Квадратура треугольника

Этот рассказ является продолжением тематики, начатой в рассказах "Белый снег" и "Выполненное обещание".

Немного трясущимися от холода пальцами мужчина взял из рук продавщицы бумажные салфетки, кротко ей улыбаясь.
- Платочки – это важно, - негромко он произнес, однако в ответ прозвучала лишь цена. Кассир протянула руку – мужчина обратил внимание на то, как отблескивала кожа на ладони и пальцах. Он снова кротко улыбнулся и спрятал взгляд в кошельке, выискивая монеты. Затем он двумя пальцами сразу извлек требуемую сумму и положил «железо» на протянутую ладонь. – У Вас достаточно нежная кожа. Каким кремом Вы пользуетесь? – Вот теперь у кассира немного потеплело на душе, поскольку данное её состояние отразилось и на её лице.
- Самый простой. Вот этот, - она протянула покупателю тюбик с кремом, выудив его из-под прилавка. – У нас такой не продаётся, но я могу подсказать, где его можно найти.
- Будьте любезны, я был бы Вам крайне признателен. – Мужчина улыбался теперь смелее и, спрятав бумажные салфетки во внутреннем кармане своего пальто, сложил руки на груди и принялся ждать, пока продавщица напишет ему адрес магазина на листке бумаги.
- Вот, держите, там вход прямо с улицы. – Она в конце концов улыбнулась, слегка склонив голову набок.
- Благодарю Вас. До свидания, - он вышел из магазина и сразу же поднял воротник, прячась от вьюги, окутавшей вечерний город. На его часах было без десяти двенадцать, поэтому мужчина, тяжело вздохнув, осознал, что домой он сегодня уже не попадает. Обреченно вздохнув, он сунул руки в карманы, нащупывая там сигареты и зажигалку. Прикурив, он побрёл по пустой улице в сторону более-менее оживленного проспекта, где можно было бы найти кофейню, в которой он ещё ни разу не был.
А продавщица в магазине всё это время, а потом и ещё в течение получаса пыталась сохранить медленно ускользавшее прикосновение только что ушедшего покупателя, пустым взглядом вцепившись в одну из витрин, словно опасаясь, что эта приятная пустота вдруг внезапно испарится, оставив её в лютом, как снежная вьюга за окном, замешательстве. Единственная мысль, посетившая её за эти самые полчаса, была: «Какой же сегодня за окном белый-белый снег...»

