Маняша

Каждый день сидит баба Маша на бетонной тумбе у магазина и продает нехитрый товар – старые игрушки, потрепанные советские книжки, добытые по подписке, хрустальные чашки, бывшие когда-то дефицитом и предметом гордости, комнатные цветы и прочий ассортимент. Солнышко светит ей в лицо, и она сидит, закрыв глаза и наслаждается его теплом. И снова, в который раз вспоминает, прокручивает в голове как кино, свою жизнь. Удивляется, как странно она поворачивается, как повторяется все, что было раньше – ее бабка когда-то, в войну, продавала на базаре всякую домашнюю утварь, чтобы наскрести хоть немного денег на еду и зимнюю одежду. И казалось тогда – вот кончится война и никогда этого не повторится. А вот поди ж ты – повторилось…

Мать Маняша не помнит. Ее не стало, когда девочке было года четыре. Помнит только тепло маминых рук, когда та обнимала девочку. Отец помыкался один полгода, а потом привел Маняше мачеху – тяжело мужику одному в деревне, с хозяйством и ребенком малым не управишься. Мачеху Маняша ждала с нетерпением – отец сказал, что «маму приведет». Но, увидев худую высокую женщину с нахмуренным лицом, девочка растерялась, сказала только тихонько:
- Мама…
- Тетя Зина, - сухо отрезала женщина. – Мать у человека только одна может быть.
Так и не выпало Маняше счастье называть кого-то мамой.
Тетя Зина была женщиной строгой. Оно и понятно – не до баловства было, годы трудные, предвоенные, в деревне голодно было. Спасал только свой огород и труд тяжелый с утра до ночи. У мачехи с отцом родилось еще двое детей, мальчик и девочка. Девочка незадолго до войны умерла от тяжелой простуды, а с братом Маняша дружила до самой его смерти, в восемьдесят пятом году.
Пришла война и стало совсем тяжко. Отец сразу же, в первых числах июля ушел на фронт и пропал без вести. Мачеха давала куда-то запросы, но точной информации не было – пропал без вести. Многие женщины до конца жизни ждали пропавших мужей, веря, что он жив он где-то. Но мачеха отца сразу же для себя похоронила и больше не ждала.
- Зачем себе душу надеждой рвать? Мне детей поднимать надо, а не сказки мечтать. Сына поднять надо и Кузьмы девчонка, не на улицу же мне ее выбрасывать. Вернется Кузьма – и слава Богу, заживем по-прежнему. Не вернется – на все воля Божья, я и к этому готова.
Так отвечала мачеха своим товаркам, когда те упрекали ее, что у той душа каменная. Со временем все оставили ее в покое, каждый в горе выживает как умеет. Тем более, что и времени-то на горе не оставалось. Работать за четверых приходилось, и себе надо, и на фронт отправить. Трудились все, начиная с самых маленьких. Маняша всю жизнь помнила, как за водой ходила. Деревня на горе стояла, а речка была у подножья. Вниз-то с ведрами легко сбежишь, а вот в гору пока с коромыслами залезешь – семь потов сойдет, особенно зимой. Шубейка хоть и худая, а тяжело. А ведра большие, взрослые, никому ведь тогда поблажки не было, взрослый ты или ребенок. На гору взберешься, валенками худыми снега начерпаешь, ноги замочишь. А сушить негде – печь топили только на ночь, избу погреть чуток, да поесть сготовить. А воды надо не ведро и не два. Бывало по пять раз за день к речке спустишься, так что к вечеру плечи ломит, хоть плачь. А плакать нельзя, мачехе еще хуже приходилось. Маняша с братом жалели ее, старались и поесть сготовить и по дому помочь, хотя и слова ласкового в ответ от нее не видели. По детству Маняша обижалась на нее, плакала в подушку, хотела скорее вырасти и уехать подальше. А став совсем взрослой, обида прошла. Поняла Маняша, как несладко жилось мачехе.

