Глава 1. Семья отца 1

     Вначале я хотела бы немного написать о своих предках. Похвастаться своей родословной не могу: не было среди моих предков ни великосветских князей, ни зажиточных помещиков, ни потомственных интеллигентов, ни сколько-нибудь заметных выдающихся личностей. Но я горжусь своими предками. А вопрос: кто от кого пошёл – это ведь вопрос вопросов, поскольку мы – простой народ, знаем лишь два, максимум три поколения своих предков.
     То есть, мы знаем всё только о своих родителях, меньше – о родителях своих родителей (бабушках и дедушках), а вот о прародителях знаем крайне мало, иногда только имена и частично – фамилии (по мужской линии). А уже о прапрародителях большинство людей не знают практически ничего. Поскольку все мои предки жили в Киевской губернии и занимались хлеборобством, я как-то на досуге решила посчитать, сколько моих далёких пращуров в степени «х» могли видеть сожжение Киева татаро-монголами в 1240 году. Но при условии, если бы все мои, уходящие в глубь веков прародители в любой степени «пра», не имели родственных смешений (то есть, каждая пара, зачавшая любого из моих предков, не имела бы ни в одном из предшествовавших ей поколений общих для обоих прародителей). Исходя из того, что каждый человек имеет пару родителей, две пары бабушек и дедушек (то есть – четыре) и четыре пары прабабушек и прадедушек (всего восемь), несложно составить уравнение, с помощью которого можно определить количество моих, или любого другого человека, предков в любом поколении при условии не смешения кровей в любые времена. Это простое уравнение:
                n            
                x=2
                где n – число прошедших поколений, х – число предков по женской плюс мужской линии.
     Я подсчитала, что при сменяемости в среднем три–четыре поколения за столетие, пожар в Киеве при нашествии татаро-монгол могли наблюдать не менее 100 миллионов моих предков! На территории же всей Киевской Руси в ХIII веке население вряд ли исчислялось такими цифрами, скорее всего оно составляло не более десяти миллионов [25, 50]. Куда же «пропали» остальные мои прародители в степени «пра-» около 30-ти? Ведь если бы их тогда не было в таком количестве, то не было бы и меня. И сколько моих предков действительно жило в те далёкие времена? Кто знает… Может – один, может – десять, сто, тысяча. Почему же их не было 2 в степени n? Объяснение может быть только одно. Видимо, на протяжении почти восьми веков множество пар, зачавших моего очередного предка, имели родственную связь (то есть, общих предков в третьем, четвёртом и т. д. поколениях).
     Эти размышления приводят к мысли, что ни один человек из 144-х миллионов, населяющих ныне Россию, плюс многомиллионное население окружающих её территорий, не может определённо сказать, чей он родственник и кто был его предком даже в десятом колене, не говоря уже о более удалённых временах.
     Один из моих далёких предков вполне мог быть воином, защищавшим Киевскую Русь от нашествия татаро-монгол в далёком 1240 году, каким-то чудом спасшимся в кровавой схватке. Израненный, он выжил; среди людей, укрывшихся в окрестных лесах неподалеку от пепелища, бывшего недавно городом, встретил свою половину, и благодаря этому, через 25-30 поколений явилась на свет я, размышляющая о нём, следы существования которого давно смели промчавшиеся столетия. И это не беспочвенные фантазии: ведь если существую я, значит, несомненно, был и он. Затем он стал землепашцем, отцом большого семейства, а кто-то из его детей непременно вырос, в положенный срок нашёл пару и произвёл на свет уже более близкого моего предка. 
     Такого рода размышления дают представления о высокой степени случайности собственного появления в этот мир, о чрезвычайно сложном хитросплетении событий и человеческих судеб и заставляют задуматься о невероятно высокой цене каждой человеческой жизни в отдельности и каждой минуты этой жизни. А с другой стороны никто из нас не знает, кто чей родственник, так же, как не может знать о том, какие пары его далёких прародителей имели общего предка или предков. А можем ли мы узнать, сколько ныне живущих потомков, скажем, Рюриков, находятся среди нас, проживают в наших странах? И где они? – Растворились в народе. И кто из нас есть кто – эту тайну хранят века.
