Дедушка Василий Васильевич Чекалин

Родился дедушка Василий в 1885 году. Получил, по-нашему, начальное образование, окончил сельскую школу I-й ступени. Примерно в 1904-05 гг. был призван на службу в царскую армию; службу проходил где-то на юге Туркмении или Таджикистана.

Я не помню его рассказов о той его службе, но отец говорил, что дедушка один раз рассказывал, как он в увольнение пошёл погулять в горы, которые находились недалеко от их части. Было жарко. Забрался он на небольшую горку, а как слезть назад, просто растерялся, до того оказалось круто. С большим трудом справился. Дело это известное, залезть почти всегда проще, чем слезть.

Во время Первой мировой войны служил в царской армии, затем, в 1918-19 гг. – в Красной Армии.  После службы в Царской армии он вернулся в родное село Львово, но вскоре уехал в город Борисоглебск и поступил там на работу. Известно, что ещё до начала Первой Мировой войны, они вдвоём со своим другом, на их общий капитал, открыли небольшое производство по изготовлению детских игрушек. Дело оказалось прибыльным, и дедушка на паях с этим другом купили в городе Борисоглебске кирпичный двухэтажный дом для организации в нем производства игрушек и других товаров, а также заодно и магазина. Однако всему этому помешала Первая Мировая война, затем революция и последующие за ней события, которые привели к полной национализации всех частных производств. Вполне возможно, что в архивах города Борисоглебска имеются документы того времени, подтверждающие покупку названными друзьями этого дома.

В конце 1918 или самом начале 1919 года, вероятно, последнее, поскольку служба в Красной Армии у него отмечена в 1916-1919 гг., Василий Васильевич вернулся в село Львово, домой, и решил прочно обосноваться в деревне. К этому времени ему шёл уже тридцать четвёртый год.

Отсутствие в деревне в течение десяти лет, а с учётом службы в той и другой армиях – и больше, заметно изменило дедушку. По деревенским понятиям человеком он стал городским, с опытом работы, отличной от деревенской. Сам он деревенскую работу знал хорошо, до армии работал на земле. Одет он был в пальто, на голове шляпа, что придавало ему вид господина или барина, не забытых с недавних ещё царских времен. Некоторая политическая грамотность в сочетании с его общей грамотностью, квалификацией и прочим, что было приобретено им в городе, относили его к разряду уважаемых людей, как, впрочем, и вообще всю фамилию Чекалиных из уважаемого рода или подворья. По возрасту настала пора ему жениться. В его положении выбор невесты был не трудным. Жених видный, в костюме, пальто и шляпе, чуть ли не городской, да ещё и из подворья Ларькиных. Был, значит в этом роду когда-то Илларион, Ларион, словом, Ларька. От него и пошло это подворье. Однако обычным, установленным путем сватовство не пошло. Сватались не родители, а сам дедушка, вдвоём со своим дружком, вероятно, тем, с кем на паях он собирался заняться бизнесом.

Село Петровское, что в нескольких километрах от села Львово, делилось на две части: Барские Петровские и Вольные Петровские. Так вот, в Барских Петровских на хорошем счету было подворье Агафошкиных, пошедших, вероятно, от Агафона. В одной из семей этого подворья, Барановых, было две дочери. Старшая, Вера, моя будущая бабушка, и младшая, Евдокия. Вот за одну из них и посватался Василий Васильевич Чекалин.

На вопрос, кого выбирать, дедушка сказал:
– Кто из них первая выйдет из дома, ту и будем сватать.

На наше с вами счастье и вышла из дома в стареньком домашнем рабочем платье, с ведром в руке, по хозяйству что-то делала, моя бабушка.

В одно из ближайших воскресений, в церкви, дедушка подошёл к бабушке и говорит:
– Вера, в следующее воскресенье ждите сватов. Сватать тебя придём. А жених буду я.

Сватов у Барановых ждали-пождали в обещанное воскресенье, а они и не пришли.

Опять же в церкви, уже в следующее воскресенье, бабушка подошла к дедушке и говорит ему:
– Что же ты, жених, позоришь-то нас?
А дедушка извинился, сказал:
– Скота много тогда забили, надо было мясо продавать, отец и не отпустил. В следующее ждите. Обязательно будем.

На сговор собрались многочисленные Барановы, были все бабушкины братья. Кто с жёнами, кто – холостые. Дедушка пришёл со своим другом и с сестрой Марией Васильевной, говорушкой и шутницей. Ну она там, на этом сговоре, и устроила шутки-прибаутки, что братья бабушкины в один голос стали отказывать. Или, говорят, ступайте подобру-поздорову (вспомнилась прошлая неявка на сватовство), или меняйте сходатаю (сваху). Нам, мол, такая не нужна. На что дедушка сказал:
– Не нужна – и не будет. Вам с ней не жить. А жить я собираюсь с вашей сестрой. За этим и пришли.

