой Скорченко, который и сейчас в свои «после шестидесяти» - видный жених. Он интересовался яркой дамой-сотрудницей «Трансмаша». Вспомнили «инте-инте-интерес, выходи на букву «С». Это и о нас с ним. В конце десятого класса мы с Юрой решили участвовать в конкурсе журнала «Журналист», победители которого принимались на факультеты журналистики нескольких университетов без экзаменов. Выбрали тему «Сын века и дитя века – в чём сходство и отличия». Сначала думали писать в соавторстве, а потом поняли, что в конкурсе – «каждый сам за себя», но помогать друг другу никто не запрещал. В-общем, написали и отправили. Никаких ответов не получили, но в майском номере журнала были опубликованы результаты конкурса. И в них я читаю, что среди победителей – В.Спектор. Только из города Кишинёва. Как я ему завидовал, этому, как выяснилось, Виктору Спектору. Интересно, окончил ли он университет, стал ли журналистом?.. Судьба. А мы с Юрой поступили в машиностроительный.  С ним и его сестрой связана интересная история, о которой я (всё же, став, в конце концов, журналистом) написал:
        КРАТКАЯ ИСТОРИЯ БЕСТСЕЛЛЕРА ПО-УКРАИНСКИ
Резонный вопрос – какая связь между автором романа, изданного в Англии, ставшего лауреатом премии Вудхауз и вошедшего в десятку наиболее популярных книг Европы прошлого года, и провинциальным Луганском?
Оказывается, связь самая непосредственная, ибо родители автора книги «Краткая история тракторов по-украински» Марины Левицки до войны жили именно в Луганске. А потом…
                ПОБЕДИТЬ – ЗНАЧИТ ВЫЖИТЬ…
Они выжили в той страшной войне, две сестры Очеретько, Оксана и Галина, дочери знаменитого подполковника Митрофана Очеретько, стоявшего у истоков Украинской армии, Георгиевского кавалера, чьё имя после 1929 года страшно было произносить вслух. Ведь он был тогда расстрелян, как бандит и враг Советской власти. Но не зря говорят – всё меняется, и сегодня о Митрофане Михайловиче пишут книги, а сам он, человек храбрый и не изменивший своим принципам, занял почётное геройское место в истории Украины. Но вернёмся к его дочерям. Оксана вышла замуж за влюблённого в кино Александра Скорченко, который, пройдя войну, где стал инвалидом, всю дальнейшую жизнь руководил киностудией в Луганске. Мужем Галины стал Пётр Левицкий, талантливый инженер, работавший и в авиационной промышленности, и в тракторостроении (вот они, истоки истории тракторов). Кстати, отец Петра, Алексей Левицкий, был ректором Полтавского учительского института, и даже недолгое время министром образования при Директории. Война разлучила сестёр навсегда. Галина с маленькой дочкой была вывезена на работу в Германию. В лагере (чудеса бывают!) встретилась с мужем. Пройдя сквозь мучения и унижения, после окончания войны они смогли выехать не на Родину, где их, по всей вероятности, ждали новые, теперь уже сибирские лагеря, а в Англию. Помогло то, что в паспорте Галины местом рождения была обозначена Галиция, принадлежавшая одно время Польше. Почти 60 лет сёстры и их семьи не имели никаких вестей друг о друге. Иметь родственников за границей в Советском Союзе было не менее опасно,  чем гремучую змею под боком. И потому о поисках родных не было и речи. В Англии за это время появилась на свет ещё одна девочка Марина, а в Луганске – её двоюродный брат Юрий. Только в 2004 году интернетовский запрос Марины (уже успевшей написать и издать свою «тракторно-семейную» сагу) был замечен ещё одной родственницей – Ольгой Очеретько, жившей к тому времени в Израильском Ашдоде (как изумлён  был бы дедушка Митрофан, узнав об этом!). Марина попросила откликнуться всех, кто что-нибудь знает о судьбах представителей семей Очеретько-Левицких. Интернет оправдал ожидания, и англичане с украинскими корнями (Галины, увы, к тому времени уже не было среди них) узнали, что в Луганске живёт и здравствует тётя Оксана с сыном Юрием, которые уже, откровенно говоря, потеряли надежду узнать что-либо об исчезнувших в войну родственниках. Победить – значит выжить – именно так говорит в романе старшая сестра, вобравшая в свою судьбу ужас трудового лагеря, (и от этого ставшая более замкнутой, жёсткой, прагматичной) младшей, рождённой уже после войны. Они победили. Но это была, воистину, победа со слезами на глазах.
                В РОМАНЕ, КАК В ЖИЗНИ
Очень любопытно нам, живущим в Украине, познавать жизнь бывших земляков на новой Родине (бывает ли такое?). Нет, они и в Англии, решая бытовые и профессиональные проблемы, нет-нет, и вспоминают о стране, где Днепр и Чернобыль, Донбасс и Карпаты, Слобожанщина и Полесье создают неповторимое сочетанье (порой, и не сочетающееся), которое невозможно забыть, которое манит своим прошлым и настоящим, озадачивает будущим.
«Мама (Галина) знала, что такое идеология и что такое голод. Когда ей был 21 год, Сталин решил, что голод можно использовать, как политическое оружие против украинских кулаков. Она знала – и это знание никогда не покидало её все 50 лет жизни в Англии, а затем проникло в сердца её детей, что за ломящимися полками и изобильными прилавками по-прежнему рыщет голод – скелет с вытаращенными глазами, только и ждёт подходящего момента, чтобы сцапать тебя, едва зазеваешься. Сцапать и запихнуть в поезд, или бросить на телегу, или загнать в толпу беженцев и отправить в очередное путешествие с неизменной станцией назначения – смерть. За пятьдесят лет экономии, консервирования, стряпни и шитья она приготовила для голода ответный удар и по ночам чувствовала себя в безопасности, поскольку могла отдать всё это в дар своим детям – в случае, если голод всё же нагрянет».
