Детские воспоминания о Великой Отечественной войне

В память об отце,
Семенцеве Михаиле Потаповиче,
погибшем в Великой Отечественной войне 1941-1945 г.г.

Мой отец рассказал о том, что пережил во время Великой Отечественной войны только недавно-наверное, тяжело было высказать боль, не хотелось жалости близких, не хотелось причинять им боль.
Теперь хотелось бы поделиться  детскими воспоминаниями отца с его слов.
Воспоминания о войне сына Защитника Отечества, Семенцова Юрия Михайловича

Великая Отечественная война. Она великая не только по масштабам, но и по неисчислимым бедам для нашего народа. Она исковеркала жизнь многим семьям, лишила родителей, детей. Наш народ столкнулся с неимоверными трудностями не только на фронтах сражения с фашистскими захватчиками, но и в тылу, - выживая и обеспечивая армию всем необходимиым.
Мне, сыну погибшего в 1943 году в Великой Отечественной войне Семенцева Михаила Потаповича, самому уже  80 лет. Война началась, когда мне было 8 лет. В моей памяти живы и отец, и его письма с фронта, и особенно, все военные годы:  беды и трудности, которые легли на нас, и которые пережили мы, как и все семьи ушедших на войну, ради спасения Родины от фашизма, Отечества от порабощения.
Отдельно хотелось отметить горечь и боль семей, которые не дождались возвращения с войны Защитников  Отечества, и остались без должного внимания государства: о них никто достойно не вспоминает, называя лишь число погибших воинов и отдавая славу  и почести выжившим.
О том, как тяжело сложилась жизнь семьи одного из не вернувшихся с войны, мне бы хотелось рассказать детям, внукам и правнукам фронтовиков - правду о жизни народа нашей страны в эти тяжёлые годы Великой Отечественной войны 1941-1945 годов.
Это нужно знать и помнить не только для сочувствия и сострадания, но и для того, чтобы люди делали всё возможное, чтобы не допускать войн, а решать все проблемы мирным путём, переговорами.

Родословная и место жительства предков фронтовика
Мои предки - типичные крестьяне-земледельцы хутора Карнаухов, Цимлянского района Ростовской области, располагавшегося в 7 километрах от реки Дон, на его правом берегу, и в 10 километрах от райцентра - станицы Цимлянской. Сейчас этот хутор находится на дне Цимлянского водохранилища -  в 1953 году несколько населенных пунктов было затоплено при строительстве Цимлянской ГЭС. Чтобы представить расположение, скажу так: это примерно на полпути между Ростовом и Волгоградом. Хутор располагался на излучине реки Котлубань (теперь река Цимла), по её обоим берегам, и насчитывал несколько десятков (до сотни) крестьянских дворов. Хутор условно делился на кутки: Балашов, Клеймёнов и Родимов. В главенствующем кутке – Балашове - размещались сельский Совет, клуб, школа, больница и почта. Наш дом находился в Балашове. Между кутками по берегам реки размещались огороды, а с севера - сады, или ливады.
В семье деда пятеро детей: три сына и две дочери: Михаил Потапович-мой отец, Стефан Потапович, Иван Потапович, Марфа Потаповна и Евдокия Потаповна. Все они, кроме Марфы Потаповны, защищали родину от фашистов в годы Великой отечественной войны в рядах Красной (Советской) Армии. Погиб в боях за Родину один из них - мой отец.
Родительский дом располагался на правом берегу речки, недалеко от клуба и школы. На чердаке дома я обнаружил запрятанные на хранение баян и несколько книг - там были книги Достоевского, Гоголя, Чернышевского, Толстого, а еще добротные валенки, которые спасали меня от морозов в суровые дни военных лет. Крыша дома была покрыта оцинкованным железом - знак зажиточности семьи того времени. В период коллективизации семья была на грани раскулачивания, но не была отнесена к «кулакам». Во дворе находилась кухня, построенная из пластин саманного кирпича. Внутри кухни было три закрома, наполненных зерном наполовину.
В 1939, в год рождения моей младшей сестры- Валентины отец устроился на работу в г. Ростове-на-Дону и вскоре забрал всю семью в Ростов. Работал отец бухгалтером в «Рыбпотребсоюзе».
Отец участвовал в 1939 г. в войне с Финляндией. Вскоре по возвращении он был призван в Красную Армию на переподготовку - до войны тогда оставался один месяц. Мама и мы, дети, остались одни. На что жили - не помню и не знаю. В 1941 году началась Отечественная война, и отец, не вернувшись с переподготовки, вступил в боевые действия. В письме, которое я помню, и которое долго хранил, он писал: «Эта война не сравнима с финской, она более суровая, жестокая, но будем надеяться на благополучие». Это строка из его последнего письма, которое сохранить мне не удалось. В 1943 году мы получили извещение о гибели нашего отца в боях за Родину.
Из сообщений, сохранившихся в моей памяти, мы знали, что наша Армия с тяжёлыми боями отступала. За несколько дней до подхода фашистских войск к  г. Ростову, «Облпотребсоюз» принял решение об эвакуации и предложил семьям сотрудников, в том числе и нашей семье, эвакуироваться на восток страны. Первый этап предполагал переезд водным путём до Волгограда - на  баржах, буксируемых катерами. Так мы оказались в одной из барж каравана, который двинулся в путь ночью. Всего в караване было 5 барж.
В эту же ночь, как мы узнали позже, фашисты осуществили первую бомбардировку  Ростова взрывными бомбами - в это время мы были уже в пути, в нескольких километрах от города.