Этот ответ Барановым понравился. На том всё и порешили.

Когда был сговор, не знаю, а вот о венчании можно и предположить. Венчание в православной церкви не проводится в дни многодневных постов, в дни однодневных постов (среда и пятница), а также в дни перед однодневными постами, то есть во вторник и четверг. Нельзя венчаться в субботу, во время Святок от Рождества до дня, предшествующего Крещенскому Сочельнику.

Венчались бабушка и дедушка в январе 1919 года. Как известно, Декретом от 26 января 1918 года Советское государство перешло на новый стиль календарных дат: установили, что после 31 января следующий день полагать 14 февраля. Православная русская церковь на новый стиль не переходила. Это случилось однажды, осенью 1923 года, при патриархе Тихоне, когда переход на новый стиль состоялся, но продолжался всего 24 дня, а потом снова был возврат к старому стилю. Если же посмотреть на календарь 1919 года (нового стиля, действовавшего в гражданском обиходе), то можно увидеть, что 7 января 1919 года (25 декабря 1918 года по старому стилю) приходится на вторник. Дальше идут Святки, которые заканчиваются Крещенским Сочельником 18 января (суббота), а предшествующий Сочельнику день, 17 января (пятница), в который уже можно было совершать венчание (на святочной неделе пятница и среда не являются постными днями). Следующие дни, когда возможно было венчание, это понедельник 20 января и затем – воскресенье 26 января. Я больше склоняюсь на воскресенье 26 января. Но поправить меня может только запись в церковной книге Покровской церкви.

С этого времени и началась у бабушка другая жизнь, в другой семье.

Срочно жениться было и обязательным. Не только по природе, для продолжения рода, хотя это тоже главное, но и потому, что в хозяйстве его отца, Василия Ивановича, требовались дополнительные рабочие руки. Хозяйство было большое, крепкое. И предосудительного здесь ничего не было.

К моменту замужества бабушке было уже несколько за двадцать два года. По тому времени это считалось много. Как тогда говорили, «засиделась в девках».

В 1919 году, в октябре, на Покров, родилась у них дочь, Антонина, затем, в 1922 году, в марте – Иван, в 1925 году – сын Михаил, и через два года, в конце октября 1927 года, ещё одна дочь, Серафима.

Время тогда было для всех трудное. Все переменилось. Гражданская война. «Разруха в головах», как говорил профессор Преображенский из «Собачьего сердца» М.Булгакова. Коллективизация. Раскулачивание. Продолжение коллективизации и того же раскулачивания. Продразверстки за переданную крестьянам безвозмездно землю. Потом – налоги на всё, что есть в хозяйстве, и на то, чего нет. Словом, кто был никем, тот им и остался. Таким же крепостным, как и до 1861 года, если не хуже.

Для своего дома по хозяйству Василий Васильевич умел делать всё, и даже немного больше. Мог сшить упряжь, сделать телегу, сани, выполнить по дому плотницкие и столярные работы, шил тулупы, шубы, шапки, рукавицы, брюки, рубашки, тачал сапоги, валял валенки, лечил скотину от разных болезней, принимал новорожденных телят, ягнят, поросят. Не говоря уж обо всём остальном, что требовалось получить с огорода и всё это сохранить. К нему, как к ветеринару, часто обращались и жители деревни. А научился он всему этому от своего отца Василия Ивановича, который также всё это умел делать. Чему-то он также научился, кроме того, и в годы городской жизни.

В 1928 году дедушка с семьей  переехал из села Львово в деревню Красный Куст и обустроил хозяйство на новом месте (вместе с ними переехали и его отец, Василий Иванович, и незамужняя сестра, Василиса Васильевна, Васёна – так её все в семье называли). Вступили, конечно, в колхоз, который тогда назывался «Красный Куст», по названию деревни, и всей семьей, кто мог в то время, ходили на работу за трудоднями. В колхозе дедушка работал кладовщиком и одновременно кассиром.

То смутное, тяжёлое время, с неоправданным и поощряемым государством кровопролитием, описал А.И.Солженицын. В одной из своих книг он привел статью из газеты «Русское слово». Я здесь её тоже воспроизведу.

Тамбовские мужики села Покровского составили протокол.
«30-го января, мы, общество, преследовали двух хищников, наших граждан Никиту Александровича Булкина и Адриана Александровича Кудинова. По соглашению нашего общества, они были преследованы и в тот же момент убиты».

