Навстречу ветру

                АНАТОЛИЙ МУЗИС
               
                НАВСТРЕЧУ ВЕТРУ
                (рассказ геолога)
                ......................................
               

   Северо-западный угол называли "гнилым".  Когда оттуда дули ветры,  небо за-
волакивали  тяжелые  тучи  и даже в июне  становилось  пасмурно  и хмуро,  как
осенью.
   Так было  и в этот раз.  Дожди шли  непрерывно  и ни о каких  полетах  нечего
было и помышлять,  а мне как раз  приспело вылететь  в таежное село Лопатино.
Четвертый день сидел я в штабе авиагруппы, когда заляпанный грязью грузовик   
доставил к нам  еще одного человека.  Мокрый брезентовый дождевик делал его
похожим на рыбака.  Слегка прихрамывая и опираясь на палку, он прошел через
комнату, поздоровался,  по-военному поднеся руку к капюшону,  а потом достал
письмо и передал его начальнику штаба.
   Начштаба,  подполковник в отставке,  низенький крепыш с бритой головой, по
которой от уха к затылку тянулся безобразный рубец, вскрыл конверт, пробежал
глазами по строкам письма, а затем передал его содержание вслух. Это был сро-
чный вызов врача-хирурга в Лопатино,  где один из рабочих  леспромхоза лежал
с переломом ноги.
   В комнате стало тихо.  Про подполковника говорили будто его самого вывезли
с фронта на самолете и поэтому он, якобы, не равнодушен к санитарной авиации.
Но даже учитывая это трудно было себе представить, чтобы он разрешил вылет.
   Подполковник снял трубку и вызвал:
   - Синоптика с погодой.
   Притихшие было люди снова зашевелились. Началось обсуждение: даст синоп-
тик погоду или нет, и если даст, то кому лететь.
   - Орлянкину, больше некому, - убежденно сказал один из авиатехников.
   Видимо и подполковник думал так же. Он кивнул головой и распорядился:
   - Вызвать Орлянкина.
   Дежурный ушел и мы в ожидании снова примолкли. Лишь авиатехник, понизив   
голос до полушепота, рассказывал:
   - Сидели мы как-то в Абакане.  Погода - дрянь!  Вдруг, слышим, тарахтит. Выс-
кочили, смотрим, - кто же еще? - он.  Плюхнулся на аэродром, улыбка во всю фи-
зиономию.  "Здравствуйте",  - говорит,  и  - "давайте вылет на Кызыл".  Это через
Саяны-то! Его машину, конечным делом, на прикол, а Сашка такой шум поднял...
Начальник порта хотел у него талончик вырезать...
   Рассказ авиатехника  говорил скорее о  характере пилота,  чем о его мастерстве, но я Орлянкина знал и раньше.  Он летал с геологами и действительно был отчаянной смелости летчиком.  После него полеты с другими летчиками казались такими спокойными, будто и не летишь, а сидишь у себя дома в кресле.  Но зато такого глазомера, такой твердости руки и чувства машины, пожалуй, ни у кого больше не было. Никто лучше его не мог отыскать в тайге геолога, сбросить ему продукты, облететь вокруг какой-нибудь вершинки,  да так, что чуть-чуть крылом не
зацепит, - зато все видно.
   Орлянкин  вошел почти  вслед за  синоптиком.  Его кожаный реглан  блестел от
дождя,  на сапогах налипла глина.  Вместе с собой он как бы внес кусок скверной
погоды. Но лицо его светилось. Он улыбнулся, показывая ряд стальных зубов, и
уверенно спросил:
   - Летим?
   Синоптик, девушка в синем кителе, восторженно посмотрела на него, но сказа-
ла:
   - Нельзя лететь.
   - А надо!
   Это сказал доктор. Позабытый, он стоял в стороне, но теперь, видимо, счел ну-
жным вмешаться.  Не расстегнутый дождевик как бы подчеркивал, что доктор не
сомневается в вылете.  Лишь капюшон был отброшен и черные с сильной проседью волосы кольцами  спадали ему на лоб.  Но больше всего  меня поразила его 
выправка. Это была настоящая военная выправка, да и выдержка, с которой он
ожидал решения, была также чисто военная.
   В комнате стояла такая тишина, что слышно было, как ветер швыряет на стек-
ла дождь.
