Зеленая лампа

     Мама Бориса – Роза Даниловна ненавидела книги и в доме их не было. Работала она учителем русского языка и литературы в средней школе. Начитанные дети за глаза называли ее «Роза Даниила».  Книги напоминали ей о тяжелой и неблагодарной работе, язвительных и пахнущих сексом подростках и бесконечных школьных коридорах, так похожих на буденовские казармы в Ногинске, откуда она была родом. Мама ее – роскошная красавица Ида, была выслана из Москвы на 101 километр в тридцатые годы за занятия проституцией, и Роза с детства считала свою семью пострадавшей от сталинских репрессий. Любила Роза Даниловна украшения из серебра авторской работы и детство Бориса позвякивало и постукивало как тяжелые браслеты с бирюзой и агатами при основательной поступи грузной Розы. В минуты хорошего настроения она рассказывала классу о том, что сидела в своем, Розином детстве за партой, на которой когда-то вырезал свое имя шалун, отличник и комсомольский активист Сережа Извеков, ставший впоследствии известным как Патриарх Всея Руси Пимен. Впрочем, она сделала исключение для любимой поэтессы Ахматовой, знала множество ее стихов, особенно сладкими ей казались строки о «сероглазом короле» и ей нравилось шепотом рассказывать ученикам о «культе личности». Томик Анны Ахматовой всегда лежал в изголовье ее продавленной тахты. Мерзкие дети переиначили стихи Осипа Мандельштама и придумали дразнилочку «Ее толстые пальцы, как черви, жирны, а слова, как пудовые гири, верны» и хором распевали ее, едва бюст шестого размера «Розы Данилы» выплывал из-за угла, предваряя явление самой учительницы. А стоило показаться гордой львиной голове педагога, дети отбивали ладошами ритм на подоконниках «Та-Ра-Ка-Ни-Ще!» Роза Даниловна – воплощенное достоинство, с высоко поднятыми тремя подбородками, отдуваясь от чрезмерных усилий, молча, не удостаивая злых насмешников даже взглядом, гордо протискивалась боком в узкую дверь кабинета. Усищи у нее были, справедливости ради надо заметить, вовсе не тараканьи. А очень такие миленькие усики, вроде тех, что были у Лизы Болконской или у актрисы Касаткиной в фильме «Гусарская баллада».
      Поскольку книг в доме не было, точнее было две, Борис учился читать по толстенному тому «Паталогоанатомии», который терпели, поскольку подкладывали под одну из ножек расхлябанного, как и все в квартире кухонного стола.  Пока мама была на работе, мальчик тихонечко извлекал учебник и бережно листал его, шевеля губами и подолгу рассматривая фотографии. Особенно его поражала иллюстрация, на которой был худой, плохо выбритый мужчина с перерезанным горлом. Голова несчастного мертвеца откинулась далеко назад, так что казалось, будто он улыбается шеей.  Обладавший живым воображением Борис представлял себя в его положении, вздрагивал, передергивал плечами и вжимал подбородок в грудь. И всплывали строчки Ахматовой из второй книги, которую читал и перечитывал мальчик:
Когда человек умирает,
Изменяются его портреты.
По-другому глаза глядят, и губы
Улыбаются другой улыбкой.
