Капитан Румянцев. часть1

               
                1.
  - Повезло нам, господин офицер, - говорил, оглядываясь, ямщик, - снегу мало, дорожка бойкая.
Два разноголосых бубенчика под дугой трезвонили по лесам и снегам, что по ямской дороге едет царев курьер. Что-то свое еще наговаривал ямщик. Пара лошадей его бежала ходко, у курьера не было причин крыть его матом или бить кулаком по шее. Но привычка оглядываться на важного седока, чтобы вовремя уловить его настроение, не оставила молодого, но уже, видно, поездившего парня.
   Румянцев не слышал его болтовни. Он дремал в своем волчьем тулупе. Никита спал в ногах. - Где-то
таскался ночью по бабам, - беззлобно подумал Румянцев.
  Ямщик закрутил головой по сторонам. Он чем-то обеспокоился.
  - Барин, а барин, - выговорил он непривычно робко.
  - Чего тебе? - спросил полусонно Румянцев.
  - Следы, барин.
  По сторонам дороги было видно несколько не занесенных снегом недавних следов человека.
  - Вижу, что следы. Езжай побыстрее.
  - Кому здесь ходить, господин офицер? Деревня за двадцать верст.
  Он стал сдерживать бег рысаков.   
  - Ну ты, чего медлишь.
  - Заворот крутой, господин офицер, не опрокинуться бы.
  Обстановка перестала нравиться Румянцеву. Теперь ему стали подозрительны и следы, и крутой поворот, и дорога, зажатая лесом, и сам ямщик, недавно еще бывший симпатичным. Он подвигал ногами, не затекли ли, нашарил ножны. Никита замычал во сне, потревоженный шевелением хозяина. Румянцов дал ему легкого пинка, тот открыл глаза и сел, моргая.
  На повороте сани занесло, но не опрокинуло, и тут же все увидели: поперек дороги лежало большое дерево. Ямщик вскочил, откинулся назад, натянув все четыре вожжины, и закричал:
  - Засека, господин офицер, беда!
  Лошади захрапели, согнули неповоротливые шеи, стали тормозить, упираясь копытами и увесисто толкая друг друга через оглоблю. Тут же сзади скрипнуло, зашумело, застучало ледяными ветками, и на повороте упало на дорогу еще одно дерево. Над упавшим деревом туманилась снежная пыль, оттуда доносился скрип снега под ногами. Ямщик сидел на облучке, держась за голову, причитал: - Господи, пронеси, господи, помоги ... . Никита стукнул крышкой дорожного ящика. Сверху лежали два пистолета.
Высыпал рядом несколько пуль и зарядов, достак откуда-то тесак. Он был спокоен и деловит, будто готовил стол для обеда, и успел еще бросить взгляд на Румянцева, ожидая его одобрения. Румянцев кивнул Никите. Опять пришла эта минута, в которой должно решиться, жить дальше или не жить. Сколько их уже было таких минут позади. И где ждет следующая? Он встал и крикнул зычно, чувствуя силу своего голоса:
  - Кто осмелился остановить курьера государя? Кому жить надоело?
  - Не ори, - услышал в ответ негромко, - до государя далеко, он тебя не услышит.
  И другой голос, заоравший с надрывом:
  - Кончай их, ребята!
    Десяток глоток подхватил этот крик. Из под елочных ветвей по краям дороги полезли люди.
   - Ой, мамочки, - вскрикнул ямщик, и вдруг кинулся в лес, - в другую сторону, с криком: "Караул".
  Совсем ополоумел мужик. Какой караул в лесу?
  Началась схватка.
  Румянцев моментально выстрелил в переднего - тот изогнулся и упал под ноги бегущих. Еще один упал, запнувшись об него. Румянцев бросил пистолет, схватил другой и услышал, как выстрелил Никита, сбив в снег еще одного разбойника.
  Остальные вырвались на дорогу. Впереди прыжками бежал огромный мужик с лицом, перекошенным безумием - в руках оглобля с насаженной косой на конце. Румянцев навел пистолет, выстрелил, рука действовала сама,  увидел, как залилась кровью борода великана. Из кровавого рта вырвался рев, перекрывший все прочие вопли.  - Ооээ, - ревел мужик на бегу, - Ооээ!!! Он налетел бы на Румянцева, тот отскочил, в руке уже был палаш, но атаман уже не видел. Со всего размаха бега он зацепился за сани, перелетел через них и грохнулся вниз головой. Лошади дернули и потащили сани от галдящей кучки людей. 
  Румянцев отразил несколько ударов, сам ударил одного, потом другого, потом третьего, - и вдруг на дороге они остались одни с Никитой. Разбросанной кучкой лежали мертвые, двое, правда, еще хрипели.
В лесу трещали сучья - ватажка ломилась подальше в лес от двух осатаневших гвардейцев, враз уложивших семь человек, в том числе и атамана.
 
  Отдышались. Огляделись кругом - на дороге и в снегу валялись, как кули, люди, теперь хрипел только один. Прислушались - ветки уже не трещали.
  - Ванька, - ты целый? - крикнул Никита. Никто не отозвался. - Ванька!
  Тихо было кругом, даже умирающий перестал хрипеть. - Кончился, - отметил про себя Румянцев, и сказал Никите: - Побудь с лошадьми
  - Не убегут, - нервно засмеялся Никита и пошел вслед за Румянцевым по следам ямщика.
  Следы обрывались через двадцать шагов. Ямщик лежал навзничь, вокруг головы яркая краснота напитывала снег. На нем не было тулупа, шапка тоже исчезла, на шее багровел след от шнурка нательного креста. Креста не было тоже. В лес вели три дорожки разбойничьих следов.
  - Не спасся, - сказал Румянцев, - бег не помог.
  - Сердце слабое, струсил, - согласился Никита, - Перенесем в сани?
  - Нет времени, - Румянцев зашагал обратно.
  Никита прикрыл лицо убитого полой армяка, перекрестился и побежал вслед, ему было жутко.

  Отвалили от саней тело атамана, он был тяжел, как старый кабан. Из оскаленного рта, казалось, все еще вырывался рев. Только беззвучный теперь. Отбросали остальных. Прицепили к саням вершину дерева. Никита гикнул, лошади уперлись и, описывая ветками множество дуг дерево поехало, освобождая дорогу.
Пока возились со всем этим, успели продрогнуть и, нырнув в сани, Румянцов с удовольствием закутался в
свой тулуп дымчатого цвета. На облучке теперь сидел Никита. Время от времени он крутил головой, озираясь кругом, ему казалось, что лес уставился на него десятками глаз.
  - А ты молодец, - похвалил его Румянцев. Он действительно был доволен своим новым денщиком. Никита повернулся и ответил такой счастливой и открытой улыбкой, что Румянцев даже крякнул. В этой улыбке, в этой открытости он увидел себя, каким был 15 лет назад, тоже денщик. Правда его хозяином тогда был и есть сам государь земли русской, Петр Алексеевич.
  Потом он подумал, что надо бы зарядить пистолеты, но решил, что до ямской избы это можно отложить, и провалился в приятную дрему.