Согласитесь, достаточно необычное мироощущение для жителя благополучной Англии. Но так устроена наша память, что хранит не только хорошее, но и плохое.
И потому о страшных событиях начала 30-х годов в Украине говорят не только украинские парламентарии, но и герои книги, изданной в Лондоне:
«Мама говорила, что целью голодомора было сломить дух народа и заставить его принять коллективизацию. Сталин считал, что крестьянский склад ума, отличавшийся узостью, скупостью и суеверием, будет заменён благородным, товарищеским, пролетарским духом. («Шо за дурь! – говорила мама. – Треба було спасать свою жизнь – от и весь дух. Исты и исты, бо до завтра могло ничого не остаться»).
А вот, как вспоминает то время отец, инженер, всю жизнь писавший историю тракторостроения, но за ней всё равно наблюдавший историю человеческую:
«Каки токо идиоты дорвались до власти! Когда конструкторы предложили заменить громоздкий чотырёхтактный движок маленьким двохтактным бензиновым двигателем, его запретили на том основании, шо переходить з чотырех тактов сразу на два було слишком рыскованно. И розпорядились построить трёхтактный двигатель! Ха-ха!»
Он и о современной Украине говорит достаточно резко: «Сичас наша любима батькивщина у лапах преступников…» На что дочь, прообраз автора книги, замечает:
«У власти всегда стоят одни и те же люди. Они могут называть себя коммунистами, капиталистами или глубоко религиозными людьми, но их единственная цель – удержать власть в своих руках. Всей промышленностью в России сейчас владеют бывшие коммунисты. Вот они-то и есть алчные коммерсанты. А профессионалам из среднего класса приходится тяжелее всего».
Слышать подобное из уст участников отечественных прямоэфирных телепрограмм уже привычно и тривиально, но читать в книге, написанной в Англии, любопытно. Созвучие мыслей полное. (Кстати, невзирая на эти нелицеприятные строки, книгу перевели на русский язык и издали в России.  Украинских издателей этот роман пока не заинтересовал. Странно, не правда ли?)
                ЖИЗНЬ, КАК СЮЖЕТ ДЛЯ НОВОГО РОМАНА…
Роман о жизни украинской ветви фамильного дерева Очеретько пока не написан. Хотя Юрий Скорченко, так же, как Марина Левицкая, преподаёт социологию в университете. Не в Оксфорде, как сестра, а в Восточно-украинском национальном, в Луганске.
Его мать всю жизнь проработала в управлении геологии, отец снимал документальные фильмы, но не о тракторах, а о тепловозах и их создателях. А Юрий после армейской службы в Туркменистане (это, как он говорит, отдельная повесть) поступил на исторический факультет педуниверситета. Потом – работа в школе, аспирантура и защита диссертации по теме: «Комсомол Украины – помощник партии в повышении производительности труда шахтёров» (трудно поверить в реальность написанного, но это так). Защищался в Киеве, причём его научным руководителем был известный историк Ярослав Калакура. Была и тема докторской диссертации – тоже связанная с методами повышения производительности труда в шахтёрских коллективах Советского Союза. Но пришла перестройка, и Юрий Александрович поменял специальность. Говорят, что только единицы способны начать всё с нуля. Он смог. Поступил на юридический факультет университета, который окончил в 1998 году.
Говорит, что самым интересным было общение с деканом Лидией Лазор, человеком самобытным и мудрым, умеющим не только рассказать, но и подсказать, как поступить в трудной ситуации. Потом 4 года работал начальником управления юстиции Артёмовского района в Луганске (вот там он, точно, насобирал много материалов для возможного романа). Приходилось разбираться в самых разных ситуациях – от неуплаты алиментов и невыполнения долговых обязательств до стрельбы по судебным исполнителям. После «государевой» службы пришло время преподавания – сначала в институте культуры, а потом – в университете, где заведующий кафедрой социологии Борис Нагорный (тоже, кстати, автор оригинальной книги рассказов) создал атмосферу творческого комфорта.
- Мне интересно работать, общаться со студентами, надеюсь, это процесс взаимный, - говорит Юрий Александрович, - думаю, и у Марины ощущения схожие.
В романе – в центре внимания семейная история и конкретная ситуация повторной женитьбы овдовевшего отца героини. Семейная история Скорченко – тема будущего романа. Скажем только, что одна из его дочерей живёт не в Луганске, а в Новой Зеландии. И это тоже примета времени, в котором родственники за рубежом уже – не криминал, а лишь одна из возможностей познать окружающий мир.