* * *

«Я закрываю глаза.
Я закрываю глаза и вижу: моя школа. Моя школа никогда не была одной в своём роде – их было несколько. Когда мы переезжали из Самары с родителями, я подумал, что это, скорее, будет неплохим приключением, но я никогда не задумывался о том, что это приключение затянется на долгие десятилетия. Моя школа – та, которая мне запомнилась – неотделима от Санька, поскольку он был самым первым человеком, который наиболее искренне обратился ко мне по имени. Когда мы с ним впервые перекурили, я понял, что нам суждено идти по этой дороге жизни исключительно вдвоём, максимум втроём, но если только это случится позже формирования нашего собственного, двуединого внутреннего круга. Моя школа мне дала уверенность в своих силах, потому что я больше ни разу не сомневался в том, что я должен делать дальше, как решил – так оно и должно быть. Во всяком случае, это правило всегда и абсолютно всегда должно было работать на меня, на окружающих – только если они сами на то пойдут. Моя школа была мне своего рода... моей собственной школой, я был там директором, я там был бухгалтером и непонятной по количественному составу свитой завучей. Я учил и помогал учиться тем, кто шёл рядом со мной, впереди меня и за мной.
Я открываю глаза – и снова их закрываю. В этот момент за окном мелькает несколько автомобилей, создающих впечатление вечной спешки куда бы то ни было.
Я закрываю глаза и вижу: квартира на Купчинской. Наш круг (внешний, не внутренний) принял в себя бедняжку по имени Виктория. Наш круг стал и для неё своего рода школой, поскольку предыдущие 10 лет Вика лишь зазубривала и зубрила. А тут у неё глаза открылись – и она сумела их не закрыть. Наш круг стал для неё опорой, поддержкой, которой она никогда не чувствовала даже от матери или отца. Мы были триедины: два старших брата и сестра, которым не терпелось познать, научиться познавать и научить познавать – особенно этого не терпелось мне. Наш круг был настолько идеальным и гармоничным, что мы даже не ощущали того, как учились, учили и познавали друг друга, как неизведанные планеты, вращавшиеся вокруг какого-то незыблемого, невероятного и неизвестного – а потому пугающего до дрожи в мизинце левой ноги – центра. До сих пор я не могу себе даже представить, что находилось – и находится – в этом центре. Но что самое удивительное – Санька меня обошёл и познал этот центр целиком и полностью, аккурат в период моего отсутствия. Я это вижу по его глазам – как и то, что он сам до сих пор не понял, что он познал его. А я постоянно метался между разными вещами и людьми в надежде – тщетной, но всё-таки! – что я обнаружу и центр, и его ядро, и вообще – сумею в нём раствориться.
Я открываю глаза – я смотрю на сидящих людей в дальнем углу кофейни, которые о чём-то тихо перешёптываются – я смотрю на чашку недопитого кофе на соседнем столике – я снова закрываю глаза.
Я закрываю глаза и вижу: длинный коридор с открытыми дверьми, из которых струится мягкий белый свет. Я плыву по этому абсолютно пустому коридору, но не вижу, что меня ждёт вдали – там ни тьмы, ни света. Я не могу остановиться, но и ускориться тоже не в моих силах. Я начинаю заглядывать в дверные проёмы и вижу: пустая университетская аудитория, моя комната на Купчинской, зелёная поляна под открытым небом, Дианку, играющую с Викой, Мадлен... Я внезапно для себя останавливаюсь и приближаюсь к дверному проёму, в котором я увидел Мадлен. Я вижу то, как она сидит за столиком, украдкой поглядывая на мою персону в летнем парижском кафе. Я вижу, как она поправляет свою шёлковую шаль, скрывающую её великолепные волосы. Я вижу её внезапно окаменевшее лицо и понимаю, что она только что разглядела моё лицо. Её даже передёрнуло – она всегда жила одним моментом, никогда не задумываясь о завтрашнем дне. Именно это меня в ней, наверное, и подкупило. Она не умела верить, потому что никогда ничего не ждала, не выпрашивала – словом, не понимала, почему люди обижаются. Она словно никогда не обижалась, не умела этого делать. Она умела злиться и вымещать свою злость – я это осознал в полной мере. Она умела вредничать, делать это со всей страстью, на какую только была способна, но это всегда продолжалось – как и злоба – максимум час. И именно её неумение обижаться сыграло с ней самую жестокую шутку, на которую только способна судьба. Ей был дан шанс поверить, дождаться, но, так как она не умела и совершенно не хотела ждать меня – она испугалась настолько сильно, что её сердце не выдержало такого напряжения. Зря наша пожилая гувернантка, наша седая Мадам, говорила, что Мадлен умерла от тоски – это была не тоска. Это была единственная в её жизни обида, но от того и самая чёрная, на которую только была способна её душа. Я чувствую её обиду до сих пор. До сих пор меня мучает чувство вины за то, что я не попросил у неё прощения. Милая Мадлен... Я пытаюсь прикоснуться к её щеке, но я больше не вижу её – слезы слишком сильно застлали мне глаза, а руку через проем я просунуть не сумел – что-то не пустило. А потом это что-то меня поволокло дальше по этому коридору. Я последний раз взглянул на Мадлен… на мою Мадлен.
И приходится открывать глаза – не то я рискую слишком крепко уснуть и не расплатиться за свой кофе.
Я открываю свои глаза.»

