Христос и цивилизация

Христос и цивилизация
(Сквозь призму алхимии и Средневековья)

С приходом Христа античная цивилизация, достигая пика своего развития, деградирует. Прежняя история человечества закрывается. Открывается новая. Она ещё сосуществует с античным миром, но уже отсечена от него и едва ли помнит его, занятая неслыханным богостроительством.
При Христе и с Ним – духовно – центр и вектор мирового человеческого развития смещаются. Нравственный и мировоззренческий аспекты становятся центральными. Христианство стремительно шествует по Европе, вовлекая в свою орбиту массы населения. Человечество вместе с Христом, следуя ему, восходит на крест, политый кровью Христа. С каким-то неистовством отдаётся оно на крестные муки. В сопереживании трагедии вообще таится чрезвычайный эффект, эффект просветления и очищения, открытый некогда ещё Аристотелем применительно к искусству. На землю по вознесении Христа сходит глобальный экстатический катарсис, который захватывает народы… С понятием греха, вины и искупления, страдания и покаяния сознание человечества диверсифицируется. Усложняется сам мозг, получивший мощную духовную инъекцию и несоизмеримые с теми, что были в древнем мире, разветвлённые и утончённые реакции. Явилась – впервые и сразу для многих народов, связанных между собой сопричастностью к жертве Христа, – всеобщая цель, царство Божие, которыми запускается механизм метафизического освоения грядущего и следовательно практического приближения его. Человеческий мозг, этот спящий гигант, просыпается для интенсивной озаряемой Божьим светом работы. В сознании и в истории человечества происходит скачок. Оно разгоняется, как на ядерном топливе, движимое Божьим огнем. В движении этом обнаруживается не планетарный, Вселенский масштаб, нескончаемая высота, и вместе открываются адские бездны (Страшный Суд)… За две тысячи лет с Христом человечество проделывает работу, соизмеримую с десятками тысяч лет существования без Христа.

В самом деле.
Первые века христианства и все средневековье отданы ну просто непостижимым для нашего разумения нравственным поискам, заняты идентификацией Бога и истины. Жизнь варваров, протекающая в подвалах и катакомбах, за рвами и стенами, пораженная леденящими душу страхами, отдающая зловонием (мутные стоки, пищевые отбросы и свалки), выкашиваемая чумой и проказою, объятая, казалось бы, непроглядным мраком, что бы там ни было – изнутри освещена, неизменно и постоянно, неугасимо – Божьим огарочком…
Что крайне поражает и заставляет вздрагивать от восторга и ужаса, так это то, что в захватывающем Европу движении утончённый и максималистский нравственный опыт, стремящийся к абсолютизации, к запредельной чистоте и высоте, олицетворённой в звезде Вифлеемской, все эти страсти по Христу (граничащие с фанатизмом, на грани помешательства) со всем своим максимализмом переносятся и в плоскость чисто практической деятельности средневекового духа.
Эта связь как-то не обозначена или недостаточно обозначена в человеческом сознании, в сознании истории человечества.
Религиозное, иератическое напряжение, нередко сверхчеловеческое, принимающее форму экзальтаций, взыскующее к абсолюту, перетекает, поразительно, в повседневный быт, в ежедневные заботы, в ремесла, будь то обжиг горшков, или искусство изготовления оружия, вообще в хозяйственные связи, в градостроительство, медицину, в государственное, церковное, общественное служение, в военную сферу, в любовь, пронизывая и пропитывая самое жизнь, все её капилляры Божественной плазмой, в огне которой кристаллизуется, пусть ещё в наивных, но в цельных и синтетических формах феномен трансцендентного, сверхчувственного и сверхопытного разума (1).
----------
1.Укажу только на несколько глубоких, всесторонних и капитальных исследований самое духа Средневековья из моей библиотеки, на которые я опирался при написании настоящей главы и которые и подводят нас к обозначенной мысли.
В.Л.Рабинович. Алхимия как феномен средневековой культуры. М., «Наука», 1979.
Й. Хёйзинга. Осень Средневековья. М., «Наука», 1988.
М. Фуко. История безумия в классическую эпоху. М., «АСТ», 2010.
----------

