Молчание Христа

Молчание Христа

Не для того, чтобы обрести истину или указать на нее, но чтобы, по возможности, приблизиться к ней, начинаю…
Нет завершённых учений, как бы недосягаемо высоко не стояли они над нами. Все завершённое мертво. Где нет зелени, там тление.
Нередко, чтобы увидеть предмет во всей его полноте, следует отступить от него. Иногда же – лишиться зрения.
Дабы обрести внутреннее…
Так точно. Чтобы понять истину, должно впасть в слабоумие или безумие.
Так я, безумствуя, отступаю в пучины и бездны времени… Только бы не пропасть там…
И да будут ошибки мои мне прощены, ибо нет же за ними никакого умысла…

1.
Есть своя, железная и неумолимая логика – в любви Христа. В любви к тем, на кого пал его выбор. Она вполне согласуется со знаменитой максимой, брошенной в лицо ученику Его на просьбу о погребении отца: «Иди за Мною, и предоставь мёртвым погребать своих мертвецов» (Мф. 8:22).
Немилосердный запрет. Страшный отказ (1).
___________
(Здесь сноска, прежние исчезли в формате Прозы.ру., я не сразу это заметил.  С этого места буду просто вставлять их в текст, заключая в скобки: 1.Смысл высказывания Христа, как он трактуется научным и специальным (экзегетика) богословием, состоит в том, что живые суть те же мёртвые, если они не одухотворены (Богом). Это, может, самая глубокая из всех, какие существуют в мире, мысль о человеке. Но в данном случае я озвучиваю слова Христа так, как если бы они прозвучали для сторонних, обычных и простых людей, не подготовленных в отношении глубин и тонкостей евангельских смыслов, то есть буквально. Ибо я и сам являюсь таким человеком, только пытающимся приблизиться к тому, что в христианстве присутствует как истина.
  ___________
Но он в полном соответствии с духом учения Христа: «кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за мною» (Мф. 16:24).
Точно так же Бог-отец через посредство дьявола в своё время испытывал несчастного Иова, до умопомешательства того.
Но что же…
В своей беззаветной, во всепоглощающей своей любви к Иисусу адепты Его учения неукоснительно следуют Ему, исповедуя максималистский принцип – любовь к Христу на грани безумия и самоуничтожения.
О, время!
Исповедание это – одно и единственное, до гробовой доски, до последнего вздоха, как у апостола Павла, казненного палачами Нерона, когда, согласно апокрифу, голова его, уже отделенная от туловища, выдохнула имя Христа…

2.
Для меня несомненно… Каждый апостол – ученик, избранный Христом. Или призванный им, как апостол Павел. На каждом почиет его благодать. У Христа нет нелюбимых учеников.
Христос, прозревающий собственную казнь, воскрешение из мёртвых и преображение, исцеляющий прокажённых, поднимающий с одра трупы, проницающий насквозь людей, мог ли Он ошибаться в них? Положим, что как человек… Но как Бог… Он бы поправил, сам в себе, ошибки человека, который выбирает себе учеников. Не мог Иисус избирать в ученики Себе дурных людей.
И тем не менее…
Вот один из них – Кифа (Пётр). Этот по взятии Христа, не раз, но трижды отпадает от Него. То есть идёт на неслыханную измену. В то же время, как знает, он весь – в руках Господа, и что стоит Тому поразить его…
Но изменяет ли Пётр Христу? На деле…

(Господи! Что же все, все замалчивают Твой приказ, отданный Кифе?! Не Ты ли, не Сам ли внушил ему отпадение?!.)