До этого немцы бомбили г. Ростов зажигательными бомбами, и для борьбы с ними жители города дежурили на крышах домов и сбрасывали упавшие бомбы с крыш во двор, а затем помещали их в бочки с водой, чтобы предотвращать пожары. Одну ночь мама взяла и меня на такое дежурство.
Но я отвлёкся от той ночи, когда мы плыли в Волгоград. По рассказам соседей тогда, в ночь  отъезда, наша квартира была полностью разрушена прямым попаданием бомбы. Так нас с мамой впервые миновала смерть.
Помню как  в то время, когда наш речной караван довольно медленно продвигался вверх по реке к станице Багаевской,  над ним пролетел первый фашистский самолёт. Через некоторое время за первым самолётом появился другой, который обстрелял наш караван. Этот обстрел не смог остановить движение судов,  о числе  погибших я не знал. Второму, более жестокому обстрелу, наш караван подвергся в районе станицы Цимлянской. Здесь часть судов, среди которых был и наш, вынуждены были причалить к берегу для ремонта.


Некоторые люди с неповрежденных судов, насмотревшись ужасов обстрела каравана и гибели людей, решили высадиться на берег и отказаться от эвакуации. Мама тоже приняла решение высадиться, добраться до родительского дома в Карнаухове и там остаться переживать войну. Тогда мы не знали, что это решение помогло отвести от нас смерть во второй раз.




С котомками вещей в руках мы на второй день добрались до цели - т.е. до хутора Карнаухова, преодолев пешком 10 км. Здесь нас с радостью и с распростёртыми объятьями встретила сестра отца Евдокия, моя тётя Дуся, и мы вновь окунулись в жизнь в родительском доме.
Ближайшим событием была бомбёжка станицы Цимлянской. Немцы забросали станицу зажигательными бомбами, видимо зная, что основная часть домов её были из дерева - пожар был сильным. В итоге, примерно половина станицы сгорела, а зарево пожара нам довелось наблюдать из Карнауховской, с расстояния 10 километров. Мы смотрели на это зарево с тревогой, жалостью и гневом.





По слухам мы знали, что немцы приближаются к станице Цимлянской. В этих условиях руководство колхоза «Новый путь» хутора Карнаухов приняло решение эвакуировать работоспособное население с детьми в Волгоград. Была сформирована колонна из бричек, запряженных лошадьми и волами, на которые погрузились люди, в их числе и мы - и колонна двинулась в путь, сопровождая гурт коров.

