Опричник

  Трехсотлитровые  бочки  со  спиртом  стояли
в  нашем  отделении  за  семью  печатями
и  под сигнализацией. Мы использовали спирт
в производстве реактивов. В другом отделении растворы этих реактивов засасывали в ампулы. Затем  ампулы  вручную  запаивались,  а после промывались спиртом.

 Весь  приход-расход   фиксировался
в журнале под расписку получателя.

  При переезде завода  на новое место многие работницы  уволились  или  ушли на пенсию,
не  желая  тратить  жизнь  на  долгую  дорогу.

  Набрали учениц. Я тоже только начинала там работать. Ученицы производили брака больше, чем полагалось по норме. Спирт, пошедший на ненормативный  брак, нигде не учитывался.

  На  заводе,  как  и  везде  тогда,  существовал народный контроль. И меня - я сопротивлялась! - избрали  в  этот  орган.  Я ни в каких проверках
не участвовала, да и не могла, так как покидать в  рабочее время  наше отделение повышенной опасности не полагалось.

  Я  знала,  что  народный  контроль  проверяет, выключены  ли днем электрические лампочки,
не  капает  ли вода из кранов, соответствует ли норме вес котлет в столовой.

  Но на отчетное собрание пришлось пойти.
Я  взяла "Науку и жизнь",  вознамерившись решать  кроссворд  с  картинками,  пришла пораньше,  села  сзади... Но  слева  и справа
от  меня  так  мирно и спокойно  спали, что
и я задремала.

  Очнулась  я   от   агрессивных  выкриков,
несшихся с трибуны. Орал Баранов, глава заводского  народного  контроля,  бодрый мужчина  раннего  пенсионного возраста:

- Я карал врагов народа, у меня
руки  были  по  локоть в крови!

  Меня  чуть не сожгла ненависть,
вспыхнувшая ярче тысячи солнц.

  Не только я, все спящие проснулись,
и  мой  сосед  пояснил:

- В сталинские времена он
был военным прокурором...

  И вот этот опричник и каратель врагов народа обнаружил,  что спирта потрачено за год на 270 литров  больше,  чем  полагалось  по  норме  на выпущенную продукцию.

  Он  заявился  к нам в отделение и стал мне угрожать  судом,  следствием  и выплатой по розничной цене... хватио бы до конца жзни. Требовал объяснительной записки.

  Я  его  не  испугалась.  Во-первых,  я  понимала, что  его  время  уже  прошло,  во-вторых,  спирт
я  не  крала,  совесть моя была чиста, за каждый литр,  потраченный  у  нас в отделении я могла отчитаться,  а  за  выданный  под  расписку я не отвечала,  в-третьих,  я знала, что приговор мне вынесут,  если  что,  какой  им  будет  нужно, независимо  от  моей  вины... А  в-четвертых, всплеск ненависти вызвал  повышение уровня адреналина,  сделавший  меня  еще  храбрее.

  Мой коллектив, напротив, был напуган.

- Пошел вон! Никаких объяснений я тебе давать не  буду!  Докажи  мою  вину,  попробуй!  Я свою невиновность доказывать не обязана. Убирайся вон!

  Он покраснел, озлобился, но не сидеть
же  ему  у  нас  весь  день - убрался!

  Спирт  нам шел самый-самый. В сертификате стояло:  из  лучших  сортов  пшеницы, высшей очистки. А стоил он по оптовой цене 55 копеек литр.  Из  литра  получалось  две  с  половиной бутылки  водки  по  10 рублей. Так что я могла просто  обогатиться,  меняя  этот  эквивалент
на  всевозможные  материальные  ценности и  услуги.

  Красть - не мое. Предпочла спать спокойно.

  Преследования кончились. Совершенно,
как и не бывало.

  Больше меня в народный контроль
не избирали.

  У Баранова было шестеро детей. Наверное, он научил  их  любить  Сталина,  а  те своих детей научили.

  У  тех,  кто  Сталина не любил, детей было поменьше... В отличие от палачей, жертвы
не  оставляют  наследников.