Отсоюза до россии, часть первая - союз продолжение

                ОТ «СОЮЗА» до «РОССИИ»
                роман
               
                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.               
                «СОЮЗ» (продолжение)
               
                Глава 11.  Иван и Валя.
 
Перед началом учебного года, к нашей соседке Ирине Семёновне Пономаренко, приехал её племянник Иван, который мне очень нравился. Он  часто гостил у своей тётушки и ухаживал за моей «тётей» Валей.
  Но, Вале он совсем не нравился. У неё сначала был дружба с Колькой Мустаевым, а потом она, из-за чего-то поругавшись с ним, неожиданно вышла замуж и уехала с Генкой Капустовым в Куйбышев.
  А, теперь вот вернулась, устроилась на работу в артель по пошиву перчаток и снова была свободна.
  Иван, живший в Киргизии, и работавший агрономом в родном колхозе, видимо узнал об этом через тётушку, и тут же примчался в наш посёлок. Но, Валя, не хотела с ним даже разговаривать, а не то, что встречаться.
  Он вызвал меня на переговоры, и начал, как с взрослым душевный разговор, рассказывая о своём колхозе в Киргизии, о его перспективах, и о том, как он мечтает его преобразовать.
  Мы сидели на  их террасе, пили чай с клубничным вареньем,  его научила Ирину Семёновну варить моя покойная бабушка, и разговаривали к моему большому удовольствию.
  Он спрашивал меня про Валю, но тут я молчал, как партизан, чтобы не навредить ей, а я его про то, как они живут. Про  колхозный клуб, про танцы, про школу и библиотеку, словно хотел туда поехать. Наконец, Иван, просто взмолился:
 - Славик, ты я вижу, парень стоящий, поэтому скажу честно: я твою тётю  Ва-лю очень люблю. Люблю уже много лет, и мне плевать, что у неё и как было до меня. Она мне нужна, только она и никто больше.
   Ну, поговори с ней сам, я знаю, она тебя очень любит и потому обязательно послушает. Я ведь не предлагаю ей сразу выйти за меня замуж. Пусть она поедет со мной, посмотрит, что и как.
   Увидит всё своими глазами, а потом  сама всё решит. А то она, даже разговаривать со мной не хочет, хотя однажды сказала, что я ей совсем не противен, даже наоборот.
  Поговори, Славка! А? Я тебе всю жизнь буду, признателен за это. Поговоришь? – и он пытливо посмотрел на меня.
Мне, конечно, очень польстило то, что  взрослый, двадцатипятилетний парень, доверяет мне такое серьёзное дело, и я согласился.
  - Ладно, поговорю! – ответил я, совсем не уверенный в том, что Валя захочет со мной разговаривать об Иване.
  - Поговорю, и что она скажет, завтра тебе расскажу.
   С Валей у меня были очень тесные связи ещё с детства.
  С пятого класса она училась ещё в школе №42, тогда ещё чисто женской, была очень аккуратной и обязательной девочкой.
  Недалеко от школы находился тогда кинотеатр «Родина», куда девочки из  их школы бегали на дневные сеансы в кино, после уроков или по воскресеньям.
   Новый фильм, в этом кинотеатре, всегда там начинался именно в воскресенье, и Валя с подружками часто уходила из дома в кино.
  Лет в девять, она однажды, взяла, по просьбе бабушки меня с собою, и я после этого «прилип» к ней, как «банный лист» к одному месту, по словам моей мамы.
   Мне очень нравилось ходить с Валей и её подружками в кино, кушать мороженое и слушать, как они болтают всякие девчачьи глупости.
   Став взрослее, Валя категорически отказывалась брать в кино своего «хвостика», как она, шутя меня, называла, и мне, чтобы заслужить её доверие, приходилось, целую неделю исполнять все её желания.
  Поэтому, с самого детства, Валя была моим самым лучшим другом, и  мне это очень льстило.
  Она  советовалась со мной по многим вопросам, и доверяла иногда свои девичьи тайны, зная, что я про них никому не расскажу.
  Как я и предполагал,  Валя категорически отказалась слушать что-либо про Ивана.
   Тогда я схитрил и затеял разговор  с Валей при маме, зная, что она очень переживает за свою младшую сестру и ей очень нравится и сама Ирина Семёновна, и её племянник Иван.
  Мама моя, женщина боевая, решительная, бывшая фронтовичка, тут же выгнала меня и Генку из комнаты, и начала «переговоры» с Валей.
  О чём уж там они говорили целый час, не знаю, но вечером Иван был приглашён мною к нам в дом, и мама, посадив его и Валю на диван, при мне начала разговор.
- Ваня, ты парень хороший, я знаю, и то, что Валя тебе нравится давно, я тоже знаю. Но ты же знаешь, что она выходила замуж за Капустова Генку, уезжала к нему, жила с ним какое-то время.. 
  Не получится ли так, что ты потом, после свадьбы, будешь её попрекать этим, а? Так, часто бывает, сама через это прошла, знаю..
  Иван, тут же вскочил с дивана и взволнованно начал:
 - Да, Вы что Мария Владимировна, да чтобы я, когда-нибудь её в этом упрекнул! Ни за что! Молодая была, ошиблась, и всё. Вы, даже не представляете, как я люблю вашу сестру? Хотя она со мной даже разговаривать не хочет, - и он посмотрел на Валю, сидевшую с отрешённым лицом, но внимательно слушающую весь разговор.
  - Садись Ваня и не волнуйся. Сегодня вы с ней встретитесь, поговорите, и ре-шите, как быть дальше, - мудро решила мама, и мне её слова очень понравились.
  Валя с Иваном встретились на скамеечке в нашем саду. Сидели, о чём-то долго говорили, и как результат, Валя решилась поехать посмотреть как там, в Киргизии живут люди, ну а главное, как живёт семья Ивана.
  Она взяла отпуск на работе, и они вместе уехали в Киргизию. А, через неделю, оба вернулись: Валя в качестве невесты, а Иван – в качестве жениха.
  - Вы, даже не представляете, как они меня там встретили,- с восторгом рас-сказывала она всем нам, когда мы собрались за ужином.
 – Уже как невесту Ивана. Он, оказывается, своей матери сказал, что если будет жениться, то только на мне. И все его родственники и братья, а их там много, оказывается, знали об этом. Поэтому, когда я приехала, все начали приходить  в дом Ивана «на смотрины», это было так интересно. И я всем понравилась, так они сказали матери Ивана.
  Колхоз там огромный почти две тысячи жителей и занимается в основном животноводством: выращивает овец, свиней и коров. Сажают рожь, ячмень, пшеницу. Дома в колхозе добротные, есть хороший магазин, почта, клуб, где каждый день кино показывают, большая школа.
  Основное население в колхозе - украинцы, их оказывается, когда-то давно туда ещё Екатерина сослала и ещё много обрусевших немцев, ну этих перед войной сосла-ли. Есть русские, киргизы, дунгане, даже несколько семей с Кавказа.  В общем, там полный интернационал, как в Ташкенте.
   Мне понравилось там, хотя это конечно не Ташкент.
   Ивана, там все уважают,  постоянно советуются с ним. Даже председатель колхоза - киргиз и то, без него, ни одного решения не принимает, вот так.
 - И что, ты теперь снова уедешь, да? – первым высказался Генка. – Нам будет скучно, если ты уедешь, правда, же Славик? – обратился он уже ко мне.
 - Правда, Гендос, конечно  будет скучно без неё,- добавил я, и вдруг заметил, что из Валиных глаз текут слёзы.
  - И, что ты решила доченька? - вмешался в разговор дед. – Выйдешь за него замуж?
  - Да, папа, выйду. Я ему уже и слово дала. Я только теперь поняла, как он любит меня, и какой он человек, не то, что Генка!
  - Ну, и хорошо, коли так. Я рада за тебя сестра! И по такому случаю, у меня припасена бутылочка  вина, нужно выпить по стаканчику,- засмеялась мама, разряжая обстановку, а мне, почему-то стало очень и очень грустно.
 Мама дала за Валей  небольшое приданое: постельное бельё, две подушки, и главное пуховую перину, на которой я любил спать, пока Валя была в Куйбышеве, и Иван, наняв машину, вместе с ней, поехали с этими узлами на вокзал.
  А через месяц, дед, мама и дядя Саша с его женой тётей Верой, поехали в село Шавырь, на свадьбу.
  Шавырь – так называлось то место, где теперь будет жить моя любимая тётя.
 
          Глава 12. Десятый класс.