После войны бабушка, отцова мать, уехала в город, к сестре и Маняшу с собой забрала. Ей тогда пятнадцать исполнилось, в городе на работу можно было устроиться. Пошла Маняша на завод работать. Страна тогда из разрухи военной восстанавливалась, все требовалось. Там же, на заводе, Маняша и познакомилась со своим мужем, Петром Максимовичем. Он на пять лет ее постарше был и успел хлебнуть войны. Отец его до войны в колхозе шофером работал. От отца Петр перенял любовь к машинам и золотые руки. В шестнадцать лет парень мог разобрать любой мотор, умел водить машину. На фронте все пригодилось. А после войны пришел он работать на завод и Маняшу там встретил. Встречались они, покуда Маняше восемнадцать не исполнилось, а потом и поженились. Комнату им от завода дали. После всех бед военного времени это было таким счастьем – крыша над головой, мир в стране.
Дружно жили молодые, не ругались, не ссорились. Вот только одно их огорчало - не один год уже вместе живут, а детей у них все не получается. Сказывались те ведра воды, что Маняша в войну носила. Надорвалась, как сказала ей районный гинеколог. Маняша с этим смирилась и все силы направила на работу – окончила медучилище и вернулась на завод медсестрой. Называли ее теперь не Маняшей, а Марьяной Кузьминичной, уважительно и почетно. Ее медкабинет по району не раз первые места занимал по всем показателям. Через несколько лет наскучил ей завод, ушла она в больницу. Однако через год вернулась.
- Прикипела я, оказывается, к своему заводу. В больнице вроде и хорошо было, да все не то, - объясняла она свое возвращение.
Так и проработала она на заводе до самой пенсии. И Петр Максимович тоже остался заводу верен, до конца там работал. Начал от простого рабочего и дошел до начальника цеха. Мог бы при желании и директором стать – его ценило руководство, любили цеховые рабочие. Но он сам отказался:
- В кабинет попадешь и от народа оторвешься. А я хочу в самом сердце завода быть.

В сорок лет, проходя очередной профилактический осмотр, заподозрили врачи что-то неладное у Марьяны. Отправили проверяться и выяснилось, что она беременна. Спустя столько лет мечта сбылась, когда Марьяна уже и думать об этом забыла.
Родился у них сын, Федор. Марьяна в Феденьке души не чаяла, с рук не спускала. Петр Максимович временами даже сердился, что растит она из мальчика неженку и пытался воспитывать сына более жестко. Но Марьяна его к мальчику даже толком и не подпускала, настолько изголодалась она по материнской роли. Оберегала Феденьку как могла и где могла. Однажды Петр Максимович не выдержал, когда Марьяна, как обычно,  после очередной  трапезы стол с мылом протирала. Марьяна же и внимания не обратила – она страх как боялась всяких микробов, которые Феденьке могли бы навредить, поэтому гигиена для нее была превыше всего.
Когда Феде было три года, Петр Максимович настоял, чтобы Федю все-таки отдали в садик. Из-за страха Марьяны, что мальчик подцепит инфекцию, на детской площадке во дворе он  ни с кем не играл и отец справедливо полагал, что мальчик вырастет одиноким, без друзей и не научится общаться и жить в коллективе. Через скандалы и слезы жены ему удалось этого добиться. Федя проходил в садик несколько месяцев и вопреки опасениям Марьяны ничем не болел. Но однажды в садике один из мальчиков принес из дома кусочек колбасы, забыл его в кармане и вспомнил о нем только к вечеру. Феде он дал откусить, а сам съел остальное. Несмотря на то, что колбаса к вечеру оказалась испорченной, у мальчика не было даже рвоты, а Федю ночью увезли в больницу с тяжелейшим отравлением и не смогли спасти.
Винил ли себя Петр Максимович, что настоял на садике и, таким образом, косвенно повлиял на произошедшее, никто не знал. О Феде родители больше не разговаривали. Не мог каждый из них что-то переступить в себе. Переживали это горе молча, в одиночку. Молча ездили на кладбище каждый год, молча смотрели Федины фотографии…

Наступили девяностые годы. Повсюду начался хаос и раздел страны. Завод продолжал работать, но все хуже и хуже - зарплату не платили месяцами, молодые рабочие уходили - им надо было кормить семьи. Петр Максимович продолжал работать, но больше из за того, чтобы хоть в чем-то чувствовать свою нужность. Марьяна же с завода ушла - невыносимо было видеть полупустые цеха, в которых останавливалась жизнь.