(Кто знает, может быть, Кудинов и родственником нашим был, моя мама, Зинаида Сергеевна-то, тоже из Тамбовской области, в девичестве была Кудиновой).

Этим же «обществом» было выработано уложение о наказаниях за преступления.

«Если кто кого ударит, то потерпевший должен ударить обидчика десять раз.
Если кто кого ударит с поражением или со сломом кости, то лишить жизни.
Если кто совершит кражу, или кто примет краденое, то лишить жизни.
Если кто совершит поджог и будет обнаружен, то лишить того жизни».
По тому же положению и действовали. Поймали вскоре двух воров с поличным. Немедленно устроили суд и приговорили их к смерти. Одного из них убили безменом по голове, вилами пропороли ему бок и уже мёртвого, раздев догола, выбросили на дорогу. Потом примерно та же участь постигла и второго вора».

Не лучше творили и сами власти. Десятками убивали в деревнях, тысячами – в городах, миллионами – в стране. Безвинных людей, «врагов народа». Вообще в то время, ещё при Ленине, а потом в течение тридцати лет при Сталине «врагами народа» были все поголовно. Не оставалось уже того народа, ради которого уничтожали врагов, сажали по тюрьмам. Говорю я это так потому, что любого гражданина нашей свободной и демократической страны могли арестовать просто так, осудить неизвестно за что, по мыслимым и немыслимым обвинениям, даже несуразным и странным обвинениям (можно почитать литературу на этот счёт), убить в тюрьме только за то, что человек осуждён. И так могло быть с каждым из десятков миллионов граждан, кроме одного человека, действительного врага народа, Сталина Иосифа Виссарионовича, по фамилии Джугашвили, по прозвищу Коба, в прошлом бывшего боевика большевиков, вора и бандита. Впрочем, таким он и остался в памяти тех, кто потерял в то время своих близких. Ни один успех в экономике страны, ни успехи индустриализации, ни победу в Великой Отечественной войне и успехов в другом нельзя поставить в оправданную заслугу правителю, убившему хотя бы одного человека. Пусть он и правитель, но провозглашённое равенство всех перед законом и определяет его как преступника. Сталин убил миллионы человек, разрушил сотни тысяч семей, заполнил детские дома детьми «врагов народа». Да, лично сам он не убивал, будучи на вершине власти. Но он своей властью заставлял делать это других, кого потом тоже расстреливали, сменяли одних убийц на других (можно проследить историю смены: например, Ягода-Ежов-Берия-Семичастный). Сталин лично подписывал расстрельные приказы, ввёл в стране тотальную систему доносительства и клеветы. Сейчас можно услышать, что при нём было хорошо. Вот тот, кто это говорит, первым и напишет при нём, новом, донос на своего соседа, сослуживца, своего друга, да и сам потом скоро и окажется жертвой такой же подобной клеветы. Потому что при нём все были «враги», а значит потенциально и тот, кто радеет о годах повальных репрессий.

Я приведу ещё один пример из книги «Наша Великая Родина», выпущенную в 1949 году Государственным издательством политической литературы, которую, несомненно, редактировал Сталин.
 
«Вот пожелтевший от времени документ, который воскрешает исторические события тех дней.
Протокол № 2 общего собрания крестьян товарищества по общественной обработке земли «Труд крестьянина» от 31 января 1930 года:
«Слушали: Коллективизация и ликвидация кулачества как класса.
Постановили: Заслушав доклад о ликвидации кулачества как класса на селе, мы, члены Тоза (товарищества по общественной обработке земли) «Труд крестьянина», учитывая, что кулак является классовым врагом основной массы на селе и тормозит мероприятия партии и советской власти в отношении переустройства сельского хозяйства, постановили – имущество кулаков как движимое, так и недвижимое немедленно изъять и передать в распоряжение Тоза, а самих кулаков просить райадмотдел (милиция) выслать из пределов данной местности».

Как в те времена уничтожили хлебороба, так до сих пор ничего в сельском хозяйстве восстановиться и не может. Сотни тысяч крестьянских семей были высланы практически на их погибель и на погибель сельского хозяйства. Всё делалось росчерком пера.

Советская притча-быль: «Репка»

Посадил дед репку. А потом посадил бабку, а внучку отправили в детский дом, потому что родители её давно уже отправлены были на десять лет без права переписки. А потом и деда самого посадили за срыв репопоставок. Урожай-то не с кем собирать было. Да и срок добавили за тайное вредительство. Потому что репка выросла большая-пребольшая, а внутри – гнилая.

А вот и подтверждение этой притче.