За лето,  я вырос на двадцать сантиметров, и теперь уже выглядел нормальным парнем, а не коротышкой, как раньше. Придя в школу первого сентября, я неожиданно понял, что нравлюсь, оказывается многим девочкам. 
  Причём, не только из нашего класса, а даже из параллельных классов.
  Это я понял на первом же школьном вечере, когда объявили «белый танец», и меня пришли приглашать на танец, сразу четыре девушки, а среди них была одна – первая красавица школы Рая Вертелецкая, которая раньше вообще не соглашалась со мной танцевать из-за моего маленького роста.
  И, что вы думаете, я сделал? Пошёл танцевать с одной из них? Фиг вам! Я отказал всем, как капризная барышня, сославшись на новые туфли, которые жмут, и молча стоял с двумя ребятами-узбеками у стены, пока не кончился танец.
 Честно сказать, та старая обида, так жгла меня, что я дал себе слово не встречаться и не танцевать ни с одной девчонкой из десятого класса, а лучше обратить внимание, на тех, кто младше. И в течение всего года, так и делал.
  Я по-прежнему занимался лёгкой атлетикой и боксом,  хотя больших результатов не достиг.
  Правда, за это время провёл на ринге уже тридцать боёв, и двадцать семь вы-играл по очкам. Выигрывал я в основном за счёт «дыхалки», потому что во время тренировок по лёгкой атлетике, на разминке, я пробегал по стадиону каждый раз до пяти километров, а потом уже разминка, и далее прыжки в длину, бег на 400 и 200 метров, и так далее.
  Поэтому дыхание у меня было хорошее, и за три раунда по две минуты, я, постоянно двигаясь по рингу, совсем не уставал, зато заставлял противника полностью выкладываться, чтобы «достать» меня. А под конец, когда он уставал, я наносил два- три точных удара, которые учитывались и, выигрывал бой.
 По воскресеньям, мы всей секцией лёгкой атлетики вместе с нашим тренером Розой Яковлевной, часто выезжали за город «на маёвку». Там  купались, загорали, жарили картошку и пели песни под гитару.
  Тогда в моду вошёл Булат Окуджава и его песни: «Последний троллейбус», «Дежурный по апрелю», «Лёнька Королёв», «Вы слышите, грохочут сапоги», «Женщина плачет..». А ещё в ходу были наши, песни наших ташкентских авторов: « Погас закат, звёзды ночь зажгла, на город мой опустилась мгла. Но тут зажглись огни твои, как изумруд, засверкали они.   .. И вечерней порой, ты в наряде огней, мой Ташкент дорогой – город жизни моей..»
 Было ещё много шуточных песен, типа:
« Зиганшин буги, Зиганшин рок, Зиганшин съел, второй сапог..», а когда полетел Гагарин, то мы пели: «Гагарин буги, Гагарин рок! Гагарин сел, на свой «Восток. И полетел он на луну, осваивать там целину..»
  Ну и конечно пели песни из кинофильмов, и те, которые часто звучали по радио.
   Недалеко от телестудии, на Шейхантауре, начали  строить большой кинотеатр. Говорили, что это будет первый широкоформатный кинотеатр в Азии, и мы очень гордились, что он будет находиться именно у нас в Ташкенте.
  К концу десятого класса, я окончательно понял, что не могу больше напрягать мою маму и должен ей помочь, чем смогу.
  Первое, что я сделал, перестал ходить в секцию лёгкой атлетики, чтобы чаще бывать дома и помогать 65-ти летнему деду по хозяйству, заниматься огородом и ухаживать за курами и утками.
   В секцию бокса ходил два раза в неделю, в среду вечером и в субботу днём, а остальное время, сразу после школы проводил дома.
   Мы с Генкой повзрослели, нам нужна была одежда, обувь, деньги на завтраки, и их катастрофически не хватало.
  К концу 1961 года, мама получала в школе 108 рублей, дед 50 рублей пенсии, и на эти деньги, мы вчетвером должны были жить.
  Маме в это время было всего 38 лет, она была ещё молодой женщиной, ей хотелось хорошо одеться, да к тому же она была учительницей, и должна была «соответствовать».
  А, как можно жить и ещё и «соответствовать» на такую зарплату?
  Вот потому, мы снова завели поросёнка, купили десяток маленьких гусят – выращенных в инкубаторе, и начали развивать своё подсобное хозяйство, которое после смерти бабушки Паши, пришло в упадок.
   Я расчистил участок в конце сада, и мы посадили там немного картошки. А ещё в нашем саде - огороде росли баклажаны и помидоры, огурцы и болгарский перец, морковь, капуста, лук, чеснок, укроп, хрен.
   Из деревьев хорошо плодоносила груша, две вишни, абрикос, слива и яблоня сорта «белый налив».
  Из живности у нас было тридцать кур, десять уток, поросёнок, собака «Декс» и кот «Васька».
  Чтобы немного подработать, дед временно устраивался в  бухгалтерию совхоза. Помогал делать ревизию, готовил и сдавал в архив дела, но основное время  находился дома, и мы с ним по очереди готовили обед и ужин.
  Мне особо удавался фасолевый и машевый суп, а деду борщ и жареная с салом картошка.
  Суп, я варил с говяжьей тушёнкой, потому что мяса, мы почти не покупали. По воскресеньям иногда «зарубали» петушка или курочку, а в остальное время из-за отсутствия холодильника, пользовались тушёнкой.
  Я часто вспоминаю те годы, и ту тушёнку, которая прекрасно заменяла нам мясо, и у меня до сих пор во рту стоит её запах в борще или в фасолевом супе.
   К концу десятого класса, у меня уже прочно созрело решение уйти из школы работать, чтобы помогать маме и обязательно окончить школу, правда, уже вечернюю.
  Мы, с Сашкой Серых, оба сыновья  одиноких учительниц так решили, обсудив этот вопрос со всех сторон.
   К тому времени, я уже имел первый юношеский разряд по боксу, и занимался на стадионе «Старт», принадлежавший Ташкентскому авиационному заводу, тогда он назывался « Предприятие п/я 116», и мой тренер, когда я ему рассказал, что хочу бросить школу и пойти работать, предложил мне помощь в устройстве на работу на этот завод.
 Тем более что при заводе, была и школа рабочей молодёжи  - ШРМ №9, которая находилась на Лабзаке.
  Это обстоятельство и сыграло свою роль, и в конце мая 1962 года, после того, как я перешёл в одиннадцатый класс, я сказал маме, что пойду работать, и не буду дальше учиться, в дневной школе.
  Мама сразу заплакала, начала меня уговаривать, просила, чтобы я обязательно учился дальше, но я стоял на своём, и дал ей честное слово, что школу окончу и  обязательно получу аттестат зрелости.
  В середине мая учится уже не было, никакого настроения, и наша «химичка» Мария Степановна увидев это, решила «задолбать» меня двойками, спрашивая почти каждый урок и ставя двойки, если я плохо отвечал.
  Химию из всех школьных предметов, я не любил больше всего, и тут сыграла не последнюю роль эта самая Мария Степановна, которая считала свой предмет важнейшим и строго гоняла нас на уроках.
  Я до сих пор помню, её злое лицо с веснушками, которые к весне становились особенно яркими, тонкие злые губы и её постоянное: « Круглов, к доске».
  Правда, когда она узнала, что я иду работать и снова пойду в десятый класс вечерней школы, смилостивилась надо мной, и поставила мне тройку за год по своему предмету.
  К слову сказать, это была единственная тройка в моём табеле за десятый класс, с которым я потом пришёл в вечернюю школу рабочей молодёжи №9.
  15 июня 1962, я впервые зашёл в заводскую проходную территории «Б» предприятия п/я 116, что напротив Шумиловского городка, и начал свою трудовую биографию учеником слесаря-жестянщика.
   Тогда, готовился к выпуску первый самолёт АН-22, на заводе его называли «Сотое изделие»,  а в основном завод выпускал самолёты четырёхмоторный АН-12, двухмоторный - АН-8, и ещё винтокрылы В-12.
  Все они испытывались на аэродроме в «Тузели», там же размещалась  отдельная эскадрилья военных, обслуживающая штаб  военного округа.
  Моим наставником был замечательный человек, высококвалифицированный слесарь Виктор Иванович Белкин, который за три месяца очень многому меня научил, и подготовил к сдаче на 1-й разряд. С первого октября этого года, я начал работать самостоятельно и зарабатывать свои первые деньги.
  И всё бы ничего, но дело в том, что завод находился на одной стороне города, а мы жили на другой, да ещё и за три километра от трамвая, поэтому я начал опаздывать на работу из-за плохой работы транспорта.
   Мне приходилось ежедневно вставать в 5.30 утра, чтобы к 7.55, приехать на завод, за пять минут до гудка. А вечером была школа с 19.00 до 22.40. Домой добирался только к полночи, значит, на сон оставалось всего пять с половиной часов. С детства приученный мамой к дисциплине и ответственности за свои поступки, я очень переживал за опоздания, вставал раньше, чтобы во время успеть на завод, и очень уставал потом, почти спал на уроках в школе.
  Даже подумывал о том, чтобы бросить школу, но слово, данное маме, меня удержало, а тут уже в январе 1963 года, как раз подвернулся случай: на Чукур-Сае, открывался новый авторемонтный завод №10, и там нужны были слесари-жестянщики.
  С большим трудом, уволившись с завода, пришлось даже соврать нашему начальнику цеха, что мы переезжаем к себе на родину в Саратов, я пришёл работать на этот завод, под номером 193.   
     Всего на заводе потом работало шестьсот человек, в основном молодёжь и в основном выпускники Чирчикского авторемонтного профессионально-технического училища.
   Работу мы начинали  уже с 9.00, ездить стало значительно ближе, но тяжелее, потому что в это время на Чукур-Сае, была городская барахолка, и по средам и субботам, автобусы, чтобы туда доехать, приходилось брать штурмом.
  За время работы на авиационном заводе, я почти забросил бокс, и начал снова тренироваться, уже работая на новом месте.
  Завод ремонтировал автомобили ЗИЛ, ГАЗ-51 и автобусы ПАЗ. Он весь находился под одной крышей, в нём были хорошие, светлые цеха, раздевалки, душевые и даже большой актовый зал, где мы репетировали, разучивали новые песни, а потом давали концерт, к какому-нибудь празднику.
  Директор наш, грузин по национальности - Армид Иванович Папинашвили, помог  молодёжи с инструментом, и у нас организовался неплохой эстрадный оркестр.
   Солистов в нём было трое: я, Лиля – токарь из инструментального цеха, и Николай Яценко -  из сборочного, который очень красиво пел украинские песни, хотя  родился и вырос в Ташкенте.
  Я работал слесарем в кабинном цехе, правил и рехтовал кабины, крылья, капоты, бампера, облицовки, потом их отправляли на грунтовку и покраску, и затем уже на сборочный конвейер.
  Честно говоря, эта работа мне не очень нравилась, мне по душе больше была работа газосварщиков, которые варили эти же кабины или другие детали автомобиля. Но мне было только 17 лет, и работать газосварщиком я пока не мог, по технике безопасности.
  Правда, на курсы газосварщиков, организованные при заводе, меня всё-таки приняли,  и через три месяца, после  их окончания, ввиду отсутствия кадров, к концу 1963 года меня допустили к этой работе.
  Теперь, уже, я как сварщик обслуживал бригаду слесарей-жестянщиков из трёх человек, и от меня зависело, сколько они заработают в месяц.
  Заработная плата в размере 140-150 рублей,  в те годы считалась на заводе приличной. Достаточно сказать, что наш мастер Ринат Хамидулин, как инженер, получал всего 110.
  Моя первая зарплата на  этом заводе составила 67 руб 88 копеек., а к концу года я уже зарабатывал 125-130 рублей, работая по первому разряду газосварщика.   
               