     Поэтому каждому нужно гордиться не своей родословной, а своим народом, своей страной, её героическим прошлым…
     Итак, мои не совсем дальние предки были землепашцами. Но это, мне кажется, ни о чём не говорит. Потому что в недрах народа, как в земных, таятся генетические сокровища, о которых мы даже не подозреваем. Иной раз изредка в совсем неблагоприятных условиях появлялись из этой среды то Тарас Григорьевич Шевченко, то Михаил Васильевич Ломоносов, но во времена царизма и крепостничества явления эти были исключительно уникальными. И только всеобщая доступность к образованию смогла сломить ситуацию и, как я уже писала, открыть веками копившиеся в народных глубинах возможности…
     Но, продолжу о своих предках. Я знаю имена, фамилии, отчества всех моих бабушек и дедушек.
     Начну с семьи отца. Мой дедушка по отцу – Горовой Прокоп Минович, бабушка – Горовая (в девичестве Приходько) Наталия Йосиповна. Бабушку я помню хорошо: высокая, светловолосая, статная даже в старости, лицо – удлинённое, славянского типа, голубые глаза, высокий лоб. Когда я смотрю на себя в зеркало – вижу там черты бабушки Натальи, доставшиеся мне от отца. Эти же черты угадываются во внешности моего сына и, похоже, внука.
     Прокоп и Наталья родились в позапрошлом, ХIХ веке: Наталья в 1886-м году, а Прокоп – в 1882-м. Деда Прокопа Миновича я не видела: он умер за 10 лет до моего рождения, в 1937-м году в возрасте 55-ти лет от скоротечной чахотки. Тем не менее, я знаю о нём из рассказов отца. У меня есть две его фотографии: на одной дед с бабушкой Натальей незадолго до смерти, на другой – накануне первой мировой войны.
     Мне удалось восстановить ветхую фотографию датой около 1912–1914-го годов, на которой снят тридцатилетний дедушка Прокоп в военной форме царской армии. Используя справочную литературу, можно определить принадлежность военнослужащего в такой форме к драгунскому полку. Очевидно, Прокоп проходил военную подготовку ещё до войны. Я знаю, что на войну он ушёл, будучи уже женатым человеком, имеющим детей.
     Глядя на эту фотографию, можно понять, почему бабушка Наталья накрепко влюбилась в молодого, серьёзного и, видимо, весьма уверенного в себе парня. Прокоп, бывалый и опытный, познавший армейскую службу, умел произвести ошеломляющий эффект на женское воображение. Его лицо уже в молодом возрасте отличалось твёрдостью, волевыми чертами, а в искрящихся серых глазах таилось нечто, притягивающее внимание молодых, неискушённых девушек.
     Пригожая Наталья была под стать Прокопу. Моя вторая бабушка Оксана в девичестве жила по соседству с Горовыми и помнила Наталью до замужества – статную, большеглазую, светлолицую чаровницу со светлой косой за плечами, длиной ниже пояса.
     Их любовь началась на сельской вечеринке с первых, украдкой брошенных друг на друга взглядов. Потом Прокоп подошёл и, улыбаясь, заговорил с ней ласково и напористо. Хотя они уже несколько лет знали друг друга, но по настоящему сблизились и начали встречаться весной 1906 года.
     Наталья была сдержана, чувства свои не выплёскивала напоказ и в этом таилась сила её женской загадочности и привлекательности. Она приворожила Прокопа своей скрытостью, недоступностью, за которыми едва угадывались глубоко спрятанные свойства её души – верность и привязанность до самозабвения. Он понял: такая если полюбит, то на всю жизнь. И хотя Прокопу ещё предстоял отъезд, в связи с окончанием военной службы, молодая девушка так накрепко запала ему в душу, что решил – немедля засылать сватов.
     Замуж за Прокопа Наталья не шла – летела, хотя даже вида не подала, как люб ей избранник и как она безмерно счастлива. И только очень хорошо знавшая её любимая младшая сестрёнка Люда догадывалась о тайно переполнявших Наталью чувствах: они блестели в её чудесных голубых глазах, отражались на побледневшем лице и во всём её облике, охваченном любовью и ожиданием...
     Как часто в своей последующей нелёгкой замужней жизни будет вспоминаться Наталье этот сладкий период безоглядного, безмятежного, никогда более – именно так – не повторившегося, захлестнувшего её счастья!
     Своего первенца Мусия Наталья родила в 1907 году, когда ей был 21 год.