Приказ объединённого государственного политического управления
№ 44/21 от 02 февраля 1930 года

В целях организованного проведения ликвидации кулачества как класса и решительного подавления всяких попыток противодействия со стороны кулака мероприятиям советской власти по социалистической реконструкции сельского хозяйства – в первую очередь в районах коллективизации:
1. Немедленная ликвидация кулачества
2. Массовое выселение наиболее богатых кулаков
3. Определить места для выселения кулаков и их семейств:
Из Северо-Кавказского края     -  23000    -   на Урал
                -  5000    - в Казахстан
Из УССР                -  50000    - в Северный край
Из ЦЧО                -  20000    - в Северный край
Из НВК                -  18000    - в Сибирь
Из СВК                -  14000    - в Сибирь
Из БССР                -  12000    - в Сибирь
4. Для непосредственного руководства операцией по выселению кулаков и их семейств – во всей её совокупности: для концентрации материалов по операции и для организации постоянной связи с центром и периферией – распоряжение ПП организовать оперативные «Тройки».
5. Приведение в исполнение приговора о высылке производится через местный административный орган.
6. На место высылки осуждённые направляются под конвоем.

Орфография текста приказа мной сохранена (С.Ч.).

Да и без политических репрессий. В 1918 году налетел грипп на все страны, на Россию, конечно, тоже. Грипп этот, как известно, назывался «испанкой». В Сызрани в эту эпидемию, в её начале, заболело больше десяти тысяч человек. Вот как там устроили карантин. Здесь я привожу цитату из газеты «Московский комсомолец» за 31 марта 2006 г.

Из донесения начальника уездной ЧК

15 сентября в деревне Калиновке отряд под командованием тов. Косолапова окружил дом крестьянина Пряжина, который подозревался в том, что с женой и тремя взрослыми сыновьями нарочно ходили по улице, будучи в болезненном состоянии, и распространяли «испанку» на всех жителей, стремясь тем самым подорвать в Калиновке рабоче-крестьянскую власть… Арест семьи Пряжина из-за опасения заразиться был затруднителен, посему дом расстреляли из винтовок и сожгли со всеми бывшими там людьми…

Извините за такое очередное пространное отступление в рассказе о дедушке.

В 1932 году на дедушку (и ещё двух колхозников) поступил донос по одному из пунктов известной статьи 58 Уголовного Кодекса. Всех осудили «тройкой»  на пять лет. Насколько мне известно, меньше пяти лет сроков-то тогда и не было.

Тётя Сима, Серафима Васильевна, помнит, как уводили её  отца, тогда ей было пять лет. Эта картинка через окошко у неё до сих пор перед глазами.

Здесь необходимо немного рассказать о 1931-33 годах. В 1932-33 годах в нашей стране умерло от голода и его последствий от 3 до 5 миллионов человек. Причиной этому стал неурожай 1931 года, после которого зимой из-за бескормицы пришлось забить почти весь скот и тягловую силу. На корм пошли соломенные крыши с домов и хозяйственных построек. Но это не помогло. Коров и лошадей, чтобы они не ложились на пол, потому что самостоятельно встать уже не могли, подвязывали на ремнях и верёвках. Пало более четверти или трети тягловой силы. К посевной советская деревня подошла с подорванным животноводством и голодным населением. Поэтому сорвалась и посевная: засеяно было немногим более половины посевных площадей. И выращенный с таким трудом урожай собрать не смогли: половина зерна осталась неубранной. Из-за жестокого голода случались хищения зерна, поэтому и появилось известное постановление об охране общественной собственности, прозванное в народе «законом о пяти колосках». За невыполнение плана хлебозаготовок у крестьян конфисковали всё продовольствие, что привело к усилению голода. Вымирали целыми деревнями и селениями. Часто отмечались случаи людоедства и трупоедства. Деревенский народ стал разбегаться по городам, но на дорогах выставляли кордоны ОГПУ, которые силой возвращали беглецов назад, на верную смерть. Иностранные государства предлагали гуманитарную помощь, но советское правительство отказалось. И это при том, что только в резервном фонде тогда хранилось около 2 миллионов тонн зерна, из которого голодающим не было дано ни грамма. Кроме того, в 1932 и 1933 годах СССР продал в Западную Европу соответственно 18 и 10 миллионов тонн зерна. А выходили из этого устроенного правительством кризиса долго: только к 50-м годам удалось восстановить поголовье скота до уровня 1931 года. Понятно, что убыли тут добавила и война.

И вот в это время осталась бабушка одна, сама седьма: четверо детей от шести до четырнадцати, свёкор девяноста лет, да сестра мужа, Василиса (Васёна), незамужняя, шестидесяти лет.

Я запросил в ФСБ уголовное дело, заведённое в то время на дедушку Василия. Дело прислали из Тамбова в Москву, и, чтобы с ним ознакомиться, мне пришлось доказывать своё родство с дедушкой.