Да. Пётр отпадает.
Но ведь отпадает он по предречённому Христом же…
Пётр слышал… Ему было сказано… Ему… Предречение Иисуса… В лицо. В присутствии всех… Иисус не мог говорить неправды. В Петре, только и всего, правда Христа пресуществляется.
В любом случае здесь отречение не от Христа. Мы можем и так сказать. Мы можем и так рассудить… Не от Христа. Но от себя, как и заповедовал Христос. Ради правды Христа. И платит Пётр за свою любовь самую горькую цену, горше которой нет: отречение от Христа на людях.
Но и это лишь один из нюансов…
В самом деле… Что же сам Христос, сказавший в своё время: «кто отречётся от меня пред людьми, отрекусь от того и Я…» (Мф.10:33), – отрекается ли Он от Петра? Нет. Вопреки своему правилу? Да опять же, нет и нет. Господь всегда следует самому Себе. Тогда что же?
Отчего по своему вознесению Господь является прежде других именно Петру (1 Кор. 15:4 – 8)? Явление Христа – это знак признательности и любви, знак все того же избранничества. Пётр отмечен этим знаком. Следовательно, Пётр от Христа – для самого Христа – (единственно возможный вывод) – не отрекался. На это указывает сам Иисус своим богоявлением Ему. Следовательно в глазах Иисуса Пётр остаётся не поколебленным в своей вере христианином и не отступником от Него. Отречение Петра, скорее всего, рассматривается Христом лишь с формальной точки зрения. Только как нечто внешнее… Бывшее и состоявшееся для других и для самого Петра… Но не для Христа… Как нечто необходимое и обязательное со стороны его ученика. Но не как то, что на самом деле было. Не было. Никогда. То есть – по существу.
Это отречение перед миром. Но не пред Христом. Есть разница…
Но далее… Ибо это ещё не все…
Все четверо евангелистов рассказывают об отступничестве Петра. У всех четверых, как описано это отречение, то по описанию этому можно судить, что отрекался Пётр как во сне… И только с криком петуха по третьему отречению словно бы очнулся… И, очнувшись, вспомнил сказанное Иисусом: «прежде нежели пропоёт петух, трижды отречёшься от Меня» (Мф.26:34). Вспомнил и горько заплакал…
Но когда, в какой именно момент Пётр вспоминает… У Луки так сказано: «…Господь, обратившись, взглянул на Петра, и Пётр вспомнил слово Господа, как Он сказал ему: прежде нежели пропоёт петух, отречёшься от Меня трижды…» (Лк. 22 : 61). Вспомнил, то есть пришёл в себя, как только Иисус взглянул на него… То есть Христос самолично снял с Петра состояние некоего наваждения и беспамятства, в котором тот отрекался… Если вывел из него, то, очевидно, что сам Христос и погрузил Петра в это состояние…
Пётр отрекался от Христа не только и не просто по предугаданному и предречённому Христом, но будучи под прямым и непосредственным внушением и воздействием Христа… И также непосредственно с помощью Христа приходил в себя после отречения…
Ясно же, что со стороны Христа это было преднамеренное внушение. На это также указывает и количество отречений, определяемое Христом наречием трижды. Не раз, не два, но именно трижды… «Трижды» в связке с любым глаголом – оборот, который чисто психологически является наиболее убедительным в восприятии человека, к чему бы это ни относилось… Вспомним сказки: в тридевятом царстве, в тридевятом государстве и так далее… Так мы всегда стараемся в письме привести три примера… Так у судьбы три дороги… Этот оборот никогда не бывает случайным… То есть это сознательный, сделанный по ситуации и именно Христом выбор и установление самого Христа; трижды – есть указание на нерушимость, достоверность и незыблемость Христова установления…
Ergo… Следовательно… Христос просто преподнёс горький урок юноше…
Мы помним. Вся вина Петра заключалась в том простом обстоятельстве, что он был слишком пылок и порывист, наивен и непосредствен до слез: «Если и все соблазнятся о Тебе, я никогда не соблазнюсь… – и, – хотя бы надлежало мне и умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя» (Мф. 26:33 – 35).
Раз и навсегда, и – на века Иисус своим внушением заповедовал: люби тихо, люби молча…
Люби достойно, и не суесловь… Преданность Господу, а мы можем прибавить, вообще – вере, идее, Отечеству, – в сердце, а не на устах, на деле, а не в суесловии…
Полнота любви – вся в молчании, в безмолвии Вселенной, в немоте Христа – на Кресте…
Она вся есть – рана – неисцелённая и неисцелимая… Однажды распятый, Христос вечно распят…
Любовь Христа – есть страдание…
Ибо и увы, предмет Божьей любви – человек падший…

Пройдёт время…
Пётр умрёт за Христа, – как Христос, – на том же кресте…
Но не отречётся…
Только и то, что попросит своих палачей – перевернуть крест вниз головой – дабы не сравняться в смертном величии с Господом…

Так Пётр принял вызов Божий…
Так, может быть, и вся наша жизнь есть приуготовление к высшему акту Божьей любви через… – смерть – нашей тленности, нашей падшести…
Ибо, верно, в полноте своей наша любовь есть только дух Божий…
Наша любовь к ближнему есть любовь к образу Божьему, который – несмотря ни на что – пробивается к нам и из самой бездны человеческого состояния и существа …

3.
Словом…
В моих глазах апостол абсолютно чист. Для меня и тени нет на челе его. Я не сошёл с ума. Но я игнорирую и не приемлю сего отречения.
Больше того… Или даже скажем так, хуже того…
Даже за фигурой Иуды, проклятого христианами, мне чудится образ другого Иуды, не узнанного и не признанного человечеством…
Во всяком случае, именно Евангелие взывает нас к состраданию…
Та же ненависть, которою пылает человечество к Иуде, никак не стыкуется с самое понятием евангельского – смирением, терпимостью, кротостью, состраданием одного человека к другому…
Ненависть к Иуде – есть диссонанс всего христианства в целом, подтачивающий самое существо его…
Так мне видится…
Ибо – не ненависть, но – любовь, – вот чем дышит Евангелие…
Может, поэтому…
За актом предательства ненавидимого христианами человека незримо маячит передо мною призрак качественно иного деяния, нежели то, которое видится нам, и если это так, то Иуда достоин хотя бы некоторого снисхождения, – я не могу избежать некоего двойственного прочтения Евангелия…