     Следующий ребёнок, о котором мне известно, появился в 1915-м. Наверное, восьмилетний перерыв можно объяснить не только длительными отсутствиями Прокопа в связи с военной службой. Много детей Натальи и Прокопа умирали в младенчестве. Бабушка Наталья когда-то давно рассказывала моей матери, что всего она родила 15 детей, из которых шестеро умерли маленькими; это же подтверждают и мои двоюродные сёстры. Сегодня, конечно, невозможно даже вообразить условия жизни, считавшиеся нормальными всего сто лет тому назад. Условия, в которых маленькие дети у молодых, здоровых родителей, едва родившиеся на свет, друг за другом покидали этот мир, не успев его толком разглядеть…
     Уходя на войну в 1914 году, Прокоп оставил Наталью в положении очередным ребёнком; сын Кондрат родился, когда его отец кормил вшей в окопах мировой войны, и Наталье пришлось одной управляться с хозяйством, домом и маленькими детьми. Наверное, тогда она и потеряла кого-то из своих малышей…
     В каком чине воевал мой дед, к сожалению, не знаю. По воспоминаниям близких, Прокоп Минович был чрезвычайно умён, смекалист, знал грамоту и вполне мог иметь воинское звание старшего рядового состава, например, ефрейтора, о чём-то подобном говорил мне отец. По фотографии, потёртой и ветхой, определить это невозможно, очень плохо видны погоны.
     Когда отец в детстве с восторгом слушал рассказы моего деда об атаках под Рава-Русской, боях под Перемышлем и на Карпатском перевале, он, конечно, не мог подозревать, что и на его судьбу достанется лихое военное время – две войны, плен, концлагерь, партизанская борьба в чужой стороне…
     Прокоп и Наталья, как я уже упоминала, имели 15 детей, из которых до совершеннолетия дожили девять, а до старости – шесть братьев и сестёр, включая моего отца.
     По всей видимости, родители Прокопа и Натальи, мои прадедушки Йосип и Мина и мои прабабушки, имён которых, к сожалению, не знаю, родились крепостными (крепостное право отменили в Царской России в 1861 году).
     Этот факт всегда приводил меня в изумление: ведь по отцовской линии я – представительница лишь третьего поколения, рождённого не в рабстве. Что уж тут недоумевать и мучиться вопросом: почему в нашей стране произошло то, что произошло? Две революции в начале ХХ века, кровавая гражданская война, репрессии 1930–1940-х годов, коллективизация и её драматические последствия, голодомор, и, наконец, последнее – ограбление народа и захват власти криминальной компрадорской буржуазией в начале 1990-х годов, разрушение всего того, что с таким колоссальным напряжением, ценой потерь и лишений, было создано тремя поколениями советских людей. И где, мол, при этом был народ? – Видимо, ответ нужно искать в такой, по историческим меркам недалёкой дате, и в таких близких к нам всего двух (!) поколениях.
     Если бы мои прадеды Йосип и Мина дожили, скажем, до ста лет, они поведали бы мне, двенадцатилетней, слышанные в детстве рассказы о том, как продавали, дарили, обменивали на собак их родителей, как засекали розгами до полусмерти их бабушек и дедушек…
     О причинах, по которым дед Прокоп пришёл с войны, видимо, более чем за год до её окончания, можно только догадываться: то ли ранение, то ли особые семейные обстоятельства.
     После возвращения Прокопа с войны, они с Натальей и детьми переехали в Киев, где прожили около двух лет. Здесь в 1917 году у них родилась дочь Нина. Моя двоюродная сестричка Аня, дочь тёти Нины рассказывала, что её мать крестили в знаменитом старинном Владимирском соборе Киева. 
     Но в 1918 году семья Горовых возвратилась в родное село Макиевку ныне Белоцерковского, а прежде Узинского района. Думаю, что причиной этого явились неспокойные тогдашние времена. 1917–1918 годы – период нестабильности, постоянной смены власти в Украине: то Центральная Рада, то кратковременный приход Красной Армии, то нашествие австро-венгерских войск, то установление «гетманщины», то Директория. На страницах «Истории Украины» этих лет мелькают имена известных и малоизвестных исторических личностей: В.К. Винниченко, М.С. Грушевского, двух студентов Голубовича и Ковенко, П.П. Скоропадского, С.В. Петлюры и многих других [52]. В это время активизируют свою деятельность многочисленные банды: Махно, Зелёного, Струка, Соколовского, атаманши Маруси. Если учесть все эти неспокойные для столицы факторы, да ещё начавшиеся в деревне захват и делёж помещичьих земель, можно предположить, по каким причинам расторопный Прокоп Минович поспешил перебраться обратно в село.