Однако, после  пяти километров пути колонну жестоко обстреляли немецкие самолёты, рассеяв нашу колонну и оставив в поле трупы людей. В третий раз судьба отвела от нас смерть.
Проделав полпути, мы вновь вернулись в Карнаухов, вместе с другими оставшимися в живых.
Через несколько дней  немцы пришли в наш хутор. В памяти сохранилось, как некоторые жители хутора с хлебом и солью встречали немцев - боль, ненависть к ним до сих пор тлеет в сердце. В нашем доме, как, по-видимому, в самом добротном, разместили какого-то немецкого военачальника с денщиком Эрнстом. Имя его запало в душу, наверное,  потому, что из-за него мы чуть было не были расстреляны. Пристававший к маме Эрнст вынудил ее спрятаться от него на чердаке. Услышав чьи-то шаги, Эрнст подумал, что на чердаке прячутся партизаны, поднял тревогу, и открыл стрельбу по чердаку. Моя мама пряталась за кирпичной трубой. Видя безысходность, она отозвалась и вышла навстречу огню, случайно оказавшись живой. Немцы сразу увели её к начальству, а нас заперли в подвале и приставили в охрану автоматчика, который сказал нам по-русски, что нас расстреляют. Но смерть в четвёртый раз миновала нас. Спас нас от смерти заступничеством немецкий врач - Юрий Петрович, русский по происхождению, который, как оказалось позже, был связан с партизанским подпольем.
Около забора нашего двора немцы поставили вагончик на колёсах. В нём постоянно находились несколько солдат. Предназначение вагончика мне было неизвестно: то ли это был пункт связи, то ли охрана начальника-офицера, который жил в нашем доме. Для нас, подростков, интерес представлял карбид, который солдаты выбрасывали после выработки определённого срока в осветительных лампах. Сначала он не представлял для нас никакого интереса, но потом мы заметили, что, если его опустить в воду, то из него выделяется пузырями какой-то газ. Мы засыпали карбид в бутылку, добавляли воды, закрывали пробкой и быстро закапывали в землю. Через несколько секунд бутылка взрывалась - и мы были в восторге.
Однажды мы провели эту операцию в нашем дворе, недалеко от вагончика. Взрыв получился особенно большим, таким, что вызвал испуг у немцев. Они с руганью на нас выскочили из вагончика, а один потянулся за пистолетом в кобуру - мы «без задних ног» пустились наутёк  к речке. Немец дважды выстрелил- то ли в нас, то ли вверх, но не попал ни в одного из нас двоих. Мы кубарем скатились по обрывистому берегу и попали в окоп. Затаившись, мы долго сидели, ожидая, что вот-вот появится немец и убьёт нас. Только когда стемнело, мы осмелились выползти из окопа, проползли по берегу реки метров двести и, наконец, решились подняться в хутор и прийти домой. Еще раз смерть обошла меня. В пятый раз.
Однажды мой приятель детства Гена Коновалов с несколькими другими мальчишками сообщил, что немцы оставили у клуба ящик с чем-то, и предложил посмотреть, что в нём. Ребята отправились, а я обещал прийти попозже, так как мама позвала меня кушать. Не успел я доесть, как мы услышали сильный взрыв. Я выскочил посмотреть, где это произошло, и увидел дым  у клуба; к клубу с криками бежали люди. Оказалось, что ребята вскрыли ящик, в котором оказались гранаты. Один из парней взял гранату и собирался принести её домой, но друзья сказали: « Не надо брать, положи её назад». Он вернулся к ящику и бросил в него гранату. Граната взорвалась. Парень погиб. Ребята, которые спрятались за угол дома остались живы. Так смерть была где-то рядом в очередной, шестой, раз.

Одно открытие потрясло меня, десятилетнего,- существование анти-немецкого подполья в нашем хуторе. Впервые случилось  это так: к нам в дом партизаны подселили мальчика-еврея с Украины. Звали его Руслан Аввакумов. Он был, как и я, 1933 года рождения и мог сойти за двоюродного брата. Видимо, на это рассчитывало подполье; и ещё была вера в надёжность нашей семьи, несмотря на то, что высокий чин немецкой армии разместился в нашем доме. Руслан жил вместе с нами в подвальном помещении нашего дома, мы с ним сдружились, увлекались рисованием и мечтали дружить после войны. Мне было в то время таинственно-непонятно, почему он часто уединённо беседует с офицером-немцем по имени Юрий Петрович Петров. Этот немецкий офицер с русской фамилией служил у начальника-немца в качестве врача. Слыл он врачом высокой квалификации, в чём мы убедились сами, так как он быстро вылечивал всех, в том числе членов нашей семьи. И лично меня тоже. Была у меня на ноге долго не заживающая ранка, которая появилась из-за пореза. Так вот, узнав о моей ранке, доктор-немец очень быстро вылечил её, а рубец от неё остался на всю жизнь. Пока он лечил меня, рядом был Руслан, и доктор в разговоре с нами допускал анти-немецкие высказывания. Мы очень полюбили доктора, и у нас установились с ним доверительные отношения. От односельчан мы узнали позже, что именно Юрий Петрович отвёл беду от жителей нашего села.
А было это так. Однажды ночью у немецких машин оказались порезанными скаты колёс. Немцы искали виновных - безуспешно, и решили расстрелять в наказание десятую часть жителей. Но благодаря заступничеству Юрия Петровича этого не случилось. Со скорбью и горечью я узнал, что немцы расстреляли Юрия Петровича, установив его связь с партизанским подпольем. И произошло это в соседней станице Хорошевской, после дислокации немецкой воинской части из нашего хутора.
После того, как стало известно о гибели доктора, куда-то исчез неожиданно, без всякого предупреждения, и мой друг Руслан Аввакумов. Где он? Что  с ним? Жив ли он сейчас?- Для меня это остаётся загадкой.