                ВОНИ РОЗМОВЛЯЮТЬ НА МОВИ СЕРЦЯ
Когда после телефонных разговоров и интенсивной переписки было решено, что Марина с дочкой Соней приедут в гости к украинским родственникам, вопрос о том, на каком языке они будут изъясняться, не возник. Они, как и герои книги, «говорять на мови серця», то есть, причудливой смеси украинского и русского языков, которые в их сознании за 60 лет переплавились в нечто неразъединимое, но понятное. Опять-таки, всё как в окружающей действительности. Их пленил Киев монументальностью Крещатика и Майдана Незалежности. Кстати, как отметили гости, европейским оказался не только внешний вид города, но и цены на услуги. Отстаёт пока только уровень жизни. Они побывали на Тургеневской, где когда-то жили родители, в Бабьем Яру, который и сегодня страшен, как памятник жестокости. Гуляли по городу и разговаривали с людьми, и те их понимали. Потом поехали в Полтавскую область, в родные места Митрофана Очеретько. Лубны, Дашев, хутор Николаевка, там нашли соседку, которая ещё помнила бравого Георгиевского кавалера, помнила времена раскулачивания, когда поводом для репрессий были наличие швейной машины или хороший урожай яблок в саду… Очеретько не принял Советскую власть, которая лишила его звания, наград, всего, чего он добился верой и правдой. Но в армии УНР под командованием Тютюнника он воевал не против неё, а за Украину. Только, чтобы это понять, нужно было, чтобы сменились несколько поколений. Время не только доктор, но и учитель. Оценки, правда, ставит с опозданием.
Луганск не поразил воображения английских родственников. Но и не разочаровал. Радушие и гостеприимство Донбасской родни, терриконы на горизонте и дача на берегу Донца – всё это было из прежней жизни, которой они не знали наяву, но которая была в них вместе с родительской памятью и ридною мовою серця. Кстати, о терриконах. Муж Марины Дэвид, который в прошлом году приезжал в Украину по служебным делам, – член правления шахтёрского профсоюза. Он рассказал, что английские шахтёры и сейчас с теплотой вспоминают помощь советских коллег, посылки, которые им присылали в конце 70-х, когда Маргарет Тетчер не дрогнувшей рукой проводила реструктуризацию отрасли.
Шахтёрская солидарность дорогого стоит. Правда, в Англии уволенные шахтёры получали солидную компенсацию. Шахтёры Донбасса, узнав, как говорится на своей шкуре, что такое бездумное закрытие шахт, о компенсации и солидарности знают лишь теоретически.
 «Красивая страна, но бедные люди» - эта фраза младшей Левицки – Сони, как бы подвела черту их пребыванию на бывшей Родине. Они прощались, зная, что теперь уже не потеряют друг друга. Сейчас в письмах и телефонных звонках ведут речь о новом визите, новой встрече. Марина пишет новую книгу. О чём она будет? Уже не о тракторах. О людях, о том, как не просто выжить, найти общий язык, не забывая при этом мову серця.
В жизни бывает всякое, но не каждому достаётся. С этим согласен и Юрий Скорченко, который со своей матерью, урождённой Оксаной Очеретько, перечитывает изданный в Лондоне роман, находя в нём отголоски собственной судьбы. Кто знает, может быть, появится и украинское продолжение английского бестселлера.

Не знаю, напишет ли Юра книгу или сценарий, но если ему удастся оперное либретто, то музыку сможет сочинить ещё один наш одноклассник – Александр Харютченко, который окончил Московскую консерваторию по классу Арама Хачатуряна, а сейчас – преподаёт в академии культуры и искусств имени Матусовского. Александр – автор своего варианта оперы «Ромео и Джульетта», которую сам же поставил вместе со студенческой труппой. Уже в школе было заметно, что Саша будет обязательно профессиональным музыкантом – он окончил музыкальную школу, играл в городском оркестре (по-моему, на ксилофоне). Помню, как учительница украинского языка Мария Ивановна сказала о нём: «Що з нього вимагати. Хлопець буде гарним музикою». Так и вышло. А вот Володя Мицык, который играл на пианино с той же лёгкостью, как мы разговаривали, профессиональным музыкантом не стал, хотя играл на танцах в легендарном ансамбле в парке имени «Первого Мая».
Он стал учёным, доктором технических наук на кафедре «Технология машиностроения» в нашем машиностроительном институте, который теперь – университет имени Даля. Что ж, технология выиграла. Но музыка – проиграла.

       *   *   *
Дневники с “пятерками” хранил, а в подвале было сыровато.
Порчей дневники мои объяты, и забвеньем – все, что я учил.
В дневниках – оценки хороши. А за ними ничего не видно.
Отчего ж так горько и обидно, словно порча губит часть души.
А душа сама ведет дневник. Что-то помнит, что-то забывает.
Страшно за меня переживает, что “пятерки” получать отвык.