В самом деле… Вечная книга даёт определённые поводы к иному прочтению деяния Иуды, нежели как оно толкуется с общепринятой точки зрения…
Навскидку… Вспомним, как Иисус останавливает Петра, бросившегося с мечом на тех, кто по наущению Иуды пришёл взять Его: «Неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец?» (Ин. 18:11).
Очевидно же, что апостолам по силам было отбить Христа от толпы. Христос Сам воспрепятствовал…
Но разве не то же самое мы видим на всем протяжении Его пути?..
Не всегда прямо, дезавуируя свои слова, но всякий раз Он способствует тому, чтобы подвинуть себя к кресту. Пророчества должны были исполниться.
Путь Христа неумолим.
Апостолы пугаются Христа.
Но, заворожённые Его нечеловеческой волей, не действуют ли они так, как единственно должно им действовать и как единственно должно им поступать при сложившихся обстоятельствах?..
В поступках учеников проступает своя незримая для толпы логика.
Не ею ли движется и Иуда?!..
Чтобы понять и увидеть это, кажется, не нужно никаких других источников, кроме самое евангелий, достаточно одних их. Никаких гностических текстов, никаких дополнительных археологических изысканий, никакой реконструкции событий, исходящей из вновь открывшегося материала. Все в четвероевангелии. Все там есть.

В предпасхальный вечер во время праздничной трапезы Иисус говорит своим ученикам, что один из них предаст Его. Но при этом Христос не называет конкретного имени. И тогда каждый из них спрашивает: не я ли, Господи? Иисус не отвечает им. Спросил же и Иуда: не я ли, Равви? (Подразумевается: не я ли, Равви, предам?) Иисус говорит ему: ты сказал. (Подразумевается: ты предашь). По форме этот ответ является указанием и м.б. даже повелением. Хотя и не прямым…
Разоблачение предполагает оправдание или раскаяние. Но что же Иуда? Разве что не тотчас вскакивает, чтобы идти и предать Христа (привести стражу за ним), как только Тот сказал ему, что он предаст. Разоблачённый – так не может поступать. Свидетели разоблачения как бы заодно с разоблачителем равнодушно взирать на предающего их. Но Иуда именно так поступает. И они тоже. Он исчезает по окончании трапезы. Не медля, после слов Христа о предательстве (слишком напоминающих, в зависимости от интонации, с которой они были сказаны, – либо приказ, либо просьбу, либо даже простое вопрошание, но требующее от Иуды действия), – он идёт донести на Него. Донести тем, кому нужно, о местонахождении Христа. И Христос знает, что он пошёл. Знает, к кому и куда. Мысленно Он следит за каждым шагом Иуды, просчитывает его и отмечает (еще не видя того): «вот приблизился предающий Меня» (Мф. 26:46).
Наконец, апофеоз иудиного предательства… Апофеоз, исполненный той же внутренней, невидимой для сторонних и драматической логики.
Печать иудиного предательства: его поцелуй. Он жжёт в веках целомудренное человечество.
Но две странности. Два путеводных знака…
Предваряя свой поцелуй, предавая Иисуса на крест и на казнь – (но следовательно и на воскресение) – уже Иуда сказал Тому, то есть предавая Его: «Радуйся, Равви!» Именно в значении «радуйся» (Мф.26:49), а не «здравствуй».
И поцеловал Его.
Это «радуйся, Равви!» в один из самых трагических моментов в жизни Христа и в истории человечества вполне в духе Христа, духе, всегда исполненном тайного смысла. Иуда лучше других знал и понимал Христа. Тот – двенадцатого своего апостола. «Радуйся», в смысле: я сделал то, что Ты хотел.
Какие же третьи смыслы искать здесь?!.
Иисус принял лобзание.
Мог ведь и отвернуться. Стража уже была перед ним. Он знал, за кем она пришла. И знал, кто укажет на Него. Знал, что целующий Его целованием своим предаёт Его. Но не отвернулся. Так он не отвернулся от Петра по своём воскресении.
И не Он ли сказал: «потерявший душу свою ради Меня, сбережёт её» (Мф.10:39). ещё точнее переданы слова Христа там же, в евангелии от Матфея, но чуть дальше: вновь «обретёт её» (16:25).
Это о нем, об Иуде.
Потерявшем душу свою, ради Него, возлюбленного им Христа. Есть ли более сладкая и более болезненная, нежели эта, ноша, сладко язвящая самой низостью своей, самой падшестью… Сладчайшее из предательств… Но… Как ни назови… Предательство остаётся предательством. Падшая душа падшей…
Есть ли большая жертва в мире? Быть убитому в сражении, на поле боя – честь для античного человека. Вживу потерять душу, – значит испытать ужас. Стать заживо прахом. Все равно, что таскать с собой мёртвое тело, отдавая зловонием… Какое омерзение… Мало что умереть заживо, но – испоганиться. Стать мерзким и отвратительным в веках и поколениях. В глазах ближних, в глазах друзей и врагов, в равной степени. В глазах всех. Содрогнуться в себе и над собою. Но не возрыдать. Не открыться. Не восплакать…
Отречение и предательство имеют разную несопоставимую степень тяжести.
Иуда удавливается. Психика его не выдерживает божественного бремени. Оно непосильно для человека. Имя Иуды на два тысячелетия покрывается позором.
Но такова цена веры и любви к Христу… Любви, также совершенной в молчании… Падение Иуды сопоставимо разве что только с высотой и всемирной славой Христа, торжеством ( отчасти и будто бы подготовленным им, Иудой, ибо на самом деле это было не так…) вознесения и преображения Христа. Не знаю, утешен ли Иуда посмертным своим существованием, однако, не исключаю, что ныне он гуляет в райских садах рядом и даже под руку с Христом.