Однажды Петр Максимович ушел вечером погулять, как частенько делал. Вернулся он необычно быстро. Еще с порога Марьяна почуяла неладное. Петр Максимович прошел на кухню и отрывисто сказал:
- водки дай!
Марьяна, не спрашивая, тут же нырнула в нижний шкаф и достала оттуда водку. Она всегда стояла на кухне - Петр Максимович алкоголиком не был. Единственный день, когда он позволял себе выпить - это было 9 мая. Налив водку в граненый советский стакан (другой посуды для водки Петр Максимович не признавал), она протянула его мужу, ожидая объяснений. Петр Максимович, стоя, выпил залпом, не поморщившись.
- Петруша, что случилось?
- Обидели меня, Маняша, так обидели.
- Кто?
- Дети.
Марьяна не знала, то ли он шутит, то ли всерьез.
- Иду по бульвару, навстречу пацаны лет тринадцати. Мои ордена увидели и знаешь, что сказали?
Лицо старика исказилось, голос задрожал:
- Вот, еще один дурак, с Германией воевавший. Если бы не он, жили бы мы сегодня в Германии, шоколад и жвачки немецкие ели бы.
Плечи его затряслись от рыданий, он опустился нм стул, бессильно стуча кулаками по столу:
- Маняша, неужели все зря было? Неужели наш народ зря столько страданий перенес? Продают нашу память, нашу историю за жвачку буржуйскую. Дураки малолетние, думают, в Германии они жили бы. Да их на свете не было бы. Я же видел, что немец в наших деревнях делал, как издевался над детьми, девчатами, стариками, ранеными.... Я ж этими руками из петель повешенных вытаскивал. Этими руками я кости на пепелище выкапывал, кого заживо сожгли. Я боевых товарищей хоронил. И все зря, получается!
- Не со зла они, Петруша. Ляпнул кто-то из взрослых, вот они и повторяют. Несмышленые еще.
- Несмышленые? Да ты сама вспомни - мы в их возрасте уже такую ответственность несли. А эти по улицам шляются, глупости рассказывают. Хотя не в них дело. Стервятники наверху страну по кусочкам растаскивают. А чтобы дела свои грязные оправдать, историю срочно переписывают, очернить нас пытаются. Где уж тогда мальчишкам этим правду знать. Верят они всему, что с телевизора рассказывают. Ох, Маняша, что же делается на свете? Как жить дальше?
Весь вечер просидели супруги на кухне, войну вспоминали и думали – как могут теперь очернять тех, кто с поля боя не вернулся, кто жизнь свою положил на то, чтобы сытые и холеные морды с экранов грязь выливали? Как могут они память своих дедов предавать?
Вдруг, у Петра Максимовича из рук стакан выпал и покатился по полу, бряцая гранеными боками. А старик остался сидеть, ухватившись за стол и пытаясь что-то сказать искореженным ртом. Марьяна перепугалась и побежала «скорую» вызывать. Увезли Петра Максимовича, а к утру его не стало – тяжелейший инсульт не оставил шансов дотоле крепкому старику…

Марьяна, как и с Феденькой, переносила свое горе молча, без единой слезинки на людях, за что хвалили ее соседки, не понимая, что от этого Марьяне только хуже будет. Однажды лишь ее прорвало, когда соседка, узнав, что Марьяна будет хоронить мужа в военном мундире, с орденами, сказала:
- Не клади ордена, оставь себе. Или в музей снеси, пусть ребятишки придут, посмотрят.
И вот тогда Марьяна с неожиданной для всех злостью и ответила:
- Петруша эти ордена заработал, кровью своей – ему и носить. А ребятишкам и жвачки в ларьках хватит.
Так и похоронили Петра Максимовича, в боевом мундире.