     Пахотные земли делили между сельчанами по принципу: каждая семья получала надел в соответствии с количеством едоков, включая малолетних детей. Прокоп и Наталья имели к тому времени четверых детей: в начале осени 1918 года родился мой отец Фёдор. Земельный надел на шесть душ достался хороший и Прокоп денно и нощно трудился в поле. Вместе с ним, чуть окрепшим мальчиком, рано познал тяжёлый хлеборобский труд подрастающий старший сын Мусий. Пахали, сеяли; выращивали зерновые, бобовые, кормовые культуры; меньше – картофель, который на украинском чернозёме часто даёт небогатый урожай. Начали приобретать скотину.
     Не обошли их село лихие годы гражданской войны. Худое было  время, голодное. Хоть и далеко Макиевка от столицы – 60 километров, по большей части бездорожья, но конные вооружённые отряды разбойничали повсюду – наезжали и рыскали по деревням в поисках провианта. Все вооружённые отряды бабушка называла бандитами, независимо от того, чьи это были люди. А были они разные: то наедут белые – пограбят, то налетят красные, то петлюровцы, то махновцы, а то и вовсе непонятно какие. Но все были одинаковы – охотники отнимать плоды тяжёлого крестьянского труда. Тогда и научился Прокоп выживать, спасать от голода детей, закапывая свежеубранное зерно в тайники.
     Но закончилось лихолетье войн и революций, и к середине 1920-х годов начали селяне жить получше. Каторжная работа от зари до зари, испокон веков казавшаяся крестьянину нормой, год от года приносила хоть и незначительные, но всё же улучшения: и сами кормились по тем временам неголодно, и скотине хватало, и государству сдавали.
     Семья Горовых росла. В избе Прокопа и Натальи появление на свет очередного ребёнка было событием нередким. С улучшением условий жизни младенческие смерти в семье прекратились. Дети, рождённые в 1920-е годы, выжили все, и если бы не последующие драматические события: голодомор в 19З0-е и опустошительная война 1941–1945-х годов, внуков Натальи и Прокопа, моих двоюродных сестёр и братьев ныне было бы ещё больше.
     В 1920–1921 годах появились две девочки-погодки – Поля и Катя. Потом через два года – сын Вася, родившийся болезненным и доставивший Наталье много хлопот. Ей часто казалось, что малыш не выкарабкается – он был на волосок от смерти, но вопреки предсказаниям знахарки, остался жив; лишь осложнения после перенесённой детской болезни остались на всю жизнь. Из-за них его не взяли в армию, и это спасло ему жизнь: в соответствии с печальной статистикой в нашей стране из ста 18-тилетних ребят 1923 года рождения, ушедших на войну в 1941-м, возвратилось только три. Ваня, родившийся через четыре года после Васи, напротив, отличался хорошим здоровьем и аппетитом, рос крепким мальчиком и редко болел. Последней в семье родилась дочь Саня, в 1929 году. Хотя и говорят: 40 лет – бабий век, но Наталья после сорока родила ещё двоих…
     Забегая вперёд, упомяну, что трое из девятерых, доживших до совершеннолетия детей Горовых, умерли молодыми: дочь Екатерина, так и не оправившаяся от голодомора, умерла 18-тилетней из-за туберкулёза. Эта же болезнь убила возвратившегося с войны 30-тилетнего Кондрата. А первенец Натальи и Прокопа Мусий погиб в 1944-м году на войне. Подробнее я расскажу об этом далее…
     А пока возвращусь к середине 1920-х годов, которые нельзя, конечно, назвать  благополучными, но всё же – относительно более спокойными. Хотя семья Горовых и увеличилась, но, судя по воспоминаниям отца, жили без большой нужды, правда, к богатым тоже не относились. Старшие сыновья подросли и потянулись к грамоте. Чтобы отправить их в школу, нужно было как минимум, обязательно обуть и одеть, а это было тогда делом весьма не лёгким.