* * *

- Папа! Ты как всегда копошишься!
- Господи, Ди, я тебя умоляю, не шебурши, а? – Саша стоял перед зеркалом и завязывал галстук, правда, немного безуспешно, поскольку его уже третий подряд вариант узла превращал галстук скорее в косынку, нежели придавал респектабельности внешнему виду. – Мы же в любом случае не опоздаем, верно?
- Да, ну и что? Нам ещё надо успеть купить цветы и подарок! – Диана бегала по квартире, словно вихрь, её волосы, отливавшие шёлком, придавали этой беготне свой, особый шарм. – И если ты не поторопишься, то некоторые магазины закроются! А там такие цветы, каких она ещё ни разу не видела!
- Я так думаю, что цветов-то она как раз таки видела больше, чем мы с тобой, вместе взятые. – Наконец, завязав галстук, Санька стал причёсываться и исправлять мелкие недочёты в своём внешнем виде: пылинки, соринки, потёртости на обуви... Ко всему этому прибавилась складка на пиджаке, увидев которую, Алекс, тяжко вздохнув, начал ставить гладильную доску. Диана включила утюг.
- Давай я поглажу, а? У меня это выйдет в сотни раз быстрее, чем у тебя!
- Спасибо, Дианочка, однако я прекрасно помню, как ты мне один раз погладила рубашки. – Ди прыснула и наконец-то села на диван, немного успокоившись. – Давай-ка я лучше сам буду глажкой – а заодно и готовкой – заниматься.
- Если я не научусь гладить и готовить, кто меня, такую безрукую, замуж возьмёт?
- Всё придёт со временем, Ди, не переживай. – Алекс принялся гладить свой пиджак, попутно поглядывая на свою дочь. – Это всё равно не самое страшное, чего стоит стесняться или что-то в этом духе. А у тебя полно других качеств и достоинств, делающих тебя весьма интересной особой. – Алекс усмехнулся, после чего надел уже отглаженный пиджак. – Обувайся и потеплее запахнись, на улице очень страшная вьюга. – Диану словно сдуло с дивана, но Саша её успел поймать за руку. – Держи ключи от машины. Заведи, пожалуйста, её и прогрей.
- Хорошо, пап! – Диана умчалась одеваться, а Саша, усмехаясь, только покачал головой.
Когда он спустился, машина была уже прогрета и готова к старту. Они заняли передние сиденья, пристегнулись. Сразу было видно, что едёт отец с дочерью – настолько они были похожи. Ещё не начинало темнеть, поэтому, чтобы успеть до темноты по всем адресам, Саша скорее тронулся с места.
- Куда поедем сначала?
- Давай в тот небольшой магазинчик, где продавались такие милые украшения и сувениры? Ну... в том торговом центре, где мы были дня три назад? – Глаза Ди загорелись, Саня лишь рассмеялся.
- Давай туда, хорошо! Там же был очень интересный цветочный магазин, где было много необычных и свежих цветов. Может как раз к завозу подъедем, кто знает?
- И правда! – Диана улыбнулась, поправила волосы, после чего как-то приутихла и стала смотреть в окно. – Пап... а он вернётся? Ну или хотя бы зайдёт? – Сашку даже передёрнуло от неожиданного вопроса, однако сам себе он его задавал за последний месяц, наверное, не одну сотню раз. В конце концов, друзья…
- Я верю в то, что он зайдёт. Как минимум зайдёт. – Саша крепко сжал руль.
- Именно сегодня? Ведь сегодня такой день... – девочка впилась взглядом в отца, ожидая от того ответа, которого, к слову, ждать пришлось достаточно долго.
- Ну... Дани никогда не отличался особой пунктуальностью в таких вопросах. Но я верю, что твой крёстный к нам всё-таки заглянет. Может даже на ночь останется. Мне самому бы с ним поговорить, именно сегодня поговорить. Хотя ждать я его готов и десятилетиями.
- Я помню то, как мы с ним увиделись в первый для меня раз – он был довольным и счастливым, а потом, когда вернулся из Парижа, он был мрачнее, чем торт «Графские развалины». – Алекс усмехнулся сравнению.
- Да уж… Но у него на то были достаточно веские причины, Ди. Он не мог не быть мрачным. Ты же сама всё прекрасно знаешь, разве нет?
- Да, знаю. Мне жаль, что у него всё так вышло. А с другой стороны, - игриво продолжила Диана, - он теперь свободен. И на меня может внимание обратить. – Тут Саня не удержался и рассмеялся. Смеялся он долго, но сумел взять себя в руки.
- Юморишь не в меру, доча! Поверь мне, пожалуйста – даже если останетесь последними людьми на Земле, он к тебе не то, чтобы не притронется – он на тебя в таком смысле и не посмотрит. Я знаю его в этом плане. Мне даже говорить ему ничего не придётся – он даже будет первым, кто расскажет мне о какой-нибудь твоей или его попытке построить отношения между вами двумя. Мы, кстати, приехали. – Ди немного обиженно фыркнула, однако в глубине души она была полностью согласна с отцом.
Зайдя в торговый центр, они разошлись: Диана отправилась выбирать подарок, Саша – за цветами. Через полчаса они встретились на стоянке: Диана с шарфиком, аккуратной и стильной подвеской и парой статуэток пингвинов, а Саша – с букетом, который гордо именовался «Россыпь эмоций». Несмотря на весь пафос названия, букет был хорош собой: в нём как-то очень гармонично сочетались цветы, названия которых скорее примешь за названия насекомых или имена древних богов – к примеру, протея, агапантус, аспидистра, гиперикум. Была там ещё роза, но она скорее, вплеталась в букет, чем была основной.
- Пап, какой он красивый! Как мне нравится! Я думаю, что ей тоже понравится!
- Я надеюсь, дочь. Я надеюсь... – Саша осторожно уложил букет на заднее сиденье, рядом с подарками Дианы, снова завёл автомобиль – и они снова поехали. Улицы города постепенно пустели, темнело, загорались фонари – а машина ехала по всё более и более безлюдным улицам. Наконец, они остановились.
- Мы приехали, правда? – Диана спрашивала с энтузиазмом, однако не без некоторой толики грусти в голосе. Саша, судорожно сглотнув, ответил.
- Да. Мы на месте.
- А знаешь... – Ди уже не старалась сдерживать подступавшие слёзы, - Мы ведь и правда сюда никогда не опоздаем, верно?
- Во всех смыслах, Диан. И как гости, и на ПМЖ. Главное – это всё-таки не спешить, верно?
- Да, пап. Пойдём, а то я ещё нас задержу здесь со своими соплями. – Ди немного успокоилась и улыбнулась. Саша, насколько ему хватало сил, ответил взаимно. Заглушив двигатель и забрав с заднего сиденья подарки и цветы, отец с дочерью вышли из машины и подошли к воротам.
К воротам, ведущим на кладбище, где была похоронена:
«Моя верная жена»
«Моя любящая мать».

