Увидеть море

– Я никогда не видел моря, – говорит старик.

Я всё время забываю, как его зовут. Он живёт неподалёку, на соседней улице, которая когда-то звалась Собачьей, а после для благозвучности была переименована в Садовую.

– Я прожил здесь всю свою жизнь, – продолжает он. – Ты же видишь, да? Здесь красиво.

Он сидит на старой, посеревшей от времени и постоянных дождей скамейке. Там, куда он смотрит, там, где заканчивается село, начинается поле, заросшее разнотравьем, а ещё дальше, у самой кромки горизонта чернеет полоска леса.

– Когда я был молод, жизнь была совсем другой. Что там было, в той жизни? Не помню. Не хочу вспоминать.

Он сидит на скамье – худой, седоголовый, бронзоворукий, в застиранной белой рубашке с закатанными по локоть рукавами, в сизых брюках и коричневых башмаках – и, не отрываясь, смотрит прямо перед собой. Что он там видит? Я изо всех сил стараюсь разглядеть это, но вижу только поле, только высокую траву, едва колышимую осторожным ветерком.

Где-то кричит петух.

– Единственное, что я помню из той поры, это наша встреча, – говорит старик. Я гляжу на него: улыбается? Нет, его лицо остаётся неподвижным: – Она – единственное, что я хочу помнить. Она – единственная, кого я никогда не смог бы забыть, даже если б захотел. Слышишь?

Я едва заметно киваю, но ему, кажется, всё равно.

– Я никогда не успевал заметить, откуда она приходит, – говорит старик, – но в тот раз, в первый раз это случилось летним вечером, когда Солнце понемногу спускалось в закат. Помню, тогда стояла страшная жара. Я сидел прямо здесь, на этой самой скамье, и отдыхал. На селе работы всегда много было, вот я и подрядился председателю водопровод копать. Я ведь тогда был не то, что сейчас, я тогда был – ого-го. Подкову двумя пальцами гнул, работать мог весь день, спины не разгибая, а потом ещё на реку поехать купаться, или пузырь с мужиками выпить в два присеста. Но в тот день я просто сидел здесь, отдыхал. Обиделся на мать, что весь хабар отняла, – якобы чтоб не пропил. На самом-то деле она сестре на приданое откладывала, я это знал. Так сказала бы! Что мне, жалко, что ли? А она всё: пропьёшь, мол, пропьёшь… Тьфу!

Старик сердито морщится. Я молчу. Солнце понемногу спускается в закат, тонет где-то в старицах.

– Тогда-то она ко мне и вышла. То есть как: сижу я, значит, сижу, и тут слышу – голос вроде. Говорит: ты, мол, море видел когда-нибудь? А я что? Откуда мне его видеть, море-то? Да и зачем? Тут вон река есть, да и ладно. Сам думаю: а ты-то кто есть? Гляжу – стоит. Платье на ней, значит, шляпка… Такого, знаешь, цвета… Вот как небо, во. И глаза такие же. Голубые, ага. А волосы – как Солнце, золотые, значит. Думаю: из городских, что ли? Откуда у нас тут такая? Да и не видел я её раньше никогда, а тут-то, знамо дело, всяк друг друга знает. Ну я ей и говорю: мол, не видел я твоего моря…

Он вдруг умолкает. Руки шарят по карманам и вскоре выуживают оттуда мятую пачку сигарет и зажигалку. Ловко выбив одну сигарету из пачки, он зажимает её в потрескавшихся губах. Непослушные пальцы добывают пламя: он прикуривает, затягивается, потом суёт пачку и зажигалку обратно в карман. Ветра нет, и дым тянется в небо, к красным облакам, подсвеченным закатным Солнцем.

Петух кричит во второй раз.

– Она тогда засмеялась. Но не обидно, не с насмешкой, а знаешь, так… ласково, что ли. Не знаю, как сказать, короче. А потом и говорит: ты обязательно должен увидеть море. Так и сказала: обязательно должен увидеть. Море-то, вот. А я и сказать ничего не успел; смотрю – а нет её. Только что стояла тут, вот прямо рядом, – и как сквозь землю. Я потом у матери спросил: знаешь, мол, тут городские приехали к кому, нет? Она только головой покачала. Сестру спросил тогда. Видала, говорю, такую? Платье у ней, говорю, как небо. И глаза. А волосы – как Солнце. Городская, не иначе. Видала? А сестра этак сморщилась, знаешь. Говорит: пить, мол, меньше надо. Нету тут таких никого…

Вздыхает старик. Сигарету тушит в банке и говорит:

– Я потом ещё спрашивал, у других там. Никто её не видел. Ни здесь, ни в Рубецком, ни в Макшееве, ни в Мордасове, ни в Воробёвке. Смеялись надо мной. Говорили, вот как сестра: мол, ты побольше пей, ещё не такую увидишь. Я им говорил, что ни капли тогда не выпил! Но куда там! Никто не поверил… И тогда я стал каждый день сюда ходить. Мужики на речку звали – послал их куда подальше. Пить звали – отказался. Днём работал, а как вечерело, так я сразу сюда шёл. Не знал, зачем. Не знал даже, что ей сказать, если увижу. Море это… Далось ей это море…

Солнце сползло за горизонт, оставив после себя багровое зарево. На село опустились сумерки, и только сияет в высоком небе яркая первая звезда.

