Осень-Зима 2008. Продолжение...
- Наконец-то ты со мной! - счастливо смеялась Виктория, прижимая к себе Алёшку. Ей сейчас не хотелось думать обо всех тех кругах ада, через которые им пришлось пройти ради этого момента. Это не имело значения. Всё, что было важно — что он сейчас сидит у неё на руках, и она обнимает его. Что все бюрократические проволочки преодолены и теперь никто их не разлучит. Они с Еленой Петровной одержали победу, хотя один Бог знает, чего им это стоило... Елене Петровне это стоило остатков здоровья и сил, Виктории — огромных ресурсов душевного терпения и стойкости Она уже вот-вот готова была сдаться и смириться, когда...
Они раз за разом получали отказы в органах опеки — не положено, чтобы одинокий инвалид, к тому же имеющий на руках двоих собственных грудных детей, получил опеку над третьим, столь же маленьким ребёнком. Это даже не с точки зрения закона, а чисто по-человечески казалось дикостью и глупостью. Ну зачем, спрашивается? Виктория не видела смысла оправдываться перед окружающими, которым, по большому счёту, было всё равно, люди так устроены — поговорят и забудут. Но вот перед теми, от кого зависела напрямую судьба Алёшки, приходилось держать ответ. Разумеется, не так просто было объяснить, зачем они переоформляют опеку на Викторию. Да, чиновники органов опеки были в курсе ситуации Елены Петровны, но не видели ничего смертельного в том, чтобы мальчик оказался снова в детдоме — ну подумаешь, побудет он там немного, а потом, глядишь, его усыновят — он маленький, ничего не будет помнить, а иностранцев не отпугивают диагнозы вроде ДЦП или синдрома Дауна. А зачем ей, инвалиду с детства, воспитывающей двоих собственных, брать опекунство над третьим? Ну ясно же, что имеет место корыстный интерес... Какой только грязи они ни наслушались, обивая пороги органов опеки! Порой выходили и ревели обе навзрыд, понимая, что надежды практически нет. А потом, успокоившись, обоюдно принимали решение — не сдаваться до последнего! И это упорство давало сил обеим, потому что на кон было поставлено самое дорогое — судьба Алёшки. И рук нельзя было опускать, и духом падать тоже было нельзя, пока их гоняли из кабинета в кабинет, где они раз за разом слышали практически одно и то же. Не положено. Не по закону. Не имеем права. И бесполезны были любые уговоры...
Отчасти их можно было понять — они люди подневольные, всего лишь выполняющие свою работу и соблюдающие букву закона. Но наряду с этим часто чувствовалось брезгливое отношение, когда они узнавали, что мальчик не совсем здоров, и Виктория такая же. Тогда в глазах читался один недоумённый вопрос: «Зачем?!», а ответ был один — закон не на вашей стороне. И это везде, в какие бы инстанции они не обращались, каким бы хорошим ни был их адвокат...
Но несколько недель назад случилось чудо. Они ухватились за него, как за последнюю соломинку. К тому времени Елена Петровна была крайне слаба, но из последних сил держалась на ногах, хотя обходиться без трости и помощи Виктории уже не могла. По настоянию Виктории её тщательно осмотрели Сергей и Саша и вынесли свой печальный вердикт — время, увы, упущено. Сергей назначил комплекс поддерживающих витаминов и ещё кое-какие препараты, в целом одобрив грамотные назначения онколога. Саша, оставшись наедине с Викторией, позже сказал:
- Понимаешь, если бы у неё была первая или вторая стадия, я мог бы что-то сделать, да. Но тут... Ей недолго осталось. Лучше не мучить её. Слишком поздно. Это у тебя, несмотря на всё пережитое, был огромный энергетический потенциал, который мы использовали. У этой женщины его нет.
Виктория кивнула, сглатывая слёзы. Итак, надежды нет. И времени, как сказал Сергей, у них тоже немного — ну, три-четыре месяца максимум. Это при самом оптимистичном раскладе. Елена Петровна не слышала его беспощадных слов, но она и без того знала, что её ждёт. Виктория затруднялась представить, каково это — осознавать приближение конца... Они никогда не говорили об этом, только о мальчике, делились воспоминаниями — Виктория рассказывала о нём с момента знакомства до того дня, кода ей позвонила Лариса Владимировна и сказала: «Его забрали...», а Елена Петровна рассказала весь период жизни внука дома. Они буквально упивались этими рассказами друг друга, чтобы иметь полное представление о жизни Алёшки. Но только Бог знал, какими были первые полгода его жизни... Однако теперь это не имело значения, они торопились уладить формальности, чтоб дальнейшая жизнь ребёнка не покатилась под откос.
Елена Петровна в те дни совсем не думала о себе. Ну, не то, чтобы совсем не думала. Она принимала лекарства, выполняла все рекомендации Сергея, но приоритетным для неё был внук. Ради него она порой буквально заставляла себя быть на ногах, когда им предстоял очередной виток борьбы. Они наняли себе в помощники хорошего адвоката — консультанта по семейному праву, но даже он был бессилен предположить, чем обернётся их битва. Потому что инвалидам нельзя быть усыновителями, даже несмотря на то, что у Виктории была «лёгкая» группа из всех возможных. Потому что она и так мать-одиночка. Это казалось бесконечным и беспощадным бегом по замкнутому кругу... И всё так же в глазах чиновников от опеки читался вопрос: «Зачем?!», изо дня в день, сколько бы прошений и жалоб они ни писали.
Адвокат использовал всевозможные лазейки, но действовал, конечно, в рамках закона, иначе, как он предупреждал, дело могло для них плохо закончиться. Виктория и Елена Петровна соглашались с ним, но наряду с этим не могли не понимать, сколь важен для них каждый день. Они не ставили адвоката в известность о болезни Елены Петровны — это казалось не принципиально. Это было личное, сокровенное, и Елена Петровна никоим образом не хотела жалости. Ни от кого. Только самые близкие знали о том, что с ней происходит, теперь к этим людям принадлежала и Виктория. Но ей Елена Петровна безоговорочно доверяла, их действия были заранее оговорены и слажены. В общем, Елена Петровна была мягким человеком, её беспрекословность проявлялась в одном - Юля ничего не должна знать о сыне и не должна ни в коем случае иметь доступа к нему. Страшно было понимать, что она имеет в виду родную дочь... Но не согласиться с ней было нельзя.
До них иногда доходили слухи о том, как живут Юля и её молодой человек. Оба нигде не работали, продавали из квартиры всё, что можно было продать, и тратили вырученные деньги на наркотики. Обоих неоднократно приводили в милицию. Но родителям парня удавалось их вытаскивать. Они жалели их, и это можно было отчасти понять и оправдать — это был их единственный сын. И лечить его пытались, и увещевать, и угрожать, пока не поняли, что он достиг стадии, после которой возвращение к прежней жизни практически невозможно. А потому старались делать всё, что было в их силах, чтобы удержать сына на краю пропасти. Но им и в голову не приходило проявить заботу о внуке, они предпочитали думать, что его вовсе не существует. И упрекали Елену Петровну в том, что она не желает ничего сделать для спасения дочери. Елена Петровна предпочитала делать вид, что этих встреч и разговоров не было. Она ведь и сама совершила непоправимую ошибку, не сразу оценив появление внука. Дочь была болью, но она хранила это в себе, главной любовью её жизни стал Алёшка и детишки Виктории, к которым она тоже привязалась.
Виктория постепенно рассказала Елене Петровне, как старшей подруге, историю своей жизни и любви. При этом совершенно не жалуясь, что совсем мало было светлых и счастливых моментов. Сделала акцент на ином. Говорила, как ценит каждое из них, особенно те, которые были проведены рядом с Вадимом, детьми и друзьями. И вот за это Елена Петровна её по-настоящему зауважала. Виктория не ныла, рассказывая страшный период своей жизни, когда узнала, что Вадим её бросил, и она потеряла их ребёнка, а потом на фоне стресса потеряла подвижность.
Она признавалась, что именно тот период помог ей раскрыть всю силу любви к нему и собственного характера.
- Да, могла сесть в коляску и смириться — ну, это участь многих людей с ДЦП, - говорила ей в откровенной беседе Виктория, когда они решили пройтись после очередного посещения органов опеки. Их там уже узнавать начали и посматривали искоса. - Но для себя решила, что не допущу. Просто не имела права — вот было такое ощущение. И только позже, много позже я сумела разгадать его — ведь если бы я тогда сдалась, не было бы ничего — ни поездки в Москву спустя несколько лет, ни встречи с ним снова, ни наших детей...
- И всё-таки напрасно ты тогда так скоропалительно сбежала от него, не выслушав... - задумчиво проговорила Елена Петровна, думая о том, что, если бы Виктория и Вадим были сейчас вместе, то наверное всё задуманное могло решиться легче и проще. Ведь получается, что появление ещё одного ребёнка в их семье мало что изменило бы, а Елена Петровна знала, что запаса любви у таких людей хватает на всех детей и никакого разделения «люблю больше или меньше» нет.
- Если бы я тогда осталась в Москве, то наверное никогда не вернулась бы домой и уж точно не стала бы работать волонтёром и не узнала Алёшку, - ответ был быстрый и логичный, словно естественный вывод после долгих раздумий. - А без него я теперь не представляю своей жизни.
- Это так, да, - после минутной паузы согласилась Елена Петровна. - И всё же... Не вижу причин, которые мешают теперь тебе начистоту поговорить с ним и всё выяснить. Я уверена, что он по-прежнему тебя любит и всё простит. Это несправедливо — скрывать от него детей. Ты сильная, ты умница, но... Не упускай свой шанс на счастье! - Елена Петровна, сама того не осознавая, мыслила так же, как и все друзья Виктории, считавшие, что единственная преграда её счастью — её же собственное упрямство.
- Елена Петровна... Всё не так просто...
- А что непросто? Вы любите друг друга, это дар свыше. Вам нужно лишь откровенно поговорить. Да, ты заблуждалась, когда думала, что он женат и обманывает тебя. Но всё выяснилось. Тебе не составит ведь труда принять его дочь, так?
Виктория кивнула. Но, несмотря на все увещевания, никто не мог её переубедить, что Вадиму сложно будет принять Алёшку. Но эти мысли она предпочитала не высказывать, тем более, Елене Петровне — чтоб не обидеть.
- Да, я бы приняла его дочь как свою, тем более, зная, что девочка с рождения растёт без мамы. Это его дочь, его кровь, а он — часть моей души, поэтому — да. Без вариантов.
- Ну тогда я просто не понимаю!
- Чего, Елена Петровна? - Виктория прекрасно поняла её, но до последнего оттягивала ответ.
- Что тебе мешает дать ему знать о себе, рассказать всю нелепость ситуации, разлучившей вас, и начать с ним всё сначала? Вы же любите друг друга! - это был главнейший аргумент. - И если пронесли эту любовь через годы и испытания, то остальное...
- Вряд ли он сумеет принять новые обстоятельства моей жизни... - решилась намекнуть Виктория.
- Это ты о чём сейчас? - Елена Петровна внимательно посмотрела на неё. И догадалась: - Ааааа, о моём внуке, да? Ну, знаешь... Вот объясни, что ты себе вообразила и почему?! - Елена Петровна позволила себе тон матери, поучающей неразумного, капризного и упрямого ребёнка.
- Я не вообразила, - попыталась возразить Виктория. - Просто чувствую, что... Ну, понимаете, есть мужчины, не принимающие чужих детей. Это для меня Алёшка - мой до кончиков волос, но я не знаю, как его воспримет Вадим, если узнает... - наконец Виктория осмелилась отчасти поделиться своим страхом...
- Ах, вот что! - Елена Петровна начала понимать. Но это не казалось ей трагедией, хотя в страхе Виктории было нечто рациональное. - Ну сама посуди. Ты сама сказала, вы — две половинки одной души. А значит, вы должны уметь принимать все стороны друг друга, все недостатки, все обстоятельства, когда-то разлучившие вас.
- Но принять ребёнка чужого...