 В избе было душно и даже на чистой половине лучику света снаружи пробиться было негде. Румянцев жевал зайчатину, Никита вяло ковырялся в миске со щами.
  - Ну что плохо ешь? - не утерпел Румянцев, - мне нужен добрый помощник, а ты раскис.
  - Мужики не идут с ума, - отставляя миску, проговорил Никита.
  - Жалко, что-ли? - усмехнулся Румянцев.
  - Жалко мужиков. Им пахать, сеять надо. Не от хорошей жизни они душегубами стали.
  Румянцев с интересом присматривался к нему.
  - Ну хорошо, - сказал он, - тебе их жалко. А если бы они положили тебя там, - он указал в светлое пятно окна, закрытое мутным бычьим пузырем.
  Никита зябко передернул плечами, встал, накинул полушубок.
  - Я солдат. Шведов убивал. А с мужиком раньше не воевал - не приходилось.
  - Ты, Никита, не мужика сегодня убил, - разбойника. Ямщика те кистенем уложили. Вот он мужик был, а они тати, душегубы. Иди, поторопи с упряжкой. Завтра надо в Польше быть. Ждут нас в Голландии с пакетом. 

                2.
  В небольшой комнате придорожной гостиницы прусского городка Митава сидел наследник российского престола царевич Алексей. Задумчиво глядел на распятие расставленного в углу дорожного складня. Глядел на Христа, но мысли его были далеки от бога. Не о боге - о своем бренном существовании впору было задуматься. Алексей достал из кожаной сумки письмо, раскрыл и прочитал еще раз, приблизив к свече:
                Обьявление сыну моему.
Вижу тебя, наследника, на правление дел государственных весьма негодным. Кому оставлю дело свое? Последний раз предупреждаю, еще немного подожду. Если не изменишься, лишу тебя наследования. И не думай, что это только угроза, хоть единственный ты у меня сын, не могу тебя, непотребного жалеть. Петр.
  Царевич отложил лист бумаги, взял другое письмо.
                Последнее напоминание.
  Если ныне не боишься пренебрежение моим делам высказывать, как по мне завет будешь хранить? Хотя бы и захотел, склонят и принудят тебя порушить все сделанное большие бороды, тунеядцы, к которым ты и ныне склонен. Так остаться, как желаешь быть, ни рыбой, ни мясом, невозможно. Или отмени свой нрав, и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах, ступай в монастырь. А если того не выполнишь, то я с тобой как со злодеем поступлю.
  Алексей отбросил второй лист. Письмо дышало угрозой. Или исправься - и на эскадре уже приготовлено место царевичу для боя со шведским флотом. Или ступай в монастырь - постригись в монахи, откажись навеки от всяких притязаний на престол, от радостей и утех мирной жизни.
     Не хочет Алексей быть мишенью для шведских ядер. Не хочется ему быть повторением Петра, вся жизнь которого - вечные дела и разьезды, постоянные войны и переговоры. Не по нутру ему пронырливые иностранцы, взбаламученная Россия. Недовольные бояре, под которыми зашаталась основа, сделали ставку на наследника, тихими аккуратными речами отвращали от отца и его дел, рассказывали о прекрасной старине, о российских традициях, хвалили деда Алексея Михайловича, ставили в пример его, как государя. И преуспели в этом.
  Не хочет Алексей и в монастырь. Не однажды мысленно примерял к себе корону российскую. Кто же сам откажется от почестей и всевластия потомка византийских императоров.
  Страх перед могущественным отцом сменялся   ненавистью.
  - Даже бога забыл он, - не простит ему бог снятые, перелитые в пушки колокола, монахов, божьих людей, отданных в солдаты, разруху веры, табак и вино. И я не прощу. Матушки моей, шестнадцать лет в монастыре тоскующей, детства моего без любви материнской, принуждений к жизни суетной, неправедной, женитьбы на курфюрстине Шарлотте, чужой, нелюбимой, службы морской, опасной.   
   В дверь постучали.
  - Входи! - крикнул Алексей, напряженно обернувшись.
  Желтолицый и седой вошел Александр Кикин, бывший генерал-интендант Адмиралтейства. Кикин поседел на эшафоте, ожидая, когда отрубят ему голову. Когда-то денщик Петра, заслуживший одну из завиднейших должностей государства, запустил свою руку в государственный карман слишком глубоко и там попался. Беспощадный к казнокрадам Петр уступил слезным мольбам пощадить своего бывшего любимца только в самый последний момент. Лишенный государственных должностей Кикин прислонился к Алексею в расчете на благоприятное будущее и сколь возможно это будущее старался поторапливать.      
  - Вот ваши паспорта, Алексей Петрович, - он протянул свиток. Алексей развернул.                - Подполковник Коханьский с женой.  Был наследник - стал подполковник. - Он кинул бумагу на стол
  - Отец не простит мне этого предприятия, слышишь, Кикин. И тебе не простит. Сегодня не поздно еще повернуть на Голландию. Завтра поздно будет.
  - Алексей Петрович, государь мой.  Я еду из Вены. Три дня назад, как с тобой вот, говорил с канцлером Шеннбруном. Цесарь австрийский, свояк твой, ждет тебя. Чего бояться? Собирай силы свои во единую силу. Не прятаться едем, не отсиживаться. Здесь, в Мекленбурге стоит дивизия генерала Вейде. Офицеры все мои друзья. Они пойдут за тобой. Четырнадцать тысяч войска станут ядром твоей армии. На Дону и в Астрахани стрельцы и другой служилый люд ждут только клича. Есть и там у меня верные люди. Про Москву говорить не буду, сам знаешь, сколько знатных родов плачет о прошлом, тебя зовет на защиту основ русских, старины праведной. Бояре все пойдут за тобой.
  - Все? - дернувшись спросил Алексей.
  - Почти все, - подтвердил Кикин. - Выскочки и иноземцы - вот кто служит твоему отцу.
  - Их много, и они сильны.
  - Ты преувеличиваешь их силы. Защитникам истинной России нужно знамя, чтобы подняться всем, как одному. Ты будешь этим знаменем. Ты освободишь и задавленного мужика, и оскорбленное духовенство и униженное боярство.  Тебя назовут Алексеем Справедливым. Вся Россия будет славить твое имя. А для этого нужно сделать первый шаг. Так нужно России. Так хочет бог.
  Алексей долго смотрел на Кикина. Наконец он выговорил;
  - Ангельские речи из уст дьявольских. Помни, ты толкнул меня против отца. Знай, имя твое будет проклято, если обманешь. Я еду к цесарю. А теперь ступай. Буду молиться.

