Великая Отечественная глазами моих родителей

       Семьдесят лет Великой Победы! Святой праздник для нашего народа. У каждого он свой, но для всех нас он един. Един своим духом, един порывом, един скорбью, един памятью…

       Три поколения родились в мирное время, но люди помнят, люди знают, люди чтят. Тех, кто воевал, кто лёг в братские могилы, кто пропал без вести, кто прошёл ужас плена, кто пропахал пол-Европы, отвалялся в госпиталях и медсанбатах, дошёл и расписался на Рейхстаге. Тех, кто оставался в тылу и своим трудом, своим здоровьем ковал победу нашего народа.
 
       Это перешло в нашу генетическую память народную и её не стереть, не исказить, не очернить, как бы этого не хотели, не пытались делать ныне наши недруги, каким бы благими пожеланиями они не прикрывались в своих потугах.
Мы помним! Мы знаем из уст своих родителей, как, какой ценой досталась эта Победа, и эту память, эти знания передадим детям и внукам!


       Предлагаю Вашему вниманию воспоминания моих родителей о тех далёких, таких  героических, и таких трагичных годах. Им повезло: они не участвовали в боях и сражениях, как большинство их сверстников, они учились в военном вузе. Но они были свидетелями того времени и оставили всем нам в память свои воспоминания. Пусть же и они лягут в общенародную копилку Памяти нашего народа…



МАРГАРИТА ГОЛЫШЕВА

               
                КОГО ПОМНЮ И ЧТУ. МОЯ СЕМЬЯ.
                (Выдержки)



Друзья, мы собрались на юбилей,
Хотя могли бы не собраться.
Мы – очевидцы грозных дней,
И те – кто нам помог в живых остаться.

Пускай нам скажут: «Повезло!»
Да, повезло в живых остаться,
Стараться всем смертям назло
И горстке тех, кому пришлось сражаться.

Их мало, кто остался с нами,
И легче посчитать их будет вскоре.
Они как памятники сами
Тех тяжких лет войны и горя.

И потому их юбилеи
Вдвойне сегодня нам дороже.
И пусть цветы везде алеют,
И память подвиги их множит.

      (Мамины стихи.
Ленинград, 1987 г., 40-летний
Юбилей окончания института).


                ПРЕДИСЛОВИЕ.


       …Эти записки написаны мной – Голышевой Маргаритой Флегонтовной, урождённой Поповой. Родилась я в 1924 году. Отец мой, Попов Флегонт Петрович, родился в 1897 году, умер 1 марта 1986 года в Кишинёве. Родился он в селе Малая Минуса, Красноярского края. Мама, в девичестве Тольская Галина Андреевна, родилась также в Сибири, в городе Ачинске, Красноярского края, в 1901 году. Умерла 5 августа 1971 года в Кишинёве…

       (Мама прожила 76 лет и ушла из жизни 14 марта 2000 года в Хабаровске.          Виталий Голышев).


                Я И МОЯ СЕМЬЯ.


       …Это были грозные предвоенные годы. Как поётся в песне, исполняемой И.Кобзоном (автора не помню) «Год сорок первый, начало июня – все ещё живы, все ещё живы». А 22 июня вся страна уже знала, что Гитлер вероломно напал на Советский Союз. Вероломно и с огромной скоростью двигался на восток, захватывая один город за другим. Потянулись вдоль дорог эшелоны – на запад с военной техникой и воинскими частями, а на восток – с эвакуированными людьми и вывозимыми на восток заводами и пока ещё гражданской техникой и оборудованием.

       У меня впереди был 10 класс и его окончание, у папы – призыв в стройбатальон где-то на Урале, а у мамы – многолетний труд, без выходных дней, отпусков, с карточками на хлеб, вместо которого приходилось иногда есть и жмых. Ребят из нашего дружного интернационального 9 класса (11 национальностей) - (а жили они тогда в узбекском Андижане. В.Г.) – из города сдуло как ветром. Большинство ребят были взяты в училища, а то и просто на фронт, где они все и погибли в первые дни войны. Школу закрыли, расформировали по разным, чуть ли не сельским, классам. А наше большое светлое школьное здание отдали под госпиталь.

       Наконец десятый класс окончен. Сорок первый – сорок второй учебные годы были самыми трудными и для учителей и для учеников, многие из которых были эвакуированными. Впереди была полная неизвестность. Желание идти в медицинский институт, как я всегда мечтала, пропало после окончания краткосрочных медицинских курсов.

