1. Я превращусь в свет...

В основу настоящих материалов легли интервью, взятые у писателя Дарьей Ставцевой и Элиной Чернышевой, студентками пятого курса отделения журналистики Орловского госуниверситета во время своей преддипломной практики в газете «Орловская правда» в марте 2015 года.


АНАТОЛИЙ ЗАГОРОДНИЙ :  « Я ПРЕВРАЩУСЬ В СВЕТ…»   

Интервью в некотором роде получилось провокационным, но нам очень хотелось понять и передать через это интервью, что же это такое –современный русский писатель из российской глубинки. Надо сказать, мы были еще под обаянием прозы Анатолия Загороднего, а именно, одного из её кусков под названием «Цветы безумия» из романа-утопии «Сад земных наслаждений», который мы прочитали в альманахе «Орёл литературный». Непосредственным же поводом для встречи послужил выход в свет новой книги Анатолия Загороднего – «Тайна откровения» (Орёл. Издательство «Картуш», декабрь 2014 года, 440 стр.)
                Дарья Ставцева, Элина Чернышева…


               1.От «Сада» к «Тайне» и обратно

- Рады выходу книги?
- Только в том смысле, что сброшен груз, который уже не обременяет. Я могу снова отдаться роману,  - моему «Саду…»  Я просто было прервал работу над ним на несколько лет. То есть ради этой самой «Тайны…»
- Что же это за книга, ради которой задвигается в стол роман? Это проза?..
- Вообще-то тут под одной обложкой несколько разделов. Есть и проза. Но её – кот наплакал. Это мой первый рассказ - «Гроза», когда-то написанный в присест ( я дал его для контраста с новой своей стилистикой, чтобы как-то обозначить разницу), и маленькая повесть пятнадцатилетней давности «Время вылета бабочек», - кстати говоря, отвратительная вещь... Хуже некуда…
- …?
- Видите, наши произведения – это как цветы на ветру, которые распускаются в душе и, распустившись, тут же облетают… На очереди – другие. Это – состояния души. Сегодня одни. Завтра иные. Сегодня я не совпадаю с собственной вещью. Но у кого-то, быть может, получится… 
- А что же Тайна…
- Это одноименное с книгой сочинение, занимающее в ней львиную долю…  Это, так сказать, публицистический манифест, писанный в художественной (по возможности) форме.
- О чем он?
- В общих чертах - это попытка (глубоко личная) исследования Библии и разума, как он в ней дан, в их соотношении с современной наукой о человеческом мозге и интеллекте. Это сверка собственных рефлексий и интуиций с общечеловеческими, попытка через обзор культур прошлого и феноменов настоящего заглянуть в будущее.
- Как оно вам видится?
- Так, что если вот  вы, Элина, захотите (конкретно, вы), превратиться в шелковую бабочку, чтобы стать еще прекрасней, у вас это получится… Вы, кажется, запунцовели... Как огнёвка, - есть такая бабочка… Сдаётся мне, у вас уже получается…
Писатель прошёлся по кухне. Кухня – это рабочий его кабинет по жизни. Удобно. Здесь можно готовить пищу. Греть кофе. И, не отрываясь от компьютера, снимать его с плитки и разливать по чашкам. Должно быть, для расширения жизненного пространства, створки окна, несмотря на холод, распахнуты, - там, за окном во дворе  уже набухают вербные почки…  Скоро зацветёт черёмуха, следом акация и белый шиповник.
- Хотите, можете перебраться в цветок, в качестве некой метафизической сущности, приняв его обличие,  - непринужденно продолжил писатель. –  Я уже чувствую идущий от Вас аромат. Если хотите, превращайтесь в ветер.  В любую стихию.
- А можно нам, одной - в пеночку? Другой  – в луговую овсяночку?   
- Можно, - великодушно согласился писатель. – Люблю, когда птички чирикают. Сам я превращусь в луч, по Циолковскому. То есть, распадусь на атомы, а далее на фотоны. Иначе говоря, перейду в свет…