За короткое время пребывания Эрнста - денщика немецкого начальника, я узнал от него о приёме птицеводства по откорму жирных гусей. Предприимчивый Эрнст принёс однажды к нам в дом 5 гусей, разместил их в сарайчике, и стал их откармливать, а меня взял в помощники.  Я должен был готовить корм, который состоял из отрубей и дерти и держать потом ведро с кормом, пока Эрнст кормил собственноручно одного гуся за другим. Он садился на скамеечку, фиксировал гуся между ног, одной рукой он держал голову гуся, одновременно открывая ему клюв, другой засовывал ему  в клюв корм в виде комочков-шариков из корма. Время от времени он прощупывал зоб, проверяя, набился он или нет. Как только он убеждался, что зоб полный, он удовлетворённо приговаривал: «Gut, gut, genugen!». Улыбаясь, он отпускал гуся в базок и брал очередного, повторяя с ним всю  процедуру кормления. Гуси быстро набирали вес и даже передвигались с трудом. После убоя Эрнст показывал нам тушку с большим количеством жира и очень гордился им, считая  его упитанность своей заслугой.
Возможно эти наблюдения за быстрым откормом, вместе с детской любознательностью заронили во мне интерес к животноводству - впоследствии я стал ветеринарным врачом.
Запомнился случай, вызвавший гордость за русскую технику. Было это суровой зимой, река была скована льдом. Мостик через речку, который соединял нашу деревню со станицей Цимлянской, был ветхим. Немецкая автомашина, возвращаясь из Цимлянской, решила миновать мостик и поехала по льду. Но лед, из-за родников, в этом месте был недостаточно прочным: машина провалилась колёсами под лёд и зависла в нём кузовом. Немцы делали многократные попытки вытащить машину, устраивая буксир из целого ряда машин и тягачей -их было пять, или даже семь. И всё безуспешно. Тогда немцы решили вызвать русский трактор. Мы, собравшиеся ротозеи, ждали состязания с нетерпением и надеждой: наш трактор непременно должен был справиться с этой задачей. И вот, наконец, показался трактор С-100. Мы узнали его по характерному звуку мотора и скрежету гусениц. Мы исполнились веры в нашу победу в этом поединке - и с вдохновением ждали развития событий. Мы были уверены, что русские справятся. Тракторист, подъехав, попросил всех буксировщиков отцепиться, чтобы освободить ему подъезд. Подъехал задом к бамперу автомобиля, зацепил его толстым тросом, сел в трактор, газанул сначала вхолостую, затем включил скорость и как-то спокойно, как нам показалось даже без напряжения, потащил машину из ледяного провала на берег.
Мы стояли оцепеневшие от восторга, исполненные гордости за нашего тракториста. Немцы прыгали вокруг и рукоплескали. А потом они подошли к трактористу, пожали ему руку, налили кружку водки и предложили её выпить, что он покорно и сделал. За бурную поддержку и реплику: «Русские победят!» - один немец схватил меня за шиворот и начал расстегивать кобуру своего пистолета. Кто-то заступился, и когда он отпустил, я был так напуган, что у меня дрожали руки и ноги. Как ребята рассказывали потом, я сильно побледнел тогда. Когда страх прошел, я понял, что был недалеко от смерти в тот момент.

И еще запомнившийся случай, столкнувший с немцами. Русские наступали и теснили немцев по всем фронтам. Об этом говорил нам Юрий Петрович. Они уже были на подступах к нашему хутору. Немецкие войска заняли круговую оборону и готовились к бою. Жителей предупредили о готовящемся сражении и посоветовали укрыться в подвалах, что мы и сделали.
Всю ночь мы сидели в подвале и ждали бойни, опасаясь за свою жизнь. Мы видели мощь немецкой техники, ощетинившейся в ожидании атаки русских. Лишь под утро мы услышали страшный грохот и рёв техники, но ни единого взрыва гранаты, ни единого выстрела. И вдруг стало как-то таинственно тихо-тихо.  Это была непонятная нам тишина. Наша тётя Дуся первая вышла наверх, на разведку, и вернулась с сообщением, что немцев в хуторе нет, и что ожидаются передовые части наступающих наших.
Мы, как большинство - если не все - вышли на улицу, собрались на окраине хутора и с нетерпением ждали грозной техники нашей доблестной армии, от которой так лихо драпанули фрицы.
И вот, когда уже взошло из-за бугра солнце, откуда мы ждали своих, появились точки, которые росли по мере приближения, и, наконец, мы смогли различить сначала лошадь с повозкой, управляемой солдатом, потом быка, верхом на котором тоже солдат ехал! Я пытался понять всем своим детским разумом, как такое могло случиться, что фрицы сбежали от такого русского «войска».
Оказалось, что это разведдозор приехал узнать, есть ли в хуторе немцы и когда и куда они ушли.
Встречавшие их односельчане бурно выражали свою радость, обнимая и целуя солдат, а ребетня кричала: « Ура!»
Сразу после освобождения, начались трудовые будни в колхозе. О них следующий рассказ.