Конечно, в нашей семье пытались предположить, кто написал донос или доносы. Называли Зайцева Сергея и Незнанова Александра Степановича. Дедушка уже после возвращения из тюрьмы сказал дома, чтобы зла на доносчиков не держали. Мне тоже хотелось узнать о доносчиках из этой старой папки того времени, 1932 года. Но это оказалось невозможным, потому что доносы и свидетельские показания находились в деле опечатанными (все эти записки были сшиты между двумя картонками). При получении для ознакомления дела в так называемой «библиотеке ФСБ», которая находится в Центре Москвы, мне прямо сказали: то, что находится между этими картонками, не должно меня интересовать. Что и последовало, с большим сожалением, с моей стороны. А всё остальное, интересующее меня, я попросил скопировать. Дальше я просто для примера привожу только одну из страниц уголовного дела, расшифрованную мной страницу протокола допроса дедушки. Я не стал исправлять орфографические и другие ошибки в этом протоколе.

Надо отдать должное организации работ ФСБ по моему запросу о Чекалине Василии Васильевиче и Баранове Иване Ивановиче (бабушкином брате). Всё было исполнено в очень короткий срок с уведомлением меня о ходе рассмотрения моего заявления. Письма были получены и из московского ФСБ, и из Тамбова с ответами на мои вопросы не только в отношении дедушки, но и в отношении других родственников. Хотя в отношении других родственников в архивах сведений практически не оказалось. Как, впрочем, и о Баранове И.И. Скорее всего это был другой Баранов И.И.

Показания по существу дела
Виновным я себя в предъявленном обвинении не признаю по делу поясняю, овесь в каличестве 16 га оставался неубранным до глубокой осени и попал под дожди виду того, что имелось недостаток рабочей и тягловой силы, кроме этого овес еще накорню погиб от градобития на 80% его урожайности, чечевика донастоящего времени действительно не молочена, потому, что она была обследована агрономом и признана скосит на сено потому, что у ней зерна очень мало. Полевод Молостов мне говорил что на нее составлен акт виду ее гибели. Подсолнух посеянный на силос в каличестве 2х га действительно погиб от дождей придчина его неуборки опять же зависимо от недостатка рабочей силы. Вотношении проданного сена Коньбазе Союзмуке и Крупе (Союзкрупе – С.Ч.) я ничего не могу сказать по тому, что продажей ведал сам председатель Мамонтов. Полученное за сено мне как кассиру не сдовал, а по этому и не могу сказать сколько им продано сена и сколько получено денег и куда определены эти деньги не знаю. Чем получили Союзмука и Союзкрупа за сено мне неизвостно, хлеб привозить в колхоз не привозили за исключением сечки сколько ей привезено я тоже незнаю. В отношении наёмки рабочей силы на уборочную компанию хлебов, унас было совещание всего правления, на этом совещании был разрешон вопрос в частности по инцетиве полевода Молостова оплачивать рабочих хлебом, после чего нами за работу отпущено Калиновским единоличникам 54 пуда я лично им отпускал из кладовой 22 пуда 20 ф(унтов) а остальное где они получали мне не известно, так же я из кладовой отпустил хлеб киргизам работающих унас. Посколько я им отпускал не запомню приблизительно пудов 20ть, гр-ну Миронову я хлеб не отпускал и не могу сказать, что он у нас получал или нет. Наёмка рабочей силы происходила лишь только потому, что мы своими силами не могли убрать имеющий у нас посев.
В отношении обнаружения уменя в кладовой лишнего хлеба я могу сказать следующее потому, что хлеб с токов мной принимался безвесу мерили рож ящеками. Я досего момента не мог знать сколько уменя его лишнего, в отношении проса уменя в кладовой должно быть 40 центнеров лишнего по тому, что ее председатель правления невелел приходовать, я не однократно заявлял председателю но он говорил что это дело не твоё. После этого я заявил члену (неразборчиво) РКП и заведующему х-вом, но они почему то не обратили внимания. Эта проса ко мне в амбар не поступала плодь до перработки ее на пшено и пшеном я ее принял. Какая цель была председателя и членов правления в отношении укрытия этого проса я немогу сказать. В отношении выполнения плана хлебозаготовок унас не одно кратно было совещание, и на каждом совещании приходили к тому, что план выполнять нужно и отказовотся мы отвыполнения не отказовались, придчина затяжки выполнения   получилось   по  тому,  что   недостаток   транспорта   и тягловой силы по тому, что последняя была большинством занята на возке сах. свёклы. Больше по делу показать ничего не могу.
Протокол мне прочитан. С моих слов записано верно
Чекалин Василий Васильевич
 
Я постарался полностью сохранить орфографию этого документа. Не для того, конечно, чтобы показать какой я грамотный – для того только, что вот такие «грамотеи» и вершили судьбами людей. Следователь-то тут и не виноват, точно такие же грамотеи были и в руководстве страны.