                Глава 13. ШРМ №9.
  .
Мой отдельный рассказ о нашей школе рабочей молодёжи.
   Скажу, что учёбу в ней, я помню до сих пор, и считаю этот год, одним из самых светлых периодов в моей жизни.
   Ну, во-первых, там я познакомился с двумя замечательными ребятами моими одногодками: Мидхатом Булатовым и Женькой Любашевским, а во-вторых, мы трое оказались самыми младшими  по возрасту в  10-м классе, но зато самыми «умненькими», потому что пришли из дневной школы, в то время как основной состав нашего класса, учился в этой  вечерней школе, начиная с седьмого или восьмого класса. 
  Может, именно поэтому учителя нас любили. И часто, ничего не добившись от Юрия Ивановича Васина, сорокалетнего мужчины, с трудом овладевающего знаниями, потому что на парткоме ему сказали, что без десятилетки, назначить его мастером не могут, тут же задавали этот же вопрос нам.
  Задав вопрос, как по-английски будет «стол» Васину, наша англичанка, молодая, симпатичная Виолетта Георгиевна Ивашова, не получив ответа, тут же поднимала или меня или Женьку, и начинала задавать  разные вопросы  на английском языке теперь уже нам, а Васина  оставляла стоять и слушать.
  Так проходили в основном все наши уроки английского языка.
  Честно сказать, из-за работы на авиационном заводе я  сильно запустил учёбу в первом полугодии, и во втором,  пришлось срочно заполнять пробелы.
   В вечерней школе, между учениками, совсем другие отношения.
   Если в дневной все, приблизительно равны по возрасту, и в среднем  одинаково учатся, то здесь всё было не так, хотя требования  учителей, были такие же, как и в дневной школе.
    Поэтому во время контрольных работ по математике, физике, химии, вокруг нас троих всегда «организовывалась» кучка наших старших друзей, надеявшихся на нашу помощь.
   Ну, мы естественно, чтобы не ударить лицом в грязь, трудились за двоих или троих, успевая решить свою задачу или пример, и ещё помочь своим одноклассникам, решая и их задачи.
  Кстати наши учителя всё это видели, но почти никогда не реагировали на эти «небольшие шалости».
   Я хорошо помню тридцатилетнюю молодую красивую женщину  Галину Зайченко - мать двоих детей, которой никак не давалась тригонометрия, и  поэтому получение аттестата зрелости у неё было под угрозой.
  Она работала  заместителем начальника цеха готовящего жгуты с проводкой внутри самолёта, и  для неё этот аттестат зрелости об окончании десятого класса, был очень важен.
 Самым сильным в тригонометрии у нас был   Женька Любашевский, поэтому мы трое решили ей помочь, хотя она никого об этом не просила. Женька сел с ней рядом, и начал тихонько   разъяснять ей тригонометрические задачи, и как результат, на годовой контрольной работе Галина получила твёрдую четвёрку по тригонометрии. И, за это прилюдно, расцеловала покрасневшего как мак от смущения Женьку.
Ну,  а я  помогал Васину по русскому языку и литературе. 
  Перед экзаменами мы даже с ним  встречались в парке по воскресеньям, шли в  летнее кафе, и там, я  ему тихо диктовал, а он писал диктанты.
   Сочинение на экзамене он написал на тройку, а я получил пять, зато по мате-матике и физике получил трояки.
  В общем, аттестат зрелости получился не «ахти» какой хороший, но всё равно я сдержал данное маме слово: окончил школу и получил его, одновременно работая на заводе.
  Мидхат Булатов, взял шефство над двумя сёстами-близнецами - татарочками Нуриёй и Алфиёй Ахметовыми, швеями со швейной фабрики, расположенной в Рабочем городке, в конце 10-го трамвая. Он всегда говорил, что не любит девчонок-татарок за их болтливость, хотя сам из татарской семьи. Но эти девушки так его окрутили, очаровали, что Мишка, так мы его звали между собой, занимался с ними почти до самых экзаменов.
    Конечно,  выпускной вечер и застолье у нас было не такой как в дневной школе. Мы, все выпускники скинулись, закупили продукты, много зелени, благо, что это бы конец июня, накрыли хорошие столы в актовом зале и пригласили всех учителей, даже тех, кто у нас не преподавал. И ещё директора школы Зою Трофимовну Чернышову - замечательную женщину и по совместительству жену главного инженера  нашего авиационного завода.
  Зоя Трофимовна  сказала нам на прощанье замечательные добрые слова, и ещё добавила, что впервые за пять лет, что она работает директором этой школы, ей попался такой дружный десятый класс, в котором все получили аттестаты зрелости, хотя раньше, пять, шесть учеников аттестаты не получали, потому что не могли сдать экзаменов.
   Немного захмелевшая Виолетта Георгиевна, тоже подняла бокал с шампанским, и сказала:
   - А, я хочу выпить за моего ученика, и выпускника  Юрия Ивановича Васина, который теперь, если поедет за границу, представлять там наших рабочих, сможет им даже немного рассказать о своей  работе и семье, и даже задать несколько вопросов на английском языке.
  -  Ура! – тут же завопил сидевший с ней рядом Женька, давно влюблённый в нашу молодую учительницу.
  Потом были танцы, песни, тосты и утром перед рассветом, почти весь наш класс, забрав со стола, кое-что из оставшейся закуски и выпивки поехал на Куйлюк, на реку Чирчик.
   Там мы отдохнули на свежем воздухе, пели песни и веселились почти до обеда.
   В моду тогда вошли песни, которые пел молодой Иосиф Кобзон:
« А у нас во дворе, есть девчонка одна..», « И опять во дворе..», « Я тебя подожду..», «Спустя три года..» и конечно песня про двух студентов из Ташкента.
  Было очень весело и радостно на душе оттого, что один этап учёбы пройден. Пока один.
   Было очень грустно расставаться с нашим сплочённым в учёбе коллективом, и я ещё долго вспоминал своих одноклассников, хотя встретится с ними, кроме как с Мишкой и Женькой, мне больше не удалось, хотя мы и жили все в одном городе.
               
                Глава 14. Хлопок.