Очевидно же, что Иуда предаёт, но – с любовью. Вот парадокс нового – христианского – времени. С непереносимой любовью к Христу, движущей им, которая в данном случае выше предательства (только ли в глазах самого Иуды?), которой превозмогается низость его (только ли для самого себя), которою одной оно и совершается, только – любовью… И – верой в Христа (2).
---------------- 
2.Здесь, я бы сказал так, мною изложена психологическая версия предательства Иуды, как она могла бы быть, к которой я пришёл под воздействием творчества Фёдора Достоевского, которым я переболел в молодости и о котором говорю в финале настоящей главы. Политическая и метафизическая, вообще наиболее радикальные версии означенного предательства с дивной краткостью и простотой изложены у Хорхе Луиса Борхеса в его знаменитом эссе «Три версии предательства Иуды». См. в книге: Х.Л. Борхес. Письмена бога. М., Республика, 1992. Кстати говоря, в России в 1987 году Александром Кайдановским по мотивам этого эссе и еще одного рассказа Борхеса «Евангелие от Марка» поставлен незаурядный фильм «Гость».
----------------------

Да, будто бы все так… Но следует ли забывать, что этой любовью – вот чудовищный изворот психологии – Христос посылается на распятие!..

4.
Разумеется, я не настаиваю именно на такой, как она предстаёт здесь, версии предательства Иуды. Я никого не хочу и не собираюсь убеждать в своей, скорее всего, мнимой правоте… Но сам не могу и не умею представить себе иной точки зрения…
В общепринятом же взгляде на Иуду, а именно в том, что он предал Христа, с одной стороны, из корысти, с другой, оттого, что сатана в него вошёл, меня не убеждают и уже не могут убедить ни евангелисты, ни сотни комментариев к священным текстам, ни вообще дюжины умов, как бы сильны эти умы ни были… Ибо я вижу, как толкователи априори исходят из одной этой и единственной позиции, будучи под гипнозом Евангелия и авторитетом церкви о неприкосновенности Евангелия и невозможности допущения и малейших ошибок в нем, и уже задним числом сводят к этой точке зрения все доказательства… Но тогда зачем или почему ход событий, как он происходит в Евангелии, расходится с замечаниями евангелистов или комментаторов о нем, точнее, эти замечания идут вразрез со смыслом происходящего и самое фактами, как они есть в Евангелии…
Помимо уже отмеченных выше противоречий, связанных с тайной вечерей, вызывают вполне законное сомнение и эти последние, уже набившие оскомину факты…
Везде и всюду говорится о сребролюбии Иуды, как о некой непреложности, вытекающей из того, что он являлся распорядителем кошелька или казны общины. Но разве не логичней в человеке, назначаемом на должность келаря, напротив, усматривать такие свойства, как порядочность, честность и рачительность, которые выделяют его среди прочих членов ячейки...
Или нам следует смотреть на первую христианскую общину, как на собрание выскочек и приспособленцев, где правит бал самый хитрый и изворотливый…
Объяснять предательство помрачением рассудка, а именно тем, что в Иуду вступил сатана, как это делают Лука (22:3) и Иоанн (13:27) – слишком просто для глубины Евангелия. Это не более чем эмоциональные суждения, за которыми не видно, не просматривается и не может просматриваться никакой действительной информационной нагрузки… И вот почему…
С одной стороны… Если уж на то пошло, то рядом с Иудой – Христос… Христос, который в своё время исцелил гадаринских бесноватых, перенаправив бесов в свиней… Наверное и тем более – кого, кого, но своего ученика и апостола – Христос да, тем более бы исцелил …
С другой стороны… Согласимся, что странно и страшно думать, что, пусть опосредствованно, через Иуду, но будто именно дьявол способствовал делу искупления человечества…
Пусть уж это будет человек, даже признаваемый последним в своем роде…
И, конечно, предательство Иуды, и в принципе представляется неким лишним и необязательным звеном в цепи крестных мук Христа…
В самом деле…
Евангелия полны указаниями и знамениями о предопределении смерти и воскрешения Христа… Со дня Преображения Христа на горе Фаворской тема эта неотступно поднимается самим Христом… Задолго до казни Он открывается ученикам… Сын человеческий будет предан и отдан язычникам на распятие и по третьему дню воскрешён… И мы понимаем, мы сознаем и отдаём себе отчёт в следующем. Был бы, ни был Иуда, пути Господни свершились бы… Христос нашёл бы путь к искуплению, который с той же неумолимостью привёл бы Его к Кресту!..
