Зелёная лампа

    Мама Бориса Роза Даниловна ненавидела книги и в доме их не было. Работала она учителем русского языка и литературы в средней школе. Начитанные дети за глаза называли ее «Роза Даниила», намекая на шизофреника Даниила Андреева с его "Розой Мира".
    Книги напоминали ей о тяжелой и неблагодарной работе, язвительных и пахнущих сексом подростках и бесконечных школьных коридорах, так похожих на буденовские казармы в Ногинске, откуда она была родом. Мама ее, роскошная красавица Ида, была выслана из Москвы на сто первый километр в тридцатые годы прошлого века за занятия проституцией и Роза с детства считала свою семью пострадавшей от сталинских репрессий.
    Любила Роза Даниловна украшения из серебра авторской работы и детство Бориса позвякивало и постукивало, как тяжелые браслеты с бирюзой и агатами при основательной поступи грузной Розы.
   В минуты хорошего настроения она рассказывала классу о том, что сидела в своем, Розином детстве за партой, на которой когда-то вырезал свое имя шалун, отличник и комсомольский активист Сережа Извеков, ставший впоследствии известным как Патриарх Всея Руси Пимен. Впрочем, в своей нелюбви к книгам она сделала исключение для любимой поэтессы Ахматовой, знала множество ее стихов, особенно сладкими ей казались строки о «сероглазом короле» и ей нравилось шепотом рассказывать ученикам о «культе личности». Томик Анны Ахматовой всегда лежал в изголовье ее продавленной тахты.
   Мерзкие дети переиначили стихи Осипа Мандельштама и придумали дразнилочку «Ее толстые пальцы, как черви, жирны, а слова, как пудовые гири, верны» и хором распевали ее, едва бюст шестого размера «Розы Данилы» выплывал из-за угла, предваряя явление самой учительницы. А стоило показаться гордой львиной голове педагога, дети отбивали ладошами ритм на подоконниках «Та-Ра-Ка-Ни-Ще!».
   Роза Даниловна, воплощенное достоинство, с высоко поднятыми тремя подбородками, отдуваясь от чрезмерных усилий, молча, не удостаивая злых насмешников даже взглядом, гордо протискивалась боком в узкую дверь кабинета. Усищи у нее были, справедливости ради надо заметить, вовсе не тараканьи. А очень такие миленькие усики, вроде тех, что были у Лизы Болконской или у актрисы Касаткиной в фильме «Гусарская баллада».
      Поскольку книг в доме не было, точнее было две, Борис учился читать по толстенному тому «Паталогоанатомии», который терпели, поскольку подкладывали под одну из ножек расхлябанного, как и все в квартире кухонного стола.  Пока мама была на работе, мальчик тихонечко извлекал учебник и бережно листал его, шевеля губами и подолгу рассматривая фотографии. Особенно его поражала иллюстрация, на которой был худой, плохо выбритый мужчина с перерезанным горлом. Голова несчастного мертвеца откинулась далеко назад, так что казалось, будто он улыбается шеей.  Обладавший живым воображением Борис представлял себя в его положении, вздрагивал, передергивал плечами и вжимал подбородок в грудь. И всплывали строчки Ахматовой из второй книги, которую читал и перечитывал мальчик:
   Когда человек умирает,
   Изменяются его портреты.
   По-другому глаза глядят, и губы
   Улыбаются другой улыбкой.
   Вздрагивала вслед за Борисом и лампа под зеленым абажуром на его столе для занятий. Старинная, с узорчатой бронзовой подставкой, она походила на зеленый шатер.  Наверное, самая уютная вещь в безалаберном домашнем хозяйстве Розы, с презрением относившейся к быту. Впрочем и у лампы не хватало одной из четырех фигурных ножек. Став постарше, Борис, стесняясь, заполнил формуляр библиотеки, фамилия Якобсон была от бросившего их, пока он был маленьким отца, известного исследователя творчества Ходасевича. Каждый раз, когда он вынужден был называть ее, ему казалось, что люди смотрят на него с презрением и осуждением.
Боря стеснялся своего еврейства, во дворе и в школе слово «еврей» было ругательным. Оно обозначало крайнюю степень жадности, мерзости и подлости. Когда Боря не мог что-то понять в разговоре со сверстниками, часто его спрашивали:
    - Ты что, нерусский, что ли?