Вообще жизнь средневековья протекает в страстной, в нервной, в воспалённой, экстремальной, эксцентричной, в священно-авантюрной и мрачно-волшебной форме.
Вся эта жизнь есть одно упование. Один сплошной вызов естествознанию. И апелляция к сверхъестественному.
Молитва – это проекция духа в будущее, близкое или отдалённое, которое ею приближается и которое непременно осуществится. Слово вообще, как проводник духа, а значит, мысли и идей, рождённых этим духом, обладает способностью к своему воплощению. Это аксиома. Мы это по опыту знаем. Мы строим и созидаем мир по образу мыслей наших. Живой Христос, как он пришёл в мир, – воплощение высшего образа, универсального слова, логоса (смысла), заключающего в себе все смыслы. Образ Господа ещё только не выявлен и не проявлен в этом мире. И в человеке… Как он может стать… Когда человек воссияет пред человеком, как Иисус на горе Фаворской пред апостолами и пророками, облечённый и просвеченный насквозь светом…
С другой стороны, возвращением Христа на небо в изначальное сверхсущностное состояние явлена картина принципиальной обратимости высших Божьих форм земной жизни, то есть обратного преображения плоти (а значит, в принципе, и материи, – этим занималась та же алхимия) – в слово, в логос, в дух Божий, – через страдания, через искупительные жертвы, через смерть…
И если преображение и воскрешение богочеловека – факт истории, то нужно только работать над собой и очищаться человеку, дабы через стяжание духа Господнего обрести человеку возможности Христа, а заодно и мир привести к этим возможностям…
Это – стихийное утверждение интенциональности мира, почувствованное средними веками (заявленное во всю мощь философией только в ХХ веке), иначе говоря, здесь и в данном случае – чуяние – Божьего замысла, осуществляемого на земле, которому ещё только суждено сбыться в истории.
Мир Средневековья в сознании ремесленника или рыцаря – есть сплошная потенция, с одной стороны, открытая в бесконечность, с другой, укоренённая в самом бытии, как оно дано Господом и как есть на деле. Конечное и абсолютное преображение человека (наравне с Христом), а также природы и мира – нормальный и даже заурядный акт, который не подвергается сомнению и который непременно совершится.
Феномен Средневековья состоит в том, что оно соединяет в себе эту неистовую устремлённость к Богу, как к высшему и феноменальному началу, с практическим деланием, с переделкой себя (по образу Божьему), и не только себя, но и мира (как собственной плоти, так и вообще материи), – в некую же – феноменальность, в нечто духовное (в конечном счёте).
И делание это окрыляется сугубой и безграничною верой в Него.
И вот оно, чудо, не сразу, не тотчас, но век от века (мысленно окиньте взглядом историю наук и искусств) – материя словно разворачивается перед взором человеческим, раскрывается и прозрачневеет… Незримое делается зримым.
Исполняется многое из того, что представлялось невозможным. Сбывается Божие предопределение… Происходит со-творение человеком нового мира… Человек, открывая себя пред Богом, делается видимым и перед другим человеком. Человек уже читает и считывает человека, – «Исповедь» Августина Блаженного…
Мир все более проявляется, как христов. Для нас же уже очевидно, как сплошь пронизанный энергиями, которые апостол Павел именовал Божьими. Во всей своей неизреченной, неисповедимой глубине и полноте…

Да, конечно, время, которого я касаюсь, не отмечено какими-то чрезвычайными техническими, тем более научными достижениями. Но именно здесь вылущивается то самое зерно, которое впоследствии даст прекрасные и в то же время жуткие какие-то всходы в новейшей истории, но жуткие именно в силу случившегося впоследствии излома сознания человеческого, приведшему к отходу от Христа…
Я имею в виду, прежде всего, алхимию, науку златоделия, расцветшую какими-то фантастическими цветами на зачумлённых полях, в пространствах, в самом воздухе Средневековья. Хотя, разумеется, там в тёмных веках много ещё чего другого – сверхзагадочного и сверхинтересного, что ещё только подлежит осмыслению и разгадке.