                3
  Тяжелые портьеры над дверями едва колыхнулись, застывшие в ожидании дамы вытянули шеи, их толстые кавалеры с трудом повернули головы к входу. Из проема двери выступили русский царь Петр и хозяин дома Иоганн Брандт. За ними кучкой двигались посланник князь Куракин , сенатор князь Василий Долгорукий, сенатор Шафиров, советник Иван Бутурлин, генерал-адьютант Павел Ягужинский, кабинетные секретари Макаров и Черкасов. Брандт почтительно склонялся к Петру, тот шутил, круглое лицо улыбалось, усы топорщились щеточками.
  Голландские дамы и кавалеры вздохнули, на напряженных лицах заиграли улыбочки. Брандт представил наиболее именитых горожан Саардама: бургомистра, коммерсантов, военных, их жен, а также английского посланника и секретаря. Петр казался довольным.
  - Рад вас видеть, господа. Моя супруга сейчас прибудет. А пока, Иоганн, командуй музыкантами.
  Заиграли медленный танец, и Петр выступил в первой паре с хозяйкой дома, за ними Брандт с бургомистершей. Петровы приближенные расхватали дам и закружились с ними. Тучные голландцы сопели у стен.
  - Неплохой дом построил на русские деньги, Иоганн, - сказал Петр, возвратив ему хозяйку. Он оглядел залу, оценил убранство. Все было добротно, без роскоши и выкрутас.
  Брандт поклонился, не зная, что принимать: похвалу или укор. Деньги, заработанные в России, приносят
ему неплохой доход - он стал богатым и уважаемым человеком.  Долго не отпускал его из России Петр, надеялся: выпишет голландский корабельный мастер семью из Саардама и осядет в Петербурге. Но Брандт настоял на своем. И теперь вот принимает у себя в новом большом доме русского царя. Всем доволен Брандт, но как обьяснить это Петру, чтобы понял, не разгневался. По-прежнему живой ум у царя и такое же живое переменчивое настроение.
  Выручив хозяина из затруднения, из передней послышались голоса, женский смех, туда поспешил Брандт и вскоре появился, сопровождая высокую красивую синеглазую русскую царицу. Приглашенные с интересом смотрели на эту красавицу, они знали, что необычная дорога жизни привела ее из служанок на трон. С удовольствием поспешил к ней царь и поцеловал при всех в губы. За царицей с целым обществом русских дам выступал амстердамский русский резидент Веселовский. Царице и дамам опять были представлены гости. И, наконец, хозяин пригласил всех к столу. 
    В соседней зале с шутками рассадили гостей. Налили бокалы, первый тост подняли за царственную чету. Слуги разносили рыбу, дичь, поросят, налили бокалы снова. Петр ел и пил с удовольствием, Екатерина пригубливала вино и откусывала небольшие кусочки.
  - Как себя чувствуешь, Катя? - тихо спросил Петр.
  - Все хорошо, мой друг, - ответила благодарно улыбнувшись. Через два месяца она ждала ребенка.
  Петр поднял кубок, произнес:
  - Виват хозяину с хозяйкой!
  - Гут, гут, - загудели голландцы, - браво.
  Брандты раскланивались. 
  - А теперь танцы, - скомандовал Петр, и подхватив Екатерину, повел ее.
  Музыка гремела. Русские старались на славу. С дам лил пот - их платочки промокли насквозь. Мужчины пили и курили. Стоял шум и гам. Петр рассказывал, как плотничал на здешней верфи пятнадцать лет назад.
Пошучивал, похлопывая бургомистра по загривку. Бургомистр щурился, от глаз оставались только щелочки.
  Подлетел Веселовский.
  - Государь, курьер от Меншикова, примешь или подождать?
  - Подождет, - махнул рукой Петр, выпустил два клуба дыма, лицо его нахмурилось, выцедил бокал вина, встал, сказал Веселовскому, - Идем.    
  В соседней комнате вскочил и вытянулся сержант-гвардеец.
  - Здравствуй, Черняев, - Петр оглядел гвардейца с головы до ног, протянул руку: - Давай пакет.
  Гвардеец расстегнул мундир на груди, вынул пакет.  Петр покачал его на руке, вслушался в шум и гам, поморщился. Государственные дела не давали забыться. Он уже знал, что вечер, так хорошо начавшийся, наверняка будет испорчен. Гонец от сиятельного римского великого князя Александра Меншикова, купившего титул за заслуги и деньги у императора Германии, ныне с войсками находящегося в Польше, привез какую-нибудь пакостную весть - опять надо что-то предпринимать, что-то соображать, кого-то куда-то посылать. Петр быстро сломал сюргуч печати.
  Меншиков писал:
  "Государь, Христиан второй от вторжения в Швецию напрочь отказался, ни денег, ни войска не берет. Был у него шведский посол во Франции Гилленбург, граф, - о чем говорили - не ведаю. Чувствую, пахнет изменой. Нужна твоего величества помощь... ."
  Так. Ехать в Данию, говорить с королем, выяснить, чего хочет. А пока Сашка узнает, как далеко зашли переговоры. Христиан - король осторожный, экономный, упирается давно, но со шведами не якшался. Так что дело не пожарное. Что еще?
  "... Август с конфедератами договорился золотом твоего величества и обещаниями, коими сам много богат, несмотря на старания посторонние... ."
  Ясно. Курфюрст саксонский Август второй, посаженный с помощью Петра на польский престол, сброшенный польским магнатом Станиславом Лещинским и шведским королем Карлом, опять уселся на означенный престол. Это хорошо. Польша - лакомый кусок для курфюрста, теперь его союза с Карлом можно не опасаться. А за курфюрстом все равно приглядывать. Написать посланнику Долгорукому, чтоб глаз с него не спускал. Что еще?
  "... Выдать Каванака Август отказался. Долгорукий пишет: после отказа Каванак на дуэли убил Паншина, подполковника моего Ингерманландского полка, коего ты послал Августу на поддержку. За то прошу у тебя справедливости и защиты. Где наберем офицеров, если союзники будут их резать?
  С тем будь здрав, государь, а мы будем жить молитвами о тебе."
  Петр заскрипел зубами. Саксонский подполковник Каванак, забияка, дуэлянт, в пьяном виде побитый в морду русскими казаками, вызывает на дуэли русских офицеров и убил уже троих, всех подполковников. И Август, этот подлый бабник, еще отказывается его наказать или выдать. Убивать русских офицеров! Придется показать ему его место.
  Петр толкнул локтем Веселовского:
  - Зови Макарова.
  Личный секретарь прибежал, отер пот, быстро сел к столу, разложил бумагу, перо чернильницу.
  - Накорми его, - кивнул Петр на курьера, - и сразу скачи обратно, Черняев. Письмо сейчас будет.
  " Каванака получить живым, только живым. Для примерной всем острастки. Долгорукого к Августу сей же час с требованием выдачи. Ответа не ждать. Злодея схватить добром или силой, в железах отправить с сильным караулом ко мне, где бы ни был. Добродушен видно был я до сих пор к дуэлянтам. Забыли о запрете. Бояться перестали. Казню любого дуэлянта, кто бы ни был, хоть ты сам, хоть кто. Не посмотрю на чины и заслуги. " Он подписал бумагу.
  - Отправь светлейшему. Долгорукому такое же. А теперь пиши Августу.      