       Практика в разных отделениях городской больницы показала, что медицина меня уже не интересует. Медицинские курсы давали возможность попасть на фронт, а дальше – гарантию на приём всё в тот же институт без экзаменов. Фронта я не боялась. Во-первых, юность бесстрашна, во-вторых, неизвестно, чем всё может обернуться для молодой девушки.

       Хотелось ещё попасть в Московский институт инженеров связи, эвакуированный в Андижан из Москвы. Я подавала документы туда и была зачислена абитуриенткой. Но эта перспектива отпадала, так как надо было как-то существовать. Мама работала на заводе бухгалтером и вела полуголодное существование. Папа в это время был в трудовой армии. Приехал распухший, больной, комиссованный по болезни – язвы желудка. Я работала на заводе учётчицей и получала гроши. Какая уж тут учёба? Разные мысли бродили в голове о своём будущем.

       И вдруг фортуна улыбнулась мне и ещё трём моим подружкам. В нашей компании был парень из Ростова – сын военного политрука – капитана. Его отец побывал в командировке в Ленинабаде (Таджикистан), куда был эвакуирован или передислоцирован из Москвы Высший военный Гидрометеорологический институт Красной Армии.

       Он сообщил нам, что в Ленинабаде производится набор на первый курс этого института ребят и девушек в количестве 100 человек девушек и приблизительно такого же количества ребят. Нужны были кадры для фронта, поэтому выпуск должен быть ускоренным. Условия приёма и учёбы были сказочными. Всем курсантам (или как тогда называли принятых в институт – слушателям) выдавалось военное обмундирование, бесплатное питание и ещё стипендия 300 рублей. Лекции читались лучшими московскими преподавателями и профессорами по институтской программе.

       Это был воистину дар небесный, не известно за что данный нам в такое тяжёлое для страны время. Документы оформлялись через военкомат, вызов тоже, нужно было сдать три экзамена и пройти мандатную комиссию.

       В первых числах 1943 года мы четверо будущих военных метеорологов оказались зачисленными в этот институт. Все наши проблемы были враз разрешены. Это был подарок судьбы, в то время, когда наши одногодки гибли на фронтах войны, мы сидели, правда, не всегда в тёплых аудиториях, но всё же с затирухой не в пустых желудках, и слушали лекции.

       В конце 1943 года наш институт эшелоном был возвращён в Москву. На территории теперешнего Гидрометцентра нас ждали два здания. Одно пятиэтажное здание не было достроено из-за начала войны. В нём должен был разместиться метеорологический факультет с аудиториями, общежитиями и подсобными помещениями. Второе здание трёхэтажное было разрушено бомбой. Там размещался гидрологический факультет. Нам – слушателям предстояло всё это достроить и переделать. За лето нами были освоены многие строительные профессии и к осени мы уже смогли сесть в аудитории на занятия.

       Мы были счастливы, что жили в Москве, хотя в городе свободно мы появлялись не часто. Нам было присвоено младшее офицерское звание «младший техник-лейтенант». И к концу второго курса мы уже гуляли в перешитых шинелях с белыми офицерскими погонами.

       Осенью 1944 года нас ждал ещё один сюрприз. Институт переводился в Ленинград, на Васильевский остров, рядом с Биржей и Ростральными колоннами на стрелке Невы. Нам было отдано трёхэтажное здание института имени Павлова, где ещё в то время был слышен визг и лай собачек, над которыми сотрудники института проводили эксперименты.

       Это был очередной, поистине царский, подарок судьбы. Ленинград был ещё малолюден. Величественный дворцы и здания стояли почти без обитателей, так как из эвакуации вернулась малая часть людей, а большинство старых коренных жителей сотнями тысяч лежало на Пискарёвском кладбище.

       Ленинград нас заворожил. Эти исторические постройки, дворцы, здания и украшения, набережная Невы, белые ночи – всё это неописуемо действовало на нас. У многих прорезался поэтический дар. Я могла часами ходить по этим малолюдным улицам и изумляться каждому строению, каждому уголку города. Думалось: за что судьба сделала нам этот бесценный подарок. Не сон ли это? Нет, не сон, а явь, и это всё происходило с нами.