Марьяна осталась одна. По привычке вставала утром готовить завтрак мужу, но потом спохватывалась – она же одна теперь… Через несколько месяцев начала Марьяна тосковать от такой одинокой жизни, от своей ненужности никому. Стареть начала… Соседи, раньше звавшие Марьяной Кузьминичной, теперь звали баба Маша. Сильнее, чем прежде, тосковала баба Маша по Феденьке, про то, что внуков у нее никогда не будет, что не нужна она никому как бабушка, что не нужны никому ни ее сказки, ни пирожки с пылу с жару, как ей когда-то мечталось…
Однажды, несколько месяцев спустя, зашла к ней Алла, соседка. Алле было лет двадцать, она с мужем и двухлетним сыном снимали квартиру в этом подъезде. Были они приезжими из какого-то маленького городка. Муж Аллы занимался ремонтом квартир и вообще всем, на чем можно заработать, а сама Алла сидела дома с ребенком. Сейчас же она со слезами на глазах стояла в прихожей:
- Баба Маша, выручите! Не знаю больше, к кому за помощью идти! Саньке денег уже несколько месяцев не платят, жить не на что. А мне продавцом в киоск предлагают выйти, все ж деньги. А Кольку не с кем оставить. Можно я к вам его приводить буду? Я платить буду, вы не думайте, что просто так, задаром.
Баба Маша обрадовалась – вот и польза людям, которую она хотела. Тем более, что Алла и муж ее всегда были приветливы.
Так вот и начала баба Маша с колей нянчится. А там и другие мамочки со двора, помявшись немного, своих детей к ней приводили – работать надо было, времена трудные, мужикам в одиночку семью ой как тяжело было тянуть. Бывало, целый детский сад у бабы Маши собирался. Она всех детей приласкает, в кружок рассадит, сказки рассказывает. Полюбили ее дети. Бывало, идет она по двору, а со вех концов малышня несется:
- Баба Маша! А ты мне сказку про Жихарку расскажешь?
Смотрела на них баба Маша и глаза слезами наполнялись:
- Вот у меня сколько внучков! Своих Бог не дал, зато чужие есть.
Чаще всех у нее Коля бывал. Зайдет за ним Алла вечером, что-нибудь вкусное занесет – деньги баба Маша отказывалась брать.
- Аллочка, я пенсию худо-бедно получаю. Много ли мне старухе надо? А у вас ребенок, вам деньги и так нужны, каждая копейка. Если уж мне совсем тяжко станет, то возьму. А так – не надо.
Не счесть, сколько чая выпили Алла и баба Маша в те вечера. Алла про себя рассказывала:
- Сирота я. Родители погибли, когда мне десять лет было. На воспитание меня тетка взяла, из отцовских родственников. Не шибко ласковая была, но и не обижала. Кормила досыта, как могла одевала. Но однажды, мне лет пятнадцать было, я ее разговор с подружками услышала. Тетка сказала, мол, до восемнадцати воспитаю и хватит. А то дальше принесет в подоле, а ребенок здесь не нужен. Мне так обидно стало. Я ж старалась изо всех сил – училась, по дому все делала, лишь бы обузой не быть. А она про меня вон как думала. Думала, что у меня на уме только мужики. А мне ведь тогда пятнадцать всего было. Поэтому я как школу окончила, так сразу на работу и пошла. И почтальоном работала, и полы мыла, и квартиры убирала. Я никакой работы не гнушалась, главное чтобы она была честной. Кто-то во дворе в меня пальцем тыкал – поломойка идет, а мне все равно. Я зато в любых условиях выживу и выкарабкаюсь. От тетки я почти сразу и ушла – нашла себе комнату в общаге, мы ее напополам с одной девочкой снимали. Тетку, я правда не бросила – все равно приходила к ней. Она ж меня все-таки вырастила, в детдом не сдала. А я умею добро помнить. Да и не злая она была, просто строгая – боялась, что я по плохой дорожке пойду. Вот и держала меня в узде, как умела. Но бить не била, просто строжилась. А потом от инфаркта умерла, хотя нестарая еще была. Я ее похоронила, как положено. А Санька мой из дома от отчима ушел. Тот его сразу невзлюбил. Вот Санька и ушел. Потом мы с ним встретились, поженились, решили сюда переехать. Все-таки в большом городе возможностей больше. Так и живем теперь.
Баба маша слушала и кивала сочувственно. Тяжело сейчас молодежи. В их времена не легче было, но они создавали, отстраивали. А сейчас все рушится и люди потерялись – как жить? Во что верить, если на глазах сыпется то, с чем жили десятилетия?
Через некоторое время из азиатских республик русские начали уезжать в Россию. Засобирались и Алла с мужем, звали с собой бабу Машу.