    Боря терялся, не понимая в силу нежности возраста, что вопрос риторический и ответа не ждут и бормотал что-то невразумительное. Сказать «я еврей!» было страшно, а врать Боря тоже боялся, могли  разоблачить и поколотить.
     Став постарше, Боря принялся изучать иврит, но его испугало отсутствие гласных, которые отчего-то заменялись точками и забросил это благородное занятие.  А вот литератором Борис стал и хорошим. Ему, по окончании филфака удалось устроится библиотекарем в Центр Гёте и он с головой погрузился в любимое занятие - чтение.
    Читал он все подряд. 
   Боря много писал, особенно его интересовала эпоха революции 1917 года. Вот образчик его трудов:
    «Мною, среди обгоревших бумаг института ИНИОН (сгоревший в Москве институт), лежащих прямо на мостовой, была обнаружена сильно обгоревшая зеленая коленкоровая папка со старыми рисунками и записями, частью гектографированными, частью написанными от руки анилиновым карандашом на листах папиросной бумаги. На обложке имя: Аня Пигот или Пигит.
   Разобрать сложно.
   Как следует из чудом сохранившихся строчек, это копии нескольких писем Фанни Каплан к Владимиру Ульянову и дневниковые записи некоей Зинаиды Легонькой. Даже поверхностное изучение этих материалов свидетельствует о возможном любовном треугольнике Каплан, Феликса Дзержинского и Ульянова-Ленина. Причем Каплан недвусмысленно упрекает Владимира Ленина в том. что он не хочет оставить Феликса, хоть и обещал это сделать ради нее. Похоже, эти записи объясняют обстоятельства покушения - любой криминалист скажет, что они свидетельствуют о преступлении на почве страсти: яростная стрельба полуслепой Каплан в упор с расстояния менее метра и промахи, поскольку Фанни боялась задеть любимого мужчину. Становится понятным и быстрая расправа с охваченной страстью девушкой. Феликс Дзержинский не хотел, чтобы их связь с Ульяновым стала известна в партии.
    Неясна роль Зинаиды Легонькой. Странно, что она была допрошена по обвинению в покушении на вождя - очень серьезному во все времена, но позже просто отпущена.
Похоже, мы имеем дело с крайне запутанным преступлением, за которым скрывается заговор высших лиц государства и спецслужб. С множеством нераскрытых тайн и участием влиятельных фигур, соизмеримый с убийством Кеннеди в Далласе. Похоже, кто-то уничтожает свидетельства давнего преступления и тайного заговора».
Удивительно, но академические издания отвергали Борино творчество из-за его «желтизны», хотя сам исследователь готов был предоставить и предоставлял ссылки на источники или сами документы по первому требованию.
   Однажды, по обыкновению, Боря читал увлекательнейший фантастический роман Фаддея Венедиктовича Булгарина «Похождения Митрофанушки на Луне» 1837 года издания и одновременно обедал куриным супом с клецками. Неожиданно особенно увесистая клецка, выскользнув из ложки, упала в тарелку и обрызгала подставку любимой зеленой лампы. Боря отложил книжку первого русского фантаста и ложку и принялся салфеткой оттирать лампу. Из лампы повалил дым и Боря в страхе отпрянул. Он решил, что это короткое замыкание. Но дым сформировался в подобие человеческой фигуры. Фигура была с бакенбардами и подозрительно походила на Киркорова, может быть из-за чалмы с павлиньем пером, хотя и уверяла9фигура), что она обычный джин. Раб лампы утверждал, что может выполнить любые три  желания Бори. Боря задумался и стал доедать суп с клецками, его это успокаивало.
      -Хочу, чтобы мама жила до 120 лет и стать всемирно известным писателем, - скомандовал Борис.
     - Слушаю и повинуюсь, - отвечал джин.
     И Боря, почувствовал, что все куда-то плывет, реальность пошла сиреневыми волнами и он обнаружил себя в «Доме Книги», раздающим автографы.
- Людмила Евгеньевна, подпишите, - проговорила, протягивала книжку «Зеленый шатер», симпатичная поклонница.
 Боря, то есть Людмила, стиснув зубы, подписал.
     - Почему баба, Улицкая*?
      – А про пол уговора не было,- раздался свистящий шепот джина.
      Боря подумал:
   – У меня есть еще одно желание. Может быть, нобелевку по литературе?

*Людмила Улицкая - иноагент.