- Знаешь... Всё в этом мире относительно... Мне стыдно вспоминать и говорить об этом, но я много месяцев считала чужим родного внука, в то время, как ты с первого взгляда практически прикипела к нему душой. Ты не суди о чувствах Вадима, пока не знаешь о них достоверно. Люди часто строят свою жизнь на ошибочных представлениях о чём-то или ком-то, а потом плачутся, что жизнь к ним несправедлива, и они несчастны. Вот такой и я была до встречи со Славой. Жалела себя и не понимала, почему так получилось с Юлькой, я же всё для неё отдать была готова, она же моя единственная радость... А она из умницы и красавицы превратилась в... Предала единственного сына. Это потом, много позже я поняла, что способность любить у всех индивидуальна, что нельзя приказать человеку: «Люби меня сильнее или слабее». Каждый любит как может, а кому-то это чувство вовсе неведомо — они застряли на полпути от эгоизма до желания подчинить себе всё и всех по возможности. Не надо судить о том, как мог бы поступить человек, даже самый близкий, в той или иной ситуации. Нам не дано это знать наперёд. Мы-то сами в себе иногда разобраться не можем, зато полагаем, что имеем право судить о чувствах других. А потому выход у тебя только один — откровенно поговорить с Вадимом. Вот тогда ты точно всё будешь знать. А пока я вижу только одно — у твоего упрямства есть причина, и скорее всего это — страх. Только природу его разгадать не могу. Но дело не в том, что Вадим может Алёшку не принять... Есть что-то ещё, что и удерживает тебя, причиняет боль вам обоим в итоге, затягивает разлуку. Чего ты боишься? - спросила в лоб Елена Петровна, не давая путей отступления и увиливания. Виктория вздохнула:
- Не то, что боюсь, но опасаюсь... Дочка Вадима... Я-то приму её, я себя знаю. Я уже тогда, когда лишь на фото увидела её, приняла всей душой. Просто думала, что есть семья и не нужно вклиниваться... А теперь вот... Да, знаю, что мне не следовало делать скоропалительных выводов и убегать. Но с другой стороны думаю вот... Каково будет девочке, выросшей рядом с отцом, принять факт, что у неё теперь будет мачеха и брат с сестрой, также претендующие на отцовскую любовь? Иными словами, как она примет нас и примет ли вообще? Это нешуточное испытание для ребёнка.
- Не суди, - мягко возразила Елена Петровна. - Даже о чувствах ребёнка. Ты ведь совсем её не знаешь. Может статься, она спит и видит, чтоб у неё, как и у всех, была нормальная семья, папа с мамой и братики-сестрёнки. Ориентируйся на то, что она — дочь Вадима. Да, отличный от него человечек, и всё же похожий. И если он тебя полюбил такой, какая ты есть, то почему его дочь не сможет сделать то же самое? - Елена Петровна интуитивно угадала зерно сомнений Виктории. - Помни, что ответ на всё — любовь. Дети очень восприимчивы. Да, отец для неё наверняка — её свет, её любовь, её жизнь. Это нормально, он один её растил с рождения. Но и у тебя есть все шансы завоевать сердце ребёнка. И обрести счастье всей жизни. Я прошу тебя — подумай. Точнее, решись. Ты можешь обрести всё. Или всё потерять. Представь, что ты не решилась обо всём рассказать Вадиму, прошли годы, Олег и Эмилия выросли и спросили тебя про отца. Что ты им скажешь? Что он — лётчик-испытатель и всё время в небе? Или что ты — трусиха?! Да-да, самая банальная трусиха! И не в Алёшке тут дело, и не в дочери Вадима, а в тебе. Ты боишься — а вдруг не получится завоевать сердце девочки, которую не видела ни разу. А вдруг Вадим не примет Алёшку? Это всё пока лишь теоретические, ни на чём не основанные предположения, но ты сделала эти сомнения частью жизни. Они отравляют твоё сознание, твою душу. Лучше подумай вот о чём. Каждому из вас — слышишь, каждому! - придётся через что-то пройти, чтобы построить то, от чего вы так долго бегали. Причём не только тебя и Вадима имею в виду, но и всех ваших четверых, - Елена Петровна сделала явный акцент на количестве, - детей. Им тоже придётся адаптироваться к ситуации. Алёшке, Эмилии, Олежке и Вадиму — привыкнуть друг к другу, и тебе найти общий язык с девочкой. Вам с Вадимом не нужно особенно привыкать друг к другу, ну разве что в быту, со временем ты вдруг узнаешь, что он разбрасывает носки и не закрывает тюбик зубной пасты, или не вытирает мокрую посуду, просто оставляет её на столе. Но главное — вы будете вместе. Поверь, что тогда можно многое преодолеть. А счастье — оно не бывает полным и абсолютным. Это моменты. Они в твоём сердце и голове — в качестве воспоминаний. Но это настолько важные и необходимые каждому моменты, что отказаться от них — преступление. Тем более, вот так глупо, как это пытаешься сделать ты. Ты прости, я наверное грубо...
- Нет, Елена Петровна. Я слушаю вас сейчас и понимаю, что вы правы. Мне нужно преодолеть саму себя. Вы не знаете, но сейчас вы повторили слова всех моих друзей, вместе взятых. Я к ним ко всем как-то вполуха прислушивалась, а вас вот выслушала и... Как-то даже светло на сердце стало, словно от балласта избавилась. Как хорошо вы сказали: «Ответ на всё — любовь.» А мы столько лет счастья упустили... Нет, меня не бытовые трудности в конечном итоге пугают. Мне хочется одного — быть с ним, быть со всеми нашими, - Виктория понемногу приучала себя к этой мысли, - детьми.
- Молодец, что ты это поняла. Теперь дело за малым — решиться и позвонить.
Но иногда судьба решает всё по-своему. Все пережитые нервные потрясения, когда они раз за разом получали отказы в органах опеки, сказались на Елене Петровне не лучшим образом. Утром следующего дня Виктории позвонил Вячеслав Михайлович и сообщил, что Елене Петровне сегодня очень плохо, непрерывно тошнит, она ничего не ест, только воду пьёт, и вдобавок ко всему поднялась температура.
Не так давно врач-онколог назначил ей новый препарат, сильнее прежнего, может, это от него такое побочное действие, - словно оправдываясь, проговорил мужчина. Ясно слышалось, что ему очень неловко её беспокоить.
- Боже мой, - как ни старалась Виктория держать себя в руках, всё же разнервничалась и промелькнула предательская мысль: «Неужели это начало конца?..» - А Алёшка? Как он, где он?
- Он тут, дома, но мне, признаться, непросто и за Леной ухаживать, и за ним присматривать...
- Вы хотите, чтобы я приехала? Нет, - тут же появилась иная идея. - Я сейчас попрошу друга. Он приедет к вам и заберёт Алёшку, привезёт ко мне. Вы не возражаете?
- Нет. Но мне так неловко тебя беспокоить...
- Вячеслав Михайлович, перестаньте, никакого беспокойства вообще. Он любит у меня бывать и...
- И наверное скоро останется у тебя жить, так что всё закономерно...
- Ох, не торопите события. Я просто не люблю, когда какие-то события пытаются предугадать, нам ведь не дано ничего наперёд знать.
- Ты права, извини. Хорошо, я буду ждать твоего друга. Кирилла, да?
- Да. Сейчас я ему позвоню. Вячеслав Михайлович, скажите мне, она ведь... Она поправится, правда? Это же не...
- Да, всё должно быть хорошо. Это просто побочное действие сильного лекарства. Я уже поговорил с её врачом. Дня через три ситуация нормализуется. Но я вот только не знаю, хватит ли ей сил для...
- Я поеду сама. Нам нельзя упускать этот шанс, - предстояла очередная встреча с представителями органов опеки. - Это будет через пять дней, быть может, Елене Петровне за это время полегчает.
- Вряд ли так быстро. Доктор сказал, недели две нужно на то, чтоб восстановились силы, хотя состояние её будет в пределах нормы. Сама понимаешь, на улицу ей выходить нельзя.
- Ну что же, будем надеяться, я и сама смогу... Это в любом случае последняя попытка. Больше надежды нет. Если мне откажут... Я не знаю, что будет с Алёшкой, не знаю, как я буду жить дальше. Понимаю, что, если объективно оценивать ситуацию, шансов почти нет.
- Вика, никогда так не говори. В жизни всегда есть место спонтанному чуду. Ты не ждёшь его, не призываешь, а оно берёт и случается. Вот таким чудом для меня стала встреча с Леной. Да, я знаю, что поздно встретил её, но... Знаешь, я радуюсь каждому мгновению с ней. Пока это есть. Не знаю и не хочу знать, что будет потом, но я с ней останусь до последнего.
- Вячеслав Михайлович, не расстраивайтесь! Вы же сами сказали, что...
- Да, это лишь побочное действие лекарства. По крайней мере, мне очень хочется в это верить...
- Пожалуйста, не отчаивайтесь! Вы же только что сами убеждали меня в этом!
- Ты права. Я должен быть сильным. Ради Лены. Должен быть примером мужества для неё.
- Вот и прекрасно! Итак, ждите Кирилла. Он приедет и заберёт Алёшку, привезёт его ко мне. Ни о чём не беспокойтесь. Всё будет хорошо.
- Ты оторвёшь молодожёна от прелестей семейной жизни? - чувствовалось, Вячеслав Михайлович слегка улыбнулся.
- Ничего страшного. Их медовый месяц закончился две недели назад, начались трудовые будни, - засмеялась Виктория. - Ждите его и передавайте огромный сердечный привет Елене Петровне. Пусть не расклеивается. И ещё скажите... Скажите, что я её очень люблю.
- Передам слово в слово, спасибо, Викуль, - пообещал Вячеслав Михайлович.
- И вам спасибо!
Она тут же перезвонила Кириллу и объяснила ситуацию. Он без лишних слов согласился съездить к Елене Петровне и привезти Алёшку. Она откликнулась со слезами благодарности в голосе, которые не смогла сдержать:
- Спасибо тебе, брат! Ты — настоящий... Брат!
- И друг, и боевой товарищ! - усмехнулся он. - Прекрати. Мы через столько прошли вместе, что... В общем, жди! Скоро будем, - он нажал отбой.
А Виктория вспомнила день его свадьбы с Кристиной чуть больше месяца назад. Всё было очень тщательно продумано, красиво и торжественно. Подготовкой они занимались втроём — с мамой Кристины. Они так и виделись тайком от отца и главы семейства. Любую попытку Марии Константиновны завести разговор о дочери он воспринимал в штыки, хотя иногда его выдавала грусть в глазах.
- Он скучает, конечно, - говорила Мария Константиновна, поглаживая руки дочери. - Но никак не может обуздать свой ужасный, упрямый характер. Он любит тебя, хочет видеть, но выше его сил признать это и ещё ужаснее знать, что это замечают окружающие. А потому ему проще надеть маску непробиваемой глыбы. Знаешь... Я ведь когда передала ему персональное приглашение на вашу с Кириллом свадьбу, ни один мускул на лице не дрогнул, лишь маленькая жилка на виске запульсировала — это признак волнения. Кстати, будьте готовы к тому, что он уже собрал досье на Кирилла по своим каналам. Твоему отцу наверняка хотя бы с профессиональной точки зрения небезразлично, за кого ты выходишь замуж.
- Маааааамаааааааа! - засмеялась Кристина. - У Кирилла безупречная репутация! Ну разве что отец сочтёт Марину и Дашу посторонними и недостойными внимания. Но Кирилл не оставит дочь, и я тут только «за». Да и вообще, мнение папы на сей счёт не спрашивает никто! - но тут же она перешла на сомневающийся шёпот: - Мам, как ты думаешь, папа может помешать свадьбе, а? Вот в этом случае я его точно не прощу!
- Нет, дочь, думаю, до этого не дойдёт. Максимум — они с твоим дедом-упрямцем не придут на свадьбу. Но это мы переживём. А больше поводов для беспокойства нет. Я прошу тебя — не переживай. Всё будет хорошо, слышишь? Будем надеяться, он передумает или... Быть может, что-то со временем заставит его передумать, - Мария Константиновна была тактична и вслух мыслей не высказала, но втайне надеялась, что у Кирилла и Кристины вскоре появится малыш, и вот тогда... Особенно, если будет мальчик, своеобразный продолжатель рода. Она иногда жалела, что не смогла подарить мужу сына, хотя и очень хотела. Он никогда её этим не попрекал, и всё же... Быть может, если бы у них был ещё и сын, его отношение к дочери было бы мягче. Да, Мария Константиновна понимала, что таким образом муж выражает заботу и беспокойство судьбой дочери. Но теперь мать точно видела, что беспокоиться не о чем. Дочь выросла умницей, выбрала свой, пусть и непростой, путь в жизни, и , идя по нему, не сломалась, хотя могла бы. И очень хотелось убедить в этом мужа, если бы не его непоколебимая непреклонность.
Но, как бы там ни было, а подготовка к свадьбе была весёлой и радостной, предстояло решить множество важных вопросов, и они втроём с удовольствием окунулись в эту суету. Правда, Виктория помогала только в дни, свободные от посещения органов опеки. Они все знали и понимали её ситуацию, и ни в коем случае не упрекали. Но в обсуждениях она участвовала непременно. И взяла на себя обязанности по подбору ресторана и меню для гостей, а также они вместе с Кристиной ездили по свадебным салонам, присматривая свадебный наряд и аксессуары.
Не хотелось ничего кичливого, наоборот, обе склонялись к классическому стилю наряда, а современный акцент сделали именно на аксессуары. Обошли множество магазинов и салонов, чтоб подобрать нечто неповторимое. Обе сходились во мнении, что этот день надо сделать максимально запоминающимся и торжественным. Подбирая наряды, также обсуждали список гостей. Их намечалось не так много, с учётом того, что многие родственники Кристины наверняка проигнорируют торжество, хотя приглашения были разосланы.