На 17 листе копии уголовного дела имеется Заключение в отношении Чекалина Василия Васильевича по материалам уголовного дела (архивный № 7105, сейчас – Р-12790), согласно которому он реабилитирован. Произошло это 2 февраля 1990 г. На 18 листе приводится письмо Председателю сельского Совета народных депутатов по месту бывшего жительства дедушки с сообщением о реабилитации.

Конечно, никто никого из родственников не искал для вручения извещения. Сын дедушки, Михаил, погиб ещё во время войны, в 1943 году, где-то под Ульяновском, а его-то как раз и решили разыскивать, как самого младшего из детей мужского пола. Найти второго сына, Ивана, труда не представляло, для этого достаточно было обратиться к оставшимся в 1990 году жителям деревни Красный Куст, и даже в село Львово, где он родился. Сложнее с дочерью, Серафимой Васильевной, ставшей после замужества Незнановой. Но и это можно было сделать, поскольку Незнановы – жители деревни Красный Куст, да они и проживали ещё в это время в этой деревне. Даже спросив Чекалиных – можно было легко выйти на Незнановых. Может быть, случилось это из-за того, что дедушка забыл сказать на следствии, что у него есть и ещё сын Иван. Может быть. Но я сомневаюсь, что и в этом случае стали бы искать какого-то Ивана. Да и для чего? Да и год-то, вспомним, 1990-й, своих государственных проблем целая куча, а тут какие-то реабилитированные, абсолютное большинство из которых уже умерли. В следующем году был известный путч, ГКЧП. Конечно, не до ушедших, напрасно пострадавших.

Но одно дело – закон, а другое дело – бытие, которое определяет сознание. Правда, из этого не понятно, что что определяет. То ли бытие сознание, то ли наоборот. Читается как фраза из «Приключений Буратино»: «А роза упала на лапу Азора».Так вот, что что определяло в 1990 году, когда реабилитировали дедушку, и в последующие годы, мы себе представляем. Не до них, давно умерших. Тут тебе и разгар «перестройки», начавшейся в 1985 году, и ГКЧП 1991 года, и свержение с трона всесильной КПСС, и распад СССР, и приватизация, и прочее другое, что определялось сознанием или наоборот, чем определялось сознание. Шагай галсами, как во фразе про розу и Азора. Но были в стране нашей времена, когда Закон неукоснительно соблюдался. Массовым тиражом. Когда за карман зерна для голодных детей давали по пять-семь лет. А вернёшься, если останешься жив. Это сейчас за украденные миллионы и миллиарды рублей и народного добра, отнюдь не для голодных детей, а именно у них, голодных, немножко пожурят на суде, с извинениями, что очень уж сильно пожурили. Раньше за украденные копейки сидели миллионы, а теперь – за украденные миллионы заводят копеечные дела. Потому что «бытие определяет сознание» читается туда и сюда. Каждый в свою сторону.

Назначенный срок дедушка отбывал где-то на Дальнем Востоке, на строительстве железной дороги. Делали вручную насыпи, выемки, прорубали тоннели в горах. Был холод и голод, непосильный труд от тёмной утренней зари до тёмной вечерней зари. Когда строили тоннели, то часто на ночь не уводили в зону, а оставляли тут же, в тоннеле, независимо от погоды. На утро оставшиеся в живых продолжали прорубать тоннель, а мёртвых закапывали неподалёку. Однажды дедушка настолько обессилел, что не мог идти с места работы в зону. По дороге он упал. К нему подошли два конвоира. Один из них нацелил винтовку на дедушку и говорит:
– Пристрелить надо, а то убежит.
А второй ему:
– Да что его пристреливать. Он уже готов, смотри, и так не жилец. Патрон-то на него расходовать. Пошли.

Но дедушка оказался жилец. Отлежался, ночью пришёл в лагерь. Потом его, можно сказать, спасли. Пристроили к лошадям. Обращаться с лошадьми дедушка умел, в своём хозяйстве раньше лошади были, да и в колхозе, на земле, как же было без лошадей. Животных этих кормили в человеческом лагере хорошо, иначе они такой тяжелой работы не выдержат. Людей не кормили, а недостаток в них время от времени пополнялся новыми «врагами народа». С лошадьми в смысле пополнения было сложнее. Вот дедушке и удавалось подкармливаться кормом для лошадей – овсом.