«Как много девушек хороших…» Кто ж спорит с классикой. И у нас в 10-В их было много, и не просто хороших, а красивых и умных (кстати, абсолютное большинство медалистов – девушки). Но мои отношения с лучшей половиной человечества в отдельно взятом классном пространстве складывались мучительно (для меня, конечно). Можно, наверное, оправдаться поздним развитием, но, если честно, то и с годами ситуация мало менялась. Застенчивость никуда не делась, и подспудно мозг и его окрестности терроризировала мысль о позорной комплекции, парализуя активность и находчивость. Тем не менее, возраст брал своё, общение развивалось, хоть и ступенчато. Несколько раз я был приглашён на дни рождения (вероятно, по рекомендациям родителей, как отличник и положительный персонаж). Именинные застолья расширяли кругозор по части горячих блюд и напитков (родительского дозволения удостаивались сладкие болгарские вина «Варна» и «Тамянка», а также кислючий «Рислинг»). Но, в целом, оптимизма не добавляли. Отношения оставались сугубо товарищескими и дружески-индифферентными. Хотя интерес, всё же, пробуждался и дал старт первому несмелому чувству. Естественно, безответному, да ещё и информационно беспомощному. То есть, объект тайных воздыханий о них и не подозревал. Зато у меня появилась фотография девочки моей мечты (выпала из портфеля её подруги, а я подобрал и не отдал). В общем, подобно Бальзаминову, я тоже фантазировал на тему возможных (невозможных) вариантов развития отношений. Но, не будучи фантастом от природы, трезво оценивал шансы и отдавал отчёт, что ничего мне не светит. Кто я, и кто она – красавица, спортсменка, комсомолка и т.д. Так оно и получилось. Каждый пошёл по зову своей судьбы. Но в имени моей дочери – имя первой невинной и безобидной любви. А ещё меня утешала поздравительная открытка, которую подарили девочки в десятом классе на день Советской армии и военно-морского флота. В ней было лестное пожелание, чтобы мои стихи радовали сердца людей. И написано это было рукой той, которая являлась в мечтах. Открытку храню и по сей день. А лучшего пожелания даже придумать невозможно. Во взрослой жизни с тремя одноклассницами работал на заводе. Лена Соколик (светлая память) была врачом в заводской поликлинике, а Тамара и Катя Кузнецовы (тогда они уж перестали быть однофамилицами) – инженерами-конструкторами. С Катей связано очень тёплое воспоминание из восьмого класса, когда я забыл дома карандаш, а без него учитель черчения в класс не пускал. У меня был такой поникший и расстроенный вид, что Катя (добрая душа) побежала, вытащила из портфеля свой и вручила мне. Это запомнилось на всю жизнь. Спасибо, Катя! Удивительные, трепетные ощущения испытывал, когда работал в телекомпании «Эфир». Она располагалась в бывшем здании нашей школы, которую на год раньше меня окончила и директор компании Татьяна Коженовская. Её кабинет был оборудован на месте бывшего класса биологии. Рядом когда-то был кабинет математики, украинского языка… Каждый день мы невольно возвращались в мир детства, и в синхронах молодых журналистов вдруг отзывались эхом школьные коридоры, а на экранах мониторов проступали незримые тени любимых учителей и школьных друзей. У меня тогда был трудный период. Проблемы со здоровьем жены накладывались на издевательское неприятие некоторых чванливых «широко известных в узких кругах» телегениев местного масштаба. Я мучительно вписывался в замкнутый круг заклятых друзей. В какой-то мере преодолеть всё это помогала добрая аура школы. Я ходил по коридорам и вспоминал счастливые мгновения прошлой жизни. Становилось легче.
И ещё по теме. Совсем недавно случайно разговорился с дамой примерно моего возраста, которая признала во мне выпускника школы, в которой училась и она. Оказывается в том году, когда мы её заканчивали, она перешла в шестой класс, и вместе с подружками обсуждала достоинства и недостатки мальчиков-выпускников. Так вот, как выяснилось, она из всех тогда выделяла меня. Как я ей благодарен за это признание. Я-то думал, что интерес ко мне абсолютно нулевой, и это примиряло с возможными неудачами. В то же время, невольно подстёгивало процесс совершенствования. Так что, во всём свой прок.      
               *    *    *
Открыта в комнату воспоминаний дверь, хотя скрипит и поддаётся туго…
Не списки кораблей – находок и потерь – зовут, перекликаются друг с другом…
Тугие паруса и ветер молодой, солёный привкус встреч и расставаний…
И память, что наполнена живой водой, не делит взмах – на «поздний или ранний».
Где похвалы бутон, а где угрозы плеть – не разберёшь, не сыщешь пятый угол…
И нелегко понять, тем более смотреть,  как за любовью мрак идёт по кругу.
          *      *      *
Лежит судьба, как общая тетрадь, где среди точек пляшут запятые,
Где строки то прямые, то косые, и где ошибок мне не сосчитать.
Бежит строка в дорожной суете, и я, как Бог за всё, что в ней – в ответе.
А в небесах рисует строки ветер. Он в творчестве всегда на высоте.
А у меня сквозь низменность страстей, невольную печаль воспоминаний
Таранит, разбивая жизнь на грани, строка любви, парящая над ней

«Как быстро и грозно вертится земля, и школьные старятся учителя! Нет силы смотреть, как стареют они за мирные дни, за военные дни»… (Александр Межиров).  Сегодня большинство наших учителей живы лишь в воспоминаниях. Учат ли они ангелов в небесной школе, или отдыхают от земных учеников, кто знает… Но мы их помним и любим. Даже, исходя из послужного списка выпускников только нашего класса, нам повезло с учителями. Компания получилась внушительная. Среди нас доктор технических наук, четыре кандидата наук, директор завода, два полковника, два заведующих отделениями медицинских клиник, завуч спортивной школы, заслуженные работники промышленности и культуры, лауреаты литературных и отраслевых премий, писатели, композитор, экономисты, врачи, инженеры, учителя…  И это только то, что мне известно точно. С некоторыми одноклассниками не встречался после окончания школы ни разу, и возможно их карьера ещё более утешительна и поучительна. Кстати, по партийной линии, почему-то, никто не пошёл. Но это, может, и к лучшему. Действительно, повезло, все учителя были хорошие, достойные. Но и среди них двое, на мой взгляд, - просто выдающиеся. Это учительница математики Анна Абрамовна Погорельская и преподаватель русского языка и литературы Алексей Михайлович Ушаков. «Ручки к бою!» - этой фразой он, в прошлом боевой офицер, прошедший войну, предварял контрольный диктант или сочинение. В чём секрет его умения привить любовь к литературе даже тем, кто до той поры чтение относил к разряду не вредных, но не нужных привычек? Наверное, в обаянии симпатичной Личности, в человечном, уважительном отношении, умении создать свой образ и артистично вести его жизненную линию. Я его обожал. Литература и так была моим любимым предметом, а с Алексеем Михайловичем и вовсе стала культовым занятием. Кроме того, он ведь был ещё и болельщиком «Зари», обсуждая с нами её результаты и перспективы. Это добавляло баллы в нашем представлении и ему, и «Заре».