* * *

«Я не пойду сегодня к себе.
Я вообще не хочу там появляться ближайшие три дня. А может я к себе не вернусь неделю. А может, вообще продам эту квартиру и перееду куда-нибудь в другое место. Чтобы меня больше не преследовал этот вездесущий дух опустошения.
Всю ночь я провёл в кофейне, наблюдая за своими путешествиями по моим же внутренним мирам, и за той компанией в углу. В конце концов, они умудрились уснуть, а я ими настолько восхитился, что попросил у официантки их счет и заплатил за них полностью. Надеюсь, оценят, но по сути мне больше был важен сам факт моего действия, чем факт их благодарности.
А теперь я иду и еду, еду и иду в сторону нашей с Саньком Спящей Красавицы. Её так называю только я и только в своих мыслях – боюсь, что ни Ди, ни Алекс не оценят. А я ведь помню... Я помню многое, если не всё. И самое яркое воспоминание, которое я сегодня пересматривал едва ли не чаще, чем Мадлен, было связано с тем, как мы с ней познакомились. Вика тогда была ещё ученицей, школьницей, почти выпускницей. Но не испугалась, зашла к нам продрогшая, озябшая и испуганная. И до жути разочарованная. Не повезло с парнем. Но у нас с Алексом получилось исправить её настроение (правда, после изрядной доли выпитого и её долгого рассказа). А потом мы пошли спать. Все втроём.
Я помню ту тишину, которая нас окутала, словно шерстяным шарфом. Нам было тепло втроём под одним пледом. Я даже мог тогда почувствовать дыхание каждого из них в отдельности, увидеть то, как моё дыхание вплетается в их причудливые завитки и кольца. Мы спали, но мы танцевали без движений и без единого шороха, которые могли бы помешать нашей гармонии... Я мог петь своим дыханием, подпевая их дуэту, но уже тогда я понимал, что моя роль заканчивалась бэк-вокалом. Саня и Вика – как Саня и я – сразу установили свой внутренний круг, в котором должно было произойти что-то великое и таинственное. Что-то, к чему нет доступа простым смертным, к коим, видимо, причислялся и я. Это могло обидеть, но это только не меня – я был более, чем рад. Я знал, что их ждёт впереди и надеялся, что это будет на всю жизнь.
Кто знал, что одна половина этой жизни окажется такой короткой?..