Она расстраивалась, думая об этом, иногда ночами признавалась Кириллу, что хочет, как в детстве, сесть на колени к отцу, прижаться к груди и рассказать все свои секреты или поплакать от того, что разбила коленку. И чтоб он её обнял покрепче и пообещал, что коленка непременно заживёт, а секреты, которые она ему доверила, он никому-никому не расскажет. Но она так и не смогла ему рассказать ни о том, как всегда мечтала врачом стать, ни о том, что собирается теперь замуж за любимого человека... Кирилл утешал её как мог и убеждал, что отец со временем смягчится. Оба они мечтали о ребёнке и часто это обсуждали. Кирилл хотел сына, хотя и второй дочке был бы безумно рад. Даша взрослая уже, а внуки — когда там они ещё будут... Он хотел ребёнка от любимой женщины и будущей жены. А Кристина втайне надеялась, что сердце отца смягчится, возможно, именно тогда, когда он узнает о том, что стал дедом. Если это не растопит его сердце, то ничто уже не сможет...
Но на решение этого вопроса требовалось время, а сейчас, в предсвадебной суете, не особенно хотелось думать о чём-то негативном. Она не виновата, в конце концов, что отец так себя повёл. Он должен был ей доверять, наверняка же понимал, что она — достойная его дочь и путь выберет соответствующий, хоть и не тот, который он ей прочил. Придёт он на свадьбу или нет — его дело. Но маму не пустить не посмеет. Конечно, откроется то, что они давно возобновили общение, ну и пусть. Это она в юности могла его бояться, точнее, его действий, а теперь — нет.
...Мария Константиновна прослезилась, увидев дочь, примеряющую свадебный наряд. Это было вознаграждение после изнурительных поисков, но платье и правда было великолепное, роскошное, но нисколько не вычурное. Именно то, что им хотелось, а особенно невесте. Кристина очень волновалась перед свадьбой, что было неудивительно. Ночь накануне знаменательного события она провела у Виктории, они, уложив детей, долго не спали, вспоминая, как познакомились и потом решили устроить девичник, который оказался судьбоносным, хотя никто в тот момент не мог этого предположить.
- В жизни, выходит, есть место неслучайным случайностям, - улыбнулась Кристина. - Ты наверное как-то почувствовала это, раз настояла тогда, чтоб мы поехали к тебе. Я ведь не хотела...
- Я ничего такого особенного не чувствовала. Хотя и была мысль вас познакомить, но как-то не всерьёз.
- Спонтанное стечение обстоятельств обернулось счастьем. Спасибо тебе, - Кристина приобняла её. Они стояли на балконе и любовались огнями вечернего города.
- Да мне-то за что? - искренне не понимала Виктория.
- Но ведь всё произошло с твоей подачи и вот тут... Я каждый раз вспоминаю об этом, входя к тебе. И очень хочу, чтобы и ты была счастлива! - Кристина обняла Викторию за плечи.
- А кто сказал, что я несчастна? У меня самые прекрасные, главное, здоровые, дети, я осталась в профессии, несмотря на то, что много сейчас писать не могу, и всё равно...
- Я не об этом, и ты это знаешь. Я о твоём личном счастье. О человеке, олицетворяющем его. О Вадиме. Ну скажи, зачем ты мучаешь вас обоих, даже четверых — вас и ваших детей, ну, скажи, а? Ведь так просто — позвонить и всё выяснить теперь, когда ты знаешь всю ситуацию!
- Кристина, я... - Виктории сложно было поделиться с подругой своими внутренними страхами. Она даже с Сашей этим не делилась, а тот стал замечать в ней некоторую физическую зажатость, чего давно уже не наблюдалось. Это говорило о том, что над её разумом преобладают внутренние страхи, а сердце своё она вообще перестала слушать. И его, Сашу, тоже. Никто не мог убедить её, чтоб она нарушила ненужный обет молчания перед Вадимом теперь, когда единственным препятствием стало её собственное упрямство. -Ну не могу. Слова подобрать не могу, решиться не могу, понимаешь?
- А ты пойми, что никто, кроме тебя, этого не сделает. Ты отнимаешь счастье не только у себя, но и у своих детей — счастье общения с отцом. Не бери греха на душу. Поговори с Вадимом, какие бы страхи тебя ни одолевали. Ну, я просто не знаю, какими словами тебя ещё убедить!
- Кристина... Я понимаю, ты права, но... Вот не могу себя пересилить и избавиться от своих страхов. Не проси меня сейчас озвучивать их. Хочу, чтобы ты знала одно — я желаю вам с Кириллом счастья, искренне и от души!
- Я хочу однажды пожелать того же тебе и Вадиму.
- Может быть, когда-нибудь... - Виктории хотелось верить, что так и будет — вопреки всем сомнениям, которые отравляли ей сердце... - Давай сейчас о вас. Спасибо вам за доверие, что пригласили меня в свидетельницы.
- Вариантов больше не было, - подмигнула Кристина.
- Ну скажешь тоже — не было, - рассмеялась Виктория, имея в виду довольно широкий круг общения подруги. И всё же она прекрасно поняла, что та имеет в виду. Их обеих радовала установившаяся между ними теплота и доверие, они это очень ценили.
- Просто таких, как ты, больше нет — самых близких и... всё понимающих. Жаль, что я не дождусь от тебя подарка, который хотела бы получить больше всего, - обе поняли, что Кристина опять намекает на Вадима, на то, чтобы и он присутствовал на свадьбе в качестве пары и любимого человека подруги. Но, заметив, как глаза Виктории наполняются слезами, Кристина решила сменить тему, заведя разговор о предстоящей церемонии и о том, у всех ли приглашённых получится присутствовать именно на церемонии бракосочетания. Это ведь пятница, разгар дня и многие работают. А потому вечером накануне церемонии они взялись обзвонить гостей и уточнить вопрос. К счастью все, кто был приглашён в ЗАГС, сказали, что непременно будут. Кристина ликовала — ведь туда они пригласили далеко не всех, только самых близких. Это на свадебном ужине будет присутствовать разношёрстная компания...
Кристина вновь подумала про отца — неужели не придёт, неужели пропустит... Ей на глаза навернулись слёзы. Виктория мгновенно почувствовала перемену настроения подруги и поняла её без слов, обняла и прошептала:
- Всё будет хорошо, слышишь? Он придёт. Ты же его единственная дочь..
- Его упрямство ему наверное всё-таки дороже, - всхлипнула Кристина у Виктории на плече.
- Как бы там ни было, никто и ничто — ты слышала? - не испортит самый важный и знаменательный день для вас с Кириллом! Все мы с тобой. А если отец не захочет прийти — это его проблема, не твоя. Этот день обречён быть счастливым и радостным, слышишь? И никак иначе!
- Да. Так и будет. Я выхожу замуж за любимого человека. У меня ощущение, что всю жизнь его ждала. Я очень счастлива и никому не позволю отнять это счастье.
Они этот день долго планировали и тщательно продумали, потому всё прошло на высоте. Кристина не хотела церемонии выкупа и прочей, как она выражалась, дребедени, хотя перед ЗАГСом они всё же разыграли небольшую сцену похищения невесты и Кириллу пришлось заплатить выкуп, пусть и чисто символический. Тут всё дело было в весёлом розыгрыше. Правда, розыгрыш чуть не обернулся драмой, когда он, ища невесту среди множества припаркованных у ЗАГСа машин, случайно наткнулся на очень представительный чёрный джип, задняя дверца которого была приоткрыта, и можно было разглядеть там седоватого человека с орлиным взглядом, который пристально наблюдал именно за тем, что происходило вокруг нескольких машин, на которых они приехали. В какой-то момент Кириллу даже показалось, что этот мужчина лет пятидесяти с небольшим чем-то неуловимо напоминает Кристину... Но он отбросил эту мысль от себя и с криком, где смешался смех и доля шутливой угрозы:
- Серёга, а ну-ка отдай мне жену!!! - бросился к машине, стоящей неподалёку от чёрного джипа. Та была наглухо закрыта, но рядом стоял, по всей видимости, владелец, и хохотал:
- А кто сказал, что она тебе жена? Она тебе пока что не жена! Вот то, что она — моя кума — вне всякого сомнения!!! А станет ли она твоей женой — вопрос от тебя зависит.
- Я уже и так ящик вина отдал за неё, - хитро прищурился Кирилл, пытаясь разглядеть Кристину в салоне. Но там, похоже, было пусто. Хотя она такая миниатюрная, что с лёгкостью могла спрятаться. А стёкла тёмные...
- И всего-то? - фыркнул Сергей. - Нет уж. Этим не откупишься. Я, между прочим, собираю приданое крестнице. Вот и вноси вклад, если хочешь получить жену, - тон был серьёзный, но глаза выдавали Сергея.
- Сколько? - понуро поинтересовался Кирилл, но на самом деле прятал улыбку — разглядел Кристину в машине, точнее, её белые туфли.
- Да немного совсем. Пару сотен долларов, - ухмыльнулся Сергей.
- Что?!
- Но ведь это твоя будущая жена, неужели жалко? Ну, тогда не отдам, ищи себе другую кандидатку, а до церемонии, между прочим, полчаса всего осталось! Выбор всегда есть! - он открыто смеялся.
- Знаешь, что... Я не для того столько времени судьбу свою ждал, чтобы теперь вот так просто сдаться! - Кирилл полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда бумажник, а потом лёгким движением бросил его Сергею. - Вот всё, что у меня есть. Остальное ушло на организацию свадьбы и устройство семейного гнёздышка. Имей в виду, что даже хлеба завтра купить не на что! - засмеялся Кирилл.
- А ты так уверен, что он тебе понадобится? - в унисон ему расхохотался Сергей, без зазрения совести открывая бумажник и рассматривая его содержимое. Пересчитав купюры, он удовлетворённо кивнул и сказал: - Хорошо, тут даже больше, чем я рассчитывал. Я отдам её тебе. Но смотри мне. Если только услышу от неё на правах кумы хоть одну жалобу на тебя...
- Не услышишь! Клянусь! Буду любить, ценить и беречь свою ненаглядную! А теперь отдавай её, пожалуйста, нас ждут уже — до регистрации минуты считанные! И вон все стоят, ждут её и потешаются надо мной!
Профессиональный фотограф фиксировал всё происходящее на камеру, Даша и Виктория были с фотоаппаратами, детей доверили Марии Константиновне и Марине. Даша непрестанно щёлкала фотоаппаратом, фиксируя каждый момент, и не забывая бурно выражать эмоции. Она очень радовалась, что отец и Кристина наконец женятся. Теперь мечтала о том, чтоб поскорее появился братик. Не стесняясь, говорила об этом Кристине. А та лишь смущённо смеялась, говоря, что это не только от них с Кириллом зависит.
- Да всё я понимаю! - вместе с ней смеялась Даша. - Ну вы уж постарайтесь! А пока самое важное — то, что вы наконец женитесь! А то мы все заждались уже! Кстати, мама передавала тебе привет и сказала, что «старому холостяку» - это она так всегда папу называет — очень повезло!
- Спасибо, и ты ей тоже привет передавай! Но больше она его так называть не будет — оснований нет.
- Точно! - кивнула, продолжая смеяться Даша.
И вот теперь, в день свадьбы отца и Кристины, Даша радовалась наверное больше невесты. Наравне с ней — точно. Потому что очень любила отца и понимала, что он долго ждал своё счастье и заслужил его. Наблюдая забавную сцену вызволения Кристины из рук «коварного» Сергея, она смеялась от души, как и все гости, наблюдавшие эту сцену. Кирилл заметил это и с шутливой обидой посмотрел на дочь:
- Вот так, значит, да?! Нет бы отца поддержать и утешить, а она... - он отвернулся, скрывая улыбку. Даша подскочила к нему и затараторила:
- Пап, ну пап, ты же понимаешь, что всё это лишь конкурс — вы же потом смотреть всё это будете и вместе хохотать! А пока — умей защитить своё счастье! Вызволяй свою любовь, борись за неё и не забывай, что до регистрации всего ничего!
Под всеобщий хохот гостей, Кристина выбралась из машины Сергея, который с довольным видом подбрасывал бумажник Кирилла на руке, и бросилась к будущему мужу, а тот подхватил её в объятия, смеясь. Тут же к ним присоединилась и Даша — обняла обоих, и вот так они пошли к дверям ЗАГСа в сопровождении других гостей. Но, проходя мимо чёрного джипа, Кристина вдруг охнула.
- Что?! - в один голос спросили Даша и Кирилл.