   - Долетишь?  - спросил подполковник Орлянкина и,  как бы предупреждая, по-
яснил: - В Лопатино...
   - Долечу, - почти не задумываясь ответил Орлянкин.
   Девушка-синоптик толчком распахнула форточку. Из серого неба сеялась мел-
кая водяная пыль,  грозящая вот-вот перейти в проливной дождь.  И синоптик, и
подполковник, и все мы знали,  что вдоль реки, на которой стояло Лопатино, тянулись возвышенности.  А Орлянкин  отвечал так,  словно они  могли доставить
ему одно удовольствие.
   - Добро, - наконец сказал подполковник.  - Лети.  На войне и не то бывало. - И
осторожно, кончиком пальца потрогал за ухом.
   Так получилось, что я вылетел. Правда, подполковник не соглашался отправи-
ть и меня,  но я доказывал ему,  что "где двое,  там и трое",  и в конце концов он махнул рукой и пошел. Может быть это означало, что я ему надоел и он считает
дальнейшие разговоры излишними, но я воспринял этот жест как согласие: - А, -
мол, - летите.
   И вот маленький санитарный "По-2с" затарахтел, запрыгал на костыле и, оторвавшись от бетонной дорожки, с разбега нырнул в туман.
   Я сидел на втором месте и в переговорное окошко видел впереди себя кожаное плечо Орлянкина, а когда оглядывался - доктора, равнодушно смотревшего в серую пелену за окном.
   Передо мной на щитке приборов вращался компас и двигались стрелки высотомера.  Компас, как только мы легли на курс, показал на север, а стрелки высотомера,  переползая с одного деления на другое, остановились на цифре "1500". В этот момент за окнами просветлело и я увидел, что мы летим меж двух слоев облачности. Рыхлые серые облака висели сверху и снизу и самолет летел между ними, как мошка между двумя полками гигантской этажерки. Ничто не нарушало однообразия полета. Гудел мотор. Компас и высотомер замерли в одном положении и только стрелки часов двигались как им было положено - 60 минут в час.
   Через час сорок минут полета и компас и высотомер снова пришли в движение. Я знал, что по времени мы уже вышли в район Лопатино, а по сменяющимся румбам компаса догадывался, что Орлянкин кружит, разыскивая "окна" - просветы в облаках.
   Но сколько мы ни кружили, под нами простиралась все та же однообразная бесформенная масса облаков, которые пробивать было опасно - опасные вершины гористого берега достигали здесь 700-800 метров.
   И вот я увидел, как круг компаса остановился, показывая "юг", а самолет вы-
ровнялся и снова полетел по прямой. Мы возвращались.
   Это было полнейшей неожиданностью. Четыре дня ждать полета, дождаться, пойти на риск, уговорить подполковника, вылететь, долететь до Лопатино и - вернуться! Я вспомнил людей, которые ждали меня, представил себе все трудности повторного вылета, разговор с подполковником, и заерзал на сидении. Отправляясь в рейс, я считал себя уже в Лопатино, а тут мы не только возвращаемся, но и неизвестно как возвратимся. Ведь наш самолет не оснащен для слепых полетов.
   Пока я размышлял обо всем этом, стрелка высотомера двигалась в обратном
направлении. Когда она дошла до "500" в серой слепоте тумана мелькнуло темное пятно. Окно! Орлянкин незамедлительно нырнул в пустоту между облаками и удивил меня еще раз. Развернувшись над тайгой, он снова взял курс на север.
   Я знал, что высота вообще не в почете у Орлянкина. Я знал, что он всегда
предпочитал бреющий полет, всегда жался к земле, рулил по проезжим дорогам, садился и взлетал на песчаных отмелях, на лесных полянах, там, где никогда и никому не пришло бы в голову сесть или взлететь. Но ведь то было в хорошую погоду!
   Я видел, как стрелка высотомера сползала с "400" на "300", потом на "200"
и опустились уже до "50", а под самолетом все еще обрывками стлался туман.
