Бабушка Вера Ивановна Чекалина

О своём детстве, до революции 1917 года, бабушка Вера  рассказывала очень мало. Может быть, и рассказывала, да только я этого не помню, не обращал внимания, вероятно. Помню только её рассказ о собирании ягод и фруктов в барском саду, у Кропоткиных, которые владели этим селом, Петровским-Кропоткиным. Для сбора нанимали за установленную плату (кажется, за 15-20 копеек в день) по ближним деревням женщин и девок. Слово «девок» сказала бабушка. Собирали вишню, сливу, крыжовник, смородину (чёрную и красную), ранние и поздние яблоки, груши. Всего этого у Кропоткиных было много. Чтобы сборщики не ели ягоду, управляющий (смотритель) заставлял их петь песни. Если на жаре, да целый день, то к вечеру уже никакого голоса и не будет.

В начале 1919 года бабушку сосватали, и она стала жить в новой семье, Чекалиных. До 1928 года – в селе Львово, а потом – в Красном Кусте, километрах в 25-ти от Львово, на юге Токарёвского района, почти на границе с Воронежской областью, недалеко от города Эртиль, который относится уже к Воронежской области.

В 1928 году бабушкину семью Барановых раскулачили, и общаться с ними стало опасно. Поэтому бабушка не смогла поехать на похороны своей матери, Евфимии Андреевны (в 1934 г.), а потом не ездила и на похороны отца, Ивана Николаевича (в 1935 г.). Кроме того, и дедушка в это время уже находился в тюрьме.

Всё хозяйство свалились в её одни руки после ареста в 1932 году мужа, Василия Васильевича. Она одна осталась хозяйкой. Хотя, конечно, помощь была и со стороны свёкра, которому было за девяносто лет, и со стороны её золовки Василисы (Васёны), шестидесяти лет, да и со стороны уже подросших детей: старшей Антонине было к моменту ареста Василия Васильевича 13 лет, Ивану – 10 лет, Михаилу – 7 лет, Серафиме – 5 лет.

После ареста дедушки и ещё двоих из руководства колхоза многие стали забирать свои заявления о вступлении в колхоз. Так вот, ещё не скрывшийся тогда и остававшийся пока председателем колхоза Мамонтов Фёдор Николаевич сказал бабушке:
– Вера, ты не забирай заявление-то из колхоза. Оставайся.

Бабушка не забрала, и правильно сделала, потому что тем, кто это сделал, потом пришлось отвечать за вредительство и агитацию о выходе из колхоза. Со всеми, кто забрал заявления, а такие нашлись, прилично расправились: их раскулачили, да и сослали из деревни в отдалённые места. А заявления забрали, понятно, хозяйственные семьи, которые надеялись на то, что смогут самостоятельно вести хозяйство, не с убытком для семьи.

Жилось семье «врага народа» трудно. Питались со своего огорода, да с тех трудодней, которые оплачивались зерном и другими продуктами, что оставались от хлебопоставок государству. По воспоминаниям моих тётей, в какой-то год, по-моему, в 1934-й, без дедушки, выдано было на трудодни пшено. Поехала бабушка со своими четырьмя детьми за положенным ей мешком. Тачку с собой взяли. На обратной дороге дети спросили:
– А мы кашу сейчас сварим?
– Сейчас приедем, наварим, до отвала наедимся.

Так и было, и это хорошо им помнится и помнилось.

Дедушка, уже после возвращения из тюрьмы, в 1937 году, говорил, что он и не ожидал ничего хорошего в принудительно оставленном им хозяйстве. Но поразился, что бабушка смогла хозяйство удержать почти в том виде, как оно было при нём и в 1932 году. Корова была, овцы, птица, в погребе продукты с огорода, хлеб по трудодням, хотя и не так много. И дети ухожены, вырастила. Самой младшей к этому времени, ко времени возвращения Василия Васильевича, было уже 10 лет. Правда, их большая семья к его возвращению уменьшилась на двух человек: сначала, в 1935 году, умерла Василиса Васильевна, а в 1936 году – отец дедушки, Василий Иванович.

Во время войны бабушка и дедушка отправили двух своих сыновей на фронт. Ивана возвратили лечиться в больницу, а Михаила забрали осенью 1942 года, хоть он был и 25-го года рождения. Тогда начали забирать на работы и 25-й год. В начале 1943 года пришла похоронка. Работал Михаил где-то на погрузке в Ульяновске, на железной дороге. Носили по сходням мешки с зерном или мукой. Михаил поскользнулся (зимой это было), упал и сломал позвоночник. Где-то там, в Ульяновске, и похоронен.

Конечно, трудно жилось в деревне в военные годы. Так, известно, что в 1942 году на один трудодень в Токарёвском районе выдавали по 250 граммов зерна, по 180 граммов картошки и по 28 копеек.