  Гости сидели за столом, веселье приглушено, все ждали Петра, и когда он вошел, на нем скрестились проницательные и глупые, ожидающие и подобострастные, твердые и испуганные взоры присутствующих.
  Екатерина поспешила навстречу, взяла за руку, приложила к своей горячей щеке.
  - У тебя опять дела и заботы, Петруша. Прости нам наше веселье.
  - Веселитесь, Катя, веселитесь. Коротка жизнь, оттаивая взглядом, Петр сделал знак рукой, чтоб продолжили танцы.
  Понеслась и понесла музыка, закрутились женщины, завертелись их тяжелые юбки. Петру было душно, он хотел расстегнуть камзол, тот уже был расстегнут. Подошел к столу, взял кем-то услужливо подсунутый кубок, махнул, чтоб оставили его. Выпил одним махом темнокрасное тягучее вино, потянулся, чтобы поствить выложенный рыбьим зубом резной кубок и так застыл. Вино не приносило успокоения, забытья. Мог ведь когда-то утопить в нем свою тоску и страх, напряжение и усталость.
Забывались на время угрозы стрельцов и Софья, сестрица, тупые упрямые широкозадые знатные бояре, военные поражения под Азовом, Нарвой. Утром, похмелившись твердой рукой, рассылал указы, людей, с новыми силами бился с тупостью, воровством, мздоимством, внешним и внутренним врагом.
  Небеспредельны силы человеческие, тяжко думалось Петру, пришло время - и вино не берет. Как хотелось отмякнуть душой, отбросить все мысли, покружить девок, баб, помять какую-нибудь из них. Забыться хоть на день. Ждет, ждет что-то черное своего часа, того гляди, ударит в спину, потому и нет душе покоя ни днем, ни ночью. Часто просыпался Петр ночью в поту, в тяжелом удушье, в ужасе вскакивал, тряс головой, припоминая: Карл двенадцатый, Железная Башка, в Турции, крепости шведские сдаются одна за другой, флот шведский разбит, хоть и не до конца, Астрахань задавлена, Булавин тоже, султану рот заткнули все тем же Азовом.
  Чего же не спится тебе, царь, по ночам, чего ждешь сейчас и здесь, на пиру. Щека задергалась сильно, кубок стукнул в стол, и в тот же миг откуда-то появилась Екатерина, положила руку на рукав камзола.
  - Тебе дурно, Петруша?
  - Ничего, Катя, ничего.
  Он взял ее руку, прислонился лбом к плечу. Вот она - это ему подарок судьбы. Много дал бы, только б родила она ему сына, наследника и продолжателя. Старший сын, Алексей - наследник, но не единомышленник, беда его, Петрова. За делами просмотрел, проворонил сына.
  От дверей быстро шел Веселовский. За ним какой-то гвардеец. Екатерина с трудом сдержала стон - так сильно сжал ее руку Петр.  Поручик Писарев послан был навстречу царевичу Алексею для выяснения причин его задержки.
  - Государь, здесь свободная комната, - показал Веселовский. Петр кивнул, не сводя глаз с Писарева. Вот, похоже, дождался, подумал он.
 