       Наконец наступил День Победы 9 мая 1945 года. Что делалось в городе и в наших общежитиях – надо было видеть! Описать это было не возможно. Весь наш институт стоял на голове вверх ногами. А в городе хватали первых попавшихся людей, одетых в военную форму, и качали или подбрасывали в воздух. Иногда люди попадали незаслуженно в герои. Раз военный – значит победитель.

       Наряду с радостью было и много огорчений и горестей. Так, у Юры, с которым мы были почти помолвлены, его отец погиб под Берлином 5 мая. Он поехал посмотреть поверженный город. В местечке Зеефельд он нашёл своё вечное упокоение, так как, не доехав немного до Берлина, его автомобиль наскочил на мину.

       Было тяжёлое ранение и смерть в госпитале, смерть после окончания войны, 5 мая, после стольких лет надежды на скорое возвращение домой. Конечно, эта трагедия не могла быть сглаженной радостью общей победы.

       А сколько было таких трагедий. Люди прошли несколько лет тяжёлых потерь и ожиданий мирной заслуженной счастливой жизни. И вот в последние дни и часы смерть побеждала жизнь. Какая несправедливость!

       Но многие дождались и счастливых минут встречи с домом, близкими. Жизнь продолжалась!..





ЮРИЙ ГОЛЫШЕВ


                НАЧАЛО ВСЕХ НАЧАЛ.
                (Фамильная Сага).
                (Выдержки).


                Пока мы боль чужую чувствуем,
                Пока живёт в нас состраданье,
                Пока мечтаем мы и буйствуем,
                Есть в нашей жизни оправдание.
                (Андрей Дементьев)



       …Итак, в 1940 году простились мы со школою. Ребята моего 10 класса 1922 года рождения были призваны в Красную Армию. А я 1923 года рождения направился сдавать экзамены в Казахский горно-металлургический институт. Был принят на маркшейдерское отделение горного факультета.

       В мае 1941 года после окончания первого курса института мы отделением были направлены на геодезическую практику в, до чертиков знакомый мне, Талгар. После успешного завершения этой практики мы солнечным утром 22 июня 1941 года, преодолев на автомобиле 25 километров, оказались в Алма-Ате. За семейным обеденным столом услышали по радио тревожно-взволнованный голос Молотова, передававшего громовую весть о нападении фашистской Германии на Советский Союз. Войну СССР объявили Италия и Румыния.

       Отец, участник 1-й мировой, Гражданской войн и боевых действий на китайской границе Семиречья, отчетливо представлявший себе, почем фунт военного лиха, замолк и посуровел. Я же, собиравший газетные вырезки карикатур Б.Ефимова и Кукрыниксов, по ним предчувствовал эту возможность. Но война все же обрушилась. Это тяжелое сообщение оборвало семейную словесную и душевную радость моего окончания геодезической практики в родимом для отца Талгаре.

       В конце июля 1941-го мне пришла повестка явиться в военкомат. И со знакомого алмаатинского железнодорожного вокзала поезд мою оживленную команду призывников помчал в Ташкент. Вскоре нас определили в Чирчикский (под Ташкентом) запасной стрелковый полк.

       Народу и лошадей в этот полк было призвано много. Выдали нам выгоревшую на азиатском солнце хлопчатобумажную форму с заплатами из свеже-зеленого материала на интересных местах, большие ботинки с обмотками, воинские панамы. Заставили ухаживать за лошадьми, к которым мы, городские ребята, не знали, с какой стороны подходить. Так как в переполненном полку было более трех с половиной тысяч красноармейских ртов, то воинской столовой приходилось кормить призванных в четыре смены.

       Вскоре для устрашения молодежи в полку был устроен суд военного трибунала над группой дезертиров полка. Одного из них во всеуслышание приговорили к расстрелу.

       Нагрянувшая страшная война требовала не только строгого соблюдения воинской дисциплины, но и духовной стойкости физически здорового молодого воинства. Надо заметить, что юность того времени была самой физически крепкой частью населения страны. Более того – такой здоровой молодежи, рождения 1921 – 24 годов, не было ни в царской России, ни в последующие годы в Советском Союзе и ни в настоящей России. Не будет ее и в ближайшем будущем в нашем отечестве.