- Да ничего... Оступилась просто... Отвыкла от каблуков, да и тело немного затекло, пока в машине сидела, - попыталась оправдаться она, стараясь не смотреть в сторону чёрного джипа и едва сдерживая рвущийся из груди крик. Она знала, что там отец. Не видела, но просто чувствовала. Выйдет ли, скажет ли что-то?.. - завертелись мысли в голове... Но джип словно был нежилой. Дверца закрылась, едва Кристина выбралась «из плена». Она боялась выдать охватившие её чувства. Ей хотелось рвануть дверцу джипа, но... С едва заметным вздохом она лишь крепче сжала руку Кирилла.
- Ну идёмте, идёмте скорее, скоро ведь наша очередь, - торопила всех Даша, поправляя шлейф платья Кристины. И тут же опять рассмеялась: - Кто бы мог подумать, что буду так любить и обожать свою мачеху!
В ответ на слова Даши раздался взрыв смеха. Ситуация и правда могла показаться ненормальной, если взглянуть со стороны, ведь бывшая жена Кирилла стала его кумой и присутствовала на свадьбе в качестве почётного гостя, искренне за него радуясь. И им всем удалось наладить вполне тёплые дружеские отношения. На пороге ЗАГСа, прежде чем войти внутрь, Кристина ещё раз украдкой взглянула на чёрный джип. Он выруливал с парковки... Она едва сдержала слёзы, но тут же приказала себе мысленно успокоиться — до самого счастливого момента её жизни, когда она наконец станет женой Кирилла, считанные минуты. А отец сам сделал свой выбор...
Во время торжественной церемонии многие из присутствующих гостей не сдерживали слёзы, особенно не стеснялась их Мария Константиновна. Да и Виктория с трудом сдерживалась, хоть и понимала, что ей в роли свидетельницы не подобает плакать, а наоборот, нужно сохранять торжественное спокойствие. Но каждая минута была очень волнующей и хотелось как можно глубже впитать в себя все испытываемые ощущения и подольше сохранить воспоминания об этом знаменательном дне.
Когда регистратор произнесла дежурную фразу: «Объявляю вас мужем и женой», всем присутствующим без исключения на глаза навернулись слёзы, каждый мысленно пожелал молодожёнам счастья, которое они заслужили, вне всяческих сомнений. Виктория, глядя на то, как они целуются — первый настоящий супружеский поцелуй — вспомнила ту далёкую ночь, когда, казалось, радостный свет в глазах Кирилла безвозвратно потух. Много дней и лет понадобилось для того, чтоб его возродить. И понадобился для этого конкретный человек — Кристина. Теперь невозможно и не нужно было представлять рядом кого-то иного. Они были идеальной парой. И хотелось лишь одного — чтоб они были счастливы и любовь их была неиссякаема. Ведь ей тоже через многое пришлось пройти в одиночку, прежде чем она встретила его. И всем присутствующим теперь хотелось укрыть молодых в «коконе счастья», чтоб никакие беды и невзгоды их не коснулись.
Особенно горячо об этом молила Мария Константиновна и родители Кирилла, приехавшие на свадьбу сына из соседней области. Они в полной мере одобряли выбор сына и радовались за него. Кристине тоже понравились родители Кирилла, они уже были знакомы, некоторое время назад ездили к ним в гости, где Кирилл представил её как будущую жену. Между ними почти мгновенно возникла симпатия, родителям Кирилла хотелось только одного — видеть сына счастливым, и по всему было видно, что Кристина делает его таковым. Просто фактом своего присутствия. И это для них было самое важное. Первые Кирилла и Кристину поздравили именно родители, все пятеро долго обнимались и украдкой стирали слёзы, а потом последовал шквал поздравлений и поцелуев от друзей.
Виктория была в числе первых, обняла и поцеловала обоих, прошептала пожелания счастья, а они, не сговариваясь, шепнули ей: «Бери с нас пример!» Она на мгновение замешкалась, но потом улыбнулась и кивнула. Они потом смеялись ей, что поймали на слове. При выходе из ЗАГСа, согласно традициям, гости осыпали молодожёнов лепестками роз и набросали под ноги монет — для счастливой и благополучной жизни. После регистрации они покатались по городу, впитывая в себя атмосферу этого счастливого дня и наслаждаясь каждым моментом — пили шампанское, шутили, фотографировались и веселились. Лишь проницательные Кирилл и Кристина замечали, как Виктория будто в себя уходит, держа на руках Эмилию и Олежку. И обоим было без лишних слов понятно, о чём, точнее, о ком она в такие моменты думает, хоть и старалась сохранить улыбчивое и беззаботное выражение лица. Она сегодня тоже выглядела очень красиво, впервые за долгое время отказавшись от удобных повседневных брючных костюмов или джинсов. На ней было красивое лиловое платье и лодочки в тон. Единственное, что было неподвластно Саше — поставить её на каблуки, да и неважно это было. Главное, она чувствовала себя совсем не так, как раньше. И только не могла преодолеть психологический барьер на пути к счастью всей жизни...
После прогулки они поехали в ресторан, где их ожидали родители с хлебом-солью, и Кирилл тут же не упустил момент показать, кто будет хозяином в доме. Кристина совершенно не возражала. Лишь для приличия они поспорили на эту тему, чтобы, как сказала Даша, было что вспомнить и записать на видео. Свадебный ужин изобиловал весёлыми тостами, танцами и конкурсами — как от присутствующих друзей, так и от специально приглашённого тамады. Все старались внести свой вклад в то, чтоб этот день молодым запомнился.
Уловив момент и оставшись с матерью и Викторией наедине, Кристина шепнула им:
- Я видела отца.
- Где? - ошеломлённо посмотрела на неё Виктория. - Здесь?!
- Нет, ещё на парковке перед ЗАГСом. Точнее, я его не то, чтобы видела, просто знаю, что он был в конкретной машине, мимо которой я проходила. А вот он меня и Кирюху наверняка видел. И Дашу.
- Это после выкупа было? - уточнила Виктория.
- Да, сразу как Кирилл меня вызволил.
- Я так и знала... - вздохнула Мария Константиновна, - что ему не хватит духу обнаружить себя. Я же накануне буквально ультиматум ему поставила. Дала понять, что если он не хочет идти на твою свадьбу — это его выбор, но я пойду, имею полное право. И сказала также, что, если он возразит хоть слово, я уйду и не оглянусь.
- А он? - вздрогнула Кристина от отчаянной смелости матери.
- А что он? Посмотрел на меня своим орлиным взглядом и промолчал. Я ждала, конечно, что попросит составить мне компанию, но... И всё же мимо пройти он не смог. Дочь, пожалуйста, поверь — он тебя любит, давно простил, и я уверена, больше всего на свете хотел быть рядом с нами в этот день, но...
- Гордость и принципы важнее, - отчеканила Кристина. Мария Константиновна вздохнула. Ей надоело быть меж двух огней, она любила и мужа, и дочь, но ни один из них не желал первым идти на уступки. В этом они, сами того не понимая, были похожи — в своём упрямстве и способности отстоять свою точку зрения любой ценой, хотя Кристина была всё-таки уступчивей.
- Дочка, всё будет хорошо! - обняла её Мария Константиновна, к которой присоединилась и Виктория. - Вот просто поверь. Дай время. Да, я понимаю, его прошло немало, но... Ведь ещё несколько недель или месяцев ничего не меняют.
- Нет, мам, иногда они меняют очень многое. Иногда всю жизнь меняют секунды. Но я не буду ему навязываться. Не хочет меня видеть — не надо. Мне нужно лишь одно — чтоб он не лез в мою жизнь и мою семью. Остальное переживу, - твёрдо произнесла Кристина, беря за руки мать и Викторию. - Спасибо вам. Спасибо, что вы есть, за то, что не бросили и помогли организовать это всё, что сделали этот день таким счастливым и незабываемым! Я вас очень люблю! - она их по очереди расцеловала, и все трое не сдержали слёз. - И пока со мной вы и Кирилл, мне ничего не страшно! Кстати, пойдёмте к нему, а то опять меня потеряет и к Сергею пристанет, а ведь тот на сей раз ни при чём.
Они рассмеялись, вытирая слёзы. Вечер продолжался до поздней ночи. Гостям очень не хотелось расходиться, покидать тёплую атмосферу этого волшебного и чарующего вечера и ночи, окунаясь в повседневность. А потому они постарались максимально продлить вечер. Всё было на высшем уровне — обстановка, атмосфера, конкурсы от тамады и музыка от профессионального ди-джея. Счастливые молодожёны и радостные гости. Но все уважали право молодых на первую супружескую ночь, тем более, утром они должны были отбыть в аэропорт, на самолёт до Москвы, а оттуда — их ждали две «медовые недели» на островах Карибского моря. Они заслужили этот отпуск и возможность побыть наедине друг с другом, насладиться близостью в полной мере вдали от повседневной суеты. Это был совместный подарок Марии Константиновны, Виктории и Егорыча, который по-прежнему был главным редактором газеты, в штате которой продолжала числиться Виктория. И все они поддерживали добрый дружеский контакт.
Егорыч был на свадьбе и дал понять, что скорее ждёт пополнения семейства Беловых, ибо ему очень нужен крестник. Кирилл, смеясь, пообещал Егорычу решить этот вопрос как можно скорее. Ему и самому очень хотелось, чтоб у них с Кристиной поскорее появился малыш. Но они понимали, что решение этого вопроса зависит не только от них. Всё в руках Божьих.
Две недели пролетели быстро, но они вернулись счастливые, улыбающиеся, отдохнувшие и загорелые, полные впечатлений и рассказов, привезли ворох фотографий с видами экзотических мест. Первым делом приехали к Виктории и детям, расцеловались и наобнимались, обмениваясь рассказами. Кирилл и Кристина знали о том, что Виктория борется за опеку над Алёшкой и были готовы помогать по мере сил, хоть и понимали, что определяющее решение не от них зависит. Они не одобряли лишь того, что ради мальчика она по сути жертвует счастьем всей жизни, хотя этого можно избежать, надо лишь решиться на откровенный разговор. Но не давили на неё, понимая, сколь непросто ей приходится. Ситуация была двояка — им обоим, и ей, и Вадиму, непросто было друг без друга, но изменить что-то могла лишь Виктория, потому что только она одна знала всю ситуацию, а ей мешал предательский страх, что Вадим не примет такого важного для неё теперь Алёшку, и что она не сумеет завоевать сердце дочери Вадима. Она вся ушла в заботы об Эмилии и Олежке и в борьбу за Алёшку, любое напоминание о Вадиме воспринимая очень болезненно. Именно потому, что чувствовала свою неправоту и вину, а переступить через себя не могла. Видимо, чтоб переубедить её, должен был случиться какой-то перелом...
И вот через некоторое время после возвращения Кристины и Кирилла из свадебного путешествия Виктории пришлось попросить его о помощи, на что он с готовностью откликнулся. Привёз к ней в тот день мальчика и сумку с необходимыми вещами, и попросил:
- Пожалуйста, будь умницей. С троими справиться непросто, ведь рук у тебя всего две. Я буду контролировать ситуацию и наверное пришлю к тебе Кристинку.
- Кирилл, не надо, я вполне справлюсь сама. Алёшка — вполне спокойный ребёнок, - лишь увидев Викторию, он издал оглушительный возглас восторга: «Мааааааамааааааа!!!» а теперь мирно устроился у неё на руках положив голову на плечо и слушая её разговор с Кириллом. Эмилия и Олежка в этот момент спали, няня воспользовалась паузой и пошла в магазин.
- И всё-таки... - настаивал он, глядя ей прямо в глаза. - Я же понимаю, что тебе сложно будет углядеть за троими. Пусть Кристинка останется для подстраховки хоть на одну ночь. А там посмотрим.
- Ну хорошо, - спорить с Кириллом в некоторых вопросах было выше её сил, и Виктория понимала, что ей и правда будет непросто.
На том и порешили. Вечером в тот день пришла Кристина, и они провели весёлый и душевный вечер с детьми, Виктория рассказала последние новости о борьбе за Алёшку и о здоровье Елены Петровны. Обе очень переживали за судьбу женщины. Виктория также поведала, что на днях у неё назначена встреча в органах опеки. Это была последняя попытка. Но она ухватилась за неё как за спасительную соломинку. Кристина поддержала, сказав, что бороться надо до последнего, и даже если борьба будет проиграна, они непременно что-то придумают. Обеим очень хотелось верить в то, что чудеса всё же бывают. У мальчика должна быть семья, он не должен снова попасть туда, откуда удалось вырваться.
В день, когда была назначена встреча в органах опеки, Виктории снова пришлось попросить Кристину о помощи. Потому что Валентина Васильевна при всём желании не могла справиться с тремя детьми одна. Виктория это очень хорошо поняла в первый же вечер, как Кирилл привёз Алёшку. Хорошо, что с ней тогда Кристина была... К тому же Алёшка очень трудно отпускал Викторию от себя, он настолько привык к ней всего за несколько дней, что следовал за ней везде по пятам, словно боясь, что она опять исчезнет из его жизни. И в день, когда должна была состояться встреча в органах опеки, он устроил настоящую истерику, увидев, что она куда-то собирается, словно чувствуя, что уйдёт одна. Успокоить его никак не удавалось. А может быть, он чувствовал, что сегодня решится его судьба... Им с Кристиной пришлось поехать вместе и взять Алёшку с собой, а Олежку и Эмилию оставить с Валентиной Васильевной.
