Тайна откровения, пролог

                ОТ АВТОРА

«Тайна откровения»…
Наверное, здесь такое название, которое одно уже не может не дразнить и не тревожить наш ум.
Кто мы, откуда и куда идем? Что есть наш ум? Что такое и как является мысль человеку? И что такое есть откровение? Где место разума? Как и откуда дается нам знание? Не то, школьное, которым формируется мировоззрение, но то, которым преображается мир, с другой стороны – душа человеческая… И сам человек… Есть это процесс эволюции? Или следствие Божьего промысла? – вот вопросы, которыми задаётся автор в своей книге.   
Настоящее сочинение отличается прежде всего глубоко личностным подходом к теме человека и стоянии его во вселенском континууме. Это сверка собственных рефлексий и интуиций с общечеловеческими, попытка через обзор культур прошлого и феноменов настоящего заглянуть в будущее.
Автор приходит как будто к парадоксальному и в то же время очевидному для него выводу, по которому современный прогресс определяется не суммой интеллектуальных усилий, но является следствием духовного напряжения человечества, корни которого таятся в Евангелии… Соответственно забвение евангельской этики чревато (через машинизацию разума) деградацией человеческой цивилизации. И обратно – её возвышением. Это взаимозависимый процесс.
При соблюдении, пусть и негласного, некогда заключенного с Господом,  Договора  - все чаяния человечества, даже такие, как восстание мёртвых из исторической бездны, с непреложностью железного закона, вытекающего из закона человеческого существования (логики его возрастания и развития), сбудутся! Вот вывод, к которому приходит автор.
                Ан.Заг.


ТАЙНА ОТКРОВЕНИЯ (путешествие по разуму)
Ностальгические этюды
 
 

Звездой пылающей, потиром
Земных скорбей, небесных слёз
Зачем, о Господи, над миром
Ты бытие моё вознёс?
Иван Бунин

В нищете осмысления – обещание богатства, чьи сокровища светятся в блеске того бесценного, которое никогда не даёт просчитать себя.
Мартин Хайдеггер

Идёт за мною Сильнейший меня, у которого я недостоин, наклонившись, развязать ремень обуви Его; я крестил вас водою, а Он будет крестить вас  Духом святым.
Марк. 1:7-8



