Первое

        Я родился в 1947 году, в Тбилиси, в Учебном переулке. Однако самые ранние мои воспоминания связаны не с домом, а с нашим отъездом и жизнью на даче.               
        Мы добирались туда на автобусе, открытом, с брезентовым верхом, широком, с одною дверцей для пассажиров - впереди, справа от водительского кресла. Эти автобусы принадлежали СОЮЗТРАНСу и их так и называли в народе - "Союзтранс". До автостанции мы шли пешком через Старый Верийский мост. Вещей - керосинок, посуды и прочего - было такое количество, что приходилось нанимать носильщика, "мушу", и мы вместе с ним и его тачкой, нагруженной нашим добром, представляли собой живописное, немыслимое для современного человека зрелище.               
        Ак Булак / Белый Ключ / Тетри Цкаро - так называлось место нашего отдыха. Впрочем, на всех трех языках - на татарском, русском и грузинском это означало одно и то же: Белый Ключ, то есть Белый, Светлый Родник.               
        И действительно, родник у поворота с Поселения, улицы, на которой мы жили в первое мое дачное лето, на улицу Центральную - родник этот был и остается главной местной достопримечательностью. Воды в нем так много, что она бьет струями из нескольких труб, вставленных в гранитную облицовку и течет потом небольшим ручейком в выложенной камнем канавке у тротуара.               
        Именно так и гуляли мы обычно: к роднику, потом вдоль бегущей светлой воды к местному Парку. Туда, где под старыми липами стояли в траве широкие гранитные скамьи, ноздреватые, с черными пятнами мха в углублениях. По скамьям бегали страшные своей угрожающей раскраской черно-красные жучки-солдатики.               
        Тут же был клуб: бильярд, кинотеатр. С бильярдом я познакомился позже, уже школьником. А вот первый в моей жизни фильм я увидел здесь и помню его до сих пор. Старая лента: "Три мушкетера". Нет, не с Боярским, конечно, и даже не более ранний французский фильм середины 60-х. Это была американская картина, еще довоенная, с какими-то немыслимыми поварами, песенкой, которую тут же стали распевать все местные мальчишки, в том числе и Резо, сын хозяйки - он пел ее, сидя на дереве перед нашими окнами.               
        Дерево это выросло косо,  под углом примерно 45 градусов,  и оно тоже запомнилось мне,  так что я сразу узнал потом  именно по нему и двор,  и дом,  где мы снимали комнату - как выяснилось,  когда мне не исполнилось еще и двух лет.               
        А в комнате,  на выбеленной известкой стене, висела черная тарелка репродуктора.  Дома у нас такой не было - был радиоприемник "Москвич",  коричневый,  с розоватой ребристой передней панелью  и прямоугольной, почти квадратной, шкалой,  посреди которой - кирпичная башня Кремля.               
        Он принимал передачи только на длинных волнах - коротковолновики  реквизировали с началом Войны,  чтобы никто не слушал вражескую пропаганду.  Но все-таки у некоторых они сохранились - довоенные немецкие "Телефункены".  Как оставались ещё в семьях старинные монеты,  уцелевшие после изъятия дореволюционных денег - российских и иностранных.               
        Наши,  медные и несколько серебряных,  хранились в небольшой открытой шкатулке слоновой кости.  Мы катали их друг другу с Ирой,  сводной кузиною,  сидя на полу,  раздвинув ноги, чтобы монеты не укатывались под буфет,  и они проваливались иногда в щель между половицами.               
        Так и лежат они там,  в нашем старом доме,  в подполье - с тех пор прошло уже 65 лет.   Иры давно уже нет на свете,  а сам я,  жив ли я  в действительности теперь - безо всех,  без всего,  что окружало меня в детстве?