* * *

«Когда я смотрю на тебя здесь – мне всё равно чудятся твои глаза и твой негромкий смех. Я всё равно вижу, как ты берёшь на руки Диану и негромко шипишь на меня, чтобы я вёл себя потише, готовя тебе чай. Я не могу видеть тебя иначе, кроме как засыпающей после тяжёлого дня. И одновременно я вижу тебя просыпающейся в воскресное солнечное утро, когда кончики солнечных лучей нежно пробегают по твоему лицу, от чего твои ресницы вздрагивают – и ты медленно открываешь глаза.
Когда я смотрю на тебя здесь – я вижу то, как ты пришла к нам тогда, давным-давно, замерзшая в холодной питерской ночи, в слезах от невыносимой обиды, не жаждущая ничего, кроме долгого покоя и сладкого сна. Я вижу тебя сейчас, как видел тогда, когда мы спали втроём на моём диване – беззащитную, нежную и загадочную, хоть и выговорившуюся нам в полной мере. Я чувствую запах твоей кожи после душа у нас в квартире – ты пользовалась моим гелем для душа, который пах миндалём и корицей. И ты – словно цветок, была нежна и прелестна, словно ядро орешка – крепка и пикантна. Я уже тогда, после той долгой ночи, задумался о тебе... нет, о Тебе. И Ты для меня была самым большим подарком на все мои неотмеченные дни рождения.
Когда я смотрю на Тебя здесь – я не вижу серый камень. Я не вижу креста над ним, я не вижу тебя внутри деревянной коробки, зарытой на несколько метров в землю. А если и вижу – то только спящую и готовую проснуться от моего самого робкого прикосновения. От моего выдоха. От моего взгляда. И проснуться только с тем, чтобы мне ещё раз напомнить, как ты меня любишь. И чтобы в ответ услышать, как я тебя люблю.
Вика... С днём рождения»

* * *

«Мамочка, милая, любимая, дорогая, поздравляю тебя с днём твоего рождения!
Я понимаю, что от тебя я твоего ласкового «спасибо» не услышу сейчас, но верю, что ты, как это часто бывает, вновь навестишь меня в моём сне, прижмёшься губами ко лбу и будешь долго плакать, причитая, что нам с тобой ещё очень долго до полноценной встречи там, где ты сейчас находишься. Я туда торопиться не буду, ты только не обижайся. Но я буду долго и упорно жить только лишь для того, чтобы при встрече с тобой рассказать, как я чудесно провела свою жизнь и что мне не о чем жалеть. Я надеюсь, что ты там, наверху, тоже не жалеешь о прожитом, пусть и не таком большом.
Мамочка, милая, любимая, дорогая, я тебе купила шарфик, чтобы ты зимой не замёрзла! Я его оставлю тут, повяжу вокруг креста, чтобы ты его сразу же увидела и надела!
Я очень скучаю, мам. Мне очень грустно, когда я смотрюсь в зеркало и вижу, что у меня твои волосы, глаза, уши и губы. Мне грустно оттого, что я не смогу сравнить тебя с собой и поразиться тому, что мне ещё далеко до той красоты, которой наградили тебя. Да и вообще... Даже на фотографиях – мне очень далеко до тебя, мам.
Мамочка, миля, любимая, дорогая, я хочу подарить тебе эту подвесочку – это самый последний писк моды, чтобы там, наверху, когда ты её на себя наденешь, все вокруг только и восхищались тем, как тебе она идёт!
Я помню про твою любовь к нелетающим птицам – и потому ещё оставлю для тебя этих двух пингвинчиков – я помню, ты рассказывала, что у тебя была вся коллекция из Киндера. Эти такие же. Извини, я всех найти не успела, но хотя бы этих двух возьми – пусть они тебе напоминают о нас с папой...
И прости, что я так сумбурно  и часто про себя – я правда скучаю, мам. Мы скучаем. С днём рождения».