       В канун войны в Алма-Ате на призывных пунктах военкоматов комиссии признавали годными к военной службе 95 % призывного контингента. А в 2005 году таковых в России было около 30 %! Чем же это объяснить? Прежде всего, тем, что рождавшиеся дети в 1921-24 годах являлись на свет в более экологически чистую среду. Промышленность лежала на боку после двух разрушительных войн – не загаживала природу. Автомобильный парк – главный загаживатель атмосферы – был в мизере.

       А голодные годы и сухой закон снизили потребление алкоголя до 1,5 литров на человека (теперь же выпивается 15 литров). Тогда было не до спиртного – не хватало хлеба для проживания. Вынужденные трезвенники и малопьющие родители рождали здоровеньких малышей. О наркотиках знала в те годы в основном медицина. А теперь ими травится в стране до 4-х миллионов человек, из которых значительная часть – молодежь. Свою положительную роль сыграло и тогдашнее недорогое приличное медицинское обслуживание населения, и жесткое преследование шарлатанов от медицины, наводнявших рынки поддельными медикаментами.

       Это только мои здоровые сверстники могли выдюжить внезапные, хорошо подготовленные удары фашистского вермахта, несмотря на чудовищное сталинское истребление лучших высших военных руководителей Красной Армии в преддверии кровопролитных столкновений, на государственные и военные ошибки в начале войны.

       В начале сентября 1941 года вдруг в мой полк пришёл приказ нашего командующего войсками Среднеазиатского военного округа С.Трофименко – студентов ВУЗов отпустить по домам.

       Война огненным шаром катилась по западным территориям Союза, а я в Алма-Ате продолжил учебу на 2-м курсе института. Через неделю вновь повестка. Опять Ташкент и Чирчик. Полк, в котором я только что служил, убыл на фронт. А в его казармах формировалось кавалерийское училище. Командиру моего учебного эскадрона я понравился – лучше всех прыгал через спортивного коня. Но из-за близорукости был отчислен из училища.

       Объявился снова в Сталинском райвоенкомате Алма-Аты. Вскоре меня в третий раз призывают и опять направляют в Ташкент. Видимо, меня неспроста вновь направляют в колоссальный центр Туркестана, в который по зову души и добрых родственников моей будущей жены Маргариты с великой радостью прибывали позже.

       А тогда узбекский Ташкент был для меня и моих сверстников лишь сборным пунктом для направления в таджикский Ленинабад. В этот древний Ходжент, куда в далеком прошлом доходил со своим войском Александр македонский в именитом походе на Восток, а затем повернул назад в свою Римскую империю, в октябре 1941 года был эвакуирован Московский высший военный гидрометеорологический институт Красной Армии. Мне посчастливилось сходу сдать вступительные экзамены. В ноябре 1941 года я был зачислен слушателем гидрологического факультета этого военного института.

       Институт по тем немирным временам был многочисленным. И когда во второй половине лета 1942 года фашистские войска дошли до Сталинграда, численность его была основательно сокращена – 50 % слушателей института была направлена на фронт. В нашем гидрологическом отделении из 29 осталось 12.

       Отчислили слабоуспевающих в учебе. Среди отчисленных оказался и Яша Сегель – исполнитель роли Роберта тогда широко известного фильма «Дети капитана Гранта». В оставшуюся дюжину вошли: Валентин Варядченко, Валентин Шмаков, Герман Башмаков, Юрий Голышев, Марк Вайсберг, Иван Ильченко, Владимир Барчунов, Виталий Курбатов, Эрвилий Луцкий, Борис Дайховский, Михаил Соколов, Константин Белов. На момент написания этих строк в живых осталось только двое: Валентин Шмаков и Юрий Голышев.

       (Всю жизнь они называли себя «12 апостолов», а своё военное братство – «апостольским». До 70-летнего Юбилея Победы дошёл только мой отец, которому 92 года. Виталий Голышев).


       В это грозное для отечества время правительство Союза по настоянию Генштаба оставило этот сокращенный военный институт в целях подготовки гидрометеорологических кадров для крупных войсковых штабов, авиации и военно-морского флота. Немцы в своих вооруженных силах уже имели достаточное количество этих военных специалистов. А эта необходимость была вызвана прежде всего тем, что главные воюющие страны Второй мировой лихорадочно трудились над созданием атомного оружия и надеялись применить его в ходе войны.