     Собственно, одеть хотя бы во что-то нужно было всех.
     В деревне открылась новая школа-семилетка, до революции была церковно-приходская, начальная, три класса, обучение в ней было доступно далеко не каждому. Старшие дети Прокопа и Натальи стали ходить в школу. Все Горовые в работе были настырные, трудолюбивые и к освоению наук проявляли такие же качества. Тетрадей ни у кого не было – учились писать на старых газетах. Учебники были только у учителя, по ним учился весь класс. А ещё у учителя была небольшая библиотека; иногда преуспевающим ученикам выпадало счастье получить книгу для прочтения в качестве особого поощрения. Частенько такая радость доставалась моему отцу, особенно ему нравились исторические романы.
     С детства и до конца своих дней он много читал, изучал историческую литературу и понимал историю практически на уровне  профессионала, хотя таковым не был. Помнил и знал все события и даты мировой истории, поражая окружающих, в том числе и преподавателей истории, своей глубокой эрудицией. Эту любовь от деда перенял и мой сын. И, я думаю – доживи отец до сегодняшнего дня, ему было бы весьма интересно обменяться мнениями относительно какого-либо исторического события со своим внуком, профессиональным историком. И чьи познания оказались бы интереснее и глубже – не уверена…
     Основную массу учеников в классах составляли мальчики. В большинстве семей, особенно многодетных, девочек в школу не отдавали. Зачем женщине грамота – полагали родители – детей рожать, у печки стоять да за скотиной ходить можно и без неё. К тому же школу девочки не могли посещать ещё и потому, что на всех детей в больших семьях не хватало одежды и обуви. Так было и в семье Прокопа, где авторитет главы был непререкаем. А он решил, что в школу пойдут только мальчики; обучением же девочек займётся Наталья: она хоть читать-писать не умеет, но хозяйка проворная, трудолюбивая и по своей части очень даже грамотная. Но сёстры отца тоже стремились к грамоте, хоть в школу поначалу и не ходили, но приставали к братьям, учились от них буквам, пытались самостоятельно осилить хотя бы чтение по слогам. А когда начальное образование стало обязательным, девочкам тоже пришлось садиться за книги и тетради.
     Учёба была хоть и важным, но не первостепенным делом. Основным занятием старших ребят был крестьянский труд: на подворье, скотном дворе, в поле; особенно многотрудным было время уборки урожая, от которой в буквальном смысле зависела жизнь многочисленной семьи. Так что учебный год для ребят начинался не с определённого месяца или числа, а после окончания уборочной.
     Жили все в одной большой горнице; полы (доливка) были глиняные, ежегодно обновлялись (подмазывались), по мере загрязнения – подметались. Кровать была только одна, на ней спали родители. Ни о каком спальном белье тогда в деревне не знали: сшитые из рядна матрасы набивались соломой, вот и вся постель; покрывалом из рядна накрывались. Дети спали где попало. Только совсем маленькие, грудные имели свою кроватку-люльку, которая подвешивалась к потолку; немного подросшие спали на печи. Печь была огромная, я помню, что в детстве, когда гостевала у бабушки Натальи, сама частенько спала на ней рядом с бабушкой и своими двоюродными братьями и сёстрами; на этой уютной, тёплой, пахнущей сухими травами и сухофруктами нише, помещалось, помимо бабушки, не менее трёх-четырёх детишек. Ребята постарше на печке обычно не ночевали: была ещё вместительная лежанка, по которой, как по ступеньке, забирались на печку. А совсем взрослые дети перебирались на пол: приносили из сеней ворох соломы, устилали ею пол, покрывали рядном, вот и готова для сна постель. Электричества не было, пользовались керосиновыми лампами, которые называли каганець. Сапоги были только у отца, матери и старших братьев. Младшим переходили истоптанные старые сапоги родителей, худые, без голенищ, одни на всех и, если они были заняты, девочкам, чтобы сходить зимой в туалет, находящийся довольно далеко во дворе, приходилось ожидать. Летом, естественно, все ходили только босые, экономя обувь…
     Для сегодняшнего жителя крупного мегаполиса крестьянская жизнь в глухой провинции Киевской губернии в начале ХХ века показалась бы тяжелейшей каторгой. Но семье Прокопа она таковой не виделась. Все работали, в том числе и дети, все верили, что пришедшая Советская власть – власть народная, а значит, простому человеку она принесёт со временем облегчение и лучшую жизнь.