А в начале войны и прибавление в семействе Чекалиных было. Внука они взяли на время войны, Валерика. Ему к началу войны исполнилось полтора года. Тётя Тоня, Антонина Васильевна, мать Валерика, в это время находилась в Москве, у своей тёти, Евдокии Ивановны, сестры бабушки Веры.

Насколько помню, за бабушкой всегда была печка. Вставала бабушка рано, часов в пять, а то и в четыре. Успеть надо было истопить печку, состряпать завтрак. Жаворонок она, или сова – не знаю. Я-то жаворонок, тоже рано просыпался, да и сейчас – то же самое. Видел и помню, как поднималась бабушка. Как казалось – еле-еле. Потихоньку одевалась, причёсывалась, потом начинала рогачами стучать – затапливала печку. А печки у нас топились высушенным летом навозом, который набирали от скотины. Бывает, при хорошей погоде, разгорится хорошо. А то начнёт дымить, огонь никак не возьмётся. Уж в топку и соломки добавит, и навоз посуше подложит. Потом корову подоит, а тут и я, ни в одном глазу. Бабушка нальёт мне в кружку парного молока, отрежет хлебушка, скажет:
– Ты хлебушка-то ешь побольше, а молока отпивай поменьше.

Попью-поем я – и снова набоковую. А бабушка продолжает хлопотать по хозяйству до тех пор, пока все остальные не встанут, не позавтракают, не разойдутся по своим делам. Тут уж и ей можно было немного отдохнуть.

Печку-то и летом топили. Но не так жарко, как зимой, а только для приготовления пищи. Если что готовилось горячее, то, конечно, и несколько побольше надо было протапливать. А летом часто делали окрошку из хлебного (мучного) кваса. Из ржаной муки. Но можно было и из пшеничной, этот квас мягче получался, не такой кислый, но может получиться немного с горчинкой. Но и окрошку у нас называли квасом. Вещь, надо сказать, хорошая, вкусная, не остановишься, пока вся окрошка не кончится. Научился и я варить такой же квас, да и дети тоже восприняли такую пищу, тоже могут сварить и квас. Вот, кстати, я рецепт запишу, попутно со всем прочим.

Квас ржаной (пшеничный) русский (деревенский)

Рецепт я приведу на объём в 10 литров. Не чистого кваса, а полного объёма. То есть на десятилитровое ведро.
Подготовка закваски. В литровую банку накрошить мякиша ржаного хлеба примерно из половины булки. Лучше и брать для этого ржаной хлеб. Добавить ржаной (или пшеничной, если квас делается из неё) муки четыре-пять полных столовых ложки, одну ложку сахарного песка. Всё это залить тёплой кипячёной водой и размешать, чтобы получилась сметанообразная масса (лучше масса в виде густых сливок). Если масса получилась жидковатой, то можно добавить как муки, так и хлеба. Потом поставить в тёплое место до закисания. Время от времени (раза два в сутки) полученную массу промешивать. Готовность закваски определяется по запаху и выделению газов из банки (наблюдается некоторое «кипение» в банке). При хорошем хлебе и благоприятных условиях закваска будет готова дня через три-четыре. Только, пожалуйста, без дрожжей!
Подготовка сусла. Сусло готовится только тогда, когда будет готова закваска, не раньше, а то сусло не терпит задержки во времени.
Вскипятить воду сразу литров девять (на ведро кваса). В обязательно эмалированное ведро (или деревянное) засыпать две хороших пригоршни муки (ржаной или пшеничной, на которой готовится квас) и пять столовых ложек сахарного песка (можно и без песка). Добавить совсем немного тёплой воды и размешать полученную массу до тестообразного состояния. Залить полученную массу крутым кипятком, дружно её размешивая, чтобы тесто не заварилось и не образовались комки. Делать эту процедуру лучше вдвоём. Ведро закрыть крышкой, укутать тёплыми вещами (старыми одеялами, старой одеждой, покрывалами и т.п., что найдётся). Со всех сторон и снизу. Оставить всё это на сутки в недоступном для детей и некоторых взрослых месте. Ждём.
Заквашивание. Через сутки, а то и несколько побольше, часов через тридцать, ведро вскрыть. Температура жидкости в ведре должна быть как температура парного молока, кто знает. А кто не знает, то жидкость должна быть тёплой, а не горячей. Приготовленную закваску (см. выше) перелить в ведро. Снова придётся ждать. А тут уж как придётся. Суток через трое только получается молодой квас. На поверхности жидкости должны появиться пузырьки.
Употребление. Вот тут уж всего много.
Молодой квас можно слить. Но перед этим всю массу перемешать, подождать отстояться минут пятнадцать-двадцать, а потом чашкой сверху снять несколько (пять-шесть) литров кваса. Разлить его в банки. В оставшуюся часть влить (несколько меньше взятого) тёплой кипячёной воды и оставить закисать и дальше. Этот процесс называется «женитьбой кваса».
Можно приготовить просто напиток. С любыми добавками. Например, на литр кваса добавить две столовых ложки мёда. Или в ёмкость с квасом положить небольшой кусочек корневища хрена, а летом можно и половинку листа. Кто любит, также сделать и с мятой, а мяты разные бывают, на любителя. Добавить в квас можно и сухофрукты или изюм, предварительно их распарив. Но здесь надо иметь в виду, что добавление чего-либо сладкого вызывает брожение в квасе, поэтому нельзя будет эту посуду крепко закрывать, да и нельзя доводить совсем уж до хмельного состояния. Хотя – кому как. И другое что-то можно придумать в качестве ароматических и вкусовых добавок.
Окрошка на квасе готовится обычным способом: как принято в каждой отдельно взятой семье. Всё  может быть тем же самым, но на деревенском квасе. Хорошо только лук зелёный тщательно перетереть в кашицу. Вкус получается другой.

