Стена 1. 1

Вой над Большой Никитской оборвался свирепым ударом. Ослепила вспышка. Свет вмиг мономерно занял все вокруг и расплавил в себе. Вернувшиеся контуры домов явили огромный матовый шар в районе Брюсового, с меркнущим пятном в сердце. Дрожью раскатило до самой Кудринской. В судорогах, нижняя часть Никитской стала таять. Крыши садились и растворялись в застилавшем покрывале тумана. После продолжительного грохота все замкнуло тишиной. К хмурому плотному небу потянулось черное облако дыма. Горели дома между Газетным и Брюсовым, горели изничтожающе, остервенело. Огонь раскалил усадьбу Брюса настолько, что сам сжижился, будто, и вытекал струями в небо со всей ее наружности, не различая стен и окон. Повсюду шипел кирпич. В голых проемах единственной уцелевшей стены старого дома купца Шнура, в серой пелене, едва золотила маковка Малого Вознесения. Левая сторона Никитской, сохранив только строй фасадов, рухнула  от ударной волны всем своим содержимым. Потрескивая в дыму, коптились дорические пилястры усадьбы Колычёвых. Груды кирпича прятали под собой асфальт. Улица красной рекой постепенно бледнела и пропадала вдали. Застывшие волны рухнувших стен еле проступали в толще плотной завесы. Одинокое бледное лицо Музы с маскарона консерватории с широко разинутым ртом в завале кирпичного лома замерло в удушье. Все в округе, от большой воронки на месте Брюсового и до кончика ее носа, - все разбило параличом. Единственным немым хронометражем стали густые клубы  аспидно-черного дыма, скучивавшие и волочившие время по своему разумению.
Со всех концов сбежался сильный ветер и выл в хребтах домов. Языки пламени порождали новые. В какой-то момент ветер притих и, еле заметная, тонкая его ниточка принесла шепот. Измотанная по пути, она транслировала еле понятно прошепченное, и, казалось, вот-вот обожжется в шипящей гари, разорвется и потеряется безвозвратно. Слышно было, как шепот дышал торопливо, не успевая наполняться кислородом, словно спешил вырваться. Снаружи, он хрипло шуршал в пустых ребрах улицы, то с одного, то с другого ее конца. Ветер раскачивался. Рванув раз со стороны Моховой, он произнес тем шепотом совсем вдруг ясное «три», за чем последовало «пять», «два», «один», снова «пять»… Сосредоточившись всем дуновением на этом, он не замечал, как все вокруг закрутилось вьюнком и пустилось в пляс. Туман пыли поволок подол, расстилаясь вверх по улице, в сторону Большого Вознесения. Понемногу пространство яснело. Муть отчаянно цеплялась за единично торчавшие стены. Показалась черная стена, вся испещренная дымящими проемами. Сажу будто распирало, она вываливала из них комками, громоздилась ввысь и, заглатывая стальной отлив неба, разбухала до неимоверных размеров мрачной дырой. Стена с одного конца лежала пологой руиной, тянувшейся последними кирпичами к стенам дома напротив. За горкой этой, у другого ее конца, в тлеющем мареве прояснился мужчина, весь в синем. Сгорбленный, на коленях, его прямые руки сверкали под короткими рукавами. У коленей пластом лежал другой, бездвижный. Он заведённо толкал его в грудь, подобно каменному изваянию, в истуканьем оцепенении, производил одно и то же движение вглубь груди. Та вжималась в себя вся и отпружинивала. Голова внизу, как будто ничья, сама по себе - кивала одобряюще в такт. Под ней выросла лужа запекшейся бордовой крови. Потеряв свой край в кирпичной крошке, она, словно вместе с изуродованными домами, затопила всю улицу. Прижав губы, он берег воздух на дыхание обоим, только цифры шепотом из одеревеневших легких проронял. Оба они возрастом были похожи. У лежавшего - лицо впалое, сухое, как слущилось будто.
Минуты покидали то место, его обескровленные жилы, оставляя время в глубокой коме. Человек на коленях все пересчитывал, прицеливая изредка пальцы на шею другого.
— Раз, два, три, четыре, … — вдох — раз, два, … четыре … — вдох.
Пробитые глазницы домов вели свой, обратный счет. Ветер устало ослаб. За спиной мужчины, в начале Газетного, на углу прямо, стояла одиноко легковая машина, укрытая слоем пыли. За припорошенным задним стеклом билась девочка в немом крике, лет восьми. С дальних улиц доносился, еле слышно, звук сирены. Он сбавил темп и прервался качать. В нескольких бездвижных секундах сгорбленно просидел с пустым взглядом, потом скорчил оскалившуюся гримасу, пытаясь выпрямиться. Все его лицо было уклеяно потными мокрыми патлами, в густых колосках которых, словно в солнечном берегу, отливало лазурью от голубых глаз. Он обратился ими на хмурый бестелесый колпак облаков. Где-то сирена продолжала настойчиво выть вдали. Это время, что он остановился, не шло будто. Он печальным взглядом всматривался в мертвое небо, казалось, собрав всю его голубую бездонность в своих глазах, и, чуть щурясь, внимательно искал в нем хоть малейшую зазубринку или пятнышко, менее серое остальномому. Сердце замедлилось, раздаваясь сильно и гулко в голове, и среди редких своих толчков стало слышно биение невпопад, наперебой этому. Он обернулся на машину с девочкой. Та смотрела на него, остекленевшая, оставив колотить в окно.