Летом после девятого класса мы всей семьёй три недели жили в деревянном домике на базе отдыха на Донце. Условия были спартанские, но соседство с рекой и благоустроенным пляжем, наличие лодочной станции, столовой с телевизором, близость остановки пригородного поезда делали отдых замечательным. В соседнем домике обитал Алексей Михайлович с супругой. Он с удовольствием вёл беседы с папой обо всём на свете, пытался разговорить меня, но я от стеснения и волнения (как же, с самим Алексеем Михайловичем общаюсь!) терял дар речи и ограничивался односложными предложениями и междометиями. Тем не менее, в мой адрес им было сказано, что литературу я знаю отменно, пишу без ошибок, но учиться лучше идти в машиностроительный институт, получать нормальную специальность. Эти педагогические наставления родителями были восприняты с пониманием и одобрением. Я встретил их безрадостно. Потом, в середине десятого класса я написал очередное гениальное, как мне казалось, стихотворение о вечернем городе, дожде и душевном томлении и показал его Алексею Михайловичу. Он прочитал его, приобнял меня за плечи и сказал неожиданную в тот момент фразу: «Ты, Володя, стихи не пиши. Ты прозу пиши».  Я просто обалдел от этого. Но охота сочинять рифмованные тексты действительно исчезла. Надолго. Впереди был машиностроительный институт, тракторный завод, армия… И только там проза армейских будней способствовала реанимации поэтического осмысления окружающей действительности. Так что, совет был справедливый и мудрый. Правда, прозу я тоже не писал. Но читал – изрядно. Алексея Михайловича после армии я встретил один раз – выглядел он ужасно. Неухоженный, в застиранных спортивных штанах и тапках… Он не стал разговаривать, кивнул и прошёл мимо. А в моей памяти и сегодня – энергичный, артистичный, излучающий обаяние и уверенность в правоте своего дела и всей жизни. Светлая память. Анна Абрамовна с первого мгновения знакомства с нами давала уроки не только математики, но и интеллигентности, воспитывая чувство собственного достоинства, уважения к личности. Её уроки были похожи на институтские лекции и семинары с конспектами и обращением на «Вы». Любовь к ней, по-моему, была всеобщей. Соответственно, и математику учили старательно. Знания оказались настолько крепкими и хорошими, что и спустя 25 лет после окончания школы, я смог быстро и правильно решить все три варианта выпускного экзамена, который сдавал класс, где училась моя дочь Ира. Класс был с углубленным изучением языка и литературы, и, следовательно, с полным незнанием математики. Я сидел в соседней комнате, а классная руководительница по мере решения мною задач и примеров способствовала их успешной доставке на парты экзаменующихся. В общем, экзамен сдали хорошо. Я был очень доволен. Спасибо Анне Абрамовне. Если с математикой (той, которую называют элементарной) отношения складывались на основе определённого взаимопонимания (даже на городской олимпиаде был близок к призовому месту), то с физикой – на уровне спецкласса по литературе. Сказывалась, видимо, близость мироощущения. И если механику, термодинамику и оптику я с трудом, но осваивал, то электромагнетизм даже в рамках школьной программы был за гранью познания. Тем не менее, благодаря учительнице физики, выпускнице МГУ Инне Анатольевне Софроновой, отношения с мудрёной наукой удалось поднять до небывалых высот. Она тоже вела уроки, как институтские пары, её конспект делал законы и правила более доступными и понятными, а мои старание и усердие прокладывали магистральный путь к твёрдой «пятёрке».  Тем более, учитывая, что каверзные задачи на трение и движение грузов по наклонной плоскости иногда решались с папиной подачи «заводской профессурой» из бюро прочностных расчётов, я вообще приобрёл стойкую репутацию оригинально мыслящего физика-теоретика, достойного представлять школу на ученических олимпиадах. Успехов я там не снискал, чем озадачивал и расстраивал добрейшую Инну Анатольевну. Она считала, что меня недооценивают. Из шести выпускных экзаменов физика была последней. Первые пять я уже сдал на «отлично», и до золотой медали оставался последний и решительный шаг. Конечно, я боялся сложной задачи, а все теоретические вопросы запомнил, как магнитофон, включая электромагнитные засады и ядерные распады. На счастье, и задача попалась не трудная, даже сейчас помню – нужно было дорисовать простейшую электрическую схему с лампочкой. В общем, ура! Но нельзя радоваться заранее. Тогда я об этой мудрости не думал. Бодро оттарабанил всё, что вспомнил, второму преподавателю – молодому по тем временам и амбициозному Владимиру Ефимовичу Шершеру, который снисходительно выслушал меня и решил задать дополнительный вопрос – объяснить принцип работы двигателя внутреннего сгорания. Но и это не повергло меня в ужас. Объяснил принцип работы, нарисовал схему рабочего процесса…