Писатель помедлил.
- Признаюсь, я давно уже подготовил вещички, - сообщил он, - к путешествию по Вселенной.
Сочинитель стал крайне серьёзным.
- То есть от того, что знаю, доподлинно  (я это установил со всей строгостью и корректностью) –  всё в этом мире станет возможным. И я таки отправлюсь шляться по космосу. Не сейчас, так по  смерти. Ибо по смерти – восстану, рано или поздно, - взгляд у писателя сузился и стал необоримым, -  по Николаю Федорову. Мне это тоже удастся. И даже всем и сразу. Всему человечеству. Все мертвые восстанут. Все чаяния человечества с непреложностью железного закона, вытекающего из закона человеческого существования (логики его возрастания и развития), сбудутся! Вот вывод, который я делаю из своего исследования…  Сбудутся, если… если только будет соблюдена  человечеством этика Христа… Иначе мы рухнем в пропасть, обратно, назад, в допотопный век, то есть в соответствии  с нынешней логикой прогресса так, как она ныне есть (Хиросима, Чернобыль и т.п.)… 
- Кот вам мешает…
- Что?..
(На столе между нами на авторской рукописи возлежал сиамский кот, умывая себя лапками за ушами…) 
-Ааа…  Нет. Умиротворяет. Это Филя, что означает в свободном переводе с латинского на русский – любящий литературу. Филя - усеченное от слова  -  филолог, а не от простофили… Рукопись - излюбленное им и законное его место. Он просто упивается от моих сочинений. Ему нравится играть ручкой. На серьёзе - Филя ощущает и ловит кайф от энергетики, исходящей от перьев и того, что ими начертано и записано.   
- У Вас, ну, насчет кота и насчет превращения нас в птиц – это неожиданно,  верно, в книге много и других  невероятных и непривычных мыслей … - не без иронии хором произнесли мы. Сочинитель посмотрел на нас с грустью.
- Невероятных, невероятных относительно, много… Что до новых – нет… В принципе, в своей книге я не привёл ни одной, так чтобы она впервые прозвучала, мысли.  В книге нет неожиданных (тем более эпатажных) положений, как может, на первый взгляд, показаться. Согласно Экклезиасту. Вообще, если кто-то полагает, что он способен сказать нечто новое, такой человек – глуп, или просто чокнутый. Я не сумасшедший. Напротив, я, может быть, самый трезвый и рассудочный человек в Орле. Другое дело, что к некоторым из положений книги, как они ни выглядят парадоксально, я пришел, как мне кажется, сам по себе, самостоятельно, и я этим  и вправду горжусь. Что я сделал, так это лишь сверил свои мысли с чужими, бывшими до меня, за тысячи лет до моей жизни, раскопав их в пучинах литературы. Таким образом я утвердился в них. И понял, что все наши мечтания, всего и целого человечества  -  это реалии. Что Библия – она просто и в действительности  – от иного, не от сего мира. Христос – жив, - Свет тихий, Свет невечерний. И это есть – непреложность. Очевидность, которую не опрокинуть. Всё же сказанное выше и вместе придает  книге личностный характер и оттенок, без которого всё в этом мире мертво. Ибо не обременено, точнее скажем, не беременно - духом.
Писатель как бы отключается. Нам делается страшно. Но вот он вскидывает голову… 
- Да, да, - провозглашает он. -  Всё, что ни будет, всё  уже было и есть там - в Библии, в мифах и сказках (если вы переведете их на рациональный язык, как в плане, в проекте  грядущего человечества, данного свыше), и там, - писатель показывает на небо,  – в качестве вечных и неизменных сущностей, по Платону. И тут тоже, кстати говоря, - показывает на голову. – Только под мозговою коркой, в  подсознании, которое не спешит открываться нам, чтобы мы не воспользовались этим знанием во вред самим же себе (мы люди падшие, от Адама)… Вот почему знание открывается нам по толике… Кем? Господом… Знания наши и возможности (неограниченные)  до поры упакованы ( как архивы в компьютере)… Но они еще ждут своего часа… 
