The Elder by Poppy Z. Brite

Все говорили Полу и Джен, что внешне они очень похожи. Слишком похожи, чтобы быть мужем и женой. Хотя он был низким и тощим, с вызывающими длинными темными волосами а она — высокой и светленькой, они знали, что у них одинаковые острые носы и одинаковые губы, растягивающиеся в усмешке всякий раз, как они смеялись друг над другом или сами над собой, что происходило почти всегда. Спустя время они так же знали, что Бобби ничем на них не похож.
Самое яркое воспоминание Пола о Бобби связано с вечером, когда они принесли домой рождественскую елку. Первая запись, которую он сделал с четырьмя ребятами из своей группы «Диаграмма цвета солнца» стремительно сгорела в «заезженно-тоскливых глубинах мрака», как выразился один критик. Вторая запись — более яркая, резкая, и даже близко не интересная Полу, была подхвачена бледными дед-рокерами в черных одеждах и подростками, почувствовавшими карамельное наслаждение, проглотившими и довольно переварившими его. Так что это было первое Рождество, которое Пол, Джен и Бобби проводили в их большом новом, но, по сути, старом доме. Высокий потолок в гостиной, мягкое мерцание деревянных полов, на которых, надев носки, Пол и Бобби могли кататься; панорамное окно, выходящее на лес, который Пол считал своим кусочком средневековья — их с Бобби лес, в котором они всегда высматривали волков — все это требовало огромного завораживающего Рождественского дерева, полного зеленого света и теней.
Они поставили елку, пока у Бобби был послеобеденный сон, и украсили ее блестящими полыми шарами и теми блеклыми традициями, которые каждый принес из своего детства.
- Ниточка к ниточке, - сказала Джен Полу, - в этом году ты будешь вешать мишуру ниточка к ниточке.
Пол закинул клубок мишуры на верхние ветки, пока она не смотрела. Под конец они обмотали дерево электрическим шнуром с переплетенными нитями  крошечных пластиковых красных и зеленых огоньков, вызвавшими у Пола ассоциацию с лакричной палочкой.
Джен принесла Бобби, и все следы его сонной раздражительности улетучились при виде елки. Он прошептал «касиво-касиво»со слепым удивлением двухлетнего малыша, и от его улыбки, от острого страха потерять его когда-нибудь, у Пола свело желудок. Улыбки малышей так сладки лишь в детстве. У Бобби от изумления отпала челюсть, - мазок влажной розоватости на бледной коже; его темные брови изогнулись дугой, словно готовясь улететь, и он вытянул свои крошечные ручки к дереву, парящему над ним в электрическом ореоле. Пол поймал одну ручку в обе ладони и поцеловал извивающиеся пальчики. Вся паутина елочных  украшений отразилась в глазах Бобби.

- Не знаю, хочу ли я его, - сказала Джен в один из странных дней после рождения Бобби.
Те дни были для нее мрачными и полными разочарования. Роды прошли очень тяжело, и Джен лежала плашмя под антисептическими больничными простынями, в океане отупляющей боли. Доктор сказал Полу, что материнская амбивалентность — распространенное явление после трудных родов, и Джен, прежде чем полюбить Бобби, может испытывать к нему ненависть. Но после ее слов «не знаю, хочу ли я его» Пол не желал, чтобы Джен держала Бобби или нянчилась с ним. Полу снилось, что она отравляет малыша своим молоком. Когда они привезли ребенка домой и после того, как Джен начала проявлять интерес,а позже — любовь, Пол свирепо охранял сына. Он смотрел, как ребенок спит в колыбели, которую однажды держала Джен, чтобы убедиться, что крошечная грудная клетка поднимается и опускается в здоровом ритме младенческого сна. Он проводил губами по изящным аркам уже черных бровей, от чего Бобби хмурился и ворчал. Когда идеально очерченные губы приоткрылись, Пол просунул кончик пальца в рот Бобби, ощущая мягкую влажность, всасывающую его.
Наконец, он разрешил своим лучшим друзьям, с которыми играл в группе, посмотреть на ребенка. Лэлли стоял, засунув руки в карманы длинной черной куртки, - они с Бобби торжественно смотрели друг на друга. Эликс неуверенно вытянул руку и с некоторым удивлением дотронулся до мягких черных волос Бобби, аккуратно их поглаживая, как он гладит маленькие золотые колокольчики на своей барабанной установке. И Заред, их безумный вокалист, заправив волосы за уши, достал Бобби из колыбели и начал радостно с ним кататься  по полу, болтая на языке, понятном лишь им двоим.
Когда Пол сделал шаг вперед, толкаемый заботой и ревностью, Марк Гару взял его за руку.
- Пусть повеселятся, малыш не сломается. Ты позволил Джен вынашивать его девять месяцев, но настоящая мамочка ты, да?
Марк засмеялся. Пол хотел ответить ему, но, обернувшись и увидев Бобби, не смог отвести от него взгляд.