Предвкушая счастливое мгновение, смотрел на учителя в ожидании вердикта. Тот не заставил долго ждать и пробормотал: «Ну что ж, неплохо. Твёрдую «четвёрочку» заслужил». Как я не потерял сознание от удивления и огорчения, даже сейчас не пойму. На моё счастье его бормотание услышала Инна Анатольевна. Прервав ответ кого-то из моих одноклассников, она развернулась в нашу сторону, и на её лице я увидел отражение своих переживаний. Наплевав на принципы педагогики и преподавательской солидарности, она свистящим шёпотом, в котором слышались отнюдь не соловьиные рулады, переспросила: «Что-что? Владимир Ефимович, Вы в своём уме, или слегка переутомились? Мальчик идёт на золотую медаль, правильно осветил все вопросы (значит, краем уха прислушивалась и к моему ответу), что Вы выдумываете»?   Изумлённый столь эмоциональной реакцией старшего товарища, Владимир Ефимович сдал позиции моментально: «Нет, я понимаю, безусловно, хороший ответ, всё правильно, можно ставить «пятёрку». Дальнейшую часть беседы высоких сторон я не слышал, поскольку был отправлен за дверь. В коридоре первой меня поздравила классная руководительница, учительница химии Таисия Ивановна Марченко. Я не стал дожидаться окончания экзамена и пошёл домой. Ещё издали увидел стоящих на балконе маму и дедушку. «Ну, как?» - они крикнули хором. И я вскинул руку вверх – «Золотая медаль»! Я не часто видел деда плачущим, но в тот день, когда он открыл мне двери, в его глазах были слёзы. Он обнимал меня и повторял: «Бог всё видит». И я был счастлив. Но всё ещё только начиналось. А Инну Анатольевну потом я несколько раз встречал в городе. Она с одобрением узнала, что я на заводе занимаюсь термодинамическими и аэродинамическими расчётами: «Всегда говорила, что у тебя прекрасные знания по физике». Но и мои поэтические опыты встретила без разочарования. Подаренную мной книгу прочитала, потом позвонила по телефону и очень тепло о ней отозвалась. Такой она была – не только хорошим учителем, но и человеком. Кто-то сказал, что науки делятся на две группы: физику и собирание марок. Но есть же ещё и химия, реакция на которую у меня всегда была положительной. Наверное, и благодаря Таисии Ивановне, тоже. Её называли «Таечка», хотя иногда буква «е» пропускалась. Но всё равно это звучало - любя. Она была доброй и заботливой. На родительских собраниях подробно рассказывала о каждом ученике, делала выводы и давала рекомендации. Поскольку на собрания чаще ходил папа, возвращался он оттуда с двойственными чувствами: во-первых, было приятно, что меня хвалили, а, во-вторых, «твоя Таисия истомила совсем – оно мне надо, их чужое горе, как они учатся, что им надо делать…»  Заботливой и доброй она и осталась в памяти. А знания катионов и анионов не пригодились совсем. Хотя химия – это жизнь, тем более, генно модифицированная, с консервантами и антиоксидантами. Всё-таки, что-то в памяти осталось, и из химии, и из биологии, из которой – гены, а  также таинственные аденозин-трифосфорная  и дезоксирибонуклеиновая кислоты (вот оно, торжество школьных знаний!) Елена Владимировна Пипко твёрдой рукой вела своих учеников по извилистым тропам биологической науки, лишь недавно избавившейся в то время от клейма «продажной девки империализма» (точнее, так идеологические мракобесы называли генетику). В отличие от них Елена Владимировна сумела придать биологии в рамках школьной программы вес едва ли не главной науки. Спокойная, ироничная, уверенная в себе, она вызывала уважение даже у тех, чьи знания не желали преодолевать обложку учебника. Помню, как вымачивал в соляной кислоте куриные кости, чтобы продемонстрировать на практике наличие кальция и его роль в строении организма (Елена Владимировна отмечала, что кое у кого и мозги, схожие с куриными, неплохо было бы продезинфицировать в кислоте). Это у неё шутка юмора была такая. Кости приобретали резиновую гибкость, что и становилось итогом эксперимента и основанием для получения «пятёрки», которыми строгая Елена Владимировна никого не баловала. Уважение было (и осталось) всеобщее и искреннее. Наверняка, не все преподаватели удостаиваются его. Елене Владимировне это удалось. Светлая память. «Надо себя сжечь, чтоб превратиться в речь. Сжечь себя дотла, чтоб только речь жгла». Красивый, но сомнительный совет классика советской поэзии сегодня пытаются виртуально (и не только) реализовать, причём отнюдь не его поклонники. Сжигают, правда, не себя, но речь – как одна из причин для испепеляющей ненависти присутствует. «Один язык, одна нация» - это тревожное заклинание в далёкие тоталитарные времена моих школьных лет было просто немыслимо. И это – тоже повод для размышлений. Украинский язык в классе учили не все, можно было получить от него освобождение, если родители переехали из других союзных республик. Избежать освоения «соловьиной мовы» можно было и по медицинской справке – если для ослабленного детского организма это обозначалось, как непосильная дополнительная нагрузка.