В эти несколько дней она постоянно была на связи с Вячеславом Михайловичем и Еленой Петровной. Слава Богу, она чувствовала себя чуть лучше, но всё же была очень слаба, хоть и порывалась поехать с Викторией. Им насилу удалось убедить её не делать глупостей, Виктория сказала, что прекрасно справится сама — для всех в органах опеки не было секретом, почему Елена Петровна так горячо желает передать опекунство Виктории. Им пришлось признаться в этом и адвокату. Но это не сильно повлияло на ситуацию. У чиновников органов опеки сочувствия не было ни к каким обстоятельствам в их жизни. И безразлично было, что есть реальная угроза, что мальчик попадёт в детский дом. Главное для них был закон — инвалид, как бы хорошо он ни выглядел и не чувствовал себя, не имеет права быть опекуном или усыновителем. И баста. Выбора у них почти не осталось и шанса тоже. И эта встреча в органах опеки вряд ли переломит ситуацию. Но всё же, словно что-то предчувствуя, Виктория понимала, что этот шанс упустить нельзя. И они поехали туда втроём — с Алёшкой и Кристиной.
Виктория шла к кабинету и не понимала, почему подкашиваются ноги. Дело не в том, что на руках Алёшка, категорически не желающий идти к Кристине. Просто почему-то внутри всё переворачивалось... Но если у них всё получится, она с радостью понесёт этот груз до конца жизни. Перед тем, как войти в кабинет, Виктория серьёзно попросила мальчика вести себя тихонько, потому что им предстоит важное дело. «Если мы его успешно решим, ты навсегда останешься со мной,» - мысленно подумала она, не переставая думать об Елене Петровне и о том, чтоб в её самочувствии не было ухудшений, несмотря на то, что все они давно не имели иллюзий. Алёшка внимательно на неё посмотрел и улыбнулся, словно обещая вести себя хорошо.
Но в кабинете решение вопроса мало чем отличалось от всех предыдущих попыток, была с ними Елена Петровна или нет — не имело особого значения. Им даже присутствие адвоката сегодня было без надобности, просто нужно было получить заключение органов опеки об усыновлении, возможно оно или нет. Это последняя битва. Они и так сделали всё, что могли. Можно, конечно, обратиться в суд, но имело ли это смысл... Хотя вот сейчас, обнимая Алёшку, Виктория понимала — пойдёт до последнего.
Войдя в кабинет по приглашению с Алёшкой на руках — Кристина осталась ждать в коридоре, посторонним туда было нельзя — Виктория снова почувствовала предательскую дрожь. Хоть бы не уронить ребёнка... А он крепче обхватил её за шею и заулыбался: «Маммм, мамммм», от чего её сердце вдруг наполнилось уверенностью, что всё будет хорошо. Но чиновница органов опеки посмотрела на неё строго и даже с осуждением:
- Зачем вы принесли ребёнка? С ним или без него, наше принятое решение не изменится.
- Простите, - пробормотала Виктория. - Я всё понимаю, но... Его бабушка неважно себя чувствует и пока не может заботиться о нём, вот я и присматриваю за ним.
- Он с вами живёт?
Виктория почувствовала, что это, возможно, ловушка, что любой её ответ сейчас способен не лучшим образом сказаться на судьбе мальчика, которому бездушные чиновники прочат единственную дорогу — в детский дом... Но она решила быть честной до конца. Терять ей нечего. Решительным образом нечего. А присутствие ребёнка, за которого и шла борьба, придавало ей силы.
- На данный момент — да. Его бабушка не может пока заботиться о нём, и дедушке сложно одновременно ухаживать за женой и присматривать за ребёнком.
- А вы, значит, будучи человеком с ограниченными возможностями, можете сразу за тремя ухаживать? Может, это и хорошо, что вы с ним пришли, потому что...
- Я не отдам вам его, слышите? - задрожала Виктория от намёка чиновницы. Алёшка почувствовал её состояние и разревелся — недовольно и громко. - Вы не отнимите его у меня без веских на то оснований и официальных документов!
- Да как вы смеете! - побагровела от злости женщина. Её глаза метали молнии. - Я — представитель власти, а вы...
- И вы можете воспользоваться этой властью, да, - уже спокойнее продолжала Виктория. - А я всего лишь инвалид, у меня на иждивении двое грудных детей и хочу взять третьего просто потому, что он никогда и никого не будет воспринимать в качестве матери, кроме меня, вы слышите?! В вашей власти отнять у меня ребёнка сейчас или чуть позже, но сможете ли вы после этого спокойно спать, зная, что сломали ребёнку жизнь?! Кроме того, это может добить его бабушку, и тогда на вашей совести будут уже двое!
- Да как вы!... - чиновница не успела договорить, как дверь кабинета открылась и на пороге показалась женщина средних лет в деловом костюме и с папкой документов в руке. Она окинула присутствующих внимательным взглядом и спросила:
- Что тут происходит?
- Евгения Леонидовна, - залебезила чиновница, увидев вошедшую. - Мы обсуждаем непростую ситуацию... И девушка позволила себе грубость, сорвалась на эмоции...
- Простите, я не хотела... - прошептала девушка, укачивая на руках Алёшку, который постепенно успокоился. Судя по виду, вошедшая была тоже из чиновников опеки, но скорее, рангом выше, раз её так боялась та, что позволила себе неуважительное обращение с Викторией.
Вошедшая ещё раз внимательно оглядела всех троих, взгляд её задержался на мальчике. Тот улыбнулся женщине, обнажая несколько зубов. Она тоже улыбнулась ему неожиданно тёплой улыбкой, смягчившей её строгий вид, и протянула ему палец. Он ухватился за него и засмеялся, но при этом было заметно, что кисть руки у мальчика немного деформирована и силы в руке мало, скорее, он удержал палец напряжением мышц. Потому что, отпуская палец, он с трудом разжал кисть, и она тут же, словно сама по себе, сжалась в кулачок. Женщина вгляделась в мальчика более пристально, словно желая распознать в нём какие-то несовершенства, но он выглядел вполне обычным счастливым ребёнком на руках у мамы, если не считать вот этого лёгкого недостатка — спастики в руках, так знакомой ей... Но если этот мама и сын, что они делают здесь?
Женщина положила папку на стол и ещё раз внимательно посмотрела на Викторию с ребёнком, а потом перевела взгляд на коллегу, которая мгновенно ответила на молчаливый вопрос в глазах этой женщины.
- Евгения Леонидовна, эта девушка уже много месяцев пытается добиться опеки над ребёнком, но мы не в силах ей ничем помочь, потому что ситуация очень щекотливая...
- В чём же ситуация щекотлива и что тот ребёнок делает с ней, ведь это, так понимаю, тот самый ребёнок? Почему он у неё, если нет прав на него?
- Понимаете, там всё очень непросто...
- Хорошо, - кивнула женщина. Даже кивок головы выглядел горделиво и властно. Она снова посмотрела на Викторию с Алёшкой. При взгляде на мальчика в её глазах скользнула теплота и грусть одновременно. Виктория терялась в догадках, кто это, и почему она так восприняла мальчика. Понимала одно — ослушаться её невозможно... - Выйдите, пожалуйста, я прошу вас, - это адресовалось Виктории. Та встала, но тут же попыталась было возразить — вопрос ведь не был решён.
- Но я не...
- Выйдите! - чуть повысив голос, снова пристально посмотрела на неё женщина. Виктория немного съёжилась под этим взглядом и, не смея ослушаться, встала и вышла в коридор, так и не узнав главного решения в своей жизни. Там её встретила Кристина с вопросом:
- Ну что?
- Не знаю, - Виктория едва сдерживала слёзы. Алёшка заёрзал у неё на руках, и она успокаивающе зашептала: - Тшшшшшш, малыш. Мне очень хочется верить, что всё будет хорошо, но мне ничего не сказали, вошла эта женщина... Судя по виду, она какая-то вышестоящая начальница. В общем, меня попросили выйти... - всхлипнула Виктория.
- Не волнуйся, прошу тебя! Я почему-то чувствую, всё будет хорошо! - постаралась успокоить её Кристина. - Вот увидишь!
Им пришлось посидеть в коридоре, они не могли уйти, ничего не узнав. Это был последний шанс, последняя инстанция среди всех кругов ада, через которые им пришлось пройти. Елена Петровна и Вячеслав Михайлович ждали новостей. Всем хотелось верить, что они будут обнадёживающими.
Примерно через четверть часа из кабинета выглянула та самая женщина, Евгения Леонидовна.
- Вы можете идти. Вам позвонят.
- Но... - опять попыталась возразить Виктория.
- Идите! - твёрдо велела женщина. Но в её глазах было что-то успокаивающее и обнадёживающее, нельзя её было не послушать. Виктория кивнула и встала со стула. Женщина подошла к ним ближе и снова взяла Алёшку за руку. Показалось или нет, что в глазах её блеснули слёзы?.. - Скоро всё решится, верьте мне.
Им ничего не оставалось, как уйти. Виктория не знала, что сказать Елене Петровне, когда та позвонит. А она ведь с нетерпением ждала новостей... И позвонила, едва они переступили порог квартиры. Виктории не оставалось ничего, кроме как рассказать всё как есть. Ситуация пока оставалась неясной и на вопрос, кто такая Евгения Леонидовна, ответа не было. Елена Петровна призадумалась и разволновалась. Ей не очень нравилось это всё. Виктория постаралась её успокоить и убедить, что терять им теперь всё равно нечего, будут ждать звонка.
И они дождались — буквально на следующее утро. Но звонок тот был не телефонный, а в дверь квартиры Виктории. Она уже не спала, готовила на кухне завтрак для детей. Алёшка крутился рядом с ней, Эмилия и Олежка спали, потому что ночь у них выдалась беспокойная, резались очередные зубы. Вот-вот должна была прийти няня, поэтому, когда раздался звонок в дверь, Виктория подхватила Алёшку с улыбкой и сказала:
- Ну-ка пойдём посмотрим, кто пришёл, наверное, это наша няня Валя, - Виктория, даже не спрашивая, кто там, распахнула дверь и обомлела. На пороге стояла так внезапно появившаяся вчера в кабинете органов опеки женщина. Как же её звали... Это Виктория вспомнила автоматически, здороваясь:
- Доброе утро... ээээ... Евгения Леонидовна, да?
Женщина кивнула и улыбнулась, спросив:
- Могу я войти?
- Да, конечно, проходите. Мы просто ждали няню, она всегда приходит в это время, поэтому я даже не спросила...
- Вы простите, что я так, без предупреждения, - она смущённо опустила глаза. - Просто вчера не было времени обо всём с вами поговорить, ну а адрес ваш разыскать — дело техники.
- Пойдёмте на кухню, там и поговорим, - пригласила Виктория.
Они прошли на кухню, присели за стол, и тут Виктория услышала, как проснулись Эмилия и Олежка — как всегда, вместе, почти одновременно.
- Это ваши дети? - спросила Евгения Леонидовна.
- Да, - кивнула Виктория. - Позвольте, я...
- Ну конечно!
Виктория пошла в комнату и вскоре вернулась оттуда, неся на руках двоих малышей, которые заулыбались при виде гостьи и совсем не было по ним заметно, что ночь они провели почти без сна. Алёшка семенил следом. Было лишь слегка заметно, что он прихрамывает. Евгения Леонидовна внимательно наблюдала за всеми и всей обстановкой в квартире, ведь она пришла сюда, чтобы... Алёшка вдруг оступился, она вскочила со стула и схватила его, прежде чем он успел упасть. Он, как ни странно, не возражал, что она взяла его на руки, хотя вообще не любил и побаивался незнакомцев. Но возможно, его привлекла расшитая блёстками кофта гостьи. Он проводил по ней пальчиками и улыбался, наблюдая за переливами света. Кроме того, Виктория же вот она, рядом, так что он был вполне спокоен. Она охнула, когда он чуть не упал — он не всегда мог скооперироваться, иногда довольно сильно ушибался, хоть быстро об этом забывал.
- Ничего страшного, не волнуйтесь, он не ушибся! - успокоила Викторию гостья.
- Спасибо вам. Я просто не могла... - она по-прежнему держала Эмилию и Олежку. - Обычно к этому времени к нам приходит няня, но сегодня она почему-то задержалась... Я стараюсь, конечно, справляться сама, но...
- Это не всегда просто. Скажите, зачем вам это? Этот ребёнок, зачем он вам? - гостья посмотрела ей прямо в глаза.