* * *

«Вики... Я узнал о том, что произошло по возвращению из Парижа – да и вообще из всех своих странствий. Белый снег, знаешь ли... От своих пророчеств мне не сбежать, видимо. Вики, я прошу меня простить за то, что я только сейчас в первый раз взял себя в руки и притащил свою тушу к тебе, в твой день рождения. Да, с праздником! И у меня для тебя есть подарок, но о нём чуть позже.
Я знаю, о чём думают Сашка с Дианкой. Я знаю, как им сейчас – даже сейчас – тяжело на душе. Я вижу их лица и понимаю – тебя они до сих пор любят так, как если бы ты была жива. Знай – я тоже тебя люблю. По-своему, но люблю. И мне тоже тебя не хватает. Хоть я и знал тебя куда меньше, чем Сашка с Дианкой.
Господи... Мне так страшно было идти сюда... Ноги словно опутали железными кандалами, горло сдавило, руки ноют, а голова болит так, словно меня засыпало камнями. Вики... я был таким дураком, что не посылал ни одной весточки вам, пока вы жили все вместе. Вики, прости меня и за то, что я отлучился на какое-то время от Дианы, хотя обещал самому себе глаз с неё не спускать – в ней такая огромная частица тебя, что ты даже не представляешь. Вот просто – со стороны и по прошествии некоторого времени виднее, насколько в ней много тебя. Теперь я обещаю и тебе, что глаз с неё не спущу – всегда буду рядом. Не зря же я её крестный, верно? Жаль, что крестили уже после того, как ты ушла. Это было очень красиво.
Вики... Я тебя поздравляю с праздником. И хочу подарить то, что является для меня важным. Кто-то этого может не понять, но я тебе объясню. Когда мы с Саней познакомились, я его научил курить. И когда мы с ним курили, тогда, в детстве и не только – это было для меня словно погружение в нирвану. Моментальное и полное. Вики, я помню, как ты нас гоняла с курением, но я всё же тебе скажу – эта сигарета, которую я положу под камень – твоя. Она из той самой пачки, которую мы начали с Сашей в пятом классе. Когда ты её заберёшь, пожалуйста, просто вспомни меня и выкури её как можно медленнее – я её старался наполнить своими мыслями и душой. Только чтобы хоть какая-то частица меня сумела попасть в твой внутренний мир и узнать целиком, что там и как оно там. Саня и Ди сумели это сделать и без таких вот ритуалов, а у меня не получилось – не успел.
Я просто хочу, чтобы ты знала – ты для меня навсегда останешься частью нашего маленького треугольника. Нашего большого круга.
Я тебя люблю. С днём рождения, Вики».

* * *

- Я догадывался, что ты всё-таки придёшь. – Алекс протянул руку и улыбнулся, вытирая другой рукой набежавшие слёзы. – Даже не так – этот снег без цвета – а для тебя это в диковинку. Потому-то ты и здесь верно?
- Ты целиком прав, Сань. – Дани, вместо рукопожатия обнял друга. – Прости, что пропал.
- Не извиняйся, это для меня уже привычно, если честно.
- А вот для меня – нет! Дядя Дани! – Ди крепко обняла крёстного и... разревелась, зарыв лицо в его пальто. – Не уходи больше, прошу тебя, живи с нами, тебе это понравится! Мы даже всё-таки купили ту квартиру на Купчинской, о которой я так много слышала! Давайте жить там! Все вместе! Только не уходи, я тебя умоляю! – Даниэль даже опешил от такого напора. Саша напротив, грустно улыбался и повернулся в сторону ворот, попутно вытирая продолжавшие набегать слёзы.
- Ди... Я твоей маме сейчас обещал то, что пообещаю тебе – я тебя никогда не оставлю. Даже когда сам где-нибудь здесь найду уютненькое местечко. Чего ты, глупенькая?.. Ты так похожа на свою мать, ты не представляешь...
- Дань, Ди, давайте уже дома поговорим – буря усиливается и я боюсь, что это может стать проблемой для нас даже с учетом машины. – Даниэль и Диана неспешно побрели вслед за Алексом по кладбищенской тропинке. Он обернулся. – И знаешь Дань... – тут Алекс резко осёкся, несколько раз переменился в лице, после чего с облегчением вздохнул и упал на колени.
- Папа?! Что с тобой?!
- Сань, ты как, цел, что случилось?
- Посмотрите... – Саша указал в сторону могилы Вики. Дани и Ди обернулись, поначалу немного всматриваясь, а потом оба вздрогнули и шумно, но с облегчением выдохнули. – Она была здесь. Она была с нами. Она всегда с нами. – Саша упал на снег и как будто облегченно захохотал, разрывая тишину, воцарившуюся на кладбище. Следом за ним, так же смеясь, в снег упали и оставшиеся его спутники.
И им казалось, что вместе с ними смеётся кто-то четвёртый – кто-то близкий, родной и любимый. Завёрнутый в шарф, с подвеской на шее, держа в руках букет цветов, пару пингвинчиков... и дымящуюся сигарету, аромат которой долетел до каждого из трёх человек.