Возвратился дедушка в конце 1937 года. С тех пор и до конца жизни – с больным сердцем. Одного года не дождался его отец, в 1936 году на Полетаевском кладбище похоронили Василия Ивановича.

Искупивший вину дедушка работал в колхозе. Работал и во время войны, и в послевоенное время. Исправно платил налоги, и так же, как и прежде, был в деревне на хорошем счету. Но в долгожители не попал – часто болело сердце. Я помню постоянный запах в доме корвалола, что стоял в маленьком пузырёчке в стенном шкафчике, всторенном в русскую печку. Один такой пузырёчек, пустой, я как-то надел на палец и не мог снять. В слезах – к бабушке, конечно, (к кому же ещё?), а она меня к дедушке переадресовала, потому что уже никакое мыло не помогло, палец распух в пузырьке. Дедушка, под мои слезы и мой страх, стекло всё-таки, аккуратно молотком в несколько приёмов разбил пальцеву тюрьму и сказал:
– Говорил же я тебе, нельзя этого делать. Вот теперь и будешь знать.
Говорил, это точно помню. Но очень хочется, потому что нельзя.

Как о нём, о дедушке, и было записано раньше (см. уголовное дело) – «занимался торговлей мясом» – так и продолжалось всю его оставшуюся жизнь. Не мог он жить без базаров. Я повторюсь, что это и необходимо ещё было для нашей семьи, заработать деньги, которые больше негде было заработать.

Тётя Сима рассказывала:
– Мне кажется, что папаня любил меня больше всех из детей. Может быть потому, что я меньшая была из них. Брал на базар только меня. Просил посчитать цену за проданное мясо. Например, килограмм мяса стоит 14 рублей, а весы показали 1 кг 700 граммов. Сколько нужно с покупателя получить денег? Я никак не могла в уме сосчитать. Папаня учил, как это сделать, а в конце торговли хвалил всегда, хотя было не за что. Ездили мы с ним как-то в Токарёвку поросят продавать. Они в кошёлке находились. Сначала спокойно себя вели, а при подъезде к базару разбушевались. Мне пришлось просто висеть над кошёлкой, над их визгом. Когда мы въезжали в ворота базара, нас окружили, спрашивают, почём поросята. А папаня говорит, что не продаются. Это он цену набивал. Я думала, а зачем мы тогда ехали-то? Что же, теперь, домой назад с этим визгом? Потом, когда поросят продали, папаня попросил меня остаться покараулить, а сам ушёл. Приходит и приносит мне косынку шёлковую, цветастую. Вот где мне радость-то была!

Продажей мяса дедушка занимался не только на базаре, но и дома. Чаще всего товаром были баранина и гуси. Зимой тушки гусей висели рядком в сенях на связи. Товарный вид им дедушка придавать умел, хотя и сами по себе птицы были откормленными. Дедушка укладывал им крылышки, их длинные шеи отправлял внутрь через разрез. Внешняя часть чуть-чуть опаливалась над огнём и становилась немного темноватой. И в конце подготовки тушка покрывалась тонким слоем их же, гусиного, жира. Помню дореформенную 1961 года цену гуся – двадцать пять рублей.

А кроме мясного дедушка продавал и свои изделия, на продажу шил тулупы (с огромными воротниками), овчинные шапки, рукавицы. Про валенки не знаю, продавал или нет, но для всей нашей семьи сам и валял. Отец в этом помогал ему.

Умер дедушка 1 декабря 1958 года. Его в конце ноября положили в больницу с приступом сердца, а через несколько дней он умер. Я тогда учился в четвёртом классе, в нашей деревенской начальной школе. У нас шли уроки. Подошла ко мне наша учительница, Клавдия Семёновна, говорит:
– Серёжа, дедушка твой умер. Иди домой.

А дома все в таком не виданном мною раньше состоянии, растерянные. Бабушка плачет, отец со слезами на глазах, собирается ехать за дедушкой в больницу, лошадь с санями уже у дома. Когда к вечеру привезли дедушку, был готов и гроб, который сделал, как мне помнится, сват, Филипп Степанович Незнанов. На другой день отец сам сделал крест из бревнышка, с двумя плоскими перекладинками, прямой верхней и косой нижней.

Дедушка в гробу в избе, на обеденном столе. В головах, ногах и по бокам гроба прикреплены свечки. Свечка горит и в его сложенных руках. Вместе со свечкой в руках и маленькая картонная иконка. Монашка из деревни Масловки читает Псалтырь и соответствующие этому делу молитвы.

- Обратись, Господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости Твоей, ибо в смерти нет памятования о Тебе: во гробе кто будет славить Тебя?