- Одна вы у меня из близких людей, и у вас никого нет. Зачем вам здесь оставаться? Кто ухаживать за вами будет? А у нас там дом будет, нажились с Санькой в квартирах, надоели эти коробки бетонные, будем дом строить. Будет у вас комната с видом в сад, на яблоню цветущую.
Подумала баба Маша и отказалась – страшно на старости лет с места срываться, уж лучше здесь, где все привычно. Отказалась, а позже пожалела. Вначале-то ничего было, пока силы да здоровье еще были. А вот как возраст за семьдесят перевалил, так и тяжело стало.
Алла писала часто, рассказывала про жизнь – они с Санькой хорошо устроились, по строительной части. Саня сколотил бригаду строительную, Алла окончила университет по дизайнерской специальности, работали с мужем в паре – она проекты рисует, он строит. Родилась у них дочка, Коля вырос. В общем, не жалели о переезде. Приезжали иногда, с собой каждый раз звали. И каждый раз в последний момент баба Маша отказывалась – неудобно становилось, все казалось, что обуза она им будет. Поэтому она старалась писать бодрые письма.
Вот только сдавать она стала все быстрее и быстрее. И глаза хуже видеть начали – врачи сказали - нужна операция, да баба Маша побоялась. Пенсии впритык на жизнь хватало – какая уж тут операция. А когда совсем уж поняла она, что немощь подкрадывается, решила она все-таки Алле написать. Да вот незадача – адрес потерялся. Письма-то баба Маша в ящик складывала, а конверты для записей своих использовала. И ни один не сохранился. Забеспокоилась старуха, а потом решила следующего Аллиного письма дождаться и с него адрес списать. В нетерпении каждый день ящик почтовый проверяла.
Но здесь ее ждало страшное разочарование – когда письмо пришло, кто-то напакостил в подъезде – вытащили все из почтовых ящиков, на меленькие кусочки разорвали и обратно бросили. Баба Маша держала в руках эти белые клочки и беззвучно плакала – порвалась всякая связь с Аллой. Доживать ей теперь жизнь в одиночестве. Алла после этого не писала – наверное, решила, что раз ответа нет, то и бабы Маши уже на свете нет. Сложила баба Маша эти клочки в старую выщербленную вазочку и на стол в кухне поставила. Вроде как Алла рядом. И придумалось бабе Маше, что все-таки вспомнит Алла о ней, поймет, что на самом деле ей плохо и одиноко и приедет за ней. Вроде как сказка такая, со счастливым концом.
А пока баба Маша каждый день у магазина на бетонной тумбе свой бедный товар раскладывает да на людей вокруг глядит. Пройдет мимо человек, на «прилавок» взгляд бросит, на старуху сочувственно поглядит и той легче – вроде как поговорила с кем-то, вроде заметили ее, все ж нее так одиноко. А бывало, идут мимо весь день люди и никто внимания не обращает. Плакать хотелось в такие минуты, как будто баба Маша и не существует вовсе.
Солнышко за магазин заходит – значит домой пора. Собирает баба Маша свой нехитрый скарб в чемодан на колесиках. Его она как-то на помойке подобрала – очень удобен оказался. И домой идет. Смотрит – сидит на лавочке у подъезда какая-то женщина. Бабу Машу увидела, к ней кинулась:
- баба Маша, родненькая!
Вгляделась в нее баба Маша – Алла!
А та ее обнимает и причитает:
- простите меня, дуру! Оставила я вас одну, совсем одну!
Баба Маша ее в квартиру завела да давай расспрашивать, какими судьбами Алла здесь очутилась.
- я по письмам неладное почуяла, что трудно вам одной. В последнем письме спросила, может приехать к вам? А ответа нет. Я уж грешным делом подумала, что нет вас больше. Звоню – а телефон отключен.
- мне его давно за неуплату отключили, Аллочка. Да и звонить мне некому. А письмо то на мелкие клочки порвали, а у меня и адреса твоего нет.
- а мы с Санькой забеспокоились, да и решили приехать, на месте все узнать. Соседи ваши сказали, что с утра вас видели, что пошли вы куда-то. Ну вот я и жду с утра, пропустить боюсь. Но теперь уж я без вас не уеду.
Баба Маша счастливо вздохнула и поправила рукой волосы. На душе было светло. За ней приехали.