- Алёшка — часть моей души, - просто ответила Виктория. - Когда я познакомилась с ним, я ещё не знала, что беременна, а к нему уже прикипела всем сердцем. Навещала и была с ним до последнего, а потом... Его забрала Елена Петровна, - Виктория продолжала рассказывать, не упустив момент встречи в детском магазине, когда Алёшка неожиданно узнал её. Поведала и о первой встрече с Еленой Петровной и об их многомесячной, но пока бесполезной борьбе за то, чтоб Виктория получила опекунство, потому что Елена Петровна умирает, и они обе не хотят, чтоб мальчик снова оказался в детском доме. Но закон не на их стороне, да и общественное мнение, по большому счёту, тоже... - Почему это вас так интересует? - вдруг спросила Виктория, внезапно оборвав свой рассказ. - Я ведь так до сих пор и не знаю, кто вы и почему вас так испугалась чиновница органов опеки... Вы простите, что я спрашиваю, но...
- Ваш интерес естественен и оправдан. Я приехала с проверкой работы регионального отделения. Сама я — представитель федерального уровня, - придерживая Алёшку, присмиревшего на её руках, она достала из сумки удостоверение и протянула Виктории. Но та покачала головой:
- Не надо ничего подтверждать, я вам верю, - Виктория усадила дочь на стульчик для кормления. Та весело замахала руками и заагукала. Евгения Леонидовна улыбалась, глядя на неё, но глаза были грустные.
- Признаться, ваша история меня тронула не с позиции чиновника, а именно с человеческой точки зрения, хотя я думала, что давно уже разучилась что-то к кому-то чувствовать.... Хочу сразу сказать — я вами восхищаюсь. И я вам помогу.
- Евгения Леонидовна... - Виктория застыла с ложкой, наполненной пюре, в руках.
- Да, вы молодец. Молодец, что не сдались, что рискнули и не побоялись со своим не особо крепким здоровьем выносить и родить сразу двойню, а теперь так отчаянно бьётесь за третьего... Если бы я в своё время была на вас похожа... - чувствовалось, что за этими словами кроется трагедия жизни этой красивой и сильной женщины. Вот правду говорят — сильными не рождаются, сильными становятся. И Евгения Леонидовна была живым подтверждением этих слов. Виктория затаила дыхание от её признания и боялась спрашивать, что же такого произошло в её жизни... Она вдохнула побольше воздуха и продолжила сама: - Мне было двадцать. Третий курс университета, престижный юридический факультет, я — продолжатель династии, надежда семьи. Мне прочили в мужья такого же преуспевающего молодого человека, сына друзей родителей. Мы общались с детства, вроде нравились друг другу. И были не против помолвки, обручились, закончив третий курс. Знаете, это очень удобно, когда кажется, что жизнь предопределена на много лет вперёд, и тебе остаётся лишь одно — держать лицо, соответствовать. Мне это было нетрудно. Сложно оказалось другое. Когда судьба делает крутой вираж, а тебя не спрашивает, готов ты к переменам или нет, тебе остаётся выбор — либо отказаться от самого дорогого и «продолжать соответствовать», или взвалить непосильное на первый взгляд бремя людского осуждения и определённые трудности, но при этом чувствовать себя счастливой. Незадолго до свадьбы я забеременела, будущий супруг обрадовался очень, буквально пылинки сдувал. Свадьба была роскошной и весёлой — объединились два так называемых «юридических клана», наши отцы планировали купить нам собственную контору, ожидался наследник — всё, казалось бы, шло идеально. Я была на седьмом месяце, когда мы решили поехать отдохнуть на озеро, с нами поехала ещё одна пара друзей. Прекрасно отдохнули, по пути домой делились впечатлениями, строили планы, шутили и смеялись... И друг, который и был за рулём, не заметил, что на перекрёстке нам наперерез на бешеной скорости вылетел КАМАЗ... Помню только, что кричала... Когда очнулась, увидела, что в больнице, но ничего о судьбе мужа и друзей не знала. Прикоснулась к животу — не почувствовала и его... Пришедшая медсестра в ответ на мои вопросы отводила глаза. И только врач на утреннем обходе сказал, что с момента аварии прошло десять дней, которые я провела без сознания. Что основной удар пришёлся на переднее пассажирское место, где сидел муж, он погиб на месте, а нас троих пришлось вызволять из искорёженной машины с помощью специальной техники. У водителя оказалась сломана нога и несколько рёбер, подруга отделалась ушибами, ну, а у меня, сидевшей за мужем сзади, видимых повреждений вроде не было, разве что придавило в салоне и начались преждевременные роды, но пока меня вытащили из машины и провели необходимые реанимационные мероприятия, ребёнок чуть было не задохнулся в утробе, испытал сильнейшее кислородное голодание, кроме того, срок был ещё мал для естественных родов... Нет, мальчик родился живым. Но мне дали понять, что он на всю жизнь останется недееспособным овощем, не будет ни ходить, ни сидеть, не сможет самостоятельно есть и обслуживать себя. Ребёнку, которому было всего десять дней от роду, прочили такую кошмарную жизнь, а я была так молода и неопытна, так подвержена общественному влиянию, ведь отец — известный человек, да и мама была не менее известна в определённых кругах — успешно практикующий врач-стоматолог... И тут такое — внук-инвалид... Мне даже не дали отплакать мужа. Я была обязана держать лицо. И только больничная подушка ночами впитывала неисчисляемые потоки моих слёз. Не знаю, кого я больше оплакивала и жалела — погибшего мужа, раньше срока родившегося сына, обречённого на жалкое существование, или свою, как считала, загубленную молодость... Да, теперь понимаю, это было страшно, это было эгоистично, но в молодости большинство из нас эгоисты, потому что нет жизненного опыта. А я к тому же сильно зависела от родителей, не столько финансово, но мне была важна их позиция, я не понимала, как это можно — ослушаться их, тем более, отца. Не могла ни в чём пойти наперекор. Теперь-то, с высоты прожитых лет, понимаю, что, послав мне испытание, Бог хотел закалить меня, но тогда я этого не поняла. Через три дня после того, как очнулась, мне позволили увидеть сына. Отвели в отделение реанимации новорождённых. Он лежал, такой крохотный и опутанный множеством трубок, такой беззащитный и вместе с тем так отчаянно цепляющийся за жизнь. А я со страхом вдруг поняла, что ничего к нему не чувствую. Точнее, думала, что любви не чувствую. Была лишь какая-то отчаянная злость за то, что он жив, а мой муж нет. Грешным делом думала, что лучше бы я тогда в этой аварии ребёнка потеряла, чем мужа. Останься жив муж, у нас с ним могли быть другие дети, а так... Я, сама того не понимая, желала этому ребёнку смерти. Мне казалось, что лучше смерть, чем такая вот жизнь. И сама хотела умереть. Мне было двадцать с небольшим, а ощущение — на девяносто. Сама себя ненавидела за неспособность полюбить сына, который был в опасности и нуждался в моей помощи и флюидах любви, ведь мать при желании может передать их через расстояние. К тому времени я уже знала, что кислородное голодание спровоцировало необратимые изменения деятельности мозга, сыну поставили диагноз ДЦП и сопутствующим букетом — сложный порок сердца, а также прочили в будущем припадки эпилепсии. Мне казалось, я не готова взвалить на себя это бремя, ведь я была ещё так молода и хороша собой, мне казалось несправедливым портить свою жизнь из-за ребёнка... Господи! - она не сдержалась и всхлипнула, поудобнее усадив Алёшку на своих коленях. А он извернулся и, встав на ножки, стал вытирать пальчиками слёзы с её щёк, которые она не замечала, будто говоря: «Не плачь, не плачь...» - Если бы меня поддержали родители, - продолжила она, - я наверное совсем иначе прожила бы свою жизнь. Но... Едва им позволили меня навестить, папа тут же дал понять, что внуку-растению в их доме места нет, и если я решусь его забрать, то могу идти вместе с ним куда угодно. Для него важно было сохранить картину скорби и внешнего благополучия одновременно. Ну как же, - усмехнулась она сквозь слёзы, - у него умер зять, дочь в тяжёлом состоянии, как тут не выразить сочувствие в его адрес всем нашим знакомым и друзьям, типа подбодрить, что всё будет хорошо. На этом фоне появление внука-инвалида ну никак не вписывалось. Мне было велено категорически молчать и подписать отказ. Только адвокат, близкий друг семьи, был в курсе. Остальные должны были думать, что мальчик умер. Версия была вполне правдоподобной. Срок ведь был довольно маленький. Родители мужа меня обвинили в смерти их сына и тоже дали понять, что ущербный внук им не нужен. Я осталась одна, без чьей-либо поддержки. Потеряла всё и всех. Должна была и сына потерять. Точнее, добровольно от него отказаться. Не было выбора. Да я и сама себя так настроила, будто иного не хочу. Наоборот, хочу свободы от него. И хотелось верить, что со временем забуду весь это кошмар. И я подписала бумаги на отказ от ребёнка. Физически со временем выздоровела, только не переставала оплакивать мужа и невольно с тоской думала о сыне. Я знала, в какой дом малютки его передали. Знала и то, что усыновить его вряд ли кто-то захочет, то ведь было больше двадцати лет назад, тогда не было практики усыновления иностранцами, как сейчас. То есть ему был уготован путь дом малютки — детский дом — дом престарелых, - на последних словах собеседницы глаза Виктории расширились от ужаса. Она видела и кивнула: - Да-да, не удивляйтесь. Все инвалиды после совершеннолетия попадают вот в такое место. Но тогда мне проще было не думать об этом. Я видела его лишь раз. И больше не хотела. Подписала документы, не глядя, отчасти под давлением родни. И, казалось, сбросила с души непосильный груз. Могла ли я тогда знать, что это лишь начало уготованного мне пути...
- Евгения Леонидовна, не вините себя, не травите душу, я же вижу, как вам всё это тяжело, - попыталась было остановить её Виктория. Но та запротестовала:
- Нет. Позвольте мне дорассказать, чтоб вы поняли, почему я теперь хочу вам помочь. Только для начала хочу предупредить — борьба предстоит непростая. Будет суд и возможно, психиатрическая экспертиза. И конечно, понадобятся свидетели, не менее трёх, которые могут дать вам положительную характеристику.
- Это не проблема. И я ничего не боюсь, - уверила её Виктория.