ПРОЛОГ

Настоящее вступление набрасывалось, как это нередко бывает, уже после создания основного блока представляемого здесь (уже написанного мной) сочинения… И, конечно, содержание моего вступления уже по одному этому перекликается с положениями Ветхого Завета и Евангелия, к коим я обратился в своей работе в поисках возможных ответов на мучившие меня вопросы… Но это не означает, что я от Евангелия шёл. Напротив, к Евангелию я обратился внутренне уже готовым принять его, как бы по естественной, вытекавшей из опыта духовной моей жизни потребности, по необходимости, настоятельно стучавшейся в сердце. Это обращение, как теперь мне представляется, было неизбежным. Я никогда не был воцерковленным человеком. И я понял по своему обращению, что не церковь ведёт к Христу, – она лишь споспешествует ищущим света и истины, – не церковь, но самые наши начала, укоренённые в каждом из нас, которым суждено или раскрыться со временем или замолчать навечно…
Но следовательно же эти начала есть часть всеобщей и высшей силы, к которой мы и влечёмся по нашей сродственности… Так я сам по себе и для себя стал ещё одним и даже, может быть, самым главным из всех доказательств этой стоящей над нами силы…
Так или иначе я пришёл к рассматриваемым ниже положениям не по чьему-то понуждению, но исключительно в результате внутренней работы. Для меня это факт чрезвычайной важности, который говорит мне о том, что свободное не понуждаемое ничем и никем волеизъявление обращено к свету, к небу и к космосу. Это даёт мне надежду…
Если говорить конкретней, я шёл через опыт творческой работы, в процессе её, путём рефлексий и в соотнесении последних с собственным сознанием, с одной стороны, с другой, через, – пусть и относительно узкое, – освоение человеческой культуры и размышления над её феноменами...
Путь этот привёл меня к осознанию механистичности и, значит, мёртвости логического человеческого мышления, подчёркиваю, того, которое основано на логике и на счёте, наподобие компьютера, которому, в свою очередь, вследствие этого, все равно чем заниматься – орудиями созидания или разрушения, – была бы поставлена задача… То есть в разуме (самом по себе) существует невосполнимый изъян. Мышление наше работает именно так, как счётное устройство. Иначе говоря, частью своей мы есть машины. В масштабах целого человечества при технологическом уровне нашей цивилизации этот механистический момент, означающий – (жуткое и само по себе) неразличение категорий добра и зла, – чреват Вселенским апокалипсисом.
Механистичностью же разума обусловлена ограниченность человеческого мышления, не способного, как правило, выйти за пределы своей системы, то есть рациональной дедукции, – собственно этой дедукцией и ограничено наше мышление.
Так и через осознание наличия во мне некой мёртвой машинки, вживлённой в меня (наподобие чипа или какой-нибудь там неслышно скрежещущей шестерёнки), мертвящей и холодящей и самое меня, некоего «шибздика», как я говорил сам себе, ворочающегося где-то во мне, в чреве моем или мозге, я пришёл к другому моменту в себе, а именно к открытию и определению того, чем, вообще-то говоря, и осознается во мне моё существование и устройство собственного моего существа… То есть через нечто иное, нежели я, и чуждое мне, я узнал и обрёл самое себя, я приблизился сам к себе…
Так и таким вот только лишь образом, до безобразия поздно, если иметь в виду сроки человеческой жизни, во мне явилось осознание своего Я. И это несмотря на все экзистенциальные увлечения молодости. Господи Боже мой! Боже мой правый!
Словом, только так, через нечто, совершенно мне чуждое, я узрел своё Я.
И я отделил своё Я от моего разума.
Как нечто внеположенное от него и связанное с иными на-чалами…
Это был первый шаг к выходу из системы…
Если хотите, в какой-то степени это был бунт машины…
С другой стороны, в одно время с осознанием ничтожности и ограниченности человеческого разума, на контрасте и оттого с особенно острым чувством, я пришёл к ощущению присутствия и наличия в человеке надчеловеческого начала (так я для себя формулировал), связанного именно с личностными категориями в человеке, действие которых наиболее зримо и явственно проявляется в способности людей к одухотворению (или оживлению, в моем прочтении), к интуиции и озарениям, неопределимым для счета, непереводимым на рациональный язык, и, следовательно, не исключено, имеющим иную основу, нежели собственно мысль, и покоящимся как вне её досягаемости, так и вообще вне пределов и сферы мыслимого нами мира, но в сфере мира иного, ещё не узнанного нами в лицо… Условно мы можем назвать его духовным и нетварным миром, как предлагает Библия…. Наука нам ничего не предлагает…
Но дальше…
Не случайно подобного рода явления мало или даже никак не подконтрольны человеку и тем более никак не осмыслены научной (подчёркиваю), или философской мыслью, по крайней мере сколь-нибудь обоснованно и корректно…
Наиболее полно они выражаются через и в самом понятии откровения, категории весьма неопределимой, но в которой, тем не менее, по мнению человечества, таится некий корень, некая тайна любого познания, выходящего за пределы человеческого, слишком человеческого… И которым, в конце концов, и движется, и взрастает человек, и становится цивилизация и человечество… И это ведь не может как-то жутко нас не тревожить… Это принципиально и – жизненно – важно для человечества. Ибо, как знать, может быть, только Новым Откровением и спасётся человечество… И, не исключено, время это недалеко, время близко, как сказал Иоанн в Апокалипсисе…
Отсюда уже и был только один шаг до Библии… Каждый по своему к ней идет… Ибо из Библии же и само понятие откровения и только в ней оно наиболее полно и глубоко разработано…
Одно тянуло за собой другое…
Я обратился к Библии. И был поражён глубиной мысли, силой и страстностью духа творцов Ветхого и Нового Заветов, пронзительностью личностного и исповедального начала в их сочинениях, я бы сказал так, экзистенциальностью, к которой европейская, и в частности, русская, философская и художест-венная, мысль, на мой взгляд, подошли едва ли не через две тысячи лет, только в 19-м веке… Я отвечаю за свои слова… Я и сейчас нахожусь в состоянии потрясения…
Что-то мы утратили в сравнении с теми временами, и существенно … Нет того духа ныне ни в каких сочинениях и в размышлениях… Все не то… Все в сравнении с Библией мелко, все холодно и все мертво, все горько, как заметил Василий Розанов… Нет того, бывшего там, на заре истории, огня… Как будто бы все закончилось уже на Фёдоре Достоевском…
Библия требовала вникновения в существо самой истории. История понуждала к выявлению тех условий, при которых она только и могла осуществляться, при которых только и возможен был сам процесс развития и возвышения человека, становление цивилизации и взрыв прогресса…
Так передо мной на повестку дня уже во весь рост встала проблема добра и зла, – прогресс ведь может обернуться и дьявольской уловкой, которою опрокинется человечество обратно в пропасть, – и проблема эта вновь возвращала меня к Евангелию, как к единственному месту, в котором она разрешалась…
И я увидел и понял, что Евангелие – главная одухотворяющая и через это одухотворение созидающая человечество сила, во всяком случае как минимум и априори более чем на полуторатысячелетнем отрезке истории, хотим мы того или нет, согласны с таким утверждением или не согласны, вплоть до французской революции и промышленного переворота (хотя и далее человечество развивалось в полемике с Евангелием и отталкиваясь от него, то есть в той или иной степени, так или иначе в сопричастности к Христу)… И первый импульс, и стержень, и пружина этой силы, опять же, заключены и лежат в Христе… Только в Христе… Отсюда уже один шаг, при разности всех нюансов метафизического или теологического толка, до признания Христа как сошедшей на землю и воплощённой на земле той самой, не узнанной нами прежде в лицо и высшей силы…
Никакие другие религии, ни философия во всем её объёме, ни тем более наука не предлагают сколь-нибудь приемлемых решений моральной проблемы или равноценной замены ей, и близ-ко к ней не подходят. Без неё же, грубо говоря, человечество впадает в цивилизационный тупик и в стресс, это уже ясно… Об этом уже говорится вслух и самой наукой. Невнятица в другом. Да, мы понимаем, что без гуманитарной составляющей, уравновешивающей «вывихи» науки и прогресса, человечеству не вы-жить. Но у нас нет, увы, сколь-нибудь внятного и адекватного (без устаревшей и глупой в наш век богоборческой риторики и окраски) понимания того, что эта же составляющая в лице Христа (как я понял и о чём говорю всем составом своего сочинения) и привела человечество к взлёту цивилизации, больше того – к тому же прогрессу (правда, прогрессу, в последние двести лет двинувшемуся далеко не в том направлении, как он мыслился и мыслится лучшими представителями человечества)…
Христос и – прогресс… – это как-то плохо вяжется?.. Толь-ко для тех, кто не составил себе труда сколь-нибудь глубоко вникнуть в существо истории человечества… Вникнуть и понять механизм ускорения этой истории, который весь – в одухотворении… в одухотворении Христом человека… Остальное все – только следствия…
Без этого же понимания мы лишаемся подпорок, поддерживавших нас тысячи лет; выдёргивая их, падаем и проваливаемся, – обратно, назад, во времени, в конечном счёте и с неизбежностью – в доисторический период, в допотопный век… Это так очевидно…
Никакие другие учения, кроме христианства, не предлагают ни вообще какого-нибудь пути для человека (как единственно) обусловленного достойной его целью …
Другое дело, что христианство обязано быть на уровне своего времени и его понятий, предлагать своё учение в его увязанности и в согласовании с так или иначе постоянно меняющимся и формирующимся менталитетом народов, – увы, как представляется, оно постоянно запаздывает с адекватной истории стилистикой в силу своего в общем-то понятного и обоснованного консерватизма, – такие деятели и мыслители, как патриарх Кирилл, явление редкое и уникальное в истории…
От Библии я двинулся ещё дальше и вглубь веков, до мифотворчества (и в целом языковой культуры на ранних стадиях её развития, – эпос, сказания, сказки, песни, те же народные русские плачи, и так далее…)
То есть, теперь я вникал, точнее, вчитывался в историю творения мира и становления человеческого сознания не через исторические сочинения, как это бывало прежде, сочинения уже так или иначе детерминированные некими идеологическими, религиозными, политическими целями, но через свободно изливавшееся сознание живописцев этой истории (мифотворцев, сказителей и сказочников, авторов эпических песен, плачей и молитв), то есть чрез сознание, ничем не обремененное и не озабоченное, кроме одной задачи – выражения самое себя, собственного потрясения перед миром, восхищения им и игрой с этим миром, некими манипуляциями, проделываемым с ним (мифы, сказки)… Иначе говоря, я шёл путём как бы со-творчества с псалмопевцами и молитвенниками истории, через постижение механизмов создания подчас причудливейших их творений, но между тем идентичных механизму создания собственных моих творений и, следовательно, моему сознанию, – вещей, не понаслышке изученных мною и измучивших меня… И для постижениях этих тайн и механизмов мне не тре6овались сверх усилия или подсказки со стороны, я не нуждался в них, – ибо я был как бы тайным их соучастником и их со-творцом, связанным с ними через ощущение того высшего, что перекинуто между ними и мной, что равно течёт надо мной и над ними, охватывает и обнимает как то, так и это время… В этих смыслах, как чудится, ничего с человеком не изменилось… Мы связаны единой мифической цепью. Единым терновым венцом…
В тех же русских песнях-плачах, которые уходят в глубь веков нашей истории, я находил столько именно какой-то мировой скорби, метафизической и трансцендентной, что сердце сжималось, столько упований и надежд, выраженных в метафорических и каких-то железных крылатых образах, в неких невероятных трансмутационных превращениях, скажем, с тем же мёртвым человеком, превращениях, взыскующих к незамедлительному его оживлению и вопящих о нем, как деле почти неизбежном и даже уже свершённом, что мороз шёл по коже, а ум мой изничтожался глубиной и высотой сих творений… В иных плачах мне чудились утопии и антиутопии современности, сжатые до строчек…
И опять же… Давние мои ощущения подтвердились… Я ещё раз убедился в том, что архаичная культура, являющаяся актом почти бессознательного творчества, несла в себе знания, так или иначе предвосхищавшие грядущие превращения человека и вещества…
Обратимся на этот раз к классическому мировому произведению… Достаточно перечесть, скажем, только лишь «Метаморфозы» (буквально – превращения, преобразования) Овидия, написанные им по мотивам едва ли не всех античных мифов, этот уникальный свод мифических событий, чтобы почувствовать – это ведь наше уже не столь отдалённое будущее…
В самом деле. Уверен, скрупулёзный и тщательный анализ текстов только одной этой поэмы и перевод её смыслов с образного языка на концептуальный, на язык идей, заключённых в бесчисленных образах, даст нам потрясающие результаты, картину волшебства, воплощённую в современных реалиях…
Как, почему? Как что эти знания, пусть и заключённые за-частую в фантастических образах, явились древним народам?
Элементарная логика подсказывает. Они во многой степени могли быть только лишь переданы кем-то, вручены или внушены свыше…
К этой мысли подталкивают и, собственно, прямо утверждают её – положения знаменитого в своё время румынского мифолога и религиоведа Мирча Илиаде, по которым мифы, а также культовые ритуалы, связанные с ними, у самых разных народов, нередко разделённых материками, обладают смыслообразующим их единством. И это означает не что иное, как единство их происхождения. Существенный и убедительный аргумент в пользу единого и одного надчеловеческого разума. Миф, прямо утверждает Илиаде, это прорыв в священное, равнозначный иерофании, то есть богооткровению …