       У нас надобность в офицерах этой службы возросла. Они, в новых условиях войны, глубже понимая природные изменения при применении этого чудовищного оружия, обязаны предметнее сориентировать командование фронтовых объединений при разработке и осуществлении наступательных и оборонительных операций. Прогнозирование же радиационной обстановки при применении ядерного оружия, а также дезактивация пораженного личного состава и боевой техники возлагались на армейскую химслужбу и ее подразделения.

       А то, что Советский Союз тогда готовился к атомной войне, мы – слушатели военного гидрометинститута в 1942-м из окон наших аудиторий видели, как нескончаемым потоком по центральной улице Ленинабада двигались грузовые машины с урановой рудой. Добывалась она близко – за полноводной Сыр-Дарьей в её правобережных горах Моголтау. Левобережный же Ленинабад своей главной магистралью упирался в речную паромную переправу, на которой при обслуживании транспорта зеленая улица предоставлялась для автомобилей с этим серым смертоносным грузом.

       Конечно, администрация областного Ленинабада, чувствуя военное время, гостеприимно предоставила для нашего института лучшие служебные здания центра города, спортивный стадион. Военные и специальные дисциплины в нас внедрялись плотно – по 10 часов в сутки.

       Мы несли гарнизонную службу, ловили на железной дороге фронтовых дезертиров, помогали военкоматам выявлять городских уклонистов от военной службы, выгружали раненных фронтовиков, заготавливали местное топливо. Помогали убирать хлопок. Питались скудно – зимой доппайком был купленный хлопковый жмых. А летом помогали убирать урожай фруктов. Особо привлекали нас соблазнительные абрикосовые сады. Позже тогдашняя слушательница – моя будущая жена Маргарита об этом времени напишет:

«Карманы, полные урюка,
  в Ходженте были иногда,
  но часто пусто было в брюхе,
  когда мы съехались туда».

       Поздней осенью 1942 года, после убытия на фронт половины личного состава, к нам в институт прибыло молодое пополнение. Среди появившихся новобранцев были и из узбекского Андижана: школьные одноклассники Женя Ковалева, Рита Попова, Надежда Закотнова, Генрих Янюшкин.

       Так вот, среди прибывших из тогдашнего Андижана мне больше всего приглянулась Рита Попова. Военный институт не только познакомил нас, но и позже породнил.

       Нам всем оставшимся слушателям военного ВУЗа, несмотря на накальную военно-учебную службу и голодноватость, чертовски повезло – мы не попали на передовую кровопролитных сражений против гитлеровцев. Мне же особо повезло – я встретил чудо-спутницу жизни, с которой в согласии пропутешествовали по белу свету 54 года. Вот уже 7 лет, как она ушла из жизни, а я продолжаю писать не только о себе, но и о ней, и о тех, с кем мы соприкоснулись в совместной жизни.

       Но, пожалуй, более ранне-удачливым стал мой институтский дружище Валентин Михайлович Шмаков. До поступления на наш военный гидрофак он уже был заправским речником – ходил на судах по Волге помощником капитана. Одним из первых сменил армейскую пилотку на магическую летную фуражку (мы носили тогда летную форму). Его, стройного и красивого, сразу же в Ленинабаде присмотрела обаятельнейшая эвакуированная ленинградка Галя. Не устоял под натиском ее чар Валентин. 9 мая 1943 года (ровно за два года до Великой Победы) они первыми из нашего отделения сыграли свою свадьбу. Ныне счастливые киевляне отпраздновали 65-летие совместной жизни. Валентин был бессменным политкомиссаром нашего отделения.
 
       Он и позже остался неуемным организатором наших семейных отделенческих встреч и переписок. Первая по его инициативе и с его помощью самая яркая и запоминающаяся встреча бывших институтских гидрологов состоялась в 1973 году в Ленинграде в Таврическом дворце. Тогда там состоялся международный гидрологический съезд. Главным организатором его был тогдашний начальник гидрометслужбы Союза генерал Е.Федоров (бывший на станции «Северный Полюс-1» вместе с И.Папаниным). А в 2007 году флагманское судно «Академик Е.Федоров» участвовало в арктической экспедиции на Северный полюс при установлении флага России на его дне.

       Еще с Ленинабада московская и ленинградская гидрометеорологическая профессура покладисто вкладывала в нас специальные знания по профилирующим дисциплинам. А главным военным воспитателем был у нас в Ленинабаде полковник Кабалов. Он еще в Первую мировую, командуя полком во 2-й Самсоновской армии в восточной Пруссии, попал в плен к немцам. Вскоре бежал из плена. Преподавал тактику в московских военных академиях.

