Связка ключей - стакан воды

Связка ключей скользким осьминогом извивалась в моей руке, когда я шёл вдоль этих серых блестящих стен по коридору, устланному густым красным ковром. Где-то стучал метроном печатного станка. Хлопали ставни от сквозняков. Телефонное бормотание доносилось из приоткрытой двери. Тянуло сыростью. Капающий кран в туалете и низкий потолок создавали ощущение пещерного грота. Со свода свисали покрытые испариной сталактиты; кисло пахло затхлой водой. Жужжала лампа дневного света, а в приоткрытое окно комками влетал собачий лай.

На окне лежала откупоренная бутылка. Из неё медленно текла кровь. Оконное стекло синело от холода и пузырилось лампами. Я почувствовал, как оно дрожит: хотелось прижаться к нему щекой, поцеловать, согреть. За окном кончалась сырость и размыкалось податливое пространство сухой безоблачной ночи: стекло отделяло изолированную часть от хаоса целого.

Я вышел по трапу на улицу. Снег блестел, как крылья стрекозы. Колыхание его шерстяной мятной возни давило на непокрытую голову. Блестящей чешуёй снег ложился на автомобили, бросался под шины, подошвы прохожих, хлюпал, скрипел. В отдалении рисовалось метелью смутное предчувствие энтропии. Космос был близко: я ощущал в миллиметре от губ его нежное, но ядовитое колыхание,  как волоски на коже. Он пульсировал подобно медузе, испуганной проплывающим телом и жаждущей вонзить свои стрекала в его мягкое разбухающее мясо, чтобы поглотить, растворить своим амёбным облаком.

Проваливались ботинки в снежную кашу, и некуда было девать свой нос. Стали отслаиваться первые обои заката; нежно запахло клеем. Образумившаяся поначалу картина вдруг родила из перспективы многоликого старца, запахнутого в пальто, и за ним идущего подростка в звериной шкуре, а потом - группу саблезубых бродяг, и всё это смутно напоминало океанариум.

У меня, как у всех, было по четыре крыла. Странное ощущение, когда несут уже не ноги. Я был не больше паука и шевелил клешнями, не чувствуя, как пьянею. Я был - инфузория, что, пульсируя и мерцая ресничками, скользила в потоке древесного моря. Голову хотелось поднять вверх - но не смотреть, не думать! - не было у меня лица! Мне казалось, вряд ли возьмёт меня смерть, если я буду кусаться. Хотя не важно, раз это лишь дебют в толще ночного бульона, среди бактерий. Успеем ещё вставить слово. Когда я приду домой, время покажет известия.

Я поднялся по ступенькам и открыл дверь. В доме всё умерло, и звуки остались лежать брошенными на кровати. Выплеснутая из вазы вода переливалась на столе ртутью. Розы, истёртые в порошок, парили под потолком. Новогодняя ёлка стояла обглоданная сырым ветром. Венки превратились в вороньи гнёзда. На скатерти блестели оловом крошки, капала вода из крана, дул сквозняк и было холодно.

Я сел на стул и налил воды. Когда-то я был здесь лишний. Мне казалось, я - чужеродная смесь в пространстве убогого климата - выкидыш чернозёмной плоти, засохший в раковине зимней ночи.

Итак, я вышел в открытую дверцу шкафа. Там царила темнота и овечье тепло; на меня пахнуло погребом и затхлой водой. Впереди было - лето.

Я проснулся от зелёного аромата. Обнаружил себя в густом стрекотании. Мучительно хотелось обернуть вокруг рта полотенце травы. Где-то струился ручей, я шёл на звук, обнажая себя громкими шагами. Светлело всё вокруг клевером, звенели берёзы, и бабочки танцевали рядом под аккомпанемент клавикорда. Жизнь окружала меня как прежде - только жёлто-зелёная, не голубая - иная, струнная! Муравей взобрался на большой палец и двинулся сквозь заросль. Мошкара опускалась на реку, рыбы рисовали на воде концентрические фигуры. Пчела шелестела крыльями и на бреющем полёте ловила пыльцу. И всё это была - музыка, и всё была - жизнь! Не та сумасшедшая мистерия, не её проклятый металлический космос, а тёплое серо-зелёное мятное горькое дурманящее чудо полыни.

2012-2014