- Это хорошо. Вам понадобятся силы и терпение. Я вижу, вам их не занимать, но всё же... И так, я отказалась от сына и вскоре выписалась из больницы. Взяла академку в ВУЗе, поехала на море — как будто поправить здоровье, а на самом деле, попыталась убежать от себя. Думала, удастся забыть. Не тут-то было. Сын мне снился каждую ночь. И словно звал, хотя ведь в реальности совсем маленький был, и не то, что говорить не умел, почти не двигался. Я к тому времени навела кое-какие справки о ДЦП, хотя сама не знаю, зачем мне это было нужно. Судя по всему, у моего сына была одна из самых сложных форм с учётом сопутствующих диагнозов. И я по-прежнему была убеждена, что в специализированном учреждении о нём позаботятся лучше меня. У меня ведь не было никаких навыков такого рода. Если бы я тогда знала, что лечат не навыки, а любовь... Самоотверженная любовь и терпение... Но мне хотелось идеально лёгкой, беззаботной жизни, а не тягостных забот. Мне казалось, всё впереди. Вроде, так оно и было. Я вернулась домой, закончила ВУЗ, правда, после смерти моего мужа бывшие свёкры больше не хотели знать ни меня, ни мою семью, но это легко можно было пережить. Мой отец тоже был довольно влиятелен, мне не составило труда найти работу. Карьера пошла по нарастающей. Прошло несколько лет. Я не говорила об этом никому, но знала, в каком детском доме находится сын. Знала и то, что он из так называемых «лежачих», то есть, ходить не может, руками пользоваться почти не может, сидит с трудом... Но вот чего не знала тогда, это что сыну нужна сложная операция на сердце. Предпочитала лёгкую жизнь и незнание — ведь это так просто... До поры, до времени, как выяснилось. Однажды снова поехала в отпуск на море. Всё было прекрасно. Три недели удовольствия. А через некоторое время после возвращения вдруг неважно себя почувствовала. Поначалу убеждала, что ничего серьёзного, ну кто не простывает... А когда температура стала устойчиво высокой, я запаниковала. К тому же несколько дней очень болел низ живота. Знаете, как мы иногда пытаемся обмануть себя — само пройдёт... Вот и я тянула до последнего. Ходила на работу и старалась, чтобы никто ничего не заметил, ведь я с людьми работала. Пока однажды на важной встрече не упала в обморок. Потом мне рассказали, что я три дня провела в реанимации без сознания, а я невольно вспомнила иные дни несколько лет назад, подобные этим. Когда потеряла мужа и отказалась от сына. Пыталась спрашивать у врачей, что со мной, а они все отводили глаза. Лишь одна медсестричка сказала, что мне сейчас лучше ничего не знать, потому что нельзя волноваться. Вот тогда я поняла, что неизвестность — хуже страшной правды. Когда сам додумываешь то, что неизвестно наверняка. Это ж можно с ума сойти. Сутки спустя врач мне всё-таки сказал... У меня был настолько сильный воспалительный процесс, сильное внутреннее кровотечение, что... В общем, во избежании худших последствий пришлось удалить всё... Не передать, что я почувствовала тогда... Это означало крах всего. У меня больше никогда не будет детей. Семьи, счастья... Ничего не будет... Я впервые задумалась, что это расплата за предательство по отношению к сыну. Ему на тот момент было около шести лет. Я знала, в каком детском доме он находится, но за все годы ни разу не возникло желания увидеть его. А тут почувствовала себя загнанной в угол. У меня в жизни ведь была только работа. Ну, друзья были, но, как вы понимаете, по большому счёту, у всех своя жизнь, и виделись мы редко. Родители иногда пытались увещевать, что, мол, хватит мне носить душевный траур по мужу, пора наладить жизнь и найти нового спутника. Но я теперь понимаю, что это была не столько траур по мужу, сколько тоска по сыну. И вот в самый непростой момент своей жизни я вдруг поняла, что совсем одна. Ну да, родители навещали, пытались убедить, как и тогда, несколько лет назад, что всё будет хорошо. У меня не было сил разубеждать их. Вообще не было сил и желания говорить с кем бы то ни было. Жизнь моя кончилась во второй раз. И теперь я точно знала, что ничего исправить нельзя. Ну, кроме одного. Пока была в больнице, мне опять стал сниться сын — вот тем крохой, каким я запомнила его, а потом откуда-то из тумана выплывал смеющийся мальчуган, бежавший ко мне с криком «Мама!» Бежавший, понимаете? Я знала, конечно, что чудес не бывает. Но впервые за все годы почувствовала непреодолимое желание увидеть ребёнка, которому когда-то дала жизнь. Сразу, конечно, сделать это не смогла, пришлось некоторое время провести в больнице. Но всё время, что там находилась, это желание не оставляло меня. Это и ещё одно — пойти на исповедь, покаяться. Я наконец осознала, что натворила. Сын, каким бы он ни родился, мог стать моим утешением. А я его оттолкнула. Предала. И прощения мне не было. И я не знала, что делать, чтоб это исправить, да и можно ли было исправить... Теперь ничьё мнение было мне неважно. Только мои собственные чувства и потребность обнять ребёнка. Это казалось легко — нужно лишь приехать... Я ушла из больницы за сутки до официальной выписки. Мне не хотелось объяснений с родителями, встреч с друзьями и их фальшивого сочувствия. Мне было безразлично, что меня будут искать. Хотелось попытаться исправить то, что натворила... Адрес я знала, деньги и документы у меня были с собой. Приехала и долго стояла у ворот, не решаясь войти, это ведь было одно из мрачных учреждений, специально для детишек с ограниченными возможностями. Потом меня заметил кто-то из персонала, удалось пройти в кабинет заведующей, где я сбивчиво объяснила, кто я и зачем приехала. На меня, как и следовало ожидать, обрушился град обвинений — где, мол, я раньше была и почему о сыне вспомнила только сейчас... Я всё выслушала молча, понимала, что виновата. Стыдно, но я даже не знала, как зовут сына. Лишь могла свою фамилию назвать. И слёзно попросила позволить увидеть его. Мне поначалу было категорически отказано, но после моих горячих просьб заведующая сдалась. Наверное, она думала, я увижу сына, испугаюсь и убегу, и никогда больше не вернусь. Я и сама очень боялась. Пока мы шли по тёмному, мрачному коридору, мне сказали, что сына назвали Михаилом. Это было удивительно, но именно так звали бывшего свёкра. Я шептала тихонько имя сына, пока мы подходили к нужной палате. Открыв дверь, на которую мне молча указали, я чуть не потеряла сознание — от неприятного запаха, ударившего в нос, от яркого света, льющегося из окон. Но я переступила порог. Ко мне повернулись пять детских головок. Все они были, судя по всему, старше моего сына. Шестой лежал, отвернувшись к стене. Маленький и хрупкий, он не выглядел на свои шесть лет. Но моё сердце при виде его ёкнуло и затрепетало, хотя лица я не видела. Было очень заметно скованное тельце. Это теперь я знаю, что многое можно было исправить своевременной терапией и массажами, а тогда... Я тихонько позвала его по имени, это был самый сладкий звук для меня, впервые произнесённое имя сына. Он шевельнулся, но тут же застонал, было очень заметно, что ему очень трудно даётся любое движение, руки сильно скованы, а ноги, если можно так выразиться, практически связаны в узел. Но меня не это испугало. А выражение его глаз, когда он повернулся и посмотрел на нас, вошедших, сквозь полуприкрытые веки, словно спрашивая, что нам тут нужно. Я снова позвала его по имени, и тогда он с видимым усилием попытался привстать на кровати. Я не сдержалась и подскочила к нему, схватила на руки и прижала к себе. Мне запретили говорить ему, кто я, но в тот момент я еле сдержалась, чтоб не назвать его сыном. И плакала, плакала... Оплакивая годы разлуки с сыном, в которой никто не был виноват, только я сама. Он прижался ко мне и затих, словно чувствовал что-то. Я не помню, сколько времени вот так мы просидели, меня отрезвил голос заведующей, сказавшей детям, что я — новая нянечка и санитарка по совместительству. Я не поняла, что она имеет в виду, но не могла и слова вымолвить, чтоб возразить. Главное было — сын. Вот он, тут, рядом со мной. Я увидела его глаза и пропала. Он был вылитой копией своего отца. И смотрел на меня так... В самую глубину сердца, проникновенно, умоляюще и очень доверительно, словно догадался, кто я. Много позже, когда мы уже были вместе, признался — да, узнал, почувствовал, что я неспроста пришла, и вот так себя повела... Пытался что-то сказать, но я с трудом понимала, а потом один из мальчиков мне сказал, чтобы я не сжимала его слишком сильно, у него и так мышцы зажаты. Тогда я положила его на кровать и стала разминать руки и ноги. Он морщился и кряхтел, но терпел. Пытался снова что-то сказать, я с трудом разобрала фразу: «Кто вы?», и открыла было рот, чтоб ответить, но вспомнила слова заведующей и сказала, что новая няня. Он отвёл глаза — не поверил, но снова что-то сказал, я поняла, что назвал своё имя: «Я — Миша» и вдруг приложил руку к левой стороне своей груди и что-то пробормотал. Я впала в ступор, разобрав фразу: «Я скоро умру»... Я задрожала и замотала головой, не в силах что-то сказать. Он, шестилетний малыш, так обыденно говорил об этом... А я посмотрела на него и, стараясь сдержать слёзы, проговорила, что он не умрёт. Выходит, он знал, что у него больное сердце, и что жить ему недолго... И всё равно любой ценой цеплялся за жизнь... Не помню, как ушла от него. Меня сжирало чувство вины. Если бы я не отказалась от этих лет рядом с сыном, многих проблем можно было бы избежать. У меня была возможность, в том числе, финансовая, чтоб сделать операцию и оплачивать курсы реабилитации. И мне не надо было просить денег у отца, я и сама достаточно зарабатывала и имела к тому времени внушительный счёт в банке. Мне одной для жизни немного было нужно. А теперь я могла потратить эти деньги на сына. Если бы могла его сразу забрать... Но заведующая мне дала понять, что придётся очень постараться, чтоб вернуть права на сына. Я была на всё готова — вот как вы сейчас. А ещё сказала, что ему нужна сложная и дорогостоящая операция на сердце. Но прежде, чем мне его отдадут, мне придётся показать отношение к нему и способность ухаживать за такими детишками. Вот почему она сказала, что я — няня и санитарка. Я не боялась тяжёлого труда, хотя плохо представляла, что придётся делать. Первый день дался тяжело, дальше было легче. Я перевела адвокатскую практику на трёхдневный режим, четыре проводила с сыном. Кормила, мыла, помогала добраться до туалета или переодеваться тем, кто считался «лежачим» и совсем неподвижным, не способным себя обслужить. Мне не было противно. Я просто понимала, что началась новая страница в жизни. Страница искупления. И возможности заслужить прощение сына. Он всегда очень внимательно наблюдал за мной. А потому я не могла ударить в грязь лицом. Его мнение, его улыбка — теперь это стало в жизни самым главным. Родителям я по-прежнему ничего не говорила о том, что нашла сына и забочусь о нём. Больше всего мне нравилось с ним гулять. Я с разрешения заведующей купила учреждению несколько инвалидных колясок в качестве благотворительной помощи, а то дети месяцами сидели взаперти. Он так радовался тому, что мы не замечаем в обыденной жизни — одуванчикам в траве, необычному облаку на небе, всегда старался описать, на что похоже облако в разных частях неба. Говорил он неразборчиво, но его вполне можно было понять. Я поражалась его умению точно и развёрнуто описать всё, что он видит и чувствует. Мне часто говорил, что я как добрая волшебница из сказки, любил подолгу держать мои руки в своих. Расспрашивал, чем занимаюсь, всегда интересовался самочувствием, при каждой встрече. А я ведь шесть лет знать его не хотела... Возвращалась домой и ночами ревела в подушку, презирала себя и просила прощения у сына. Заведующая внимательно наблюдала а мной, но изъянов в моей работе не было. И спустя несколько месяцев она сказала, что я могу подать документы на усыновление. Но мальчика пока не нужно обнадёживать, он и так был привязан ко мне, иногда называл мамой, а потом тревожно замирал, словно думая, что я разубеждать его буду. Но для меня это был самый сладостный звук в его устах, возражать не было сил. Он это делал, лишь когда мы были наедине. И я попросила его хранить эту нашу маленькую тайну, решив доверить и то, что хочу его скоро забрать домой. Он радовался и одновременно задавал вопрос с тревогой в глазах: «Я правда нужен тебе — такой вот?» Я плакала, обнимая его и повторяла: «Ну конечно, нужен, я тебя очень люблю!» Он тогда улыбался так, что, казалось, весь мир преображается... Ему ведь за все шесть лет никто ни разу не говорил, что он нужен кому-то, что его любят, каким бы он ни был. Там вообще отношение к детям кошмарное... А во мне словно прорвало невидимый источник, я вытащила заглушку из своего сердца и огромными дозами любви осыпала сына. Дело было не в подарках, а в совместном времени, я трепетно ценила каждую минуту, зная о его нешуточных проблемах с сердцем. Навела справки и поняла, что у нас в стране ему операцию вряд ли возьмутся делать. Слишком он маленький и случай сложный с учётом сопутствующих диагнозов, и наркоз — штука опасная... Однажды на прогулке он стал задыхаться, я перепугалась, но быстро сообразила, что у меня с собой нужные ему таблетки. Дала, взяла на руки и отнесла в палату. Сидела с ним и следила за пульсом и дыханием, не выпуская его руку. Ему вскоре стало заметно лучше, дыхание выровнялось. Но я помнила слова, что ему нужна сложная операция. И искала выход. Нашла. Германия. Там была хорошая клиника, они даже новорождённых с успехом оперировали. Созвонилась с клиникой и объяснила ситуацию. Мне дали надежду. В той ситуации это было самое важное. И не имело значения, сколько это будет стоить в денежном эквиваленте. Главное было — поскорее оформить усыновление и документы