 Хлопок – национальная гордость узбекского народа!
  Этот лозунг, был размещён, как минимум в двадцати местах, на самых высоких зданиях города Ташкента, и мы, его жители хорошо знали, что это такое – узбекский хлопок.
  Особенно хорошо это знали, и чувствовали на своей шкуре, школьники сельских школ и студенты институтов и техникумов, потому что их ежегодно начиная с сентября месяца по ноябрь, а иногда и по декабрь, правительство мобилизовало на сбор этого узбекского золота.
Хлопок посылали убирать и с заводов и фабрик, правда, не на весь срок уборки, длившейся более двух месяцев, а меняли через месяц. Зато сельские школьники и студенты торчали там весь срок уборки, ну с ними естественно и их преподаватели.
  Так моя мама постоянно ездила с учениками седьмых, восьмых классов на уборку хлопка, и мы её по долгу не видели.
   Ручной  сбор хлопка шёл,  как правило, после хлопкоуборочных машин, снимающих «сливки» с поля, а дальше за ним шли хлопкоробы.
   Причём, у каждого была норма сбора, у школьников минимум 60 кг, а у студентов 70-75 кг.
   И если школьников за невыполнение нормы только журили, то студентов, не выполняющих норму сбора, просто отчисляли из института даже с третьего курса.
  За килограмм хлопка платили тогда 4 копейки, а позже, осенью по 6, но это были уже остатки. Так что, чтобы оправдать своё питание, нужно было собирать ну как минимум 55 или 60 кг.
 С рабочих  заводов и фабрик тоже требовали норму сбора «белого золота», не мене 50 кг, но редко кто из них её выполнял, ведь они не были привыкшими к этому труду, не то, что дети, живущие и выросшие в колхозе.
  Мама говорила, что некоторые из её учеников, собирали в день до ста кило-граммов, и зарабатывали «неплохие деньги».
   Ездили на сбор хлопка и ученики городских школ, но только на один день, на воскресенье, и то, в ближайшие к городу районы.
   Первый раз я поехал на хлопок в девятом классе, и тогда собрал, рекордные для нашего класса 36 кг, наверное, благодаря своему небольшому росту.
  Но, чаще городских школьников посылали на уборку овощей в Ташкентскую область, но  и то только по воскресеньям.
   Хлопок  - растение интересное: высота куста в основном составляет сантиметров 75-80 от земли, редко один метр. На нём произрастают коробочки с   находящимися внутри семечками, окружёнными белой ватой.
  Весит внутренность этой коробочки вместе с семечками приблизительно грамма 4 или 5.
  Значит, чтобы собрать один килограмм хлопка, нужно к нему, к этому кусту наклониться как минимум 150 - 200 раз, это если иметь навык и собирать хлопок двумя руками сразу.
   Представить это себе очень трудно, нужно просто испытать на себе.
  Когда я начал работать на авиационном заводе, в сентябре нас, молодых рабочих послали на  сбор хлопка, и я, неплохо знающий сельский труд, и имеющий неплохие навыки, смог самое большее собрать за день 65 кг, а в остальные дни собирал по 50 – 55.
   Вечером, после работы страшно болела спина. Это у меня, у спортсмена, четыре года занимающегося спортом, а что говорить о других?
  Городские девчонки с  нашего завода, к вечеру просто «лежали пластом», так говорила моя мама, когда очень уставала и ложилась немного отдохнуть.
  Спасала только музыка, гитары и танцы. Поэтому для городских заводчан, а на заводе на время уборки им платили средний заработок, выезд на хлопок был приключением и отдушиной. Особенно для холостых мужчин и  незамужних женщин. Чего не скажешь о студентах и школьниках.
   Проживали все на оборудованных по-походному, без особых удобств, колхозных полевых станах, в клубах или  школах, закрытых на время сбора хлопка. Всё, как в гражданскую войну: « Школа закрыта – все ушли на сбор хлопка!»
   Кормили неплохо, правда всегда было только два блюда:  к шурпе или маставе, плову, машевому или фасолевому супу,   дополнительно - хлеб и сладкий чай.
   Ну, а вечером, как темнело, на площадке прямо около того места, где жили, начинались танцы.
  Глядя на танцующих под радиолу ребят и девушек, я удивлялся, потому что ещё два часа назад, они после прихода с поля, не могли пошевелить ни рукой, ни ногой из-за усталости. А теперь вот, забыв обо всём, танцуют танго или фокстрот.
 Мне было всего 16 лет, и я, честно говоря, всегда сидел в сторонке. Сидел и смотрел на танцующих, не решаясь пригласить кого-то из девушек, в основном старших меня по возрасту.
  Очень стеснялся, и потому, за двадцать дней пребывания на хлопке, ни разу  так и не станцевал, хотя в школе, знакомые девочки говорили, что я неплохо танцую.
  На весь Узбекистан тогда гремела слава трижды Героя социалистического труда Хамракула Турсункулова, которого очень любил Хрущёв и знатного механизатора Героя социалистического труда Турсуной Ахуновой.
   В общем, вся  Советская стана гордилась нашей республикой и тем, какие рекордные урожаи  хлопка собирает Узбекистан, абсолютно, не волнуясь, как этот урожай достаётся жителям республики.
   Сколько больных детей в колхозах и совхозах, оттого, что  хлопковые поля для работы хлопкоуборочных машин с воздуха обрабатывают с самолётов АН-2, специальными химикатами, чтобы с  хлопковых кустов опали листья, и машина могла своими щётками снять хлопок из коробочки.
   А сразу за машиной, на это поле шли дети, или другие сборщики хлопка и трогали кусты руками, прикасаясь к отраве, нанося тем самым вред своему здоровью и своим потомкам тоже.
  Зато количество хлопка, который Узбекистан, якобы даёт нашей Родине, с каждым годом неизменно росло.
   Началось с  двух с половиной миллионов тонн, а к тому времени, когда я в двадцать лет ушёл в военное училище, уже составляло 3 миллиона 200 тысяч тонн.
  И дальше, количество собранного  узбеками хлопка росло  по возрастающей прогрессии. Росло  «узбекское золото» созданное, рабским трудом рабочих совхозов, колхозников, их детей и внуков, а также трудом всех жителей Узбекистана.
   Забегая вперёд, скажу, что рекордная цифра сбора хлопка, которую дожжен был дать Узбекистан, выросла до  цифры 7,2 миллионов тонн, хотя, как мне потом в личной беседе признался бывший министр сельского хозяйства, более 4-х миллионов тонн хлопка, на полях республики, вырастить было невозможно.
   Но, из Москвы постоянно «давили», требовали дать больше и больше хлоп-ка. Узбекские правители, чтобы удержаться у власти, всё прекрасно понимая, кряхтели, потом говорили «хоп, бажарамыз!» - «ладно, исполним!», и тут же рапортовали Москве о новых рекордных сборах хлопка.
  И на плакатах и транспарантах во всех уголках республики,  словно по мановению волшебной палочки, появлялись новые  цифры и лозунги:          « Дадим Родине 3..4.. 5, и т.д. тонн белого золота!!!»
  Сегодня Узбекистан собирает около    4-х миллионов тонн хлопка. Всё собирается в основном руками, хлопкоуборочных машин в республике почти нет, и сбор его ведётся теми же силами, как и много лет назад, ещё для его сбора привлекают и армейские подразделения.
      
          Глава 15. Рабочий человек.