- Анатолий Яковлевич, но и всё же, как это связано с романом «Сад земных наслаждений», над которым вы сейчас работаете. Почему всё же, для чего он был отложен ради этой книги?
- Вследствие головной, сердечной и прочей всякой разной недостаточности, которую мне должно было устранить и как-то восполнить. Вы поймете в чем дело, когда я вам скажу следующее.
В данное время, сейчас,  даже когда я разговариваю с вами, мысленно я пребываю в райском Саду. Именно там и прямо сейчас разворачивается действие моего романа, уточню, последней его части. То есть я уже отправился в свое путешествие. Да, да, я здесь и там – в одно время. Человек вообще амбивалентен.
Итак, не обманывайтесь, будто бы я с вами. Если и с вами, то наполовину. Я прямо таки слышу, как меня окликают из Сада…
« - А куда это господин Пырьев пропал? Наш доморощенный-то  писатель? Чего это он под столом прячется? (ну, положим, я обронил пуговицу, и залез под стол, в самом деле, поискать её) Эй! Иоанн! (имя, переиначенное с русского на греческий изначальный манер)»
 Что же, если уж признаваться, то признаваться до конца. Да, ныне я там, в райском предивном Саду. Я сижу за одним столом с Франческо Петраркой. С его Высокопреосвященством (Петрарка был каноником) и его возлюбленной донной Лаурой. В компании с императором Наполеоном Бонапартом. Также Вергилием, психопомпом, проводником Данте по аду, и русским святым отцом Серафимом Саровским, который постепенно делается центром компании. Среди таких людей я просто обязан быть если не равным им, то хотя бы человеком мало-мальски – образованным. Вообще ориентирующимся во времени и пространстве… Среди времен, народов и цивилизаций. Хотя бы немного сведущим в Библии… Для этого и сел за «Тайну», чтобы вернуться от «Тайны» к «Саду». Пути господни неисповедимы, и в творчестве тоже.
- Это понятно, но, в свою очередь, для чего, что вас туда занесло, то есть, как вы там оказались, почему?
- По нетерпению… Я моделирую в Саду то будущее, которое уже различил сквозь завесы моей «Тайны»… Литература, она не только и не просто отображает мир, нередко она конструирует его, а случается, и прогнозирует… 
-Тогда последний вопрос, то есть связанный с вашим творчеством. Какова же идея книги? Верно, ею всё-таки разворачивается пружина и движется действие романа, осуществляется сам его ход?
- Так, так… Идея – всё. Бытие – ничто, мнимости, как сказано даже в Библии, у Иоанна. Тем более по Платону, или Павлу Флоренскому. Так вот… Дело в том, что ад, как он устроен и есть согласно античным и средневековым источникам, точнее, ось преисподней – ныне кренится, геенна в настоящее время смещается на землю и расползается по земле. Это, скажу я вам, факт. Некий катаклизм, верно, по ошибке, по недоразумению, но который абсолютно, тем не менее, детерминирован, этот катаклизм и кидает, и забрасывает моего героя – в Сад, за пределы земли. В первой части романа я как раз и занимаюсь тем, что изображаю этот самый, обозначенный нами выше, в нашем случае, русский ад, нами же устроенный на земле (только вспомните 90-е годы). И я кляну эту землю и человеков, которые ходят по ней. Во второй же части, только будучи выброшенным за пределы земли, только вдалеке от неё  я, наконец, ничтоже сумняшеся, наконец, сознаю  –  через катаклизмы и ад, через тоску, далеко от земли,   – как прекрасна земля! И на ней человек – как он дивен и чуден! И оттуда я вижу, различаю, как Россия всплывает из вод, словно Китеж-град, озаряясь, как Град Божий, освещаясь предвечным светом…