Привычна

Не стареют душой ветераны
 
Говорила она, и нисколько не смущаясь, доставала из сумки краюшку хлеба, бережно завернутую в газетку. Иногда вслед за хлебом  извлекала вареное яйцо и помидорку.
- Мама, - кричал ее сын. – Ну, почему ты вечно позоришь меня в гостях?
В ответ, она лишь плечами пожимала, повторяя свое: «Привычна!»
Сын, небольшой человечек, ростом ниже среднего, с озабоченным лицом государственного служащего, знающего, что его любовь к взяточничеству и роскошной жизни скоро обнаружится, заламывал руки.
Человек нервный, легкоранимый, он бегал по комнатам, беспрестанно ругая мать. Снова и снова нападал, и лицо его при этом отражало такое отчаяние, что, право слово, казалось, будто он, вот-вот выбросится из окна, решив покончить жизнь самоубийством.
Но всегда вмешивалась сноха и категорично, коротко постукивая ладонью по столу, громко и размеренно, она была учительницей младших классов, напоминала мужу, что свекровь – блокадница и, стало быть, теперь ее привычку, скажем, сметать крошки со стола в ладонь, а после отправлять в рот, ничем не выбьешь, сколько, ни старайся!
 Сноха свекровь уважала, но не любила, а только терпела ее причуды и называла, всякий раз, строго, с нажимом: «Ольга Алексеевна!»
Иногда, сидя в своей комнате, за вязаньем очередного свитера и, меж тем, погружаясь в мир иностранных новостей, которые часто показывали по кабельному телевидению, Ольга Алексеевна слышала ругань сына со снохой.
В обыкновении это происходило, когда сын заставал мать с граблями или метлой во дворе.
- На это есть дворники! – восклицал сын, глядя на мать с таким презрением, что ей становилось стыдно.
- Привычна я! – робко пыталась объяснить она сыну.
И смолкала, вспоминая многочисленные комсомольские субботники и дружины с красными повязками на рукавах, указывающие неряхам на погрешности в одежде или заставляющие куряк поднимать бычки с тротуаров. А как отучали плеваться на улицах! Почему-то почти все плевались и только перед самой войной усилиями многих дружин, беспрестанно нападающих с нравоучительными беседами на любителей помусорить или плюнуть, прекратили. Может, поколение сменилось. В войну, конечно, было ни до чего, голодные, холодные они, сами еще недавние школьники шли на фронт, на трудовой фронт, а после в госпиталь, служить людям, выхаживать раненых. Ох, сколько всего можно было бы вспомнить и рассказать сыну, но он никогда не интересовался, никогда не расспрашивал, а лишь нападал, венцом его безобразного поведения стал набег на учреждение, куда Ольга Алексеевна устроилась вахтером.
- Что ты тут делаешь! – орал ее сын с ужасом и гневом.
- Работаю, - спокойно отвечала Ольга Алексеевна, глядя с удивлением.
- Разве я недостаточно зарабатываю, чтобы ты не работала, а отдыхала в свое удовольствие, как другие старушки посиживала бы себе на скамейке?
- Мама! – заламывал он руки. – Ну, зачем ты меня позоришь?
- У нас слишком разные понятия о позоре! – тихо возражала ему мать.
- Моя фамилия, - задыхался в истерике сын, - Шестаков, понимаешь? Известна на всю область!
- Хочешь, я другую фамилию возьму? – насмешливо осведомилась мать, желая прекратить осточертевшие беспочвенные обвинения сына.
Он взвыл раненым зверем и выскочил вон.
Ольга Алексеевна продолжила работать, утверждая свое: «Привычна!»
Противостояние, таким образом, приняло новый оборот, и тут сын Ольги Алексеевны попал в больницу.
  Добегался, плакала сноха Ольги Алексеевны, жалуясь соседям, и рассказывала про кошмарную жизнь с ненормальным мужем. После ее ухода, Ольга Алексеевна тщательнейшим образом вымыла всю квартиру с хлоркой, наняла машину и перевезла из больницы разбитого инсультом, но своего родного сына, домой.
- Мамочка, - с трудом выговорил сын через полгода, - мамулечка, ты, наверное, устала? Полгода меня выхаживаешь, полгода!
- Привычна! – ответила тут Ольга Алексеевна, ловко наминая мякиши черного хлеба с супом, чтобы легче было накормить поверженного страшной болезнью сына.
- Привычна! – повторила она, вспоминая живые лица тех, кто выстоял блокаду и одолел собственную смерть...