Когда Джен коротко подстриглась и прическа  стала напоминать  желтый торчащий одуванчик, Бобби ее не узнал. Он спрятался от ее протянутых рук в складки куртки Пола, крича так пронзительно, что у Пола участилось сердцебиение, а дыхание стало прерывистым, - если у Бобби когда-нибудь появится реальная причина так кричать, если он будет так напуган или ему станет больно, жизнь Пола окажется под угрозой. Их существование стало неразрывно связанным, как у сиамских близнецов, подобно красным и зеленым нитям на рождественской   елке.
Но Джен такая реакция не напугала. Пол гладил Бобби по волосам, чувствуя, как куртка становится влажной от слез. Что-то темное промелькнуло во взгляде Джен, но скрылось, не успев проявить себя.
Позже, в знак примирения, она испекла целый противень пирожных. Бобби забыл, что его мама превратилась в незнакомку, и, восторженно закричав, ткнул пальцем в пирожное и обмазал розовой сахарной глазурью свое круглое личико. Кто-то позвонил в дверь, - вероятно, остальные члены группы, с их потрясающим чутьем на пирожные, и Джен вышла из кухни. Пол включил горячую воду и, намочив кухонное полотенце, вытер Бобби лицо. Поцеловал его в нос, попробовал с подбородка тайный вкус глазури и детской слюны. Водянистая розовая липкость оказалась куда слаще простой глазури.

Пол проснулся, дрожа, со слезами на щеках, широко открытыми глазами уставившись в электрические узоры, россыпью мерцающие в черноте комнаты. Ему приснился самый страшный сон за всю его жизнь, единственный сон, от которого ему захотелось умереть. Что-то плохое причинило боль Бобби, избило его, разорвало, уничтожило прекрасное маленькое тельце. Он запомнил только конец сновидения, ужасный образ: струйка крови стекает из уголка рта Бобби, его темно-голубые глаза смотрят куда-то сквозь Пола, сквозь боль, смотрят в пустоту, ожидающую его.
Джен — глубоко дышащий бугорок, не обращающий ни на что внимания. Пол споткнулся о свои тапочки и отшвырнул их. Дальше по коридору, в комнату Бобби, где детеныши животных прыгали в пастельной вакханалии по стенам. Ночник в форме Багза Банни наполнял комнату безопасным светом, освещая детскую кроватку.
Пустую детскую кроватку.
Ужасные варианты (обезумевшие фанаты «Диаграммы солнечного цвета» стали похитителями; монстры из шкафа, которых в детстве боялся сам Пол; а что, если Бобби вообще не было и он лишь плод воображения мечтающего о сыне Пола?) пронеслись в сознании за те десять секунд, которые потребовались Полу, чтобы понять, что Бобби мог догадаться как выбраться из кроватки, и теперь он где-то в доме (захлебнулся в унитазе, задохнулся в шторах в гостиной, отравился чистящим средством, которое забыли убрать).
Он нашел Бобби свернувшимся калачиком под темной рождественской елкой, завернутым в розово-голубое одеяльце, губы сонно посасывают большой палец. Другой рукой он обнимал красный сверток, обвязанный серебряной лентой, внутри него — мягкая тряпичная кукла. Пол знал, что ему нужно забрать Бобби обратно в постель, но вместо этого он с удивлением обнаружил, что ему хочется разделить этот уют, этот сон под рождественским деревом. Он принес клетчатое одеяло из шкафа в гостиной и лег, устраиваясь между свертков, подстраиваясь под изгиб спины Бобби. Бобби издал мягкий сонный стон и слегка отодвинулся назад, в тепло, пока они не оказались так близки, как пара ложек, сложенных одна в другую.
Под щекой Пола оказался неудобный жесткий шнур, сейчас безжизненный и лишенный электрической крови. Он отшвырнул его и спрятал лицо в волосы Бобби, вдыхая экзотический аромат елки и сладкий пудровый запах сына. Безопасность.
Они спали.