Но абсолютное большинство со второго класса приступало к методичному и основательному изучению украинского языка (помню на первых страницах учебника фразу «Евгэн грае») и достигало в этом процессе стабильно приличных результатов. Для людей моего поколения писать, хорошо читать и сносно говорить на языке великого Кобзаря – сложности не представляет. И всё это достигалось без назойливой настойчивости и безумного стремления к тотальной украинизации. Мои родители тоже не сомневались в необходимости знания украинского, и потому, учитывая старательный характер, я его знаю, не как родной, но как родственный, это точно. Спасибо учителям Марии Ивановне и Александре Григорьевне – благодаря им не самый любимый предмет давался без видимых проблем, а полученные знания оказались достаточными, чтобы не только общаться, но и работать журналистом в независимой Украине. Ещё немножко о языке и культуре. В традиционно русскоговорящем Луганске украинская речь на улице, в повседневных разговорах слышится не часто и сейчас. А в начале 90-х – и того реже. Я её услышал (на уровне суржика) из уст некоторых депутатов городского совета. Этим они, вероятно, утверждали свою бунтарскую «украинскость». Было видно (вернее, слышно), что знают они мову, если не хуже, то и не лучше меня. По крайней мере, я постоянно улавливал допускаемые ими «русизмы», но их это не смущало. Представляю, как коробила эта суржиковая смесь утончённого знатока украинского языка и культуры Юрия Алексеевича Ененко, с которым мы были в одной депутатской комиссии. Он, кстати, начинал общаться на истинно певучем украинском языке только в случае, если слышал подобную речь из уст собеседника. А обычно говорил на прекрасном, литературном русском языке. Это и есть образец интеллигентности, порядочности и, как принято сейчас говорить, толерантности. Так же ведёт себя и ещё один мой дорогой друг и литературный наставник Николай Данилович Малахута, знающий мову, возможно, как никто другой в нашем крае. Уважая собеседника, он никогда не доставит ему затруднение, говоря на языке, который не является для того повседневным, родным. А сам, кроме русского и украинского в совершенстве знает, практически, все славянские и вдобавок литовский. Но, чтобы так себя вести, надо быть Личностью, не только любящей родную речь, но и уважающей все языки. Это, к сожалению, встречается редко, и потому неприятности у нас случаются так часто. Говорят, что умение молчать на нескольких языках – это тоже искусство. И, всё же, учителя дали нам возможность говорить, причём не только на русском и украинском, но и на английском. И, как выяснилось в дальнейшем, весьма неплохо для выпускников средней школы. Майя Рафаиловна и Виктория Ивановна действительно не выходили за рамки школьной программы, но их «пятёрки» легко конвертировались потом в репутацию знатоков языка и в институтах, и после, когда возможность общения с носителями иностранной речи стала общедоступной. Так что, фраза «знает русский со словарём, а иностранный с переводчиком» - не про нас.  Жаль, но на уроках физкультуры языковая продвинутость никак не способствовала продвижению по полосе препятствий, главным из которых был пресловутый «козёл». Любимой четвертью была «игровая» - третья, и нелюбимой – «гимнастическая» - вторая (одна радость – самая короткая). Брусья, кольца, перекладина – всё это было страшнее высшей математики и физики вместе взятых. С благодарностью помню сочувственное отношение ко мне учителей физры Валентина Иосифовича (о нём уже писал) и Павла Антоновича (его, естественно, называли «Полтонныч», а учителя труда Павла Фёдоровича – «Полвёдрыч»). Павел Антонович как-то провёл с нами формально классный час, а на самом деле – просто дружескую беседу, в процессе которой поделился очень хорошими жизненными советами. Рассказал о комплексах спортивных упражнений, о пользе закалки, умывания по пояс холодной водой, о диете… «Важно быть не спортсменом, а просто здоровым человеком» - его слова подтверждаются каждый день. А он свою правоту доказывал собственной судьбой, преодолевая астму, оставаясь до последнего в хорошей спортивной форме. Доброжелательным и очень достойным человеком был и Павел Фёдорович, прошедший войну и не ожесточившийся, а наоборот, проникшийся любовью к жизни, к детям. Хоть и называл нас «зондер-командой», но относился к неумелости с пониманием, кое-чему научил, в первую очередь, порядку и соблюдению чистоты на рабочем месте. По крайней мере, в его мастерских всегда был порядок, а запах стружки и столярного клея в памяти – оттуда, из школьных уроков труда. «Пред будущим мы не властны, но прошлое – в наших руках» - эту фразу как-то сказала наша учительница истории Лидия Емельяновна, озадачив и посеяв сомнения в достоверности всех исторических сведений.
Она была молодая и, как сказали бы сегодня, сексапильная. По крайней мере, Коля Кравченко (о нём я уже тоже вспоминал) как-то сказал мне по дороге домой из школы, что Лидия ему снится по ночам. Мне, в силу моего неспешного развития, она не снилась, но интерес к изучению и осмыслению истории пробудила. За что искренне благодарен.      
Событий в бытие сплетенье и быта шаткая основа –
И всё – лишь ветра дуновенье, что обернулось вещим словом.
А в мыслях времена и лица – на плюс и минус вновь разъяты..
И вновь – страница за страницей слова, как памятные даты.
  *    *    *
История начинается с географии, как судьба – со строки биографии.
Как с глотка молока  - сервиз. А строка ведёт вверх и вниз.
Мимо танков и мимо трамвая, в направлении ада и рая,
Поминутно меняя маршрут и жонглируя «ТАМ» и «ТУТ».