Вздрагивала вслед за Борисом и лампа под зеленым абажуром на его столе для занятий. Старинная, с узорчатой бронзовой подставкой, она походила на зеленый шатер.  Наверное, самая уютная вещь в безалаберном домашнем хозяйстве Розы, с презрением относившейся к быту. Впрочем и у лампы не хватало одной из четырех фигурных ножек. Став постарше, Борис, стесняясь, заполнил формуляр библиотеки – фамилия Лейбсон была от бросившего их, пока он был маленьким отца, известного исследователя творчества Маршака. Каждый раз, когда он вынужден был называть ее, ему казалось, что люди смотрят на него с презрением и осуждением. Боря стеснялся своего еврейства, во дворе и в школе слово «еврей» было ругательным. Оно обозначало крайнюю степень жадности, мерзости и подлости. Когда Боря не мог что-то понять в разговоре со сверстниками, часто его спрашивали: - Ты что, нерусский, что ли? Боря терялся, не понимая в силу нежности возраста, что вопрос риторический и ответа не ждут и бормотал что-то невразумительное. Сказать – «я еврей!» было страшно, а врать Боря тоже боялся, могли  разоблачить и поколотить.  Став постарше, Боря принялся изучать иврит, но его испугало отсутствие гласных, которые отчего-то заменялись точками и забросил это благородное занятие. А учебник иврита был отправлен подставкой под шаткую зеленую лампу. А вот литератором Борис стал и хорошим. Ему, по окончании филфака удалось устроится библиотекарем в Центр Гете и он с головой погрузился в любимое занятие – чтение. Читал он все подряд, начиная с буквы «А».  Боря много писал, особенно его интересовала эпоха революции 1917 года. Вод образчик его трудов:
 «Мною, среди обгоревших бумаг института ИНИОН, лежащих прямо на мостовой, была обнаружена сильно обгоревшая зеленая коленкоровая папка со старыми рисунками и записями, частью гектографированными, частью написанными от руки анилиновым карандашом на листах папиросной бумаги. На обложке имя - Аня Пигот или Пигит. Разобрать сложно. Как следует из чудом сохранившихся строчек, это копии нескольких писем Фанни Каплан к Владимиру Ульянову и дневниковые записи некоей Зинаиды Легонькой. Даже поверхностное изучение этих материалов свидетельствует о возможном любовном треугольнике Каплан, Феликса Дзержинского и Ульянова-Ленина. Причем Каплан недвусмысленно упрекает Владимира Ленина в том. что он не хочет оставить Феликса, хоть и обещал это сделать ради нее. Похоже, эти записи объясняют обстоятельства покушения - любой криминалист скажет, что они свидетельствуют о преступлении на почве страсти: яростная стрельба полуслепой Каплан в упор с расстояния менее метра и промахи, поскольку Фанни боялась задеть любимого мужчину. Становится понятным и быстрая расправа с охваченной страстью девушкой. Феликс Дзержинский не хотел, чтобы их связь с Ульяновым стала известна в партии. Неясна роль Зинаиды Легонькой. Странно, что она была допрошена по обвинению в покушении на вождя - очень серьезному во все времена, но позже просто отпущена. Похоже, мы имеем дело с крайне запутанным преступлением, за которым скрывается заговор высших лиц государства и спецслужб. С множеством нераскрытых тайн и участием влиятельных фигур, соизмеримый с убийством Кеннеди в Далласе. Похоже, кто-то уничтожает свидетельства давнего преступления и тайного заговора».
Удивительно, но академические издания отвергали Борино творчество из-за его «желтизны», хотя сам исследователь готов был предоставить и предоставлял ссылки на источники или сами документы по первому требованию. Однажды, по обыкновению, Боря читал увлекательнейший фантастический роман Фаддея Венедиктовича Булгарина «Похождения Митрофанушки на Луне» 1837 года издания и одновременно обедал куриным супом с клецками. Он ел непременно с книжкою в руке, когда особенно увесистая клецка, выскользнув из ложки, упала в тарелку и обрызгала подставку любимой зеленой лампы. Боря отложил книжку первого русского фантаста и ложку и принялся салфеткой оттирать лампу. Из лампы повалил дым и Боря в страхе отпрянул. Он решил, что это короткое замыкание. Но дым сформировался в подобие человеческой фигуры. Фигура была с бакенбардами и подозрительно походила на Киркорова, может быть из-за чалмы с павлиньем пером, хотя и уверяла, что она обычный джин. Он утверждал, что может выполнить любые три  просьбы Бори. Боря задумался и стал доедать суп с клецками, его это успокаивало.
      -Хочу, чтобы мама жила до 120 лет и стать всемирно известным писателем.
     - Слушаю и повинуюсь.
     И Боря, почувствовал, что все куда-то плывет, реальность пошла сиреневыми волнами и он обнаружил себя в «Доме Книги», раздающим автографы. Людмила Евгеньевна, подпишите протягивала книжку «Зеленый шатер» поклонница. Боря, то есть Людмила, стиснув зубы, подписал.
     - Почему баба, Улицкая?
      – А про пол уговора не было, раздался свистящий шепот джина. Боря подумал:
   – У меня есть еще одно желание. Может быть нобелевку по литературе?