После окончания вечерней школы, и после перехода на новое место работы -  авторемонтный завод, у меня, по вечерам появилось больше свободного времени, и я по приглашению моего товарища по комитету комсомола школы Саши Ступака,  иногда приходил в свою старую школу на их вечера.
  Тут у меня уже был и свой интерес.
  В это время, я познакомился с милой, шустренькой  девочкой Розой, живущей в домах, принадлежащих предприятию Средазэнергоцветмет, расположенному на Дарбазе.
  Роза училась тогда в девятом классе моей бывшей школы, а познакомила меня с ней в трамвае, когда я ехал на работу, одноклассница Саши Ступака – Ширин.
   Эту девочку я заметил ещё тогда, когда учился в десятом классе, а она в восьмом, и уже тогда на неё заглядывались мальчики.
  Но я  же был уже десятиклассником и считал всех восьмиклассниц «маленькими»,  потому, сначала и не обратил на неё особого внимания, хотя Сашка Серых, не раз говорил мне, что с ним в трамвае в нашу школу постоянно ездит «классная девчонка» - невысокая, стройная и очень миленькая.
  Борька Клейман, живший в этом дворе, мой бывший одноклассник по школе №40, рассказал мне, что девочку зовут Роза, фамилия Аносова, и что она очень вредная по характеру. И всё.
   Потом  я часто  видел её в трамвае, но не подходил, до того времени, пока не стал работать и заново  её разглядел.
   Посмотрел, и она мне очень понравилась.
  Однако парень я был не очень смелый в отношении  с девочками,  даже честно сказать робкий, поэтому,  выбрав момент, когда в трамвае со мной оказалась Роза и Ширин, попросил последнюю, познакомить меня с её подружкой. И она, нас позна-комила.
  Потом мы стали при встречах здороваться, перебрасываться словами, по-знакомились ближе, и я в неё влюбился..
   Отца родного у моей новой знакомой не было, а был отчим и ещё две младшие сестрёнки.
  Отчим был человек  строгий и, потому Розе разрешалось гулять в их дворе только до десяти часов вечера а, учитывая, что я по вечерам учился тогда в вечерней школе четыре раза в неделю, встречались мы по вечерам не очень часто.
 Роза, была девочкой очень скромной, умненькой, и когда я в одну из суббот пригласил её пойти со мной вечером на танцы в Дом офицеров, она категорически отказалась, считая, видимо, что туда, на эти танцы, ходят только девочки «лёгкого поведения» и «сто восьмые».
  «Сто восьмыми» девушками и женщинами, в Ташкенте называли тогда всех беспутных, безалаберных шалав, без определённого места жительства, одетых безвкусно, небрежно и к тому же, постоянно пьяных.
  Так называли бомжей, ханыг и проституток. Ещё, зачастую, это выражение употребляли, чтобы выразить своё отношение к предмету в другом контексте «плохой» - сто восьмое кафе, сто восьмой дом, сто восьмые туфли.
   Дело в том, что Уголовном кодексе Узбекской ССР в течение 1946 по 1954 год, была статья 108 прим. Она гласила:
«Повторное нарушение правил прописки паспортов и заменяющих их документов влечёт за собой принудительные работы на срок до шести месяцев или штраф до пятисот рублей. Проживание в местностях, где введена паспортная система, лиц, не имеющих паспорта или временного  удостоверения и подвергшихся уже административному взысканию за указанные нарушения, влечёт за собой лишение свободы на срок до двух лет».
   Вот какая была серьёзная статья, которая, потом, даже после её отмены в 1954 году, навсегда осталась в памяти всех жителей Узбекистана. К слову сказать,  выражение «сто восьмой» или «сто восьмая», и до сих пор ещё в ходу у старых жителей новой республики.
  Меня на танцплощадку Дома офицеров привлёк Мишка Булатов, который жил  рядом с Красной площадью, и потому Дом офицеров, был для него «родным домом».
   Там же на танцах, я познакомился с Валеркой Мирсаидовым, который жил  с родителями напротив Центрального телеграфа.  Мы быстро подружились и стали трое  друзьями «не разлей вода».
   В Ташкенте тогда были три главные  танцевальные площадки: это танцплощадка в парке имени Горького,  танцплощадка в Доме офицеров и танцплощадка в парке имени Тельмана, на Асакинской.
   Ещё были танцы во дворце текстильщиков, в парке имени Пушкина  и  в парке имени Шумилова.
  Было ещё несколько небольших танцплощадок, но эти,  первые три знала вся молодёжь нашего города.
    Самым культурным местом из них, с давних времён считалась танцплощадка Дома офицеров.
  Здесь была летняя танцплощадка, и зимняя, это привлекало  молодёжь, особенно зимой.
  Сюда приходили молодые офицеры, чтобы познакомиться с серьёзными девушками и дамами, здесь на танцах играл замечательный оркестр, и ещё за два часа танцев, здесь трижды объявляли «белый танец», и дамы могли пригласить нерешительных кавалеров на танец.
   Танцы, для нас троих были местом встречи, потому что мы все работали в разных местах, и ещё, здесь мы общались, знакомились с новыми друзьями и девушками.
  Всё знакомство на танцах, обычно заканчивалось провожанием девушек до-мой, это  если девушка понравилась, и у тебя появилось желание ещё раз встретиться с ней, или просто провожанием до трамвая или автобуса.
    Я был очень увлечён Розочкой, поэтому, не с одной девочкой никаких длительных отношений не заводил. Да и когда? Днём работа, вечером школа или тренировка, оставалось одно воскресенье. Но этот день я всегда посвящал помощи маме по дому, а вечером встречался или с Розой, если её отпускали или шёл на танцы в ОДО.
  Я по своей натуре парень нерешительный, и не мог, вот так запросто подойти к  понравившейся девушке, заговорить с ней, познакомиться и попросить номер  телефона.
  Здесь большими мастерами были Мишка и Валерка, жившие в городе, где отношения между мальчишками и девчонками были совсем другие, не то, что у нас в совхозе.
   Знакомился я чаще всего, только тогда, когда приглашал девушку на танец. Обычно девчонки по одной на танцы не ходят, а всегда парой, или целой стайкой, тут уже мы с  моими  друзьями «договаривались», кто, какую из девушек приглашает. Потому что по какому-то непонятному нам ребятам закону, симпатичная девчонка, зачастую брала себе в подруги страшненькую и некрасивую подружку.
  Наверное, это делалось для того, чтобы сверкать на её фоне. А может и не поэтому вовсе, не знаю?
  Ну, поскольку на танцах у нас всегда был выбор, потому что во все времена в  городе Ташкенте девчонок было больше чем ребят, то чтобы пригласить на танец красивую девушку, кто-то другой должен был танцевать с её некрасивой подругой, иначе девушка одна танцевать не шла. Тут уж мы по очереди помогали друг другу, принося себя «в жертву», ради  мужской дружбы.
     На танцы в дом офицеров ходило очень много моих знакомых спортсменов: боксёров, лёгкоатлетов, поэтому, уже через полгода, после первого похода на танцы в ОДО, я чувствовал себя здесь как рыба в воде.
  У меня, благодаря Мишке  и Валерке появилось много новых друзей и знакомых, поэтому танцы стали для меня, чем-то вроде отдушины после тяжёлой недели труда, учёбы и тренировок.
    С Розой мы гуляли в парке расположенном рядом с их домом,  разговаривали, целовались, а ровно в десять вечера я подводил её к двери квартиры, целовал на прощанье, и уходил домой, унося на своих губах вкус её губ.
  Уходил, чтобы завтра снова встретиться с ней в трамвае по дороге на работу, и с хорошим настроением от этой кратковременной встречи ехать на завод и там «пахать» целый день.
   Половина дороги домой была уже покрыта асфальтом, а половина, как и раньше, была грунтовая.
  То есть пока я, в темноте  добирался домой, следуя по  вязкой глиняной дороге особенно в дождь, ноги у меня были мокрые, а брюки, заляпаны грязью так, что требовалось ещё час-полтора, чтобы привести свою одежду в порядок, а уж потом ложиться спать.
  Однако всё это были пустяки, по сравнению с теми минутами, что мы проводили с Розой вместе.
   Эта удивительная, нежная девочка, так запала в моё сердце, что я на других девчонок тогда почти не обращал внимания, хотя, пользовался у них большим успехом.
   Это всё, наверное, потому, что я, как и раньше в школе, был членом комитета комсомола завода,  парнем очень активным, коммуникабельным, простым в отношениях, никогда не задавался и ещё, потому что хорошо пел в нашем заводском эстрадном оркестре.
   
  Глава 16. Ташкентский учебно-авиационный центр.
   
