Баранов Иван Иванович

                Глава из "Родословной"

Когда я закончил 6-й класс (в 1962 году), был тогда пионером, меня отправили в пионерский лагерь, под Тамбовом. Лагерь от работников потребкооперации. Мама работала в это время продавцом в нашем деревенском магазине, в Красном Кусте.

Лагерь был в лесу, настоящем, сосновом. Впервые пришлось увидеть, после степей-то, такую красоту и подышать совсем другим воздухом. Но речь не о том. Когда я приехал из лагеря, дома мне сказали, что приезжал дедушка, жалко, что, мол, не застал его. Он на гармошке нам играл, там научился.

У нас была гармошка, «хромка». Заработал на неё брат Миша, устроившись летом в нашем совхозном отделении наездником на лошади при подтаскивании волокуш соломы при стоговании. Получил деньги. В это время у нас оказался каталог товаров, которые можно было заказать по почте. Вот так и заказали гармошку «хромку». Так, с братом что-то пиликали на ней. Но ни тогда, ни до сих пор так и не научились оба пиликать сколь-нибудь вразумительно. У брата с музыкальным слухом были нелады. А у меня хоть и есть какой-никакой музыкальный слух, но нет таланта к игре. Одновременно и в одно и тоже время не могу я пальцами разных моих рук перебирать по-разному клавиши с двух сторон гармошки. В конце концов, пальцы начинают все действовать одинаково, как на голосах.

Как, впрочем, потом оказалось, что то же самое было и с приезжавшим дедушкой. У него тоже с музыкальным слухом были непорядки, да и пальцы на клавишах заплетались не хуже моих.

А дедушка у меня был один, Василий. Которого помню. Второго дедушку я тогда и не знал, потому что не видел никогда (он, дедушка Серёжа, отец мамы, погиб на войне). Но тот дедушка, которого я знал, давно умер, в 1958 году. Я не мог понять, как это получилось. А больше-то о нём ничего не сказали, дальше о нём – тишина. И уже попозже сказали, что это был дедушка Петя, бабушкин брат, бабушки Веры. Но бабушкиных братьев я всех знал по именам, о них часто говорили. Да и письма я тогда писал за неграмотную бабушку, в перечислениях имён Петра не было. Все её братья жили в селе  Петровское, тоже Токарёвского района, как и наша деревня. И уж совсем через большое время, после 1965 года, когда семья наша переехала в Московскую область, как раз в ту деревню, Яковлевское, Серебряно-Прудского района, где и жил тот самый дедушка. Правда, жил он в деревне рядом, в Шишково, через мост. Но это так рядом, что можно считать, что деревня одна. Звали мы его не дедушкой, а дядей Петей, хотя дядей был он моему отцу, поскольку бабушке был родным братом.

У бабушки Веры было четыре брата и сестра. Самым младшим из братьев был Иван, 1910 или 1911 года рождения, моложе бабушки на 14-15 лет. В 1928 году семью их раскулачили, больно богатыми стали своим трудом. Бабушка в это время уже жила в Красном Кусте, как раз в этот год семья дедушки переехала на новое место жительства. Ивану в то время было 16-17 лет. Когда пришли раскулачивать, то стали забирать практически всё, что попадалось под руку. Даже из-под лежачей тогда больной их матери, Евфимии Андреевны, парализованной, выдернули перину так, что больная упала на пол. Иван не стерпел и оттолкнул красноармейца. За такое сопротивление власти его арестовали, быстро судили и приговорили к расстрелу за сопротивление власти. Но ему удалось убежать. Приговор остался, естественно, в силе. Даже теперь и для двух расстрелов хватало, с побегом-то.

Но куда подевался этот Иван Иванович Баранов – долгое-долгое время никому не было известно. Знали в семье, что, возможно, жив, поскольку искали его, наведывались и в семью, справлялись, не приходил ли. Но так ничего и не было известно. Потом стали думать, что погиб где-нибудь. А он сумел скрыться. Его арестовывали, но ему удавалось каждый раз убегать. Потом уехал далеко от этих мест куда-то в Среднюю Азию, потом – в Сибирь. Приобрёл чужой паспорт. Но поскольку был абсолютно неграмотным (так и остался полностью неграмотным на всю жизнь), то паспорт ему достался с нельзя сказать, чтобы уж совсем незаметной фамилией – Счастливый, Пётр Селивёрстович.  А проще он звался Петром Семёновичем. В этих документах был записан другой год рождения, 1908-й. Вместо положенного 1910 или 1911 (уж теперь я и не знаю, какой из них) при рождении и крещении Баранова Ивана Ивановича. Паспорт ему достал его же товарищ по несчастью и бегам. Просто сказать достал, скорее всего, взял у убитого им или не им, судя по фамилии, казака. Но дядя Петя говорил, что на его руках крови нет. Тот, его товарищ, просто отдал эти документы дяде Пете. Есть ли кровь на руках, нет ли, но она была, тяжким грехом добыты были документы, так и оставшиеся с ним на всю жизнь.

