Кепка

Общеизвестно, что Ленин любил носить кепки. Ему так было и удобно, и тепло. Ведь лобастый вождь с юных лет облысел, и безволосая его головушка постоянно мерзла, требуя согрева. Когда же Ильичу-миляге понадобилось скрываться, маскироваться, гримироваться и прочим образом вертеть вокруг пальца «пхоклятую цахскую ох-ханку», кепка оказалась большим подспорьем. А еще некоторые поговаривали, будто его «сестра-Маняша», «супруга-Надюша» и «любовница-Армандша» любили «Володеньку» именно в кепке. Наконец, кепка сильно помогала ему толкать всевозможные неистовые речи – то с броневика, то с разных трибун. В такие жгучие ораторские моменты проказник срывал кепку с головы, страстно сжимал в кулаке, и тогда могучие слова начинали слетать с его уст особенно стремительно, дерзко.

Именно поэтому во многих памятниках, которыми впоследствии сплошь утыкали улицы, площади и перекрестки, вождь изображался либо в кепке на голове, либо с кепкой, сжатой в кулаке.

Один такой безвкусный и нелепый истукан как раз с кепкой в кулаке выброшенной вперед правой руки с незапамятных времен торчал посреди ухабистой дороги, соединяющей некий город N с ближайшим аэропортом. Все местные привыкли к смешной статуе, и она стала само собой разумеющимся элементом пыльного дорожного пейзажа. Летом мокла под частыми в этой местности дождями, зимой причудливо покрывалась снегом и в любое время года усердно загаживалась неугомонными птичками.

Но однажды все в один миг переменилось: у памятника пропала голова! И произошло это, как назло, накануне прилета в город N генсека могущественной в ту пору компартии страны.

В горком N этой самой партии с утра поступил анонимный телефонный звонок. Таинственный голос на том конце провода мрачно объявил: «А Ленин-то, ну, памятник по дороге из аэропорта, остался без башки. Генсек поедет мимо – охренеет!». И в трубке зазвучали короткие гудки.

Дежурного по горкому, к которому поступил звонок, новость так ошарашила, что бедняга заметался по своей крохотной каптерке. Однако спустя полминуты старый служака взял себя в руки и рванул докладывать шокирующую новость первому секретарю горкома.

Этот самый секретарь был тертый калач. Можно сказать, собаку съел на номенклатурной партийной работе. В отличие от дежурного он не стал метаться, а отреагировал вполне достойно, подумав: «Или провокация империалистических врахов, или пацаны какие расшалились». Однако, вспомнив о завтрашнем визите высокого лица, он все же позвонил в ГАИ, в другие органы и приказал «проверить факты». Сотрудники проверили, и факты, будь они неладны, подтвердились!

Тут пришла пора заметаться самому товарищу секретарю горкома, и в его голове завертелся вопрос: «Что же делать, времени-то до визита осталось меньше суток!». И он помчался по длиннющему коридору здания горкома. В конце этого самого коридора стояла выкрашенная бронзовой краской гипсовая статуя вождя с кепкой на голове.

Спасительная мысль буквально пронзила партийного деятеля. Вернувшись в кабинет, он вызвал горкомовского завхоза и поручил срочно отпилить у статуи голову, а саму статую спрятать в кладовку. Затем, взяв пару рабочих, после полуночи выехать на место «безобразия» и под покровом ночи прикрепить голову к сиротливо стоящему на перекрестке памятнику.

Когда завхоз покинул кабинет, ответственный партработник еще долго восхищался своей находчивостью в деле пресечения «нахлой диверсии» и мурлыкал под нос любимую песню: «Враху не сдается наш хордый Варях…».

Наутро перед крайне удивленными, редкими спозаранку автомобилистами, едущими по аэропортовской дороге, вместо привычного запыленного памятника предстал некий странный субъект с кепкой на золоченой голове и с другой кепкой, зажатой в кулаке.