Я не претендую ни на какую научность моего сочинения, и постольку же не озабочен особо ссылками на труды, которыми бы подтверждались мои положения. Это глубоко личное и свободное сочинение. Это есть сверка (точнее, попытка её), да и то, весьма беглая, моих ощущений с уже выработанными человечеством. В конце концов ведь каждый человек нуждается в определении того, что он такое и кто он есть, что за время ему отпущено или положено… И каждый сам в себе вырабатывает свои парадигмы… Что бы и как бы там ни было… Эти парадигмы не привнести извне… В любом случае, как только не пропустив через себя…
По большому счету… Наука нам тут не может помочь…
Я только бегло касаюсь в моем сочинении тех или иных явлений, как и событий, которые, строго говоря, нуждаются в основательном разборе, подтверждающем те или иные мои умозаключения, – как нуждаются в разборе те же самые мифы в отношении содержания, которое я в них нахожу… Но, как правило, в порядке экономии места и времени, я только лишь указываю на очевидные для меня вещи или явления… Читатель вправе сам обратиться к ним, будет нужда, и домыслить здесь недомышленное, согласиться со мной или отвергнуть мои заявления… Остальное приложится… У меня же нет сил… Как поздно, о, слишком поздно схватился я за это своё сочинение… Тешу себя одной мыслью, что если мне это было нужно, то, значит, может быть, небезразлично и другим…