                4.
  Старый еврей Янкель тщетно старался сдержать дрожь в коленках. В его корчме за сдвинутыми столами, разбросав кругом плащи и оружие, сидели шесть панов и галдели, перебивая друг друга.
  Янкель бегал на погреб за вином, окороком и колбасами, его старуха Лейба вертела над очагом бараний бок, а дочь Савка сидела в пустом отделении погреба, затаившись от греха подальше.
  Не много удалось припрятать Янкелю, сохранить от реквизиций то польского, то шведского, то саксонского, то русского войска. С тоской провожал глазами он каждый кусок, сьеденный саксонскими панами. Если заплатят паны за ужин, проживет зиму безбедно Янкель, если ускачут так, тогда только в петлю. И когда думал об этом Янкель, сильнее болели сломанные польским драгуном ребра, громче хрипело в груди. Он вслушивался в крики, стараясь уловить их настроения и желания.
  - Твое здоровье, Каванак! - ревели саксонцы, сдвинув кружки, пили, жевали. Двое саксонских денщиков наполнили кружки вином. Тогда вскочил краснорожий здоровяк.
  - Здоровье русского подполковника Иаковлева! - проревел он, и все грохнули смехом.
  - Ты остроумен, Бем!
  - Каванак - лучший лекарь от болезней русских!
  - Спасибо, камрады, - встал и чокнулся со всеми по очереди изящный стройный офицер с хитрыми, злыми глазами. - Я рад, что доставил вам удовольствие.
    Присматривался исподтишка к своим гостям Янкель и видел тупые самодовольные рожи, не сулившие добра. Это были солдаты, привыкшие брать без спроса и убивать без жалости. И тогда взмолился Янкель своему богу: " О Иегова, пошли мне других гостей. Пусть появится еще кто." И хотя не мог Янкель выразить богу свою мысль, но подразумевал, что может не решатся пирующие на открытый грабеж при свидетелях. И услышал еврейский бог. Сквозь крики и чавканье услышал Янкель топот лошадей по снегу, два раза гавкнула старая собачонка.
  Резко рванулась дверь и впустила двух человек, закутанных до бровей и засыпанных снегом. Напустив морозного воздуха, они отряхнулись, сбросили плащи на скамью, оставшись в польских кунтушах. Один был высок так, что макушкой касался потолка, второй пониже, но оба крепкие паны. Высокий огляделся, потирая руки, слегка поклонился в сторону примолкшей и разглядывающей его компании, произнес: "День добрый, панове", и сел за стол в темный угол.
  Саксонцы кивнули, один из них пробурчал с презрением: - Поляки, - и они опять зашумели.
  Янкель с двумя кружками вина просеменил к столику приезжих, крикнул старухе дать свечу.
  - Не надо свечу, - резко сказал высокий, - и так хорошо. Давай ужин.
  У саксонцев опять встал краснорожий Бем с полным бокалом в руке.
  - Здоровье русского подполковника Боева! - проревел он пропитым голосом, покрытым смехом других.
  Приезжие насторожились. Янкель, подававший им на стол, заметил, как подобралось красивое лицо высокого и он, нарочито небрежно переводя взгляд с потолка на стены, со стен на пол, вдруг впился на секунду взглядом в саксонцев, потом опять медленно перевел взгляд на окошечко, притворно зевнул, закрываясь ладонью, и повыше пальцев опять сверкнул холодный блеск глаз.   
  - Здоровье подполковника Паньшина! - орал снова Бем.
  Спутник наклонился к высокому, спросил его почти шепотом по-русски: - О чем орут эти пивные бочки?   - О дуэли Паньшина.
  - И Каванак здесь?
  - Да.
  - Сволочь, - младший схватился за шпагу.
  - Тихо, поручик, - осадил его старший, - наше дело важней. Каванак от нас не уйдет. Но не сейчас.
  Они молча и бесстрастно начали ужинать.
  Поорал, поорал, затем поднялся и вышел Бем, сходил за угол, помочился. Вернувшись с мороза, он схватил кружку вина и, выпив ее, перекосил рожу.
  - Где ты берешь эту гадость, старый жид? - Бем схватил свечу и кувшин, - ну-ка я сам поищу чего получше.
  С другой стороны в кувшин вцепилась старая еврейка:
  - Господин, я принесу тебе лучшего вина.               
  - Прочь, старая дура, - отпихнул ее Бем, - теперь я точно вижу, что у тебя там есть кое-что получше этого пойла и найду его сам. - Он исчез в двери погреба, закрыв ее изнутри. Старуха, с воплем кинувшаяся за ним, ударилась о дверь и, осев, схватилась за голову. В углу окаменел хозяин корчмы.
  - Что им жалко вина? - спросил поручик.
  - Думаю, там не только вино, - невозмутимо ответил его спутник, обгладывая кость, - заканчивайте ужин, накормим Никиту и в путь.

  За большим столом Левенвольд, качая головой, говорил Каванаку: - С такой коллекцией убитых русских я бы не спал спокойно, Каванак. У русского царя длинные руки. Убивая русских, вы перестали быть только военным - это уже политика. А в политике сегодня враг - завтра друг, и наоборот. Политика - это грязнее, чем польские мужики. оставим ее для барона Герца. Не надо забывать, что русские пока-что наши союзники. У нас у всех по одной голове, достаточно, что мы подставляем ее под пули, ни к чему готовить ее для секиры палача. - Левенвольд запустил костью в угол.
  За Каванака вступился другой саксонец.
  - Не каркайте, барон. Мы, друзья Каванака, не дадим его в обиду. И наш курфюрст тоже. Здоровье его величества, короля Августа!
  Саксонцы допили вино в кружках.
  - Господа. Где же Бем?
  - Я здесь, - появился тот на пороге, и несу вам полный кувшин. К сожалению, я не нашел там лучшего вина, зато я нашел там молодую девочку. Правда она оказалась негостеприимной, - он приложил руку к свежей царапине на щеке, - но старого солдата это никогда не смущало. И победа осталась за мной. Выпьем, господа, за мою победу.
  - Браво, Бем! - заорали саксонцы. - Пора выпить и за вас.
  Из погреба выполз корчмарь и упал на колени перед столом саксонцев:
  - Господин, вы обесчестили мою дочь. Кто возьмет теперь ее замуж? Господа, вы видите я бедный человек. Кто возьмет замуж бедную девушку без чести и без приданого? Господа, сжальтесь над бедной девушкой.
  - Пошел вон, - Бем вскочил. Каванак удержал его рукой.
  - Чего ты хочешь, старик?
  - Добрый господин, - еврей повалился в ноги, - три золотых - небольшая плата за честь невинной девушки. Я отдам их в приданое, и она найдет себе мужа.
  - Пошел вон! - опять заорал Бем. - Или я разобью тебе голову.
  - Скотина, - не очень громко, но твердо произнес поручик так, что все его услышали.
  Каванак достал из кармана горсть серебра и бросил еврею. Тот, ползая на коленях, собрал и уполз в угол.   Каванак недвижным взглядом смотрел на двух "поляков", затем усмехнулся углом рта. Левенвольд налил бокал вина и двинулся к столу, встал перед поднявшимися навстречу ему офицерами.
  - Предлагаю вам, панове, - сказал он по-польски, - выпить за здоровье нашего друга, подполковника Каванака, - он понизил голос, - великого бойца, что он доказал сегодня уже четвертому русскому медведю.
  Он протянул кружку. Высокий протянул руку навстречу, взял кружку, и тут же разжал пальцы. Кружка упала, вино разлилось по столу и в свете свечей закраснело кровью. Все схватились за шпаги.