Трансмутация металлов, которой занимается алхимия, означает не просто облагораживание металлов до золота путём его превращений, но именно – преображение самое вещества, наряду с человеком, и также, как это было с Христом, через смерть – термическая обработка металла, скажем, той же ртути, химические реакции распада под действием щелочей и кислот (вот она, смерть), дальнейшие стадии метаморфоза посредством дистилляции, возгонки, ректификации и так далее, ведущие к новому синтезу вещества – до высшего и божественного его состояния (разумеется, в категориях того времени, как оно понималось тогда, то есть золота). В куколке уже заключён образ бабочки. Наличная и видимая жизнь (в данном случае) только предбытие жизни иной. Лучшей и прекрасной. То есть здесь натурально речь идёт о смерти, воскрешении и преображении металла в новом духовном качестве. О пересоставлении его и переиначивании. До некой его иной и духовной собранности и соборности (которая была в нём и всегда есть, но остаётся невидимой и не пресуществлённой). До его божественной сущности. Не случайно же во всех волшебных смесях, всех этих экстрактах, эликсирах, эссенциях одним из непременных и обязательных элементов химических реакций выступает кровь (человеческая, как имитация крови Спасителя)…
Но золото (получение его путём превращений) не более, чем наиболее впечатляющая и наглядная демонстрация возможностей алхимической науки. Цель её грандиозней. В составлении рецепта некой химеры, – как её не назови, – философским камнем или яйцом, красной тинктурой или эликсиром бессмертия, – некой универсальной панацеи, с помощью которой возможно было бы любое, подобное этому, и даже в принципе какое угодно превращение, в том числе и относящееся к юрисдикции человека. Вплоть до дарования тому бессмертия.

Казалось бы, фикция чистой воды. Мираж, пригрезившийся человеку.
И правда, что сделала бы с этой мыслью античность, склонная к той же умозрительности, но лишённая веры? Ну конечно, сложила бы очередной красивый миф. Скажем, при Гомере. И исполняла б его, и любовалась бы им, восхищаясь силой, игрой и властью богов, никак не посягая на эту власть, но только апеллируя к ней и уповая на неё. Позже создала бы очередной поэтический римейк, какую-нибудь прекрасную поэму, написанную по мотивам мифа, что-нибудь наподобие Овидиевых «Метаморфоз». И, не без некоторой иронии уже, но вновь и с прежним, но уже чисто эстетическом, пиететом наслаждалась бы созданной красотой, данной ей в столь изысканной форме и в совершенном отвлечении. Но не более того. Средневековье… Средневековье, пребывающее под гипнозом личности Христа, чей подвиг смерти и чудо воскрешения были засвидетельствованы и запротоколированы, ни на йоту не сомневается в возможности практического воплощения безумнейшего из проектов. Как и вообще любой безумной идеи.

Облачившись в робу мастерового, засучив рукава, адепты алхимии пытаются выхватить иллюзию (панацею) из материи, то есть буквально, получить её в виде некой вещи, некоего препарата, превратить сон в явь. Авантюризм чистой воды, повторяю, прожектёрство, безрассудство и безумие. Да. Представляется, что фантом невозможно вынуть из плавильной печи, как горшок с помощью ухвата. Обнять призрак щипцами и подтянуть к себе. Но средневековье не смущается этим обстоятельством, оно игнорирует его, оно закрывает на него глаза. Ничтоже сумняшеся, оно упорно пытается овладеть призраком и никак не иначе, как с помощью естествознания. Но не в этом ли пункте и состоит откровение, данное этому времени?!.
Не здесь ли воздвигнут новый мученический крест, на котором распят новый Христос – иначе говоря, не совсем тот Бог, которого мы знаем, но Христос, как Бог познания.

Показательно именно это, то, что приверженцы алхимического учения берутся за божественную иллюзию, за некое ничто именно что с материальным инструментарием, заходят с чёрного хода, начинают с чёрной, сугубо земной работы, отдающей жаром плавильных печей, ядом ртутных и цветочных испарений, удушающим адом тлеющей серы, тошнотворным запахом желчи и крови, смешанным с вонью квасцов и кислот и библейскими благовониями (корни имбири и мандрагоры), распыляемыми и разбрызгиваемыми с иссопа на алхимические призраки под молитвы и заклинания сумасшедших, дабы извлечь из газов, из жидкостей, из порошков и их смесей алхимический квази-корень…