Корпя над своим трудом, я совершено уже понял: все свя-зано, все неразрывно и нераздельно в истории… И вся она одна и едина… …И вся ведёт к Христу (по формуле Гегеля). Или уводит от Него .
Техническая, инженерная, технологическая мысль шла прерывно, местами…
Вообще-то говоря, она до неприличия молода, и вообще есть «мимолётное зрелище», как заметил Шпенглер , чтобы диктовать нам те формы жизни, на мой взгляд, холодные и стерильные, как европейский морг, в пластиковом и металлическом андроидном и роботизированном обезличенном мире, которые вот уже надвигаются на нас, хотим мы того или нет, чтобы стереть и последние остатки человеческого в нас…
Человеческая, нравственная, собственно христианская мысль билась тысячелетия (в тенетах бытия), начиная с законников и пророков – последовательно, неуклонно и непрерывно, безгранично приумножаясь и совершенствуясь … И если нам и искать света, то только в ней и здесь… Больше негде и неоткуда… Таков, приобретённый мною, горький мой и вместе не лишённый оптимизма жизненный, может быть, и неудобный для здравомыслящих людей, человеческий опыт…

(К читателю: сл. главы сочинения буду добавлять постепенно,по мере времени и сил, всего их вместе с прологом - 12. - Ан. Заг. 04.05.15)