  И в этот момент загремели шаги по крылечку, отворилась и захлопнулась дверь, раздалось громко:
   - Именем его королевского величества!
   - Да это Беннисен! - завопили саксонцы.
   - Добро пожаловать, Беннисен!  Привет адьютанту короля!
  - Господа, мне не до шуток. - Адьютант был серезен. - Господин Каванак, король хочет видеть вас немедленно.
  - Меня? Но зачем? Уже почти ночь.
  - О вашей новой дуэли говорят повсюду. У его величества был поланник русского царя.
  Каванак побледнел.
  - Король просил передать вам эту записку, - закончил адьютант.
  Каванак помедлил, затем взял записку, сломал печать и прочел. Взгляд его прояснился: - Кружка вина вам не повредит, Беннисен, - он протянул адьютанту вино. - Едем, господа.
  Бем кинул на него взгляд, как бы спрашивая, что делать с "поляками". Адьютант поторопил: "Быстрее, господа, король ждет нас." Бем кинул на "поляков" уничтожающий взгляд, проворчал сквозь зубы что-то презрительно-уничтожающее и, схватив плащ, вышел со всеми.
  Вопя о плате за ужин, за ними кинулся Янкель.
  - Чуть не влипли, - проговорил поручик.
  - Дело не кончено, - ответил капитан.
  Затопали кони, заскрипели полозья, потом стихло во дворе. Потирая ухо и поскуливая, вернулся Янкель.
  - Эй, корчмарь, уехали саксонцы? - спросил поручик.
  - Все бьют бедного старого еврея. Выпили, сьели, сьездили по уху и уехали. Как жить? Если бы тумаки были ходячей монетой, старый Янкель был бы самым богатым человеком на свете. - Он затряс головой. - Тумаки да вот эта бумажка - все, что досталось Янкелю от господ за богатый пир. Господин выронил ее. Но это всего лишь клочок бумаги и он ничего не стоит.
  Капитан дрогнул. Это была записка короля Августа.
  - Подай ее сюда.
  - Я бедный человек, господа, - захныкал корчмарь, - мне не заплатили за ужин.
  - Сколько ты хочешь за нее? - спросил капитан.
  - Отличный ужин, богатый ужин для шести господ. Десять серебряных талеров - совсем небольшая плата за такой ужин.
  Капитан выложил деньги на стол, развернул записку, прочитал и перевел поручику: "Петр требует вашу голову, Каванак, но он ее не получит. Жду вас немедленно. Август."
  - Дело не кончено, Карпов. И дело серьезное. Август хочет укрыть врага Каванака. Он забыл, кому обязан всем.
  - Едем в ставку?
  - Нет. Наше дело важней. Записку передадим Долгорукому, пусть разбирается с этим без нас. Собирайтесь, господин поручик, едем до Штеттина.
  - Слушаюсь, господин капитан.
  В углу, перебирая серебряные монеты, удовлетворенно хихикал Янкель. Он содрал с саксонцев и с русских (его не проведешь польской одеждой) дважды за один ужин, не считая того, что получил за дочь, и теперь купал руки в серебре, не обращая внимания на слезы женщин.   

  На скаку Беннисен склонился к Каванаку:
  - Этот высокий поляк в корчме - кто он?
  - Я его не знаю. Сейчас столько всяких шатается по дорогам.
  - У него памятное лицо.
  - Пусть он тебя не волнует, Беннисен. Скажи лучше в каком настроении его величество.   
  - Вчера было превосходное: бал, танцы, новая интрижка, сам понимаешь.
  - Надеюсь, сегодня он тоже в духе?
  - Был. Пока не получил письмо от царя. И оно расстроило его. Письма царя в последнее время не радуют его величество.
  - Его величество не любит царя - я не люблю русских. Надеюсь это сходство не повредит мне.
  - Думаю, не повредит, - со смехом отозвался адьютант. Внезапно он резко оборвалсмех. - Я вспомнил. Этот человек из корчмы. Он привез письмо царя. Он его курьер.
  Каванак вздрогнул и побледнел: "Тогда я пропал. Он слышал, что меня вызвал король".
  - Прошу вас, вернемся - я прикончу этого русского.
  - Господин полковник, вы вернетесь после аудиенции у короля, - ответил адьютант и закутался в плащ. Его мало волновали переживания спутника.

                5
  За дверью зазвенели шпоры. Божьей милостью король Польши, курфюрст Саксонии, великий князь литовский русский, прусский и т. д. Фридрих Август недовольно поморщился. Он вспомнил, что вызвал по письму Петра своего подполковника, забияку и кутилу.
  - Прикройся, Аврора, - сказал он, затем крикнул: - Войдите!
  - Ваше величество, прибыл Каванак.
  - Что нельзя подождать? - недовольно буркнул  Август секретарю. Книперкрон поклонился:
  - Ваше величество приказали впустить его немедленно по прибытии.
   - Хорошо, хорошо,впусти его, - Август сделал поторапливающий жест.
  - Мой друг, надеюсь, вас не затруднила моя просьба? - Август протянул руку Каванаку,
  - Просьба вашего величества - закон для меня, - ответил Каванак, поцеловав королевскую длань.
  - Я вызвал вас, чтобы побранить за последнюю дуэль.
  - Моя вина, ваше величество, в том , что я слишком люблю вас.
  - Я знаю и ценю вашу старую дружбу, барон. Не так уж много нас, столь верных и преданных саксонцев, преданных подобно вам. Царь требует выдать вас ему. - Август сделал паузу и пристально посмотрел в глаза собеседнику. В нарушение этикета Каванак моргнул, и тогда король понизил голос: - Вы знаете, что это для вас суд, виселица или галеры.
  Бледный Каванак с трудом выговорил:
  - Я отдаюсь на королевский суд вашего величества. 
  Август сделал шаг от него и резко обернулся.
  - Да, ты прав. Я сам творю суд над моими подданными, и мне не нужен царский суд. Царь забылся в своих великих притязаниях. И вот мой приговор. Я даю вам, господин барон, полугодовой отпуск и жалование за полгода вперед. Поезжайте в Италию, Австрию или Саксонию, куда хотите. Царю я отвечу, что не знаю, где вы. Ссориться с царем еще не наступило время. Отдыхайте, веселитесь. Надеюсь, вам по душе такой приговор.
  - О вы великодушны, ваше величество, - стоя на коленях, Каванак поцеловал руку Августа.
  - Мне самому нужны преданные люди, - Август положил мощную руку на плечо барона.
  - Я весь ваш, ваше величество.
  - Хорошо. Теперь верни мне мою записку и можешь ехать, - Август протянул руку.
  Каванак сунул руку в карман камзола, на секунду замер и побледнел уже второй раз за какие-нибудь две минуты.
  - Ну, - нетерпеливо поторопил король.
  - Казните меня, ваше величество, у меня ее нет, - глухо проговорил барон.
  - Ты потерял ее? Где?
  - Скорее всего в корчме, где мы обедали, ваше величество.
  - Кто там был еще?
  - Мои друзья, ваше величество, и ... двое русских.
  Август бешено сверкнул глазами, и Каванак спохватился, что зря сболтнул про русских, но было поздно. Август подошел вплотную и, уставившись в упор, произнес, разделяя каждое слово:
  - Ты совершил ошибку, Каванак. Может быть, самую большую ошибку в своей жизни. Езжай туда сейчас же и верни мне записку. Иначе я не смогу отказать царю. Езжай.
  Каванак поклонился и выскочил из дверей.
  - Скорее, господа, поручение его величества, - бросил он на ходу своей компании.
  Кони стояли нерасседланные, и отряд галопом поскакал в темноту.