В августе 1963 года, к нам на завод пришли представители Ташкентского аэроклуба, находившегося за железно-дорожным вокзалом, по трамваю №5 и, пригласив молодых ребят после работы в актовый зал завода, начали агитировать вступать в аэроклуб.
   Вступать в аэроклуб ДОСААФ, который теперь с января этого года назывался уже Ташкентским учебно-авиационным центром ДОСААФ, а не аэроклубом.
  Они рассказали нам, что набирают  ребят и девушек, чтобы  учится без отрыва от производства, на планеристов, пилотов самолёта и парашютистов.
  Правда, на пилотское отделение могут быть допущены только те, кто имеет аттестат зрелости или среднее специальное образование, а на планерное и парашютное отделение принимают даже с  семью классами образования.
   И ещё, те, кто собираются учиться летать на самолётах, должны будут пройти в  военном госпитале лётную комиссию по полной форме. Именно она даст заключение о допуске к лётной работе.
   В те годы, уже несколько лет, я мечтал о карьере следователя или, на крайний случай инспектора уголовного розыска, и совсем не мечтал стать лётчиком. Первой причиной было то, что у меня был хронический тонзиллит, то есть постоянно воспалялись гланды, и второе, при наклоне головы вниз, у меня часто темнело в глазах, а мама говорила, что это, наверное « от малокровия», нашей фамильной болезни.
   Поэтому я, выслушав представителей аэроклуба, особо желанием не загорелся, но пойти туда, «за компанию» меня уговорил, мой товарищ по работе Володя Спирин.
   На другой день, вечером, после работы мы поехали на другой конец города, пришли в аэроклуб, нашли отдел кадров, представились и взяли перечень необходимых для поступления документов.
  Через неделю все документы были собраны и нас направили в свои военкоматы.
  Там, нам обоим вручили повестки от военкомата, для прохождения врачебно-лётной комиссии в военном госпитале,  на улице Госпитальной, совсем недалеко от места, где был расположен  аэроклуб или ТУАЦ, как его теперь называли.
   Через два дня, предупредив своё руководство на заводе, я с утра пришёл в госпиталь и начал проходить лётную комиссию.
  В этот день проходило комиссию двадцать пять человек кандидатов в  будущие лётчики, а прошли лётную комиссию всего пять человек, и я в их числе.
   Больше всего парней забраковали по зрению, потом из-за плоскостопия, двоих из-за сердца, троих из-за кривого позвоночника.
  А у меня, оказалось всё отлично, и даже испытание на стуле, когда меня крутили, я выдержал с честью, вот тебе и малокровие. 
  Я смотрел на разочарованные лица ребят не прошедших комиссию, среди которых некоторые были физически развиты гораздо лучше меня, выше ростом, но не годных летать.
  А я такой худенький, не очень высокого роста, всего 169 сантиметров  и вдруг здоров и годен к лётной работе, парадокс.
  Но, так оказывается, в жизни бывает очень часто: кажущийся здоровым, на самом деле внутри хилый и больной. Кажущийся храбрым – на деле трус и предатель,  а кажущийся несмелым и нерадивым, на самом деле герой и смельчак.
  Это я понял уже через много лет, когда оказался в числе контингента выполнявшего интернациональную помощь афганскому народу. Там, на войне, сразу было ясно, кто есть, кто.
С первого сентября по вечерам начались занятия в учебно-авиационном центре, два раза в неделю. Там мы изучали авиационный двигатель самолёта ЯК-18, основы самолётовождения и штурманской подготовки.
   Когда я стоял перед председателем ВЛК в госпитале, то пожилой подполковник с сединой на висках, главный терапевт госпиталя, прочитав в карте, что я занимаюсь боксом, сказал мне:
- Знаете юноша, бокс – это конечно хорошее дело, но он не совместим с  лётной работой.
  Один раз, побывав в нокауте, вы нарушаете свой вестибулярный аппарат и в полёте, где перегрузки могут достигать двух или трёх единиц, можете потерять сознание. И всё. Поэтому выбирайте: если хотите научиться летать, то бокс надо бросать. И ещё, тебе нужно срочно удалить гланды, потому что они у тебя дружок постоянно воспалены.
  К тому времени, я провёл  на ринге уже 53 боя, получил третий взрослый разряд, но желание летать пересилило, и я решил больше в секцию не ходить, чем очень огорчил своего тренера.
   На  операцию по удалению гланд направили не меня одного, а четырёх человек из нашего набора, и удалили их нам в первой городской больнице, недалеко от того места, где жила Роза, и она один раз даже приходила меня навещать.
  Вся процедура заняла неделю, и через неделю мы начали заниматься – учиться на лётчиков.
   Набор на лётное отделение составил сто человек, которых разбили на четыре группы, занимающиеся в центре в разные дни, так что мы знали в основном  ребят  из двух групп: своей, и тех, кто занимался с нами в один день.
  Со всеми  членами лётного отряда, в том числе и четырьмя девушками – спортсменками, мы познакомились уже летом 1964 года на сборах, которые проходили с отрывом от производства на полевом аэродроме «Аранчи», недалеко от Ташкентского моря.
   Призвали меня на эти лётные сборы по повестке из военкомата, с сохранением 50%  средней заработной платы, на целых четыре месяца с 10 мая по 10 сентября.
   Уезжали мы на аэродром в понедельник к обеду, во вторник был день регламентных работ, а потом в среду, четверг и пятницу были полёты.
  В субботу вечером возвращались в город, и вечер субботы и целый день воскресенья были дома.
   За нами был закреплён самолёт ЯК-18 под номером 95, где царствовал авиатехник Федя - Фёдор Иванович Павлов. А нашим лётчиком-инструктором для девяти курсантов «экипажа», был назначен Владимир Трофимович Кушнир. Он, первый показал нам небо, научил летать, и выполнять на самолёте фигуры высшего пилотажа.
   Командовал ТУАЦ полковник Чирков, командиром эскадрильи был подполковник Бувтышкин, замом по технической части  центра подполковник Шкирко,  служили у нас ещё два кадровых военных лётчика майоры – командиры звеньев, и военврач, майор медицинской службы Владимир Николаевич Кошкин.
    Нас сразу переодели в солдатскую форму без погон, мы везде ходили только строем, как в армии, драили туалет, пели строевые песни, отдавали честь начальникам и нашим инструкторам, обращаясь к ним:
 - Товарищ инструктор, или товарищ майор.
 В общем, подготовка лётчиков велась очень серьёзно, без всяких послаблений. Правда, летать мы начали, без наличия двух обязательных для курсантов-лётчиков прыжков с парашютом, ввиду того, что оба самолёта АН-2, предназначенные для выброса парашютистов, пока находились в ремонте.
   Мы, конечно, очень гордились, тем, что начали уже летать, и видеть нашу землю с высоты. Здесь,  в авиационном центре, я подружился с Вячеславом Ермаковым, который работал слесарем на авиаремонтном заводе и жил в общежитии в авиагородке.
   Летал я хорошо, посадки мне тоже удавались хорошо, и из всего нашего «экипажа», я первый был допущен к самостоятельному полёту по кругу. Первые полёты по кругу без инструктора, я сделал при налёте  одиннадцать с половиной часов. Радости моей не было предела, оттого, что я сам летаю. Сам, без инструктора в задней кабине.
   После полётов, мы провели облуживание самолёта, и направились в наш палаточный лагерь, расположенный в километре от аэродрома. Я и Славка несли в лагерь две сумки с  нашими парашютами, там их каждый день  заново укладывали специалисты.
  - Слав, а давай искупнёмся, жара страшная, - обратился ко мне Славка Ермаков, показывая на небольшой  искусственный бассейн и запруду на арыке около главных ворот.
  - Давай, согласился я,  - и мы, быстро раздевшись, прыгнули в воду. Остальные ребята из нашего экипажа купаться не захотели, потому что вода в том арыке была довольно холодная. Глубина водоёма была приблизительно метра полтора или чуть больше, и мы начали дурачиться, брызгать  друг в друга водой и окунаться с головой.
  В один момент, Славка оказался позади меня и, опустив руки на плечи,  видимо, хотел, шутя окунуть меня с головой в воду. Моё левоё ухо оказалось на уровне воды и он, нажав на него, загнал мне воду прямо в ухо. Да так, что я даже закричал от боли, и тут же вылез на берег, чувствуя воду в левом ухе.
  Вылез и начал прыгать на одной ноге, чтобы вода вышла, так мы  часто делали в детстве, когда купались.
  Однако вода из уха не выходила. Я ничего не сказал на другой день нашему доктору, тем более что он проверял у каждого только пульс и давление.
  А ещё, у меня на другой день опять предстояли пять самостоятельных полётов по кругу, и я никак не мог от них отказаться. Просто заткнул ухо ваткой, надел шлемофон и пошёл к самолёту.
   Конечно, я чувствовал при этом определённый дискомфорт, потому что левое ухо слышало хуже, чем правое, но на первых порах это мне не мешало.
  В тот день вылетел самостоятельно Славка Ермаков и ещё два наших кур-санта.
   А  ещё через день, ухо внутри воспалилось и оттуда начала выделяться жидкость.  Тут, я уже начал переживать, и пошёл к доктору Кошкину. Он осмотрел меня и тут же написал направление на лечении, и куда бы вы думали? Опять в городскую  больницу №1, где, недалеко жила моя Розочка.
   Попал я туда в самый разгар лета в середине июня, и промучился там, проходя лечение почти двадцать дней.
  Одна радость, что моя Роза приходила ко мне почти каждый день, и мы подолгу сидели с ней на скамеечке в больничном парке.
  Она очень переживала за меня, и всё время повторяла, что у меня всё будет хорошо, а болезнь уха - это мелочь.
   Через двадцать дней я выздоровевший вернулся в лагерь к своим ребятам.
  Конечно же, из-за болезни я бесконечно отстал от них, они уже начали летать в зону на пилотаж, и даже выполнять туда самостоятельные полёты.
  Догнать всех на нашем самолёте не получалось, поэтому, по решению полковника Чиркова, меня прикрепили к самолёту командира звена майора Аяцкова.
  Теперь получалось так: в лётную смену я делал пять полётов по кругу с нашим инструктором  на нашем самолёте, и самостоятельные пять полётов тоже.
  А потом шёл на самолёт к командиру звена - майору Аяцкову, бывшему лётчику-истребителю, и с ним уже вылетал в зону на разучивание фигур высшего пилотажа.
  Он мне, прямо в воздухе, пока набирали высоту,  рассказывал и показывал, как  выполнять эти фигуры, и я их выполнял под его присмотром.
  Потом мы садились на аэродром, он вылезал из самолёта и шёл курить, а я уже сам вылетал в зону, и пытался делать то, чему научил меня майор.
  Налетали мы вместе с ним десять часов, и после этого я сравнялся со своими ребятами, а майор стал учить спортсменов.
  Мы очень сдружились с ребятами из нашего центра, часто встречались в го-роде, и теперь у меня прибавилось ещё большее количество товарищей и знакомых.
  Особо хочу сказать о нашем инструкторе Владимире Кушнире.
  По авиационным курсантским законам, после самостоятельного вылета, каждый курсант обязан угостить  своих товарищей дорогими сигаретами, а технику самолёта и инструктору преподнести отдельно по пачке сигарет.
  Всё у нас в точности так и было. А ещё, после того, как все члены  девятого экипажа вылетели самостоятельно, и я вернулся из больницы, мы все вместе, уговорив жену  нашего инструктора Луизу, поехали в одну из суббот в ресторан в центре города, где отметили наш самостоятельный вылет, и провозгласили много тостов за нашего учителя.
  Причём, организовал это мероприятие именно я, чего не сделано было ни в одном экипаже, и мы этим очень гордились.
  В отличие от других инструкторов, Володя Кушнир бы всегда с нами, курсантами вежлив и корректен.
  Никогда не допускал по отношению к нам грубости и мата,  ни как другие инструктора-лётчики. За это мы его очень уважали и боготворили.
  Самое обидное, что он мог сказать, когда ты совершил ошибку, и сделал что-то ни так, было слово: «Слабак!» И всё.  У каждого из нас от  одного этого слова сразу портилось настроение, и мы старались тут же исправить оплошность, чтобы не огорчать инструктора, вкладывающего в нас все свои знания и душу.
 В общем, к концу августа месяца, мы все уже неплохо летали, выполняя все фигуры высшего пилотажа, куда тогда входили: петля Нестерова, полу петля, боевой разворот,  штопор правый, штопор левый, бочка – это были основные фигуры, положенные по учебной программе.
  Мы знали, что нас призовут на такие же  учебные сборы и на следующий год, и уже мечтали в душе, что будем делать и новые фигуры, которые выполняли на нашем аэродроме опытные  лётчики    - спортсмены.
     Я налетал в тот год 45 часов, и уже твёрдо решил, что после окончания второго года обучения буду поступать в авиационное училище гражданской авиации.
   Кто-то из парней хотел пойти в  Армавирское военное авиационное училище лётчиков, а мы со Славкой твёрдо решили пойти в гражданскую авиацию, а потом даже летать в одном экипаже.
  В общем, лето закончилось, я вернулся на завод, на своё прежнее место, а главное, к Розе, с которой теперь мог встречаться чуть ли ни каждый день.

         Глава 17. Роза Аносова.