Некая обязательность жертвы Иуды отметается и тем простым рассуждением, по которому Христа так или иначе, рано или поздно и без Иуды б схватили… И даже без самого предопределённого пророчествами стремления Христа к тому, чтобы быть схваченным… Спаситель слишком досаждал официальной церкви и книжникам, этой элите иудейского царства… То есть Христос не нуждался в иудиной жертве… Как не нуждалась в ней и вообще идея искупления человечества…
То есть так или иначе роль Иуды сводится как бы на нет при ближайшем рассмотрении… При всем при том она скорее как бы номинальна…
Предательство Иуды представляет собою некий формальный и даже фиктивный момент…
В общем-то тут нет и не может быть никакой заслуги со стороны Иуды…
Ответная жертва Иуды, если, конечно, считать её таковой, даже при этом бессмысленна, и следовательно не может быть признана жертвой, по определению…
Это акт самозванства и, в конечном счёте, – самоубийства… Акт, происшедший из чувства ложного самомнения и неверного прочтения Иудой ситуации с Христом, который якобы нуждался в иудиной помощи, чтобы взойти на Крест… Но Христос нет, (по существу) не нуждался…
Оставим момент предопределения, обязательный для Христа и для Иуды, по которому предательство так или иначе должно было совершиться, в стороне… Ибо тогда мы совсем запутаемся в слишком сложных переплетениях Божьей и человеческой судеб…
Как сказал Иоанн о деяниях Христа: «… если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг» (Ин. 21:25). Так мы вынуждены были бы до конца жизни исследовать евангельские нравственные и психологические смыслы, когда бы брали в соображение все их тонкости и нюансы, все их взаимосвязи, но и тогда не пришли бы к однозначным выводам…
Да, сама ситуация с миссией Христа, которому должно взойти на крест, чтобы спасти человечество, подталкивает Иуду к встречному и страшному своему «самопожертвованию» (теперь мы закавычиваем это слово)…
Да, Христос не останавливает Иуду, и это, опять же, отдельный и чрезвычайной сложности вопрос, связанный с теодицеей и свободой человеческой личности, личности, впервые как раз и наглядно получившей право на собственный выбор непосредственно в виду Бога… Иуда сам должен был сделать этот выбор… И да, как иные из притч Христа, – такова вообще их природа, – многозначны по своему смыслу, так что могут быть истолкованы в свою пользу не только сторонниками Христа, но и при нужде при известных казуистических изысках врагами Его, так и многое из будто бы просто сказанного Христом нередко по смыслу шире и больше самое слов и весьма многозначно…
Иуда слышит то, что он хочет слышать…
Разумеется, не может идти и речи о каким либо соглашении…
Но мы ещё держим и это в уме, и это же было: Христос же недвусмысленно и жёстко, перед тем как прямо указать на Иуду, как на предателя, тем не менее предостерёг Иуду от предательства, поскольку с самого начала знал, что именно Иуда Его предаст: « Горе тому человеку, которым Сын Человеческий предаётся: лучше было бы тому человеку не родиться» (Мк. 13:21). Иуда не внемлет… Точнее, мы можем предположить, что Иуда читает и эти слова по своему, на свой лад, как испытание, как вызов его мужеству… И предательство совершается…
Мы никогда не узнаем, как и что, что и как было на самом деле… Мы можем делать только предположения… И они остаются таковыми, любые предположения, только предположениями, для всех, обращающихся к Евангелию и пытающихся толковать его… Что бы там ни было…
Но в принципе все это для нас, в принципе – не столь уж и важно...
В принципе для большинства людей, для нас с вами все эти тонкости не нужны и ни к чему… И Иуда брал на себя миссию не с тем, чтобы его вознесли, но чтобы заклеймили. По факту это и происходит. Все правильно.
Случилось так, как случилось…
Так, как это бывает в жизни…
Как она совершается и течёт в нашем, увы, несовершенном и неизменном в своём несовершенстве сообществе…
И так оно понятнее для народа…
Тем понятнее, тем ближе народу личность Христа, преданного по существу этим же народом… И тем больнее ему за Христа… За того Христа, который принимает это предательство с тихою евангельскою кротостью…

Я возвращаюсь к любви, которая совершается в молчании…
Здесь и в этом кротком приятии предательства – в не отвержении поцелуя Иуды, утверждаю – центр, средоточие и сердце Евангелия, далее перенесённые и взнесённые на Крест…
Вот эта тихость Христа изумляет, останавливает и ошеломляет.
С неё начинается отсчёт нового евангельского времени и нового человека…
Того, который и в последнем из человеков, в смуте и в аде, в бездне души его, там, и на самом дне ее, сквозь морок и тьму – видит, видит и прозревает образ иного другого лучшего (страдающего) человека, и оттого способен и таким, и падшим любить его…
Вот отчего Христос не лишает своей любви и Иуду, и не отвергает Иуду…