на выезд. С этим мне помог близкий знакомый, у его отца были связи в посольстве. И он поклялся хранить тайну о сыне. По крайней мере до тех пор, пока не вернёмся из Германии. Но это отняло несколько недель. Когда всё было благополучно оформлено — не без взяток, шепну вам по секрету, - мы тут же вылетели в Германию. В тот момент, когда его везли на каталке в операционную, а я шла рядом, держа его за руку, он вдруг сказал, что всегда знал, что я его мама. Я заревела. А он, как настоящий мужчина, сжал мою руку и пообещал, что всё будет хорошо, что он будет сильным. Как медведь. Я на этих словах улыбнулась и отпустила его руку, мы приблизились к операционной. Сидела и молилась все восемь часов, пока шла операция. Просила Бога сохранить жизнь сыну. Миша мужественно перенёс операцию и реабилитацию. Мне разрешили быть с ним неотлучно — ему ведь нужен был специальный уход. Спустя две недели нас выписали, но сказали, что через несколько лет понадобится повторная операция, поскольку организм растёт и увеличивается нагрузка. И дали рекомендации по приёму лекарств. Я была на седьмом небе. Мы вернулись домой. Потихоньку привыкали друг к другу, я нашла хорошую помощницу на те дни, когда работала, а по выходным он часто уговаривал меня ездить в детдом, навестить товарищей. Я не возражала. Понимала, что ему нужно общение, он вырос в той среде. Кроме того, мы занимались с массажистом и логопедом, вскоре речь его стала гораздо мягче и разборчивее, а день, когда он смог взять сам ложку в руку и поесть, стал одним из счастливейших. Когда пришло время идти в школу, я договорилась о домашнем обучении, он был умница, всё на лету схватывал, учителя, поначалу испытывающие брезгливость, вскоре стали хвалить его и говорить, что даже физически здоровым до него далеко. Он очень умный, сообразительный, тонко чувствующий, даром что не может держать ручку в руке. Тогда мы решили купить компьютер. Я поняла, что это выход. Он научился набивать текст двумя пальцами. И быстро овладел иными навыками работы на компьютере. Самыми счастливыми для нас были вечера — на прогулке или дома, за книгой или просто разговором. Он часто просил рассказать об отце, и я в те моменты была очень счастлива, обнимая сына, мне казалось, муж у нас за спиной, наш ангел-хранитель. Мои родители, узнав, что я вернула сына, отвернулись от меня. Мне было обидно и тяжело, но ещё тяжелее — разубеждать в чём-то, я просто смирилась. Это был их выбор. А я наконец-то была счастлива и обрела смысл в жизни. Так прошло несколько лет, сын уже в старших классах учился, нам скоро нужно было ехать в Германию на повторную операцию, хотя мы и дома наблюдались у кардиолога и невропатолога. Однажды меня срочно вызвали на работу. А наша помощница как раз взяла несколько выходных, у неё мама приболела. Я сказала, что не могу оставить сына, он болен. Но он слышал мои слова и жестами дал понять, что, мол, не страшно, он справится, немного побудет один. Это же ненадолго совсем. Если бы я знала, что всё могут решить секунды... Меня не было буквально пару часов, я неслась домой, словно чувствуя что-то, а когда открыла дверь квартиры, увидела сына на полу в кухне без сознания. Возможно, он пытался достать таблетки, лежащие в шкафчике, когда почувствовал себя плохо. Оттого и оказался на полу — привстал с коляски и, конечно, не удержался. Я закричала, приподняла его и поняла, что дыхание очень слабое, и пульс тоже. Позвонила в скорую, попросила поскорее приехать, кляня себя, что мы не уехали в Германию чуть раньше... И тогда всё могло быть хорошо. Сослагательное наклонение — самое жестокое на свете... Потому что ты никогда не узнаешь, как оно могло бы быть... Скорая доставила Мишу в одну из лучших клиник, но там понятия не имели о методике, по которой оперировали сына несколько лет назад в Германии и вообще дали понять, что с диагнозом таким, как у него, живут не больше четырёх лет. А ему было шестнадцать... И навсегда осталось столько. Судьба мне подарила десять лет счастья рядом с сыном. Но спасти его не смогли, хотя боролись до последнего. Я ползала на коленях, умоляла сделать всё, что можно, лишь бы он жил. Пять дней не позволяла трогать себя, сидела с ним в палате реанимации и умоляла Бога вернуть мне сына. Но... С судьбой не поспоришь. Он мне часто повторял: «Мам, будь справедливой. Но если встаёт выбор между справедливостью и состраданием, выбери второе. Это не жалость. Это одна из форм понимания, умения поставить себя на место другого человека.» Я хорошо запомнила эти слова. А ещё... Он ненадолго пришёл в себя перед смертью, улыбнулся и пробормотал, что очень счастлив, что я его мама, сказал, что любит и всегда будет рядом. Я едва успела прошептать в ответ, что тоже очень его люблю, прежде чем почувствовала, что... Всё, конец. И теперь я часто смотрю на небо, разглядываю облака и мысленно общаюсь с сыном. Знаю, он меня слышит. Его нет почти десять лет — столько, сколько он был со мной. Я похоронила его рядом с отцом. Имею полное право, о чём и сказала бывшим свёкрам. Только Богу известно, что пережила в первые дни после его смерти, просыпаясь и входя в его комнату с его именем на губах, но никого там не обнаруживая... А потом поняла, что надо быть благодарной за те годы, что у нас были. Это немало. Это были годы счастья, когда я купалась в любви сына и Бога. Заслужила их прощение. А теперь настала пора отдать долг. Я переквалифицировалась в защитника по правам ребёнка. Через некоторое время стала работать в органах опеки. Столько человеческих судеб перед глазами прошло... Однажды на кладбище случайно столкнулась со свёкрами. Это был день рождения мужа. И увидела, как они целуют надгробие Миши. Им надо было его потерять, чтоб понять, что любовь приятнее дарить живым... Они знали, что он эти годы прожил со мной, но ни разу не навестили его. Я их понимала — у нас в обществе не принято ценить и любить инвалидов. Даже если они твои родные. Но иногда они нас учат по-другому воспринимать мир. Всю жизнь. Я до сих пор иногда езжу в детский дом, где сын провёл первые годы, помогаю, чем могу. И дань отдаю, и просто по зову души. Тех ребят, с кем он рос, там уже нет, но есть другие. Жаль, что такие учреждения вообще существуют. Теперь вы понимаете, почему я хочу вам помочь исправить судьбу Алёшки? - Евгения Леонидовна, заканчивая рассказ, посмотрела на него с улыбкой, а он зачарованно притих, слушая её голос. - Я хочу сделать счастливым этого ребёнка. Вы — его мать. Да, я знаю, что у вас ДЦП, но по вам это почти незаметно, вы почти ничем не отличаетесь от большинства здоровых. Вам повезло гораздо больше, чем моему сыну. И вы — настоящая мать этому ребёнку. Слышите меня? Настоящая! Считайте, что, помогая вам, помогаю и своему сыну. У меня никогда не будет внуков, но... Это не значит, что и другие должны жить по уготованному мне сценарию. Если я могу дать ребёнку семью, я бьюсь до последнего. А ваш случай особый. И я не могу пройти мимо. Было бы проще, будь вы замужем, но мы постараемся и так решить этот вопрос. Будьте готовы к непростой борьбе.
- Я готова. Спасибо вам, Евгения Леонидовна. За вашу исповедь и открытое, доброе сердце спасибо! Вы даже не представляете, что сделали...
- Пока ничего. Всё впереди. Но мне хочется верить, всё у нас получится. Тут не только моя доброта и сострадание. Тут искреннее восхищение вашей силой и желание подарить семью ребёнку. А теперь расскажите мне то, чего не знаю. Почему у вас двойняшки и нет мужа. Это не праздное любопытство. Это будет тщательно прорабатываться в суде.
История вышла не из простых, но Виктория понимала, что нужно выдержать это испытание воспоминаниями. Теперь уже и Евгения Леонидовна добавилась к легиону убеждающих, что надо обо всём рассказать Вадиму, и тогда всё наконец встанет на места, и они обретут счастье, которое ждали так долго. Но в отличие от остальных, учитывая ситуацию, Евгения Леонидовна торопилась устроить судьбу мальчика. А вопрос с Вадимом можно решить сразу после...
Это было непросто для всех — ежедневные слушания в суде на протяжение нескольких недель, и даже психиатрическая экспертиза, давшая понять, что Виктория здорова. То есть в этом смысле преград на пути к усыновлению не было. И все свидетели встали на её сторону горой — И Кирилл, и Егорыч, и несколько коллег, и Кристина, и Сергей... На слушаниях присутствовала и немного оправившаяся Елена Петровна, согласившаяся добровольно передать Виктории право опеки, а потом и усыновления своего внука. Её всегда сопровождал Вячеслав Михайлович.
Он-то однажды и шепнул Виктории, что к ним наведывалась Юлька и, узнав, что мать больна, дала нагло понять, что она единственная наследница. На что Елена Петровна ей возразила, что у неё есть внук, и всё достанется ему.
- Эта новость ошарашила Юльку. Я боюсь, как бы она не начала караулить тебя и угрожать, ты же часто к нам приходишь... Ясно же, что ей нужны только деньги, но ради денег, ради дозы, она на всё пойдёт. Она стала... Почти неуправляема. Берегись её. Но я всё же надеюсь, ей хватит ума не причинить вред родному сыну.
- Успокойтесь, Вячеслав Михайлович. Я-то ей зачем? Для меня сейчас самое главное — решение суда в мою пользу. Евгения Леонидовна и наш адвокат молодцы, но... Всё зависит от решения судьи.
- Ты — будущий опекун и представитель Алёшки, наследника Лены! - растолковал ей Вячеслав Михайлович. - А Юльку такое положение дел не устраивает категорически, и методов борьбы, кроме насилия, в том числе, унижения личности, она не знает. Потому и говорю — опасайся её. Она с лёгкостью может вычислить твоё и, соответственно, Алёшкино, местонахождение, и тогда... Ох, не хотелось бы... В общем, будь осторожна. Очень прошу. И детей от себя не отпускай ни на шаг. Если что — всегда звони нам.
- Ну конечно! Не беспокойтесь, я уверена, она не сунется...
- Мне бы твою уверенность... - пробормотал мужчина.
Этот тревожный эпизод совершенно выветрился из памяти Виктории, когда судья объявил своё решение и назначил её, Никитину Викторию Евгеньевну, опекуном несовершеннолетнего Удальцова Алексея Георгиевича с последующей возможностью усыновить ребёнка и дать ему свою фамилию. Ликовали все. По этому поводу они устроили праздничный обед в ресторане, где была и Евгения Леонидовна. Наутро она улетала в Москву. Разделяя всеобщее веселье, она вспоминала один из разговоров с Викторией, где та советовала ей взять из детского дома ребёнка. Не обязательно маленького с учётом её возраста. Девочка лет десяти-двенадцати. Такой вариант озвучила Виктория. И Евгения Леонидовна впервые серьёзно задумалась об этом. Трудностей она не боялась. Может, эта сильная и красивая девушка права. По крайней мере, ничто не мешает попытаться.
Прощаясь, Евгения Леонидовна крепко обняла и расцеловала Викторию, её детей и Елену Петровну с её мужем.
- Берегите себя и дай Бог вам счастья! Простого, человеческого. Пусть у вас всё будет хорошо!
- И у вас! - с благодарными слезами на глазах проговорила Елена Петровна, обнимая эту женщину, познавшую предательство и боль в таком количестве, что и представить страшно. Потеряв самое дорогое, она не отчаялась и продолжала помогать другим. Чем и заслужила признание и симпатию всех, кто узнал её в эти недели. Они долго обнимались и обещали быть на связи. Евгения Леонидовна просила изредка высылать ей фото Алёшки. Виктория не могла отказать, ведь благодаря этой женщине мальчик теперь с ней.
Возвращаясь домой из аэропорта и входя в подъезд, Виктория не заметила на лавочке неподалёку двух сомнительного вида личностей. А они злорадно усмехались, глядя на неё. Открыв почтовый ящик, Виктория увидела, как оттуда выпал белый лист бумаги. При тусклом свете прочитать было сложно, и она решила сделать это дома. Расцеловав детей, она переоделась, и тут вспомнила про записку из ящика. Она лежала на тумбочке. Прочитав содержимое, Виктория почувствовала, как её сковывает холод страха.
«Не надейся, что одержала победу, заполучив наследника. Этот вопрос ещё не решён.»
Не было ни подписи, ничего. Да в этом не было необходимости, и без того отправитель был ясен. Опасения Вячеслава Михайловича оправдались. Очень жаль было Елену Петровну. Но Виктория была готова за любого из своих детей бороться до последнего. И, когда первая волна страха прошла, она мысленно обратилась к твари, бросившей собственного сына: «Ты хочешь войны? Она будет. И посмотрим, чья возьмёт!»
Глава 19. Виктория
© Copyright: Виктория Золотая, 2015
Свидетельство о публикации №215050601779
Свидетельство о публикации №215050601779
Рецензии
Соблюдающие букву закона… Лучше ребенка в детдом, чем любящему сердцу!
Говорят, в нашей стране самая лучшая в мире бюрократия!
С детьми органы опеки расправляются, будто с табуретками.
Рамки закона… Дуракам закон не писан, или дураками писан?!
«Алёшка — часть моей души» – вот что менее всего могут понять чиновники.
Хорошо, что такие, как Евгении Леонидовны еще не зачиновнились окончательно,
и способны слышать сердцем.
Ну а Виктория остается Викторией: она будет бороться, и имя ее – ПОБЕДА!
Очень хорошо, что Алешка обрел истинную мать!
Ну, а Юлька – то, что сама себе рыла…
Ирина Гросталь 24.09.2015 09:16 • Заявить о нарушении
Говорят, в нашей стране самая лучшая в мире бюрократия!
С детьми органы опеки расправляются, будто с табуретками.
Рамки закона… Дуракам закон не писан, или дураками писан?!
«Алёшка — часть моей души» – вот что менее всего могут понять чиновники.
Хорошо, что такие, как Евгении Леонидовны еще не зачиновнились окончательно,
и способны слышать сердцем.
Ну а Виктория остается Викторией: она будет бороться, и имя ее – ПОБЕДА!
Очень хорошо, что Алешка обрел истинную мать!
Ну, а Юлька – то, что сама себе рыла…
Ирина Гросталь 24.09.2015 09:16 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.