Роза выросла среди мальчишек, потому что в том городке, где они жили, девочек просто не было. Я хорошо знал всех ребят, которые жили в тех домах от предприятия «Средазэнергоцветмет», что недалеко от Кукчи, на остановке Дарбаза, потому что все они учились со мной в школе №40.
   Так что, все последние годы, я сначала в школу, а потом  и на завод постоянно ездил мимо это городка где жила Роза.
  Естественно внимание мальчиков, наложило определённый штрих на её характер, поэтому, когда мы с ней познакомились и подружились, я сначала долго не мог понять, почему она вдруг, ни с того, ни с сего, начинает вредничать, отказывается идти со мной, туда, куда я её приглашаю.
  Кстати, после единственной попытки пригласить Розу на танцы в ОДО, и её категорического отказа, больше я таких попыток даже не делал.
  Меня злило её нежелание зайти в кафе напротив Дворца пионеров, чтобы поесть сосисок, а потом пойти уже в кино. Она, видимо не понимала, что я иду с ней после работы, и обедал шесть часов назад.
  Я, конечно, злился, оставаясь голодным, а она, как ни в чём не бывало, шла со мной в кино.
  Роза могла неожиданно обидеться на меня, когда мы гуляли возле её дома, и резко сказать:
 - Всё, уходи, и больше не приходи!
  Конечно, меня это очень злило, и я уходил. Злился на неё,  давал себе слово, что больше к ней не подойду, а найду себе хорошую девчонку на танцах и буду с ней встречаться.
  Знакомился с девочками, меня знакомили, и вдруг получалось так, что всех их сравниваю с Розой, и все они ей проигрывают, несмотря на её вредный характер.
  И всё. Я снова шёл на примирение с ней,  искал повод, подходил к ней в трамвае, заговаривал и договаривался о свидании.
   Уже потом, ближе узнав её, я понял, какой это необыкновенно добрый, от-зывчивый, порядочный и очень ранимый человек.
   Иногда мы ходили с ней в театр, и я замечал, что Роза, также как и я, не так богато одета, чего нельзя было сказать о некоторых парнях и девушках живших в этом дворе. Но меня это нисколько не смущало, а наоборот, только сближало с ней.
  Роза хорошо училась, была девушкой начитанной, остроумной, и никогда не лезла за словом в карман, может, поэтому её любили и уважали все её друзья и подруги. Да, и я тоже.
  И ещё она очень приятно целовалась, особенно, когда у неё было хорошее настроение.
  Тогда мы с ней целовались до одури, до громкого биения сердец и, прощаясь, долго не могли расстаться, стоя на первом этаже их тёмного подъезда.
   Роза очень любила стихи, а я к тому времени, уже много написал, и потому, после наших встреч, на другой день я приносил ей своё новое стихотворение, где главной героиней, была, конечно, только она.
  Скажу по правде, Роза очень негативно относилась к тому, что я постоянно хожу на танцы, а там много разных девушек, с которыми я могу познакомиться, и потому эта тема всегда была «больной» для неё.
  Она не понимала, что только там я могу встретиться со своими друзьями, пообщаться, договориться о новых встречах.
   Потому, наверное,  большое количество ссор происходило у нас именно из-за этого.
  И ещё. Если она обижалась, то у неё тут же начинали по-детски дрожать губы, начинали округляться глаза, и лицо становилось таким нежным и беспомощным, что я тут же начинал ругать себя за то, что её обидел.
  Но, у меня друзей, кроме Мишки и Валерки, тогда не было. Это уже потом к ним присоединился Славка Ермаков и Коля.
    Мы с ней часто ссорились, мирились, но зато, когда я лежал с больным ухом в больнице, она бегала ко мне чуть не каждый день и поддерживала меня.
   Ребята, жившие в том дворе, где жи-ла Роза, всячески «оберегали» свою территорию от «чужих».
  Поэтому, когда ещё до знакомства со мной Роза познакомилась с одним парнем, спортсменом – велосипедистом из Чирчика, и он стал к ней приезжать в гости, они пригрозили ей, если он ещё раз здесь появится, они его заставят «считать спички по всему двору».
   Когда я первый раз встретился с ней, сходил в кино, а потом пошёл провожать, они меня уже ждали, считая, что я тот самый, о котором они Розу предупредили.
  Я проводил её до квартиры и с хорошим настроением шёл обратно к проходной, когда из темноты раздался голос:
   - Ты чувак, случаем не заблудился?
  Я остановился, нисколько не испугавшись, зная в лицо почти всех ребят  с этого двора.
   Ко мне подошли сразу трое, а позади них, маячили фигуры ещё нескольких человек, которых в темноте не было видно.
  Они подошли ко мне, и тут я узнал всех троих, это были мои одноклассники по учёбе в школе номер 40.
  - А, что, к вам во двор теперь уже и заходить нельзя? – улыбаясь, спросил я у Борьки Клеймана, стоявшего ко мне ближе всех.
 – Запрещено, что ли? Я и не знал?
  - Да нет, тебе можно, ты же наш. Ты, что Розу провожал?
  - Да, провожал. А, что, нельзя?
  - Это её дело. Просто, тут один, чужой из Чирчика стал к ней ездить, мы думали, что это он, вот и решили наказать. Извини, Славик, перепутали.
  - Ладно. Пока! – и я, махнув им на прощанье рукой, пошёл домой.
  С тех пор все во дворе уже знали, что Роза встречается со Славкой Кругловым, и к ней лучше не подкатываться.