Мы знаем, – такова человеческая психология, – человек – как правило и всегда – раскрывается навстречу любви, и раскрывается в лучших своих проявлениях…
Любовь словно бы очищает и высветляет всякого человека…
Будучи же Вселенской, то есть если она от Бога, такая любовь не исключает просветления целого человечества…
Любящий человек сам любовью своей возвышается… И – возвышает, превращает в драгоценность другого, всякого и каждого, – любовью осиянного, – человека…
Поступок Христа означает поворот и возвращение к Божьим началам в человеке, затемнённым грехопадением Адама…
Поступком своим Христос говорит: Божье начало ещё есть и ещё может восторжествовать в человеке, и даже в последнем из человеков, и даже сполна…
При всем при том, не стоит забывать: так или иначе мы все люди – падшие, – от Адама… В каждом из нас сидит Иуда… Увы, и – так, так…
И в принципе, дилемма такова, что либо – всех ненавидеть, либо – всех любить, тем самым имея возможность свести абсолютно на нет наличное зло в этом мире, то есть, если каждый будет так же любить, так поступать, как Христос… Тогда он и станет, как Христос…
Выбор самого Христа – очевиден…
«Я пришёл призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мф. 9:13, Мк.2:17, Лк. 5:32)…
Вот оно для нас – первое евангельское откровение…
Смерть Христа на кресте – есть идеал смирения и терпения в Божьем акте любви к каждому человеку и всему человечеству в целом… И оттого – крестом и смертью Христа – спасётся человечество… Что значит: спасётся, как бы умерев с Христом на кресте и переродившись в акте любви, – духовно…
Смерть Христа на кресте – есть идеал любви, вряд ли достижимый для человеков, но который то должно держать в уме… А более – в сердце…

5.
Повторюсь…
Видеть в людях оступившихся, запутавшихся, скатившихся на дно жизни и даже в преступниках, видеть – начало иное и светлое – это в дохристианское время сродни безумию и сумасшествию…
Но перед этим человеколюбием все отступает…
Подобный ментальный метаморфоз в человеке совершается впервые в истории цивилизации… И оттого поражает…
Сим любовным актом Христос гипнотизирует и завораживает человечество…
Переворачивает все его нравственные представления о человеке, то есть о самом же себе…
И – тем самым – обезоруживает… Сим актом обезоруживается зло, сидящее в другом человеке…
Отныне человеческая психология ставится с ног на голову…
Но странным образом захватывает все племена и народы…

В сцене, знаменуемой поцелуем Иуды, нам уже по существу не важно, какие мотивы были у Иуды, чтобы – предать Христа, какие мотивы у Христа – допустить предательство или воспрепятствовать ему, ибо все было в его силах… Все это отступает на второй план. Если вообще принимается во внимание. Был ли Иуда – предателем по рождению и предопределению, или – по идее… Вынужден ли Христос считаться с предопределением… И так далее… Ибо другое нас останавливает…
Нас потрясает сам факт приятия Христом предательского поцелуя…
Сам факт того, что Христос не отталкивает Иуду…
С той же кротостью, без гнева и без тени смущения Христос внимает толпе, указывающей Пилату на Него: «Распни Его» (Мк.15:13)!
И не отвечает ни движением, ни звуком на издевательства воинов, бьющих Его по голове, плюющих в Него и, юродствуя, кланяющихся Ему… И даже в эту минуту – что кажется выше нашего понимания, и в эту минуту – как бы жалея их за их неразумие, «ибо не знают, что делают» (Лк. 23:34), и, о ужас, – любя их!.. – это становится очевидным, если брать во внимание все события Евангелия и все высказывания Христа в их целокупности о смирении, о милости и милосердии к падшим…
И вовсе немыслимое уже совершается Христом в финале Вселенской трагедии. Первого, кого Христос берет с собой в рай – разбойника, висящего рядом с Ним на кресте: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в раю» (Лк.23:43).
И мы понимаем: Христос последователен и неизменен в своих поступках. Они не случайны… Они диктуются не сиюминутными и мимолётными, не теми или иными отдельными обстоятельствами, но неким Верховным Божественным принципом… Дело не только и не столько в Иуде… Христос всех жалеет и всем сострадает… И если Христос жалеет и любит людей такими, как они есть, даже и такими, значит, и в самом деле, есть что-то в них, есть же ещё нечто, за что их можно любить… Что они, следовательно, при определённых условиях – (под воздействием той же любви, устрашившись себя таких и покаявшись) – могут, могут ещё найти в себе, обрести и принять незамутнённый и чистый Божий первоначальный образ… И если Господь любит их, то как нам отказать им в любви?!.

И… при чтении Евангелия происходит дивный метаморфоз…
Фигура Иуды перед нашими глазами как-то скрадывается и стушевывается … Ибо мы поражены не столько предательством Иуды, – что же в этом такого особенного среди человеков, увы… – сколько смиренной реакцией Христа на это предательство. Будучи унижены вместе с Христом, изнемогая вместе с ним под ударами воинов, мы тем не менее там, далеко внутри себя, более, нежели чем чувство негодования, испытываем чувство иное, более сильное в сравнении с ним – в самое сердце мы поражены Христом, со смирением принимающим эти удары и поношения извергов… Мы знаем: Господь мог бы остановить их и испепелить одним взглядом, он мог бы их превратить в прах… Но он терпит, ибо любит и их…
Когда Христос испустил дух, не пред этой ли любовью сама «земля потряслась; и камни расселись», – как сказано у Матфея (Мф. 27:51)...
Вот оно – откровение Евангелия.