Я сделал запрос в Архивный отдел Тамбовской области о Баранове Иване Ивановиче. Получил такой ответ из ГУ «Государственный архив Тамбовской области»:

«Облгосархив сообщает, что в архивном фонде Львовского сельсовета Токарёвского района имеется протокол №7 заседания президиума сельского Совета от 10.02.1933 г., на котором давалась характеристика хозяйству Баранова Ивана Ивановича, занимавшегося спекуляцией сельхозпродуктами: «До революции хозяйство кулацкое, скрывается. Неоднократно прибывал на место жительства; выбыл. Замечен в спекуляции». В принятом постановлении говорится: «Считать Баранова Ивана Ивановича ярым спекулянтом. Привлечь по ст. 28 и насчитать дополнительный налог».

Судя по тому, что рассказывали родители, вряд ли это тот самый Иван Иванович, брат бабушки. Хотя и этот тоже был «ярый».

В Сибири дядя Петя женился, родилась у них дочка.

Работали Счастливые в Сибири на какой-то стройке. Да пришлось скоро уехать оттуда. Подходит как-то к дяде Пете прораб и говорит:
– Слушай, Пётр. Там работает у нас ещё один Счастливый. Брат, может быть, твой. Или родственник. Давай-ка я вас сведу.

Свести не пришлось, потому что дядю Петю только после этого и видели. Срочно собрали, что было из вещей, ребёнка в руки – бегом из этих мест с появившемся «братом». Переправлялись через реку на каком-то хиленьком плотике. Едва не утонули. Случилось это перед самой войной, в 1940 или 1941 году.

Во время войны дядя Петя попал в плен, в плену находился в Норвегии. После немецкого плена, как водится, попал уже в свой плен, советский, на пять лет. То есть опять пропал, теперь уже для своей жены. Писать он не умел (был неграмотным), да и куда писать и откуда? Всё это было нельзя. Ссылку отбывал в Киргизии, женился там. Говорил, что очень хорошая была женщина. Но детей у них за сравнительно долгую жизнь так и не было. Десять лет прожил дядя Петя в Киргизии. А когда умерла эта жена, то он вернулся к своей первой жене, Фаине Ивановне. Фаина Ивановна в это время вышла замуж, за Николая, родились у неё еще две дочки, Света и Валя, Николаевны, конечно. Фаина Ивановна в Москве жила, где-то на Соколиной горе, а после возвращения дяди Пети они снова объединились в одну семью со всеми тремя детьми. Вскоре переехали в Серебряно-Прудский район, в деревню Шишково. Купили там дом. А квартиру в Москве оставили уже взрослым девчонкам, Свете и Вале. Старшая их дочь к этому времени вышла замуж и жила в собственной квартире.

Здесь, в деревне, дяде Пете неграмотность уже не мешала. Об этом никто и не знал, кроме него и Фаины Ивановны. Расписываться она его научила, а в смысле газет или журналов, так он сам опережал вопросы, если к этому подходило дело:
– Я тут недавно статью в журнале прочитал …
Вопросов нет.

Фаина Ивановна переписывалась с дядей Петей при необходимости своеобразно. Уходя на работу рано утром (работала она сварщицей), она насыплет на стол пшена – кур, значит, надо покормить, или положит картошку и в ней нож – почисть и приготовь на обед, а если нож рядом, то надо отварить картошку в мундире для поросёнка. И другие им известные тонкости.

Дядя Петя любил ездить на велосипеде. Но очень мечтал о мотороллере. Потом мечта его осуществилась, купил «Вятку». Поставил во дворе. Но только что научился его заводить. Как-то я зашёл к ним повидаться (я учился тогда в институте в Москве), дядя Петя мне завёл поурчать свою новую «скотинку». Но прочитать инструкцию, как ездить, не мог по неграмотности. Вот его зятья, Слава и Миша, обучали езде. При мне это было. Только что прошёл довольно сильный дождь. По луговинам лужицы. Миша бежит рядом с дядей Петей, который уже самостоятельно сидит на мотороллере и управляет им. Поскольку велосипед ему был хорошо знаком, то никаких проблем с рулём у него не было. Поездил немного по лугу, едет к нам, в нашу сторону. Слышим, что-то кричит. Подъезжает поближе и мы уже отчётливо слышим его вопрос:
– Как остановиться-то, остановиться-то как?
Миша ему в ответ:
– Ты газ-то сбрось! Не газуй!
Но где там! Он ещё сильнее газанул, мотороллер мотануло в лужице, на бок упал. Подбегаем, всё, кажется, в порядке, без увечий.
Миша и говорит:
– Ну вот, а спрашивал, как остановиться? Оказывается – проще простого! На бок – и все дела!

