Халтурка

Я уборщик гуано. Его мощные залежи я как-то обнаружил на панели под окнами фасада старинного особняка сразу за Львиным мостиком, у входа в который красовалась горделивая вывеска какой-то невероятно пафосной косметологической фирмы.
Обнаружил и обнаружил - что мне тогда было до того?
Этим сраным путем, вдоль речки Кривуши, названной потом в честь инженера Грибоедова, я когда-то водил своего маленького темноволосого мальчика в школу, которую потом с имперского вида Дворцом первой пятилетки схавали непомерные амбиции музыкального олигарха Гергиева, подписавшегося под строительство нового, оскорбляющего взгляд, здания Мариинского театра.
В те мои уже далекие времена все казалось проще, праздничней и чище, по крайней мере, на широком карнизе того самого здания не тусовалась пестрая колония паршивых голубей, круглосуточно гадивших под себя. С той поры вдоль этих каменных  набережных много мутной воды утекло, наш самодеятельный бизнес и сама наша жизнь оказались не совсем правильными, стремительно валясь под черный, все завершающий, занавес, бесстрастные судьи и толстокожие коллекторы стремительно ухудшали ее качество и количество и однажды я, в свое время сумевший достаточно высоко оторваться от плинтуса, был поставлен перед фактом потери единственного жилья на мрачном фоне абсолютного личного безденежья. Пару десятков исков, выставленных моим лихим инвестором и оппонентом, в конце концов обернулись моим сокрушительным поражением - он, поднаторевший в судебных бумажных битвах и вооруженный впечатляющими деньгами - самым мощным под этим небом оружием, обложил меня своими зубастыми юристами и продажными судейскими и даже сумел перевербовать всех случайных, выдвигаемых мною, адвокатов, последнему из которых я еще и остался должен.
Но, по большому счету, это значило мало, потому что, оглядываясь назад, гораздо более счастлив я был в те годы, когда у меня изо всего нажитого имущества была пара рубашек, да стопка книг на съемной комнате, из которой, по первому же требованию хозяйки, я, если что, подлежал безжалостному, на улицу, выселению.
Исправить ситуацию мог только "Львиный мостик", городской стихийный рынок жилья.
Именно там, выстояв среди нескольких сотен граждан с табличкой "Сниму комнату" в руках, можно было рассчитывать, что к тебе, тихо взяв под локоток, может подойти какой-нибудь божий одуванчик, выбрав тебя по твоей относительно честной физиономии. Иначе было нельзя - недремлющие конкуренты могли порвать.
Давно канули в прошлое эти, включавшие цепочку памяти, невероятные времена, но, замыкая жизненный круг, я вновь стою у Львиного мостика, глядя теперь на зияющую пустоту, из которой никто меня уже не берет под локоток, а под ногами белесыми разводами красуются невиданные мокрые барханы голубиного помета...
И я, добавляя ко всем ржавым звеньям еще одно поблескивающее стыдом и безумием звено, уже толкаю стеклянную дверь, может быть, самой крутой в городе косметологии и, обнаружив за широким стильным столом приемной холеную приветливую женщину-секретаря, предлагаю ей за символические сто рублей в день обеспечить ежедневную уборку придомовой территории.
В тот раз, не проявив эмоций, мне в ответ не сказали ни "да", ни "нет", решение "на верхах" созревало месяц, однако, все это время прожорливое голубиное стадо делало свое дело и, когда подходы к пафосно сияющим дверям фирмы потеряли все приличия, я получаю "добро" и, взяв из своего уже рассыпающегося на молекулы дома ведро и щетку, наконец, приступаю к нехитрым уборщицким обязанностям.
А на дворе был, как на грех, крещенский январь и воду, способную смыть все это многомесячное дерьмо с асфальта, мне пришлось добывать из подо льда, сковавшего поверхность живописно ветвящегося в этих местах канала. Я раздобыл, стащив на время у дворника, стальной лом и попытался, лежа на самой кромке гранитного выступа, пробиться к темной, страшной, позарез необходимой мне сейчас воде.
И в эту воду - с головой, успев в последний момент набрать в легкие воздуха, я рухнул.
Однако, это случилось не сразу, а только после того, как, устав от бесплодных попыток сокрушить с гранитного угла лед, я опустился обеими ногами на его, казалось бы незыблемую поверхность. После нескольких энергичных ударов этот долбаный лед внезапно разошелся, сомкнувшись уже у меня над головой.
Я погиб, я умер, я ушел на дно - за сто рублей - именно столько, как оказалось, стоила сейчас моя никчемная жизнь. Я скользнул, относимый течением, вдоль матового, присыпанного колючим снежком, ледяного пласта, но, веря и сознавая, что этого точно не может быть со мной, подворачивал, сколько было воздуха и сил, к гранитному откосу набережной. Как оказалось, удача сопутствовала мне и мой отчаянный рывок вывел меня к массивному причальному, вертикально висящему кольцу, за который я, обнаружив светящуюся небом щель, и ухватился.
Я остался, мать вашу, жив, вытащив себя из святой, Грибоедова канала, крещенской воды и, распластавшись по предательски потрескивающему льду, добрался, дополз, почти теряя сознание и последние силы, до спасительных ступеней, выводящих мою еще теплую душу и звеняещее холодом тело из этой черной, чудом неслучившейся  бездны.
Зачем?