...И происходит, да, дивный метаморфоз…
Не отречение Петра, не предательство Иуды, не злоба обманутого священниками народа, выкрикивающему Пилату «Распни Его!», и даже не сами страшные крестные муки – вперёд выступает и все затмевает любовь Христа…
Сияние её и поныне покрывает и освещает народы и землю…

И кажется, что перед этой любовью уже все отступает…

Мы знаем: Иуда целует Христа… Но в сознании народном в веках происходит ещё одно отнюдь не случайное и симптоматичное из того же разряда превращение…
В 15-м веке во Франции, согласно установившемуся обычаю, о чём повествует Иохан Хёйзинга в своей знаменитой книге «Осень средневековья» (М., «Наука», 1998, стр. 9), палач на площади перед народом, перед тем как обезглавить преступника, просит преступника даровать ему прощение, то есть за то, что тот отрубает ему голову. Такая изысканность вот. И преступник в своём ответном слове, опять же, согласно ритуалу, прощает палачу публичное сие злодейство, ибо оно справедливо… В свою очередь преступник просит уже самого палача ни много ни мало как обменяться с ним, преступником, поцелуем, верно, и, скорее всего, в знак ответного же встречного прощения за совершенное тем преступное деяние…
Здесь несомненное эхо, отголосок иудиного, – но уже трансформировавшегося до обоюдного действия, – поцелуя, поцелуя, трансформировавшегося в бессознательном народа со всей его варварской непосредственностью во взаимный акт любви. И вот же они те самые ростки, ещё дикие, из которых позже родятся фантастический реализм и евангельская и вершинная для человечества этика Фёдора Достоевского (применительно к данному случаю: распни судия, распни, но, распяв, пожалей, как говорил горький пьяница Мармеладов).
Народ при сем действе рыдает на площади, обливаясь слезами…

У Достоевского в поэме «Легенда о великом инквизиторе» происходит окончательное завершение этого своеобразного процесса дистрибуции…
Напомню… Достоевский набрасывает фреску некоего счастливого человеческого сообщества, счастье которого покоится на дьявольских принципах, хотя и устраивается именем Господа. Это прообраз будущего замятинского концлагеря из хрусталя (роман «Мы») и оруэлловского технологического свинарника («Скотный двор», «1984»).
«Счастье» в Севилье (место действия Легенды) обеспечивается железной идеологией девяностолетнего старца, иезуита и великого инквизитора, который исправляет идеи Христа.
В Севилью сходит Христос… Инквизитор видит Его и повелевает стражам взять Господа и запереть Его в темницу.
Ночью он спускается к Господу.
Между ними совершается «диалог», в котором иезуит говорит и за себя и за Господа, ибо сам Христос на протяжении всего диалога не произносит и звука… Не исторгает и слова… Он только – снова – молчит, и, молча, выслушивает инквизитора…
Вот оно – то самое, то же самое – евангельское молчание Христа…
Речь инквизитора по существу – есть изощрённое, иезуитское, что называется, хотя и горькое, и тяжкое, и в чем-то страшное для самого иезуита и тем не менее – оправдание собственного предательства Христа и сделки с дьяволом, которую он и его сподвижники совершают…
И он прямо заявляет Христу: «…мы не с тобой, а с ним (то есть с дьяволом, – А.З.), вот наша тайна!»
Закончив, инквизитор ждёт, чем же ответит ему Христос…
Но Иисус все так же молчит…
Старец в нетерпении…
Заметим только и напомним, что сей монстр есть ипостась того же Иуды…
И вот наконец Христос – на этот раз уже – сам – Христос – безмолвно целует своего тюремщика в губы, то есть у Достоевского…
Вот и весь ответ.
Старец вздрагивает.
И мы про себя – вздрагиваем…

Очевидно же, да, очевидно, что этот ответ потрясает больше любых слов… Больше того, что мог бы сказать Христос.
Этот поцелуй жжёт сильнее, нежели огнь ада…
В нём – весь Христос, в нём – всё Евангелие…

Пойти против инквизитора, вступить с ним в борьбу – для Христа означает ни что иное, как встать на сторону того же инквизитора, то есть принять его же методы исправления человека…
Для Христа это неприемлемо…
В конечном счёте это те же костры, это та же самая инквизиция, но уже в отношении не народа, а самой инквизиции – с помощью насилия привести её к взглядам Христа и, соответственно, привести человека к счастью…
Дилемма неразрешимая – где насилие, там не может быть счастья… Там воцаряются ложь и обман.
Это лишь умножает зло на земле.
То есть: как бы там ни было – инквизитор сам должен сделать свой выбор – быть ему с дьяволом или с Христом…
Так точно каждый должен сделать свой собственный выбор…
Только при условии свободного выбора возможна гармония в человеке и следовательно – счастье…
Любовь Христа как раз и есть дарование этой свободы…
Любовь Христа – есть свобода…
Ибо любовь по определению исключает насилие и обман…
Любовь по существу своему есть ощущение прекрасного и вызов человеку из тьмы его к этому прекрасному, а в идеале – к прекрасному в его высшей форме и неисповедимой красоте… Красоте как к благу…
Иначе говоря – к Богу…
И это непреложно для каждого человека. Есть он верующий или атеист. Ибо человечество не выработало какого-либо более высшего понятия, принципа и образа…
Иуда и инквизитор сделали свой выбор…
Но своим не отвержением поцелуя Иуды и целованием ужасного еретика великого кардинала инквизитора Иисус говорит, что, тем не менее, и с тем и с другим остается – Его любовь…
Что и у них ещё есть шанс…
Как остаётся он у всего человечества…
Быть свободным…
Что означает – быть с Христом…
Вот почему Христос не отвергает Иуду…