  Корчма была темна. Верещавшего еврея выволокли бросили под ноги коней. Женщин не нашли. Каванак брезгливо нащупал стариковскую шею и нажал, куда надо. Корчмарь выпучил глаза, отпущенный потом едва смог проговорить, что записку поднял один из приезжих, тот, что выше ростом, и поскакали они на Штеттин. Бросив старика в снег, Каванак сказал:
  - Мы должны догнать их, на карте честь короля и наша жизнь.
  - Я присоединяюсь, - отозвался Буреншельд.
  - Я должен посчитаться с русскими, - согласно кивнул Бем.
  - А я вам выхлопочу отпуска, - Левенвольд тронул своего коня в обратную дорогу.
                6
    К вечеру метель разыгралась, дорога стала тяжелой, и Румянцев уже пожалел, что отклонил предложение Карпова заночевать в последней придорожной деревушке. Уже не было уверенности, что они не сбились с дороги. Ночевка в лесу его не пугала, но без крайней необходимости нежелательна, поэтому, когда Никита в разрыве снежной круговерти в стороне от дороги увидел дом, все повернули в ту сторону без лишних разговоров.
Деревья справа и слева давали некий ориентир, но и служили причиной сугробов, каких не было на дороге. Дом, мелькнувший однажды, больше не показывался, и только дав волю большим сомнениям в своем существовании, наконец, встал перед ними в снежной мути большим и хмурым строением.
  - Замок, - присвистнул Карпов, - ей-богу.
  - Я предпочел бы еврейскую корчму, - сказал Румянцев, вглядываясь в темные стены. - Ну что ж, рискнем.
  Карпов повел недоуменно плечом. ночевка в тепле дворянского замка - не риск. Грязь и вонь тесной корчмы, холод и сырость лесного бивака - вот риск.
  - Стучи, Никита, да поживей, - сказал он.
  Никита с радостью подьехал к воротам, ударил в них раз шесть сапогом.
  - Кто стучит? - чуть погодя раздался голос с верха приворотной башенки. Румянцев подьехал поближе к воротам: - Польские дворяне на службе короля просят у вас ночлега.
   Человек с башни опять выждал время.
  - Какого короля? - спросил он.
  - Короля польского, курфюрста саксонского, его величества Августа второго.
  - Сколько вас? - спросил страж.
  - Двое дворян со слугой.
  - Ждите, я доложу госпоже.
  Карпов подмигнул Румянцеву: госпожа - это уже неплохо. Потянулись минуты ожидания. Наконец за воротами послышалась возня, створы со скрипом отворились. Факелы осветили проем, в нем встал крепкий человек в кожаных латах.
  - Проезжайте, - сказал он сиплым голосом, внимательно осмотрел вьезжавших в сете факелов. Окованные железными полосами дубовые ворота с тяжелым скрипом закрылись за отрядом. Все спешились в тесном дворе, окруженном дворовыми постройками. Человек в латах пригласил офицеров следовать за ним. Никите двое слуг помогли заводить лошадей в конюшню.
  Офицеры присели на дубовые скамьи в гостиной. Каменные своды потолка были темны. В камине сияли раскаленные угли. Вместе с двумя свечами они освещали только половину обширного помещения, вторая терялась во тьме. Слуга подбросил поленьев. В заигравшем отсвете пламени латник оглядел приезжих и представился: - Я Иоганн Вассерман, управляющий замком и поместьем Штромвассер.
  - Вассер и вассер, - это про себя, а вслух Румянцев представился: - Я полковник его величества Краковского уланского полка Станислав Лежецкий, со мной сотник полка Лех Ружицкий.
  - Не забыть бы новую фамилию, - подумал сотник Ружицкий, он же поручик Карпов.
  - Скажите, господин Вассерман, кому принадлежит поместье?
  - Поместье и замок Штромвассер принадлежит моей госпоже ...
  - Остановитесть, Иоганн, я сама представлюсь господам офицерам. - Из темной половины гостиной ваыступила на свет стройная женщина. Ее волевое, красивое в отблесках огня лицо поразило гостей.
  - Простите, мадам, что мы нарушили ваш покой в столь поздний час, - Румянцев, а за ним и Карпов приложились к изящной ручке.
  - Я слышала, господа, ваши имена. Меня же зовут баронесса Каванак.
  Румянцев остолбенел. Карпов хотел перекреститься, но не смог поднять руки. Попасть в руки Каванака, скрываясь, а фактически убегая от него: здесь явно поработало не божье провидение. Хорошо, что баронесса не читает мысли, а приписала их смятение на свой женский счет.
  Овладев собой Румянцев спросил:
  - Простите, баронесса, подполковник Каванак ваш муж?
  - О нет, господин полковник, подполковник Каванак мне только брат мужа.
  Немного отлегло от сердца. Румянцев продолжал:
  - Я рад сообщить вам, баронесса, что хорошо знаю брата вашего мужа. И не один я. Все офицеры его величества высоко ценят его отвагу, его ненависть к нашему общему врагу.  Я рад сообщить вам, что его величество высоко ценит полковника.
  - Вы меня не обрадовали, полковник. - резко оборвала его баронесса. - Я предпочла бы узнать о его смерти. А раз он жив - довольно о нем. Прошу вас, господа, поближе к огню. Иоганн распорядитесь подать ужин господам офицерам.
  Камин пылал. От польских мундиров валил пар. На стол несли бараний бок и гусей. Лжеполяки держали в руках серебряные кубки с вином. Румянцев непрерывно говорил любезности, сорил грубоватыми по-военному комлиментами, шутил. Баронесса смеялась звучным смехом, не обращая внимание на недостатки языка гостей (что взять с поляков), пила больше их и заглядывалась в уверенные серые глаза.
  - Везет же людям, - с завистью думал Карпов, держа баранье ребро двумя руками и вгоняя зубы в хорошо прожаренное мясо. 