      
    Глава 18. Учимся на вертолётчиков

С октября месяца в ТУАЦ снова начались занятия, и тут нас огорошили:
- Всё ребята, самолётов больше не будет, наш Ташкентский учебно-авиационный центр, будет теперь готовить пилотов вертолётов. Это авиация будущего, поэтому будете летать на вертолётах МИ-1М, которые нам поставляют из Польши. Пять контейнеров мы уже получили, скоро прибудут ещё двадцать пять.
    Сказать, что это был удар, шок для нас - это мало! Мы ведь все мечтали о фигурах высшего пилотажа, уже зная, что это такое и с чем его едят. А тут вертолёты! Тьфу! Это же «бочка с пропеллером», из которой при аварии даже с парашютом выпрыгнуть нельзя. И какие на нём можно фигуры делать, если у него крыльев нет, а?
  В общем, начинали мы учёбу совсем без настроения.
  Кстати, как только в ТУАЦ получили первые пять вертолётов, запустили их в эксплуатацию и облетали, наши инструктора, тоже начали переучиваться на вертолёты.
   Центр начинал серьёзно готовиться к эксплуатации и обучению на новую технику. Тогда на слуху были только три типа вертолётов: МИ-4, МИ-6, МИ-10, ну и самый маленький из них МИ-1.
  Учиться стало очень трудно, потому что устройство вертолёта с его автоматом перекоса, лопастями, хвостовым винтом и новым двигателем, было очень сложным, да и наши преподаватели, к слову сказать, тоже изучили его только по учебникам.
   Однако к маю 1965 года, мы все были готовы приступить к обучению полётов на вертолётах, и неплохо знали его устройство.
   Все эти месяцы, пока учились, мы со Славкой Ермаковым постоянно поддерживали связь с  нашим инструктором, который рассказывал нам о полётах на вертолёте, и о том, какая это замечательная машина.
   Он рассказывал нам о том, что американцы широко начали применять вертолёты нашего русского конструктора Сикорского уже  на войне с Кореей и считают, что у них большое будущее.
   Сикорский, сразу начал конструиро-вать вертолёты с мощным двигателем и  металлическими салазками снизу, на которые вертолёт опускался на поверх-ность земли или палубу авианосца. Са-дился, а потом, имея мощный двига-тель, тут же вертикально взлетал вверх, набирая высоту со скоростью 3-5 метров в секунду.
    - У нас, в Союзе  пока не получается изобрести такой двигатель, поэтому наши вертолёты снабжены шасси, как на самолёте.
    Вертолёты садятся на них, а потом, взяв груз, или раненых взлетают «по -самолётному» с разбегом. Поэтому, нашим вертолётам, нужны площадки больше, а не крошечные, как американцам. Но, скажу вам ребята, что если случится война, вертолёты будут играть большую роль, потому что им не нужны специальные аэродромы и они могут садиться везде.
  Машина, я вам скажу классная, реагирует на каждое твоё движение, а «висение» - это вообще удивительная вещь. Поднимаешься на высоту десять метров, висишь в воздухе и двигаешься по квадрату 50на50 метров, вперёд назад, вправо, влево, вверх, вниз. Удивительное я вам скажу зрелище ребята! Впрочем, скоро сами увидите. Да, пилотажа на нём не сделать, но упражнения в зоне, не менее интересны: крен 45 градусов вправо, потом влево, набор высоты, горка и авторотация - тренировка  в посадке вертолёта при выключенном двигателе. Всё это необычайно интересно, - Владимир Трофимович смотрел на нас, и с пылом рассказывал о новой машине, на которую, если честно сказать, он и сам, не очень хотел переучиваться после самолёта.
  В  начале мая 1965 года, нас, через военкомат снова вызвали на учебные сборы в ТУАЦ, и здесь нам вручили военные билеты, где было написано: военная специальность – «пилот самолёта». А 8-го мая, мы приняли Военную присягу прямо на площади перед зданием нашего авиационного центра.
  И тут же, сразу после праздника, уехали на аэродром – летать.
   Да, вертолёт, это, конечно не самолёт, хотя он также называется « летательным аппаратом тяжелее воздуха», и первое время, мне никак не удавалось его «приручить». А руки так сжимали ручку управления и ручку «шаг-газа», что на них оставались следы от рифлёной резины.
  В экипаже, нас теперь было по пять человек, а нашим техником, был всё тот же Федя.
  Всего таких экипажей стало двадцать, но  зато теперь первые полёты на «висение» и «работу в квадрате», все экипажи могли проводить одновременно.
  Всё лётное поле поперёк, разбили на квадраты 50на50 метров, расположенные по одной линии, через 50 метров друг от друга.
   Эти квадраты пометили известковым раствором, с большой цифрой, номером экипажа посередине, чтобы его было видно с воздуха, и в этих квадратах и над ними, мы учились летать на этих вертких, непокорных, но очень умных «летательных аппаратах».
  Картина была очень интересная, если смотреть сбоку. Видно, как в воздухе на одной линии над зелёным полем аэродрома одновременно висят около двадцати вертолётов, выполняющих перемещения внутри квадрата, а остальные курсанты, сидя в сторонке на травке, наблюдают за ними.
  Зрелище, скажу я вам, сказочное, и очень красивое.
   Я опять  вылетел самостоятельно в числе первых, правда, на этот раз, первым вылетел тоже Славка, но Доронкин.
   Потом были полёты по кругу, в зону, и как рассказывал Кушнир, полёты в зоне на отработку элементов пилотажа, на вертолёте, не менее увлекательны, чем на самолёте.
  Особенно, когда исполняешь крен влево или вправо на 45 градусов, а крыльев,  на вертолёте, ни слева, ни справа, как на самолёте не видишь, всё только по приборам.
  Главное, после полётов на вертолётах многие ребята эти машины полюбили, в том числе и я, окончательно решив поступать в лётное училище.
   В середине августа, сразу после окончания сборов, с налётом 90 часов, я вместе со Славкой и десятью нашими ребятами  начал сдавать экзамены для поступления в Краснокутское лётное училище гражданской авиации, расположенное в Саратовской области на моей родине.
  Человек пятнадцать пошли в Сасовское  авиационное училище, пять в Бугурусланское, и ещё пять в Армавирское военное авиационное училище лётчиков.
  Перед поступлением, мы все прошли очень тщательную медицинскую комиссию в поликлинике Ташкентского аэропорта гражданской авиации, и я в том числе.
  За время обучения в ТУАЦ, я четыре раза проходил лётную комиссию и всегда был здоров, и годен к лётной работе, поэтому и теперь, при поступление в  лётное училище гражданской авиации нисколько не сомневался в своём здоровье.
  А зря, потому что через пятнадцать дней, после того, как мы со Славкой уже находились в Красном Куте, приехавшая из Москвы, медицинская комиссия, забраковала меня, признав не годным к обучению, ввиду каких-то шумов в сердце.
   Уже потом, вернувшись, домой в Ташкент и, побеседовав с врачами, я узнал, что шумы в сердце могли возникнуть у меня раньше из-за хронического тонзиллита. Другими словами из-за гланд, которые мне перед поступлением в ТУАЦ, рекомендовал срочно вырезать врач из госпиталя.
   В общем, то решение комиссии, было для меня, как удар обухом по голове. Как же мне было стыдно возвращаться домой, после того, как мои друзья с такой «помпой» проводили меня туда, где становятся настоящими лётчиками.
  Особенно, мне, почему-то, было стыдно перед мамой и дедом, потому что я не оправдал их надежд, и возвращаюсь  домой ни с чем.
   Скрипя зубами, я вернулся домой, снова прописался, но на завод уже не пошёл, было просто стыдно перед ребятами.
  Прочитав в  городской газете объявление, что требуются машинисты на железнодорожный кран в металл - базе «Узглавметаллоснабсбыта», которая находилась на Чукур-Сае, сразу пошёл туда.
   Мне было 19 лет, у меня было среднее образование, опыт работы и меня сразу приняли.
  Обучался я  на 25-ти тонном железнодорожном кране, бригадным методом, и через три месяца, начал работать самостоятельно, вышел в смену.
   Мы, по-прежнему встречались с Розой, и сразу, после встречи нового 1966 года, я сделал ей предложение выйти за меня замуж. И она, немного подумав, согласилась.
  18 января, мы зарегистрировали наш брак во Дворце бракосочетания города Ташкента, а 28 января, как раз в день моего двадцатилетия сыграли свадьбу.
    И началась совсем другая жизнь.

        Глава 19.  26 апреля 1966 года.

Я уже самостоятельно работал по сменам на  своём кране, когда в жизни нашего города произошла страшная катастрофа.
   26 апреля в 4.26 утра, когда все люди  ещё крепко спали, в Ташкенте произошло землетрясение силой  семь с половиной баллов.
  Эпицентр его  располагался в центре города в районе Алайского базара, и потому этот район особенно сильно пострадал.
  Особенно пострадала Кашгарка, где было много домой частного сектора, и они  практически сразу все разрушились, а люди остались без крова.
    Много лет прожив в Узбекистане, я хорошо знаю, как там строили дома.
  Первый вариант – глинобитные стены. Дело в том, что узбекская земля, смоченная водой,  и тщательно перемешанная ногами и кетменями, имеет большую вязкость и практически не рассыпается.
  Сначала, по периметру дома,  укладывается небольшой фундамент из жжёного кирпича в десять – двенадцать рядов, а потом на него начинают накладывать  глину пластами высотой сантиметров пятьдесят.
  Как только она немного подсыхает, её ровно, с двух сторон, выравнивают, подрезают специальными лопатами. Когда этот первый слой высыхает, на него сверху кладут второй, потом третий и так далее.
   В стенах делаются проёмы под окна, двери и стены тщательно выравнивают. Поверх стен,  в качестве «чёрного потолка», ложатся очищенные от коры и высушенные балки из тополя, а на эти балки связки камыша, на которые укладывается глина.
  Внутри комнат к балкам прибивают рейки и штукатурят потолок и стены. Крышу мастерят,  как правило, из дерева, и покрывают её или железом, шифером, или черепицей, в общем - кто, во что горазд.
  В таком доме очень прохладно летом, и не холодно зимой. Это основной вариант строительства жилья у небогатых узбеков.
  Второй вариант тоже начинался с фундамента, но потом на него устанавливался каркас из дерева на всю высоту. Причём, каркас состоял из двух слоёв: первого внешнего, и второго - внутреннего, а между ними пустота.
   Деревянный каркас заполнялся кирпичами, сформованными из глины и высушенными на солнце, которые ставились боком и замазывались той же мокрой глиной. Также заполнялся и каркас внутри дома.
  После того, как это сооружение высыхало, его штукатурили, белили и, снаружи нельзя было определить, из чего построен дом, из кирпича, или  он каркасный. Воздушная прослойка не да-вала холоду и жаре проникать в дом, и потому там тоже было прохладно  жарким летом и не холодно зимой.
   Почему я рассказываю об этом? Да потому, что основная часть домов на Кашгарке, была именно такой - каркасной, и поэтому при землетрясении, эти стены просто разваливались, обнажая каркас и практически, никого не убили. Насколько я знаю, жертв, при таком сильном землетрясении в Ташкенте, было совсем немного. В основном это были сердечники.
   Вид центра нашего города, который не видел войны, был, конечно,  ужасным. Но наши горожане, как-то сразу организовались, на помощь им пришли солдаты с палатками, и многие старики и старушки с того дня ночевали в палатках, потому что толчки практически не прекращались, а находиться в квартире, да ещё на этаже, при толчке в 6-7 баллов, было очень страшно.
     Через месяц в республику стали пребывать первые строительные отряды из России, Прибалтики, Казахстана, Украины, в общем, со всех республик Советского союза.
  А на  нашу базу, где я работал, стало поступать большое количество разного металла, в том числе проволоки, листовой стали, кровельного железа, различный швеллеров и балок.
  Вся страна помогала Ташкенту в восстановлении города.
   Мы, машинисты кранов всех мастей, практически работали без перекуров, разгружая вагоны с металлом,  а потом, грузили металл  на  машины, развозящие его по стройкам.
  В тот год лето удалось особенно жарким, и первые бригады  строителей - сибиряков, приехавшие из Новосибирска, Красноярска и Барнаула, просто изнывали от  сорокаградусной жары, и смотрели на нас  «аборигенов» с удивлением.
   Мол, как вы можете в такую жару не только работать, а ещё и загорать на озере. Уж лучше сорок градусов мороза, как у нас в Сибири, чем сорок градусов жары.
  Дело доходило до того, что из-за их невозможности работать, работу вместо 8.00 утра, начинали в 6.00, работали до 11.00, потом обеденный перерыв до 16.00 и снова работа.
  Но, стройка уже началась, и это была поистине грандиозная стройка, где были и работали представители почти всех национальностей нашей страны.
   Через три года на месте старых, глинобитных домов Кашгарки,  были выстроены современные дома, современной архитектуры, а на стенах красовались надписи: «Барнаул – Ташкенту», «Курск – Ташкенту», «Ленинград – Ташкенту». Удивительно красивые дома, и очень красивое зрелище.
   Это было ещё при СССР, и это была дружба народов и братская взаимопомощь.