Книжка у монашки толстая, потрёпанная, страницы от времени и пользования тёмные, закапанные воском свечей. В избе много наших деревенских – пришли проститься с дедушкой.

- Со святыми упокой, Господи, душу раба Твоего, Василия, в месте светле, месте злачне, месте покойне, идеже несть ни болезней, ни воздыхания, ни печали, но жизнь бесконечная, и сотвори ему вечную память.

– Ве-е-чная па-а-а-мять, – поют прощающиеся.

В день похорон, по-моему, 3 декабря, перед праздником Введения во Храм Пресвятой Богородицы, была сильная пурга, было очень холодно. Да и снега уже к этому времени уже выпало довольно много. Уже у дома вырос большой сугроб. Простились мы с дедушкой все дома, а хоронить его поехали только отец и бабушка, да ещё мужики, которые  копали могилу и потом засыпали землей вперемешку со снегом. Всем, кто был в это время у нас дома, прощался с дедушкой, выдали так называемые «обмаховальники», беленькие, довольно простенькие платочки. Но это только женщинам. Когда поехали хоронить дедушку, то навстречу им попались сани, в которых ехала наша деревенская Панюшкина Ариша, соседка моей бабушки Маши. Положено было и в таком случае «одарить» встречную платочком. Но бабушка, естественно, забыла с собой взять эту вещь. Так Ариша там же, в поле, раскричалась, обиделась. Бабушка уже после ходила к ней домой, передала ей с извинениями этот злополучный платок.

Пусто стало в доме без дедушки. В первое время – особенно. Бабушка плакала в голос. Не в доме, а когда во двор пойдёт. Но и из дома слышны её причитания, как в сказке об Алёнушке и братце её Иванушке. Многие заботы, о которых не знали, вернее, знали, но они были на плечах дедушки, теперь перешли на плечи других. Хозяйством домашним теперь стал заведовать отец, на правах следующего главы семьи.

Отцу теперь и место полагалось почётное, под иконами, в «красном углу», где раньше сидел дедушка. Но от того, что я место это любил, всегда в этот угол садился уроки делать, читать, и сон мне приснился. Вижу дедушку, подошёл ко мне, руку положил на голову, как он часто делал, и говорит:
– Ты, Серёжа, теперь на моё место садись.

Я потом возьми, да и расскажи этот сон. Все и решили, что мне на его место и надо садиться. Так что отобрал я «красный угол» у отца. Хоть бы в голову пришло, сон этот не рассказывать. Маловат был для этого, да ещё эгоизм детский: мои игрушки!

Затерялась там, в Полетаево, могила дедушки, да и его отца, Василия Ивановича, сестры Василисы (Васёны). Трое их, в тех краях, из родни нашей по линии Чекалиных: Василий Иванович, Василиса Васильевна, Василий Васильевич. Да ещё двое по другой линии, Выгловских-Кудиновых, мамины маленькие братья Пётр и Евгений.

Когда мы учились в школе, в Полетаево, дом хозяев стоял как раз напротив кладбища и примерно напротив того места, где был похоронен дедушка. Первое время крест стоял на месте, потом уж и не помню. Но уже после нашего переезда в Московскую область я, будучи студентом, в 1970 году, ездил в гости к Незнановым, на свою родину, к свекрови и свёкру Серафимы Васильевны. А сын их, Саша, с которым мы однажды на льдине под нашим домом  неудачно прокатились во время половодья, тоже приехал, так мы с ним договорились. В это время и Серафима Васильевна приехала в гости с двоюродными моими братьями, Юрой и Володей. Вот мы с тётей Симой и ходили на могилу к дедушке. На её месте к тому времени ещё оставался маленький зелёный холмик. Эта ли могила, не эта, уже и разобрать трудно было, но в траве я увидел верхнюю часть креста, который отец делал, почти совсем сгнившую, но узнаваемую. Тогда это даже странным показалось, что так сохранился крест. Да и понятно, пусть и нет дров, но с кладбища на это дело деревянных крестов тогда не брали.

На этом месте, где лежали остатки креста, мы дедушке и поклонились. В последний раз.

Но не в последний раз получилось у меня. В 1991 году поехали мы с моим другом, Незнановым Сашей, в Полетаево, на 25-летний юбилей окончания школы. Приехали сначала, конечно, в Красный Куст, где в доме их жила мать Саши, тётя Маруся (Мария Николаевна).  Тогда мы вместе с Сашей зашли на кладбище, где похоронены его отец, Филипп Степанович, и сестра, Галя. Попытался и я отыскать хотя бы место, где похоронен дедушка, но всё было уже заселено другими могилами. Походил только по памяти, где-то рядом, я думаю, с дедушкиной могилой, не зарекаясь, что в последний раз.