     На селе начала появляться первая техника, облегчающая тяжёлый пахотный труд, открылся кооперативный магазин (лавка), в котором приобреталось всё: от сельхозпродукции до разной мануфактуры, а также товары, необходимые в домашнем быту, хозяйстве…
     В 1932-1933 годах деревню Макиевку выкосил ужасный голодомор. Об этом сегодня много пишут и рассказывают СМИ Украины. Всё, о чём говорят – не преувеличение, и мои родные были свидетелями того страшного времени. Почему случился голод, кем и зачем он был организован и организован ли, наверное, точно не знает никто.
     Мой отец был убеждён, что это была преднамеренная акция властей с целью устрашения украинского крестьянства, не желавшего идти в организующиеся колхозы. Действительно, многодетным семьям, какой была семья моего деда Прокопа, колхозы были вроде бы ни к чему. Лозунг Советской власти «земля – крестьянам» был воспринят буквально: земля должна стать собственностью каждого, кто на ней трудится. Обратный процесс – передача земли в коллективную собственность, когда не понятно, кто же её хозяин, воспринимался, по крайней мере, в семье Прокопа, как обман. Отдать своё, то, что досталось тяжёлым потом, что стало частичкой своего хозяйства, своей жизни, своего благополучия, не то, что не хотелось – не моглось. Прикипел Прокоп к земле, к скотине; а к тому времени разжились быком, парой коров (тогда это считалось целым состоянием). Поэтому не торопился в колхоз, думал – пронесёт эту беду и станет он хозяином-единоличником. Но не тут-то было, единоличников стали раскулачивать. Сельские активисты из «комбеда» (комитета бедноты) чуть было сгоряча их семью в кулаки не определили. Но спохватились: количество детей к тому времени приближалось к дюжине, всё в семье наживалось своим хребтом, семья не богатая, раскулачивать, забирать нечего, излишек нет, – одна скотина, да и той на всю ораву немного. Решили убеждениями взять Прокопа. Долго брали. Немало слёз пролила Наталья о своих коровёнках да всё прижимала к груди самых маленьких деточек. Не помогли ни молитвы, ни причитания. Понял Прокоп – сопротивляться бессмысленно: не отдашь сам – отнимут силой. Так и вынудили его «добровольно» стать колхозником.
     И вот пришла осень 1932 года. Отец вспоминал, что урожай на полях созрел хороший. Действительно, по официальной статистике, появившейся в печати только в 1987 году (через 55 лет после голодомора), валовой сбор зерна по стране в этом году был не намного ниже, чем в 1928 (69,9 млн. тонн против 73,3 млн.  тонн). За этот же период значительно сократилось количество свиней и овец (более чем в два раза), а также поголовье лошадей и крупного рогатого скота (приблизительно на треть) [28]. Последние цифры, видимо, отражают настроение большой массы крестьянства, которая, не желая идти в колхозы и отдавать туда свою скотину, пускала её под нож, чтобы сделать запасы солонины, копчёностей и прочих продуктов хранения. За эти же годы вдвое увеличилось число рабочих и служащих, то есть, выросло население городов [28], (едоков, не занятых сельским хозяйством).
     В чёрный 1932 год ещё летом в селе начались повальные конфискации всего, что было выращено на приусадебных участках, припасено впрок с прошлого года, оставлено для посевной, заготовлено  к зиме. Приезжие из района, при оружии, в сопровождении чекистов заходили в каждую избу, да не по одному разу, и отбирали у крестьян не только зерновые, но зачастую даже бобовые и корнеплоды. И по тому, как усердно выгребалось из амбара всё, до последнего зёрнышка, до последней горошины, как выскребались кладовые и погреба, понял Прокоп – пришла на их семью погибель. Землю отобрали, скотину забрали в колхоз; хоть и впроголодь, но позволял выживать приусадебный участок. Теперь же, после нашествия очередных конфискаторов, во всей усадьбе – пусто, а впереди длинная зима. Главной заботой стало – спасти детей, об этом думал Прокоп ночи напролёт, ворочаясь без сна.