  Расслабленные, прижавшись друг к другу, лежали Агнесса и Румянцев. Агнесса ласкала рукой выпуклую мужскую грудь, Румянцев перебирал русые локоны лежащей на плече растрепанной головки. Каждой клеткой своего тела впитывал он блаженство минуты. Он наслаждался покоем и полумраком, чистыми простынями и теплом нежного тела, прижавшегося к нему. Судьба подарила ему миг счастья, и Румянцев был благодарен ей за это. Но если тело отдыхало, то ум бодрствовал. В соседней комнате прошлепали легкие шаги, замерли у двери, потом послышался легкий стук в дверь. Агнесса глубоко вздохнула:
  - Войди, Марианна, - негромко проговорила она.
  - Госпожа, к вам гости, - нежный голосок камеристки не портил впечатления минуты, в отличие от сообщения, которое он так нежно произнес.
  - Я никого не принимаю.
  - Это ваш родственник, госпожа.
  - Чтоб его, нашел время.
  Агнесса лениво оторвалась от Румянцева, с трудом нашарила пеньюар и пошатываясь, побрела к двери. Улыбнувшись от двери Румянцеву, сказала:
  - Отдыхай, мой рыцарь, я скоро вернусь.
  Румянцев кивнул и закрыл глаза. Когда дверь закрылась, он открыл глаза, повел головой и мягко вскочил, схватил свою одежду и оружие, подкрался к двери. За дверью, одеваясь, Агнесса о чем-то толковала с Марианной. Она была рассержена, но слов Румянцев не разобрал Гость, по-видимому, ждал в гостиной. Румянцев кинулся к второй двери, тихо нажал ручку. Дверь чуть скрипнула и отворилась. Кругом было тихо. Пройдя через две темные комнаты, он оказался рядом с гостиной. Дверь в нее отыскивать не пришлось - светлая щель доносила достаточно явственные звуки разговора. Иногда там бряцали шпоры - в гостиной было два или три человека.
  - Ба, милый братец. - услышал он голос Агнессы. - Пять лет не не видела вас - и не соскучилась. Какая забота привела вас в замок бедной вдовы? 
  - Дорогая сестра, я пришел к вам с дружески протянутой рукой, не отвергайте ее, не выслушав меня.
  Румянцев стиснул зубы, он узнал голос Каванака.
  - И вам что-то понадобилось от меня, барон? - слова Агнессы были полны иронии, - Изволили сменить гнев на милость?
  - Сестра, вы несправедливы. Мой брат, ваш покойный супруг ... .
  - Мой покойный супруг оказался виноват в том, что осмелился потребовать завещанную ему часть наследства вашей матери. А вы не захотели отдать ему ферму Вундерзее, потому, что вам нужны средства на мотовство!
  - Сестра ...
  - Я не знаю, зачем вы пришли, но знаю, что нам с вами не о чем говорить, пока Вундерзее не перей дет ко мне.
  - Баронесса ...
  - Да или нет? Да - вы остаетесь, нет - вы немедленно убираетесь! Иоганн! Разбудите слуг.
  - Доннерветтер. Стойте, Иоганн. Хорошо, сестра. Ты получишь эту ферму. Обещаю тебе.
  - Поклянитесь тем, что свято для вас, если для вас еще что-то свято.
  - Клянусь, Агнесса, клянусь памятью моей матери.
  - Довольно, не продолжайте. Вы слышали, господа?
   В гостиной звякнули шпоры. Бем и Иоганн наклонили головы. Агнесса сошла с дубовых ступеней. Каванак подал ей руку, отвел в угол.
  - Сестра, я оскорблен. И мой обидчик еще жив. Более того, он оскорбил нашего короля. И он еще жив. Я гнал его, как гончая лису. И загнал его здесь, в вашем замке. Выдайте мне его, Агнесса, умоляю, не мешайте мне его убить.
  Агнесса закусила губку. Просьба неожиданная, но от деверя всегда можно ждать что-нибудь в этом роде. Но она еще не получила от гостя всего, что хотела. Отдать его сразу? А если он убьет деверя, этот здоровяк? Что будет с фермой? Найдется какой-нибудь племянничек, ферма по наследству уйдет к нему ... .
  В двух шагах от них затаил дыхание Румянцев.
  Агнесса тряхнула волосами.
  - Он будет вашим, братец, - она подняла пальчик, - когда вы привезете дарственную на ферму.
  Каванак заскрежетал зубами.
  - Нотариус Кольбе живет в получасе езды. Слышите, братец, вы можете до утра вернуться.
  Каванак ненавидяще сопел некоторое время. Наконец, он сказал хрипло:
  - Хорошо, сестра. Надеюсь, ваших прелестей хватит, чтобы задержать его до утра. Помните, не будет гостя - не будет фермы.
  - А клятва? - воскликнула Агнесса.
  - Откуда я знаю, что вы не предупредите его? Может быть, он завоевал не только ваше тело, - он указал на шею и грудь Агнессы, где остались следы бурных страстей, - но и ваше сердце.
  - Он не уйдет, - горделиво улыбнулась Агнесса. Марианна, разбуди Макса, пусть покажет господам дорогу к нотариусу. Впрочем, я сама разбужу, а то ты еще наделаешь шума.
  Они удалились от двери, за которой стоял Румянцев. Теперь можно было перевести дух, размять ноги. Быстро, но бесшумно, он заспешил к Карпову - глаза вполне привыкли к темноте, им хватало слабого отраженного снегом света луны.

  Проводив деверя, Агнесса тихо вошла в спальню. Румянцев спал, дыша безмятежно и глубоко. Сбросив с себя все, она обняла его, поцеловала в грудь у левого соска. Может быть сюда вонзится шпага деверя. Услышала гулкие, сильные удары сердца. Потом поцеловала выше пупка. А может быть отсюда польется кровь.
  - Милый, - проговорила она вполголоса, - ночь коротка, а нам надо успеть побольше.
  Румянцев открыл глаза, нежно обнял Агнессу. Будет он жить или нет, но его привел ангел, думала Агнесса, изо всех сил сжимая Румянцева своими тонкими прекрасными руками.
  Часа через полтора, опустошенная бурными ласками, она пролепетала: "Больше не могу", и как в обморок, упала в глубокий, хотя и короткий, сон. Проснувшись, пошарила рукой по постели. Ее гость исчез. Вскочив, она кинулась в соседнюю комнату. При свете оплывшей свечи увидела, как извивается на ковре спутанная Марианна, рот ее завязан платком, большие глаза блестят страхом. Агнесса все поняла. "Ферма Вундерзее" - мелькнуло в голове. Она хотела кричать, звать людей, бежать за ними, но свет перед ней померк, и в первый раз в жизни она упала в обморок.
  Возвратившийся незадолго до рассвета с нужной бумагой Каванак увидел в сторожке бесчувственного Бема, голова его была раскроена молодецким ударом. Агнесса лежала в глубоком обмороке рядом с служанкой. Русский исчез вместе со своими помощниками. Приведенный в себя, Бем сжимал голову руками, стараясь уменьшить  страшную боль, его слуга мелко дрожал, оба ничего не помнили из происшедшего. Созванные люди бестолково суетились, приводя в сознание хозяйку. О немедленной погоне нечего было и думать, люди и кони вконец измотались за ночь. Каванак в бешенстве порвал дарственную бумагу на много мелких частей.