Может быть, впервые во всемирной истории, во всяком случае с такой пугающей конкретностью и истовостью миф (алхимический), сон и грёза сходятся с материей, вступают в симбиотические отношения с материальным миром. С одной стороны, идёт насыщение духовными смыслами материи, с другой, извлечение из неё некоего феномена, универсального принципа… Этот брачный союз, это соитие покамест порождает только алхимических монстров… Здесь Гойя как будто звучит буквально. Сон разума рождает чудовищ. Но в данном случае чудовища весьма специфичны. Возможно, что они порождены сном. Но сон оказался провидческим. Эти призраки ещё оденутся в плоть и обретут жизнь.

Совершенно очевидно. Все эти инкубы и суккубы, гомункулусы, андроиды и андрогинны, гермафродиты, присутствующие в мистических учениях тех веков ещё только как символы, – не что иное, как предшественники ДНК и генома, овечки Долли и человеческих клонов, конвергенции и метаморфозы алхимии – не что иное, как предвосхищение и обещание нынешних превращений энергии и вещества (радиохимия, физика атомного ядра, генная инженерия, квантовая механика, нанотехнологии). Все эти чудовища вылетели оттуда, из колб и реторт, из горшков, из коронованных кикурбитов Средневековья. И залетели к нам.

В алхимии есть свой мифотворческий момент. Но это, понятно, уже не античный миф, волшебный и безыскусный, в котором мир аутентичен фантазии творца и человек не выделен из него. Это не древнеиудейская каббала, если говорить о мистическом начале, играющая и помыкающая миром исключительно с помощью комбинаций библейских букв. Своеобразная игра в бисер. Это ещё не утопия, ибо её мысль обращена по большей части к знанию, но не к истории. Хотя в ней и есть всего понемногу ото всех человеческих времен, прошедших и даже грядущих, ото всех увлечённостей и безрассудств. Этакий немыслимый мета-букет. Мерцающий сосуд. Точнее, горшок. Или тигель. Котёл, в котором варится будущее человечества. Но эта наука лишена созерцательности античного времени, приведшего его к сибаритству и в конечном счёте к агонии, сугубой отвлечённости каббалы, замкнутой на самой себе и задыхающейся, умирающей под тяжестью знаков и символов, от преизбытка мистических пасьянсов и магической бухгалтерии. Она лишена обессиливающей душу тщеты (читай, пустоты) грядущей общественно-исторической науки, которая повяжется кровью и отринет Бога. Алхимия не посягает на авторитет Христа, – в принципе, в сердцевине своей она исходит из пятого постулата христианского же Символа Веры о смерти и воскрешении. Исходит из него, но идёт дальше собственно учения о человеке. Она толкует и говорит о самой материи, – это привилегия, и вновь приходится повторять, уже ХХ века.

Мне кажется, я нигде не встречал этой мысли, выраженной как-то отчётливо… Меж тем эта мысль напрашивается. Идеей воскрешения (преображения), т.е. собственно Иисусом Христом вызывается из небытия не только идея спасения человека, но и идея всеобщего и практического превращения (преображения материи), здесь стоит подчеркнуть – в массовом, фактически – в планетарном сознании (поскольку центр мира перемещается в Европу), и эта же идея в свою очередь взыскует из небытия (для себя) инструментарий, я повторюсь, для своего, для собственного воплощения. Так Христом же совершается переворот в человеческом сознании, то есть не только, не в одной нравственной и моральной сфере, но и – в сфере познания. Так христианским учением вызывается из марева чуть и едва только брезжущего будущего то, что именуется в наше время как прогресс. Прогресс не есть цепь научных открытий или того, что мы называем чередой технологических революций. Прогресс есть цепь идей, которые вопят об этих открытиях и технологиях. Существенная разница. Учёные суть исполнители метафизических вызовов. Христос – вот, кто творец.
Увы, познание, бывшее по существу духовным и священным действом и деланием, постепенно и незаметно оскопляется в духе, делается самодостаточным. Божие превращается в фаустовское, обезбоженное… Ради познания человек вступает в сделку – с дьяволом, с совестью ли … Дух уходит … Место его заступает собственно разум, который сам по себе всегда аморален… Ибо сие есть глина…