       Он был душевным куратором и умелым наставником нашего отделения в Ленинабаде. Порой засиживался с нами в аудитории почти до отбоя, комментируя нам ход боевых действий на фронтах. Его жена преподавала в нашем институте немецкий язык. Он знал французский. Нас учили английскому. Но главным нашим языком с ним был удивительно доверительный язык взаимопроникновенных симпатий. Мы все в отделении были разными, но одинаково сыновним теплом платили нашему военному кумиру за его уверенный патриотический оптимизм в отношении исхода войны в то тревожное время нашествия коричневой чумы на нашу страну.

       Кроме речника Шмакова в наше гидрологическое отделение был определен и Герман Башмаков – сын истого речника с семиреченской реки Или. Были в отделении и одаренные художники Марк Вайсберг и Иван Ильченко. Это искусство их сблизило. Они дружбу сохранили до конца своих дней. Мы об их таланте узнали еще в Ленинабаде в 1942 году.

       Иван и Марк в короткий срок нарисовали в красках большой портрет начальника института полковника Старкова после его ухода из жизни. Иван не расставался со своим юношеским призванием на протяжении всей жизни. Он даже разрисовал пейзажами стены, как своей последней хабаровской квартиры, так и квартиры дочери. Но Марк и Иван были разными художниками. Если Ивана увлекало чисто художественное направление, то Марку была более люба плакатная живопись, которую он умело дополнял блистательными фотографиями. Этим он позже и зарабатывал на свою семейную жизнь.

       Нашим командиром отделения был Валентин Варядченко. Его актюбинский земляк Миша Соколов слыл у нас по праву ходячей энциклопедией. Мой алмаатинский коллега Владимир Барчунов был увлечен изучением языков. Он позже в Алма-Ате подарил нашему малолетнему сыну Виталию книжку на английском языке (ее уникальность состояла еще и в том, что помещенные в ней стихи были в карандаше переведены на японский язык). Его отец и моя будущая теща трудились в 1923-32 годах на одном строительном участке Турксиба.

       Если Виталий Курбатов был нарасхват у институтских слушательниц, то Костя Белов лучше всех танцевал танго и фокстроты. Ну, а «пан» Дайховский (так мы его величали в отделении) был мастером на все руки. Жизненной энергии у него было сверх нормы. Он брался с азартом даже за те дела, в которых ничего не смыслил. Его к этому приучила юношеская жизнь в Западно-Белорусском Слониме. Тот край тогда был под поляками, которые всегда любили деньги. Эту привычку он просто унаследовал от них.

       Однажды в Ленинабаде сырдарьинские портовики обратились к начальнику института с просьбой – отпустить к ним на сутки для ремонта катера «инженера-механика» (так он им представился) Дайховского. «Да он совсем не инженер-механик», - отбивался от портовиков начальник, но уступил их настойчивости. И Дайховский отремонтировал катер … руками своего коллеги Шмакова – бывалого речного механика.

       Как-то таджик – директор хлопкового маслобойного завода, появившись у клуба шелкокомбината, который нам отвели под военное общежитие, поведал нам во время перекура у клуба о том, что он сгоряча повздорил с главным инженером завода. А тот ушел. Завод встал. Дайховский, услышав это. Заявился домой к главному инженеру со «злодейкой с наклейкой». Выведал у него – что и где надо сделать на заводе. Вскоре завод заработал. Руководитель завода таджик не только поблагодарил нашего пана, но и вознаградил. И это было только началом его дальнейшей кипучей деятельности в институте.

       Итак, в тяжелое для страны время и отступления Красной Армии под натиском войск Германии и её союзников мы, морально придавленные обстановкой на фронтах, с осени 1941 года проучились полтора года в Ленинабаде. После наших побед в декабре 1941 года под Москвой и на рубеже 1942 и 1943 года – под Сталинградом – с великой радостью воспринимали их, вспоминая при этом оптимистические прогнозы хода сражений нашего преподавателя полковника Кабалова, сделанные им для нас еще в мрачные моменты для Родины. В честь этих ярких побед теплой таджикской весной 1943 года провели институтский спортивный праздник на стадионе, на котором присутствовали горожане и выздоравливающие воины из госпиталей.