   В боковое окошко я видел тайгу. Она была разная. Сплошь закрывая землю густо росла лиственница. Высокие голые сосны тянули к нам венчики своих вершин. Рыжели гари, отблескивали болотца и одинокие деревья на них торчали как зубья перевернутой бороны. Все это, стремительно чередуясь, неслось нам навстречу и я поймал себя на мысли, что выбираю, куда выгоднее "плюхнуться".
   Когда Орлянкин повернул на юг, я не мог не согласиться, что пробивать облачность нельзя, но опечалился. Когда же он снова повернул на север, я обрадовался, а, следовательно, не порицал его. Но я думал:
   - Сядем ли мы на лес  или наткнемся на гору?  Уцелеем или мне так и не су-
ждено увидать Лопатино?..
   А высотомер  уже снова  перебрался вверх и подбирался к "500". Теперь я даже не мог предположить, что предпримет Орлянкин. Облачность и мелкий дождь совсем прижимали нас к лесу. А впереди стояли горы. Я знал, что подлетать к горе на бреющем полете против ветра очень опасно. Встречный поток воздуха, переваливаясь через вершины, устремляется сверху вниз с такой силой, что мотору самолета бывает не под стать справиться с ней.
   Перед Лопатиным местность резко взяла на повышение. И хотя мы еще не цеплялись за деревья, в том, как самолет проваливался над лесом чувствовалась могучая сила тайги, стремившейся дотянуться до нас хотя бы своим дыханием.
   Но Орлянкин продолжал вести самолет на север. Можно было только позавидовать его спокойствию. Он, вероятно, вообще не знал, что такое страх.
   В полете, а летать мне приходилось немало, я никогда не задумывался над
опасностью. Я всегда доверял экипажу - они рисковали не меньше меня, а опыта и знаний имели несравненно больше. И в момент, когда колеса нашего самолета вот-вот готовы были зацепиться за верхушки тянущихся к нам лиственниц, я думал об Орлянкине: он знает, что делает!
   А доктор?
   Я повернулся и увидел,  что доктор по прежнему спокойно смотрит в окошко. Он, видимо, не сознавал грозящей нам опасности и ему я тоже позавидовал. Куда лучше лететь в спокойной неизвестности, чем знать то, что знаю я и беспокойно ерзать на сидении. Ведь ему сейчас, как и мне, важно лишь, что мы летим в нужном направлении и пока не грохнулись. У нас общая судьба, а грохнемся, так даже и фамилии друг друга не узнаем.
   И, словно подтверждая мои опасения, самолет вдруг рвануло кверху. Неистово взвыл мотор. Под самыми окнами отчетливо видимые пронеслись и исчезли венчики сосен. Я схватился обеими руками за сиденье и...  когда дыхание вернулось ко мне  и сердце стало биться ровнее, я увидел, что под нами расстилается песчаная кромка воды и суши, на которой лепились друг к другу серые домики. Орлянкин, несмотря на полет вслепую, несмотря на кружение между облаками и два поворота на сто восемьдесят градусов, вывел самолет с поразительной точностью - к самому селу.
   Начальник Лопатинского аэропорта встретил нас чертыхаясь. Он ругал и тех, кто летает в такую погоду, и тех, кто дает в такую погоду вылет. А Орлянкин стоял и казалось бы спокойно закуривал. Только огонек спички прыгал у него в руке и никак не хотел остановиться у папиросы.
   Доктор садился в дрожки. Прощаясь, я все-таки сказал ему:
   - Счастливый Вы человек, летели и ничего не знали.
   - А я тоже самое думал о Вас, - ответил он и улыбнулся. - Я-то летал над тайгой. Еще в Финскую... Служил пилотом в бомбардировочной.
   Он похлопал себя по больной ноге и шутливо добавил:
   - Тогда и началось мое знакомство с медициной.
   Дрожки тронулись и выкатились за ворота. И я тоже должен был идти своей стороной, но почему-то мне казалось, что в полете осталось что-то незавершенное.  И только когда я вслед за Орлянкиным вошел в здание аэропорта, я вспомнил:
   - Ведь я так и не узнал фамилию доктора!
                1956 г.
                ====================






               


                Просьба оставлять комментарии!