В школе бабушка не училась, была неграмотная. Письма её дочерям в Мары и Самарканд (тёте Симе), Кишинёв (тёте Тоне и тёте Симе, когда Незнановы в Кишинёв переехали жить) и братьям в Петровское писал я, под её диктовку. Она говорила:
– Вот если б так поговорить, то и не наговоришься. А что писать, не знаю.

Я – тем более. Письма были, вероятно, все одинаковые. Да и не вероятно, потому что я первую половину письма писал уже по памяти, что «письмо от вас получили» и так далее до «того и вам желаем». А потом уж зачитывал и дальше писал по бабушкиной указке, о чём-то самом главном, пропущенном мной.

Всю жизнь проработала бабушка и в колхозе. Больше – на полевых работах. При Н.С.Хрущёве, помню, решили таким  колхозникам выдавать пенсию. Назначили по 8 рублей 50 копеек (в новом, послереформенном, исчислении). Потом пенсию увеличили до 12 рублей. Тратить деньги ей было некуда, жила она в семье сына Ивана. Собирала-копила понемножку. Говорит, что никогда в жизни у неё не было своих ни копейки. А тут уже и сотни набрались, потом даже и тысячи. Когда я был студентом, то она во время моих приездов давала иногда по три или пять рублей. Я не брал, но она настаивала. Мне особенно и не нужны были эти деньги. Стипендию я получал, в то время – пятьдесят рублей, а на старшем курсе и все пятьдесят пять (нашей специальности, «оптико-электронные приборы», доплачивало пять рублей Министерство обороны), да из дома немного давали.

Но сказать, что пятьдесят рублей или пятьдесят пять – это ничего не сказать, потому что надо привести и какие-нибудь цены того времени. Например, более-менее приличный костюм стоил восемьдесят рублей, демисезонный плащ – сорок-пятьдесят рублей, килограмм говядины (в Москве) – два рубля, килограмм варёной колбасы – два двадцать, хлеб чёрный (булка) – 18 копеек, поллитровый пакет молока – 16 копеек, билет в кино на дневной сеанс – 25-30 копеек, на вечерний – 50 копеек. Да мы в столовой на стипендию (часть стипендии) покупали талоны на завтрак, обед и ужин. Закончатся деньги – так слишком голодным не останешься.

Далёких поездок в жизни бабушки Веры было несколько, даже и не несколько, а четыре. Первая, в конце 1965 года на поезде из Тамбовской области в Московскую, в Узуново. Вторая, в самом начале семидесятых годов – со мной в Молдавию, к дочери Антонине и зятю Николаю Яковлевичу Журавлёвым. Я уговорил поехать в гости. Да ещё в Москву два раза (один раз – к нам с Мариной на Пятницкую, когда мы во дворе дома жили, второй раз – на похороны своей сестры Евдокии Ивановны). Но это было близко, на электричке три с половиной или четыре часа. Зимой 1979 года она немного жила в нашей семье, в Москве (мы жили тогда в полуподвале во дворе дома 76 по улице Пятницкой, во дворе филиала Малого театра). Вера с Колей были маленькие, а мы с Мариной работали. Попросили бабушку помочь нам на первое время. Но, конечно, ей тяжеловато было, возраст-то её был в это время за восемьдесят.

Дождалась бабушка своего праправнука, Костю, от правнучки Ольги, по ветке от внука Миши. Умерла она в мае 1987 года в тёплые дни, как и мечтала в последнее время. На похороны приезжала из Кишинёва её дочка, Серафима Васильевна. Могила бабушки Веры в Узуново, как там говорят, на новом кладбище, справа, примерно в пятидесяти метрах от входа, если идти по центральной аллее.