6.
Если говорить просто, то любовь Христа есть беспредельное сострадание к человеку… Может быть, это даже жалость, та самая жалость, которую в России мы именуем любовью…
Когда можно пожалеть и самого падшего человека… Ну что там, как жалеют собаку…
Ведь и она же отзывается на жалость…
Кажется, что до Христа человек не жалел человека…
И уж во всяком случае, не жалел так, чтобы до смерти…
Чтобы через смерть…
До смерти, перед и после смерти…
Феномен, который, как мне кажется, совсем и до конца прочувствовал только один человек на земле, после Христа…
Речь как раз и идёт об этом, об этой всемирной и до самого дна – любви…
Речь о той любви, которую выказал нам в своём исповедальном творчестве Фёдор Достоевский…
Только когда мы вспомним всю цепь его нечеловечьих, но Божьих творений, только тогда, может быть, мы совсем и до конца поймём, что значит любовь, которою исполнено Евангелие и сам Христос…
И что я сам имел в виду, апеллируя к состраданию в отношении того же Иуды…

Два слова по поводу жизни и творчества писателя…
Вехой для Достоевского стала казнь (дело Петрашевского), которую он пережил как момент, идентичный казни Христа, с собственным воскрешением и преображением как человека…
И далее – перст судьбы – на каторге в течение четырёх лет не имел ни одной духовной книги для чтения, кроме Евангелия. Евангелие он прятал под подушкой, чтобы не выкрали его. И далее уже всю жизнь не расставался с вечною книгой, которая была всегда на столе, рядом с рукописями.
Там, на каторге, Достоевский постиг всю глубину, всю меру, точнее сказать, безмерность падения ветхозаветного человека, но и беспредельность страданий этого человека, задавленного не только обстоятельствами, гонениями, но и собственной двойственной природой своей, своею падшестью…
Очевидно, что Евангелием и образом Христа Достоевский спасался от ужаса человеческой жизни, евангелием поверял себя, и если выжил в этом аду, и сохранил свою душу для великого исповедания от лица человеческого, то не в последнюю очередь как через Евангелие…
Каторгой как бы ещё оттенилось и высветилось и в последних своих глубинах Евангелие для Достоевского…
И, соответственно, тем отчётливее явилась вся мерзость человеческого существования…
Контраст, который заставил задрожать и забиться душу Достоевского в великом проповедовании Христа, которым сам он спасся…
Достоевский – не из «Шинели» Гоголя, по Белинскому, – но весь из Евангелия вышел.
В этом тайна самого Достоевского…
Как никто другой понимал он и чувствовал психологию Евангелия и Христа в самом существе их…
И все творчество Достоевского есть как бы раскрытие смысла Евангелия и иллюстрация его…
Полагаю, можно и так сказать, Фёдор Достоевский – последний из евангелистов человечества, волею судеб приписанный к веку девятнадцатому.

Мысленно ещё раз перечтём «Записки из мёртвого дома», «Преступление и наказание», роман «Идиот», «Легенду о великом инквизиторе», даже все произведения Достоевского, за исключением, может быть, только «Бесов»…
Вспомним убогую и всю из себя просветлённую падшую Сонечку, жалкого пьяницу со всемирной отзывчивости душой Мармеладова, едва ли не юродивого и уж точно, что блаженного – князя Мышкина – эту земную и сугубо человеческую ипостась Христа…
Вспомним странно сошедшихся за чтением вечной книги убийцу и блудницу (Раскольникова и Сонечку)…
Задавленные обстоятельствами, запутавшиеся, павшие на самое дно жизни, гонимые и отторгнутые человеками, – они уже и не с людьми…
Самое страшное для человека, по Достоевскому, когда уже некуда и не к кому больше пойти…
Но это на земле… Господь – на небе… Христос – последнее их прибежище…
И они с Христом, который, они знают, ещё их любит…
Который умер за них…

Странный неизъяснимый свет льётся от вечной книги, падает им на лица…
И идёт уже изнутри…
Это свет преображения человеческого…
Свет Христа…
И чудится им, может быть, что Христос целует их в их прокажённые и преступные губы…
Заглянем в себя и скажем: мы все преступники и Иуды, которые тянутся к свету Христа…
И это будет первым шагом к Его Кресту…
Но и к любви…
Во тьме же и без любви нам так худо…
Любовь же, которая в нас, – и есть благодать и самый Дух Божий…

_____________________