Портал

(Igor Palmin photo)


Гриша Крысьев стоял с острым складным ножиком посреди скучной дороги. Ноги его были согнуты, голова буйно взъерошена, одежда мятая, борода черная, с седыми и рыжими островками, правая рука выставлена вперед, - Гриша готов был стоять до последнего, терять ему было нечего – только ножик один остался.

Соседи объяснили областному следователю, что сначала Григорий жестко бухал у себя дома, позже ушел куда-то, дня на три, потом опять появился, когда уже изба догорела. Он вернулся на пепел, на торчащую печную трубу, и смотрел как над ней идет облако. Слишком просто смирился он, принял ущерб, как умеет такое делать недалекий или святой человек. В нашем случае было ясно: низкий синенький огонек алкоголя незаметно для окружающих сжег и чувство собственности Григория, и его страх, и его лживые клятвы.

На центральной улице поселка Гриша какое-то время делал выпады, будто колол рапирой, перекатывался по обочине, как медведь-ревун, притворялся невинным, улыбаясь в лицо невидимого противника, совершая следом коварную и безудержную атаку, нанося раны призракам, не совместимые с их жизнью на Земле - за последний час Крысьев убил в этом стиле не один десяток пронырливых тварей. И когда он насытился зверствами, перешел на, подавленную у многих, потребность унизить – и Григорий дерзил проходящим бабам, и плевался в окно, с удовольствие драл за уши шаловливых детей, философски-доходчиво объяснял мужикам, что они тут - никто.

Балаган от Гришиных фортелей стоял такой увлекательный, что никому из редких, неподалеку стоящих, свидетелей и в голову не пришло пожаловаться в милицию на безумства пропойцы. Дул холодный ветер, подтекало из низких туч, на столбах висели невзрачные флаги - перед наступлением зимы остальная природа затихла. Очевидцы со смаком приветствовали распахнутый, как Бородинская панорама, внутренний мир непосредственного участника исторических для него событий.

Перемещался Крысьев в своем воображении от дома к дому, с улицы на улицу, появляясь неожиданно там, где его не ждали, - конденсировался из воздуха, превращаясь в твердый объект, способный вредить, - и опять распадался на атомы. Собутыльники с резаными ранами, пышногрудые продавщицы винно-водочных отделов, лишенные болтливых языков, не верившие, что завтра он придет с деньгами, вся эта сплоченная седая партийная ячейка фабрики с выбитыми зубами, верящая в коммунизм без вранья, и охранник, без уха, Ван Гог, напугавший Григория Крысьева возле складских ящиков, куда он сел срать в первую морозную ночь – все они хорошо запомнили последнюю встречу – Гриша вел себя дерзко, ловко, пожалуй, даже, - харизматично.

Подавляющее число интеллигентных, культурных людей, знавших Гришу, однотипно комментировали былые события, - все их выводы сводились к тому, что, конечно ж, они не желают Григорию зла, но за все те гадости, весь тот ужас, который чинил бесноватый Гришка атеистически настроенной общественности, он должен был жариться в адском пламени, и уже позже, в своем следующем воплощении, просто обязан был пообещать исправиться - то есть, родиться поганым отродьем, или любым другим отвратительным существом, на которого не то, чтобы пальцем показать, смотреть издалека было бы противно.

Но случилось иное: Гриша рухнул на четвереньки и дополз до ближайшей лужи. Он увидел там свое отражение: из воды на него смотрел молодой озорной пес, - он махал себе хвостиком, приглашая шагнуть к нему прям в незакрытый портал бытия. Пса качало, шла рябь по воде, он был белый, как Гришина белая горячка. Этот пес рассказал Крысьеву сразу, что собаки живут не долго, где-то в пять раз меньше, чем люди, но зато, в качестве компенсации, этим псам дают чувство, которое трудно объяснить - будто внутри них без устали и явного вмешательства с их стороны вращается гигантская космическая воронка, переданная по наследству от исчезнувших высокоразвитых цивилизаций.

Белый пес отступил несколько шагов назад, выставил попу наверх, будто бы потягивался, положил морду на лапы и добавил, что любой человек, посмотревший в глаза такому существу, становится светлым, и не то, чтобы лампочка внутри загорается, а вон там, глубоко в его сердце, открывается дверь, - приложил пес лапу к груди, - выводящая в мир, - будто в щели сырого сарая сидишь, и становится виден приятный нагретый денек, будто пчелки летят и висит у соседей малина, - и тогда уже смертного не остановишь.

Гриша выслушал молча собаку, вытер глаза рукавом, посмотрел в своем воображении на центральную улицу поселка, которая никого не приведет туда, куда надо, - и шагнул в эту лужу, покрытую тонким вчерашним ледком.