Здравствуйте!

    Майское солнце смотрело на землю с ласковой улыбкой. Я, беспечный и лёгкий, вприпрыжку нёсся из школы домой. Настроение под стать погоде, в голове, как и на небе, ни облачка, а мысли о приближающихся долгожданных летних каникулах были сродни солнечным лучам. Ну и что из того, что две недели придётся поработать в колхозе на прополке свеклы, домашних заданий там ведь не задают, да и после этого будет ещё больше, чем два долгих месяца, приключений.
   Быстрокрылые ласточки совершали над головой стремительные полёты, прорезая золотистую синь. Воздух утопающей в нежной зелени цветущих вишен и яблонь станицы будоражил и придавал какую-то невесомость…
   Конечно же, я его заметил ещё издалека. Он сидел на одном из двух громадных камней, лежащих возле его хаты, и сколько я себя помнил, выполняющих роль скамеек. Чуб из-под фуражки с треснувшим посредине козырьком, хрящеватый тонкий нос с горбинкой, пышные седоватые усы, закрученные слегка на концах, торчали в разные стороны, во рту дымилась самокрутка. Дядька Гаврила – я побаивался его и всегда старался обойти стороной, но видимо, хорошее настроение убаюкало мою осторожность – я почти пробежал его, когда услышал зычный окрик:
- Ну к, пострел, стой, подь сюды! -  Внутри всё оборвалось, я остановился и, как кролик к удаву, поплёлся к дядьке Гавриле. Он взял меня за ухо крепкими, жёлтыми от курева пальцами и слегка потянул вверх:
- И чё это мы не здоровкаемся, а?
Пытаюсь без всякой надежды на успех облегчить свою участь:
- Н-н-не заметил!
Это сейчас я бы, наверно, увидел хитрые и задорные искорки в его прищуренных глазах, а тогда от ужаса просто боялся на него смотреть:
- Я тебя ещё от угла улицы заметил, а ты мне здесь брешешь про слепоту свою, чей внук будешь?
- Д-д-деда Арсентия…
- Это того, кто на свадьбах на гармошке играет?
- Д-д-да…
- Вот и скажи ему, что ты с дядькой Гаврилой не поздоровкался…
  День изменил свои краски, на душе стало так тоскливо, и я брёл домой, уперев взгляд в носки своих сандалий, все радостные до этого мысли испарились.
  Деда дома не было, и ожидание потекло тягуче и муторно. Не скажу – узнает, наверняка влетит, скажу, тем более влетит – вот ведь альтернативка странная…
Он пришёл, пофыркал у рукомойника, плескаясь раздетым по пояс, вытерся принесённым бабушкой полотенцем и принялся у верстака под навесом  чинить конскую сбрую.
Я подошёл и быстро невнятно пробубнил:
- Деда, я с дядькой Гаврилой не поздоровался…
- Чёй ты там, Миколка, себе под нос бубонишь, говори внятно!
Пересилив страх, я решил – будь что будет, и выпалил:
- Деда, я с дядькой Гаврилой не поздоровался и соврал ему, что не заметил его!
Дед посмотрел на меня внимательно, поднял руку – всё внутри у меня опустилось, я съёжился  - а он положил ладонь на мои начинающие выгорать на солнце непослушные вихры, потрепал их и сказал:
- Уважь старших, внучок, от того, что ты скажешь «здрасьте»  и кивнёшь,  ни язык не отсохнет, ни голова не отвалится…
Всё  снова лучилось и играло красками…
На следующий день я шёл по станице и всем встречным, улыбнувшись, говорил: «Здравствуйте!». Люди здоровались в ответ, некоторые, остановившись, спрашивали:
- Это чей такой будешь? – И я гордо отвечал:
- Внук деда Арсентия!
Прошло много лет, нет ни дядьки Гаврилы, ни деда. Порой, иду улицами своего города, смотрю на прохожих и ловлю себя на том, что меня прямо подмывает сказать: «Здравствуйте!». Сталкиваюсь с тем, что, встречаясь со мной взглядом, люди либо быстро отводят глаза, либо просто отворачиваются. Наверно, не случился у них в жизни дядька Гаврила…