- Разогрею тебе ужин. Ладно, тыковка? Курица и горошек?
- Курагорош!
- Поиграй здесь. Вернусь через минуту.
Джен посадила Бобби на блестящий деревянный пол,  в котором отражались огни рождественского дерева, дала ему корзину с кубиками-буквами алфавита и вышла из комнаты.
Пол находился наверху в ванной. Справляя нужду, он строил себе рожицы в отражении висящего на стене зеркала.
На кухне Джен открыла банку детского питания, зачерпнула аппетитную кашицу в тарелочку Бобби с изображенным на дне лицом клоуна и поставила ее греться в микроволновку.
Пол спустил воду в унитазе.
Бобби играл с большими пластиковыми кубиками несколько минут, выстраивая цветные башенки и безжалостно их разрушая. Устав от этого занятия, он оставил кубики разбросанными по полу и пополз под елку в блестящие завернутые свертки. Он обнял сверток с тряпичной куклой, не зная, что внутри, но уверенный, что там что-то для него, что-то хорошее. Он захотел открыть это прямо сейчас, но вместо этого начал рыться среди других подарков.
Его пальцы нащупали что-то тонкое и гибкое — леденец! Он потянул за него, вытаскивая из-под серебристо-белой переливающейся простыни, постеленной вокруг основания дерева.
Лакричная палочка!
Бобби засмеялся и потянул сильнее, вытаскивая леденец. Никогда раньше он не видел такой чудесной красно-зеленой конфеты. Должно быть, папа специально ее спрятал.
Джен поставила стакан с молоком и пластиковую ложку на поднос высокого стульчика Бобби.
Пол сбежал по лестнице.
Бобби положил лакричную палочку в рот, пососал, затем укусил. Она не была мягкой или сладкой как другие конфеты, которые ему уже доводилось есть, и он укусил сильнее.
Прежде чем  зубы сомкнулись, он увидел Рождественскую елку, возвышающуюся над ним  подобно огромному удивительному зелено-красному светофору. Затем все окрасилось в черно-белые полосы и задрожало, последовала вспышка боли, и сквозь электрический туман Бобби увидел, как дерево рассыпается перед ним в искрящихся цветах, но он не мог открыть рот, чтобы закричать. 