       В июне 1943 года старшекурсникам (в том числе и нам) были присвоены первые офицерские звания – «младший техник-лейтенант». Вскоре институту разрешили вернуться в свои московские пенаты на Красной Пресне на Большевистской, 13. Ярко простившись с Ленинабадом, мы начали собираться к переезду в Москву.


       Мы были в дороге, когда под Курском разгорелась решающая битва с оккупантами. Прибыв в Москву, мы, прежде всего, посетили парк Горького, где увидели продырявленные нашими артиллеристами и танкистами фашистские «тигры» и «фердинанды». Может быть, среди этих броне-экспонатов, выставленных для всеобщего обозрения, были и те, которых побил и отцовский 492-й отдельный противотанковый полк РВГК, имевший к тому времени на вооружении 100 мм противотанковые пушки.

       В Москве, на Большевистской, 13 приступили к восстановлению здания гидрофака, пробитого вражеской бомбой. А метфаковцы рядом начали достраивать свою пятиэтажку. В спортзале, который размещался во дворе этих двух зданий, обустроили общежитие с двухэтажными нарами.

       Однажды в этом временном нашем общежитии неожиданно появился начальник гидрометслужбы Союза генерал Е.Федоров. Я, будучи дежурным по гидрофаку, встретил именитого папанинца такой громкой командой: «Смирно!», от которой генерал вздрогнул, а за моей спиной со второго этажа нар свалился на пол спавший отдыхавшей смены слушатель. Но мой четкий рапорт начальнику заглушил этот шум падения. Чтобы отвлечь внимание генерала от шумного случая, я находчиво пригласил его в другое, более прибранное, помещение общежития. Позже наш новый начальник института контр-адмирал Иванов, вошедший в зал в конце этой встречи, оценил мою расторопность.

       Кроме строительно-ремонтных работ мы занимались учебой, заготовкой дров под Волоколамском, разгружали вагоны, охраняли их. А с наступлением отопительного сезона несли офицерскую рабочую вахту в нашей котельной – других истопников у нас тогда не было. Главным сантехником наших зданий был Эрвилий Луцкий, а могучим доставалой стройматериалов и всего остального, конечно же, был резвый Борис Дайховский.

       Несмотря на сумасшедшую загруженность, мы радовались тому, что институт перебазировали в Москву. Это был период больших столпотворений в столице. В ней стремились побывать фронтовики. В город возвращались эвакуированные, покинувшие его в тяжелом октябре 1941-го года. Нам повезло увидеть на площади Восстания прохождение по Садовому кольцу 57-ми тысяч пленных немцев.

       Также посчастливилось услышать грохот и увидеть яркий первый огненный салют в Москве в честь освобождения Орла и Белгорода, побывать в Большом театре на опере «Князь Игорь». Находили время покупаться в Москве-реке. Весной и летом 1944 года я побывал на практике в гидрологической обсерватории на Рыбинском водохранилище и в Твери.

       Отчитались за практические задания и начали готовиться к переезду института в Ленинград. Отстроенная нами пятиэтажка и уютный спортзал понравились руководству Военно-дипломатической академии. Так как их ранг был выше, то нам поступила команда оставить наши здания и начать сборы к убытию в город на Неве.

       А у меня на слуху стали чаще появляться душевные слова моего семиреченского земляка – народного поэта – акына Джамбула Джабаева: «Ленинградцы! Дети мои, крепитесь. Недалек тот день, когда будет прорвана фашистская блокада вашего замечательного города на радость всем нам». И эти пророчества сбылись в конце января 1944 года. Мне довелось видеть его в 1939 году в Алма-Ате на вещевом рынке – базаре. Ему принадлежат и проникновенные слова о русском Александре Пушкине:

  «Жемчужины песен ты миру создал,
  Из черного века твой гений сверкал».

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

«Раз пять собирались мы в Ленинград,
  И столько же возвращались назад.
  Вот кончены сборы, избит генерал…»


       Напевали мы собственную песенку тогда. Лишь с пятой попытки Сталин разрешил наш въезд в деблокированный Ленинград. А генерала избили в ресторане у Никитских ворот наши фронтовые институтские новобранцы.

       В октябре 1944 года мы с институтом объявились на Васильевском острове Ленинграда. Тогда еще у Ростральных колонн стояла зенитная батарея. А по Тучковой набережной (ныне набережной Макарова) девушки в военной форме проносили противовоздушные «колбасные» аэростаты.