– Она пришла на шестой день, кажется. Ничего не сказала, только улыбнулась. А я и сам будто язык проглотил. Сижу как дурак, молчу, что сказать – не знаю. А она тогда рядом села, и говорит: “Знаешь, как красиво на море? Когда волна за волной набегает на берег, шумит, пенится, играет. Тут у тебя так тихо. А море, оно разговаривает. Шепчется. Знаешь, сколько у него историй? Всех не запомнить. А знаешь, сколько загадок? Всех не разгадать. Ты о нём ничего не знаешь, а оно о тебе – всё. Ты смотришь на него, а оно смотрит на тебя, и всё-всё знает. Видишь? Смотри!” – и куда-то показывает прямо. Я туда смотрю – а там-то что, там поле. Небо над ним, облака. Я и спрашиваю: мол, на что там смотреть-то? Глядь – а её и нет. Пропала…

Петух кричит в третий раз. Странно, думаю я, и чего б ему вечером-то горланить? А старик, помолчав, продолжает:

– Она ещё приходила, раз пять или шесть, и я никогда не успевал заметить, откуда она приходит… Всё говорила о море, рассказывала… А я и не знал, что ответить. И когда она пришла в последний раз… Помню, я ей тогда сказал: “Я не видел моря, но ты так о нём рассказываешь, что я даже стал думать, не съездить ли мне туда. Посмотреть, послушать”. Она удивилась будто. Говорит: мол, а зачем ехать-то? Ты, мол, смотри внимательно, и увидишь. И снова рукой показывает туда, в поле. Я тогда рассердился, дурачина. Вскочил и говорю ей: “Какое тебе там море? Поле там, и нету больше ничего! Да и ты незнамо кто и откуда, пропадаешь каждый раз! А я тут сижу, жду – и что? Расскажешь опять про свои глупости, да и пропадёшь, словно и не было тебя!” Она только вздохнула, невесело так. Сказала: “Тогда я уйду. Вот увидишь море – вернусь. Увидишь море – снова встретимся”. И пропала, прямо на глазах растаяла, как туман на Солнце. А я так и остался стоять. Не мог поверить… А на следующий день запил пуще прежнего, три недели из запоя не выходил, всё пропил. Выходил сюда, звал её… Имени-то не знал, а всё равно звал. Говорил всё: вернись, вернись. Я увижу море, обещаю… Но она так и не вернулась. А потом мне какая-то сволочь спирт метиловый вместо обычного подсунула. Вовремя опомнились, правда, откачали… Только вот ослеп я напрочь. С тех пор ни работать не мог, ничего. Утром выходил, по стенкам, по забору, чтобы не упасть… Добирался сюда, садился на скамью… и всё ждал её, ждал… хотя и понимал, что не увижу её, даже если появится. Вот ты мне скажи, нечисть: увижу я её или нет?

Мне неловко. А он смотрит на меня своими слепыми глазами, смотрит умоляюще. Ждёт, что скажу.

– Молчишь, да? Я же знаю, что ты нечисть. Чую тебя потому что. Ведь сорок лет прошло почти. Я научился вашего брата отличать от человека, нутром отличать. Хотя и не вижу…

Не зная, что ответить, вздыхаю. А он отворачивается и снова смотрит туда, в одну точку прямо перед собой. И говорит:

– Я ведь теперь вижу море. И слышу. Ты видишь? Вон оно, прямо перед нами. Слышишь, как шепчет? Знаешь, что говорит? Видишь – волны о берег бьются? А я вижу. И жду: она ведь обещала. Обещала, что вернётся, когда я увижу море. Но я уже давно его вижу, много лет, нечисть, много лет. А её всё нет и нет. Мне бы… Мне бы хоть её голос услышать! Хотя бы смех её, – слышишь, что говорю? Ведь и мать померла давно, и сестра теперь невесть где. Никого в этом мире у меня не осталось, слышишь? Я не знаю, кто она была, нечисть. Но ты, если ты знаешь… Если знаешь её, – ты ей скажи, а? Скажи, что я вижу море. Скажи, нечисть! Скажи, ну что тебе стоит…

Тогда я встаю со скамейки и иду прочь. Над селом молчаливо сияют звёзды. Где-то вдали выводит свои рулады соловей…

Я иду прочь. Я знаю, что сейчас будет. Я слышу, как старик вдруг охает и шепчет, шепчет горячо, сквозь слепые слёзы:

– Это ты! Ты пришла, ты вернулась! А я… я вижу море! Я вижу море! Слышишь?! Я вижу море!.. Эй, ты! Нечисть! Спасибо тебе! Спасибо, что сказал ей! Я вижу море! Я вижу…

А потом он вдруг замолчит.

А завтра они найдут его на этой скамейке, – растерянно улыбающегося, невидяще смотрящего туда, где шепчет свои загадки их незримое море.

Теперь всё закончится. Его ожидание закончено. Теперь он счастлив.

Я иду прочь. Я не хочу на это смотреть.



Ладышкино, 7.05.2015