      И решился он на страшное по тем временам преступление. Уборочная тогда на колхозных полях ещё не закончилась, и в этом видел Прокоп единственное спасение. Откопал зарытый когда-то в давние годы гражданской войны, приобретённый на худой случай, обрез и начал вылазки в поле. Каждую ночь до самого окончания уборочной, ходил вместе с четырьмя сыновьями на колхозные поля собирать колоски. Дети рвали колоски и набивали ими мешочки, а Прокоп ходил неподалеку с обрезом, охранял. Моему отцу было тогда 14 лет, и он хорошо запомнил, как Прокоп учил рвать колоски аккуратно, в разных местах, не вытаптывая стебли, не приминая их, не роняя колоски, чтобы не осталось никаких следов…
     Отец иногда вспоминал ту страшную зиму 1932-1933 годов. Когда были съедены небольшие припасы корнеплодов, затем все домашние животные, включая собак и котов, Наталья молола зерно, вынутое из тайника, мешала его с половой, добавляла измельчённые сухие травы и кору деревьев, запаривала всё в печи и этой горькой кашицей кормила семью.
     Расторопный Прокоп даже в эти тяжёлые времена умудрялся снабжать семью небольшими порциями пищи. Он был мастером на все руки и изобретал для домашних нужд различные приспособления. В конце 1920-х годов он смастерил ручные домашние жернова для помола зерновых. Когда необходимо было перемолоть незначительное количество зерна, обращаться к мельнику не было резона. Сначала соседи, а потом и все в округе носили Прокопу небольшие мешочки с зерном и за помол расплачивались им же.
     Летом и осенью накануне голодной зимы более предусмотрительные сельчане всё же ухитрились утаить от конфискаторов какие-то припасы, и к Прокопу по-прежнему приносили для помола зерно те, у кого оно было, тем более, что мельница простаивала. Таким образом, жернова тоже помогали большой семье, добывая спасительную еду.
     Выжили все дети, даже самая младшая дочь Саня, которой шёл тогда четвёртый годик.
     А вокруг родственники, соседи, знакомые умирали голодной смертью. Во второй половине зимы появился на деревне Возничий с худой лошадёнкой и при оружии (в случае нападения голодающих – отбивать лошадь). Несколько раз в неделю на повозке объезжал село. Заходил в избы, собирал мертвецов и отвозил на деревенское кладбище – в братскую могилу. Во избежание эпидемий и поедания трупов. Сам еле ноги волочил, но получал небольшой паёк в сельсовете, из-за него и выполнял этот скорбный труд.
     Через несколько лет после скорбных событий, как-то, напившись в шинке, поведал Возничий дружкам страшные подробности своей работы. Иногда бывали случаи – привозил на кладбище очередных покойников, а кто-то из них подаёт признаки жизни, пошевелится, застонет или, хуже всего – протянет руку. Что делать? Везти обратно? Нет сил, да и лошадь жалко. Человека, конечно, жальче, но не спасти его, не поднять, не поставить на ноги – нечем. Всё равно, помучается ещё день-другой, да и опять везти той же дорогой на кладбище во второй раз. Оставить так, зимой на холоде, мучительной смертью будет умирать. На этот случай была у Возничего палица – удар в голову прекращал страдания полумёртвого…
     Отец рассказывал – ближе к весне, когда снег только-только начал таять, повадились оголодавшие соседи делать подкопы к их подворью. Прошёл слух по околотку: в каждой избе покойники, а у Горовых – ни одного. Все дети живы, исхудавшие, обессиленные, но не умирают. «Выходишь утром за калитку, – рассказывал отец, – а под забором в сторону дома вырыта яма и в ней – умерший. Копал, копал да так ни до чего и не докопался. Обессилел от голода да и нашёл здесь свою кончину»…
     Разговоры взрослых о голоде и о войне постоянно сопровождали моё детство. Отец и мать жили в одном селе, и о том, как удалось выжить семье матери, пойдёт речь позже… 

Использованная литература
[25] Клупт М. Летопись жизни. М.: Мысль, 1998.
[28] Лацис О.Р. и др. Перелом. Суровая драма народа. М.: Политиздат, 1989.
[50] Шелестов Д.К. Историческая демография. М.: Высшая школа, 1987.
[52] Широкорад А.Б. Тайная история Украины. М.: Вече, 2008.

                Продолжение: http://www.proza.ru/2015/05/06/1942