-Удивительно, что дерево еще стоит, - сказала Джен и издала страшный резкий смешок. Ее рука взметнулась к нити жемчуга, мерцающей на черном фоне платья подобно духам детей.  Пол неуклюже стоял в своем слишком большом костюме, в том самом, в котором женился. Концы галстука безвольно висели у помятой куртки, мокрые волосы прилипли к щекам. Он спал в темной спальне с тех пор, как два часа назад они вернулись с похорон. Пол не знал, сколько еще он сможет терпеть прогорклый вкус во рту, - чистка зубов не помогала, а напиваться было уже невыносимо.
- Елка не пострадала, - продолжила Джен с удивлением. - И шары все на месте, ветки даже не обуглились.
Это правда. Дерево осталосьтаким же высоким и величественным; в украшениях, как в маленьких цветных аквариумах, отражались два темных мокрых обитателя дома. И только елка оставалась темной.
- И то, как обгорели его язык и лицо… Я думала… - всхлипнув, она запнулась и замолчала.
- Дженнифер, Джен, - начал Пол. Он не мог придумать, что сказать. Знал, что нужно подойти и обнять ее, поддержать и получить поддержку в ответ. Но у них не было на это сил. Может, у нее начиналась истерика. Может, стоило дать ей пощечину. «Не знаю, хочу ли я его», - сказала она, когда родился Бобби.
- Ты получила, что хотела, - мягко сказал он, и сделал шаг вперед. Чувствуя его внезапную бессильную ярость, Джен отступила, открыв Полу вид на дерево.
У его основания — застывшая жизнь. Джен развернула подарки Бобби и разложила их под деревом среди остальных свертков. Три плюшевых зверушки — отчаянно яркие розовые, голубые и желтые пятна. В центре, в ворохе порванной оберточной бумаги и ленточек, лежала тряпичная кукла. Ее руки и ноги согнуты под неестественными углами, как сломанные, и никогда ей уже не быть укрытой теплым одеялом Бобби, не быть измазанной сладкой влажностью его рта.
- Если бы он был здесь, - сказала Джен, - если бы он видел, ему бы понравилось. Включи еще одну гирлянду, Пол, не могу смотреть на эту темную елку.
Затем из нее словно выкачали весь воздух, она издала рвотные звуки. Согнувшись и давясь, она выбежала из комнаты. Пол подхватил куклу и спрятал безвольное маленькое тельце под куртку. Запасные гирлянды они хранили в чулане гостиной. Ящик находился на клетчатом одеяле, том самом, на котором они с Бобби спали ночью. Одеяло не стирали, и Пол взял его тоже. Он закинул две гирлянды на дерево, тряся ветками и сшибая стеклянные украшения. Некоторые разбились об деревянный пол и хрустели под ногами Пола, как яичная скорлупа. Наконец он подключил гирлянды и сел на пол, скосив глаза, чтобы цветные огоньки слились, пытаясь увидеть то, что последнее видел Бобби перед смертью. Дерево, такое высокое и сияющее.
Лицо Бобби было искажено. Струйки крови запеклись на подбородке, а кожа у уголков рта  обуглилась и стала черной. Даже ресницы и изысканно-изогнутые брови были обожжены. Но на его лице, пока гробовщики с болезненной вонью гардении и оранжевыми банками шпаклевки не превратили его в посмертную маску ребенка-клоуна, не было боли. Только удивление.
Пол завернулся в одеяло и заполз под дерево, снося маленькие подарки и башню из конструктора. Осколок стекла вонзился в щеку, но Пол даже не потрудился его вытащить. Он добрался до веток и нашел, что хотел, затем поместил это между зубов и прикусил. Мускусная сладость корицы наполнила его рот.

Джен тошнило до тех пор, пока не заболел желудок, а в горле не возникло ощущение, что его поцарапали ржавыми лезвиями. Но она не могла выблевать свое горе, оно раздирало ее изнутри острыми черными зубами. Пол мог бы ей помочь. Он должен ей помочь, иначе она не выдержит, ее рассудок сморщится и высохнет, интеллект и здравомыслие канут в бесконечно глубокую пустоту, мрачнее той, в которой она жила в дни после рождения Бобби.
Она вернулась в гостиную как раз в тот момент, когда облако голубого дыма с шокирующим запахом дрейфовало сквозь ветки. Дерево вновь потемнело. На одну бесконечную секунду Джен увидела комнату в потрясающе четких деталях — стекающая изо рта Пола прозрачная  розовая жидкость , чернеющий как настоящая лакричная палочка шнур, горящая тряпичная кукла — и хотя она понимала, что никто никогда ее больше не услышит, она открыла рот, чтобы закричать, когда дерево начало падать.