Вот этот дедушка и приехал к нам в гости, в свои родные края. Объявился он тайком. Потому-то и не говорили нам, детям, кто это такой. Дедушка – и всё. Он-то и сагитировал моих родителей переехать в Московскую область, в их деревню.

Человек дядя Петя был весёлый. На свадьбы и праздники его приглашали с гармошкой. Играл он плохо, неправильно, с музыкальным слухом у него как-то не образовалось, но весело. Без пения дяди Петина гармошка ни одной песни не могла сыграть, не получалось. Выходила какая-то только ему известная мелодия, причём, для любой песни, в конце концов, одна и та же. Но, к счастью, без пения гармошка не была, что и выручало. Хотя сам дядя Петя, я думаю, этого и не замечал. Больше на правильную игру направляла его Фаина Ивановна. Она пела хорошо. Прямо наша деревенская Людмила Зыкина. И голосом и статью была похожа на Зыкину. Но требования к гармонисту были не очень высокие, на свадьбе это или на каком другом празднике. Под громкие песни и гармошку не слышно, а под пляски с обязательными частушками – и подавно.

Вспоминаю дяди Петин рассказ о своём пальто, которое они с Фаиной Ивановной купили в Москве на барахолке (на рынке) перед самым переездом из Москвы в деревню. Пальто это я видел, да и в руках подержал, поэтому вспомнилось об этом и появилось некоторое желание об этом и рассказать. Тяжести оно было необыкновенной, прочное, как броня на танке Т-34. Если его не надевать, а просто поставить на пол, то оно так и оставалось этаким шатром-балахоном. Но какое-то время дядя Петя его носил. Потому что куда деваться-то? Больше одеть было нечего. Ещё была телогрейка, но она для работы, а в люди выйти в ней неудобно. Выйти в люди было непременно обязательным. Сходить, например, попить пива в буфете на станции Узуново. В то время на станции Узуново был буфет, в котором кроме всего прочего иногда появлялось даже пиво. Даже, кажется, и бочковое. Мы, когда появились в тех местах, ещё застали этот буфет на вокзале, года два или три он при нас существовал. Так вот, для того, чтобы попить пиво, надо было одеться прилично, почти как в ресторан, за неимением какого и буфет был тем самым раком, который на безрыбье именуется рыбой. Дядя Петя ходил в буфет в том самом неподъёмном пальто. До некоторой поры. С каких-то пор один из буфетных попутчиков пристал к дяде Пете с вопросом:
– Ну и пальто!!! Вот так пальто!!! Где же ты такое взял? А?

Раз так спросил, другой, а на третий дядя Петя переоделся в телогрейку, а пальто было отправлено на крюк поближе к сараю на сохранение до «лучших времён», которые скоро и наступили, и о которых дальше я немного расскажу.

Переехали мы, Чекалины, в деревню Яковлевское в конце 1965 года. Я остался сначала в Полетаево доучиваться в школе, ещё две четверти, но потом и меня, после Нового года, забрали туда же, мама приехала и забрала. Сначала жили мы в одной комнате восемь человек: папа, мама, бабушка Вера, я, жена брата, Надя, с дочкой Олей (брат Михаил в это время служил в армии, на Сахалине), сестра Валя, да ещё Соня, сестра Нади. Это была не комната, а сплошная кровать по периметру, а в середине – обеденный стол. Потом, после возвращения брата из армии, нам дали на нашу семью отдельную квартиру, на семью брата – отдельную, всё в том же доме, но в разных подъездах.

Наш подъезд был двухквартирный. Через некоторое время в соседней квартире поселился Годин Николай Поликарпович с семьёй: ещё жена и сын, Михаил, на два года моложе меня. Второй их сын, старший, жил отдельно. Николай Поликарпович был уже пенсионером, а до пенсии работал где-то под Архангельском надзирателем в тюрьме. После выхода на пенсию дали Годиным сначала немного пожить здесь, а попозже дали им квартиру городского типа в Подольске, на Большой Серпуховской улице. Я уже после их переезда в Подольск был как-то у них на проводах Миши в армию. Они жили не в самом Подольске, а на станции «Весенняя», кажется. Так вот этот дотошный Николай Поликарпович заинтересовался, почему это родной брат Веры Ивановны, бывшей в девичестве Барановой, бабушки моей, прозывается Счастливым, такой необычной для русского слуха фамилией, да ещё и Семёновичем, а не Ивановичем. Бабушка уж и так, и сяк, мол, это двоюродный брат, от тётки. А оба здорово похожи друг на друга. Такое, схожесть, бывает, конечно, и у двоюродных. Но до соседа это не дошло. Он, вероятно, и заявил куда следует. И совпало это как раз с тем, что у дяди Пети сгорел дом и все его документы. Наступило то самое «лучшее время», о котором я намеревался выше рассказать. «Лучшее время» для его пальто, которое сгорело при пожаре, так что совсем отпала необходимость о том, куда бы его деть. А вот документы пришлось «выручать» новые. Без пальто можно было прожить, а без документов никак не получается.