Путь от «тут» до «там» при всей своей растянутости вдоль жизненной параллели – весьма краток и ограничен. Неограниченна лишь память, в которой некоторые события и даты не теряют свежести и спустя десятилетия. А некоторые – исчезают, словно их и не было. Вечная загадка. Не о всех я вспомнил, но всем учителям благодарен. И Николаю Иосифовичу Петлицкому, в том числе. Он преподавал черчение, был строг, пунктуален, ироничен, обладал своеобразным чувством юмора. Ученики звали его «Петлюрой» и боялись, как огня. Свою «четвёрку» в аттестате, которую он мне влепил после восьмого класса, я пересдавал в десятом. Нужно было сделать чертёж болтового соединения. Проклиная всё на свете, я при активной папиной поддержке со второго или третьего раза одолел общий вид, расставил в соответствии с требованиями единой системы конструкторской документации размеры и даже технические требования (на которые потом Николай Иосифович с недоумением взглянул, видимо оценив степень родительского участия в создании чертёжного великолепия). «Ладно, - сказал он, - всё равно чертёжником не будешь, ибо по складу ума – чистый гуманитарий. Ставлю тебе «пять». Но отцу – отдельное спасибо. Чертёж возьму на выставку школьных работ». Жизнь показала, что он и ошибся, и одновременно был прав. Черчение достаточно долго,  серьёзно (и мучительно) изучал в институте, да и работать с чертежами в конструкторском бюро пришлось ещё долгих 23 года. А прав был в определении склада ума. Он, всё же, более гуманитарный. Но, думаю, аэродинамические и гидравлические расчёты от этого не пострадали.  Говорят, что самая искренняя и преданная любовь к школе возникает после выпускного вечера. Наверное, это правда. Любить домашние задания и контрольные работы приятнее и спокойнее на расстоянии, и пространственном, и временном. А выпускной вечер был хорош! Ряды сидений расставили во дворе под открытым небом, погода была соответствующая событию. Я был в чёрном костюме, купить (достать) который оказалось нелегко. Помог папин сотрудник «через завсклад,  туваровед, и, соответственно, через задний крильцо», как говорил гениальный Райкин. Достали не в магазине, а на какой-то базе, без примерки, но фигура у меня уже на то время была близкой к стандартной. Чешский костюм сидел хорошо (я в нём ещё через пять лет сходил и на институтский выпускной вечер). Выпускных классов в тот год было шесть. Всех по очереди вызывали к президиуму, и директор школы Алексей Николаевич Стецюк (статный, с благородной сединой, настоящий директор!) поздравлял и вручал аттестаты. В нашем классе было двенадцать медалистов! Три – золотых (Лариса Василишина, Лена Соколик и я), и девять – серебряных. По-моему, коробочки с медалями выдали под роспись в учительской спустя несколько дней. Но и без коробочек ощущение счастья было непередаваемым! Для меня это была первая настоящая, выстраданная жизненная победа, очень важная в процессе преодоления собственных комплексов, неверия в свои силы и возможности. Я понимал, что впереди всё будет только труднее, но чувство радости и торжества в тот момент было всепобеждающим. В спортивном зале были накрыты столы с шампанским и пунцово-изумрудным помидорно-огурцовым изобилием.
Родители продумали (и оплатили) достойное меню, наверное, всё было очень вкусно, но я ничего не помню. Помню только вкус победы. Потом были танцы во дворе и подписи на память в фотоальбомах. Мне и сейчас стыдно – писал какую-то не к месту вспомнившуюся фразу на латинском языке (называется, выпендрился). Под утро пошли гулять в центр, на площадь Героев (идти-то было минут пять). Там выпили по глотку вина (сладкая «Варна») и разошлись. Всё. Сладость выветрилась. Школа закончилась. Надо было готовиться к приёмным экзаменам в институт. Даже страшно подумать, как это было давно. Прошла целая жизнь с приобретениями и утратами, со сменой государственности и политического строя. С миром и войной. Даже климат, и тот поменялся. И всё – в худшую сторону (это уже дань старческому брюзжанию). Я был конструктором, журналистом, редактором… Поэтом. Меня часто приглашали на творческие встречи в школы, техникумы, институты. Но ни разу – в родную двадцатую, которая вскоре переехала в новое здание. Может быть, поэтому… Впрочем, нет, один раз – пригласила сестра Лены Соколик Галина, которая работала здесь учителем. Я поделился с ней своими грустными размышлениями, и она (добрая душа) тут же организовала приглашение на встречу со своими учениками. Первые годы после окончания школы мы собирались в день встречи с выпускниками в начале февраля. Но с каждым годом нас приходило всё меньше. Заботы, семьи, работа, усталость… Несколько лет назад встретились на очередном юбилее школы, который отмечался в зале областного драматического театра. Нас пришло немного. А тех, что старше -  ещё меньше, совсем мало. Увы, к моему изумлению, вечер проистекал казённо и даже уныло. Немного теплоты и душевности (ещё и фирменного юмора) добавили лишь выступления знаменитых выпускников-ветеранов, почётных граждан Луганска Бориса Локотоша (светлая память!) и Владимира Гончарова. Ведущие вспоминали педагогов прошлых лет, хвалили и раздавали грамоты и подарки нынешним. До наших любимых учителей очередь не дошла. Их уже забыли. Я попытался восстановить справедливость, и когда предоставили слово, вспомнил их. И поблагодарил. Надеюсь, они меня там, на небесах, услышали.
    
Когда уйдем со школьного двора род звуки нестареющего вальса, 
Учитель нас проводит до угла, И вновь - назад, и вновь ему с утра -
 Встречай, учи и снова расставайся, когда уйдем со школьного двора.
 Пройди по тихим школьным этажам. Здесь прожито и понято немало!
Был голос робок, мел в руке дрожал, Но ты домой с победою бежал!
 И если вдруг удача запропала, - пройди по тихим школьным этажам.
Для нас всегда открыта в школе дверь. Прощаться с ней не надо торопиться!
Ну как забыть звончей звонка капель и девочку, которой нес портфель?
Пускай потом ничто не повторится, -  для нас всегда открыта в школе дверь.
                (Алексей Дидуров)