       В опустевшем красивом трехэтажном доме № 2 «а» по этой набережной, где раньше располагался Павловский институт, с разрешения его ученика – физиолога академика – генерала Орбели, мы временно разместились. Здание своими силами подготовили под аудитории, кабинеты, библиотеку, столовую. Так же, как в Ленинабаде и Москве, заготавливали дрова, сено для подсобного хозяйства, несли охрану дома и своих складов.

       Нам сразу бросилась в глаза неимоверная разница между взъерошено-многолюдной Москвой и медлительно-степенным Ленинградом. Пережитая блокада и героическая оборона чувствовались во всем. Мы своей плотницкой бригадой офицеров днем трудились в институте, а в вечерние часы помогали стеклить окна разбитой фабрики на Петроградской.

       Постепенно жизнь в городе преображалась. Мы в институте вошли в плотный учебный график. Слушательский состав военного института стал сплоченней, ярко проводил свой досуг, крепла дружба. Этому способствовал актовый зал, который мы с разрешения академика Орбели использовали для своих культурных мероприятий.

       С балкона этого зала мы благостно любовались видами центра Северной Пальмиры: на Петропавловскую крепость, Зимний дворец, Ростральные колонны. Основная масса слушателей на отдых размещалась в многоэтажке рядом с Государственным гидрологическим научно-исследовательским институтом на Съездовской линии Васильевского острова. А нашему отделению выделили на Петроградской стороне, на улице Красных курсантов помещения Военно-топографического училища. Удаленность нашего жилья мы остро ощущали зимой, когда строем двигались туда по Тучкову мосту под воздействием студеного ветра в наших легких шинелёшках.

       В зиму 1944-45 мы вжились в учебную обстановку на новом месте, в размеренный режим только что оправившегося от чудовищной фашистской блокады города. Бесспорно, радовались успехам Красной Армии, которая весной 1945 года продвигалась по немецкой земле к логову фашизма – Берлину.

       В это время получил два фронтовых письма: от отца – капитана 3-й ударной армии и двоюродного брата Родина – ст.лейтенанта 5-й ударной армии. Они между собой в боевом походе на Берлин переписывались и каждый из них считал себя находящимся ближе к столице Рейха.

       А там их ждала горькая участь – отец 5.05.1945 погиб в Берлине, не увидев окончательной победы. А Герман Родин после вхождения в Берлин 12.05.1945 был контужен при уничтожении не сдавшегося подразделения немцев. Об этом я узнал только осенью 1945 года. Под Берлином погиб и брат отца Николай…

                *     *     *


       Завершить выдержки из военных воспоминаний моих родителей хотел бы собственным стихотворным посвящением отцу – к его 85-летию (1 января 2008 года):


Нет, не Благая весть и не Евангелия свет
Собрали всех вас в грозном 41-м!
Когда полёг в сраженьях первых командиров цвет,
Страна готовить продолжала офицеров грамотных резервы.

Двенадцать молодых курсантов Питерского Гидромета,
Двенадцать молодых прекрасных, пламенных сердец…
Вы приняли из рук фронтовиков Победу, словно эстафету,
Как те Апостолы, что приняли из рук Христа учения венец.

Апостольское братство пронесли достойно вы сквозь расстояния и годы.
Его не тронули ни зависть, ни успехов чванство, ни невзгоды.
Но беспощадно время уносило вас в миры иные - друг за другом,
Смыкая братский ваш союз, как строй военный, тесным кругом.

Увы! Закон природы на Земле для всех един.
Сегодня ваше воинское братство  представляешь ты один.
Я не ищу слов утешенья. Заменю их всех сполна
Словами мудрой книги русского философа Ивана Ильина:

«Приемлющий утехи старости и не утратив юности даров,
Сколь счастлив человек, в чьём сердце прежняя поёт любовь,
И детская сверкает искренность из старческого ока.
Тогда и жизнь его – благословенная Всевышним
                И людьми счастливая дорога!».


Фото: Ленинград, май 1946 года.

P.S. Мой отец, подполковник в отставке ГОЛЫШЕВ Юрий Прохорович, прошёл военными дорогами 32 года и окончил свой жизненный путь 12 октября 2017 года, на 95-м году, в Хабаровске.