Я думаю, что по заявлению Николая Поликарповича делали запрос в края, где родился Пётр Селивёрстович Счастливый, а потом уже и запрос в места, где родилась бабушка.

Паспорт «выручался» долго, потом вызвали дядю Петю в милицию (а он о запросах, естественно, ничего и не знал), и начальник милиции сказал ему, прямо с порога в лоб и ошарашил:
– Так вот ты какой, Иван Иванович Баранов?

Но паспорт выдали снова на чужую фамилию. Ходила к начальнику Фаина Ивановна, всё рассказала, как было в жизни Ивана-Петра. Да и бычка для подкрепления правды зарезали. В результате этого выявленный Баранов вышел из милиции всё тем же известным всем Счастливым Пётром Семёновичем (Селивёрстовичем), дядей Петей.

После пожара построили новый дом, но дядя Петя о случившемся затосковал, забоялся возможных последствий. Он уже по своей жизни не доверял государству и его законам, не верил, да и правильно делал, пресловутой «давности лет». Решили продать дом и переехать в Москву, в прежнюю квартиру Фаины Ивановны. Так и сделали. Прожили, наверно, год в Москве. И снова затосковал наш Счастливый. Нет рядом никого знакомых, а он не привык к этому. Москвы не знает, да ещё и неграмотный. Поехал он один раз в баню на автобусе «тройке» (квартира их на Электрозаводской или Семёновской была), а приехал на Красную Площадь.

Из Москвы возвратились оба с Фаиной Ивановной назад, только не в эту же деревню, а в посёлок Серебряные Пруды, в районный центр. Дом купили старый купеческий, с метровыми по толщине стенами. Этот дом самый первый справа, как въезжаешь в Серебряные Пруды по старой Каширке. Подвал большой, ростом с дом. Тоже кирпичный. Завели хозяйство, домики для скота и птиц построили, огород. Словом, привычная жизнь началась и здесь.

Я часто бывал в их доме в Серебряных Прудах, когда приходилось за чем-нибудь ездить в Пруды. Меня очень поражала толщина стен этого бывшего купеческого дома. Дядя Петя в своей спальне даже сделал (вырубил) в кирпичной стене нишу-ухоронку для размещения в ней самогонного аппарата. Как и многие в деревенской местности, он готовил самогон, но не для продажи, а для себя. Самогон у него был не очень крепкий, около сорока градусов. Отцу не нравилось, что дядя Петя специально уменьшает крепость самогона, отец любил покрепче, уж меньше семидесяти градусов у отца и не бывало. Хороший или не хороший самогон у дяди Пети, но мне он больше нравился своей мягкостью, чем у отца. Когда я приезжал в Яковлевское или Узуново к родителям, отец за столом наливал стаканчик самогонки, а я разбавлял потом до удобного мне вкуса. Так вот он на это прямо обижался, зачем, мол, разбавлять.

Отец рассказывал, что однажды они с дядей Петей сидят, выпивают. Дядя Петя и говорит:
– Иван, я тут слышал, что каждые сто грамм водки сокращают жизнь на три дня? Ты слышал? А я вот подумал, пусть я и поживу поменьше, но лучше уж выпью.

Полагаю, что он не был трусом в своей жизни. Когда он в 1984 году заболел, то почувствовал, что может оказаться обузой для детей, а больше – для Фаины Ивановны. Решил избавить её от этого, но не получилось, Фаина Ивановна вовремя возвратилась с работы. В другой раз у него это получилось.

Если выезжать из Серебряных Прудов через мост по Каширке, то недалеко, по правой руке, будет кладбище, где похоронен под чужой фамилией, счастливый или несчастливый, ему самому и решать было, Баранов Иван Иванович, с чужой датой рождения (1908 год), но с собственной (1985 год) – своей смерти. Рядом с ним – его дочь, Валентина Николаевна. Она не его дочь, но разницы они с Фаиной Ивановной между ними не делали, что Нелли, что Света, что Валя. На этом же кладбище, через 17 лет после него, упокоилась и Фаина (Фёкла) Ивановна. Такая же счастливая, как и он сам. Похоронена она в другой могиле, по той же стороне, но немного подальше.
Светлой вам памяти!